Глава 5. Глубинная структура неврозов.
Тревога может целиком объясняться сложившейся в данный момент конфликтной ситуацией. Если, однако, при неврозе характера мы сталкиваемся с порождающей тревогу ситуацией, нам всегда приходится учитывать имевшие место ранее состояния тревоги, чтобы объяснить, почему в данном конкретном случае возникла и была вытеснена враждебность. Мы обнаружим тогда, что эта предшествующая тревожность являлась в свою очередь результатом существовавшей ранее враждебности, и так далее. Для того чтобы понять, как началось развитие в целом, нам приходится возвращаться к детству. При исследовании историй детства людей, страдающих неврозом, я установила, что общим знаменателем для всех них является окружающая среда, обнаруживающая в различных сочетаниях следующие особенности. Главным злом неизменно является отсутствие подлинной теплоты и привязанности. Ребенок может вынести очень многое из того, что часто относится к травматическим факторам, – внезапное отнятие от груди, периодические побои, переживания на сексуальной почве, – но все это до тех пор, пока в душе он чувствует, что является желанным и любимым. Нет надобности говорить, что ребенок очень тонко чувствует, является ли любовь подлинной, и его нельзя обмануть никакими показными демонстрациями. Главная причина того, почему ребенок не получает достаточной теплоты и любви, заключается в неспособности родителей давать любовь вследствие их собственных неврозов. Согласно моему опыту, реальное отсутствие теплоты чаще маскируется, чем проявляется открыто, и родители утверждают, что учитывают в первую очередь интересы ребенка. Приверженность воспитательным теориям, гиперопека или самопожертвование со стороны «идеальной» матери являются основными факторами, создающими ту атмосферу, которая более чем что либо иное закладывает основу для чувства огромной незащищенности в будущем. Кроме того, мы обнаруживаем различные действия или формы отношения родителей к детям, которые не могут не вызывать в них враждебность, такие, как предпочтение других детей, несправедливые упреки, непредсказуемые колебания между чрезмерной снисходительностью и презрительным отвержением, невыполненные обещания и, отнюдь не самое маловажное, такое отношение к потребностям ребенка, которое проходит через все градации – от временной невнимательности до постоянного вмешательства и ущемления самых насущных и законных желаний. Например, попытки расстроить его дружбу с кем либо, высмеять проявление независимого мышления, игнорирование его интересов – будь то художественные, спортивные или технические увлечения. В целом такое отношение родителей если и не умышленно, но, тем не менее, по сути означает ломку воли ребенка. В психоаналитической литературе, рассматривающей те факторы, которые вызывают враждебность ребенка, главный упор делается на фрустрацию желаний ребенка, особенно в сексуальной сфере, и на ревность. Возможно, инфантильная враждебность возникает частично вследствие запрещаемой в культуре установки на получение удовольствия вообще и инфантильной сексуальности в частности, состоит ли последняя в любопытстве к сексуальной сфере, мастурбации или сексуальных играх с другими детьми. Но фрустрация, конечно, не является единственным источником устойчивой враждебности. Наблюдение с несомненностью показывает, что дети, так же как и взрослые, могут переносить очень многие лишения, если чувствуют, что они справедливы, необходимы или имеют важное значение. Ребенок, например, не против приучения к чистоте, если родители не перегибают в этом деле палку и не принуждают к ней ребенка с утонченной или явной жестокостью. Ребенок также не против того, чтобы его иногда наказывали, но при условии, что в целом он чувствует к себе любовь, а также считает данное наказание справедливым, а не преследующим цель причинить ему боль или унизить его. Вопрос о том, возбуждает ли фрустрация как таковая враждебность, труден для обсуждения, потому что в окружающей среде, обрекающей ребенка на многочисленные лишения, в то же время обычно присутствует множество других неблагоприятных факторов, провоцирующих враждебность. При этом важен смысл страданий и лишений, а не сами по себе страдания и лишения. Причина, по которой я подчеркиваю этот момент, заключается в том, что особое значение, часто придаваемое опасности фрустрации как таковой, завело некоторых родителей намного дальше, чем самого Фрейда, и в результате они стали воздерживаться от любого вмешательства в дела ребенка, опасаясь навредить ему. Ревность определенно может быть источником громадной ненависти как у детей, так и у взрослых. Нет сомнения относительно той роли, которую может играть ревность при соперничестве детей в семье или ревность одного из родителей у детей невротиков, или относительно того продолжительного воздействия, которое может иметь это чувство на последующую жизнь. Однако возникает вопрос о тех условиях, которые порождают ревность. Обязательно ли будут возникать реакции ревности в том виде, как их можно наблюдать при соперничестве детей в семье и в Эдиповом комплексе каждого ребенка, или они провоцируются определенными условиями? Наблюдения Фрейда относительно Эдипова комплекса были сделаны при работе с невротиками. Он обнаружил, что глубинные реакции ревности в отношении одного из родителей были по своему характеру достаточно разрушительными, так как возбуждали страх и, вероятно, оказывали длительное травмирующее влияние на формирование характера и личных отношений. Часто наблюдая это явление в наше время у людей, страдающих неврозом, он предположил, что оно является универсальным. Он не только предположил, что Эдипов комплекс – это самая глубинная основа неврозов, но также пытался понять сложные явления в других культурах на этой основе. Некоторые реакции ненависти действительно легко возникают в нашей культуре в отношениях между родителями и детьми, так же как они возникают во всякой группе, ведущей тесную совместную жизнь. Они, вообще говоря, присущи людям, однако искусственно стимулируются той атмосферой, в которой растет ребенок. Какие конкретные факторы ответственны за возникновение ревности, мы поймем позднее, когда будем обсуждать общий смысл невротической ревности. Здесь достаточно упомянуть об отсутствии теплоты и о духе соперничества, которые содействуют этому результату. Кроме того, невротичные родители обычно недовольны своей жизнью, не имеют удовлетворительных эмоциональных или сексуальных отношений и поэтому склонны делать детей объектами своей любви. Они изливают свою потребность в любви на детей. Их выражение любви не всегда имеет сексуальную окраску, но, во всяком случае, является крайне эмоционально насыщенным. По меньшей мере во всех известных мне случаях именно невротичные родители своим запугиванием и нежностью вынуждали ребенка к подобного рода страстным привязанностям, со всеми их скрытыми смыслами обладания и ревности, которые описаны Фрейдом. Мы привыкли считать, что враждебное противостояние по отношению к семье или кому либо из ее членов является неблагоприятным для развития ребенка. Конечно, оно неблагоприятно, когда ребенку приходится бороться против действий невротичных родителей. Однако если имеются веские причины для противостояния, опасность для формирования характера ребенка лежит не столько в чувстве протеста или его выражении, сколько в его вытеснении. Имеют место различные опасности, возникающие вследствие вытеснения критики, протеста или обвинений, и одна из них заключается в том, что ребенок вполне может взять всю вину на себя и ощутить себя недостойным любви; скрытый смысл этой ситуации мы будем обсуждать позднее. Опасность, которая поджидает нас здесь, заключается в том, что вытесненная враждебность может породить тревожность и дать начало тому варианту развития, который мы рассмотрели выше. Имеется несколько причин, действующих в различной степени и сочетаниях, почему ребенок, растущий в такой атмосфере, будет вытеснять враждебность: беспомощность, страх, любовь или чувство вины. Беспомощность ребенка часто рассматривается просто как биологический факт. Хотя ребенок в течение многих лет фактически зависит от окружающих его людей в удовлетворении всех своих потребностей – обладая меньшей физической силой и меньшим опытом, чем взрослые, – тем не менее биологическому аспекту этого вопроса придается чересчур большое значение. После первых двух или трех лет жизни происходит решительный переход от преимущественно биологической зависимости к той форме зависимости, которая затрагивает психическую, интеллектуальную и душевную жизнь ребенка. Это продолжается до тех пор, пока ребенок не созреет для начала взрослой жизни и не станет способен взять жизнь в свои руки. Однако имеются весьма значительные индивидуальные различия в той степени, в которой ребенок остается зависимым от своих родителей. Все это связано с тем, чего хотят достичь родители в воспитании своего отпрыска: или это стремление сделать ребенка сильным, храбрым, независимым, способным справляться со всевозможными ситуациями, или их главным стремлением является дать ребенку уют, сделать послушным, продлить его инфантильное неведение окружающего мира. Короче говоря, заслонить его от реальной жизни до двадцатилетнего возраста или еще долее. У детей, растущих в неблагоприятных условиях, беспомощность обычно искусственно закреплена вследствие запуганности, сюсюканья или вследствие того, что ребенка воспитывают и держат в состоянии эмоциональной зависимости. Чем более беспомощным делается ребенок, тем в меньшей степени он может осмелиться на сопротивление в своих чувствах или действиях. Происходящее в этой ситуации можно выразить такой формулой: мне приходится вытеснять свою враждебность, потому что я в вас нуждаюсь. Страх может вызываться непосредственно угрозами, запретами и наказаниями, но также и путем наблюдаемых ребенком эмоциональных взрывов несдержанности и сцен насилия; он может возбуждаться также таким косвенным запугиванием, как внушение ему мысли об огромных жизненных опасностях, связанных с микробами, уличным движением, незнакомыми людьми, невоспитанными детьми, лазанием по деревьям и др. Чем сильнее ребенок переполняется страхами, тем меньше будет он осмеливаться показывать или даже ощущать враждебность. Здесь справедлива следующая формула: мне приходится вытеснять свою враждебность, потому что я боюсь вас. Любовь может быть еще одной причиной для вытеснения враждебности. Когда отсутствует искренняя привязанность, часто имеют место обильные словесные заверения в том, сколь сильно родители любят ребенка и как они готовы всем пожертвовать для него. Ребенок, в особенности если он запуган, может цепляться за этот суррогат любви и бояться нашалить, дабы не потерять эту награду за свое послушание. В таких ситуациях ребенок действует по следующей формуле: мне приходится вытеснять враждебность из за страха потерять любовь. До сих пор мы обсуждали ситуации, в которых ребенок вытесняет свою враждебность по отношению к родителям, потому что опасается, что любое ее проявление ухудшит его отношения с родителями. Им просто движет страх, что эти «могущественные гиганты» бросят его, лишат его успокоительного благорасположения или будут настроены против него. Кроме того, в нашей культуре ребенку обычно внушают вину за любые чувства или проявления враждебности или сопротивления; то есть ему внушают, что он является недостойным или презренным в собственных глазах, если он либо выражает, либо чувствует негодование и обиду на своих родителей или если он нарушает установленные ими правила. Эти две причины, заставляющие испытывать чувство вины, тесно взаимосвязаны. Чем сильнее ребенка заставляют ощущать свою вину, тем менее он будет осмеливаться ощущать недоброжелательность или выступать с обвинениями в адрес родителей. В нашей культуре сексуальная сфера является одной из таких сфер, в которых наиболее часто возбуждаются чувства вины. Выражаются ли запреты через выразительное умалчивание или посредством открытых угроз и наказаний, ребенок часто приходит к ощущению того, что не только сексуальное любопытство и сексуальные действия являются запретными, но что он сам является грязным и достойным презрения, если интересуется этой темой. Если имеют место какие либо сексуальные фантазии и желания, связанные с одним из родителей, то они также, хотя и не получают своего выражения в результате запретного отношения к сексуальности вообще, склонны порождать у ребенка чувство вины. В этой ситуации справедлива формула: мне приходится вытеснять свою враждебность, потому что я буду плохим ребенком, если буду ее проявлять. В различных комбинациях любой из упомянутых выше факторов может заставить ребенка вытеснить свою враждебность и в итоге породит тревожность. Но неизбежно ли всякая инфантильная тревожность ведет к неврозу? Наши знания не являются достаточно глубокими для адекватного ответа на этот вопрос. По моему мнению, инфантильная тревожность является необходимым, но недостаточным условием для развития невроза. Представляется, что благоприятные обстоятельства, такие, как раннее изменение окружающей среды или нейтрализующие влияния любого рода, могут предотвратить невротическое развитие. Если, однако, как это часто случается, условия жизни не способствуют уменьшению тревожности, тогда тревожность не только приобретает устойчивый характер, но, как мы увидим позднее, она обречена на постепенное усиление и приведет в движение все те процессы, которые образуют невроз. Среди тех факторов, которые могут оказывать воздействие на дальнейшее развитие инфантильной тревожности, есть один, который я хочу рассмотреть особо. Имеется огромная разница, будет ли реакция враждебности и тревожности ограничена теми обстоятельствами, которые вызвали у ребенка такую реакцию, или она разовьется во враждебную установку и тревожность по отношению к людям вообще. Если ребенку повезет иметь, например, любящую бабушку, понимающего учителя, нескольких хороших друзей, его опыт общения с ними может предохранить его от убеждения, что от других людей можно ожидать только плохого. Но чем более травмирующими являются его переживания в семье, тем более вероятно, что у ребенка разовьется не только реакция ненависти по отношению к родителям и другим детям, но также недоверчивость или злобное отношение ко всем людям. Чем больше ребенка изолируют, препятствуя приобретению им собственного опыта, тем с большей вероятностью развитие будет идти в этом направлении. И, наконец, чем больше ребенок скрывает недовольство своей семьей, например путем подчинения установкам родителей, тем в большей степени он проецирует свою тревожность на внешний мир и, таким образом, приобретает убеждение, что мир в целом опасен и страшен. Общее, пропитанное тревожностью отношение к окружающему его миру может также развиваться или нарастать постепенно. Ребенок, который вырос в описанной выше атмосфере, не осмелится в общении с другими быть таким же, как они, предприимчивым или драчливым. К этому времени он уже лишится блаженной уверенности в своей нужности, ценности для других и будет воспринимать даже безобидное поддразнивание как жестокое отвержение. Он будет более ранимым и обидчивым, чем другие, и менее способным к самозащите. То состояние, которое вызывается или порождается упомянутыми мною факторами или схожими факторами, – не что иное, как незаметно подкрадывающееся, усиливающееся, всеохватывающее чувство собственного одиночества и бессилия во враждебном мире. Отдельные острые реакции на частные провоцирующие ситуации кристаллизуются в склад характера. Такой склад характера сам по себе не образует неврозов, но является той питательной почвой, на которой в любое время может развиться определенный невроз. Вследствие той фундаментальной роли, которую данный склад характера играет в неврозах, я дала ему особое название: глубинная тревожность, которая неразрывно переплетена с глубинной враждебностью. В психоанализе посредством тщательного исследования всех различных индивидуальных форм тревожности постепенно признается тот факт, что глубинная тревожность лежит в основе отношения к людям. В то время как отдельные или частные состояния тревоги могут быть вызваны действующей в данный момент причиной, глубинная тревожность продолжает существовать, даже если в наличной ситуации нет никакого специального ее возбудителя. Если сравнить невротическую картину в целом с состоянием невротической нестабильности в обществе, то глубинная тревожность и глубинная враждебность будут соответствовать лежащим в основании такой нестабильности недовольству и протестам против режима. Поверхностные проявления могут полностью отсутствовать в обоих случаях или же проявляться в разнообразных формах. В масштабах государства они могут проявиться в виде восстаний, забастовок, собраний, демонстраций; в психологической сфере формы тревожности также могут проявлять себя во всевозможных симптомах. Безотносительно к частной побудительной причине все проявления тревожности проистекают из общей основы. В простых ситуативных неврозах глубинная тревожность отсутствует. Они образуются вследствие невротических реакций на отдельные конфликтные ситуации, в которых участвуют люди, чьи личные отношения не нарушены. Нижеследующее может служить в качестве примера таких случаев, поскольку они часто встречаются в психотерапевтической практике. Женщина в возрасте 45 лет жаловалась на сильное сердцебиение и состояние тревоги по ночам, сопровождавшиеся обильным потоотделением. Не было установлено каких либо органических причин, и все указывало на то, что она здорова. Она производила впечатление сердечной и открытой женщины. Двадцать лег тому назад по причинам, лежащим не столько в ней самой, сколько в сложившейся ситуации, она вышла замуж за человека, который был старше ее на двадцать пять лет. Она была с ним очень счастлива, удовлетворена сексуально, имела троих здоровых детей, была хорошей матерью и хозяйкой. В последние пять или шесть лет ее муж стал несколько эксцентричным, а его сексуальная потенция уменьшилась, но она перенесла это без какой либо невротической реакции. Затруднения начались за семь месяцев до се обращения к специалисту, когда приятный мужчина ее возраста начал проявлять к ней особое внимание. В результате этого у нее зародилось чувство негодования и обиды на своего престарелого мужа, но она полностью вытеснила это чувство по причинам, которые были очень весомыми с точки зрения всех ее нравственных и социальных правил и в основе своей хороших супружеских взаимоотношений. Небольшой помощи в процессе нескольких бесед оказалось достаточно, чтобы она стала способной ясно видеть суть конфликтной ситуации и вследствие этого избавилась от донимавшей ее тревоги. Ничто не может лучше прояснить важное значение глубинной тревожности, чем сравнение отдельных реакций в случаях невроза характера со случаями, подобными описанному выше, которые относятся к группе простых ситуативных неврозов. Последние встречаются у здоровых лиц, которые по понятным причинам неспособны сознательно разрешить конфликтную ситуацию, то есть неспособны ясно осознавать существо и природу конфликта и как результат этого неспособны принять ясное решение. Одним из наиболее выступающих различий между этими двумя типами неврозов является поразительная легкость достижения терапевтических результатов в случае ситуативного невроза. В неврозах характера терапевтическому лечению приходится преодолевать огромные препятствия, и поэтому оно продолжается в течение длительного периода времени, иногда слишком долго для того, чтобы пациент мог дождаться выздоровления; но ситуативный невроз разрешается сравнительно легко. Внимательное обсуждение ситуации часто оказывается не только симптоматической, но также каузальной терапией. В других ситуациях каузальной терапией является устранение затруднения путем смены окружающей обстановки. Таким образом, в то время как в ситуативных неврозах у нас складывается впечатление об адекватности отношения между конфликтной и невротической реакциями, такая связь, по видимому, отсутствует в неврозах характера. Вследствие существующей глубинной тревожности малейший повод может вызвать крайне острую реакцию, что мы более детально рассмотрим позднее. Хотя диапазон форм проявления тревожности, или видов защит от нее, бесконечен и варьирует у каждого человека, глубинная тревожность везде остается более или менее одной и той же, варьируя лишь в степени и интенсивности. Приблизительно ее можно описать как чувство собственной незначительности, беспомощности, покинутости, подверженности опасности, нахождения в мире, который открыт обидам, обману, нападкам, оскорблениям, предательству, зависти. Одна из моих пациенток выразила это чувство в спонтанном рисунке: она сидит посреди сцены в виде крошечного, беспомощного, голого ребенка, окруженного всевозможными угрожающими чудовищами, людьми и зверями, готовыми напасть на нее. В психозах часто встречается довольно высокая степень осознания наличия такой тревожности. У пациентов параноиков такая тревожность ограничивается отношениями с одним или несколькими определенными людьми; у пациентов, страдающих шизофренией, часто имеет место острое ощущение потенциальной враждебности со стороны окружающего мира, столь интенсивное, что они склонны воспринимать даже проявляемую по отношению к ним доброту как скрытую враждебность. Однако в неврозах редко встречается осознание наличия глубинной тревожности или глубинной враждебности, по крайней мере оно вовсе не соответствует тому значению и влиянию, которое она имеет для всей жизни. Одна из моих пациенток, которая видела себя во сне маленькой мышкой, прячущейся в норке, чтобы ее не раздавили (таким образом обнаружилась абсолютно истинная картина того, как она действовала в жизни), не имела ни малейшего понятия о том, что в действительности она боялась каждого, и говорила мне о том, что не знает, что такое тревожность. Подспудное недоверие к каждому человеку может скрываться за поверхностным убеждением в том, что люди в целом являются вполне симпатичными, и оно может сосуществовать с внешне хорошими отношениями с другими; существующее глубинное презрение к каждому может быть замаскировано готовностью восхищаться. Хотя глубинная тревожность относится к людям, она может быть полностью лишена личностного характера и трансформирована в ощущение опасности, исходящей от грозы, политических событий, микробов, несчастных случаев, консервированной пищи, или в чувство того, что их преследует судьба. Для опытного наблюдателя нетрудно осознать основу этих отношений, но всегда требуется интенсивная психоаналитическая работа, прежде чем сам пациент, страдающий неврозом, осознает, что его тревожность в действительности относится к людям, а не к микробам и тому подобному и что его раздражение против людей не является адекватной и оправданной реакцией на некоторую действующую в данный момент причину, но что человек стал в своей основе враждебным и недоверчивым по отношению к другим людям. Прежде чем описать влияние глубинной тревожности на процесс становления неврозов, нам придется обсудить один вопрос, который, вероятно, возник у многих читателей. Не является ли глубинная тревожность и враждебность по отношению к людям, описанное как основная составляющая неврозов, «нормальным» отношением, которое в глубине души имеет каждый из нас, хотя, вероятно, и в меньшей степени? При рассмотрении этого вопроса нам следует выделить две точки зрения. Если термин «нормальный» употребляется в смысле типичного для людей отношения, можно сказать, что глубинная тревожность действительно является нормальным следствием того, что на немецком философском и религиозном языке обозначалось как «Angst der Kreatur» («Страх перед Творцом»). Эта фраза выражает мысль о том, что в действительности все мы беспомощны перед силами, более могущественными, чем мы сами, такими, как смерть, болезнь, старость, природные катастрофы, политические события, несчастные случаи. Впервые мы осознаем это, ощущая свою беспомощность, еще в детстве, но это знание остается в нас на протяжении всей нашей жизни. Страх перед Творцом имеет общий с глубинной тревожностью элемент беспомощности по отношению к более могущественным силам, но он не означает враждебности со стороны этих сил. Однако имеют место также отличия: здоровый зрелый человек не чувствует себя беспомощным по отношению к этим человеческим недостаткам, и у него отсутствует та неразборчивость, которую мы находим в глубинной установке невротика. Он сохраняет способность проявлять достаточную дружелюбность и доверие по отношению к некоторым людям. Данные различия, возможно, могут быть объяснены на основании того факта, что здоровый человек получил большую часть своего отрицательного опыта именно тогда, когда мог с ним совладать, в то время как у невротика такой опыт пришелся на тот возраст, когда он еще не мог с ним справиться и вследствие своей беспомощности реагировал на него тревожностью. Глубинная тревожность определенным образом влияет на отношение человека к себе и другим. Она означает эмоциональную изоляцию, тем более невыносимую, что она сочетается с чувством внутренней слабости «Я». А это означает ослабление самой основы уверенности в себе. Она несет в себе зародыш потенциального конфликта между желанием полагаться на других и невозможностью сделать это вследствие идущего из глубины недоверия и враждебного чувства к ним. Она означает, что из за внутренней слабости человек ощущает желание переложить всю ответственность на других, получить от них защиту и заботу; в то же самое время вследствие глубинной враждебности он испытывает слишком глубокое недоверие, чтобы осуществить это желание. И неизбежным следствием этого является то, что ему приходится затрачивать львиную долю своей энергии на успокоение и укрепление уверенности в себе. Чем более невыносимой является тревожность, тем более основательными должны быть меры защиты. В нашей культуре имеются четыре основных средства, которыми индивид пытается защитить себя от базальной тревожности: любовь, подчинение, власть и реакция ухода (отстранения). Первое средство, получение любви в любой форме, может служить в качестве могущественной защиты от тревожности. Формулой здесь будет: если вы меня любите, вы не причините мне зла. Второе средство, подчинение, может быть условно разделено в соответствии с тем, относится или нет оно к определенным лицам или институтам. Например, это может быть подчинение общепринятым традиционным взглядам, религиозным ритуалам или требованиям некоторого могущественного лица. Следование этим правилам или повиновение этим требованиям будет служить определяющим мотивом для всего поведения. Такое отношение может принимать форму необходимости быть «хорошим», хотя дополнительная смысловая нагрузка понятия «хороший» видоизменяется вместе с теми требованиями или правилами, которым подчиняются. Когда отношение подчинения не связано с каким либо социальным институтом или лицом, оно принимает более обобщенную форму подчинения потенциальным желаниям всех людей и избегания всего, что может вызвать возмущение или обиду. В таких случаях человек вытесняет все собственные требования, критику в адрес других лиц, позволяет плохое обращение с собой и готов оказывать услуги всем. Далеко не всегда люди осознают тот факт, что в основе их действий лежит тревожность, и твердо верят, что действуют таким образом, руководствуясь идеалами бескорыстия или самопожертвования, вплоть до отказа от собственных желаний. Для обоих случаев формулой является: если я уступлю, мне не причинят зла. Отношение подчинения может также служить цели обретения успокоения через любовь, привязанность, расположение. Если любовь столь важна для человека, что его чувство безопасности зависит от этого, тогда он готов заплатить за него любую цену, и в основном это означает подчинение желаниям других. Однако часто человек неспособен верить ни в какую любовь и привязанность, и тогда его отношение подчинения направлено не на завоевание любви, а на поиски защиты. Есть люди, которые могут чувствовать свою безопасность лишь при полном повиновении. У них столь велики тревожность и неверие в любовь, что полюбить и поверить в ответное чувство для них невообразимо. Третье средство защиты от глубинной тревожности связано с использованием власти – это стремление достичь безопасности путем обретения реальной власти, успеха или обладания. Формула такого способа защиты: если я обладаю властью, никто не сможет меня обидеть. Четвертым средством защиты является уход, Предыдущие группы защитных мер имели одну общую черту – желание бороться с миром, справляться с трудностями тем или иным путем. Однако защита также может быть осуществлена посредством бегства от мира. Не стоит это понимать буквально как полное уединение; это означает достижение независимости от других в удовлетворении своих внешних или внутренних потребностей. Например, независимость в отношении внешних потребностей может быть достигнута через накопление собственности, что в корне отличается от накопления ради обретения власти или влияния. Использование данной собственности также иное. Там, где собственность копится ради достижения независимости, обычно тревожность слишком велика, чтобы извлекать из собственности удовольствия. Она оберегается со скупостью, потому что единственной целью является застраховать себя от всевозможных случайностей. Еще одно средство, которое служит той же самой цели стать внешне независимым от других, – ограничить свои потребности до минимума. Независимость в удовлетворении внутренних потребностей может быть найдена, например, в попытке эмоционального обособления. Это означает подавление своих эмоциональных потребностей. Одной из форм выражения такого отстранения является уход от серьезного отношения к чему бы то ни было, включая собственное «Я». Такая установка чаще господствует в интеллектуальных кругах. Не следует путать неприятие всерьез своего «Я» с тем, что собственному «Я» не придают важного значения, В действительности эти отношения могут быть противоречащими друг другу. Эти средства отстранения имеют сходство со способами подчинения и покорности в том, что и те и другие означают отказ от собственных желаний. Но, в то время как во второй группе такой отказ служит цели быть «хорошим» или подчиняться желаниям других ради собственной безопасности, в первой группе мысль о том, чтобы быть «хорошим», не играет абсолютно никакой роли и целью отказа является достижение независимости от других. Здесь формула такова: если я реагирую отстранением, уходом, ничто не заденет меня. Для того чтобы оценить роль, которую играют в неврозах эти различные попытки защиты от глубинной тревожности, необходимо осознать их потенциальную силу. Они вызываются не стремлением удовлетворить желание удовольствия или счастья, а потребностью в успокоении. Это не означает, однако, что они каким либо образом являются менее властными или менее настоятельными, чем инстинктивные влечения. Например, опыт показывает, что честолюбивое стремление может быть столь же сильным, как сексуальное влечение, или даже сильнее. Любой из этих четырех способов, при условии использования только его или преимущественно его, может быть эффективным в обретении желаемого успокоения, если жизненная ситуация позволяет следовать им без сопутствующих конфликтов – даже если такое одностороннее следование оплачивается ценой обеднения личности как целого. Например, женщина, выбравшая путь покорности, может обрести мир и, как следствие этого, значительное удовлетворение в том типе культуры, который требует от нее послушания мужу или близким, а также традиционным формам жизни. Если ненасытное стремление к власти и обладанию разовьется у монарха, результатом также может быть успокоение. Однако общеизвестно, что прямое следование своей цели часто заканчивается крахом, так как предъявляемые требования столь чрезмерны или вызывают столь опрометчивые поступки, что сопряжены с конфликтами с другими людьми. Чаще успокоение от лежащей в основе сильной тревожности человек ищет не в одном, а в нескольких путях, которые, кроме того, несовместимы друг с другом. Таким образом, невротик может одновременно испытывать настоятельную потребность повелевать другими и хотеть, чтобы его любили, и в то же время стремиться к подчинению, при этом навязывая другим свою волю, а также избегать людей, не отказываясь от желания быть ими любимым. Именно такие абсолютно неразрешимые конфликты обычно являются динамическим центром неврозов. Наиболее часто сталкиваются стремление к любви и стремление к власти. Поэтому в нижеследующих главах я буду более подробно обсуждать эти стремления. Описанная мною структура неврозов не противоречит в принципе теории Фрейда, согласно которой неврозы в своей сущности являются результатом конфликта между инстинктивными влечениями и социальными требованиями или тем, как они представлены в Супер эго. Но хотя я согласна, что конфликт между побуждением человека и социальным давлением составляет необходимое условие для возникновения всякого невроза, я не считаю это условие достаточным. Столкновение между желаниями человека и социальными требованиями не обязательно приводит к неврозам, но может также вести к фактическим ограничениям в жизни, то есть к простому подавлению или вытеснению желаний или, в самом общем виде, к действительному страданию. Невроз возникает лишь в том случае, если этот конфликт порождает тревожность и если попытки уменьшить тревожность приводят в свою очередь к защитным тенденциям, которые, хотя и являются в равной мере настоятельными, тем не менее несовместимы друг с другом.
Глава 6. Невротическая потребность в любви и привязанности.
Нет сомнения в том, что в нашей культуре перечисленные ранее четыре способа защиты собственного «Я» от тревожности могут играть решающую роль в жизни многих людей. Это люди, главным стремлением которых является желание любви или одобрения и которые способны идти на все ради удовлетворения этого желания; люди, чье поведение характеризуется тенденцией к подчинению, к покорности и отсутствием каких либо попыток самоутверждения; люди, доминирующим стремлением которых является успех, власть или обладание; а также люди, склонные к уединению и независимости. Однако можно поставить вопрос, права ли я, утверждая, что эти стремления представляют собой защиту от некоторой глубинной тревожности. Не являются ли они выражением стремлений, лежащих в пределах нормального диапазона человеческих возможностей? Ошибочным в данной аргументации является постановка такого вопроса в альтернативной форме. В действительности обе эти точки зрения не являются ни противоречащими, ни взаимно исключающими. Желание любви, тенденция к подчинению, стремление к влиянию или успеху и стремление к уходу в различных сочетаниях имеются у всех нас, ни в малейшей мере не указывая на наличие невроза… Стремление к успокоению, как обсуждалось в предыдущей главе, содержит также и побочные источники удовлетворения. Например, чувство, что тебя любят или ценят, чувство успеха или влияния способны давать самое глубокое удовлетворение и абсолютно безотносительно к цели достижения безопасности. Кроме того, как мы вскоре увидим, различные пути вновь обрести покой и уверенность вполне дают возможность разрядить внутреннюю враждебность и таким образом способствуют разрядке напряжения иного рода. Мы уже знаем, что тревожность может быть движущей силой, стоящей за определенными побуждениями, и рассмотрели наиболее важные стремления, порождаемые таким образом. Теперь я продолжу более детальное обсуждение тех двух видов побуждений, которые играют наибольшую роль в неврозах: жажды любви и привязанности и жажды власти и управления другими людьми. Жажда любви и привязанности встречается столь часто в неврозах и столь легко узнается опытным наблюдателем, что может рассматриваться как один из самых надежных показателей существования тревожности и ее примерной силы. Действительно, если человек чувствует, что в основе своей он беспомощен в этом угрожающем и враждебном мире, тогда поиск любви будет представляться наиболее логичным и прямым путем получения любого типа расположения, помощи или понимания. Если бы состояние психики невротичного человека было таким, каким оно часто ему представляется, ему было бы нетрудно добиться любви. Если попытаться словами выразить то, что он часто лишь смутно ощущает, его влечения будут примерно следующими: он хочет очень немногого – добра, понимания, помощи, совета от окружающих его людей. Хочет, чтобы они знали, что он стремится доставить им радость и опасается задеть кого либо. В его сознании присутствуют только такие мысли и чувства. Он не осознает, в сколь значительной степени его болезненная чувствительность, его скрытая враждебность, его придирчивые требования мешают его собственным отношениям. Он также неспособен здраво судить о том, какое впечатление он производит на других или какова их реакция на него. Следовательно, он не в состоянии понять, почему его попытки установить дружеские, брачные, любовные, профессиональные отношения столь часто приносят неудовлетворенность. Он склонен заключать, что виноваты другие, что они невнимательны, вероломны, способны на оскорбление или что вследствие некой неблагоприятной причины у него отсутствует дар быть понятым людьми. Так он продолжает гнаться за призраком любви. Если читатель вспомнит наше описание того, как тревожность возникает в результате вытеснения враждебности и как она в свою очередь опять порождает враждебность, другими словами, как неразрывно переплетены тревожность и враждебность, он сможет осознать самообман в мыслях невротика и причины его неудач. Не зная этого, невротик оказывается перед дилеммой:он не способен любить, но тем не менее ему остро необходима любовь со стороны других… Важно принять во внимание то отношение, от которого проистекает привязанность: является ли она выражением позитивного в своей основе отношения к другим или основывается, например, на страхе потерять другого или на желании подчинить другого человека своему влиянию. Другими словами, мы не можем принять в качестве критерия ни одно из внешних проявлений привязанности. Что такое любовь – сказать очень трудно, но что не является любовью или какие элементы ей чужды – определить довольно легко. Можно очень глубоко любить человека и в то же время иногда на него сердиться, в чем то ему отказывать или испытывать желание побыть одному. Но есть разница между такими, имеющими различные пределы реакциями гнева или ухода и отношением невротика, который всегда настороже против других людей, считая, что любой интерес, который они проявляют к третьим лицам, означает пренебрежение к нему. Невротик интерпретирует любое требование как предательство, а любую критику – как унижение. Это не любовь. Поэтому не следует думать, что любовь несовместима с деловой критикой тех или иных качеств или отношений, которая подразумевает помощь в их исправлении. Но к любви нельзя относить, как это часто делает невротик, невыносимое требование совершенства, требование, которое несет в себе враждебность: «Горе тебе, если ты не совершенен!» Мы также считаем несовместимым с нашим понятием любви, например, использование другого человека только в качестве средства достижения некоторой цели, то есть в качестве средства удовлетворения определенных потребностей. Такая ситуация явно имеет место, когда другой человек нужен лишь для сексуального удовлетворения или для престижа в браке. Данный вопрос очень легко запутать, в особенности если затрагиваемые потребности имеют психологический характер. Человек может обманывать себя, считая, что любит кого то, а это всего лишь благодарность за восхищение им. Тогда второй человек вполне может оказаться жертвой самообмана первого, например быть отвергнутым им, как только начнет проявлять критичность, не выполняя, таким образом, свою функцию восхищения, за которую его любили. Однако при обсуждении глубоких различий между истинной и псевдолюбовью мы должны быть внимательными, чтобы не впасть в другую крайность. Хотя любовь несовместима с использованием любимого человека для некоторого удовлетворения, это не означает, что она должна быть целиком и полностью альтруистической и жертвенной. Это также не означает, что чувство, которое не требует ничего для себя, заслуживает названия «любовь». Люди, которые высказывают подобные мысли, скорее выдают собственное нежелание проявлять любовь, нежели свое глубокое убеждение. Конечно, есть вещи, которые мы ждем от любимого человека. Например, мы хотим удовлетворения, дружелюбия, помощи; мы можем даже хотеть жертвенности, если это необходимо. И в целом возможность высказывать такие желания или даже бороться за них указывает на душевное здоровье. Различие между любовью и невротической потребностью в любви заключается в том, что главным в любви является само чувство привязанности, в то время как у невротика первичное чувство – потребность в обретении уверенности и спокойствия, а иллюзия любви – лишь вторичное. Конечно, имеются всевозможные промежуточные состояния. Если человек нуждается в любви и привязанности другого ради избавления от тревожности, данный вопрос будет полностью затемнен в его сознании, потому что в общем он не осознает, что полон тревожности, и поэтому отчаянно стремится к любого рода привязанности в целях успокоения. Он чувствует лишь, что перед ним тот человек, который ему нравится, или которому он доверяет, или к которому испытывает слепую страсть. Но то, что представляется ему спонтанной любовью, на деле может быть не чем иным, как реакцией благодарности за некоторую проявленную по отношению к нему доброту, ответным чувством надежды или расположения, вызванным некоторым человеком или ситуацией. Тот человек, который явно или подспудно возбуждает в нем ожидания такого типа, станет автоматически наделяться важным значением, и его чувство будет проявлять себя в иллюзии любви. Подобные ожидания могут возбуждаться таким простым фактом, как доброе отношение влиятельного или могущественного человека, или их может возбудить человек, который просто производит впечатление более крепко стоящего на ногах. Такие чувства могут возбуждаться эротическими или сексуальными успехами, хотя и не всегда связанными с любовью, Они могут «питаться» некоторыми существующими узами, которые имплицитно содержат обещание помощи или эмоциональной поддержки: семья, друзья, врач. Часто такие отношения осуществляются под маской любви, то есть при субъективном убеждении человека в своей преданности, между тем как в действительности данная любовь является лишь цеплянием за других людей для удовлетворения своих собственных потребностей. То, что это не искреннее чувство подлинной любви, обнаруживается в готовности его резкого изменения, которое возникает, когда не оправдываются какие то ожидания. Один из факторов, существенно важных для нашего понимания любви, – надежность и верность чувства – отсутствует в этих случаях. Сказанное уже подразумевает последний признак неспособности любить, который я хочу подчеркнуть особо: игнорирование личности другого, его особенностей, недостатков, потребностей, желаний, развития. Такое игнорирование отчасти является результатом тревожности, которая побуждает невротика цепляться за другого человека. Тонущий, пытаясь спастись, хватается за находящегося рядом, не принимая во внимание желание или способность последнего спасти его. Данное игнорирование частично является выражением его глубинной враждебности к людям, наиболее частое проявление которой – презрение и зависть. Они могут прятаться за отчаянными усилиями быть внимательным или даже жертвовать собой, но обычно эти усилия не могут предотвратить возникновения некоторых необычных реакций. Например, жена может быть субъективно убеждена в своей глубокой преданности мужу и в то же время ненавидеть его за то, что он слишком занят своей работой или часто встречается с друзьями. Сверхзаботливая мать может быть убеждена в том, что делает все ради счастья своего ребенка, и в то же время полностью игнорировать потребность ребенка в самостоятельном развитии. Невротик, средством защиты которого является стремление к любви, вряд ли когда либо осознает свою неспособность любить. Большинство таких людей принимают свою потребность в других людях за предрасположенность к любви либо отдельных людей, либо всего человечества в целом. Имеется настоятельная причина поддерживать и защищать такую иллюзию. Отказ от нее означал бы обнаружение дилеммы, порожденной наличием чувства глубинной враждебности по отношению к людям и одновременным желанием их любви. Нельзя презирать человека, не доверять ему, желать разрушить его счастье или независимость и в то же самое время жаждать его любви, помощи и поддержки. Для осуществления обеих этих, в действительности несовместимых, целей приходится держать враждебную предрасположенность жестко вытесненной из сознания. Другими словами, иллюзия любви, хотя она является результатом понятного нам смешения искренней нежности и невротической потребности, выполняет вполне определенную функцию – сделать возможными поиски любви, привязанности и расположения. Имеется еще одна основательная трудность, с которой сталкивается невротик в удовлетворении своей жажды любви. Хотя он может иметь успех, по крайней мере временный, получая любовь, к которой стремился, он не способен в действительности принять се. Можно было бы ожидать, что он примет любую предлагаемую ему любовь с таким же горячим желанием, с каким страдающий от жажды человек припадает к воде. Это действительно имеет место, но лишь временно. Каждый врач знает благоприятное воздействие доброты и заботы. Все физические и психологические затруднения могут внезапно исчезнуть, даже если не предпринималось ничего иного, кроме тщательного стационарного обследования пациента и ухода за ним. Ситуативный невроз, даже если он имеет тяжелую форму, может полностью исчезнуть, когда человек почувствует, что его любят. Даже при неврозах характера такое внимание, будь то любовь, интерес или медицинская помощь, может быть достаточным, чтобы ослабить тревожность и вследствие этого улучшить состояние. Любого рода привязанность или любовь может дать невротику внешнее спокойствие или даже чувство счастья, но в глубине души она либо воспринимается с недоверием, либо возбуждает подозрительность и страх. Он не верит в это чувство, потому что твердо убежден, что никто в действительности не может его любить. И это чувство, что тебя не любят, часто является сознательным убеждением, которое не может быть поколеблено никаким противоречащим ему реальным опытом. Действительно, оно может восприниматься как нечто само собой разумеющееся столь буквально, что никогда не будет беспокоить человека на сознательном уровне. Но даже когда чувство не выражено, оно является столь же непоколебимым убеждением, как если бы оно всегда было сознательным. Оно может также скрываться за маской безразличия, которая обычно диктуется гордостью, и тогда его довольно трудно обнаружить. Убеждение в том, что тебя не любят, очень родственно неспособности к любви. В действительности оно является сознательным отражением этой неспособности. У человека, который искренне любит других, не может быть никаких сомнений в том, что другие люди могут любить его. Если тревожность является глубинной, любая предлагаемая любовь встретит недоверие и тут же возникнет мысль, что она предлагается со скрытыми мотивами. В психоанализе, например, такие пациенты считают, что аналитик хочет помочь им лишь ради удовлетворения собственных амбиций или что он выражает свое признание или делает ободряющие замечания лишь в терапевтических целях. Одна из моих пациенток посчитала прямым оскорблением, когда я предложила ей встретиться во время уик энда, так как в это время она была в плохом эмоциональном состоянии. Любовь, проявляемая демонстративно, легко воспринимается как насмешка. Если привлекательная девушка открыто проявляет любовь к невротику, последний может воспринимать это как насмешку или даже как умышленную провокацию, так как не верит в то, что данная девушка может действительно его любить. Любовь, предлагаемая такому человеку, может не только встретить недоверие, но и вызвать определенную тревогу. Как если бы отдаться любви значило быть пойманным в паутину, или как если бы вера в любовь означала забыть об опасности, живя среди каннибалов. Невротичный человек может испытывать чувство ужаса, когда приближается к осознанию того, что ему предлагается подлинная любовь. Наконец, проявление любви может вызвать страх зависимости. Эмоциональная зависимость, как мы вскоре увидим, является реальной опасностью для каждого, кто не может жить без любви других, и все, смутно ее напоминающее, может возбуждать против нее отчаянную борьбу. Такой человек должен любой ценой избегать всякой разновидности собственного позитивного эмоционального отклика, потому что такой отклик немедленно порождает опасность взаимности. Чтобы избежать этого, он должен удерживать себя от осознания того, что другие являются добрыми или полезными, тем или иным образом ухитряться отбрасывать всякое свидетельство расположения и продолжать упорствовать в том, что другие люди недружелюбны, не интересуются им и даже злы. Ситуация, порожденная таким образом, сходна с ситуацией человека, который голодает, однако не осмеливается съесть ни кусочка из за страха быть отравленным. Короче говоря, для человека, снедаемого глубинной тревожностью и вследствие этого в качестве средства защиты стремящегося к любви и привязанности, шансы получить эту столь страстно желаемую любовь и привязанность крайне неблагоприятны. Сама ситуация, которая порождает эту потребность, препятствует ее удовлетворению.
|
