|
Почему я привела примеры из жизни тех, кого в детстве избивали? Разве побои – это что-то типичное? Или я решила заняться изучением последствий когда-то перенесенных ими побоев? Ничего подобного. Вполне можно согласиться с тем, что это далеко не типичные случаи. Я выбрала этих людей потому, что они не поведали мне свои секреты в доверительной беседе, а публично раскрыли их. Но главным образом мне хотелось доказать, что ребенок склонен идеализировать даже самое жестокое обращение с ним. Нет ни суда, ни следствия, ни приговора, все покрыто мраком прошлых лет, и даже если какие-то факты всплывают, их подают как благодеяние. Если так обстоит дело с причинением физических страданий, то как тогда выявить душевные муки, которые внешне гораздо менее заметны или совсем незаметны? Кто всерьез отнесется к измывательствам над мальчиком, умолявшим просто дать ему мороженое? Ведь они представляются совсем «безобидными»... Такие случаи становятся предметом обсуждения только в ходе психотерапевтического сеанса, когда взрослые дают волю своим чувствам. Манипулирование ребенком включает различные виды насилия (в том числе и сексуальное). Став взрослыми (а иногда уже родив собственных детей), люди порой приходят к психотерапевту и только с его помощью понимают, какой вред им нанесли в детстве.
Так, мужчина, выросший в пуританском окружении, был вынужден всякий раз преодолевать себя при исполнении супружеских обязанностей. Купая свою маленькую дочь, он впервые позволил себе взглянуть на женские гениталии, немного поиграл с ними и опять-таки впервые вдруг почувствовал возбуждение. Женщина, над которой в детстве сексуально надругались, которую испугал вид возбужденного члена, с тех пор испытывала страх перед мужскими половыми органами. Став матерью, она вполне может при определенных условиях преодолеть боязнь, «вытирая» после купания половой член маленького сына таким образом, что у него наступит эрекция, или массируя во время купания его член под предлогом «избавления от фимоза» (сужения крайней плоти). Любовь, которую каждый ребенок испытывает к своей матери, позволит ей беспрепятственно продолжать свои робкие попытки изучения (в подлинном смысле этого слова) сексуальных отношений вплоть до наступления у сына пубертатного периода.
Но как быть с детьми, которых «используют» закомплексованные на сексуальной почве родители? Ласковые прикосновения, безусловно, доставляют удовольствие любому ребенку. Одновременно он теряет уверенность в себе, если в нем спонтанно пробуждаются чувства, не соответствующие уровню его развития. Ощущение неуверенности еще более усиливается из-за того, что самому ребенку родители запрещают мастурбировать, а застав его за этим занятием, делают выговор или бросают на него презрительные взгляды.
Насилие над ребенком, как я уже отмечала, совершается не только в сексуальной форме; возьмем, к примеру, интеллектуальное насилие, лежащее в основе как «антиавторитарного», так и «традиционного» воспитания. Сторонники обоих методов совершенно не знают истинных потребностей ребенка на той или иной стадии его развития. Ребенок никогда не будет свободно развиваться до тех пор, пока родители не прекратят рассматривать его как свою собственность или как средство для достижения определенных, пусть даже самых благих, целей.
Со спокойной душой, не видя в этом ничего особенного, мы подчас лишаем ребенка источника жизненных сил, а потом пытаемся найти этому источнику искусственную замену. Мы не разрешаем ребенку проявлять любопытство («Не все вопросы можно задавать»), а позднее, после исчезновения интереса к учебе, предлагаем ему занятия с репетиторами. Алкоголиками и наркоманами очень часто становятся люди, которым в детстве не позволяли ощутить всю полноту своих чувств. Теперь они прибегают к алкоголю или наркотикам, чтобы хоть на какое-то время вернуть утраченную интенсивность переживаний (на эту тему см. мою книгу «Am Anfang war Erziehung»).
Избежать неосознанного насилия над душой ребенка и его дискриминации можно благодаря осознанному восприятию на эмоциональном уровне того насилия, которое было совершено над нами, распознания его во всех формах, в том числе и в самых «безобидных». Это может побудить нас относиться к ребенку с тем уважением, в котором он нуждается сразу же после своего появления на свет. В противном случае он не сможет расти в духовном и эмоциональном отношении. Осознанного восприятия этого насилия можно добиться самыми разными способами, например, путем наблюдения за поведением чужих детей, стремясь проникнуть в сущность их чувств. Это постепенно научит нас понимать чувства, которые мы испытывали в детстве.
Презрение в зеркале психотерапии
Может ли человек описать свое детство, не пережив осознанно вытесненные в бессознательное эмоции и чувства? Видимо, нет. Однако в действительности истинные чувства все же проявляются тем или иным образом, хотя сам человек совершенно не осознает этого и потому истинная история детства все равно остается неизвестной. Для понимания и анализа истории своего детства нам необходим соответствующий инструмент. Историю своей жизни можно восстановить, лишь анализируя на эмоциональном уровне проявления наших подлинных чувств и потребностей, которые необходимо принимать такими, какие они есть.
На семинарах и в индивидуальных беседах меня иногда спрашивали, как поступать, если пациент вызывает у психотерапевта «нежелательные чувства», например злость. Эмоционально восприимчивый психотерапевт сразу же ощутит это чувство, если оно действительно возникает. Должен ли он подавить в себе данное чувство, чтобы не потерять контакт с пациентом? Но последний ощущает сдерживаемое собеседником недовольство и потому смущен. Может быть, психотерапевт должен открыто выразить свое чувство? Но ведь тем самым можно шокировать пациента.
Вопрос о том, как быть с нежелательными чувствами, не возникнет, если исходить из следующей предпосылки: все эмоции, которые пациент пробуждает в психотерапевте, порождены инстинктивным стремлением поведать ему свою историю и одновременно желанием скрыть ее, то есть защитить себя. Другой возможности и другого способа рассказать свою историю, кроме реализации этого инстинктивного стремления, у пациента нет. И потому все возникшие в данной ситуации у психотерапевта чувства являются как бы составной частью этой, говоря иначе, закодированной истории. Психотерапевт ни при каких обстоятельствах не должен заглушать эти чувства. Он обязан разобраться в них, и тогда он узнает, в какой степени, казалось бы, крайне нежелательные эмоции обусловлены эпизодами из его собственного детства. Точно так же должны вести себя психотерапевты, консультирующие алкоголиков, наркоманов, жертв сексуального и физического насилия. Обычно они лишь слегка приподнимают завесу над собственными страхами или вообще скрывают их от самих себя под покровом разнообразных теорий и концепций, а также авторитарности, либо убеждают себя, что эти страхи не следует воспринимать всерьез.
Проблемы с самовыражением и синдром, навязчивого повторения
Приобретенная способность не скрывать от себя свои чувства позволяет пациенту свободно выражать свои потребности и желания, вытесненные в давнем прошлом в бессознательное. Их, однако, нельзя удовлетворить, не наказав самого себя за прошлое. Порой даже и в этом случае удовлетворение желаний невозможно, поскольку эти потребности могут быть удовлетворены только лишь в детском возрасте. (К ним относится, в частности, стремление иметь рядом с собой мать, которая исполняла бы твои желания). Но есть потребности, удовлетворить которые не только можно, но и нужно. Среди них основная потребность каждого человека в свободном самовыражении – в выражении своей натуры, своих чувств в словах, жестах, действиях, произведениях искусства. Потребность в самовыражении появляется у человека с момента его рождения. Даже крик младенца – это своего рода самовыражение. Люди, не имевшие в детстве условий для осознания собственного Я и самовыражения, стремятся к этому всю жизнь. И первому проявлению их подлинной натуры всегда сопутствует сильный страх.
Первый шаг на этом пути приводит, как правило, не к устранению внутренних барьеров, а к возвращению детских страхов, вызывает стыд и мучительное ощущение обнажения перед людьми, полного саморазоблачения. Эти страхи перед «обнажением» ассоциируются с аналогичными переживаниями в детстве. Если их теперь сопоставить и проанализировать, начинаешь понимать, что детские страхи были вполне обоснованными. Если же пациент не предпринял тщательного самоанализа, то он по-прежнему будет действовать неосознанно, «искать впотьмах» и найдет лишь людей, которые, подобно родителям (хотя, может быть по другим причинам), совершенно не смогут понять его проблемы. Он же будет прилагать все усилия, чтобы быть ими понятым, то есть чтобы добиться невозможного.
На определенной стадии психотерапевтического лечения сорокадвухлетняя Линда влюбилась в неглупого, довольно впечатлительного человека. Он был гораздо старше ее и решительно отвергал все, что лежало вне сферы его интеллектуальных интересов. Правда, к сексу он относился весьма положительно. Именно этому человеку Линда писала пространные письма, пытаясь объяснить, что именно происходило с ней в процессе психотерапии. Линда не замечала его неприязнь, она удвоила усилия и вдруг «осознала», что в его лице просто нашла замену отцу. Оказывается, Линда всего-навсего надеялась, что ее наконец-то поймут. Отрезвление пришло вместе с мучительным, давно сдерживаемым чувством стыда. Она прямо сказала: «Я кажусь себе такой смешной, ведь я словно говорила со стенкой и ждала от нее ответа, ну точь-в-точь, как маленький ребенок». Я спросила: «А Вы бы смеялись, увидев ребенка, который вынужден доверять свои горести и печали стенке, так как больше некому?» Пациентка заплакала навзрыд, выразив тем самым тщательно скрываемое с детства ощущение полного одиночества. Но одновременно она избавилась от крайне болезненного, губительного чувства стыда.
Только гораздо позднее Линда смогла на эмоциональном уровне пережить ощущение «разговора со стеной», которое она испытывала в детстве. Эта женщина, обычно выражавшаяся ясным языком, говорила при этом довольно путано, перескакивала с одного на другое, не давая мне возможности разобраться в ее словах. Вероятно, я оказалась в положении ее родителей, которые также не могли ничего понять в ее душе. Линда, преисполнившись ненавистью и яростью, открыто обвинила меня в полном равнодушии к ней. Она спутала меня со своей матерью, первый год жизни которой прошел в детском приюте, что в конечном счете помешало ей сблизиться с дочерью.
Дочь, в свою очередь, знала об этом давно, но знать – еще не значит пережить. Кроме того, сострадание к матери мешало Линде уделять должное внимание собственным ощущениям. Образ «несчастной матери» воспрепятствовал проявлению подлинных чувств. Только град упреков, обрушившихся сперва на меня, а потом уже в моем лице на мать, позволил Линде заглянуть в свою душу и убедиться, что отчаяние и ощущение полной безнадежности вызваны отсутствием в детстве контакта с самым близким человеком. Вытесненные в бессознательное воспоминания о матери, так и не пожелавшей или не сумевшей сблизиться с дочерью, сохранили у Линды ощущение «разговора со стеной», отделявшей ее от других людей, и это доставляло ей сильную душевную боль. Позволив себе крайне резко упрекнуть мать, Линда в результате избавилась от синдрома навязчивого повторения, от навязчивого стремления вернуть ситуацию детских лет. Это стремление заключалось в том, что она время от времени находила не понимающего и не желающего ее понять человека и ставила себя в полную зависимость от него.
Выражение презрения через сексуальные извращения и невроз навязчивого состояния
Если мы исходим из того, что формирование эмоциональной сферы человека,– основы его душевного равновесия – зависит от реакции родителей на потребности и ощущения ребенка, которые он выражает уже в первые дни жизни, тогда нам следует предположить, что именно в те дни, возможно, пишется сценарий будущей трагедии. Если мать неправильно вела себя, не сознавая, что нужно просто радоваться самому факту присутствия в ее жизни ребенка, а полагала, что ребенок должен удовлетворять определенным представлениям, то она тем самым произвела первую селекцию. Произошло отделение «добра» от «зла», «уродства» от «красоты», «верного» от «ложного». Ребенок сразу же почувствует эту селекцию, начнет отныне усваивать только систему ценностей родителей.
Получивший такой урок еще в младенческом возрасте ребенок будет вынужден смириться с тем, что какие-то его качества попросту не нужны матери. Например, от ребенка ожидают, чтобы он как можно скорее научился правильно отправлять естественные потребности, иначе он, дескать, шокирует окружающих. На самом деле родители просто не желают, чтобы он своими вполне нормальными действиями нарушил табу, интернализация которого произошла в далеком детстве, чтобы вытесненный в бессознательное страх вырвался наружу. Ведь тогда они тоже боялись «произвести дурное впечатление».
В своих дневниках мать писателя Германа Гессе Мария описывает, как в четыре гида ее «сломали», помешав, если так можно выразиться, свободному волеизъявлению девочки. Четырехлетний Герман своим упрямством доставлял ей сильные страдания, она с переменным успехом боролась с ним и, наконец, когда ему исполнилось пятнадцать лет, отдала его в интернат для умственно отсталых и страдающих эпилепсией детей в Штеттене, чтобы там «его научили во всем слушаться родителей». В потрясающем, преисполненном гнева письме Гессе пишет им: «Будь я пиетистом, а не просто человеком, то, наверное, смог бы надеяться встретить у вас понимание». Но мальчику пришлось делать вид, что он «исправился», ибо только в этом случае родители были согласны забрать его из интерната. В дальнейшем Гессе научился игнорировать свои подлинные чувства и, как и большинство детей, стал всячески идеализировать своих родителей. Он, казалось бы, вполне искренне извинился перед отцом с матерью в одном из своих стихотворений, признав, что «своим поведением» сильно испортил им жизнь.
Многих людей всю жизнь мучит это гнетущее чувство вины. Они считают, что не оправдали ожиданий родителей. Бессмысленно приводить им разумные доводы и доказывать, что нельзя в ущерб самовыражению удовлетворять потребности родителей. Никакие доводы не могут помочь человеку избавиться от чувства вины, так как оно зародилось в далеком детстве и живет в нем подсознательно. Справиться с ним можно лишь с помощью длительного курса глубинной психотерапии.
Нельзя спокойно жить, примирившись с ощущением, что любили не тебя, а только твои положительные качества. Понимание этого приводит к сильнейшей душевной травме. Единственная возможность излечить ее – ощутить скорбь и дать выход естественным чувствам. Стремление к величию, приводящее, правда, порой к депрессии, позволяет лишь загнать это чувство еще глубже в бессознательное. Напротив, навязчивый синдром возвращения в детство характеризуется тем, что истинные чувства все же проявляются, хотя и остаются непонятыми. (В этой связи достаточно вспомнить о различных сексуальных извращениях и неврозе навязчивых состояний). Негативное, порой презрительное отношение родителей к ребенку не может не отразиться на его дальнейшем развитии. Отныне он всегда будет подсознательно помнить об их реакции. Ужас и отчуждение, отвращение и возмущение, страх и панические возгласы зачастую вызывались такими совершенно естественными действиями ребенка, как онанизм, изучение собственного тела, мочеиспускание или испражнение, его любознательностью или неудовольствием, возникавшим в результате разочарования или если потребности ребенка не удовлетворялись. В дальнейшем человек уже смотрел в сходных ситуациях на других людей испуганными глазами своей матери и испытывал аналогичные чувства. Именно они порождают в человеке навязчивые действия и сексуальные извращения, которые, в сущности, лишь воспроизводят болезненные ситуации прежних лет. Но человек не может самостоятельно прийти к такому выводу.
Пациенту, пожелавшему рассказать психотерапевту о своих сексуальных извращениях или застарелой привычке к онанизму, придется претерпеть тяжкие душевные муки. Разумеется, он может делать это безо всяких эмоций, так, словно сообщает обычные сведения о постороннем человеке. Но такая манера беседы с психотерапевтом не избавит пациента от ощущения одиночества и не позволит трезво взглянуть на свое детство. Только стыд и страх позволят ему понять, что с ним тогда произошло. Оказывается, он не делал ничего особенного, но за это ругали и унижали. Он буквально поражен тем, что загнанное глубоко внутрь чувство стыда преспокойно соседствовало с его вполне терпимым и даже современным отношением к сексу. Только эти ощущения позволяют пациенту понять, что бессознательно избранная им когда-то тактика приспособления к пожеланиям и требованиям окружающих с помощью изгнания в бессознательное определенных чувств объяснялась не трусостью, а элементарным желанием выжить.
Неужели порой мать действительно представляет такую опасность для собственного ребенка? Да, если она гордилась тем, что была едва ли не образцовой дочерью, в шесть месяцев уже была приучена пользоваться горшком, в годовалом возрасте соблюдала все правила гигиены, а в шесть лет «по-матерински» заботилась о своих младших братьях и сестрах и т. д. Она видит, что ее ребенок переживает те чувства, которые она старательно подавляла в себе в детстве и которые могут проявиться совершенно внезапно. Именно этого она и опасается. Одновременно ребенок для нее – замена тем самым младшим братьям и сестрам, о которых она так по-матерински заботилась. Но теперь ребенок не просто заменяет ей их, нет, она еще завидует ему, поскольку он может жить просто и естественно. Иногда такая зависть даже может вызвать у нее ненависть. Поэтому мать то и дело бросает на ребенка весьма выразительные взгляды, чтобы его «воспитать».
Ребенок не в состоянии отказаться от собственного Я, но оно может проявляться в скрытой форме. Человек уже приспособился к требованиям окружающих, образовалось мнимое Я, но его истинное Я проявляется в неврозах навязчивых состояний, сексуальных извращениях, и это сопряжено с настоящими муками. Это истинное Я, по сути, так же скрыто, как и в те времена, когда мать испуганно реагировала на «неадекватное» поведение ребенка. Сексуальные извращения и неврозы навязчивого состояния есть эпизоды одной и той же драмы, постоянно разыгрывающейся в бессознательном человека. Облик взволнованной, испуганно смотрящей на него матери он пронесет через годы. С этим обликом связано презрение к себе, без которого он уже не способен удовлетворить многие свои естественные потребности, например, испытать оргазм (да и то способ удовлетворения этой потребности не будет естественным: ему потребуется некий фетиш). Попытки критически осмыслить свое прошлое порождают кажущиеся абсурдными, внушающие страх идеи.
Весь трагизм бессознательных отношений ребенка и матери, не испытавших бондинга, понимаешь, ощутив вместе с пациентом разрушительную силу синдрома навязчивого возвращения в детство и став зрителем драмы прошлых лет.
32-летний Михаэль страдал сексуальной аномалией, он хранил в своем бессознательном негативную реакцию матери на свое поведение в детстве и постоянно опасался, сам не зная почему, аналогичного отношения к нему других людей. Он вел себя совершенно предосудительно, нарушал нормы общественной морали, сделался объектом презрения в глазах окружающих и вполне справедливо опасался наказания. Если бы окружающие внезапно одобрили его поведение и его склонность именно к такого рода извращениям (в определенных кругах такое случается), он, Михаэль, вероятно, внешне изменился бы, но все равно не смог бы избавиться от своих неврозов. Ведь ему не просто хотелось, чтобы окружающие оправдывали его поведение, нет, он неосознанно стремился вызвать у людей неприязнь, поскольку испуганные глаза окружающих служили для него жизненным стимулом. Поэтому на сеансе психотерапии он держал себя так, что в итоге психотерапевт уже не мог скрывать своего отвращения к нему. Михаэль, как и многие ему подобные, просто не мог передать словами всего того, что случилось с ним в начале жизненного пути.
Но вызывающее поведение не принесло ему пользы, пока он не дал выхода детским чувствам и не пришел к осознанию истинных причин своего поведения. Внезапно нахлынувшие воспоминания о трагических переживаниях оказали целительное воздействие: слепая страсть к саморазрушению уступила место искренней и глубокой скорби. Душе стало по-настоящему больно, и уже не нужны были никакие извращения. Становится ясно, на какой скользкий путь мы встаем, пытаясь помочь пациенту, с первых своих дней приученному ничего не чувствовать, найти истоки «конфликта влечений». Разве человек, лишенный таких чувств, как гнев, ощущение одиночества и беспомощность, ревность и влюбленность, может испытывать инстинктивные влечения? О каком «конфликте влечений» здесь вообще может идти речь?
За последние десять лет я получила много писем от читателей, которые мне писали, что в подростковом возрасте взрослые совершили над ними эмоциональное и сексуальное насилие. Однако, будучи подростками, они не поняли этого, так как заметить очевидные факты им мешали вытесненные в бессознательное воспоминания о детстве. Лишь когда они прочитали мою книгу «Du sollst nicht merken» («Не замечай!»), в их душе зародились сомнения и «подозрения». Раньше им даже в голову не могло прийти, что их стремление к любви было использовано им во зло, так как они не могли на эмоциональном уровне воспринять боль, которую им причиняли. От этого их отучили в детстве. Единственным выходом была идеализация взрослого («лучшего друга», «спасителя», «учителя», «властителя умов»). Нередко такие подростки оказывались в зависимости от определенных форм сексуальных отношений или наркотиков или от того и другого. Борьба этих людей за легализацию тех или иных извращений сексуального или несексуального свойства есть также проявление нежелания окинуть трезвым взором свой жизненный путь.
У многих людей потребность в защите, заботе, ласке и страстное желание любви в достаточно раннем возрасте уже неразрывно связаны с сексуальными потребностями. В зависимости от своей сексуальной ориентации, они обычно объединяются в те или иные группы; часто они некритически воспринимают различные концепции, оправдывающие их сексуальные пристрастия, и наивно полагают, что «наука доказала нормальность их поведения». На самом деле они лишь стремятся сохранить подлинную историю своей жизни в бессознательном. Когда-то над ними измывались без зазрения совести, и теперь они часто точно так же издеваются над своими сексуальными партнерами.
Я думаю, что при лечении таких пациентов психотерапевту ни в коем случае не следует навязывать им свое мнение, иначе успеха не достичь. Кроме того, они легко оказываются жертвами любой идеологии. Таким пациентам следует объяснить, что они могут «открыть для себя свое прошлое», осознать его и освободиться от наклонностей, которые вредны как для других людей, так и для них самих. Часто лишь кажется, что то или иное сексуальное поведение обусловлено импульсивным желанием, инстинктом, но это не так — пациент отказывается от этого поведения, как только начинает жить своими собственными чувствами и следовать своим действительным инстинктам.
8-го июня 1978 года журнал «Штерн» опубликовал репортаж из борделя, расположенного в знаменитом гамбургском квартале Санкт-Паули. Из этой публикации я позаимствовала следующую фразу: «Истинно мужская мечта, столь же привлекательная, сколь и нелепая: чтобы женщины ласкали тебя, как младенца, а ты безраздельно владел ими, как турецкий паша». Эта «истинно мужская мечта» не просто нелепа, она еще и порождена наиболее естественной и оправданной потребностью младенца. Мир наш, безусловно, выглядел бы совершенно по-иному, если бы новорожденный, ни в малейшей степени не стараясь удовлетворить потребности матери, мог бы «распоряжаться» ею, как турецкий паша своими женами. От матери же требовались бы только ласка и забота.
Репортер попытался выяснить у завсегдатаев борделя, что больше всего понравилось им в этом заведении. Вот что написал он, обобщив их ответы: «Мужчинам нравится ощущение полной власти над девушками. Не нужно, как подружке, объясняться в любви. Ни обязательств, ни душевных драм, ни укоров совести. Пропало желание – можешь уходить. Плати и свободен. А нечто унизительное, что есть в такой связи для мужчины (именно для него!) только усиливает возбуждение. Правда, клиенты не слишком охотно говорят на эту тему» (курсив мой.– А.М.)
Первопричина таких низменных побуждений, как желание постоянно испытывать чувство униженности и стыда, равно как и чувства презрения к самому себе, самоотчуждения – заключается в наличии синдрома навязчивого повторения. Сексуальное поведение мужчин, о которых пишет «Штерн», обусловлено невозможностью другим способом получить сексуальное наслаждение, кроме как благодаря «возвращению» в детство, воспоминаниям о том, как тебя презирали в детстве. Тем не менее данный синдром может быть устранен. Необходимо только подвергнуть бессознательное тщательному анализу, чтобы понять природу синдрома. Если же этого не сделать, то синдром сохранится на всю жизнь, а человек будет страдать от непонимания.
Против бессознательного бессильны любые громкие заявления и запреты. Только эмоциональное восприятие и самопознание позволят ощутить и осознать чувства, которые испытывал ребенок. Мать должна понять, что своей иронической репликой, маскирующей неуверенность в себе, она может глубоко задеть самолюбие ребенка, заставить его испытывать стыд. Но если она сама никогда не чувствовала себя униженной и презираемой, зато, защищаясь, прибегала к иронии, значит, она не сможет понять всю степень нравственных страданий ребенка.
Аналогичным образом обстоят дела и у большинства психотерапевтов и психиатров, как занимающихся частной практикой, так и работающих в клиниках. Они, правда, вместо слов «плохой», «нечистый», «злой», «эгоистичный», «испорченный» используют термины «нарциссизм», «эксгибиционизм», «деструктивное поведение», «регрессивный синдром», «неопределенная симптоматика», не замечая, что в их устах эти термины имеют негативный оттенок. Они со своим набором абстрактных терминов, своим «научным подходом», своей объективирующей позицией и страстным желанием непременно поставить диагноз чем-то схожи с матерями, бросающими презрительные взгляды на своего трехлетнего ребенка.
Нередко психотерапевт, столкнувшись с презрительным отношением к нему пациента, отстаивает свое превосходство с помощью научных теорий. Тем самым он возводит вокруг себя защитный вал, как бы отгораживаясь от подлинного Я чужого человека. Оно не откроется ему, как не открылось в свое время матери. Но если благодаря собственной чуткой духовной организации ему вдруг удастся проникнуться пониманием к сидящему напротив человеку, заглянуть в его детство, осознать, что он, в сущности, не виноват в том, что презирает целителя, ибо сам так и остался маленьким ребенком, презираемым и отверженным, тогда психотерапевту уже не потребуется подводить под свое поведение солидную теоретическую базу, ибо он не будет чувствовать себя уязвленным. Теорию знать важно. Однако даже правильную теорию психотерапевту не следует рассматривать как оборонительное оружие, ибо ему не следует уподобляться авторитарным родителям.
«Пагубные пристрастия» в мире детства Германа Гессе как пример «зла»
Не приводя конкретных наглядных примеров очень трудно описать, что испытывает в жизни человек, который столкнулся в детстве с презрительным отношением к нему со стороны родителей, в особенности с презрением к своим чувствам и своей жизнерадостности. Разумеется, можно было бы использовать различные научные модели, чтобы показать, как человек пытается отстоять право на выражение своих чувств, но это не позволяет передать эмоциональную атмосферу, показать читателю душевные муки человека. Иными словами, об эмпатии в таком случае не может быть даже речи. Чисто теоретические построения лишают нас возможности проникнуть в эмоциональный мир пациента, мы спокойно можем обсуждать чужие проблемы, классифицировать их, ставить диагноз и вообще говорить о пациентах на профессиональном языке, непонятном им. Такую методику я отвергаю, зато всегда стараюсь приводить примеры из жизни.
Ведь только рассказ о жизни конкретного человека позволяет показать, почему пациент пришел к выводу, что нечто, сделанное им в детстве, есть «зло»; только так можно в полной мере ощутить, как трудно ребенку разгадать, почему родители с самого начала жестоко обращались с ним. При известных условиях он всю жизнь будет напрасно пытаться вырваться из возведенных вокруг его души крепких тюремных стен, не позволяющих человеку увидеть в истинном свете себя и свою судьбу.
Я решила проанализировать эту необычайно сложную проблему на примере Германа Гессе не только потому, что история, о которой я расскажу, уже известна, а потому, что в своих произведениях он сам достаточно откровенно рассказывает о собственных переживаниях и ощущениях.
На первых же страницах «Демиана» описывается семья, где царят добрые патриархальные нравы и культ чистоты и где ребенок, вынужденный прибегнуть ко лжи во спасение, не встречает у родителей ни малейшего понимания. (По ряду косвенных признаков можно догадаться, что Гессе описывает обстановку, в которой родился и вырос.) Итак, ребенок остается один на один со своим грехом и чувствует себя вконец пропащим, озлобленным и отверженным маленьким человечком, хотя никто не ругает его (они ведь не знают «ужасной истины») и все относятся к нему с симпатией.
Эта ситуация многим хорошо знакома. Нам также присуще желание идеализировать свой отчий дом. Это желание отражает как потребность по-прежнему смотреть на мир глазами ребенка, так и подспудные воспоминания о жестоких методах воспитания.
Как и почти все родители, так и мои не помогали тем пробудившимся инстинктам, о которых не говорили. Помогали они только, с беспредельной заботливостью, моим безнадежным попыткам отвергнуть реальность и по-прежнему жить в мире детства, который становился все нереальнее и лживее. Не знаю, многое ли тут способны сделать родители, и своих родителей нисколько не упрекаю. Это было мое дело – справиться с собой и найти свой путь, и делал я свое дело плохо, как большинство людей благовоспитанных, (курсив мой.– А.М.) .
Родители кажутся ребенку людьми, свободными от инстинктивных желаний, так как они могут скрывать свою сексуальную активность, в то время как их ребенок находится под постоянным контролем.
Первую часть «Демиана», на мой взгляд, легко понять на эмоциональном уровне. Это относится и к читателям, выросшим в совсем другой социальной среде. Продолжать чтение мне было довольно затруднительно из-за весьма своеобразной системы ценностей автора. Вероятно, он унаследовал ее у родителей, которые были миссионерами во втором поколении. Своеобразие неосознанных моральных критериев Гессе нашло отражение во многих его произведениях, но проще всего интерпретировать их на примере «Демиана».
Собственный горький опыт (старшие ребята шантажировали его с применением насилия) не принес Синклеру – главному герою – никакой пользы и не способствовал лучшему пониманию мира. Зло он воспринимал (согласно принятой у миссионеров терминологии) как «нечто пагубное». Его воплощением была отнюдь не жестокость, но какие-то вроде бы совершенно вздорные поступки, например, пьянство в трактире.
Столь специфическое представление о феномене зла маленький Герман заимствовал у своих родителей. Поэтому все, что произошло и происходит после появления в рассказе бога Абраксаса, призванного «соединить Божественное и дьявольское», кажется чем-то странным и не имеющим логической связи с предыдущим повествованием и нас больше не трогает. Зло как бы искусственно объединяется с Добром. Мальчику кажется, что он уже никогда не избавится от «зла», ибо страх и чувство вины уже приумножили «зло» в его душе и дали ему эмоциональный заряд. Остается лишь «убить» его в себе.
«Я снова искренне старался построить на развалинах рухнувшей жизни некий „светлый мир“, снова жил одним-единственным желанием освободиться от темного и злого 6 себе и целиком пребывать в светлом, преклонив колена перед богами.» (курсив мой.– А.М.) .
В 1977 году в Цюрихе прошла выставка, посвященная творчеству Гессе. На ней я увидела картину, висевшую над кроватью маленького Германа. Справа был показан «путь истинный», полный терниев и страданий, которые вел прямо на небо. Слева путнику были уготованы всяческие радости, но зато эта дорога вела в ад. На пути к нему встречалось несколько трактиров. Вероятно, женщины того социального слоя хотели с помощью грозных предостережений удержать мужей и сыновей от посещения питейных заведений. Много внимания трактирам уделяется и в «Демиане». Это довольно странно хотя бы уже потому, что у Германа не было никакой потребности наведываться в трактир. Ему всего лишь хотелось вырваться из узких рамок навязанной ему родителями системы ценностных координат.
Любой ребенок создает для себя образ зла, исходя из возникших в атмосфере отчего дома запретов и страхов. Потребуется много времени и усилий для того, чтобы человек осознал, что нет поводов для обвинений себя в «пагубных пристрастиях» и не следует относить эти «пристрастия» за счет «низменных инстинктов». Это только вполне понятная латентная реакция на причиненные в детстве и так и не исцеленные душевные травмы. Но, в отличие от ребенка, взрослый человек способен выявить причины скрытой душевной болезни, избавиться от нее и даже извиниться перед посторонними людьми за бессознательно причиненные им обиды. В сущности, он должен сделать это не только ради них, но и ради себя. Ведь избавиться от мучающего с детства неосознанного чувства вины мы можем лишь в том случае, если не будем умножать груз ошибок и прегрешений.
Насколько Гессе боялся потерять родительскую «любовь» и насколько этот страх угрожал лишить Гессе подлинного Я, свидетельствует следующий фрагмент из «Демиана»:
|
