|
Вторая топика, в которой Фрейд также выделял три инстанции, более известна — это Я, Сверх-Я и Оно. Под Оно подразумевается вся сфера влечений человека, включающая (в норме) уравновешивающие друг друга влечения к жизни и смерти, сексуальное влечение и т. д. как наиболее примитивные компоненты психики. В Оно все хаотически перемешано, крайне неустойчиво и подчинено преимущественно «принципу удовольствия», являющемуся одним из ведущих регуляторов всей психической жизни, и проявляющееся в стремлении, с одной стороны, избегать неудовольствия, а с другой — неограниченно получать наслаждения.
Но это стремление никто и никогда не может реализовать полностью, так как принципу удовольствия (Оно) противостоит принцип реальности (Сверх-Я — система моральных норм и запретов, формирующаяся на основе интроекции родительских образов). Оно — это еще, некоторым образом, не психическое, а только психический эквивалент «соматических переживаний», близкий к инстинктам и естественным «позывам», общих у нас с животными (это не совсем по Фрейду, но, как мне представляется, достаточно понятно).
Я — с одной стороны — это главная психическая инстанция, контактирующая с реальностью и тестирующая последнюю, а с другой — своеобразный «фильтр» между внешними условиями и моральными установками и внутренними побуждениями, то есть — между Сверх-Я и Оно. При этом Я находится в зависимости и от первого, и от второго. Но в отличие от Оно, Я старается следовать принципу реальности — требованиям и запросам социума и внешнего мира.
Сверх-Я — это социально опосредованное Я, высшая «судебная» инстанция в структуре индивидуальной душевной жизни, носитель моральных норм и стандартов, то есть та психическая структура, которая в первой топике обозначалась Фрейдом как «цензура». Фрейд считал, что Сверх-Я формируется одновременно с разрешением Эдипова комплекса, а его деятельность, так же как и деятельность Оно, является бессознательной. Иногда в качестве синонима Сверх-Я употребляется термин Я-идеал, хотя здесь есть и разночтения. В более поздних толкованиях Сверх-Я обычно определяется как структура, формирующаяся на основе идентификации с родительскими запретами и наставлениями, а Я-идеал — как формирующаяся в зрелом возрасте идентификация с широким кругом лиц или референтной группой, на моральные нормы и ценности которой личность ориентируется в своем поведении, жизни и деятельности. В силу этих причин Я-идеал является более мобильной структурой и может неоднократно изменяться в течение жизни.
Таким образом, если очень упростить концепцию Фрейда: у каждого из нас существует властно побуждающее личность на удовлетворение ее желаний Оно, которому противодействует Сверх-Я, и принимающее конкретное решение (кому же отдать предпочтение?) Я.
Агрессия и сублимация
Если Я совершает что-либо угодное Оно, но не угодное Сверх-Я, то личность испытывает чувство вины. А поскольку требования Оно и Сверх-Я чаще всего несовместимы, то внутренние конфликты практически неизбежны. Однако их индивидуальная сила и значимость определяется именно регулирующей функцией Я, на укрепление и интеграцию которого обычно направлено терапевтическое воздействие.
Подавление и вытеснение требований Оно осуществляется с помощью уже упомянутых защитных механизмов. Однако даже переместившись в бессознательное, запретные мысли и желания продолжают определять поведение человека и периодически «прорываются» на сознательный уровень в виде обмолвок, описок, сновидений, фантазий наяву и других симптомов. При недостаточной интеграции Я и ослаблении защитных механизмов эти вытесненные переживания «перегружают» бессознательное, и тогда возникают тревожные состояния, депрессия или другие нарушения психической регуляции, обычно — в форме ее возврата на более примитивные уровни реагирования или более ранние ступени развития мышления и поведения, что Фрейд обозначил термином «регрессия». Одной из форм такого регрессивного поведения является ауто— (направленная на себя) или гетеро— (направленная на других) агрессия. Другой формой «переключения» запретных влечений является «сублимация», сущность которой состоит в разрядке сексуальных импульсов посредством социально одобряемой деятельности. Разновидностью сублимации является художественное и научное творчество.
Чувство вины
Чувство вины в метапсихологии Фрейда обычно связывается с нарушением этических норм поведения, в том числе и с мыслями о возможности таких действий или поступков. Таким образом, понятие вины в психологии Фрейда отчасти аналогично понятию греха, совершенного в отношении самого себя или против воли своего Сверх-Я. Поэтому индивидуальная реакция на содеянное или допущенное в помыслах зависит от воспитания и того, что конкретной личностью понимается как недозволенное или недопустимое.
Еще раз подчеркнем, что именно Я устанавливает отношения между личностью и объектами ее влечений и желаний. И именно эта концепция явилось основой формирования отдельной области психологии — Эго-психологии, в качестве основной феноменологии которой рассматривается «сознательное Я» как ведущая сила интеграции психики или, в более узком смысле — то, что мы вкладываем в понятие самоконтроля и самооценки личности, а также адекватности последних социальным нормам, требованиям и способностям и возможностям самой личности.
Если еще больше упростить представления о топике психических явлений, можно сказать, что с точки зрения общественной морали: Оно — совершенно цинично и аморально, Я старается соответствовать общепринятым нормам, а Сверх-Я представляет собой культурные и этические запреты, религиозные представления о долге, свод писаных и неписаных законов, принятых в обществе. При этом по отношению к Я Сверх-Я, как и Оно, может быть столь же властно побуждающим к определенным типам поведения и не менее жестоким.
«Давление» наличность Сверх-Я, или то, что называется социальным, впервые обнаруживается ребенком в лице родителей, а именно — в их запретах, а затем и во всех других ограничениях, налагаемых культурой. Таким образом, культура — это то, что налагает запреты.
Прогнозы на будущее
С развитием культуры Фрейд связывал снижение значимости влечений, в том числе — снижение сексуальности как одного из проявлений агрессивности, при этом в число проявлений последних он включал и войну. Все эти признаки по мере развития культуры регрессируют, считал он. В последующем к следствиям снижения сексуально-агрессивных позывов относили и появление большей свободы в дамских туалетах, широкий расцвет эротики и порнографии, которые интерпретировались как естественная реакция на снижение сексуальной активности у мужчин, что потребовало расширения диапазона возбуждающих стимулов.
Все эти взгляды, в том числе о снижении агрессивности человека и, как следствие, уменьшение вероятности войн, были сформулированы Фрейдом в двадцатых годах прошлого века, на фоне деятельности Лиги наций (прообраза современной ООН) и пацифистских настроений, распространившихся в обществе после Первой Мировой войны. Однако в последующем эти взгляды многократно пересматривались, преимущественно — с точки зрения усиления деструктивных компонентов в поведении человека. В наше время мы видим, как эти деструктивные аспекты реализуются в феноменах международного терроризма, локальных войн, утрате демократических идеалов и т. д.
Немедицинское применение психоанализа
Появление понятия «немедицинский анализ» во многом связано с именами двух талантливых учеников и последователей Фрейда — Ханса Сакса и Отто Ранка, первый из которых был юристом, а второй получил философское образование.
Фрейд очень позитивно оценил решение Ханса Сакса посвятить себя психоаналитической деятельности, но при условии, что он также пройдет соответствующую подготовку и оставит свою прежнюю профессию, так как психоанализ не признает «любительства». Сакс принял это условие, и в последующем, вспоминая о своем приходе в психоанализ, он отмечал: «Я открыл для себя одну вещь, ради которой стоило жить; и лишь много лет спустя (в 1919) я осознал, что это было единственное, ради чего я мог бы жить». Проработав с Фрейдом более 9 лет, Сакс оказался достаточно успешным аналитиком и преподавателем. В последующем он переехал в Берлин, где был основан первый институт для подготовки психоаналитиков. Эта подготовка включала изучение теории и методологии психоанализа, прохождение собственного анализа и начало практики под руководством супервизора (то есть — опытного специалиста-аналитика). Требование того, чтобы будущий специалист (независимо от того, имеет ли он медицинскую подготовку или нет), прошел собственный анализ имеет особое значение и свои задачи. В частности, будущий аналитик должен на практике убедиться, что у него также есть бессознательное, а разработанные Фрейдом теоретические и практические подходы реально действуют; он должен почувствовать себя в роли пациента, а также — по возможности, максимально проработать собственные проблемы, чтобы не привносить их затем в терапию и не отыгрывать их на пациенте. Увы, психотерапия — это не только гуманитарная область деятельности, но и профессия, дающая огромную власть. И эта власть должна использоваться только во благо пациента.
В последующем требование об обязательности прохождения курса личной терапии (иногда обозначаемого как «познание границ собственной личности») было распространено фактически на все современные методы, но реально оно пока выполняется только в психоанализе. В некоторых случаях приход в психоанализ начинается в результате прохождения личной терапии.
В целом вопрос о том, является ли психотерапия медицинской специальностью, уже давно является предметом острой дискуссии. В некоторых странах, например в Австрии, психотерапия относится к самостоятельным профессиям, а не к медицинским специальностям, как в России. В большинстве стран психотерапия рассматривается как одна из медицинских специальностей, к занятию которой могут допускаться только врачи и психологи. Россия — одна из этих стран. И поэтому, обучая студентов в нашем Восточно-Европейском Институт Психоанализа, мы параллельно реализуем в процессе обучения государственный стандарт по специальности «Психология», так как лишь около 30% студентов являются дипломированными врачами и психологами, а большая часть имеет иное высшее образование. Занимаясь подготовкой аналитиков уже 12 лет, я могу сказать, что их профессиональная успешность очень мало зависит от предшествующей профессиональной подготовки: врачебной, психологической или иной. В конечном итоге решающим фактором оказывается сама личность, а также усвоение теории и методологии Фрейда и способность к принятию и пониманию другой — страдающей — личности.
Последние годы Фрейда
В 1938 году, после аншлюса Австрии гитлеровской Германией, где еще до этого были публично уничтожены все его работы, Фрейд был вынужден эмигрировать в Англию, где провел последний год своей жизни, омраченный старостью и неизлечимой болезнью.
Фрейд впервые узнал, что болен раком челюсти, еще в 1923 году. За последующие годы он перенес более 30 операций и, естественно, опасался мучительной смерти ракового больного. Поэтому, заключая контракт с новым личным врачом (которые периодически менялись), Фрейд особо оговаривал одно условие: если его мучения станут невыносимыми и унизительными для него, врач позволит ему уйти из жизни достойно.
Существует две гипотезы о последних днях Фрейда. Одна из них, в которую я больше верю, была рассказана мне сотрудником дома-музея Фрейда в Лондоне: в один из дней у 83-летнего Фрейда случился очередной сердечный приступ, и пока его поднимали из кабинета в спальню на втором этаже, он скончался. По другой — в одну из сентябрьских ночей 1939 года лечащий врач, выполняя последнюю волю Фрейда, прекратил его невыносимые мучения, сделав ему инъекцию большой дозы морфия.
Современное отношение к психоанализу
Современное отношение к психоанализу достаточно многообразно: от полного неприятия до догматической приверженности ортодоксальным идеям Фрейда, между которыми можно было бы расположить обширные направления и научные школы ревизионистов и модификаторов. Рассматривая терапевтическое воздействие как одну из форм заботы о человеке, следует признать, что ни один другой метод психотерапии не адресуется в такой мере непосредственно к внутренним переживаниям страдающей личности, к ее состоянию и вскрытию истинных мотивов поведения. Само понятие истины в психоанализе обретает новое содержание. Ибо то, что искренне сообщает о себе и мотивах своих поступков пациент и во что он чистосердечно верит, может вовсе не являться истиной. В этих субъективных объяснениях непомерное тщеславие может «прятаться» за демонстративными проявлениями чувства долга, жалобы на неразделенную любовь — «маскировать» мазохистские тенденции, а склонность к непримиримой борьбе с несправедливостью — быть лишь социально-приемлемым вариантом проявления присущей личности жестокости. Таких, социально-приемлемых и потому приемлемых и для пациента эквивалентов адаптивного поведения великое множество. И чем больше выражена социализированная потребность нарушенной психики защитить себя от осознания истинных мотивов поведения, тем больше уверенность личности в истинности того, что истинной не является. И не всегда вопрос о разрушении этих ошибочных представлений о себе в процессе психотерапевтического воздействия можно решать однозначно. Именно поэтому психоанализ всегда предполагает необходимость достаточно длительного исследования личности и движется в направлении психического здоровья с той скоростью, которая приемлема для пациента.
Сравнительно большая протяженность психоанализа, чем других методов психотерапии, обычно (со стороны) оценивается как его недостаток. Я не думаю, что здесь было бы целесообразно формулировать недостатки других методов, тем более что у каждого из них есть свои приверженцы как среди терапевтов, так и среди пациентов. Могу только сказать, что те, кто приходят к психоаналитику, скорее всего, уже никогда не пойдут к гипнологу или другому специалисту. Я очень люблю цитировать известное изречение Эриха Фромма, который писал: «Я думаю, что ничто так ярко не свидетельствует о гениальности Фрейда, как его совет тратить время—даже, если потребуется, многие годы — для того, чтобы помочь одному-един-ственному человеку достичь свободы и счастья».
Заключение
Если вы думаете, что хоть что-нибудь узнали о психоанализе, то смею вас заверить — это глубочайшая иллюзия. Вы только прикоснулись к нему. Тем не менее я надеюсь, что теперь, открывая ту или иную книгу Фрейда или его последователей, вы сможете немного лучше понимать то новое и революционное, что он привнес в нашу культуру. Мы все обязаны ему уже тем, что он приоткрыл завесу над целым, ранее неизвестным, миром, который лежит за пределами нашего сознания.
18.07.02
Приложение.
Современная психоаналитическая практика
Я думаю, что читателю будет интересно «заглянуть» в кабинет психоаналитика и увидеть, что там происходит. Моя пациентка — эффектная, прекрасно сложенная брюнетка 44-х лет, одна из совладельцев и руководителей частной фирмы. Первоначально причина ее обращения ко мне была сформулировано предельно просто: она недавно прочитала книгу Эрика Берна, еще что-то о психоанализе, но не удовлетворилась этим и хотела бы «найти истину». В процессе первой встречи она также отметила, что есть вещи, которых она не принимает в психоанализе, в частности, всякую ерунду о сексе, Эдиповом комплексе и т. д. Она замужем, у нее двое взрослых детей (сын и дочь), которые живут отдельно (она особенно акцентировала: «Я сделала все, чтобы они жили отдельно!»). Ее отец умер около 20 лет назад, мать жива.
В процессе последующих сессий проблемы пациентки приобрели более ясные очертания: периодические состояния депрессии, страх, что ее в чем-то обвинят, что все окружающие мужчины (включая сына) думают, что она их соблазняет (но ей «вообще никого нельзя соблазнять»), неудовлетворенность браком и своей сексуальной жизнью, трудности в установлении контактов (особенно — с женщинами), отвращение к косметике и ряду других атрибутов женственности (включая кольца, серьги, юбки), ощущение, что «внутри нее есть какая-то червоточина», что в 15 лет она, как будто, «потеряла резвость» и «тело стало не ее». Характерные фразы: «Мне нужно не только делать вид, что я не хочу нравиться мужчинам, а действовать так, чтобы действительно им не нравиться». «Я не могу сказать, что в брюках я себя чувствую меньше женщиной, но платье к чему-то обязывает». «Мне так неприятно, что это моя мать меня родила, я ненавижу себя за то, что сосала ее грудь!» «Я не могу любить!»
При огромном разнообразии материала 153-х сессий, практически на каждой пациентка, так или иначе, обращается к предельно идеализированному образу отца: «У него были представления о добродетели, и я — по его мнению — не могу их нарушить, уже потому, что я — его дочь, его часть, он не воспринимал меня, как самостоятельную личность». «Моей заветной мечтой было: умереть вместе с папой». «Он был такой честный, правильный, не то, что я... [А Вы?] Я грязная, порочная... [Да?] Знаете, кем бы я хотела быть? [Кем?] Помойной кошкой. Найти вонючую рыбью голову в грязном баке, и грызть ее... Быть самой собой...»
Образ отца был всегда инцестуозно окрашенным, но пациентка на протяжении длительного (почти двухлетнего) периода ни разу не озвучила это чувство. Естественно, что не говорил об этом и я. Несколько раз она задавалась вопросом: «А зачем я вообще к Вам хожу?» Я возвращал ей вопрос: «Действительно, зачем?» Ответом, как правило, было: «Я не знаю. Но зачем-то мне это нужно».
В ее переносе я — тоже отец, и периодически она ведет себя соблазняюще, но гораздо чаще — ее отношение ко мне окрашено тщательно скрываемой агрессией. Каждая наша встреча начинается с ее желания «не говорить ни о чем», и мне все время приходится стимулировать ее вербальную активность.
К описываемому ниже периоду мы работаем с ней уже три года, при этом в связи с ее частыми командировками и поездками — аналитический сеттинг сильно варьирует: от одной-двух сессий в месяц до пяти в неделю.
И теперь две сессии. Вначале 151 (внеочередная, в дневное время).
П.: Я шла и ругалась: какое неудобное время!
А.: Почему было не обсудить это в прошлый раз?
П.: Я думала, Вам так удобнее.
А.: Мы договаривались все обсуждать...
П.: Хо-ро-шо...Я помню... Ну вот... Я все сказала...
А.: Впереди — еще час.
П.: ...Что это за свеча у вас в шкафу?
А.: Подарок.
П.: Чтобы Вы не угасли?
А.: Почему такая ассоциация?
П.: А есть другие?
А.: Масса.
П.: Да? Но я чувствую так... Угасание, смерть, страх.
А.: Чего-то боитесь?
П.: Угасания, смерти.
А.: А кто не боится?
П.: Раньше я думала, все боятся, а сейчас нет. Это связано с завистью и жадностью. Щедрый — не боится.
А.: А Вы?
П.: Этот страх разный. Когда я раньше думала о папе... — Как это будет? Сейчас думаю: как мои дети будут говорить? И будут ли?
А.: Сомневаетесь?
П.: Нет. Будут.
А.: Что?
П.: Не знаю... У меня что-то изменилось. Я сейчас по-другому ощущаю... папу. Это время ближе, и мое. Раньше думала, как будто это было с кем-то другим. А теперь понимаю — со мной. И, когда я смотрю на свои детские фото, возникает чувство узнавания. И очень приятное... Возникло ощущение, что Вы меня изучаете (привстает на кушетке и оглядывается).
А.: Зачем?
П.: Чтобы отобрать?
А.: Что?
П.: Что-то...
А.: Я уже делал так?
П.: Нет. Но чувство такое есть.
А.: Мы уже говорили об этом: я — не изучаю, мы — вместе исследуем и пытаемся понять, и только в ваших интересах, и только то, что Вы хотите.
П.: Но я не должна доверяться. Иначе могут украсть... Есть какие-то ценности, о которых не подозреваешь... Знаете, как старушка: продает картину по дешевке, а оценщик знает, что она дорогая, но виду не подает, и тут старушка догадывается...
А.: Я могу подтвердить, что эта «картина» — ваша, и она — бесценна. Все, что я способен сделать, это только направить на нее свет, обратить внимание на возможное прочтение сюжета или детали, которых Вы, возможно, не замечали.
П.: Но это еще и опасно.
А.: Что?
П.: Говорить о себе.
А.: Почему?
П.: ...Что-то откроешь, а оно взорвется...
А.: Что — оно? (этот мой вопрос, возможно, был излишен, так как пациентка сама продолжает цепь ассоциаций).
П.: ...Или выйдет и не вернется.
А.: А может быть стоит выпустить? Пусть выходит.
П.: Это не-воз-мож-но... О себе нельзя говорить.
А.: А о ком мы говорим?
П.: А-а-х...Го-во-рим, но как-то не так...
А.: А как надо?
П.: Внутри меня ничего нет. Как в «Маске Красной Смерти»... И часы эбенового дерева... Я не то говорю, но... У меня ощущение, что я... — где-то, и ко мне подходит мужчина, и что-то там начинает... А я сразу: нет!
А.: Как это можно было бы связать: под маской ничего нет и мужчине: нет?
П.: Да, что-то есть...
А.: Вы — в маске?
П.: Конечно!
А.: А если снимете?
П.: Все умрут...
А.: Под маской что-то ужасное?
П.: Да. Все... Точнее — я умру, и все умрут для меня......
А.: То, к чему подходит мужчина, и где — ничего нет. Это кто?
П.: Женщина, естественно.
А.: А он может ее найти?
П.: Нет, конечно. Меня даже удивляет, что он ее надеется найти!
А.: А если он ее найдет?
П.: Это какой-то... м-м-м, вопрос...
А.: Какой?
П.: Бессмысленный. Это все равно, что надеяться выиграть в лотерею. Думать: а вдруг я выиграю? Эту вероятность можно рассчитать, но она не имеет никакого значения... Я никогда не играла, и не верю в выигрыши...
А.: Мы говорим о мужчине?
П.: Да.
А.: И чтобы выиграть, то есть — найти женщину, ему должно сильно повезти? Значит, она там все-таки есть?
П.: Мне стало как-то не по себе... Как будто Вы посягаете...
А.: На женщину или на идею..., что ее там нет?
П.: И на то, и на другое. И мы с Вами соперничаем...
А.: За что?
П.: За что-то важное для нас обоих. Но оно — голько одно. Неделимое.
А.: Если Вы скажете — за что (мысоперничаем), я отдам это Вам. Все.
П.: Янезнаю — что? Но ...Вы — не отдадите.
А.: Но, хотя бы примерно, что?
П.: Это связано... связано... связано с... пре-юсходством.
А.: Превосходством... И чем-то еще, почему это так болезненно? Почему Вы никому не хотите это отдать?
П.: Боль... Боль... У-у, как странно Вы гово-жте. Не знаю... Не знаю... Как-то... Как-то... Когда кто-то ко мне приближается — это покушение на мою боль...
А.: Я не хочу причинить Вам боль... Мы можем сменить тему...
П.: ...Здесь есть что-то оскорбительное... Он покушается..., не видя эту боль...
А.: Кто он?
П.: .........(без ответа)
А.: Мы начали с попыток флирта со стороны какого-то мужчины, и пришли каким-то образом к тому, что он покушается на вашу боль... Ваша сексуальность, ваша женственность — это что-то болезненное?
П.: Да... И это большой секрет... Как в рассказе, помните: мальчик предлагает девочке покататься на велосипеде, а она — не умеет, но говорит: «Я не хочу»... — Зачем об этом говорить?...
А.: Вы хотите сказать, что женщина с более чем 20-летним супружеским стажем и мать двоих детей, не умеет... «кататься на велосипеде»?
П.: Х-м...
А.: Что Вы не умеете?
П.: Предположим... Не знаю... Я бы никогда не смогла вступить в сексуальные отношения с человеком, который мне нравится...
А.: Откуда такой запрет?
П.: Не знаю... Считается, что я — верная жена и люблю мужа. Хотя он мне и не нравится. Но если мне мужчина нравится... это — просто невозможно...
А.: Невозможно...
П.: Вдруг возникла мысль: а о ком это я вообще говорю? — Нет никакого конкретного мужчины.
А.: Действительно, о ком?
П.: Не знаю. Какое-то приближение к невозможности...
А.: Очень интересное выражение: «приближение к невозможности».
П.: Да. Гипотетически..., если бы это было..., это — невозможно... Я подумала об отце, но это не отец... Я помню, что соперничала с мамой, за любовь..., но телесно — нет.
А.: Мне почему-то вновь пришла в голову ваша фраза о «велосипеде»...
П.: Это о сексе?
А.: Может быть.
П.: Тогда — да. Вы правы.
А.: В чем?
П.: Я как бы запрещаю себе... ,
А.: Что?
П.: Получать удовольствие от секса...
А.: Почему?
П.: Как только за мной начинают ухаживать, у меня возникает жуткое ощущение скуки... Вдруг вспомнила, как я ходила с папой на футбол. Он был страстный болельщик. Но сам футбол — это такая скука. Но я всегда соглашалась с ним пойти... Мама не ходила...
А. : Только Вы и он?
П.: Да... Я понимаю... Но я не согласна, что это как-то связано: секс и скука.
А.: Разве я сказал, что это связано?
П.: Нет, не говорили, но это так..., подразумевалось...
А.: Что-то в этом есть: ваши ощущения на футболе действительно сходны с отношением к сексу: папа страстный, а Вам скучно, и с мужчинами потом — то же самое...
П.: Да. Страсть — это не любовь. Любовь — это другое... И вообще, можно жить без секса...
А.: Можно.
П.: Хотя, что-то там есть. А любовь — это тихая спокойная беседа.
А.: Тогда мы с Вами — самые настоящие любовники.
П.: Да. (Смеется). Хотя нет! Любовь — это еще и обида.
А.: Любовь — это обида. Страсть — это скука... Так необычно.
П.: (Вздыхает).
А.: У меня вдруг появилось такое чувство злости к Вам (я всегда озвучиваю возникновение у меня необычных чувств и стараюсь доверять своему бессознательному). Злость плохой советчик, и я не могу пока объяснить — почему? Но что-то Вы сделали такое...
П.: Лишила чего-то мужа...
А.: Чего?
П.: И себя... Да, я вредная, с детства. Вот возьму, и сделаю себе плохо...
А.: И что?
П.: Вот они будут тогда знать!
А.: Что они будут знать?
П.: Какие они плохие, что надо их наказать!
А.: Кого наказать?
П.: Всех. Если мне будет плохо, и им всем бу-зет плохо.
А.: Прохожему у нас под окном — тоже?
П.: Нет. Ему нет.
А.: А кому?
П.: Тем, кто со мной...
А.: Я чего-то не понимаю: Вы делаете себе шохо, чтобы стало больно тем, кто Вас любит?
П.: Они плохо любят! Они не понимают, не ценят, а надо, чтобы они оценили...
А.: Как это можно узнать?
П.: Если я сделаю себе больно, они спохва-ятся, и поймут, что они меня любят. Это прими-ивно, но верно.
А.: Вы им как будто мстите?
П.: Нуда! Здесь такая ситуация: например, че-овек знает, как надо, а другой ему советует — неправильно, но нужно сделать так, как он советует, аже зная, что — неправильно...
А.: Зачем?
П.: Очень важно, чтобы человек увидел, что н не прав. Это связано с превосходством. Его ужно устранять. Чтобы другой увидел: он — ичто!
А.: И вот Вы доказали... Что дальше?
П.: Онименявсе равно не любят... Родители... И я мщу!
А.: Вы думаете это возможно, например, по отношению к отцу?
П.: ...(Молчание).
А.: К сожалению, наше время истекло.
П.: А у меня после вашей фразы тут же появилось чувство: нет, я докажу, что это возможно (скороговоркой)!
А.: Если бы для этого нужно было отомстить еще двум-трем человекам или «пометить» еще 2— 3 года, я бы сказал: мстите интенсивнее. Но то чувство, которое Вы испытываете — оно необъятно. И отца — уже нет.
П.: И что?
А.: Я не знаю.
П.: Просто забыть?
А.: Если бы это было возможно, я был бы безработным.
П.: И что тогда остается?
А.: Не знаю.
П.: Знаете! Вы хотите сказать: «Простить!»
А.: Тоже маловероятно.
П.: Да уж. Не думаю... У меня сейчас ощущение, что я говорю с папой в тот момент, когда умерла мать... (я знаю, что мать пациентки жива, а отец умер, но я умышленно пропускаю эту ошибку, которая скоро вскроется сама).
А.: Ичто?
П.: Я вспоминаю... Но как это связать?... Я не думаю, что я скорбела о бабушке...
А.: Вы говорите о матери отца?
П.: Нуда!
А.: Но Вы сказали просто: «...Когда умерла мать».
П.: Да?.. Да, я так сказала...
А.: Вы хотели ее смерти?
П.: Сейчас кажется, что нет. Хотя раньше думала, что да.
А.: Продолжим в следующий раз.
Сессия 152 (она очень краткая, так как пациэнтка опоздала, и обсуждение опоздания — в данном случае незначимое — можно опустить без ущерба для основного материала).
П.: ...Какая все-таки хорошая погода! И снег, я дождь одновременно. Я люблю такую... Прихожу — и не хочется говорить о том, что до этого хо-гела сказать...
А.: Почему так происходит?
П.: Когда хочешь заранее что-то рассказать, это вначале... м-м, всегда неприятно. Хочется, чтобы это уже было рассказано...
А.: О чем Вы хотели рассказать?
П.: Когда я вчера говорила, что умерла мама (пациентка привстает и, поворачиваясь ко мне, добавляет очень выразительно) — ПАПИНА! — мама папина... (вновь ложится и молчит)... Я помню свою маму в этот день. Мне очень хотелось, тгобы бабушка выздоровела. Для папы. Чтобы ему 5ыло лучше... У нас, знаете, такая семья..., очень тлохая... Мама никогда не ходила к бабушке в больницу. Ходили я и папа. И мы сами все покупали...
А.: Да?
П.: Я знаю, что невестка может не любить свекровь. Но ведь смерть — это важнее... Пришел папа и сказал, что умерла бабушка... Было лето... А мама была в таком сарафане (презрительно)...
А.: Почему это запомнилось?
П.: В ней было что-то такое отвратительное...
А.: Что?
П.: Что-то очень естественное и... отвратительное.
А.: Как это связано с сарафаном?
П.: Это был такой отвратительно открытый сарафан... Я ее и его разглядывала. Я вообще не любила..., я избегала на нее смотреть... Она, конечно, была рада этой смерти... Может быть, и я хотела ее смерти... Я как будто все время сравнивала что-то с чем-то?
А.: Что?
П.: Ее с собой... Но этот сарафан..., такой открытый... И, что она хотела смерти свекрови... И ее сарафан... Ей не надо было прикрывать ее желание смерти...1 Ей не надо было прикрывать даже свою радость перед папой...
А.: Что это значит?
П.: Она не прикрывалась, так как она знала, что ОН — конечно, ее!......Умирает королева, какое-то время — борьба за власть, какое-то смятение, или — как в истории — смутное время... А здесь — смутное чувство...
А.: Смутное чувство...
П.: Соотношение каких-то сил, борьба2, какая-то «перестройка»... Чувство отвращения к ней. Тоска. Злость... У меня не было чувства, что лучше бы она умерла, но вот сейчас... И этот сарафан... Она небольшого роста, полная, и очень большая грудь... Я еще думала: зачем ей такое декольте, такой вырез?... Я все время смотрела на папу. А папа на меня не смотрел... И еще помню, когда ее3 похоронили, прошли поминки, папа сказал: «Пойдем погуляем». Мама ответила: «Это неприлично!» А папа: «Какая ерунда!» Мы пошли гулять. Но без мамы... Он никогда не рассказывал мне о своей матери. И это не случайно...
А.: Что — не случайно?
П.: Не хотел. Может быть, ему было больно... Когда он сказал, что я похожа на его мать, я очень удивилась... Именно тому, что он это сказал...
А.: Что здесь удивительного? — Внучка похожа на бабушку.
П.: Именно, что он сказал!
А.: Что это значило?
П.: Что он меня любит. И мать свою тоже любил...
А.: А маму?
П.: Она здесь не участвует! Ее здесь нет! Это хорошо... Мы без нее устроились...
А.: Как это?
П.: А вот так! Устроились. Хорошо, уютненько. Такая замечательная троица... По крайней мере, бабушка не носила таких сарафанов...
А.: Вы сказали «троица», но ведь бабушки там уже не было...
П.: Да, идея другая: вот, если бы не мама... Это как бы невинно прикрывает идею, что папе было бы лучше... лучше...
А.: С Вами?
|
