|
Наш взгляд на природу психоаналитического исследования и познания резко отличается от взгляда некоторых других авторов, на которых, как и на нас самих, существенным образом повлияла эмпатически-интроспективная Я-психология Кохута. Например, Вольф (Wolf, 1983) считает, что “мы колеблемся между экстроспективным и интроспективным способами получения информации” (685), наблюдая иногда извне, а иногда изнутри субъективного мира пациента. Шейн и Шейн (Shane and Shane, 1986) доказывали, что психоаналитическое понимание возникает не только из субъективного мира пациента и интерсубъективных переживаний в аналитической ситуации, но также и из “объективного знания аналитиком жизни пациента, человеческого развития и психологического функционирования человека” (148). Басх (Basch, 1986) заявлял, что психоаналитическое толкование должно основываться на экспериментально проверенном, объективно полученном знании о функционировании мозга.
В противоположность этим точкам зрения наш взгляд вбирает и развивает заявление Кохута (Kohut, 1959) о том, что эмпирическая и теоретическая сферы психоанализа определяются и ограничиваются исследовательской установкой эмпатии и интроспекции. Соответственно, все, что в принципе не доступно для эмпатии и интроспекции, очевидным образом не попадает в границы психоаналитического исследования.
Таким образом, в отличие от Вольфа (Wolf, 1983) мы согласны с тем, что психоаналитическое исследование всегда исходит из перспективы, открывающейся изнутри субъективного мира (пациента или аналитика); это всегда эмпатия или интроспекция. Если аналитик обращается к отстраненным от опыта формулировкам (обычное и неизбежное явление, зачастую мотивированное контрпереносом) и настаивает на том, что его формулировки обладают объективной истиной, то он действует не в психоаналитическом ключе; для аналитика же крайне важно не упускать из виду влияние на аналитический диалог этой смены перспективы.
В отличие от Шейна и Шейна (Shane and Shane, 1986), мы не считаем, что аналитик обладает “объективным” знанием о жизни пациента или развитии человека и его психологическом функционировании. То, чем аналитик обладает, является субъективной структурой его внутренней системы координат (frame of reference), сложившейся под влиянием многочисленных источников и формирующих переживаний; посредством этой структуры он пытается организовать аналитические данные в систему согласующихся тем и взаимосвязей. Систему координат аналитика нельзя возвышать, придавая ей статус объективного факта. На самом деле важно, чтобы аналитики постоянно стремились расширять свою сознательную осведомленность о собственных бессознательных организующих принципах, в особенности тех, которые лелеются в их “объективном знании” и теориях, так, чтобы влияние этих принципов на аналитический процесс могло быть осознано и само попало в фокус аналитического исследования.
В свете изложенной полемики не будет неожиданностью наше принципиальное несогласие с положением Басха (Basch, 1986) о необходимости основывать психоаналитическое толкование на знаниях о функционировании мозга. Мы утверждаем, что проблема функционирования мозга вообще не попадает в область психоанализа, в силу своей практической и принципиальной недоступности для эмпатически-интроспективного исследования. Психоаналитическая теория, на наш взгляд, должна на всех уровнях абстракции и обобщения оставаться в околоэмпирической области. Мы попытались разработать объясняющие и направляющие теоретические построения (подобные концепции интерсубъективного поля), исключительным образом подходящие для эмпатически-интроспективного способа исследования. Эти построения связаны с организациями субъективного опыта, их смыслами, источниками, их взаимодействием и их терапевтической трансформацией.
Голдберг (Goldberg, 1985) описал давно существующее в психоанализе напряжение между реализмом, субъективизмом и релятивизмом. Мы прямо заявляем о своей приверженности субъективистской и релятивистской традиции в “Структурах субъективности” (Atwood and Stolorow, 1984), где разъясняется наша концепция психоаналитического понимания:
Развитие психоаналитического понимания можно концеп-туализировать как интерсубъективный процесс, включающий в себя диалог между двумя личностными мирами... Проведение психоаналитического исследования случая охватывает серию эмпатических выводов относительно структуры субъективной жизни индивида, которые чередуются и дополняются рефлексией аналитика над вовлечением его собственной личной реальности в текущее исследование (5).
Различные смысловые паттерны, всплывающие в психоаналитическом исследовании, освещаются внутри особого психологического поля, расположенного на пересечении двух субъективностей. Поскольку измерения и границы этого поля являются интерсубъективными по своей природе, интерпретационные заключения при исследовании любого случая следует на некотором глубинном уровне понимать как относительные ввиду интерсубъективного контекста их происхождения. Интерсубъективное пространство исследования случая создается взаимодействием между переносом и контрпереносом; оно является “окружающей средой”, или “аналитическим пространством”, в котором кристаллизуются различные исследовательские гипотезы, и это пространство определяет горизонты смысла, в которых рождаются по-настоящему значимые итоговые интерпретации. Признание этой зависимости психоаналитического инсайта от такого интерсубъективного взаимодействия помогает нам понять, почему результаты исследования случая могут варьироваться в зависимости от человека, осуществляющего это исследование. Такая вариативность, являющаяся проклятием для естественных наук, возникает вследствие несходства взглядов различных исследователей на материал, демонстрирующий присущее ему многообразие смыслов (6).
Таким образом, реальность, которая кристаллизуется в процессе психоаналитической терапии, является интерсубъективной реальностью. Эта реальность не “открывается” и не “восстанавливается”, как подразумевал Фрейд (Freud, 1913) в своей археологической метафоре аналитического процесса. Не претендуя на абсолютную точность, некоторые авторы говорят о ее “создании” или “конструировании” (Hartmann, 1939;
Schafer, 1980; Spence, 1982). Но, скорее всего, субъективная реальность через процесс эмпатического резонанса артикулируется, озвучивается в словах. Пациент приходит в анализ, имея систему обусловленных его развитием смыслов и организующих жизненных принципов, но образование паттернов и основных тем его внутренней жизни является дорефлек-сивно бессознательным (Atwood and Stolorow, 1984, ch. 1). Эта бессознательная организующая активность привносится в сферу осознания в результате интерсубъективного диалога, в который аналитик вносит свое эмпатическое понимание. Сказать, что субъективная реальность скорее четко артикулируется, нежели открывается или создается,— это не только означает признать вклад эмпатической настройки (attunement) и интерпретаций аналитика в перевод дорефлексивных структур опыта в сферу осознания. Это также означает принять во внимание формирование этой реальности организующей активностью аналитика, поскольку именно психологические структуры аналитика определяют пределы его способности к эмпатическому резонансу. Таким образом, аналитическая реальность “стара” в том смысле, что она существовала и прежде в качестве не оформленного словесно потенциала, но она также является “новой” в том смысле, что до вступления в эмпатический диалог она никогда не переживалась в той особой озвученной форме, которая обретается в ходе аналитического процесса.
Мы согласны со Швабером (Schwaber, 1983) в том, что “знание” аналитика в психоаналитической ситуации является не большей “реальностью”, чем “знание” пациента. Все, что может быть познано психоаналитически, является субъективной реальностью пациента, аналитика и развертывающегося, постоянно изменяющегося интерсубъективного поля, образованного взаимодействием между ними. Такая открытая субъективистская и релятивистская позиция, тем не менее, не означает, что мы считаем любую психоаналитическую интерпретацию или объяснительный конструкт имеющими право на существование. В “Структурах субъективности” (1984) мы показали, что психоаналитические интерпретации надо оценивать в свете герменевтических критериев, которые включают: логическую согласованность аргументов, обстоятельность толкований, соответствие интерпретаций общепринятым психологическим знаниям, а также эстетическую привлекательность анализа при раскрытии до сих пор скрытых паттернов упорядочивания исследуемого материала (5-6).
Мы предлагаем три критерия оценки теоретических идей. (1) Является лито или иное психоаналитическое построение более содержательным и позволяет ли оно сделать более широкие обобщения, чем предшествующие теории? Охватывает ли оно области опыта, отдельно представленные более ранними конкурирующими теориями, делая возможным более широкий и единый взгляд? (2) Является ли построение саморефлексивным и самокорригирующим? Включает ли данная теория саму себя в исследуемую эмпирическую область? (3) Самое главное: существенно ли увеличивает данное теоретическое построение нашу способность к осуществлению эмпатичес-кого обращения к субъективному миру, во всем его богатстве и разнообразии?
Психоаналитическая концепция интерсубъективного поля полностью удовлетворяет всем трем критериям. В следующих главах мы продемонстрируем, (1) что интерсубъективный подход способен объединить и синтезировать околоэмпирические представления психологии конфликта и психоаналитической Я-психологии в рамках более общего и более всеобъемлющего построения; (2) что теория интерсубъективности является саморефлексивной по своей сути и потенциально способной корректировать себя; и, наконец, (3) что концепция интерсубъективного поля является теоретическим конструктом, который прекрасно сочетается с эмпатически-интроспективным методом исследования и даже содействует ему. Таким образом, мы надеемся показать, как интерсубъективная точка зрения может увеличить нашу способность к эмпатическому пониманию, а следовательно — расширить области человеческого опыта.
ОСНОВНЫЕ ПРИНЦИПЫ
Наша точка зрения состоит в том, что течение психоаналитической терапии на всех ее фазах и при всех ее превратностях направляют два опорных принципа. Первый принцип: основополагающей целью психоаналитической терапии является разворачивание, прояснение и трансформация субъективного мира пациента. Второй принцип: приводящиеся в движение аналитическим вовлечением процессы трансформации, как и их неизбежные крушения, всегда возникают внутри особой интерсубъективной системы. В этой главе мы кратко, оставляя детальные иллюстрации для следующих глав, опишем то, как основные технические правила психоанализа вытекают из этих двух кардинально важных принципов.
Позиция аналитика
Позиция аналитика традиционно определяется в терминах концепции нейтральности и обычно грубо приравнивается к “правилу абстиненции”: аналитик не должен предлагать пациенту какое-либо инстинктивное удовлетворение (Freud, 1919). Данное техническое предписание исходит из теоретического предположения о том, что первичные психопатологические констелляции, составляющие область интереса психоанализа, являются продуктами подавленных дериватов инстинктивных влечений. Согласно этому тезису, удовлетворение препятствует целям привнесения вытесненных инстинктивных желаний в сознание, отслеживания их генетических источников и достижений, в конце концов отказа от них или их сублимации. Следуя Кохуту (Kohut, 1971, 1977, 1984), мы обнаружили, что центральными мотиваци-онными структурами, которые мобилизуются в ходе аналитического процесса, являются не патологические дериваты влечений, а подавленные и задержанные развитийные стремления. Установка, требующая отрицания этих стремлений во имя “зрелости”, повторяет, а затем и закрепляет изначальные срывы в развитии (Stolorow and Lachmann, 1980).
Если принять интерсубъективную точку зрения, становится очевидным, что абстиненция и целенаправленная фру-страция желаний и потребностей пациента не может переживаться им как нейтральная позиция. В самом деле. неустанная абстиненция со стороны аналитика может серьезно исказить терапевтический диалог, провоцируя бурные конфликты, которые являются в большей степени артефактом позиции терапевта, чем подлинной манифесгацией изначальной психопатологии пациента. Таким образом, позиция аб-стиненции не только не способствует аналитическому процессу, но и может нанести ему вред (Wolf. 1976). Поэтому мы бы заменили правило абстиненции указанием, что аналитик в своих интервенциях должен по возможности руководствоваться текущей оценкой тех факторов, которые, по его мнению, ускоряют или сдерживают разворачивание, прояснение и трансформацию субъективного мира пациента Такая оценка требует внимательного аналитического исследования специфических смыслов, которые приобретает для пациента то или иное действие, равно как и бездействие, аналитика
Какая же установка аналитика кажется в наибольшей степени способствующей созданию интерсубъективного контекста, в котором субъективный мир пациента мог бы достичь максимального разворачивания, прояснения и преобразования? Мы считаем, что такая позиция лучше всего концепту-ализируется как позиция непрерывного эмпатического исследования, т.е. позиция последовательного постижения смысла проявлений пациента с точки зрения скорее внутренней, нежели внешней по отношению к субъективной “системе координат” пациента (Kohut, 1959).
Как и правило абстиненции, эмпатическая установка оказывает огромное влияние на терапевтический диалог, но в совершенно ином направлении. Непрерывное эмпатическое исследование, проводимое аналитиком, способствует формированию такой интерсубъективной ситуации, в которой у пациента растет ощущение того, что его наиболее сокровенные эмоциональные состояния и потребности могут быть действительно поняты на самом глубоком уровне. Это в свою очередь поощряет пациента к развитию и расширению его собственной способности к саморефлексии, а кроме того — к настойчивости в артикуляции самых болезненных и потаенных сфер его субъективной жизни. Столь же важно то, что это постепенно превращает аналитика в понимающего свидетеля, с которым не находившие ранее отклика потребности могут быть возобновлены, а срывы в развитии — исправлены. Установка на непрерывное эмпатическое исследование является центральным пунктом в установлении, поддержании и постоянном укреплении Я-объектной трансферентной связи с аналитиком (Kohut, 1971, 1977, 1984) — неотъемлемой составляющей психологических преобразований, способствующих терапевтическому изменению. По-видимому, такое укрепление возникает главным образом тогда, когда исследование расширяется до тех областей опыта, которые, как считает пациент, угрожают аналитику (Brandchaft, 1983).
Данная формулировка эмпатической позиции и ее воздействия на аналитический процесс делает излишней традиционную концепцию терапевтического, или рабочего, альянса (Greenson, 1967; Zetzel, 1970) как экстратрансферентного явления2. То, что прежде рассматривалось как проявления рабочего альянса, с интерсубъективной точки зрения может быть понято как специфическая трансферентная связь, которая устанавливается благодаря ощущению пациента, что аналитик понимает его переживания и ожидания. Аналогично констатация отсутствия рабочего альянса заменяется исследованием разрывов в трансферентной связи.
Непрерывное эмпатическое исследование субъективной реальности пациента способствует беспрепятственному развертыванию паттернов опыта, отражая слабость структур, психологическую зажатость, провалы в раннем развитии, а также действие архаических защит. Освещение этих паттернов сопряжено с развитием трансферентной связи, в которой вновь
2 Мы признагельны Крис Дженике за то, что она обратила наше внимание на это обстоятельство.
оживают прерванные процессы развития. Обычно по мере прогресса анализа и при искреннем сотрудничестве пациента и аналитика в достижении общей цели — возрастающей способности к пониманию (Stolorow and Lachmann, 1980) эта связь подвергается преобразованию, от более архаических форм к более зрелым (Kohut, 1984). Данная концепция развивающейся и созревающей эмпатической связи должна резко отличаться от псевдоальянса, основанного на податливой идентификации пациента с точкой зрения аналитика ради сохранения терапевтических отношений. Такого рода псевдоальянс достигается ценой утраты возможности эмпатического исследования, так как основные конфигурации опыта пациента, “не гармонирующие” с требованиями аналитика, дезавуируются и удаляются из аналитического процесса.
Превращение бессознательного в сознательное
Как с интерсубъективной точки зрения нам следует представлять на концептуальном уровне освященную временем цель психоанализа, которая состоит в превращении бессознательного в сознательное? В “Структурах субъективности” (1984) мы подошли к этому вопросу, сформулировав понятие “дорефлексивного бессознательного” — процесса формирования опыта посредством некоторых организующих принципов, действующих вне сознательной осведомленности человека:
При недостатке рефлексии человек не осознает себя в роли субъекта — создателя своей личной реальности. Мир, в котором он живет и движется, представляется ему независимой, объективной реальностью. Таким образом, паттернизация (patterning) и тематизация (thematizing) событий, которые уникальным образом характеризуют личную реальность человека, рассматриваются им скорее как свойства самих этих событий, а не продукты его собственных субъективных интерпретаций и построений... Психоаналитическая терапия может рассматриваться как процедура, посредством которой пациент приобретает знание, отражающее эту бессознательную структурирующую деятельность (36).
С этой точки зрения, “превращение бессознательного в сознательное” подразумевает интерпретативное освещение бессознательной организующей активности пациента, в особенности когда она начинает проявляться внутри интерсубъективного диалога между пациентом и аналитиком. Мы подразумеваем здесь те способы, которыми переживание и восприятие пациентом аналитика и его действий бессознательно и повторно паттернизируется в соответствии с представлениями, сложившимися в процессе его развития.
Мы подчеркиваем, что переживание пациентом аналитического диалога также задается обоюдной организующей активностью обоих участников, включая организующие принципы аналитика, придающие форму не только его контртрансферентным реакциям, но также его интерпретациям и другим терапевтическим вмешательствам. Бессознательную структурирующую активность пациента в конечном счете можно распознать, уловив те повторяющиеся и инвариантные смыслы, которые приобретают для пациента действия аналитика, особенно его интерпретации. Таким образом, бессознательные организующие принципы пациента проясняются, во-первых, благодаря признанию и пониманию влияния, оказываемого действиями аналитика, и, во-вторых, благодаря обнаружению и интерпретации тех смыслов, посредством которых эти проявления вновь и вновь ассимилируются пациентом. Парадокс психоаналитического процесса состоит в том, что структурные инварианты психологической организации пациента эффективно проясняются и преобразуются только благодаря внимательному аналитическому исследованию постоянно изменяющегося интерсубъективного поля, заключающего в себе терапевтическую диаду.
Эту парадоксальную особенность психоаналитического исследования хорошо иллюстрирует анализ сновидений.
С одной стороны, “сновидение является “царской дорогой” к дорефлексивному бессознательному — к организующим принципам и доминирующим лейтмотивам, которые бессознательно паттернизуют и тематизируют психологическую жизнь человека” (Atwood and Stolorow, 1984, 98). С другой стороны, как ранее нами уже было показано (Atwood and Stolorow, 1984), значение символов сновидения улавливается только при размещении их внутри специфических интерсубъективных контекстов аналитического диалога, в которых они возникают.
Анализ переноса и сопротивления
Анализ переноса и сопротивления занимает центральное место в интерсубъективном подходе к психоаналитическому лечению. В предшествующих параграфах мы пришли к мнению, что анализ переноса заключается в исследовании того способа, которым переживание пациентом аналитика и его действий вновь и вновь бессознательно организуется в соответствии с установленными на этапе раннего развития паттернами (см. главу 3). Цель анализа переноса состоит в освещении субъективной реальности пациента по мере ее кристаллизации внутри интерсубъективного поля анализа. Любые допущения более объективной реальности, которая, как считается, должна искажаться переносом, не только лежат вне границ психоаналитического исследования — они образуют вредную помеху для самого психоаналитического процесса.
Наиболее важным аспектом анализа переноса, подчеркнутым Кохутом (Kohut, 1971, 1977, 1984) и демонстрируемым на протяжении всей этой книги, является анализ разрывов Я-объектной связи с аналитиком. Такого рода анализ направлен на понимание этих разрывов с точки зрения уникального субъективного мира пациента: событий, которые вызывают их; их специфических значений; их влияния на аналитическую связь и на психологическую организацию пациента; ранних развитийных травм, которые они воспроизводят, а также — что особенно важно — ожиданий пациента относительно того, как аналитик отнесется к реактивируе-мым аффективным состояниям, вызванным их воскрешением. Последовательный анализ этих сложных переживаний, включающих в себя предвосхищение пациентом того, как аналитик будет реагировать на их артикуляцию, наряду с прояснением паттернов бессознательной организующей активности пациента, также восстанавливает и расширяет прерванную Я-объектную связь, таким образом позволяя возобновиться задержанным процессам развития.
Анализ сопротивления, на наш взгляд, является столь же значимым, как и анализ переноса (см. главы 3-7). При сопротивлении переживание пациентом терапевтических отношений организуется его ожиданиями и опасениями, что возникающие эмоциональные состояния и потребности будут встречены аналитиком с теми же травматогенными реакциями, которые лишь повторят травмирующие реакции лиц, обеспечивающих заботу о нем в детстве (Kohut, 1971; Omstein, 1974). Таким образом, сопротивление всегда вызывается некоторыми качествами или проявлениями аналитика, чреватыми для пациента угрозой повторения травматического срыва в развитии. Для прогресса терапии принципиально важно, чтобы это было признано и четко сформулировано. Другими словами, сопротивление не может быть понято психоаналитически вне связи с теми интерсубъективными контекстами, в которых оно возникает и сходит на нет. Как мы попытаемся показать в последующих главах, этот основной принцип остается верным для любой психологической продукции, которая возникает в рамках психоаналитического процесса.
Глава 2 Размышления о Я-психологии
Разработанный нами интерсубъективный подход к психоанализу очень многим обязан психоаналитической Я-психологии Кохута. Действительно, теория интерсубъективности может рассматриваться как развитие и расширение психоаналитической Я-психологии. В этой главе мы ставим перед собой две цели. Во-первых, критически рассматривая теорию Я-психологии, мы надеемся прояснить положения, которые лежат в основании нашего собственного подхода. Во-вторых, выявляя недостатки некоторых ее концепций, мы надеемся осветить, расширить и развить тот значительный вклад, который Я-психология внесла в психоанализ.
В чем заключается этот значительный вклад? По нашему мнению, он состоит из трех взаимосвязанных элементов. Это (1) последовательное применение эмпатически-интроспек-тивного метода как определяющего и ограничивающего сферу психоаналитического исследования; (2) основной акцент на главенстве опыта Я (self-experience); и (3) концепции Я-объектной функции и Я-объектного переноса. Эти три принципа являются основополагающими конструктами, на которых зиждется теоретическая надстройка Я-психологии. Фундаментальные столпы, по существу, уже названы, но, как мы попытаемся показать, то построение, которое покоится на них, не обязательно является истинным. Сначала мы хотели бы вкратце набросать некоторые следствия упомянутых выше основных принципов Я-психологии, которые до сих пор не были по достоинству оценены.
1. Эмпатичес.ки-интроспективный способ исследования относится к попытке понимания проявлений личности, идущей скорее из ее внутренней, субъективной системы координат, нежели с внешней точки зрения. В своей ранней статье, имеющей поворотное значение, Кохут (1959) утверждает, что такой метод исследования определяет и ограничивает сферу деятельности психоанализа; что только явления потенциально доступные эмпатии и интроспекции попадают в эмпирическую и теоретическую область психоаналитического исследования. Предложив эту концепцию (которая и по сей день не получила должной оценки), Кохут сделал гигантский шаг вперед к переформулированию психоанализа как самостоятельной науки о человеческом опыте, глубинной психологии человеческой субъективности (Atwood and Stolorow, 1984). Также не вполне осознано значение попыток других авторов, дополняющих и поддерживающих парадигматический шаг Кохута и пытающихся освободить феноменологическую проницательность клинического психоанализа от пребывания в прокрустовом ложе материализма, детерминизма и механицизма (наследие фрейдовской погруженности в биологию XIX в.): среди них наиболее значимы работы Гантрипа (Guntrip, 1967), Гилла (Gill, 1976), Кляйн (Klein, 1976) и Шафера (Schafer, 1976). Ниже мы надеемся показать, что некоторые из поздних идей Кохута являются в этом отношении ретрогрессивными: они до некоторой степени обнаруживают возвращение к механистическому способу мышления.
Наша собственная точка зрения базируется на утверждении Кохута, что эмпатически-интроспективный способ определяет природу психоаналитической деятельности. Мы убеждены, что концепция интерсубъективного поля является теоретическим конструктом, точно соответствующим методологии эмпатически-интроспективного исследования. Посредством психоаналитического метода мы исследуем организации субъективного опыта, их истоки и трансформации, а также интерсубъективные системы, образуемые их ре-ципрокным взаимодействием.
2. Непосредственным следствием строгой приверженности эмпатически-интроспективной установке является акцент Я-психологии на центральном положении опыта Я, сознательного и бессознательного, как в психологическом развитии, так и в патогенезе. Особенно большое значение этого акцентирования (к которому Кохут не прибегает прямо) состоит в том, что оно ведет к теоретическому сдвигу от мотивационного главенства инстинктивного влечения к мотивационному главенству аффекта и аффективного переживания (см. Bash, 1984, 1985; Stolorow, 1984b). В конечном счете, возможно, наиболее значимый теоретический вклад Я-психологии и состоит в истолковании аффективного развития и его крушений в терминах интерсубъективности (см. главу 5).
3. Нередко забывают, что термин Я-объект относится не к окружающей среде или заботящимся лицам, т.е. людям. Скорее, он обозначает класс психологических функций, относящихся к поддержанию, восстановлению и трансформации переживания себя. Термин Я-объект относится к объекту, который субъективно переживается как обеспечивающий определенные функции, таким образом, он относится к измерению переживания некоторого объекта (Kohut, 1984, 49), особая связь с которым необходима для поддержания, восстановления или укрепления организации опыта Я3. Эта концепция имеет огромное клиническое значение, потому что, освещая развитийное измерение переноса, она позволяет терапевтам лечить психоаналитически пациентов с тяжелыми задержками развития. Однажды усвоив идею, что его откли-каемость (responsiveness) субъективно может переживаться как жизненно важный, функциональный компонент Я-орга-
3 Сходным образом словосочетание Я-обьектный провал относится не к объективным недостаткам заботящегося лица, а к субъективно переживаемому отсутствию набора Я-объектных функций. Мы предпочитаем выражение “Я-обьектный провал” обычно используемому термину “эмпатический провал”, потому что, применительно к психоаналитической ситуации первое более отчетливо обозначает субъективное переживание пациента в переносе. Случаи неправильного понимания со стороны аналитика могут переживаться, а могут и не переживаться как Я-объектные провалы в зависимости от их специфических трансферентных значений для пациента.
низации пациента, аналитик никогда не будет воспринимать аналитический материал точно так же, как прежде.
Эти три тесно взаимосвязанных, фундаментальных принципа способствуют тому, чтобы сделать Я-психологию как теоретическое построение исключительно саморефлексивной и потенциально самокорректирующейся. Например, концептуализация функций Я-объекта и влияния их наличия или отсутствия на переживание себя (self-experience) человеком предупреждает нас о постоянном влиянии наблюдателя и его теорий на объект его наблюдения. Последовательное применение эмпатически-интроспективного метода не только к изучению психологических феноменов, но также и к теоретическим идеям, которые направляют наши наблюдения, обеспечивает нам наличие постоянной основы для критической оценки, уточнения, расширения, и — если это будет необходимо — отказа от теоретических конструктов. Цель этой главы состоит в применении фундаментального положения Я-психологии (что психоанализ должен быть определен и ограничен эмпатически-интроспективным методом) для критики некоторых компонентов теории Я-психологии.
НАДОРДИНАТНОЕ БИПОЛЯРНОЕ Я
Парадоксально, но концепция Я — самый проблематичный элемент теории Я-психологии. Понятийная неточность, которая пронизывает литературу по Я-психологии со времен “Восстановления Я” (Restoration of the Self, Kohut, 1977), является результатом использования этого термина как по отношению к психологической структуре (организации опыта), так и по отношению к экзистенциальному агенту (инициатору действия). В ((Структурах субъективности” (1984) мы обращались к этой проблеме:
В то время как “личность” и “характер” являются крайне широкими понятиями, имеющими отношение к субъективному миру в целом, термин Я более узок и специфичен и относится к структуре переживания личностью самой себя. Я... является психологической структурой, с помощью которой переживание себя приобретает связность и непрерывность во времени, благодаря чему опыт Я принимает свою характерную форму и прочную организацию. Мы считаем важным проводить четкое различие между понятием Я как психологической структуры и понятием личности как переживающего субъекта и инициирующего действия агента. В то время как Я-как-структура попадает непосредственно в сферу психоаналитического исследования, онтология личности-как-агента, на наш взгляд, лежит за пределами психоаналитических изысканий (34).
Учитывая это различие, процитированное выше положение можно перефразировать следующим образом: “Личность, чей опыт Я подвергся фрагментации, стремится восстановить самоощущение слитности Я”.
С точки зрения внешнего наблюдателя, все наши пациенты постоянно совершают действия. Но мы, приняв эмпатически-интроспективную точку зрения, в первую очередь задаемся вопросом, переживают ли они себя как постоянный центр инициативы или нет. Это переживание личной инициативы — основная составляющая прочно консолидированной Я-организации — для многих пациентов является главным фокусом психоаналитического исследования. Как аналитиков нас интересует онтогенез ощущения личной инициативы (agency), возникшие на ранних этапах препятствия в его развитии, а также возобновление нарушенных процессов структурализации в устанавливающихся трансферентных конфигурациях.
Различие между личностью и Я дает нам возможность концептуально отделить функциональные способности, приобретенные личностью посредством соответствующих реорганизаций и структурализации собственного опыта Я. Затем может быть эмпирически исследована связь между приобретением функциональных способностей и структурализацией переживания себя. Например, как наличие или отсутствие способности совершать определенные действия (функциональные способности личности) влияет на развитие ощущения личной инициативы (составляющей Я-организации)? И, напротив, как консолидация или недостаточная структурализация ощущения личной инициативы может влиять на способность личности инициировать различные действия? И снова мы хотим подчеркнуть, что с эмпатически-интроспективной точки зрения наш интерес направлен на структурализацию переживания, а не на приобретение способностей, о которых может судить внешний наблюдатель,— различие, которое часто не прояснено в работах по Я-психологии.
Теперь, после прояснения существенного различия между Я и личностью, рассмотрим специфическую концептуализацию Кохутом биполярного Я. В соответствии с формулировкой (Kohut, 1977) Я состоит из двух основных составляющих — ядерных амбиций и направляющих идеалов, — проистекающих из трансформаций и интернализаций в процессе развития соответственно отзеркаливающих и идеализирующих функций Я-обьекта. Считается, что между двумя этими полюсами Я устанавливается постоянный ток психологической активности, метафорически описываемый как “дуга напряжения”. Эта дуга напряжения считается источником мотивации основных жизненных устремлений личности.
|
