АНГЕЛЫ СТРАШАТСЯ Грегори Бейтсон Мэри Кэтерин Бейтсон

Позднее, во время той же самой встречи с использованием ЛСД, я заметил: "Все это хорошо, но очень уж банально". Джо спросил: "Что ты имеешь в виду?"

Я наблюдал бесчисленные формы и цвета, сталкиваю­щиеся друг с другом, разрушающиеся и преобразующиеся, и я сказал: "Да, это банально. Это похоже на узоры, образующиеся при битье стекол. Я вижу только трещины на плоскости, но не саму суть, не сам материал. Просперо был не прав, когда сказал: "Мы - это такой материал, из которого получаются мечты". Ему следовало сказать так: "Мечты - это кусочки материала, из которого мы сделаны". А что это за материал, Джо, это уже совершенно другой вопрос".

Даже хотя мы можем обсуждать идеи, которые мы "имеем", и то, что мы воспринимаем благодаря органам чувств, даже при всем этом - главный вопрос, вопрос о природе оболочки, в которой содержится весь этот опыт, яв­ляется совершенно другим и более глубоким вопросом, который касается дел, являющихся частью религии.

Эти рассказы вызывают два вида вопросов: какова природа сплошной массы, или маточной породы, из которой или в которой производятся идеи? И какие виды идей ведут к замешательству в функционировании этой маточной породы, приводящему к расстройству творческой способности?

В 1974 году я был приглашен по телефону чиновниками из канцелярии губернатора Брауна произнести речь на званом завтраке.

Я несколько колебался и указывал на то, что я в сущности всего-навсего некрещеный антрополог. Действительно ли это то, что нужно для завтрака с молитвой у губернатора? Да, именно этого он и хотел. Итак, я согласился произнести речь.

Речь должна была состояться в январе. У меня было полно времени - почти пять месяцев. Но очень скоро я получил толстый конверт из канцелярии судьи Макбрайда, главного федерального судьи Сакраменто. Он должен был быть церемониймейстером на этом завтраке и был очень озабочен. Он писал, что это очень торжественная религиозная традиция, и указывал на то, что мне следовало с уважением отнестись к традициям, он даже прислал мне в помощь образцы речей, которые были произнесены другими людьми на подобных завтраках.

Поэтому я написал мою речь. Судья проинструктировал меня о лимите времени - 18,5 минут, вот я и написал речь - то, что я делал крайне редко, - и отослал экземпляр, чтобы несколько его успокоить.

Вот, что я написал и позднее зачитал перед собравшимися:

Я - антрополог. И задача антрополога приводит его в разные, иногда странные и чужие места, то есть в места, чужие для него, но не для тех, кто чувствует свою к ним принадлежность. И вот я здесь, на завтраке у губернатора - месте для меня несколько чужом, но для многих из вас родном и где вы чувствуете себя естественно. Я нахожусь здесь, чтобы связать это чужое место с другими чужими местами в мире, где люди собираются, возможно, с целью молитвы, возможно, - празднования, а возможно, просто с целью подтвердить, что в мире есть что-то большее, чем деньги, и карманные ножи, и автомобили.

Одной из вещей, которые дети усваивают о молитве, яв­ляется то, что люди не молятся о карманных ножах. Некоторые усваивают это, некоторые - нет.

Если мы собираемся говорить о таких вещах, как молитва и религия, нам нужен будет пример, образец, о котором можно говорить. Трудность заключается в том, что слова "религия, молитва" и им подобные употребляются в разном смысле, в разное время, в разных частях мира. И я попрошу вас хотя бы на время произнесения этой речи о согласии; вы поймете, о чем я говорю, на следующем примере.

Известный антрополог Сол Такс работал с группой американских индейцев близ Айова-сити около двадцати лет тому назад. Его пригласили на национальный съезд американской церкви коренных американцев, который должен был состояться вблизи Айова-сити. У этой церкви священным символом является психоделический нераспустившийся бутон кактуса, который помогает определить религиозное состояние. Эта церковь подвергалась нападкам за использование того, что могло быть названо наркотиком, и Солу Таксу показалось, что он поможет этим людям, если сделает фильм о съезде и его очень впечатляющих ритуалах. Такой фильм мог бы послужить свидетельством, что это богослужение является религиозным и, следовательно, имеет право на свободу, которой по конституции обладает религия в этой стране. Он срочно отправился в Чикаго, достал машину с киноустановкой, техникой, запас пленки и кинокамеры. Он велел своим людям ждать его в Айова-сити, пока он не закончит переговоры с индейцами о получении от них разрешения на съемку. В дискуссии, прошедшей между индейцами и Солом, ему постепенно стало ясно, что они не могли представить себя перед камерой во время очень личного дела, каковым является молитва. По мере того, как один за другим индейцы высказывали свои за и против, напряжение нарастало. Обсуждался вопрос: можно ли осквернить один ритуал, чтобы спасти церковь, и никто не пытался избежать этого вопроса. Ни один человек не оспаривал факта, что церковь находится в серьезной опасности… Казалось, они приняли дилемму как таковую, как будто исполняли роли из греческой трагедии. Сол Такс, сидя вместе с президентом церкви перед собравшимися, слушал выступавших, совершенно ими очарованный. И постепенно к нему приходило понимание того факта, что свою целостность они ставили выше самого существования. Хотя в комнате собрались самые политически развитые члены церкви, они не могли пожертвовать долгожданной священной ночью молитвы. Когда все высказались, встал президент и сказал, что у него нет возражений против съемки фильма, но сам он просит осво­бодить его от участия в них. Конечно, это положило конец любой возможности съемок, смысл собрания был ясен.

Любопытным парадоксом в этом рассказе является то, что подлинно религиозная сущность священного символа была доказана отказом руководителей пойти на прагматический компромисс узаконивания своей церкви путем, чуждым для истинно верующих.

Этот пример, тем не менее, не дает определения слову "религия". Он только указывает на преграду, необходимую для сохранения религии от такого изменения, которое превратило бы ее в мирскую, светскую, а впоследствии и в развлечение.

Итак, вот что я сказал собравшимся политикам и чинов­никам за молитвенным завтраком. А в заключение я сказал, что был бы намного более счастлив в отношении мира, в котором живу, в отношении того, как цивилизация собирается относиться к этому миру (учитывая и эксплуатацию, и загрязнение окружающей среды), если бы был действительно уверен, что мои руководители обладали тем, что буддисты называют озарением, приходящим на основе исполненного опыта, в том числе и знания естественной истории.

В положенное время мы встретились за завтраком в огромном выставочном зале - 1300 человек за сотнями маленьких столиков, на которых были фрукты и сыр. Я помню, что было много комментариев по поводу этой скромной, но здоровой трапезы. Было много представителей прессы - около двадцати    человек с фотоаппаратами и несколько с кинокамерами, причем один нес камеру и осветительные приборы, а другой шел за ним, неся 30-40 фунтов батарей.

Когда мы все выбрали столики, судья Макбрайд поднялся на возвышение, чтобы нас приветствовать. Он указал, что это религиозное, священное, а не мирское мероприятие, и поэтому фотографирования участников не будет. Лица представителей прессы потускнели, и батареи показались очень тяжелыми. Поэтому, чтобы их утешить, Макбрайд дополнил: "Конечно, я не буду возражать, если будут проведены съемки хора Суфи!"

Позднее они пели не хуже ангелов. Я с семьей и хор прибыли предыдущим вечером, и Браун повел нас на обед в китайский ресторан. Кто-то за обедом упомянул купол храма, и кто-то из участников хора поинтересовался звучанием пения под ним. Поэтому в одиннадцать часов вечера мы отправились в храм, который Браун отпер своим ключом. Хор собрался под куполом и запел. Это были прекрасные звуки: песнопения были и суфийскими, и грегорианскими, а некоторые даже светскими времен Елизаветы.

Но рассказ о Соле Таксе и индейцах в Айове был слишком тяжел, и направить его на Макбрайда было с моей стороны недопустимо.

Я использовал тот же рассказ в 1969 г. в первый день конференции в Вартенштейне, в Австрии. Я был председателем и собрал около двадцати мыслителей, биологов и антропологов, а также представителей других дисциплин, чтобы попытаться обсудить эстетический детерминизм в поведении людей и животных, тот же общий вопрос, который заставил меня испытать действие ЛСД: играют ли эстетические факторы роль в изменении того, чем занимаются животные и люди в своих взаимоотношениях? Это была хорошая группа, но при открытии конференции я рассказал им историю ос Солом Таксом, чтобы установить норматив целостности и единства.

По этому рассказу индейцы считают глупостью отказ от целостности, чтобы спасти религию, чьей единственной целостностью   является   культивирование   целостности. Индейцы отказались спасать свою религию на этих условиях.

Мои ученые запаниковали. Они начали думать, что индейцы были, вероятно, безрассудными или фанатичными. Возможно, "святее папы". И т.д. Они взяли на вооружение общепринятый взгляд на вещи. Итак, я потерпел поражение в то утро, и затем в течение восьми дней мы старались вернуться к целостности группы. Но в этом не преуспели.

Существует довольно известный рассказ о человеке, вошедшем в автобус с большой клеткой в руках, накрытой коричневой бумагой. Он был абсолютно пьян, всем мешал, настаивал на том, чтобы клетка стояла рядом с ним на сиденье. Его спросили: "Что в клетке?". Он ответил: "Мангуста". Его спросили, зачем ему мангуста, и он ответил, что пьяному человеку всегда нужна мангуста против змей во время белой горячки. Ему заметили на это: "Но ведь змеи-то ненас­тоящие!". И он торжествующим шепотом ответил: "Да, но, ви­дите ли, мангуста тоже ненастоящая".

Является ли это примером для всех религий и для психотерапии? Или все это чушь? И что мы имеем в виду, когда говорим: "Деда Мороза не бывает"?

Если все это чушь, тогда разумный человек просто отправится домой и забудет об этом. Он сможет провести вечер, занявшись починкой сантехники дома или заполняя декларацию о доходах. Но таких разумных людей всегда не хватало, чтобы очистить цивилизацию, убрав из нее весь мифологический "мусор". В каждой мировой культуре есть свои мифические фигуры, и она заставляет детей смотреть на них и убеждаться, что они не обладают той же реальностью, что горшки, сковородки или даже люди.

В каждой находящейся на ранней стадии развития куль­туре каждый новообращенный должен сначала испытать загадку фигур в масках, а затем сам надеть такую маску и танцевать в ней.

А что касается Хлеба и Вина? Причащающийся ест и пьет их - и вряд ли возможна более наглядная демонстрация того, что Хлеб на самом деле хлеб, а Вино - вино, И все же…

Однажды я старался помочь человеку, страдавшему одновременно и алкоголизмом, и психозом. Он происходил из религиозной семьи христиан-фундаменталистов. В этой семье не допускалось упоминание Санта Клауса, так как считалось, что, поверив, а затем разочаровавшись в этой вере, дети могут стать атеистами. Из "Санта Клауса нет" они могут перейти к отрицанию Иеговы.

Относительно настоящей дискуссии разрешите мне предположить, что слова "Иеговы нет" могут означать: "Нет исходного материала разума, нет сплошной массы, нет структуры в веществе, из которого мы сделаны".

Подобные вопросы ставятся в следующем рассказе - рассказе, известном каждому жителю острова Бали. Почему Аджи Дарма, старый народный герой, утеряет знание языка животных, если он кому-либо расскажет, что понимает этот язык?

Рассказ очень сложен. Каждый фрагмент его сочетается с другими, выходя на обсуждение поднимаемых мною вопросов. Вот этот рассказ.

Аджи Дарма (буквально "Отец Терпеливый" или "Отец, Долго Страдающий") однажды гулял по лесу и там увидел двух совокупляющихся змей. Змея мужского пола была обыкновенной гадюкой, а змея женского - королевской коброй, то есть они нарушали кастовые правила. Поэтому Аджи Дарма побил их палкой. Змеи уползли в кусты. Кобра отправилась прямо к своему отцу, королю всех кобр, и сказала ему: "Этот старик очень плохой. Он пытался изнасиловать меня в лесу".

Король змей сказал: "Неужели?" и послал за Аджи Дармой. Когда старик предстал перед ним, король обратился к нему: "Что же случилось в лесу?", и Аджи рассказал все.

Король сказал: "Да, так я и думал. Ты правильно сделал, что побил их, и за это будешь награжден. С этого времени ты будешь понимать язык всех животных. Но при одном условии: если ты когда-либо кому-либо расскажешь, что ты понимаешь язык животных, ты потеряешь этот дар".

Итак, Аджи отправился домой, и той же ночью, в постели, лежа рядом с женой, он услышал, о чем говорили ящерицы гекконы на соломенной крыше. Гекконы повторяли "Хе-хе", сопровождая эти слова звуками, похожими на подхихикивание людей, когда те рассказывают грязные истории. И на самом деле гекконы делились друг с другом грязными историями, а Аджи Дарма благодаря своему новому знанию мог их слышать и понимать. И он тоже засмеялся.

Жена спросила:

- Аджи, над чем ты смеешься?

- О, … ну … ни над чем, дорогая.

- Но ты смеялся. Ты смеялся над чем-то!

- Нет, дорогая, я просто задумался, но это не так важно.

- Аджи, ты смеялся надо мной. Ты больше меня не лю­бишь.

Но Аджи так и не рассказал ей, над чем смеялся, потому что он не хотел утерять бесценный дар.

Его жена волновалась и переживала все больше и больше, заболела и умерла.

Тогда старик почувствовал свою вину и начал терзаться угрызениями совести. Он ведь убил свою жену, так как проявил свой эгоизм. Он, видите ли, не хотел терять способность понимать язык животных!

Поэтому он решил организовать обряд самосожжения по индийскому образцу, но только наоборот. В традиционном обряде вдова бросается в костер, на котором сжигается тело ее мужа. Он же сам прыгнет в костер, где будут сжигать тело его жены.

Итак, был сложен и украшен большой погребальный костер. По обычаю он был весь в цветах и цветных листьях. Рядом с ним Дарма попросил людей построить возвышение с лестницей, чтобы с этого возвышения можно было бы прыгнуть в огонь.

Перед кремацией он забрался на возвышение, чтобы проверить, все ли в порядке и удобно ли будет прыгать в костер. Когда он там находился, он увидел внизу, в траве, козла и беременную козу. Они вели беседу. Коза попросила: "Козлик, достань мне вот тех листочков Они такие красивые! Я хочу их съесть".

На что козел ответил: "Бе-е-е".

Козочка продолжала уговаривать: "Ну, козлик, ну, пожалуйста! Ты меня совсем не любишь. Если бы ты любил меня, ты бы достал эти листочки. Ты меня совсем-совсем не любишь".

На что козел ответил: "Бе-е-е".

Дарма слушал-слушал, и вдруг в голову к нему пришла мысль. Он сказал себе: "Вот! Вот как я должен был ей ответить!", и он два-три раза потренировался в произнесении этого звука: "Бе-е-е". Затем он отправился домой и с тех пор жил счастливо.

Я выстроил серию из отрывков информации-намеков на то, каким является мир - и все эти отрывки в качестве общего звена содержат понятие об отказе от коммуникативной связи при определенных обстоятельствах. Так, Аджи Дарма не должен никому говорить о том, что понимает язык животных. Индейцы в Айове не должны фотографироваться. Камера не должна быть направлена на их ритуальные действия, чтобы они могли увидеть себя и чтобы мир узнал об этих таинствах. Я был раздражен, когда Джо прервал мое психоделическое путешествие из-за ненастроенного магнитофона, и еще больше раздражен его просьбой повторить сказанное мной ранее и т.д.

Я не могу даже точно сказать, сколько примеров этого же явления - избегания коммуникации - содержится в моих рассказах. В конце концов, Аджи должен не только скрывать то, что он понимает язык животных, но и факт наличия вообще тайны, и это ему сделать не удалось.

Мы все больше и больше находим в различных частях мира и различных эпохах религиозной мысли упоминание о том, что открытия, изобретения, знание как таковое - явля­ются опасными. Со многими примерами мы знакомы:

Прометей был прикован к скале за то, что хотел внести огонь в очаги людей; Адам был наказан за то, что съел запретный плод с дерева познания и т.д. В греческой мифологии очень часто подчеркивается опасность знания: виновного разрыва­ют на части. Особенно это относится к знаниям, затрагивающим вопросы противоположного пола, что всегда заканчива­ется фатально. В качестве примеров можно привести Актеона, случайно подглядевшего процедуру купания Артемиды и разорванного ее собаками; Орфея, разорванного на части нимфами после возвращения из ада, куда он отправился за Эвридикой. Он обернулся на обратном пути, чтобы посмотреть на нее, и потерял ее навсегда. Есть также и Пентей, которого Вакх побудил подглядывать за вакханками в пьесе Эврипида. Бог переодел царя Пентея женщиной, и тот забрался на дерево, чтобы посмотреть на женское празднество. Они обнаружили его, вырвали с корнем дерево и разорвали Пентея на части. Мать его находилась среди тех женщин, и в финальной сцене пьесы она возвращается с гор, неся голову сына. При этом она кричит об убитом "льве". Ее отец проводит акт психотерапии: "За кого ты вышла замуж?" Она отвечает. "Какой сын родился?" Опять отвечает. Наконец отец указывает на голову Пентея: "Кто это?", и тогда царица внезапно узнает голову сына.

Мифическим наказанием за половые извращения, состоящие в стремлении к созерцанию эротических сцен, яв­ляется смерть путем разрыва на части.

Смеясь, мы говорим детям: "Любопытной Варваре нос оторвали", но для греков смеха в этом не было.

Я считаю, что это очень важный и значительный вопрос и что отказ от коммуникативной связи необходим, если мы хотим сохранить и поддержать "святое" или "священное". Коммуникация нежелательна не из-за страха, а потому, что она определенным образом изменяет суть идеи, ее природу.

Есть, конечно, монашеские ордена, чьи члены находятся под запретом употребления словесной коммуникации. (Но почему особенно словесной?) Есть так называемые ордена молчальников. Но, если мы захотим узнать точный контекст отказа от коммуникации, являющейся признаком священного, мы вразумительного ответа не получим. Не получим еще и потому, что они избегают пользоваться речью.

Ну, а сейчас, давайте просто скажем, что есть много вопросов и обстоятельств, в которых сознание нежелательно, а молчание - золото, так что таинственность служит указа­телем на наше приближение к местам священным. Имея достаточно примеров невысказанного, мы могли бы подойти к определению "священного". Несколько позднее было бы возможным противопоставить представленным здесь рас­сказам примеры необходимого отказа от коммуникации из области биологии, что формально сравнимо.

Что же считается священным у мужчин и женщин? Существуют ли такие процессы в работе всех живых систем, которые, если информация о них достигает других частей системы, парализуются или нарушаются? Что означает "чтить как святыню"? И почему это важно?

VIII. МЕТАЛОГ: СЕКРЕТЫ (МКБ)

Дочь:   Как же все это трудно будет подготовить к печати!

Отец: Ну, тогда оставь это в покое. Не могу понять, почему ты этим занимаешься, когда улучшить ты не в состоянии.

Дочь:   Да, ты так думаешь? Вот что меня беспокоит. Ты вставил в главу огромный кусок о молитвенном завтраке у губернатора, многое в нем - это рассказ внутри рассказа внутри рассказа. Например, ГБ (в 1980) о ГБ (в 1974) о Соле Таксе (в 1956) об индейцах (в более раннее время) о пристойности фильма об их ритуале. А разве сам ритуал не повествует о чем-то еще? Это (((()))) или даже (((())))((())))). Более того, могу тебе сказать, что редактор у Макмиллана хочет, чтобы я все это привела в порядок, убрала промежуточные стадии, изложила в косвенной речи и т.д. Отец:  Гмм, я мог бы и сам этим заняться.

Дочь:   Ну, наверное, ты не сделал это по причине лени. Но я все-таки думаю, что есть более весомые причины, по которым ты этого не сделал.

Отец: Ну-ну?

Дочь:   Кто-то когда-то сказал мне, что рассказ-вставки - это обычный гипнотический способ. Например, если нам говорят, что Шахразада рассказывала сказки, нам хочется верить, что она, по крайней мере, существовала в действительности.

Отец: Вот и я существую в действительности. Или существовал, что бы это ни значило.

Дочь:   Да, но если рассказ - это повествование об умении тонко различать виды человеческого общения, тогда ты сам виноват. Бедный судья! Намеренно или нет, но ты втянул его в это дело с фотографированием. А сам ты ни на йоту не веришь, что фотографирование за молитвенным завтраком у губернатора было бы святотатством.

Отец: Мы настолько утеряли способность распознавать священное, что уже не в состоянии совершить святотатство.

Дочь:   Итак, то, что ты сделал, напоминает мне то, чем занимается   современная   терапия,   заставляя пациента переопределить контекст. Ну, ладно. Я хотела бы перейти вот к чему: меня всегда беспокоило то, что многие люди ходят в церковь или храм, говорят там одно, а, вернувшись домой, на протяжении остальных дней недели лгут, мошен­ничают и т.д. Мне кажется, что религия ни на что не годится, если только она не проникает повсюду.

Отец: В то время, как смещение контекста между воскресеньем и остальными днями недели было бы важным.

Дочь:   Да, и все же я думаю, что ты вставил этот рассказ  только по причине лени. И мне совсем не кажется,  что рассказ об Аджи Дарме вклеивается в эту главу. Тебе просто нравится его рассказывать.           

Отец: А, может быть, ты думаешь, что в рассказе есть  антиженская направленность?

Дочь:   Конечно. Но я на это не в обиде. Взгляни на Аджу: он  понимает язык животных, а заканчивает тем, что  считает, что жене, не понимающей этого языка, нужно отвечать блеянием. И, знаешь, после этого даже хорошо, что она умерла… Я уверена в твоей правоте, когда ты говоришь, что тема важности хранения тайн пронизывает мифологию всех кульур, но это уж очень странный пример.              

Отец: Дело в том, что это рассказ о необходимости  ограничения  или  управления  знанием  или коммуникацией между видами и родами - основными прерывностями естественной истории. Ты помнишь из греческой мифологии, как Тирес разделил двух совокуплявшихся змей, за что в награду получил знание о противоположном поле, в то время как Аджи получил доступ к знаниям о противоположном виде. Тирес потерял свою способ­ность, когда привел Геру в ярость, сказав ей, что женщины получают в постели больше удовольствия, чем мужчины. Вопрос знания о противоположном поле таков, что мы к нему еще вернемся. И кроме того, есть интересные стороны, связанные с ответст­венностью.

Дочь:   Есть еще что-то, что меня здесь волнует. Это вопрос секретности. Чего доброго, в следующий раз мы услы­шим, что ты составляешь пресс-релизы для Пентагона.

Отец: Ладно-ладно, чего ты расстраиваешься? Что еще за пресс-релизы?

Дочь:   Потому что я отношусь к секретности так же, как ты относишься к связям с общественностью. Секрет­ность - все в больших и больших размерах - это то, что нужно Пентагону.

Отец: Слушай, может быть, ты прекратишь вносить политику в эту беседу? Ты выражаешь стандартную либеральную  политическую   позицию,   а "я совершенно не уверен в том, что мир становится лучше, если все известно, стало достоянием общественности и лишено покровов тайны.

Дочь:   Хорошо, но все-таки задержимся на минутку на вопросах политики. Секретность - это инструмент власти и контроля. Меня всегда ужасало то, как мои ученые коллеги стараются ввести под контроль поток информации, утверждая, что это входит в их сферу ответственности, что это защита прав, собственности и личной неприкосновенности других и т.д. Но на деле использовали информацию в своих интересах. Почему не начать работать для открытой системы? И почему не внести искренность в отношения между людьми?

Отец: Открытость - это такая вещь, с которой можно пере­борщить. Помнишь, что в биологии все становится ядовитым сверх оптимальной точки?

Дочь:   Да, но… Ну, ладно, мы ведь не затрагиваем вопрос количества. Мне нужны информационные перегруз­ки - конечно, такая перегрузка несет с собой и ток­сичность. И если все будут знать одно и то же, это приведет к ядовитости однообразия. А что касается твоих элитных тенденций, я не верю, что ты хочешь заблокировать поток информации такими способами, которые будут содействовать шантажу и махинаци­ям. Слушай, почему бы для начала не сформулиро­вать седьмой критерий для мыслительных систем? Я включила список твоих шести критериев во вторую главу для тех читателей, кто не знаком с книгой "Разум и природа". А сейчас я говорю, что эти шесть критериев являются основой для седьмого:

7. В мыслительном процессе информация должна неравномерно распределяться между взаимодейству­ющими частями. Мне кажется, что это годится для всех видов рас­суждений, будь они банальны или сверхинтересны. Самым простым случаем будет такой, где информа­ция равномерно распределяется по системе, но и это потребует времени для получения и расшифровки.

Отец: Гмм… Ни один уважающий себя организм не станет, да и не сможет, распределять информацию равномер­но.

Дочь:   Правильно, но подумай о комитете, составленном из практически одинаковых членов. Или еще интерес­нее - представить эмбрион с одной и той же ДНК в каждой клетке, способной развиваться только при изменении информации, имеющейся в разных клет­ках. А что если движение информации даст нам спо­соб описать время?

Отец: Вот я и дал тебе возможность уговорить меня вклю­чить логическую иерархию в качестве критерия, но, может быть, так, что оба пункта 6 и 7 просто" выте­кают из других.

Дочь:   Ладно, давай посмотрим, до чего мы дошли. Если что-либо типа секретности - неравномерное распреде­ление информации внутри данной системы - есть необходимая характеристика мыслительных систем, тогда мы не ошибемся, придав ей значимость. Тебя не будет тянуть придать ей статус героя, а меня - при­дать ей статус негодяя. По сути, я могу сделать еще один шаг в этом направлении. Что, если определенные виды секретности служат указателями "священного", потому что "священное" - это способ управиться с определенными эпистемологическими проблемами, и возможно, просто необходимыми?

Отец: А может быть, священные секреты предназначены для того, чтобы быть раскрытыми?

Дочь:   Да, конечно. Новообращенный получает удары хлыстом от танцоров в масках, затем маски снимаются, и он видит, что перед ним не боги, и тоща новообращенный сам надевает маску - и вся эта цепочка и делает возможным примириться с опреде­ленными фактами жизни. Секретность - это только часть… но одновременно это один из способов раскрыть тайну.

Отец: Я вспоминаю, как Толли представлял совпадение идей в Вартенштайне. Ты помнишь, что совпадение идей давало возможность перекинуть интеллек­туальный мостик между понятиями информации и причинно-следственной связи, так как одним из способов связать два события было знание[11].

Дочь:   И в систему нельзя вклинить Бога, так как всезнание разрушает подвижность. Тебе нужно другое слово, возможно, незнание или тайна, лучше всего такое слово, которое осветит тот факт, что нехватка самосознания находится в центре отказа от коммуникации.

Отец: Секретность - это то общее, что я нашел у многих рассказов.          

Дочь: Индукция!

Отец: Тихо-тихо! Вполне разумно постараться определить, что общего есть у нескольких различных случаев - а затем и поискать другие, разделяющие тот же общий фактор. Но не очень правильно овеществлять ту общую черту, которую ты обнаружила в своих данных. Совершенно верно, когда ты говоришь, что как опиум, так и барбитураты являются причиной сна у людей, - но, сказав это, ты с большим основанием припишешь это воздействие "принципу            снотворного", чем ты это сделала бы на основании  только одного случая.           

Дочь: Факт незнания как фактор единства и гибкости в системах… Когда это становится важным, чтобы системы поддерживали внутренние границы посредством глубокого рефлексивного невежества?

Отец: Я говорю о "священном", связанном со знанием в целом, но другая сторона медали может представлять некоторое снижение знаний. Следующим шагом будет поиск аналогичных видов отказа от коммуникативной связи, которые не являются артефактами человеческих культурных систем.

Дочь: Папа, но есть еще что-то в рассказе об Аджи Дарме. Ведь вопрос "Ты меня любишь?" не срабатывает, не так ли? Так же, как и инструкции Джо Адамса о спонтанных ответах или фотографирование молитвы и т.д. Они ведь изменяют контекст взаимодействия.

Отец: Нет. Нет, Кэп, задавать такие вопросы не следует.

IX. ЗАЩИТА ВЕРЫ (ГБ)

Вторая группа примеров отказа от коммуникативной связи или незнания приводит нас несколько ближе к чисто биологическому. Эти примеры очень отличаются от данных мною ранее, но я считаю, что они сравнимы.

Кажется общепринятой истиной, что тело, приспосаблива­ющееся к стрессам и превратностям опыта, не находится в коммуникативной связи с ДНК, носителем генетических инструкций для следующего поколения. Никакая информация о приспосабливаемости тела не будет зарегистрирована в ДНК, чтобы сказаться затем на потомках. То есть не произойдет наследования приобретенных характеристик.

Подобным же образом, очевидно, необходимо, чтобы у нас не было знаний о процессах, в ходе которых формируются образы при ощущении и восприятии.

Можно ли сравнить друг с другом эти два очень разных запрета на передачу информации? А можно ли их сравнить с видами необходимого отказа от коммуникации, обсужденными в предыдущей главе? Я считаю, что если бы коммуникация проходила через так называемый барьер Вейсмана, разрушился бы весь процесс эволюции. Таким же образом, если бы мы знали процессы, посредством которых мы формируем мысленные образы, мы бы не могли более доверять им в качестве основы для действия. Говорят, что сороконожка умела неплохо ходить, пока не нашелся любопытный, желавший выяснить, какой ножкой она делает первый шаг.

В главе VII я показал наличие сигналов в человеческих отношениях (описание, информация, посылки, запреты, предложения), которых не стоило бы передавать определен­ным частям определенных систем. Но я указал на это слишком в общем виде. Я не дал ни определения функциональны!" характеристикам таких сигналов, ни рассказал об условиях, при которых эти сигналы становятся патогенными; я не иссле­довал также применение данного понятия к другим видам сис­тем, таких, как организмы и популяции.

Если мы думаем об информации как о путешествии по цепочкам причинно-следственных связей, возможно ли тоща описать каким-то формальным способом, как любой данный сигнал располагается в цепочке, и отсюда определить, какие (пусть даже самые "правильные") сигналы не должны - ради блага всей системы - располагаться там-то и там-то?

Я сконцентрирую внимание на случаях, в которых патогенный процесс не вызван локальным воздействием только лишь сигнала, а является результатом отношения между сигналом и системой в целом. Таким образом, я исключаю как банальные случаи, в которых несчастье или патология, вызванные успешной коммуникацией, происходят только в части системы. Часто А не скажет В о том, что может повредить А или В. Мы запрещаем свои чувства и чувства друг друга. Иногда наши действия при этом оправданы. Есть, конечно, люди, которые считают своим долгом передать информацию, причиняющую боль, и иногда такие люди правы. Я не собираюсь здесь выносить свое суждение по этим вопросам, отмечу только, что эти люди образуют подвид, который спешит зайти туда, куда страшатся ступить ангелы. Меня интересуют только формальные характеристики последовательностей, в которых ущерб системе (А плюс В) наносится в результате сигнала и/или его передачи.

Этот вопрос порождает массу сложных соображений. Сначала идет путаница связей между первоначальным состоянием, новой информацией и результатом внутри (В) части системы, получающей новую информацию. Но эта путаница только начало. Затем идут сложности отношений между получателем (приемником информации - В) и передатчиком (А). Например, могут задать вопрос о личных связях, каким был контекст, каким - переданный сигнал и что мы дополнительно узнали об отношениях между этими людьми из сигнала и его передачи? Если мы будем пренебрегать относительно простыми проблемами такта и защиты гордости каждого отдельного человека, перед нами все равно останутся проблемы целостности связи.

Сказать, что сознание может сделать невозможной нуж­ную последовательность событий, - это только вызвать зна­комый опыт - общепринятый заменитель объяснения в науках о поведении. Таким образом можно установить досто­верность, но остается тайна.

Путь к объяснению лежит через силлогизм, малая посылка которого является лишь вероятной, к изложению самого явления и далее - к тавтологии. Где-то я говорил, что индивидуальный разум и филогенетическая эволюция - это обычно случаи, подходящие под похожие тавтологические правила. Если вы хотите объяснить психологическое явление, взгляните на биологическую эволюцию, а если вы хотите объяснить какое-то явление в эволюции, постарайтесь найти формальные психологические аналогии, а затем обратите внимание на свой опыт: что означает "иметь разум".

Поэтому я буду анализировать ошибку в гипотезе Ламарка и сравнивать ее с проблемой Старого Моряка (в стихотворении известного английского поэта С.Т.Колриджа рассказывается о Старом Моряке. Находясь в плавании, с палубы корабля он любуется причудливыми очертаниями водяных змей, их богатым убранством, прихотливыми движениями. И только когда он от всего сердца по наущению святого благословил их, тогда с его плеча упал в море Альбатрос. Читателю предлагается догадаться о символике этого стихотворения). Можно ли сказать, что "унаследование приобретенных характеристик" вызовет в биологической эволюции такое же замешательство, которое можно сравнить с замешательством, сопровождавшим освобождение Старого " Моряка от вины, которое заставило его отправиться в южные моря на поиски морских змей?

В настоящий момент меня интересуют только формальные возражения против гипотезы Ламарка. Вне сомнения, правильным будет то, что (А) нет экспериментального подтверждения такого унаследования и (В) нельзя представить себе какую-либо связь, при которой информация об унаследованной  характеристике   (скажем,   укрепление бицепсов благодаря тренировкам) могла бы быть передана в яйца или сперматозоиды индивидуального организма. Но эти очень важные соображения не относятся к проблеме Старого Моряка и его самосознанию. В этом отношении не существует аналогии между Старым Моряком и гипотетическим организмом Ламарка. Имеется много подтверждений для утверждения о том, что сознательная цель может нарушить, исказить спонтанность и, к сожалению, многие пути внутренней коммуникативной связи, по которым могли бы приходить сигналы и запреты. Поэтому я спрашиваю, на что была бы похожа биология в целом, если бы унаследование приобретенных характеристик стало всеобщим? Каким было бы воздействие такого "гипотетического процесса на биологическую эволюцию?

Дарвина привело к ошибке Ламарка время. Он считал, что возраст земли недостаточен, чтобы хватило времени для эволюционного процесса, и, чтобы придать ускорение своей модели эволюции, он ввел в нее гипотезу Ламарка. Казалось недостаточным полагаться только на случайное генетическое изменение, а наследственность Ламарка давала возможность срезать угол, получить ускорение путем введения в систему цели. И заметьте, наша гипотетическая процедура извлечения вины Старого Моряка также была введением цели в систему. Следовало ли Старому Моряку отправиться в путешествие без цели или он должен был целенаправленно искать морских змей, чтобы благословить их и тем самым избавиться от вины? Цель сохраняет время. Зная, что он ищет, он не тратил бы времени на путешествие в северных морях.

Что же тогда такое кратчайший путь, путь напрямик или, как мы раньше говорили, срезка угла? Что плохого, неверного в предлагаемых кратчайших путях в эволюции и осво­бождении от чувства вины?