|
Каждый из братьев по очереди расхваливал свою находку. Но в конце концов султан махнул рукой и сказал: "Ни одну из этих вещей нельзя признать лучшей, ибо по отдельности они несовершенны". И разделил царство поровну между тремя сыновьями.
В эту сказку вкраплены яркие образы, которые позволяют нам представить, что же такое подлинная живость тела. Эта сказка (и ей подобные) рисуют поразительные силы интуиции, проницательности, духовного целительства и восторга, скрытые в человеческом теле [12]. Мы привыкли считать тело чем-то отдельным, что делает свое дело без нас и, если "правильно" с ним обращаться, обеспечивает нам "хорошее самочувствие". Многие обращаются с телом так, будто оно раб, или даже могут обращаться с ним хорошо, но требуют, чтобы оно по-рабски выполняло их желания и прихоти.
Некоторые говорят, что тело получает вести от души. А что, если на миг вообразить, что это душа получает вести от тела, что тело помогает душе приспособиться к земной жизни, анализирует, переводит, дает чистый лист, чернила и перо, чтобы душа могла создавать летопись нашей жизни? Представьте, что, как в сказках о колдунах-оборотнях, тело само по себе – Бог, учитель, наставник, опытный проводник. Что тогда? Разумно ли всю жизнь третировать этого учителя, который мог бы столько нам дать, столькому научить? Согласны ли мы всю жизнь позволять другим чернить наше тело, судить его, считать несовершенным? Хватит ли у нас силы пойти наперекор большинству и по-настоящему, глубоко прислушаться к телу, этому сильному и священному созданию? [13]
Характерный для нашего общества подход к телу исключительно как к скульптуре неверен. Тело – не мраморная статуя. У него другое назначение. Его задача – защищать, вмещать, поддерживать и воспламенять душу и дух, быть хранилищем воспоминаний, наполнять нас чувством – лучшей пищей для души. Оно служит для того, чтобы возвышать нас и побуждать, наполнять чувством; чтобы доказать, что мы существуем, что мы здесь; чтобы давать нам основу, массу, вес. Неверно думать о нем так, будто это место, которое мы покидаем, чтобы воспарить в духовные сферы. Тело – носитель для этих переживаний. Не будь тела, не было бы ощущения, что мы переходим через порог, ощущения подъема, невесомости. Все это исходит от тела. Тело – ракета-носитель. Находясь в ее носовом отсеке, душа смотрит в иллюминатор на загадочную звездную ночь, и у нее захватывает дух.
Власть бедер
Что входит в состав здорового тела в инстинктивном мире? Прежде всего, грудь, живот и все, что покрыто кожей и где присутствуют нейроны, чтобы передавать ощущения. Главное здесь не форма, не размер, не цвет, не возраст, а то, возникают ли ощущения, выполняются ли необходимые функции, способны ли мы реагировать, ощущаем ли весь спектр, весь диапазон чувств. Сковано ли тело страхом или болью, парализовано застарелой травмой, или в нем играет своя музыка, и оно, как богиня Баубо, слушает животом, смотрит множеством глаз?
Когда мне было двадцать с небольшим, мне довелось испытать два связанных с телом переломных переживания, которые шли вразрез со всем тем, чему меня учили. Во время недельного женского сбора, как-то ночью у горячего источника, я увидела обнаженную женщину лет тридцати пяти. Ее груди были высосаны детьми, живот исполосован рубцами, следами многочисленных беременностей. Я, тогда еще совсем молодая, испытала чувство жалости, глядя на эти отметины, изуродовавшие светлую тонкую кожу. Кто-то заиграл на маракасах и барабанах, и она стала танцевать. Ее волосы, груди, кожа, руки и ноги – все исполняло свой собственный танец. Какая красота сквозила в нем, какая жизненная сила! От ее грации заходилось сердце. Я всегда посмеивалась, когда про кого-то говорили: "У нее в чреслах огонь". Но в ту ночь я его увидела. Я увидела мощь ее бедер. Я увидела то, что была приучена не замечать, – мощь женского тела, воодушевленного внутренним огнем. Прошло почти три десятка лет, но я до сих пор вижу, как она танцует в ночи, и меня до сих пор завораживает мощь ее тела.
Второе пробуждение связано с женщиной, которая была гораздо старше. Если мерить общими мерками, ее бедра формой походили на грушу, по сравнению с ними грудь казалась совсем маленькой, ноги покрывала сетка фиолетовых прожилок, а по всему телу, от грудной клетки до позвоночника, проходил длинный шрам, след серьезной хирургической операции – так снимают кожуру, когда чистят яблоко. Зато талия была шириной в четыре ладони.
Для меня оставалось загадкой, почему мужчины вились вокруг нее так, будто она была намазана медом. Казалось, они хотят откусить от ее грушевидных бедер, полизать ее шрам, ласкать ее грудь, прижаться щекой к паутине прожилок. Ее улыбка была ослепительна, походка грациозна, а ее глаза так и вбирали в себя то, на что смотрели. Я снова увидела то, что меня учили не замечать, – власть, таящуюся в теле. Признанная культурой власть тела – в его внешней красоте, но скрытая в теле власть – редкость, ибо в большинстве случаев ее изгоняют – истязая себя или стесняясь собственной плоти.
Именно в этом свете дикая женщина может вглядеться в божественность собственного тела и понять, что оно – не обуза, которую мы обречены таскать всю свою жизнь, не вьючное животное, которое принуждают кнутом или пряником, чтобы оно несло нас по жизни, а череда дверей, снов и стихов, благодаря которым мы можем учиться и познавать все на свете. Дикая душа воспринимает тело как самостоятельное существо, которое любит нас, зависит от нас; иногда мы бываем для него матерью, а иногда – оно для нас.
LA MARIPOSA, ЖЕНЩИНА-БАБОЧКА
Чтобы открыть еще кое-что о власти тела, придется рассказать вам историю – настоящую и довольно длинную.
Вот уже много лет туристы толпами валят через великую американскую пустыню по так называемой "духовной цепи": долина Памятников, каньон Чако, Меса Верде, Кайента, каньон Киме, Пэйнтед Дезерт, каньон де Челли. Они разглядывают лоно матери – Великого Каньона, покачивают головами, пожимают плечами и спешат домой – только затем, чтобы следующим летом снова нестись через пустыню, чтобы высмотреть что-то еще, выискать что-то новое.
В основе всего этого лежит все та же жажда встречи с нуминозным, которая испокон веков терзает людей. Но иногда эта жажда усиливается, ибо многие люди утратили связь с предками [14]. Обычно они не знают имен даже своих прадедов. В частности, они утратили семейные предания. В духовном отношении такая ситуация вызывает печаль… и голод. Очень многие пытаются воссоздать что-то важное, что могло бы утолить этот душевный голод.
Туристы на протяжении многих лет стекаются в Пуйе. Там находится меса – столовая гора, или плоский холм, большой и пыльный, затерянный в глуши Нью-Мексико. Когда-то здесь древние Anasazi перекликались с одного холма на другой. Говорят, что доисторическое море вырезало в здешних каменных стенах тысячи лиц – веселых, злобных, искаженных мукой.
Дине (навахо), хикарилльские апачи, южные юты, хопи, зуньи, Санта-Клара, Санта-Доминго, лагуна, пикурис, тесуке – все эти племена пустыни собираются здесь. Здесь они пляшут, в плясках снова превращаясь в сосны, в оленей, в орлов и Katsinas – могучих духов.
Приезжают сюда и гости – некоторые из них изголодались по мифам о своем происхождении, оторвались от духовной плаценты, забыли своих древних богов. Они приезжают посмотреть на тех, кто не забыл.
Ведущая к Пуйе дорога была построена в расчете на лошадиные копыта и мокасины, но со временем повсюду развелись автомобили, и теперь и местные жители, и гости приезжают на самых разнообразных легковых автомобилях, грузовиках, пикапах и фургонах. Все эти машины, завывая, изрыгая дым и вздымая клубы пыли, медленным караваном тащатся по дороге.
Все кое-как располагаются на округлых холмах, и к полудню окраина горы начинает походить на огромную автомобильную свалку. Некоторые паркуются впритык к двухметровым зарослям алтея, полагая, что запросто пригнут растения и вылезут из машины. Но столетние стебли несгибаемы, как чугунные тумбы, и те, кто припарковался рядом с ними, сидят в машине, как в клетке.
Днем солнце жарит, как огненная печь. Все бродят в раскаленных башмаках, с зонтом под мышкой на случай дождя (он еще впереди), таская с собой складной алюминиевый стул на случай, если устанешь (так оно и будет), а если это гости, то еще и камеру (если разрешено) и гирлянды из коробочек с пленкой, которые свисают с шеи, словно связки чеснока.
Гости приносят с собой разнообразные ожидания, от самых высоких до самых заурядных. Они приезжают, чтобы увидеть то, что дано увидеть не каждому, – одно из самых фантастических зрелищ, живое божество, La Mariposa – женщину-бабочку.
Танец бабочки – завершающее событие дня. Все в восторгом предвкушают этот танец-соло. Его исполняет женщина, и – о, что это за женщина! Когда солнце начинает клониться к горизонту, появляется старик в ритуальном костюме, на который ушли килограммы бирюзы. В хромированный микрофон выпуска тридцатых годов, попискивающий, словно завидевший ястреба цыпленок, он возвещает: "А теперь – танец бабочки" – и, прихрамывая, удаляется.
В отличие от балетного номера, где после объявления занавес раздвигается и танцоры выпархивают на сцену, здесь, в Пуйе, как и в других местах, где исполняются племенные танцы, от объявления до выхода танцора может пройти любое время – от двадцати минут до вечности. Где исполнитель? Возможно, он наводит порядок в своем автофургоне. Температура воздуха здесь нередко превышает сто градусов, поэтому в последний момент необходимо подправить потекший от пота грим. Если специальный пояс танцора, принадлежавший еще его деду, по пути к арене лопнет, то танцор вообще не появится, потому что дух пояса нуждается в отдыхе. Начало танца может быть отложено в связи с тем, что по радио исполняют хорошую песню.
Иногда исполнитель не слышит объявления, и за ним приходится посылать гонца. И потом, конечно же, по пути к арене танцовщик обязательно должен переговорить со всеми родственниками и обязательно остановится, чтобы маленькие племянники и племянницы могли вдоволь на него наглядеться. Ребятишки приходят в ужас, смешанный с восторгом, увидев возвышающийся над ними дух Katsina, который подозрительно напоминает дядюшку Томаса, или танцовщицу в костюме кукурузы, которая так похожа на тетушку Яси. Наконец, всегда есть вероятность, что танцор еще только подъезжает по Тесукскому шоссе – ноги его торчат из кузова грузовичка, из выхлопной трубы которого на целую милю стелется черный дым.
С нетерпением ожидая танца бабочки, люди болтают о девах-бабочках и о красоте молодых женщин из племени зуньи, которые танцуют в старинных красно-черных одеяниях, оставляя одно плечо обнаженным, с ярко-розовыми кругами, нарисованными на щеках. Они хвалят молодых исполнителей танца оленей, которые пляшут, привязав к кистям рук и щиколоткам сосновые ветки.
А время все идет.
Идет.
Идет.
Люди бренчат мелочью в карманах. Цыкают зубами. Собравшимся не терпится увидеть прославленную исполнительницу танца бабочки.
И вдруг неожиданно, потому что всем уже смертельно надоело ждать, руки барабанщика начинают выбивать священный ритм бабочки, а хор принимается изо всех сил возносить призывы богам.
В представлении собравшихся бабочка – это нечто хрупкое. "Воздушная красота", – предвкушают они. Поэтому все неизбежно бывают потрясены, когда на сцену выскакивает Мария Лухан [15]. Она огромна – действительно огромна, – как Венера Виллендорфская , как Мать Времен, как могучая женщина с картины Диего Риверы, которая одним мановением руки создает город Мехико.
И еще Мария Лухан стара, очень стара – как женщина, восставшая из праха, как старая река, как старые сосны на границе леса. Одно ее плечо обнажено. Ее красно-черная manta, накидка, подпрыгивает вместе с ней. Тучное тело и очень тонкие ноги делают ее похожей на прыгающего паука, обернутого кожурой красного перца.
Она скачет на одной ноге, потом на другой. Помахивает веером из перьев. Она – Бабочка, прилетевшая, чтобы дать силу слабым. Она – то, что большинство из нас считает слабым – старость, бабочка, женственность.
Косы девы-бабочки касаются земли. Они толстые, как початки кукурузы, а цвет их – каменно-серый. У нее крылья бабочки – как у маленьких детей, которые в школьных спектаклях изображают ангелов. Ее бедра – как два покачивающихся битком набитых мешка, а мощные ягодицы такие выпуклые, что образуют полку, на которой смогли бы усидеть два малыша.
Она прыгает: прыг-скок, прыг-скок – но не как кролик, а так, что земля содрогается.
– Я здесь, здесь, здесь…
– Я здесь, здесь, здесь…
– Проснитесь вы, вы, вы!
Она помахивает веером из перьев, овевая землю и обитающих на ней людей опыляющим духом бабочки. Ее браслеты из ракушек гремят, как гремучие змеи, подвески из колокольчиков постукивают, как дождь. Ее тень с огромным животом и тонкими ножками танцует от одного края танцевальной арены к другому. Ее ступни вздымают маленькие вихри пыли.
Индейцы охвачены благоговением. А некоторые из гостей переглядываются и ворчат: "Это она и есть? Это дева-бабочка?" Они в недоумении, а кое-кто даже разочарован. Похоже, они уже не помнят, что мир духов – это место, где женщины – волчицы, мужья – медведи, а старухи внушительных размеров – бабочки.
Да, так оно и должно быть – чтобы Дикая Женщина-Бабочка была стара и тучна, ибо в одной груди она носит мир наземный, а в другой – подземный. Ее спина – круглая планета Земля со всеми ее растениями, зверьем и людьми. На плечах она носит рассвет и закат, в левом бедре – все сосны в мире, в правом – всех волчиц. В утробе у нее – все дети, которым предстоит родиться на свет.
Дева-бабочка – это оплодотворяющая женская сила. Перенося пыльцу с места на место, она выполняет перекрестное опыление – так душа оплодотворяет сознание снами, так архетипы оплодотворяют земной мир. Она – центр. Она соединяет противоположности, беря крошку отсюда и перенося туда. Преображение – дело ничуть не более сложное. Вот чему она учит. Вот как она учит. Вот как это делает душа.
Женщина-бабочка исправляет ошибочное представление о том, что преображение – только для тех, кто вынес муки, для святых или сказочно сильных. Чтобы преобразиться, "Я" не нужно двигать горы. Достаточно небольших усилий. Их хватит надолго. Ими можно многое изменить. Оплодотворяющая сила позволяет не двигать горы с места на место.
Дева-бабочка опыляет души земли. "Это проще, чем вы думаете", – говорит она. Помахивая веером из перьев и подпрыгивая, она осыпает духовной пыльцой всех присутствующих: американских индейцев, маленьких детей, гостей – всех. Все ее тело несет благодать – все старое, слабое, тучное тело, с короткими ногами, с короткой шеей, покрытое старческими пятнами. Перед вами женщина, связанная со своей дикой природой, переводчица с языка инстинкта, оплодотворяющая сила, та, что исправляет, та, что помнит старые принципы. Она – la voz mitologica. Она олицетворение Дикой Женщины.
Исполнительница танца бабочки должна быть старой, ибо она олицетворяет древнюю душу. У нее широкие бедра и тяжелый зад, потому что она много несет на себе. Ее седые волосы показывают, что ей уже не нужно соблюдать табу, запрещающие прикасаться к другим людям. Она вольна прикоснуться к кому угодно: к мальчикам, младенцам, мужчинам, женщинам, девочкам, старым, больным и мертвым. Женщина-бабочка может прикоснуться к любому. Это ее привилегия – касаться всех. В этом ее сила. Ведь у нее тело La Mariposa, бабочки.
Тело – что планета. Оно как земля. Его, как и любой природный ландшафт, вредно слишком плотно застраивать, делить на клочки, урезать, перекапывать, лишать силы. Дикую женщину не так легко сбить с толку планами преобразования. Для нее вопрос не в том, как выглядеть, а в том, как себя ощущать. Грудь любой формы имеет функцию: кормить и быть чувствительной. Она дает молоко? Она дает ощущения? Значит, это хорошая грудь.
Бедра бывают широкими потому, что таят в себе атласную колыбель цвета слоновой кости для взращивания новой жизни. Женские бедра – широкие борта для того, что расположено выше и ниже, они – портал, пышные подушки, рукоятки любви, убежище, за которым прячутся дети. Ноги предназначены для того, чтобы нас нести, перемещать; они лебедки, которые помогают нам подняться; они – anillo, кольцо, обнимающее любимого. Они не могут быть слишком такими или слишком другими. Они такие, какие есть.
В теле нет ничего, что "должно быть таким-то". Дело не в форме, не в размере, не в возрасте, даже не в том, что всего должно быть по два, потому что есть и исключения. Вопрос первозданности стоит так: чувствительно ли тело, есть ли у него надлежащая связь с наслаждением, с сердцем, с душой, с дикой природой? Доступно ли ему счастье, радость? Может ли оно само двигаться, танцевать, подпрыгивать, раскачиваться, вращаться? Если да, то больше ничего не нужно.
В детстве я как-то попала на экскурсию в Чикагский музей естественной истории. Там я увидела скульптуры Мальвины Хоффман – десятки статуй из темной бронзы в натуральную величину, стоящие в просторном зале. Она изображала главным образом обнаженные тела людей, принадлежавших к разным народам мира, и видение у нее было дикое.
Она расточала свою любовь стройной лодыжке охотника, длинным грудям матери с двумя взрослыми детьми, холмикам плоти на груди девственницы, яйцам старика, свисающим до середины ляжки, носу с ноздрями крупнее глаз, носу, крючковатому, как ястребиный клюв, носу, прямому как угол. Она влюблялась в уши, похожие на семафоры, в уши, доходившие почти до подбородка, и маленькие, как орехи-пекан. Она любила каждый волосок, свившийся, как змея, каждый волосок, волнистый, как развернутая лента, каждый волосок, прямой, как осока. Она любила тело дикой любовью. Она понимала скрытую в нем силу.
В пьесе Нтозаке Шанге "Для цветных девушек, которые подумывают о самоубийстве, когда радуги достаточно" [16] есть одна строка. Эти слова произносит девушка в фиолетовом после неудачных попыток справиться со всеми психическими и физическими аспектами своего существа, которые общество игнорирует или принижает. Она подводит итог такими мудрыми и спокойными словами:
Вот что у меня есть:
стихи,
широкие бедра, набухшие груди
и
так много любви!
Вот в чем сила нашего тела, наша сила, сила дикой женщины. В мифах и сказках божества и другие великие духи испытывают сердца людей, являясь им в разных обликах, скрывающих их божественность. Они приходят в мантиях и в лохмотьях, в серебряных перевязях и с грязными ногами. Они приходят – темнокожие, как старое дерево, или светлые, как розовый лепесток, в облике хрупкого ребенка или пожелтевшей старухи, немого человека или говорящего зверя. Эти великие силы проверяют, научились ли люди узнавать величие души во всем разнообразии ее обликов
Первозданная Женщина показывает нам много разных размеров, форм, цветов и состояний. Будьте начеку, чтобы суметь узнать дикую душу во всех ее самых разных обличьях.
Глава 8
САМОСОХРАНЕНИЕ: КАК ОБНАРУЖИТЬ КАПКАНЫ, ЛОВУШКИ И ЯД В ПРИМАНКЕ
Одичавшая женщина
Одичавшим называют того, кто некогда был диким, потом был одомашнен, а затем снова вернулся к естественному, неприрученному состоянию.
Я считаю одичавшей женщину, которая некогда пребывала в естественном душевном состоянии, то есть в присущем ей первозданном состоянии сознания, а потом, под влиянием какого-то поворота событий, позволила себя приручить, в результате чего ее инстинкты омертвели. Если у нее возникает возможность вернуться к изначальной дикой природе, она очень легко попадается на ловушки и яды. Поскольку ее циклы и защитные механизмы повреждены, то, попадая в прежде естественное для нее дикое состояние, она оказывается в опасности. Утратив бдительность и осторожность, она легко становится добычей.
Утрата инстинкта происходит по определенной схеме. Очень важно изучить эту схему, как следует ее запомнить, чтобы оберегать сокровища своей глубинной природы и природы своих дочерей. В чащах души полно ржавых железных капканов, скрытых под зеленью подлеска. В психологическом смысле то же самое характерно и для внешнего мира Есть разнообразные соблазны, на которые мы падки, есть заманчивые знакомства, связи, предприятия, но стоит нам вонзить зубы в аппетитную наживку – внутри нее оказывается умерщвляющее наш дух, смертоносное острие.
У одичавшей женщины любого возраста, а особенно у молодой, возникает острейшее искушение вознаградить себя за долгие годы голода и изгнания. Она подвергает себя опасности, бездумно стремясь к людям и целям, которые не могут дать ни защиты, ни опоры, ни постоянства. Где бы она ни находилась, в какое бы время ни жила, ее всегда подстерегают ловушки: варианты слишком мелкой жизни, в которые женщину можно заманить или загнать.
Если вы когда-нибудь попадали в ловушку, если когда-нибудь испытывали hantbre del alma, душевный голод, если когда-нибудь оказывались в клетке и особенно если у вас есть тяга к творчеству, то очень вероятно, что вы были одичавшей женщиной или являетесь таковой. Одичавшая женщина обычно испытывает острую жажду чего-то душевного и часто заглатывает любую отравленную приманку, веря, что это именно то, чего жаждет ее душа.
Хотя некоторые одичавшие женщины в последний момент ускользают из капкана, оставив в нем лишь клок шерсти, большинство все же случайно попадает в них – одни на какое-то время теряют сознание, другие ломают хребет, третьи ухитряются вырваться и уползают в пещеру зализывать раны в одиночестве.
Чтобы избежать этих приманок и соблазнов, к которым женщину толкает время, проведенное в неволе и голоде, нужно увидеть их заранее и обойти стороной. Нужно восстановить утраченную интуицию и осторожность. Нужно научиться менять направление. Чтобы знать, куда ступить, нужно знать, куда ступать нельзя.
Хочу познакомить вас с тем, что сама считаю остатком старой женской сказки-притчи, которой объясняются беды изголодавшейся и одичавшей женщины. У этой сказки есть разные названия – "Бальные туфельки дьявола", "Раскаленные башмачки дьявола" и, наконец, просто "Красные башмачки": такое название дал ей Ханс Кристиан Андерсен, написавший переложение этой старой сказки. Как истинный сказочник, он приукрасил ядро истории, сдобрив ее национальным колоритом и сентиментальностью.
С благословения моей тетушки Терезы представляю вам венгерско-германскую версию сказки о красных башмачках, которую она, бывало, рассказывала нам в детстве. Начиная ее, она всегда в виде присказки говорила: "Посмотрите на свои башмаки и будьте рады, что они простые: ведь тому, чьи башмаки слишком красные, нужно соблюдать в жизни великую осторожность".
КРАСНЫЕ БАШМАЧКИ
Жила однажды бедная девочка-сиротка, у которой не было обуви. Стала она собирать лоскутки и через некоторое время сшила себе пару красных башмачков. Они получились грубыми, но девочка их любила. Надевая их, она чувствовала себя богатой, несмотря на то что ей каждый день дотемна приходилось искать себе пропитание в глухом лесу.
Но однажды, когда она, одетая в лохмотья и обутая в красные башмачки, шла по дороге, рядом остановилась раззолоченная карета. Ехавшая в ней старая дама сказала, что возьмет девочку к себе домой и станет воспитывать как собственную дочь. И они поехали туда, где жила эта богатая старая дама. Там девочку умыли и причесали, дали ей чистое белое белье, нарядное шерстяное платье, белые чулочки и блестящие черные башмачки. Когда девочка спросила, что стало с ее старой одеждой, и особенно с красными башмачками, старая дама сказала, что одежда была такая грязная, а башмаки такие неуклюжие, что их бросили в огонь, и они сгорели дотла.
Девочка опечалилась: пусть теперь она живет в богатстве, все равно скромные красные башмачки, которые она смастерила своими руками, были самым большим счастьем в ее жизни. Теперь ей приходилось все время сидеть не двигаясь, ходить не подпрыгивая, молчать, пока к ней не обратятся, и постепенно в душе ее стал разгораться тайный огонь. Она все сильнее тосковала по своим красным башмачкам.
Когда девочка подросла, накануне Дня избиения младенцев, на который была назначена конфирмация, старая дама повела ее к калеке-сапожнику, чтобы по этому случаю заказать пару новых башмаков. У сапожника на витрине стояла пара красных башмачков из тончайшей кожи. Они были чудо как хороши, просто сияли красотой. И хотя это было немыслимо – надеть в церковь красные башмачки, – девочка, послушавшись своего изголодавшегося сердечка, выбрала красные. Глаза у старой дамы были такие слабые, что она не разглядела, какого цвета башмачки. Старый сапожник подмигнул девочке и завернул покупку.
На следующий день служители церкви были вне себя, увидев на ногах у девочки красные башмачки, сиявшие, как натертые до блеска алые яблоки, как сердца, как только что вымытые сливы. Все не сводили с них глаз – даже висевшие на стенах иконы, даже статуи неодобрительно косились на башмачки. Но девочке они нравились все больше и больше. И пока священник произносил слова молитвы, а хор подхватывал их и орган гремел, девочка не думала ни о чем, кроме своих красных башмачков.
К вечеру старой даме доложили о красных башмачках ее подопечной. "Никогда больше не смей их надевать!" – приказала дама. Пришла суббота, но девочка не смогла надеть черные и вместе со старой дамой снова отправилась в церковь в красных башмачках.
У входа стоял старый солдат с рукой на перевязи. У него была короткая тужурка и рыжая борода. Солдат поклонился и попросил разрешения смахнуть пыль с девочкиных башмачков. Девочка выставила ногу вперед, и он выбил на подошве ее башмачка озорную дробь: тикки-тук-тук! – от которой у нее защекотало ступни. "Не забудь остаться на танцы", – ухмыльнулся он и подмигнул.
Опять все косились на девочкины красные башмачки. Но ей так нравились башмачки, красные, как кумач, красные, как малина, красные, как гранаты, что она не могла думать ни о чем другом и едва слушала проповедь. Поставит ногу то так, то этак и все любуется своими красными башмачками – даже петь забыла.
Когда она вместе со старой дамой выходила из церкви, солдат-калека окликнул ее: "Какие красивые бальные туфельки!" От этих слов ноги у девочки пустились в пляс. Сделав несколько танцевальных движений, она уже не могла остановиться: приплясывая, она пронеслась мимо цветочных клумб, завернула за угол церкви. Ноги совсем перестали ее слушаться. Она станцевала гавот, потом чардаш, а потом закружилась в вальсе по дороге через поле.
Кучер старой дамы соскочил с козел и побежал за девочкой. Он догнал ее, взял на руки и понес обратно к карете, но ноги ее и в воздухе продолжали выделывать танцевальные па. Вместе со старой дамой кучер стал стаскивать с девочки красные башмачки. Ну и зрелище это было: шляпы у обоих сбились набекрень, а девочкины ноги бешено брыкались в воздухе. Но наконец им удалось справиться с ее непослушными ногами.
Вернувшись домой, старая дама закинула красные башмачки на самую высокую полку и запретила девочке к ним прикасаться. Но девочка не могла удержаться, чтобы не поглядывать на них и не тосковать о них. Для нее они по-прежнему были самой красивой вещью на свете.
Вскоре судьба распорядилась так, что старая дама слегла в постель. Как только врачи ушли от нее, девочка пробралась в комнату, где хранились красные башмачки. Она стала смотреть, как они лежат на самой высокой полке. И чем дольше она на них смотрела, тем сильнее становилось ее желание. Наконец девочка достала башмачки с полки и надела, думая, что от этого не будет никакой беды. Но как только башмачки оказались у нее на ногах, ее снова одолело непреодолимое желание танцевать.
Так, танцуя, она вышла из комнаты, спустилась по лестнице – сначала гавотом, потом чардашем, а потом закружилась в бешеном вихре вальса. Девочка была в восторге и не понимала, что попала в беду, пока не захотела сделать поворот влево, потому что башмачки понесли ее вправо. Тогда она решила танцевать по кругу, но башмачки понесли ее прямо вперед. Башмачки понесли ее по дороге, через поля, в темный мрачный лес.
Там, прислонившись к дереву, стоял старый солдат с рыжей бородой и рукой на перевязи, одетый в короткую тужурку. "Надо же, – сказал он, – какие красивые бальные туфельки!" Девочка в ужасе пыталась стащить башмачки, но они будто приросли к ногам. Она стала прыгать то на одной ноге, то на другой, стараясь сбросить башмачки, но при этом нога, стоявшая на земле продолжала отплясывать, а другая, которую она держала руками, тоже выделывала свои па.
Так она плясала, плясала, плясала – по холмам и долинам, в дождь и в снег, ночью, на восходе и в сумерках. Только танец ее был нехорош – то был ужасный танец, и не было ей ни покоя, ни передышки.
Как-то раз она оказалась у церкви, но ужасный призрак не позволил ей войти. "Так и будешь плясать в своих красных башмачках, пока сама не станешь призраком, привидением, пока от тебя не останутся кожа да кости, – произнес он. – Так и будешь плясать от двери к двери, из деревни в деревню, будешь трижды стучать в каждую дверь. А когда люди выглянут и увидят тебя, то испугаются, как бы и с ними такого не приключилось. Пляшите, красные башмачки, танцуйте до упаду!"
Девочка хотела попросить пощады, но не успела она вымолвить слово, как красные башмачки умчали ее прочь. Она плясала, передвигаясь через заросли вереска, через ручьи, через живые изгороди, все дальше и дальше, пока не очутилась у своего прежнего дома. Там она увидела похоронную процессию: старая дама, которая взяла ее к себе, умерла. И все равно девочка плясала – мимо, вперед и вперед. В полном изнеможении и ужасе она оказалась в лесу, где жил городской палач. Почуяв ее приближение, топор, что висел у него на стене, стал подрагивать.
"Прошу вас! – взмолилась она, танцуя мимо дома палача. – Отрубите мои башмачки, избавьте меня от этой ужасной участи!" Палач взял топор и разрезал шнурки башмачков, но башмачки не хотели слезать с ног. Тогда девочка, заливаясь слезами, сказала, что жизнь ее все равно погибла, и попросила отрубить ноги вместе с башмачками. И палач отрубил ей ноги. А красные башмачки вместе с обрубками ног пошли плясать дальше – через лес, через холм – и скрылись из вида. Девочка так и осталась несчастной калекой, и пришлось ей жить в услужении. Никогда больше она не мечтала о красных башмачках.
Жестокая утрата в волшебных сказках
Возникает вопрос: почему в волшебных сказках встречаются такие жестокие эпизоды? Подобное явление можно встретить в мифах и фольклорных произведениях самых разных народов мира. Такая ужасная концовка характерна для сказок в тех случаях, когда попытка духовного героя осуществить задуманное превращение терпит крах.
С точки зрения психологии, жестокий эпизод выступает носителем непреложной душевной истины. Эта истина чрезвычайно важна, и тем не менее от нее очень легко отмахнуться, сказав: "Нет, ничего не понимаю", – и отправиться дальше, навстречу гибели. Поэтому мы вряд ли обратим внимание на тревожный сигнал, если он будет облечен в более мягкую форму.
В современном мире техники на смену жестоким эпизодам волшебных сказок пришли образы телерекламы: например, чтобы внушить, как опасно управлять машиной в нетрезвом виде, нам показывают залитую кровью семейную фотографию, где один из членов семьи перечеркнут жирным крестом, а чтобы убедить людей не принимать наркотики, показывают, как шипит и корчится на сковороде яйцо, намекая, что с мозгом наркомана происходит нечто подобное. Жестокий мотив – это древний способ вынудить эмоциональное "Я" обратить внимание на очень серьезную весть.
В "Красных башмачках" психологическая истина заключается в том, что в душевную жизнь женщины могут вмешаться, этой жизни могут угрожать, ее могут отобрать или выманить, если женщина не удержит или не вернет свою сокровенную радость первозданной, дикой свободы. Эта сказка привлекает наше внимание к ловушкам и приманкам, на которые мы так легко попадаемся, когда нашу первозданную душу терзает голод. Без прочной связи с дикой природой женщина не может вынести этот голод и впускает в свою душу настроения типа "мне уже лучше", "оставьте меня в покое" и "полюбите меня, пожалуйста".
Изголодавшаяся женщина примет любые предложенные ей заменители, в том числе и бесполезные, как плацебо, которые ничем ей не помогут, и разрушительные и опасные для ее жизни, которые заставят ее впустую расточать время и таланты или подвергнут ее жизнь реальной опасности. Именно неутоленный голод души побуждает женщину выбирать то, что заставит ее неудержимо мчаться в бешеном танце, – чтобы в итоге очутиться у двери палача.
Чтобы еще глубже постичь эту сказку, нужно понять, что, утратив связь с инстинктивной, дикой жизнью, женщина может непоправимо сбиться с пути. Чтобы сохранить то, что имеешь, чтобы найти обратный путь к первозданной женственности, нужно понять, какие ошибки может совершить женщина, попавшая в такую западню. Тогда можно вернуться назад и все исправить. Тогда можно установить утраченную связь.
Как мы увидим, потеря самодельных красных башмачков олицетворяет для женщины утрату избранного жизненного пути и необузданной жизненной силы, переход к слишком домашней жизни. В конце концов это приводит к утрате четкого восприятия, за этим следуют излишества и, как результат, потеря ног – платформы, на которой мы стоим, нашей основы, сокровенной части нашей инстинктивной природы, обеспечивающей нашу свободу.
Сказка о красных башмачках показывает нам, как начинается гибель и до какого состояния мы дойдем, если сами не встанем на защиту своей дикой самости. И пусть женщина не ошибется, когда выйдет на битву со своим демоном, каким бы он ни был, – это самая важная из всех известных битв, как в сфере архетипа, так и в обычной реальности. Хотя изголодавшись, попав в ловушку, растеряв инстинкты, сделав гибельный выбор и по тысяче других причин она может, как это случилось в сказке, оказаться на самом дне, помните: дно – это именно то место, где находятся живые корни души. На дне лучше всего сеять и выращивать что-то новое. В этом смысле оказаться на дне, как бы болезненно это ни было, – значит еще и засеять почву.
Хотя мы никогда не соблазнились бы губительными красными башмачками, чтобы тем самым навлечь беду на себя или других, однако в свирепом и роковом центре этой ситуации присутствует нечто такое, что сплавляет свирепость с мудростью для женщины, исполнившей этот проклятый танец, утратившей себя и свою творческую жизнь, загнавшей себя в ад в дешевой (или дорогой) упаковке – и все же сохранившей какую-то связь со словом, с мыслью, с идеей, пока ей не представился случай улизнуть через зазор во времени, чтобы выжить и рассказать обо всем этом.
|
