|
Интервьюер: Да, она описывает так, как если бы все перестало функционировать. Может быть, она и не использует этих слов, но смысл ее описаний именно таков. Она перестала ходить в школу, встречаться с подругами, видеть отчима и так далее.
Эриксон: Да, она еще не выросла, чтобы ходить в школу, ее забрали из школы.
Она была слишком маленькой для школы и слишком маленькой, чтобы
менструировать.
Интервьюер: Почему, когда менструации появились снова, они стали болезненными?
Эриксон: Почему бы нам не предположить, что это была закономерная болезненность?
Интервьюер: Что вы имеете в виду?
Эриксон: Первая менструация может появиться легко и естественно. Не вызывая никаких особенных ассоциаций. Таким образом, первая менструация может быть безболезненной. Затем вы прерываете функцию, и через некоторое время она снова появляется неожиданно и внезапно. Потеря функции была очень болезненной. И ее появление может напомнить о той боли, которая была пережита в результате потери любви, и прибавьте сюда еще нормальную мышечную реакцию. Итак, это закономерная болезненность. Вы ломаете руку, ее загипсовывают, постепенно вы привыкаете к гипсу. В один прекрасный момент гипс убирают, но вы стараетесь держать руку в прежнем положении, потому что иначе она болит.
Интервьюер: Да.
Эриксон: Да, это тоже закономерная боль. Боль в неиспользуемом органе. Тем не менее, вы хотите, чтобы ваша рука двигалась нормально, но она у вас болит не от того, что у вас есть конфликты. Почему прерванный менструальный цикл, возобновляясь, должен нести с собой боль? Этот факт уже сам по себе мог испугать ее и поднять вопрос: «Может быть, теперь так будет всегда?" И она начинает ждать болезненных менструаций. Каждый раз она имеет целые месяцы для того, чтобы предвидеть болезненную менструацию и проверить это.
Интервьюер: Я уверен, что это именно то, что она делает: проводит весь месяц в ожидании боли.
Эриксон: Да, каждый раз она имеет еще одно дополнительное доказательство. В беседе с ней я бы задал ей примерно такие вопросы: «Каков именно ваш цикл?","Как много прокладок в день вы используете?", "Регулярны ли менструации?","Начинаются ли они обычно по утрам?", "Может, они начинаются днем или ночью?", "Или же тут нельзя обнаружить никакой закономерности?"
Интервьюер: Обычно регулярно и по утрам.
Эриксон: Я бы обратил особое внимание на вопрос: «Сколько прокладок?" Ведь это очень-очень интимный вопрос. "Промокают ли прокладки насквозь?" "Или же вы меняете их как только они становятся влажными?" Она уже сказала, что менструации регулярны и начинаются по утрам. "А что бы вы почувствовали, если бы менструация началась днем и раньше того срока, чем вы ожидали? А если не утром, а ночью? Что бы вы тогда почувствовали?" Первое, что я хотел бы здесь сделать, это изменить время появления симптома.
Интервьюер: Вы считаете, что если вы измените время, та вам удастся сделать что-либо с болью.
Эриксон: Если мне удастся сделать это со временем, тогда боль перестанет быть ожидаемым событием. Неожиданное событие безболезненно, поскольку появляется внезапно. Затем вы должны укрепить эту идею в ее сознании. В данный момент она будет слишком занята вопросами типа "Сколько прокладок?", "Промокают ли они у вас насквозь?". Поэтому внушения, касающиеся перемещения симптома во времени, до ее сознания не дойдут.
Интервьюер: Станут ли внушения более эффективными оттого, что они пройдут мимо ее сознания?
Эриксон: Она находится на таком расстоянии от вас, что может свободно вас слышать -- она слышит все, что вы говорите -- она пришла затем, чтобы говорить с вами -- она собирается слушать, используя для этого как сознание, так и подсознание. А вы просто отдаете себе отчет в том, что это так. "А что вы почувствовали бы, если бы менструация началась неожиданно -- ночью?" Заметьте, что я использую здесь слово "чувствовать", чувствовать можно не только боль.
Интервьюер: Да-да, я понимаю.
Эриксон: Итак, я ей заменил чувство боли, которое возникало как реакция на менструацию, другим чувством. А сейчас давайте займемся общим подходом к болезненным менструациям. Многие врачи и психотерапевты совершенно не учитывают права пациента. И они стараются избавить девушку от болезненности менструаций, не давая ей ничего взамен. Если какая-то девушка приходит ко мне и просит избавить ее от боли при менструации, я четко ей объясняю, что она хочет избавиться от боли при менструации, насколько она сама об этом знает. Несомненно, в ее жизни могут возникнуть обстоятельства, когда она будет нуждаться в этом болезненном периоде. Возможно, ей понадобится уклониться от какого-либо мероприятия, и тогда она сможет использовать этот аргумент. Быть может, ей понадобится отложить экзамен. Или же ей захочется иметь дополнительный выходной день. Так что на это можно посмотреть вполне реалистично. Она хочет избавиться от боли, а боль ей удобна. Бессознательное гораздо более разумно, чем сознание. К вам приходит девушка, просит избавить ее от боли при менструации, и вы жизнерадостно внушаете ей, что она свободна, а ее бессознательное знает, что проблемы-то вы не поняли. В данный момент вы говорите ей как менструирующему существу, что она может быть свободной от боли, но она твердо знает, что она собирается выходить замуж, беременеть и, таким образом, прерывать свой менструальный цикл и что, таким образом, ни одно из ваших внушений не сформулировано таким образом, чтобы соответствовать и новой последующей истории с менструацией.
Она отвергает предложенное вами избавление от боли, поскольку вы не учли естественный ход событий. Ее подсознание остро осознает это и просто смеется над вами, потому что вы предположили, что ее менструальный цикл никогда не прервется. Но он прервется. Она может заболеть. Может быть, она уже когда-то болела, и болезнь нарушила регулярность менструации. Ее бессознательное, обратившись к вам за помощью, хочет, чтобы вы рассматривали ее как индивида, который встретится в жизни с такими-то и такими-то вещами. Если вы даете ей право на болезненную менструацию как на способ сообщения мужу того факта, что она хочет иметь новую шубу, то вы даете ей право на то, чтобы сохранить эту боль, равно как и на то, чтобы избавиться от нее. Теперь это дело ее собственного выбора, вы ничего не отбираете у нее насильно, ничего такого, что она считала бы своим. Вы просто предлагаете ей возможность устранения боли, если это в данной ситуации удобно, либо сохранение ее, если она сейчас нужна. Тут дело обстоит точно так же, как и тогда, когда вы побуждаете их скрывать.
Интервьюер: Но ведь все это верно относительно большинства симптомов, не так ли? Это верное отношение к симптомам.
Эриксон: Это верное отношение к симптомам. Вот пациентка, женщина 30 лет, которая сосет свой большой палец, расцарапывает соски и пуп до тех пор, пока там не появятся царапины. Она делает это с детства. Она хотела прекратить это, поэтому обратилась к психотерапевту. Я сказал, что я не буду проводить с ней психотерапию, я просто вылечу это меньше, чем за 30 секунд. Она знала, что это невозможно. Но она хотела знать, как я это сделаю за 30 секунд, и я сказал ей, что все, что она должна будет делать, это говорить "да". И она знала, что это ничего не изменит. "Говорить "да" и иметь в виду "да"«. "В следующий раз, когда вы хотите почесать соски, я хочу, чтобы вы сделали это. Вы придете ко мне в кабинет, откроете грудь и сделаете это. Сделаете ли вы это?" Она сказала: «Да". А затем добавила: «Вы знаете что, никогда этого не сделаю. Никогда не буду». И она имела в виду: «Я никогда не сделаю этого». Она говорила о том, что никогда не сделает этого у меня в кабинете.
Интервьюер: Да.
Эриксон: "Да, конечно, вы никогда не сделаете этого». Ее бессознательное знало, о чем идет речь, и переместило всю интенсивность в отрицание.
Интервьюер: Возвращаясь в образу собственного тела и к нашей пациентке, что вы делаете тогда, когда приходите к выводу о дефективности образа собственного тела?
Эриксон: Что я делаю? Девушка пришла ко мне потому, что она была очень нервной, пугливой, тревожной, неуверенной в себе. Она не любила людей, и люди не любили ее. Она была настолько стеснительна, что с трудом выходила из дома. Она боялась людей, и если она обедала в ресторане, то покупала газету, чтобы скрыться за ней. Домой она возвращалась парковыми аллеями, чтобы ее увидело поменьше народу. Она всегда ходила в самые дешевые рестораны, чтобы люди могли смотреть на нее и презирать ее. Ну, и кроме этого, она совсем не стоила того, чтобы на нее смотреть. Я заставил ее нарисовать свой портрет, как бы проверяя ее способности к рисованию. Вот ее портрет, видите?
Интервьюер: Ничего не понятно. Простое собрание частей.
Эриксон: В конце терапии она нарисовала свой портрет в полный рост в обнаженном виде. Сначала она нарисовала голову, а потом все остальное.
Интервьюер: А что же вы делали в период между первым и вторым рисунком? Каков способ преодоления дефективного образа собственного тела?
Эриксон: Сначала я спросил ее о том, действительно ли она хочет, чтобы я проводил с ней психотерапию. Будет ли она сотрудничать со мной в процессе психотерапии. Она ответила, что у нее нет выбора, и я согласился с ней. И она действительно не имела выбора, но другого психотерапевта выбрать вполне могла, но если уж она пришла ко мне, т.е. совершила первый, самый трудный шаг, то попытка поменять психотерапевта означала бы, что этот самый первый трудный шаг ей придется делать заново. Это убедило ее в том, что она должна остаться у меня.
Интервьюер: Я понимаю.
Эриксон: Она не осознавала, что я поставил преграду ее возможным попыткам уйти от меня. Но этот барьер был поставлен, и я сказал ей, что психотерапия будет направлена на все ее функции как индивида, что предполагало не только то, как она работает и ходит по улицам, , но и то, как она ест, спит и отдыхает. Что предполагает еда? Еда предполагает последующую уринацию и дефекацию. Попытайтесь-ка есть, не делая этого. Каждый ребенок знает, что человек ест и раньше или позже он должен сходить в туалет. Это одна из самых фундаментальных вещей, и вы всегда помните об этом. Я дал ей понять это на примере еды.
Таковы и все ее функции как индивида. Не личности, а индивида. Индивид, который ест, спит, работает, отдыхает, и это включает в себя все. Я хочу знать все, что вы можете мне сказать. И все, о чем я только могу подумать.
Интервьюер: Это очень хитрая фраза, не так ли? Вы бы хотели знать все, что она может сказать вам. Это пугающее утверждение, но опасность тут же устраняется.
Эриксон: И обо всем, о чем я мог подумать, -- а я могу осмелиться подумать о множестве вещей. В действительности это означало для нее, что ничего, абсолютно ничего не будет сюда включено. Будет включено все -- все, о чем она сможет рассказать, и все, о чем я могу подумать. Но я врач, и я действительно могу подумать, и я действительно знаю. И все-таки это сказано так мягко. И каждый бит информации должен был быть выложен прямо здесь и сейчас. Первое, что меня интересовало, это было ее отношение к своей внешности, лучший способ рассказать об этом, это сравнить с чем-либо свою внешность. "Ну, -- сказала она, -- я блондинка». "И у вас, конечно, есть два глаза, два уха, один рот, один нос, две ноздри, две губы и один подбородок. Что же вы думаете обо всем этом? Значит, вы блондинка. А какая именно блондинка?" "Цвета грязной воды, которая остается от мытья грязной посуды». Что вам еще надо? "И у меня кривые зубы, слишком большие уши и слишком маленький нос. Я совершенно обыкновенная девушка, и это все, что я могу сказать». Что же предполагает эта обычность? Когда она перешла от описания своего лица к "совершенно обычной девушке", она описывала себя. Все остальное ее тело скрывалось за выражением "самая обычная девушка". Затем я попросил ее сказать мне, предпочитает ли она принимать ванну или мыться под душем. Я попросил ее подробно рассказать мне, как она заходит в душ, что там делает и чем занимается. Она должна была визуализировать себя -- я заставил ее раздеться прямо передо мной, не так ли? Вы знаете, наверное, что очень трудно узнать свой голос, записанный на магнитофонной пленке. Она начинает думать о том, узнала бы она свое голое тело без головы, и снова оказывается голой. "А сейчас я могу сказать вам нечто о вашем теле, о чем вы не знаете, хотя я вашего тела никогда не видел. Вы, без сомнения, совершенно уверены в том, что знаете цвет волос у вас на лобке. Я никогда их не видел и не ожидаю увидеть. Я не думаю, что вы знаете их цвет». "Вот одна вещь, в которой я уверена».
Интервьюер: Это заставит ее не только подумать об этом, но и, прейдя домой, проверить это.
Эриксон: Ее первый ответ был таким: «Естественно, того же самого цвета, что и волосы у меня на голове, цвет грязноблонд». Но при естественной, нормальной пигментации тела лобковые волосы будут немножко темнее, нежели волосы на голове, это я знаю. Следовательно, я могу сказать ей: «Вы говорите, что ваши лобковые волосы того же самого цвета, что и волосы на голове, но я хочу вам возразить». Она проверяет это и обнаруживает, что я прав. Я действительно продемонстрировал, я дал ей шанс поспорить со мной. Я оспаривал ее знания собственного тела. А как же насчет неприличного упоминания мною лобковых волос? Это не предмет спора. Предметом спора является ее знание собственного тела. И она будет доказывать себе, что ничего не знаю, а не что я вторгаюсь в запретную область. Итак, она начинает бороться, и это напрасная борьба. Она не может ли мне сказать, ошибаюсь ли я, или же я прав, не упоминая при этом лобковых волос. "А какого цвета ваши соски? Я хотел бы знать, известно ли вам это". Они никак не могут упустить интеллектуальность предмета спора -- "Я хочу знать, действительно ли вам известно». "Естественно, цвета моей кожи». "Не думаю, что это так. Вы вполне можете обнаружить, что их цвет не совпадает с цветом вашей кожи». И вот теперь у нее есть за что бороться, и предмет борьбы чисто интеллектуальный. Она собирается бороться, но это будет борьба на моей территории.
Интервьюер: Да, это так. Но то, что вы были правы относительно цвета лобковых волос, заставит ее еще более ясно осознать, что она была перед вами голой.
Эриксон: О, да. И еще то, что я был прав относительно цвета ее сосков. А когда она скажет мне, что ее бедра слишком широки, я могу дерзко сказать ей: «Вы используете их единственно для сидения». Вы никак не сможете оспорить это без ужасной путаницы в аргументах. Они состоят из мышц и из жира, и о них не принято говорить. Но то, что они могут быть полезными тогда, когда вы поднимаетесь по лестнице...
Интервьюер: И для привлечения мужчин?
Эриксон: Об этом я упомяну позже. Тогда же я скажу ей о том, что разные люди воспринимают одни и те же вещи по-разному. У каких это там африканских женщин есть утиные клювы? Я забыл, как называется это племя. Ну, знаете, эти женщины с торчащими вперед губами, словно утиные клювы, на которые можно поставить тарелочку. "А знаете ли вы, что мужчины этого племени считают этих женщин прекрасными и очень удивляются тому, что американские мужчины считают очень красивыми такие губы, как у вас». Что я сказал?
Интервьюер: Здесь скрыт очень изящный комплимент.
Эриксон: Тут я представляю мужскую точку зрения. Тут нет ничего моего личного.
Интервьюер: Да, вы говорите здесь так обобщенно, как будто это не обязательно ваше суждение.
Эриксон: И это часто делается, если вы проводите краткосрочную психотерапию.
Интервьюер: Мне кажется, что одна из проблем краткосрочной психотерапии состоит в том, чтобы дать пациенту почувствовать, что это не только ваше личное мнение, но что есть и другие люди, которые согласятся с вами, по крайней мере, другие мужчины согласятся.
Эриксон: Совершенно не обязательно другие мужчины будут думать так же, но все они имеют мужскую точку зрения. Мужчина не хочет целовать усы, а женщина часто делает это с удовольствием.
Интервьюер: Ну, тут есть еще изящный поворот: вы делаете ей комплимент за счет ее привлекательных губ, и она может либо отвергнуть его, считая, что вы ошибаетесь, либо принять его, зная, что это ваше личное мнение, но не мнение мужчин вообще.
Эриксон: Это верно. Но хочу преподать ей урок относительно функций тела. "Вы едите -- как работает ваш желудок, не нарушена ли его работа?" "Какими именно запорами вы страдаете?" "Хорошо ли вы питаетесь?" "Уважаете ли вы свой желудок, едите ли вы хорошую еду, или вталкиваете в себя все, что попадется под руку?" С помощью такой фронтальной атаки, которой невозможно сопротивляться, вы можете узнать, как она относится к своим гениталиям, груди, бедрам, лодыжкам, коленям, животу. Не слишком ли кривые у нее зубы? Действительно ли они кривые? Как бы мужчина реагировал на ее улыбку, если бы увидел ее? Было бы его зрительное восприятие настолько дефектным, что он увидел бы только два кривых зуба, или же он увидел бы ее губы? Заметил бы ли он ее подбородок, понравилась бы ли ему ее улыбка? Имеет ли он право видеть то, что он хочет видеть? То, что ему нравится видеть? Имеет ли она право сказать: «А сейчас я улыбаюсь, и смотрите на мои кривые зубы"? Может быть, он предпочтет заметить форму и полноту ее губ?
Интервьюер: Вы стараетесь заинтересовать ее возможностью быть привлекательной, не так ли?
Эриксон: Нет. Я хочу, чтобы она осознала, что любой мужчина, который выбирает, может посмотреть на нее и заметить что-то красивое. И мужчины различаются по своим вкусам.
Интервьюер: Я всегда хотел узнать, как вы заставляете пациентов выполнять ваши инструкции. Как вы склоняете их к этому.
Эриксон: Очень часто я вовлекаю их в соревнование. Например, пациентка не справляется с работой и предъявляет все эти обычные жалобы. В первый раз, когда она ко мне пришла, я заметил, что у нее была очень-очень плохая прическа. Она заметила, что я гляжу на ее волосы и сказала: «Не делайте то, что делает мой начальник, он все время говорит мне, чтобы я сделала хорошую прическу, а я и так делаю все, что от меня зависит». Я ответил: «Вы хотите лучше справляться со своей работой, и вы очень стараетесь привести в порядок свои волосы, но я хотел бы знать, насколько сильно вы боитесь выглядеть лучше, чем вы выглядите сейчас?" И я сказал ей, что она сможет ответить на свой вопрос, прейдя домой, приняв душ и вымыв голову. "И вы обнаружите очень много вещей, очень непосредственно касающихся вас».
Интервьюер: И больше вы ничего не уточняли?
Эриксон: Ничего не уточнял.
Интервьюер: И что же она обнаружила?
Эриксон: Впоследствии она рассказала, что она приняла душ, тщательно вытерлась, встала перед зеркалом, взяла ручное зеркальце, чтобы видеть себя сзади, и провела таким образом очень много времени, рассматривая свое тело. Она рассматривала его вопреки тому, что ее начальник был недоволен ее прической. И она ненавидела его, когда он критиковал ее. Чем пристальней она рассматривала себя, на эмоциональном фоне ненависти к своему начальнику, тем больше нравилось ей ее тело.
Интервьюер: Каким-то чудом вам удается превратить сопротивление в соревнование, победа в котором продуктивна для личности, а не деструктивна для нее.
Эриксон: Я всего лишь использую нарциссизм, с которым каждый человек рождается.
Интервьюер: Вы можете вступить с пациентом в такое соревнование, при котором он будет оставаться больным, чтобы оказать вам, что вы неправы, но вы поворачиваете все таким образом, чтобы они доказывали вам, что вы неправы, делая при этом что-то чрезвычайно полезное для себя. Самый интересный вопрос здесь заключается для меня в том, как вы избавляетесь от этиологии.
Эриксон: Этиология -- это сложная вещь, и она не всегда связана в разрешением проблемы. Мужчина может пройти через процедуры официальной регистрации брака и вот теперь, когда они провозглашены мужем и женой, он обнаружил, что перестал испытывать всякое удовольствие от сексуальных отношений. Это вовсе не означает, что здесь имеет место единственный специфичный этиологический фактор. Если мы возьмем развитие мальчика. а иногда я описываю этот процесс своим пациентам-мужчинам и, в особенности, женщинам, то в этом процессе развития он должен узнать очень много нового. Он должен обучиться воспринимать ощущения в своем пенисе, эпидерме, крайней плоти, уретре. Мальчик узнает все это, подрастая, и когда он достигает подросткового возраста, он должен обучиться эякуляции и обучиться хорошо. Но после этого ему предстоит еще учиться и учиться, поскольку он должен овладеть очень трудным искусством получать и давать сексуальное наслаждение. Кто же может его этому научить? Тот, кто говорит на его языке. Не на приукрашенном языке для кукол, а на языке голов и секунд. Его беспокоит скорее то, как далеко вы умеете прыгать, чем то, какой цвет кожи сопутствует всему этому. Это чужой язык, угрожающий язык. И вот он отправляется на поиски других мальчиков. Там он получает возможность обучиться, как давать и получать сексуальное наслаждение. Тут они имеют возможность обменяться информацией, хотя бы на самом элементарном уровне. Они сравнивают свои пенисы по длине и по форме, поскольку должны же вы с кем-то идентифицироваться. Мальчики сравнивают свои мышцы. Они спорят о том, кто лучше играет в мяч и у кого сильнее эякуляция. Как далеко ты можешь выстрелить? И при этом они как-то обращаются друг с другом. Как же именно? Иногда мануально. Иногда наблюдая. Иногда слушая рассказы об этом. Может, это гомосексуальная стадия? Или же это фундаментальный элементарный уровень обучения получению и предоставлению сексуального наслаждения? Ведь лучше начинать с кем-то, кто принимает и использует твой язык, нежели с каким-то чужим человеком, который говорит совершенно на чужом языке. У него другое тело, он не умеет играть в мяч и вообще не умеет делать ничего интересного. У него даже нет никаких мышц. Все эти элементы новой информации не появляются отдельно друг от друга.
Мальчик научается, как продуцировать эякуляцию посредством мануальной стимуляции, фрикции и т.д. Он знает о том, что это делают другие мальчики. Но чтобы стать зрелым человеком, стать мужчиной, надо позаботиться и об эмоциональных ценностях. И у него появляются мокрые сны. Поначалу эти сны еще очень смутные. Но он спит спокойно, не прикасаясь к себе, но как реакция на какие-то мысли и чувства у него появляется эрекция и эякуляция. Это мокрый сон. Он должен пройти через достаточное количество, мокрых снов, через достаточное количество эякуляций, чтобы в результате определенных чувств, мыслей и образов у него могла возникать впоследствии правильная эякуляция. Но часто его мать говорит, что он возбуждает себя, и процесс обучения затормаживается. Мокрые сны появляются у мальчика не потому, что он делает это назло своей матери, а потому, что таков процесс его физиологического развития. Определенный элемент физического развития организуется в одно целое с чувствами, воспоминаниями, переживаниями и мыслями. Все это, конечно, очень смутно и расплывчато, но для него жизненно важно. Но сексуальное развитие не осуществляется посредством накопления отдельных новых элементов. Тут должна быть смесь реагирования на мальчиков и присоединения впоследствии реагирования на девочек. Мальчики начинают кататься вместе с ними на роликах, вовлекаясь вместе с ними в приятную ритмическую, физическую активность. Они начинают танцевать с ними, а затем обнаруживают, что с ними можно пойти и в поход. Потом они открывают, что у девочек есть и другие качества, нежели физические, например, некоторые из них прямо-таки преуспевают в математике. Итак, мальчик должен обучиться всему этому на элементарном уровне и, обучившись всему этому и наблюдая за взрослыми, они в конце концов понимают, что такое девочка. И все эти грубые, непристойные разговоры, которые так осуждаются. Они хотят знать о девочках все в самом грубом виде, о их бедрах, грудях, и у них возникает желание ущипнуть их за сосок или же толкнуть в грудь локтем. И это до тех пор, пока они не научатся помочь девочке надеть свитер, а затем провести по груди рукой. Но сначала они толкаются и пихаются локтями и руками. Эта грубость нужна для того, чтобы правильно локализовать грудь. Грубые щипки, шлепки и разговоры. Им не хватает утонченности языка, учитывающего эмоции. А потом -- первая любовь. Девочка ставится на пьедестал и обожается на расстоянии, но желания, чтобы она сошла с пьедестала, не возникает, потому что он еще не настолько знаком с противоположным полом, чтобы осмелиться слишком приблизиться к ней. Она странное, чужое существо. И они держат ее на пьедестале, пока она не покажет кусочек плоти. Затем они воздвигают пьедестал для другой девочки, но уже не такой высокий, пока и эта девочка не покажет кусочек плоти. И, наконец, девочки и мальчики встречаются на одном уровне, и теперь они могут, действительно, посмотреть друг другу в глаза. Мальчику теперь не нужно напрягать шею. Но, конечно же, и девочки воздвигают пьедесталы для мальчиков, пока те не покажут кусочек плоти. Все, что делает мальчик, девочка делает тоже, но по-своему. Мальчик должен поразмышлять над тем, что такое поцелуй. Мой сын узнал, что такое поцелуй, когда ему было 11 лет. Это оказалось отвратительным. Он хотел знать, опустится ли он еще когда-нибудь до этого, он вместе с тем отдавал себе отчет в том, что он этого достигнет. А как же мальчики и девочки узнают собственно о сексуальном акте? К этому времени у них имеется достаточно определенное понимание вопроса, и они могут искать дополнительную информацию в книгах или у взрослых людей, которым доверяют. И они могут связывать все это в одно целое и тогда в экспериментировании нет необходимости. Некоторые мальчики просто не могут связать и синтезировать эту информацию в одно целое, и тогда они нуждаются в экспериментировании. Они поднимаются, исследуя тело от шеи вверх и от талии вверх, от талии вниз -- в зависимости от, если можно так сказать, вещей морального характера. Некоторые девочки тоже должны экспериментировать, чтобы понять о сексе все, что им нужно.
Кроме всего этого, очень часто вне поля внимания оказываются биологические свойства пациента. Мужчина совершает половой акт с женщиной, и для него это биологически локальное действие. Происходит процесс выделения сперматозоидов и, как только он кончается, организму мужчины эти клетки больше не нужны. Нет цели, для которой он мог бы их использовать. Они полезны организму мужчины только в том плане, что он избавляется от них, помещая их во влагалище женщины. Таким образом, с биологической точки зрения, сексуальный акт является для организма мужчины чисто локальным феноменом, и он может быть осуществлен очень быстро, за несколько секунд. Это просто локальное событие, и избавившись от сперматозоидов, он завершает сексуальный акт. Женщина же, с биологической точки зрения, завершает акт тогда, когда становится беременной. Беременность длится девять месяцев. Затем наступает лактация, и это длится еще шесть месяцев. А затем она должна заботиться о ребенке, учить его, кормить, следить за ним и давать ему возможность развиваться. Таким образом, в нашей культуре женщина завершает сексуальный акт приблизительно через 18 лет. Мужчине же нужно для этого всего 18 секунд. Как устроен организм женщины? Очень немногие люди дают себе труд осознать это -- с какой полнотой женский организм вовлекается в половой акт. Когда женщина начинает жить активной половой жизнью и адаптируется к этому процессу, количество кальция в ее костях возрастает. Стопа увеличивается на четверть размера, надбровные дуги слегка расширяются.. Подбородок несколько тяжелеет, нос чуть-чуть удлиняется, меняются также волосы, грудь меняет и размер, и консистенцию. Бедра, бугорок Венеры также меняют свой размер и консистенцию. Несколько меняется форма позвоночника. И все эти глубинные физические и физиологические изменения могут произойти всего лишь за две недели интенсивной половой жизни. Это происходит потому, что ее организм должен приспособиться к тому, чтобы заботиться о новом живом существе, которое будет жить внутри него в течение долгих девяти месяцев. А затем, в течение многих месяцев и лет, все функции ее организма также будут сосредоточены на ее отпрыске. И с каждым ребенком стопы женщины увеличиваются, подбородок тяжелеет и т.д. Каждая беременность приносит эти колоссальные физические и физиологические изменения. У мужчин же в результате половой жизни усы не станут длиннее, количество кальция в костях не увеличится и размер стоп не изменится. Центр тяжести его тела останется на месте. Для него это все исключительно локальное событие. Но для женщины половой акт и беременность влекут за собой колоссальные физические и физиологические изменения. Она должна участвовать в нем как целостное физическое существо. Вот здесь и кроется вся этиология любой частной сексуальной проблемы. Часто предполагается, что причиной появления какого-либо симптома служит какая-то обыкновенная травма. Или же, что открытие себя в процессе терапии изменит личность. Я вижу проблему несколько иначе, и она, по-моему, состоит в том, чтобы преобразовать ситуацию человека таким образом, что он сможет использовать то, что он знает и будет иметь возможность узнать больше о том, что он должен знать для того, чтобы получать сексуальное наслаждение.
Интервьюер: Не считаете ли вы, что исследовать прошлое не особенно важно? В каждом отдельном случае я стараюсь выяснить для себя, как много я должен знать о прошлом пациента, если я провожу с ним краткосрочную психотерапию.
Эриксон: Вы знаете, в июле у меня была пациентка, которая подвергалась психоанализу в течение четырех-пяти лет и ничего от этого не получила. Кто-то из знающих ее людей сказал: «Много ли внимания вы уделяли ее прошлому?" Я ответил: «Вы знаете, я совершенно забыл об этом». Эта пациентка, по моему мнению, была достаточно консервативной личностью. Она страдала от навязчивого стремления к чистоте, и его реализация занимала у нее 20 часов в сутки. В этиологические вопросы я не вдавался, единственный вопрос, который я задал, был таким: «Когда вы заходите в душ и начинаете скрести себя, и делаете это в течение многих часов, скажите мне, пожалуйста, начинаете ли вы это делать с головы, или с пальцев ног, или же с середины тела? Вы моетесь, начиная с шеи и вниз, или же начинаете с ног и продолжаете продвигаться вверх, или же вы начинаете с головы и продвигаетесь вниз?"
Интервьюер: Почему вы об этом спросили?
Эриксон: Чтобы она поняла, что это меня действительно интересует.
Интервьюер: Чтобы таким образом завоевать ее доверие?
Эриксон: Нет, чтобы она поняла, что это мне действительно интересно.
|
