|
Типичным примером являются пациенты, которые не упоминают о каких-либо важных аспектах своей жизни и взаимоотношений с окружающими из боязни, что аналитик будет критиковать их или попытается изменить их поведение в этой сфере. Иногда они “признаются” в таком поведении аналитику и потом продолжают делать то же самое, косвенно полагая, что признание освобождает их от ответственности за свои поступки. Аналитику приходится решать, дать ли свое согласие на такое поведение, молчаливо выслушивая “исповедь” пациента, или же взять на себя ответственность за его прекращение.
В отличие от пациента с более локальным симптомом, заключающимся в замалчивании крайне постыдного или вызывающего вину поведения, которое, тем не менее, не является явно антисоциальным или саморазрушительным, в отличие также от пациента, находящегося под властью бессознательного отрицания, который вполне осознает то или иное переживание или поведение, но не осознает его эмоционального значения, – пациент, который хронически лжет, вполне осознает как когнитивную, так и эмоциональную важность того, что скрывает.
Мисс U. Женщина, принимавшая наркотики и страдавшая алкоголизмом, была любовницей торговца наркотиками. В течение долгого времени она намеренно скрывала от меня, что знает про преступные связи своего мужчины. Она “призналась” только в момент смерти близкого друга, убитого, как она подозревала, той криминальной группой, к которой принадлежал ее любовник, что вызвало у нее сильную тревогу.
Я исследовал факторы, которые мешали ей рассказать мне о ее криминальном окружении. Как выяснилось, за страхом, что я запрещу ей продолжать взаимоотношения с тем мужчиной или прекращу терапию, негодуя на ее дурную компанию, скрывался более глубокий страх, что она предаст меня, рассказав своему любовнику о занятиях со мной, – что было бы опасно для моей жизни; преступная группа могла бы захотеть устранить меня, поскольку “я знаю слишком много”. А затем мисс U. начала выражать свой страх относительно того, что желает мне смерти и что мазохистично подчиняется социальной ситуации, угрожающей ее собственной жизни.
На ранних стадиях терапии мисс U., типичная инфантильная личность с пограничной организацией, свободно рассказывала о своих фантазиях, сопровождающих мастурбацию, которые включали сексуальные оргии с родителями. Я думал, не была ли она реально свидетельницей или участницей инцестуозных и перверсных сексуальных действий в раннем детстве. В конечном итоге выяснилось, что эти фантазии имели более сложную генетическую природу и не отражали непосредственных сексуальных впечатлений раннего детства. Однако через несколько месяцев после того, как она перестала мне лгать о деятельности своего мужчины, появилась новая информация о ее бессознательном прошлом. Оказывается, ее мать постоянно опасалась, что ее отравит отец мисс U., – опасалась настолько, что обычно давала попробовать свою еду собаке и лишь потом ела сама. В переносе пациентка выражала свою идентификацию как с матерью, напуганной мужем, желавшим ее убить, так и с отцом, который “отравлял” взаимоотношения со мной и потенциально угрожал мне смертью.
ОТРИЦАНИЕ МОРАЛЬНОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ
Для следующего уровня патологии Супер-Эго характерно то, что можно было бы кратко назвать отрицанием моральной ответственности за свои поступки. В отличие от предыдущей группы пациентов, в основном с пограничной личностной организацией, но без преобладания нарциссических черт, в данную группу входят пациенты с типичной нарциссической личностью, но без признаков антисоциального поведения в узком смысле слова и без откровенной лживости в переносе. У этих пациентов нет сознательной скрытности, систематического умалчивания или искажения информации. Для них характерно то, что они “невинно” выражают противоречия в своих переживаниях и поведении, разделенных перегородками взаимного отрицания, – что является проявлением работы механизмов расщепления, – и в результате они отрицают озабоченность, ответственность и чувство вины.
Эти пациенты сознательно не лгут в обычном смысле слова. Их нечестность проявляется в том, что они отказываются нести ответственность за надежность своих чувств, намерений и поступков. Просто поразительно, как легко некоторые пациенты, которые обычно манипулируют, контролируют и эксплуатируют других (что отражено в их истории), способны повлиять на мысли терапевта, когда они в своей мягкой и естественной манере отказываются видеть свои обязанности и беспокоиться о себе или других. Очевидно, эти пациенты последовательны в своих мыслях, но непоследовательны в эмоциях, что защищает их от тревоги или вины и от идентификации с моральными ценностями. Мы можем наблюдать у них одновременно и использование расщепления для защиты, и абсолютно эгоцентричное поведение, какое можно видеть у ребенка до того, как у него произошла интеграция Супер-Эго. Кроме того, они в гораздо большей степени способны к глубоким объектным отношениям. Очень впечатляет, когда видишь как аналитик, общаясь с ними, начинает сомневаться в своих собственных ценностных суждениях и даже в обычном представлении об ответственности и вине. Одним словом, у этих пациентов есть необычайный талант разрушать систему ценностей аналитика, вступающего с ними в отношения. Вот типичный пример.
Мисс V. Молодая женщина с нарциссической личностью без явных пограничных черт однажды сказала мужчине, что любит его и что он – единственный мужчина в ее жизни. Между ними начались интенсивные сексуальные взаимоотношения. Одновременно у нее были такого же рода отношения с другим мужчиной. Несколько дней спустя он сказала второму, что любит его и что он – единственный мужчина в ее жизни. Мисс V. открыто рассказывала об этом на сеансе.
На мой вопрос, не видит ли она в этом конфликта, женщина ответила, что нет, поскольку мужчины между собой не знакомы. Убедившись в ее полной искренности, я спросил, нет ли тут конфликта для нее, поскольку она сказала двум мужчинам почти в один и тот же день, что любит их и что каждый – ее единственная любовь. Мисс V. очень трезво ответила, что была искренна с обоими: когда она это говорила второму, ее чувства совершенно изменились с того вечера, когда она уверяла в своей любви первого. Она считает, что всегда честна со своими мужчинами. Она добавила, что никогда не делает секрета из того, что чувства меняются и поэтому никому не может гарантировать, что будет “любить вечно”. Одной из главных ее жалоб было то, что мужчины не ценят ее честности и ведут себя с нею противоречиво. Сначала они принимают взаимоотношения, в которых она щедро любит и все отдает, ясно при том давая понять, что не может обещать им постоянства чувств и хочет сохранить свою свободу. А потом даже те мужчины, которые сначала хвалили ее за эти слова, начинают сильно злиться, когда она увлекается другим.
Мисс V. не испытывала ревности, когда мужчины изменяли ей, напротив – чувствовала облегчение. Неспособность ревновать часто встречается у нарциссических пациентов. Очевидно, эта женщина страдала тяжелой патологией объектных отношений, она была не способна глубоко посвятить себя кому-либо или стать зависимой от другого. Но, в отличие от вышеупомянутых пациентов, она могла относиться адекватнее и даже с тактом к людям, с которыми у нее не было глубокого эмоционального контакта; в своих социальных взаимоотношениях она была честной в обычном смысле слова. По отношению ко мне она в течение многих месяцев держалась явно на расстоянии, но ничего не скрывала и не придумывала. В конечном итоге мисс V. поняла, что у нее нет никакой надежды на любовь, которая защитит ее от глубокого страха разочарования и от ярости. Исследование этих ее особенностей в переносе открыло возможность перейти к исследованию патологии объектных отношений.
Патология Супер-Эго у таких пациентов проявляется в отсутствии заботы, в неспособности ощущать моральные обязательства и вину, причем они с разоружающей логикой рационализируют свое поведение. Эго-синтонная природа их поведения, которое не является откровенно антисоциальным, усложняет работу терапевта в его стремлении помочь им осознать, что за этим отсутствием “моральных” проблем скрывается проблема. Такой пациент воспринимает любую “моральную” озабоченность аналитика как не только осуждение, но и наказание с оттенком садизма. В отличие от антисоциальной личности, которой присуща “честность” в разговорах об ее антисоциальных поступках, но без озабоченности или вины, мисс V. и подобные ей не эксплуатируют других открыто и не ведут себя антисоциально. Их неспособность устанавливать глубокие объектные отношения вредит им самим в не меньшей степени, чем их отношениям с другими людьми.
Когда пациент проявляет нечестность в переносе и не способен принять моральную ответственность, это говорит о недостатке интеграции нормального Супер-Эго, об относительной недоступности обычной интернализации реалистичных родительских запретов и требований (третий уровень развития Супер-Эго). У этих пациентов существует диссоциация между спроецированными садистическими и идеализированными предшественниками Супер-Эго, что клинически выражается в антисоциальном поведении, которое пациент рационализирует в контексте параноидного переноса, проецируя на аналитика садистических предшественников Супер-Эго. Идеализированные предшественники Супер-Эго пациент может проецировать на аналитика или на другие объекты переноса, мазохистическое подчинение которым резко контрастирует с нечестностью параноидного переноса. В случае образования патологического грандиозного Я последнее вбирает в себя идеализированные предшественники Супер-Эго. Садистические же предшественники спроецированы на других, в чем и проявляются параноидные черты личности пациента. Несмотря на работу обесценивания и других примитивных механизмов защиты, которые вредят интернализованному миру объектных отношений, все эти пациенты способны на время установить идеализирующие объектные отношения, а иногда у них можно заметить рудименты более высокого уровня развития Супер-Эго, что проявляется в их способности соблюдать обычные социальные правила честности.
Преобладание ранних садистических предшественников Супер-Эго во всех исследованных случаях нарушает интернализацию объектных отношений. Во внутреннем мире этих пациентов и, следовательно, в их межличностной реальности люди либо являются властными и жестокими, либо находятся под угрозой разрушения и эксплуатации со стороны других. Поскольку хорошие объектные отношения находятся под постоянной угрозой разрушения, пациент их обесценивает, предполагая, что они являются признаком слабости. Таким образом, примитивная патология Супер-Эго и патология интернализованных объектных отношений усиливают друг друга.
Некоторым пациентам, находящимся на промежуточном уровне, присуще совершенно лживое, циничное и лицемерное общение, которое уничтожает всякие суждения, опирающиеся на сравнение хорошего и плохого объектов. Они отрицают смысл любой привязанности к объектам ради успешного продвижения в хаосе человеческих взаимоотношений. Состояние, которое можно назвать нечестностью “невинного наблюдателя”, заменяет опасную идентификацию с жестоким тираном.
Когда пациент, постоянно проявляя нечестность, заражает ею ситуацию терапии, достигается защитная дегуманизация объектных отношений, и тогда уже нет опасности, что ненависть разрушит любовь или что ненависть вызовет грозное возмездие. Те же самые черты можно увидеть при менее глубоких нарушениях: они не так ярко выражены, зато их легче наблюдать у пациентов с умеренной патологией Супер-Эго, которые лишены чувства ответственности за свои поступки.
В таких случаях успешно сформировавшиеся идеализированные предшественники Супер-Эго создают предпосылки для идеализации грандиозного Я и минимальной интеграции садистических и идеализированных предшественников Супер-Эго, так что пациент обладает ощущением социальной моральности. Но такие пациенты, фрагментируя всякое интенсивное эмоциональное взаимоотношение со значимыми другими, превращают свои объектные отношения в нечто бледное и нереальное. Для защиты от параноидных тенденций они устраняют всякую “угрозу”, которую несет в себе потребность в зависимости от других, а с нею вместе устраняют и всякие требования, запрещения, ожидания и стремления; устраняют и удовлетворение, и фрустрацию. Так они отказываются от человеческой близости.
Парадоксальным образом пациент с нарциссической личностью, не способный к постоянной ответственности и заботе о других, но без признаков явной нечестности, представляет собой сочетание относительного отсутствия антисоциальных черт с выраженным отсутствием способности устанавливать глубокие объектные отношения.
ПРОТИВОРЕЧИВЫЕ ОСОБЕННОСТИ ЭГО И СУПЕР-ЭГО КАК ЧАСТЬ ПОГРАНИЧНОЙ ПАТОЛОГИИ
Следующий уровень патологии Супер-Эго можно наблюдать у большинства пациентов с пограничной личностной организацией, но лишь у тех, которым не свойственны описанные выше антисоциальные и нарциссические черты. Эти пациенты осознают свои сильные и противоречивые импульсы, не поддающиеся контролю. Они спонтанно выражают тревогу по поводу того, что в другом состоянии психики, противоположном теперешнему, они могут чувствовать и делать вещи, которые сейчас им бы показались неприемлемыми. Клиническим примером такого состояния может служить пациент, который страдает от диссоциированных суицидальных тенденций, но обеспокоен этим и ищет помощи, когда ощущает опасность такого импульса.
Способность этих пациентов беспокоиться о себе и о других, способность переносить чувство вины и свою агрессию, которую они выражают любимым людям, – все это проявления как начальных стадий интернализации функций Супер-Эго, так и большей способности к эмоциональному контакту с другими. Оба эти признака благоприятны для прогноза. Патология Супер-Эго у таких пациентов является частью общей патологии пограничной организации личности. Она отражает преобладание примитивных механизмов защиты, тенденцию подвергать диссоциации и проецировать предшественники Супер-Эго в контексте общей активизации защитных механизмов расщепления.
Внешне такие пациенты могут функционировать более хаотично, противоречиво и незрело (в том смысле, что в объектных отношениях они все время эмоционально неустойчивы), чем пациенты предшествующего уровня с нарциссической патологией. Но их жадная привязанность к людям, интенсивные, хотя и противоречивые контакты – все это говорит о том, что у них есть способность устанавливать объектные отношения. На этом уровне действуют как садистические, так и идеализированные предшественники Супер-Эго, и хотя функции Супер-Эго во многом диссоциированы, они более зрелые и соответствуют интернализации более реальных образов родителей на поздних эдиповых стадиях развития.
АНТИСОЦИАЛЬНОЕ ПОВЕДЕНИЕ КАК ВЫРАЖЕНИЕ БЕССОЗНАТЕЛЬНОЙ ВИНЫ
Наконец, когда достигнут уровень развития, на котором возможна интеграция садистического и идеализированного предшественников Супер-Эго, что снижает проецирование примитивных предшественников Супер-Эго на эдиповы образы родителей, становится возможной и интернализация третьего уровня развития Супер-Эго. Интернализация и интеграция эдипова уровня функций Супер-Эго является предпосылкой для обычной патологии Супер-Эго у невротиков или вообще для нормального развития Супер-Эго. На этом уровне качество объектных отношений отражает интеграцию нормальной Я-концепции и интернализованных объект-репрезентаций. Отсутствие антисоциальных черт характера, индивидуализированная моральность, способность к глубоким объектным отношениям и отсутствие патологического нарциссизма свидетельствуют о наличии сильной, хотя бы отчасти абстрагированной, индивидуализированной и деперсонифицированной структуры Супер-Эго. При таких условиях антисоциальное поведение отражает специфические бессознательные фантазии о мазохистичном по своей природе подчинении садистическому, но хорошо интегрированному Супер-Эго, когда человек стремится искупить бессознательную вину, лишенную реальных оснований.
Соответствующий уровень патологии Супер-Эго представляют пациенты с невротической организацией личности, у которых хорошо интегрированное, но чрезмерно жесткое Супер-Эго обладает садистическими свойствами. В таком случае бессознательная вина, возникающая под влиянием Супер-Эго, проявляется в подавлении Эго, в формировании симптомов и в вытеснении агрессивных или сексуальных импульсов – в контексте преобладания эдипова конфликта, относительно свободного от примеси доэдиповых тем. У большинства таких пациентов нет признаков какой-либо другой патологии Супер-Эго, кроме бессознательного преобладания инфантильной морали, связанной с фиксацией на эдиповых запретах и требованиях. Обычно этим пациентам не свойственны антисоциальные черты; они честны и обладают нравственными ценностями; кроме того, у них есть весь спектр нормальных интегрированных интернализованных объектных отношений. Нормальная интеграция Я-концепции замещает патологическую интеграцию грандиозного Я, свойственного нарциссической патологии характера.
Но в некоторых случаях могут появляться отдельные формы антисоциального поведения вследствие отыгрывания вовне бессознательной вины. Это “преступники от вины” (Freud, 1916), которые составляют лишь незначительную часть всех пациентов с антисоциальным поведением. Пациентам с патологией Супер-Эго данного уровня не свойственны тяжелые регрессивные параноидные реакции в переносе, которые можно наблюдать у пациентов с антисоциальным поведением предшествующих уровней патологии Супер-Эго.
Пациент, который заведовал исследовательской физической лабораторией, испытывал навязчивое желание фальсифицировать данные исследования, чтобы они соответствовали желанным результатам. Затем, поскольку чувствовал себя виноватым, он несколько раз повторил одни и те же эксперименты, чтобы убедить себя, что его фальсифицированные данные недостоверны! В одном случае, когда реальные данные эксперимента, как ему казалось, подтверждали сфабрикованные им результаты, он этому не поверил и снова и снова повторял опыты в течение достаточно долгого времени. Был риск, что об этом узнают, и тогда его профессиональная карьера была бы разрушена, что снизило бы продуктивность его деятельности. Бессознательное подчинение садистическому и ревнивому образу отца, который, как считал пациент, не мог терпеть его профессиональных успехов, и отыгрывание вовне как успеха, обозначающего бунт, так и нечестности, за которой скрывалось желание быть наказанным, – все это можно было проработать в длительном анализе. У этого пациента не было никаких других антисоциальных черт. Он страдал от локализованной патологии Супер-Эго на уровне развития интегрированного Супер-Эго в контексте невротической патологии характера.
Из описания уровней патологии видно, что существует взаимосвязь между развитием Супер-Эго, нарциссической патологией, параноидными тенденциями, разрушением интернализованных объектных отношений и антисоциальным поведением.
На нижнем уровне спектра качество объектных отношений и качество функций Супер-Эго практически совпадает, на средних уровнях патологии взаимоотношения между развитием Супер-Эго и качеством объектных отношений становятся сложнее и принимают разные формы. Кроме того, метаморфозы психопатологии на тяжелом конце спектра нарушений Супер-Эго заставляют предположить, что процессы развития и интеграции Супер-Эго растягиваются на гораздо более долгие сроки, чем предполагалось раньше. Значимое развитие Супер-Эго в норме и при патологии происходит на втором и третьем годах жизни, предшествуя интеграции эдипова и послеэдипова Супер-Эго и существенным образом влияя на этот процесс. Дальнейшее развитие Супер-Эго происходит и в подростковом возрасте и, предположительно, у взрослого.
19. ПАРАНОИДНАЯ РЕГРЕССИЯ И ЗЛОКАЧЕСТВЕННЫЙ НАРЦИССИЗМ
Как я уже упоминал (см. главу 12), когда у пациентов с нарциссической личностной организаций происходит разрешение патологического грандиозного Я, то часто возникают настолько тяжелые осложнения, что терапия оказывается в тупике или ее приходится преждевременно прерывать. Поскольку в клинической картине мы видим смешение грандиозности и садизма (проявление патологического грандиозного Я, пропитанного агрессией), я называю этот феномен злокачественным нарциссизмом. Злокачественный нарциссизм проявляется как своеобразные искажения переноса иногда с самого начала терапии, иногда после некоторого углубления регрессии в переносе.
В любом случае для злокачественного нарциссизма характерны одна из следующих особенностей (или их сочетание): (1) параноидная регрессия в переносе, в том числе “параноидные микропсихотические эпизоды”; (2) хроническое саморазрушительное поведение или самоубийство как победа над аналитиком; (3) крупные и мелкие проявления нечестности в переносе и (4) открытый садистический триумф над терапевтом или злокачественная грандиозность.
КЛИНИЧЕСКИЕ ПРИЗНАКИ
ПАРАНОИДНАЯ РЕГРЕССИЯ
Параноидная регрессия в переносе характеризуется крайней подозрительностью по отношению к аналитику, доходящей почти до степени бреда, которая может длиться от одного часа до нескольких недель или (редко) месяцев. Вне переноса у пациента признаков психотической регрессии не наблюдается. Напротив, его объектные отношения со значимыми другими часто как бы проясняются или же под действием расщепления окрашиваются идеализацией.
Многим пациентам в таком состоянии становится трудно лежать на кушетке. Они должны сидеть и видеть аналитика, чтобы тот не сделал чего-то неожиданного, чтобы избежать его нападения и осуществлять над ним своего рода садистический контроль в контексте преобладания проективных механизмов. Мне приходилось в подобных случаях наблюдать развитие в переносе галлюцинаций, таких как ощущение запаха экскрементов, искажение восприятия – аналитика, каких-то предметов в его кабинете или его слов.
Параноидные эпизоды могут исчезать так же внезапно, как они возникли, вне зависимости от значимой проработки переноса; этому сопутствует реактивизация патологического грандиозного Я пациента. Фактически, неудача в проработке и разрешении таких параноидных эпизодов приводит к временной реорганизации патологического грандиозного Я и параллельно к незаметному перенесению отщепленных или диссоциированных параноидных убеждений относительно аналитика из одного такого эпизода в следующий. Постепенно накапливающиеся поводы для недовольства периодически вызывают взрывы и могут привести в конечном итоге к прекращению терапии.
В типичном случае эти параноидные эпизоды внезапно начинаются вокруг какой-то двусмысленности в терапевтической ситуации или в установках аналитика, которые пациент интерпретирует параноидным образом. Посредством проективной идентификации пациент бессознательно стремится вызвать у аналитика вражду или гнев, пытается заставить его вести себя нечестным образом или манипулировать, в чем потом его и обвиняет.
Надо отличать состояние параноидной регрессии от интенсивного приступа ярости (нарциссическая ярость), которая часто появляется у нарциссических пациентов в ответ на фрустрацию нарциссических потребностей. Она также возникает из-за явно негативных трансферентных реакций с параноидными чертами, которые встречаются на поздних стадиях анализа у пациентов с патологией характера любого рода, когда в переносе проявляются глубокие уровни развития Супер-Эго. В отличие от обычных пациентов-невротиков, пациент со злокачественным нарциссизмом, страдающий от такой параноидной регрессии, теряет способность полагаться на аналитика, испытывая параноидные страхи в переносе.
САМОДЕСТРУКТИВНОСТЬ КАК ТОРЖЕСТВО НАД АНАЛИТИКОМ
Данная клиническая особенность проявляется в самодеструктивном – физически или эмоционально – поведении пациента в тот момент, когда, как он ощущает, в переносе что-то угрожает “балансу власти” в его отношениях с терапевтом. В отличие от пациентов, наносящих себе повреждения или стремящихся к суициду тогда, когда они испытывают настоящее отвержение (этот симптом присущ многим пограничным пациентам, в том числе и с нарциссическим нарушением личности), у пациентов, о которых идет речь, саморазрушительное поведение возникает в тот момент, когда поведение терапевта угрожает сознательным или бессознательным фантазиям о грандиозности или власти. Решение совершить такой поступок – не просто “гнев, направленный на себя”, но в типичном случае спокойная и твердая установка, к которой даже примешивается чувство радости. Иногда это сознательное наслаждение от того, что можно “оставить в дураках” терапевта, так что в тайной подготовке акта саморазрушения присутствует садистическое удовольствие. Так, одна пациентка серьезно обожгла руки и, скрыв под одеждой с длинными рукавами глубокие и гноящиеся ожоги, оживленно рассказывала психотерапевту о том, как хорошо она себя чувствует. Часто пациент с нетерпением ждет, когда терапевт оцепенеет от ужаса, почувствует себя бессильным, начнет беспокоиться и опасаться за его жизнь, – поскольку все это утверждает победу пациента над терапевтом. Основная черта такого поведения – чувство власти пациента над аналитиком. Тогда пациент становится одновременно и жертвой, и палачом; он ощущает свободу от страха и переживает победу над аналитиком (который озабочен, но бессилен перед лицом саморазрушительного поведения пациента).
Такие пациенты заставляют задуматься о дифференциальной диагностике между различными типами и степенями мазохизма. С клинической точки зрения можно классифицировать мазохистическую патологию характера и соответствующие ей формы переноса по степени тяжести – от наиболее доброкачественных до самых злокачественных. На одном конце такого спектра мы увидим пациентов с моральным мазохизмом, у которых развивается негативная терапевтическая реакция, являющаяся выражением в переносе бессознательной вины. Обычно у такого пациента депрессивно-мазохистические черты личности и хорошо интегрированная трехкомпонентная внутренняя структура психики; даже в момент мазохистического отыгрывания вовне саморазрушительные тенденции у таких пациентов хотя бы отчасти Эго-дистонны.
На втором уровне мазохистической патологии характера и соответствующих форм переноса находится садомазохистическая структура личности и перенос, в котором чередуются мазохистические и садистические формы поведения и черты характера. Иногда мы видим проявления идентификации с агрессором, а иногда – Эго-синтонного самонаказания, выражающего бессознательные, находящиеся под влиянием чувства вины, нападения на спроецированного атакующего агрессора. Сексуальные отклонения мазохистической природы обычно соответствуют одному из двух уровней мазохистической структуры личности, как мы это видим во многих садомазохистических перверсиях.
На третьем по степени тяжести уровне самодеструктивных тенденций мы находим негативную терапевтическую реакцию, выражающую бессознательную зависть к аналитику. Она часто встречается в переносе нарциссических пациентов и требует длительного внимания и проработки, но по своей природе не имеет отношения к злокачественному нарциссизму. Но термин мазохизм, подразумевающий преднамеренное и желанное самонаказание, в данном случае неадекватен. Напротив, саморазрушительное поведение есть побочный продукт стремления пациента избежать зависти к помогающему терапевту.
На самом тяжелом уровне саморазрушительных тенденций мы находим склонность к бессознательной идентификации с примитивным садистическим образом родителя, и тогда самоубийство или причинение себе вреда выполняет функцию свободного выражения агрессии, дает ощущение полного контроля над своей судьбой и позволяет отомстить и наказать объект (аналитика), отличающийся от примитивного садистического объекта, с которым пациент идентифицируется, или угрожающий существованию садистического объекта. Кроме того, на данном уровне фантазия о разрушении или исчезновении Я означает власть над постоянством мира и возможность его уничтожить. В таких случаях патологическое грандиозное Я, идентифицировавшееся с садистическим, жестоким, торжествующим агрессивным объектом, представляет смешение либидо и агрессии на самом злокачественном уровне глубокой регрессии. Любая угроза всемогущему контролю патологического грандиозного Я влечет за собой стремление уничтожить эту угрозу – обычно уничтожить функцию терапевта, поддерживающего жизнь и делающего ее более полной. Наконец, рядом с такой действительно злокачественной склонностью к саморазрушению, укорененной в характере и активизирующейся в переносе, может промелькнуть и надежда, что аналитик спасет пациента от смерти и от злого отношения к себе. Самый глубокий уровень стремления разрушить себя – выражение идентификации с примитивной садистической объект-репрезентацией – выступает на первый план в переносе некоторых пациентов со злокачественным нарциссизмом.
Мисс W. Нарциссическая личность, страдающая хроническим алкоголизмом, постоянно выражала гнев против тех, кто не был воспитан, подобно ей, в холодном мире очень богатых, эмоционально закрытых, невозмутимо вежливых, но отчужденных родителей, интересовавшихся лишь внешним поведением пациентки и ее братьев и сестер, а не их переживаниями и эмоциональным состоянием. Мисс W., с ее высоким интеллектом и яркой внешностью, жестоко относилась к мужчинам и начинала пить, когда невыносимое желание любви выступало на поверхность.
В переносе она иногда воспринимала меня как очередную разновидность властных и равнодушных родителей, приписывая мне черты как отца, так и матери, и испытывая сильный гнев к этому образу. Иногда она воспринимала меня как подлинно дружелюбного и доброго, но неумелого и некомпетентного терапевта, неспособного полностью почувствовать ее страдания или противостоять ее разрушающей силе. На более глубоком уровне ее сильно задевало то, что я могу обитать в мире, не окрашенном в жуткие краски ее собственного мира.
С самого начала мисс W. торжественно предупредила меня, что терапия обречена на провал. Мое желание продолжать, несмотря на случаи отыгрывания вовне, связанные с алкоголем и другими формами самодеструктивного поведения, лишь еще сильнее утвердили ее в этом убеждении. Вопреки своей холодной, надменной и отчужденной установке, она выражала тайную, но сильную надежду, что я не покину ее и спасу против ее воли. Тем не менее грандиозность и презрительное отношение ко мне пациентки в достаточной мере разрушали наши взаимоотношения. Много времени уходило на разоблачение ее саморазрушительных хитростей и на то, чтобы обсуждать ее бесчисленные попытки влиять на терапию, для чего она поднимала на ноги своих родственников и других профессионалов, которые должны были проверять мою работу. В конце концов мисс W. перешла к другому психиатру сразу после попытки самоубийства, в результате которой она случайно осталась жива. Несколько месяцев спустя она бросила и эту терапию и покинула город.
Другой пациент, сын выдающегося хирурга, болел раком кожи, периодически активизирующимся, и ощущал злорадное торжество надо мной из-за того, что я в течение нескольких недель не знал, что он скрывает от своего врача очередные рецидивы опухоли на коже.
Еще одна пациентка, типичный пример хронических суицидальных попыток как “образа жизни”, незадолго до серьезной попытки убить себя увидела сон. Ей снилось, что она работала в доме престарелых помощницей директора, который пригласил всех родственников своих стариков на вечеринку в какое-то другое место. Дружелюбно и очень вежливо отведя их всех на место встречи, директор с помощью пациентки собрал всех обитателей своего заведения в закрытом зале и удушил их ядовитым газом. Из ассоциаций к сновидению стало ясно, что пациентка идентифицировалась одновременно и с директором-убийцей, и с жертвами его преступления.
НЕЧЕСТНОСТЬ В ПЕРЕНОСЕ
Я имею в виду тех пациентов, которые на каком-то этапе терапии скрывают важную информацию, что мешает пониманию переноса и жизненной ситуации пациента.
Я говорил о таких пациентах в главе 18, описывая серьезные и мелкие формы нечестности в переносе, в том числе менее тяжелые случаи, когда пациенты отрицают ответственность за свои поступки. Когда мы встречаемся с серьезной и хронической нечестностью, возникает вопрос, не имеем ли мы дело со случаем злокачественного нарциссизма. Но у некоторых пациентов сочетаются “небольшая” склонность к суицидальному поведению, отказ от ответственности за свои действия и легкие формы нечестности; все вместе приводит к злокачественному нарциссизму в переносе.
Пациентка с постоянными суицидальными тенденциями размышляла вслух о том, что в данный момент она свободна от мыслей о самоубийстве. Я задумался, не является ли это заявление предвестником новой суицидальной попытки. Я спросил, уверена ли она, что у нее нет суицидальных намерений в данный момент и не стоит ли нам снова подумать о том, что ей может понадобиться посторонняя помощь, чтобы противостоять таким желаниям.
Пациентка категорически заявила, что ничего подобного в себе не чувствует и уверила меня, что нет никакого риска попытки самоубийства. Я сказал, что ее чувства раньше изменялись в один момент; уверена ли она, что не поддастся своим настроениям, если они быстро изменятся? Она снова стала уверять меня, что в теперешнем состоянии самоубийство ей не угрожает. Но, добавила она, конечно, ее состояние может измениться, и в таком случае эти слова уже ничего не будут значить. Так недостаток ответственности и заботы о себе и стоящий за этим конфликт, связанный с диссоциированной агрессией, проявились в переносе. Было очень трудно показать ей скрывающуюся за таким взаимодействием агрессию по отношению ко мне и к себе самой. Мне сначала надо было освободиться от впечатления, произведенного ее неопровержимой логикой. В данном случае продолжительный анализ того, как она обесценивает мою заботу, предшествовал исследованию того, как она обесценивает сама себя, что было проявлением ее идентификации с “возвышенной” и равнодушной матерью.
ПРЯМОЕ ВЫРАЖЕНИЕ САДИСТИЧЕСКОГО ТОРЖЕСТВА НАД АНАЛИТИКОМ
Это сознательные Эго-синтонные ярость и презрение, направленные на терапевта и окрашенные чувством торжества, поскольку реакции терапевта не столь садистичны, как реакции пациента. Пациент может оскорблять терапевта на протяжении многих сеансов, и Эго-синтонное чувство уверенности и спокойствия, с которым он относится к терапевту как к неумелому идиоту, может быть тяжелым грузом для взаимоотношений. Садистические аспекты такого обесценивания могут включать в себя угрозы физическим насилием или другие формы психологической агрессии.
|
