|
Хочу обратить ваше внимание еще на одну вещь – гипноз. Гипноз – это состояние, когда вы перестаете осознанно воспринимать действительность. Под гипнозом включается неосознанное восприятие. Потому что бессознательно вы знаете гораздо больше, чем когда мыслите осознанно. (Обращается к сидящей в зеленом кресле Санде.) Я попрошу вас поменяться местами с… (Обращается к Кристине.) Как вас зовут?
Кристина: Кристина.
Эриксон: Кристи?
Кристина: Кристина. (Пересаживается в зеленое кресло.)
Эриксон: Джо Барбер погружал вас в транс?
Кристина: Да.
Эриксон: Много раз?
Кристина: Несколько раз.
Эриксон: Хорошо. Откиньтесь на спинку кресла и смотрите на эту лошадку. (Эриксон указывает на пластиковую лошадку на книжном шкафу на противоположной стороне комнаты. Кристина усаживается поудобнее и откладывает в сторону свой блокнот. Ноги не скрещены, руки лежат на коленях.) Видите ее?
Кристина: Да.
Эриксон: Смотрите в этом направлении. А вы все слушайте и запоминайте, что я говорю.
Так, Кристина, смотри на эту лошадку. (Кристина перекладывает блокнот и пристраивает его в кресле с левой стороны, между собой и подлокотником.) Не надо двигаться. Не надо говорить. Я попробую напомнить тебе то, что ты давно забыла. Когда ты первый раз пошла в школу и стала учиться писать буквы алфавита, это казалось тебе ужасно трудной работой. Такая тьма букв. И все разной формы. А еще того хуже, буквы прописные и строчные. (Кристина медленно мигает.) Пока я с тобой говорю, у тебя меняется дыхание. Изменился ритм сердца. Изменилось давление. Изменился мышечный тонус. Двигательные рефлексы изменились. А теперь (Кристина закрывает глаза) я хочу, чтобы глаза у тебя оставались закрытыми и чтобы тебе было очень удобно и приятно. И чем лучше ты будешь себя чувствовать, тем глубже будет транс. Я хочу, чтобы ты погрузилась в такой глубокий транс, что перестанешь ощущать собственное тело. Ты будешь один только лишенный тела разум. Разум, плывущий в пространстве. Плывущий во времени. Давние воспоминания вернутся к тебе. Память о том, что давно забыто.
И повсюду за тобой будет следовать мой голос и станет голосом твоих родителей, твоих учителей. Он будет звучать и по немецки. Это будет голос твоих друзей по играм, по школе, голос учителя.
Далее, я хочу, чтобы ты знала еще нечто важное. Я хочу, чтобы твое тело оставалось в глубоком крепком сне, а спустя некоторое время пусть проснется только твоя голова. Только голова. Тело пусть спит. От шеи и выше ты будешь бодрствовать. Это будет для тебя трудно, но ты сумеешь проснуться от шеи и выше. Это будет тяжело, будет трудно, но ты сможешь. А тело пусть крепко спит. Ты способна на большее; даже если тебе не хочется просыпаться, ты все равно проснешься от шеи и выше. (Кристина открывает глаза.) Как ты себя чувствуешь?
Кристина: Отлично. (Кристина улыбается. Когда она начинает отвечать Эриксону, тело ее напряжено, а глаза устремлены только на Эриксона.)
Эриксон: Ну, так какими воспоминаниями ты хочешь с нами поделиться?
Кристина: Я чувствовала только то, о чем вы говорили.
Эриксон: Так… Как насчет школы?
Кристина: Сомневаюсь, что я помню что нибудь о школе.
Эриксон: Сомневаешься, что помнишь о школьных днях?
Кристина: Я могу припомнить кое что осознанно, но я ничего не почувствовала.
Эриксон: Ты уверена?
Кристина (поднимает глаза): Думаю, да.
Эриксон: Ты ощущаешь, что ты не спишь.
Кристина: Как вы и сказали, я не сплю от шеи и выше. (Улыбается.) Мне кажется, стоит мне собраться с силами, я бы, пожалуй, смогла пошевелить руками, только что то не хочется.
Эриксон: Самое главное открытие новорожденного (Кристина смотрит на кинокамеру) – это то, что он не осознает, что у него есть тело. Просто не знает об этом. "Это моя рука (Эриксон поднимает левую руку), а это моя нога".
Когда младенец голоден, он плачет (Кристина смотрит на студентов), а мать может взять его на руки, погладить по животику и уложить обратно в постель. Мышление у ребенка развито еще недостаточно, но на уровне ощущений он понимает многое. Когда голодный спазм повторяется (Кристина смотрит на студентов, а ее правая рука медленно поднимается), ощущение подсказывает ему: «Не надолго хватило мне этого обеда». Мать снова берет его на руки и гладит по спинке, малыш воспринимает это как насыщение, до следующего приступа голода. Тогда он опять кричит, возмущаясь, почему это обед такой скудный.
Через некоторое время, когда малыш приучается брать в руки и играть с погремушкой или другой игрушкой, он вдруг обращает внимание на свою руку. (Рука у Кристины перестает двигаться и останавливается на уровне чуть ниже плеча.) С интересом он пытается дотянуться до руки и, полный изумления, не может понять, почему эта «игрушка» ускользает от него, когда он пытается ее достать. Наконец, однажды малышу удается ухватить «игрушку» и он выглядит неимоверно озадаченным, потому что настоящая игрушка на ощупь совсем другая, чем «эта»… Причем «эта» есть по обе стороны от тебя.
Появляется осязательная стимуляция, а с нею упрощается процесс дальнейшего знакомства со своим телом.
Как получилось, что у тебя поднялась рука?
Кристина: Еще не открывая глаз, я почувствовала, что она хочет подняться. Я знаю, где она сейчас.
Эриксон: Для тебя именно это важно или то, что твоя рука поднялась, а ты не знаешь почему?
Кристина (улыбается): Верно. Я всегда думаю, почему? Это ведь не первый раз.
Эрихсон: И что же?
Кристина: Я всегда размышляю над этим и не первый раз наблюдаю, как это происходит. Обычно поднимается именно эта рука.
Эриксон: Так что же заставляет ее подниматься? Кристина (отрицательно качнув головой): Не знаю.
Эриксон: В твоем поведении есть многое, о чем ты не знаешь. У тебя обычно движется правая рука и поднимается к лицу. (Рука движется к лицу, вскоре тыльная сторона касается лица. Ладонь обращена к группе, большой палец и мизинец оттопырены.) Ты понимаешь, что все происходит помимо твоей воли: рука словно приклеилась к лицу и ты не можешь ее оторвать. Чем сильнее ты стараешься, тем крепче она приклеивается. Ну, постарайся отвести руку. Видишь, не получается. (Кристина улыбается.) Ты можешь опустить свою руку только одним способом… (Эриксон поднимает левую руку.) У тебя хорошая реакция. Ты тут же скопировала мое движение рукой.
Кристина: Простите, не расслышала.
Эриксон: Я сделал движение рукой. Ты начала копировать. Чтобы твоя рука опустилась на колени, тебе надо поднять вторую и, взяв первую, с силой толкнуть ее вниз.
Кристина: Вот именно в этом месте во мне всегда идет ужасная борьба. С одной стороны, мне кажется, что я могу это сделать, а с другой – что это невежливо. И я не пойму, то ли я не делаю этого, потому что не хочу быть невежливой, то ли я на самом деле не могу этого сделать.
Эриксон: Это понятно. Твой ум вмешивается в твое знание.
Кристина: Так всегда происходит.
Эриксон: Теперь все обратите внимание. Вы видели, чтобы в жизни кто нибудь сидел так неподвижно, в застывшей позе? Сначала она даже не повернула голову в мою сторону. Двигались только ее глаза. Обычно вы поворачиваетесь лицом к собеседнику. (Обращаясь к Кристине.) А ты повернула глаза. Ты отделила свои глаза от головы и шеи.
Кристина: У меня рука устала.
Эриксон: Что? Не понял.
Кристина: У меня рука устала.
Эриксон: Рад это слышать. Когда тебе будет на самом деле невмоготу, твоя левая рука поднимется и толкнет правую вниз. Так ты полагаешь, что не спишь, не так ли?
Кристина (слабым голосом): Да.
Эриксон: На самом деле ты спишь. Но ты действительно не понимаешь, что ты спишь. Как ты думаешь, ты еще долго сможешь пробыть с отрытыми глазами?
Кристина: Не знаю.
Эриксон: Может, они сейчас закроются? (Кристина моргает.) И останутся закрытыми? (Глаза у Кристины закрываются.) Ну что, опять хочется поразмыслить над этим? (Кристина открывает глаза.)
Кристина: Если бы я могла отключить этот дурацкий ум! Он вечно обо всем размышляет.
Эриксон: Ты осознаешь, что не можешь встать?
Кристина: Нет.
Эриксон: У тебя не закрадывается сомнение, что ты сможешь встать?
Кристина: Угу.
Эриксон: А тебе не кажется, что ты неподвижна, как при крестцовой блокаде?
Кристина: При чем?
Эриксон: При крестцовой блокаде. Крестцовой анестезии…
Кристина: А, поняла. Да, так.
Эриксон: Такое ощущение?
Кристина: Почти.
Эриксон: Пусть посмотрит, как вот эта вертится (Эриксон указывает на одну из женщин), как другие ерзают. Вы все понимаете, что я имею в виду, когда говорю «посмотрим, как другие ерзают». Для бодрствующего человека ты страшно неподвижна. (Кристина делает слабое движение правым локтем.) Пусть рука у тебя устает все больше, пока тебе не захочется… (Кристина закрывает глаза) воспользоватья левой рукой и пригнуть правую вниз… (Кристина улыбается, открывает глаза, поднимает левую руку и осторожно пригибает правую вниз.)
Чувствуешь, что твои руки немного проснулись, верно? Кристина: Руки? Да.
Эриксон: Можешь ими пошевелить? Не пальцами, а руками.
Кристина: Нужно большое усилие. (Улыбается.)
Эриксон: Можешь проанализировать это усилие? Вот доктор анестезиолог и она интересуется гипнозом. Чтобы получить крестцовую блокаду у беременной женщины, я неоднократно погружаю ее в транс, вот и все, Я ей говорю: «Когда вас повезут рожать, думайте о поле ребенка, и его весе, о внешности, о том, будут ли у него волосы. Через какое то время акушер, который отвечает за нижнюю часть вашего тела, предложит вам полюбоваться вашим малышом. Он будет держать его высоко в руках. У вас крестцовая блокада – полная анестезия».
Когда моя дочь, Бетти Элис, рожала первого ребенка, доктор очень беспокоился. Он был одним из моих студентов. Но дочь сказала: «Не волнуйтесь, доктор, вы акушер и знаете свое дело. В ваших руках вся нижняя часть моего тела, зато верхняя – в моих». И она начала рассказывать сестрам и другим медикам в операционной, как она училась в школе в Австралии. Через некоторое время доктор спросил: «Бетти Элис, вам разве не интересно, кто у вас родился?» И он поднял мальчика. «Ой, мальчик, – обрадовалась она.– Дайте его мне. Я такая же, как все мамаши. Хочу пересчитать пальчики на ручках и ножках». Ей, конечно, хотелось знать, что с ней происходит, хоть она и рассказывала про Австралию.
Я смотрю, вы все постоянно меняете положение на своих стульях. (Кристина улыбается.)
(Эриксон смотрит в пол.) Как то у меня лечилась одна пациентка. Она ходила ко мне несколько месяцев. Однажды она мне заявляет: «Хочу в транс, доктор Эриксон». Уже в трансе, говорит: «Мне так приятно, я останусь здесь на весь день». А я отвечаю: «К сожалению, у меня есть еще пациенты. На весь день не получится». А она: «Какое мне дело до ваших пациентов?» Я ей объясняю, что это мой заработок. Она в ответ: «Хорошо. Плачу за каждый час. Но я останусь на весь день». (Эриксон смотрит на Кристину.) Как мне удалось от нее избавиться? Я ей сказал: «Спите в свое удовольствие. Надеюсь, вам не придется бежать в туалет».
(Обращается к Кристине.) Твои плечи просыпаются. Кристина: Хотите, чтобы все остальное тоже проснулось?
Эриксон: Пожалуй, а то как бы чего не вышло. (Эриксон смеется, Кристина улыбается.)
Кристина: Не понимаю, что может случиться.
Эриксон: Надеюсь, тебе не придется бежать в туалет… (Кристина смеется и отмахивается рукой.) Приходишь понемногу в себя. (Кристина шевелится, двигает руками.)
Кристина: Да.
Эриксон: Туалет отменяется. (Смех.). (Обращается к группе.) Кто из вас никогда не был в трансе?
(Обращается к Кэрол.) Ты не была. (Обращается к Зигфриду.) И ты не был. Так, доктор, в трансе приятнее смотреть на хорошенькую девушку, чем на мужчину. Не так ли?
Зигфрид: Повторите, пожалуйста, я не расслышал. Эриксон: Приятнее смотреть на хорошенькую девушку. Зигфрид: Теперь дошло. (Смех.)
Эриксон (обращается к Кэрол): Так, поменяйтесь местами с… (Кристина и Кэрол меняются местами.)
Вы заметили, что Кристину я ни о чем не просил.
Кристина: Вы спрашивали, приходилось ли нам бывать в трансе? Я тоже никогда не была в трансе, только я сперва не поняла ваш вопрос и поэтому…
Зигфрид: Теперь дошло. (Смех.)
Эриксон (обращается к Кристине): Тебя зовут Кристи, верно?
Кристина: Нет. Кристина.
Эриксон: Я просил тебя пересесть?
Кристина: Я думала, что вы просите меня поменяться с ней местами.
Эриксон: Нет, я ее попросил. (Указывает на Кэрол.)
Кристина: Так что мне надо делать?
Эриксон: Ты уже это сделала. Я не сказал тебе проснуться. (Смех.) Я включил твое сознание. Я просил ее пересесть. А ты сделала остальное.
(Обращается к Кэрол.) Ты никогда не была в трансе? (Кэрол сидит, положив руки на подлокотники.)
Кэрол: Я не совсем уверена. (Кэрол отрицательно качнула головой.) Кажется, однажды, а может, и нет. (Кэрол удобнее устраивает руки.)
Эриксон: Твое имя?
Кэрол: Кэрол.
Эриксон: Кэрол. (Эриксон поднимает левую руку Кэрол за запястье, и она каталептически повисает. Кэрол смотрит на руку, затем на Эриксона. Кисть руки опущена, пальцы раздвинуты.) У тебя такое было когда нибудь, что незнакомый человек берет тебя за руку и оставляет ее висящей в воздухе? (Кэрол отворачивается, потом снова смотрит на Эриксона.)
Кэрол: Такого со мной никогда не было. (Кэрол смеется.) Подожду, посмотрю, что дальше будет.
Эриксон: Как ты полагаешь? Ты уже в трансе?
Кэрол: Нет.
Эриксон: Ты, правда, так считаешь?
Кэрол: Да.
Эриксон: Ты уверена?
Кэрол: Глядя на руку, не уверена. (Кэрол смеется.)
Эриксон: Ты не уверена. Как ты думаешь, у тебя скоро закроются глаза? (В этот момент Кэрол смотрит на Эриксона. Эриксон пристально смотрит на нее.)
Кэрол: Не знаю.
Эриксон: Не знаешь.
Кэрол: Похоже, скоро.
Эриксон: Ты действительно уверена, что глаза не закроются и не останутся закрытыми.
Кэрол: Не уверена. Они слипаются. (Улыбается.)
Эриксон: Думаешь, они скоро совсем слипнутся и не откроются.
Кэрол: Дело идет к этому. (Студенты смеются. Кэрол улыбается.)
Эриксон: Так что, ты вовсе не уверена, Кэрол?
Кэрол: Нет.
Эриксон: Но начинаешь убеждаться, что глаза у тебя закроются. (Кэрол моргает.) Вот уже довольно скоро… и останутся закрытыми. (Глаза у Кэрол закрываются.)
Относительно психотерапии, следует знать, что ваш пациент помнит о своем прошлом опыте гораздо больше, чем можно предположить. Вы не знаете, как вы засыпаете. Вы не знаете, как освобождается ваше восприятие, осознанное восприятие. Так что, когда ко мне приходит пациент, передо мной много неясного. Но я знаю, как найти ответ на мои сомнения, а пациент не знает. (Эриксон обращается к Кэрол, которая медленно опускает руку на колени.) Ты чувствуешь себя все удобнее и приятнее. Теперь засыпай так крепко, что тебе покажется, будто у тебя совсем нет тела. Ты будешь ощущать себя только разумом, плавающим в пространстве и времени.
Возможно, ты маленькая девчушка, играющая у себя дома, или школьница. Я хочу, чтобы к тебе вернулись воспоминания о том, что ты давно позабыла. Хочу, чтобы ты ощутила себя маленькой девочкой, со всеми ее чувствами. Немного позже ты, возможно, поделишься с нами некоторыми из этих ощущений.
Допустим, ты играешь в школьном дворе, или завтракаешь, или любуешься платьем своей учительницы. Вот ты вглядываешься в написанное на школьной доске или рассматриваешь картинки в книжке… все это ты давно забыла.
И сейчас не 1979 год – все происходит гораздо раньше. И даже не 1977 год и даже не 1970 й. Скорее всего, это 1959 й или I960 год. Кто знает, может, ты сейчас любуешься рождественской елкой, или стоишь в церкви, или играешь с собачкой или кошкой.
Спустя некоторое время ты проснешься и расскажешь нам о маленькой девочке по имени Кэрол. И стань на самом деле милой маленькой Кэрол, какой она была в 1959 м или I960 году. Я хочу, чтобы твое тело пребывало в глубоком сне, а сама ты бодрствовала от шеи и выше. (Эриксон замолкает на мгновение. Кэрол поворачивает голову и смотрит на него.)
Эриксон: Ну! (Эриксон пристально смотрит на Кэрол. Во время индукции он в основном смотрел ей под ноги.) Что ты хочешь мне сказать?
Кэрол: Вы кажетесь очень милым. (Голос у Кэрол совсем юный.)
Эриксон: Вот как?
Кэрол: Угу.
Эриксон: Спасибо. А где мы?
Кэрол: По моему, в парке. (Отвечая, Кэрол, не отрываясь, смотрит на Эрик сона.)
Эриксон: В небольшом парке. Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?
Кэрол: Не знаю, это еще так не скоро.
Эриксон: Очень нескоро. А сейчас чем бы ты занялась?
Кэрол: Я бы поиграла.
Эриксон: Во что?
Кэрол: С мячиком.
Эриксон: С мячиком?
Кэрол: В «классики».
Эриксон: В «классики». Где ты живешь? Рядом с парком?
Кэрол: Нет.
Эриксон: А где?
Кэрол: Я живу далеко. Здесь я в гостях.
Эриксон: А где же это «далеко»?
Кэрол: В Рединге.
Эриксон: Где это?
Кэрол: В Пенсильвании.
Эриксон: В Пенсильвании. (Говорит нараспев.) А сколько тебе лет?
Кэрол: Пять.
Эриксон: Так, тебе пять лет.
Кэрол: Я думаю, три, а, может, четыре.
Эриксон: Три или четыре. А что тебе больше всего нравится в этом парке?
Кэрол: Я люблю приходить сюда с дедушкой и смотреть на его друзей.
Эриксон: Тебе хотелось бы, чтобы они сейчас оказались здесь?
Кэрол: Нет.
Эриксон: А деревьев в парке много?
Кэрол: Есть деревья, скамейки и киоск.
Эриксон: А люди вокруг есть?
Кэрол: Тогда?
Эриксон: Сейчас.
Кэрол: Сейчас? Ага, есть.
Эриксон: Кто эти люди?
Кэрол: Профессионалы.
Эриксон: Тебе только три или четыре года, возможно, пять лет. Откуда же ты знаешь такое взрослое слово – «профессионалы»? (Кэрол улыбается.)
Кэрол: Да так, я чувствую разницу между сейчас и тогда.
Эриксон: Как ты думаешь, ты могла бы сейчас встать?
Кэрол: У меня нет такого ощущения, что я не могу встать.
Эриксон: Теперь оно у тебя есть.
Кэрол: Очень странно.
Эриксон: Да, очень. Хочешь, я скажу тебе один секрет?
Кэрол: Очень хочу.
Эриксон: Так вот, все сидящие здесь совсем не слышат доносящихся с улицы шумов. (Эриксон улыбается.) А я ведь им не говорил, чтобы они оглохли. И вот они сразу услышали весь этот шум. Сколько же из вас находятся в трансе? (У некоторых закрыты глаза.) Если бы вы могли оглянуться, то увидели бы, как вы все неподвижны.
(Обращается к Кэрол.) Закрой глаза. Просто закрой. Наслаждайся крепким сном… в очень приятном трансе, и вы тоже (Эриксон обращается к остальным), и вы тоже. Вот сейчас закройте глаза, именно сейчас… и погрузитесь в глубокий транс. В вашем мозгу миллиарды клеток, и все они заработают, и вы изучите все, что только можно изучить.
Как то я вел практические занятия с теми, кто избрал психиатрию своей специальностью. Я дал каждому на дом книгу для изучения и сказал: "Через три четыре месяца я вас всех соберу. К этому времени каждый должен прочитать свою книгу и быть готовым подробно пересказать ее. Они знали, что так и будет. Некоторые из моих студентов легко поддавались внушению. И вот, месяца через четыре, я собрал их в конференц зале и сказал: «Помните, я раздал вам книги для изучения? Пришло время отчитаться». Те, кто не были легко внушаемыми, оживились, поскольку все они прочитали свои книги, и один за другим сделали свои доклады.
Гипнабельные студенты выглядели удрученными и огорченными. Когда я стал их вызывать по одному, каждый смущенно отвечал: «Извините, доктор Эриксон, я позабыл прочитать книгу». «Не принимаю никаких извинений, – ответил я,– вы получили задание и вам было сказано подготовить отчет через три четыре месяца. А вы заявляете, что даже не прочитали книгу. Автора и название хоть помните?» Автора и название они вспомнили и опять извинились. Тогда я сказал: «Достаньте бумагу и ручку и попробуйте кратко изложить, что, по вашему мнению, автор мог написать в третьей главе; о чем он рассуждал в седьмой главе, а также в девятой». Они смотрели на меня в полном недоумении: «Откуда же нам это знать?» «Ну вы же знаете, кто автор и о чем книга. А большего и не требуется. Садитесь и пишите об этих трех главах». Сели они и принялись писать: «Я думаю, что в третьей главе автор рассмотрел проблемы а, б, в, г, д, е и ряд других вопросов». «В седьмой главе, я полагаю, автор изложил…». Далее следовал перечень проблем. «А девятая глава посвящена вопросам…».
Тогда я достал книги, которые им были даны на дом, и попросил каждого прочитать третью главу и сравнить со своим сочинением. «Откуда я это знаю?» – изумлялся каждый. Они прочитали свои книги в гипнотическом трансе и забыли об этом. Но их отчеты были гораздо лучше, чем у тех, кто говорил по памяти. Просто они совсем не помнили, что прочитали книгу. Такое случалось пару раз, но они больше не боялись, когда приходило время отчитываться. Отчитаешься, если некуда деваться. (Эриксон смеется и смотрит на Кэрол.)
Скоро, Кэрол, я попрошу тебя совсем проснуться. Не спеша, с приятным ощущением.
Что ты думаешь о висящем вон там графе Дракуле? (Эриксон указывает в том направлении.) Он там днем обретается, а ночью оживает и питается кровью. (Кэрол улыбается.) Все видите графа Дракулу? При такой жизни ему и гроб не нужен, да и никто не догадается, кто он на самом деле. (Кэрол двигает руками.)
(Обращается к Кэрол.) Хочешь, предскажу твою судьбу?
Кэрол: Да.
Эриксон (смотрит на ладонь Кэрол): Видишь эту линию, а на ней буквы «р, е, д, и, н, г»? Это название парка.
Кэрол: Название чего?
Эриксон: Название парка.
Кэрол: Парка.
Эриксон: В Пенсильвании. Видишь своего дедушку вот здесь? Ведь тебе нравится ходить в этот ухоженный парк в Рединге, в Пенсильвании? Как у меня получается гадание по руке?
Кэрол: Что?
Эриксон: Как я гадаю по руке?
Кэрол: Неплохо. (Кэрол смеется, и ее рука падает на колени.)
Эриксон: К чему я говорил о графе Дракуле? Зачем я его упомянул? Для детей в нем есть притяжение.
Зигфрид: Что есть?
Эриксон: Притяжение – интерес для детей.
Анна: К чему притяжение?
Зигфрид: Влияние на детей?
Эриксон: Нет, интерес для детей.
Зигфрид: А, интерес.
Зриксон (обращается к группе): Я говорю то, о чем думают дети. Гадание по руке тоже полезная вещь. А то, что граф Дракула далеко далеко от парка в Ре динге, способствовало амнезии и переключило ее внимание с этого кресла на парк в Рединге, на ее детство, на прошлое, хотя я не давал ей установку на амнезию.
(Обращается к Кэрол.) О чем я говорю?
Кэрол: Я что то не могу толком понять. (Смеется.)
Эриксон: Так так, не может толком понять. (Смеется.) Разве учителя и родители не твердили вам всем: «Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю, смотри на меня, когда я к тебе обращаюсь»? Вот она уселась в кресло и стала слушать меня, и мне удалось вызвать в ней стиль поведения, характерный для ее далекого детства.
(Обращается к Кристине.) Она не смогла уловить смысл моих слов, даже когда я говорил о ней.
(Обращается к Кэрол.) Когда ты уехала из Рединга в Пенсильвании?
Кэрол: После окончания школы.
Эриксон: Как же я узнал, что ты с дедушкой ходила к парк?
Кэрол (шепотом): Это я сказала.
Эриксон (перебивая ее): Дедушка сказал, конечно, он. А ты любила смотреть на его друзей. Хочешь поведать мне свои тайные грехи, если они у тебя есть? (Смех.)
В терапии лечит сам пациент, а дело врача – создать благоприятный климат. Вы даете возможность пациенту выплеснуть наружу то, что он подавлял в себе, вспомнить то, что он, по той или иной причине, забыл.
Правда, забавно, как сразу стих уличный шум? (Эриксон улыбается.) А теперь вы его опять слышите.
Хорошо. Наша динамика троякого порядка: мы деятельны интеллектуально, эмоционально и моторно, т.е. непосредственно передвигаясь. Одни более подвижны, другие – менее.
Возьмем способность передвигаться с места на место… Полярный медведь живет в Арктике, но не живет в Антарктике. Пингвин живет в Антарктике, но не живет в Арктике. Сфера жизни животных ограничена. Они могут жить над водой, под водой, в пустыне или в тропических лесах. Мы можем существовать везде. Это характерная особенность человеческого рода.
У нас есть чувствительный, или эмоциональный, уровень жизни, а также познавательный, или интеллектуальный, уровень. С первых дней нас учат развивать интеллект, как будто важнее этого ничего нет, но самое главное – это личность на всех уровнях ее существования.
В одном учебном году я преподавал в колледже Феникса гипноз дантистам, терапевтам и психологам. Мы занимались по вечерам с семи до половины одиннадцатого. Люди приезжали на занятия из Юмы, Флэгстаффа, Месы и Феникса, а после занятий возвращались обратно.
В первом семестре у меня занималась психолог по имени Мэри. На первом же занятии, стоило мне начать лекцию, как она мгновенно погрузилась в транс. Я разбудил ее, и она заявила, что никогда изучала гипноз, никогда не считала себя гипнабельной и очень удивилась, что вошла в транс. Ей было примерно лет тридцать с небольшим. Она готовилась защищать диссертацию на степень доктора философии, но с психологическим уклоном. Я разбудил ее и попросил не спать. Только я начал лекцию, как она тут же уснула. Я ее снова разбудил и приказал: «Не спи». Она погрузилась в транс, как только я произнес первые слова лекции. Все первое занятие она проспала. Я отказался от своих попыток разбудить ее.
К середине семестра я решил, что попробую использовать ее для демонстрации студентам. Я приказал ей выйти из глубокого транса, но прихватить с собой кое что из детских впечатлений. Мэри проснулась и сообщила, что единственное, что она помнит из детства, это рукава крылышками и бамбуковая роща. Что бы это значило, поинтересовался я, но она не могла объяснить. И сколько я ни старался, ничего кроме крылышек и рощи не добился.
Мэри повторно прошла курс в следующем семестре и снова погружалась в транс и спала на каждой лекции. Она прошла курс в третий раз. И я подумал: «Коль скоро мне не удалось от нее ничего добиться, попробую создать обстоятельства, в которых Мэри сможет нас научить весьма многому».
Я ей сказал: «Я хочу, чтобы ты погрузилась в глубокий глубокий транс». Но сначала объяснил, что человек живет интеллектуально, эмоционально и двига тельно. Я велел ей войти в глубокий транс, очень глубокий, и обнаружить какое нибудь переживание. «Такое переживание, которое тебе будет даже страшно постичь». Я предупредил ее, что это будет очень сильное переживание, но она сможет выделить его из прошлого опыта. «Ты не знаешь, что это такое, не осознаешь умом, просто ощути это чувством, одним лишь чувством».
Мэри проснулась, она сидела очень напряженно, вцепившись в подлокотники кресла. Ее лицо покрылось потом. Пот лил с нее ручьями, капая с носа и подбородка. Она побелела. «Что случилось, Мэри?» – спросил я. «Мне так страшно!» – воскликнула она. Она только повела глазами, но больше ни одна часть ее тела не шевельнулась, исключая органы речи, конечно. «Я ужасно боюсь, страшно боюсь!» Лицо у нее было бледное. Когда я спросил, может ли она взять меня за руку, она ответила: «Да». Когда я спросил, возьмет ли она меня за руку, она ответила: «Нет». «Почему?» – спросил я. «Мне так страшно!»
Я пригласил остальных студентов осмотреть Мэри и поговорить с ней. Некоторым стало плохо при виде ужаса, который она испытывала. А Мэри была в ужасе. Вся аудитория видела, как пот лил по ее белому как мел лицу, на котором двигались только глазные яблоки. Отвечая, она едва шевелила губами. Руки судорожно вцепились в ручки кресла. Дыхание было очень осторожным и очень замедленным.
Когда все в аудитории убедились, что Мэри вышла из транса эмоционально потрясенная, я сказал ей: «Вернись в состояние транса, в очень глубокий транс и проясни интеллектуальную сторону эмоции». Пробудившись, Мэри вытерла лицо и сказала: «Как хорошо, что все это случилось тридцать лет назад». Мы все, конечно, заинтересовались, что же произошло тридцать лет назад.
Мэри рассказала: "Мы жили в предгорье и рядом на склоне горы было ущелье, расселина. Мама всегда меня предостерегала: «Не подходи к уцелью». Как то утром я отправилась гулять и совсем забыла о маминых словах. Я не заметила, как дошла до ущелья, и увидела, что через него перекинута железная труба диаметром сантиметров сорок. Все мамины предостережения вылетели у меня из головы, и я подумала, вот было бы здорово переползти по трубе на другую сторону на четвереньках, не отрывая от трубы глаз.
Мне показалось, что я уже почти у цели. Тогда я подняла глаза, чтобы посмотреть, далеко ли я от противоположной стороны. И тогда я увидела, какое это глубокое ущелье. Страшно глубокое. А я находилась на середине. И я застыла от ужаса. С полчаса я не могла пошевельнуться и только думала, как же мне спастись. И, наконец, нашла выход. Очень осторожно, не отрывая глаз от трубы, я поползла назад, пока не почувствовала, что мои ноги коснулись твердой земли. Тогда я повернулась и бросилась бежать. Я спряталась в бамбуковой роще и долго не вылезала оттуда".
«А дальше что было, Мэри?»– спросил я ее. «Это все. Больше ничего», – ответила она. «Еще что то было», – сказал я. Мэри ответила: «Я не могу вспомнить.» «Продолжение послушаем на следующем занятии».
Придя на следующее занятие, Мэри залилась краской. "Мне прямо стыдно вам об этом рассказывать, – сказала она.– Когда после часу ночи я вернулась к себе в Флэгстафф, я пошла к маме, на другой конец городка, разбудила ее и рассказала, как я ползла по той трубе через ущелье, и что, верно, она меня отшлепает. Мама ответила: «Не шлепать же тебя за то, что ты проделала тридцать лет тому назад!»
Мэри добавила: «Я попыталась уснуть, но у меня всю ночь болел зад и до сих пор болит. Видно, мне очень хотелось, чтобы меня выпороли, а мама этого не сделала. Лучше бы она меня отлупила, а то зад болит».
«Еще что нибудь расскажешь, Мэри?» – спросил я. «Нет уж, хватит с меня больной задницы». «На следующем занятии расскажешь нам продолжение», – сказал я. «Довольно. Больше ничего не будет», – отрезала она. «Хорошо», – заметил я.
Придя на следующее занятие, Мэри заявила: «Зад у меня больше не болит, вот и все продолжение, что я хотела рассказать». «Нет, Мэри, ты можешь рассказать другую часть», – возразил я. Мэри ответила: «Я не помню никакой другой части».
Я сказал: «Я задам тебе вопрос, и тогда ты сможешь рассказать нам другую часть». «Какой еще вопрос?»– спросила Мэри. "Очень просто, – ответил я.
Как ты объяснила маме, что опоздала к обеду?" «А, этот! – ответила Мэри.– Да, я опоздала к обеду и рассказала маме, что меня захватила шайка разбойников и они заперли меня в огромной пещере с толстенной дубовой дверью и что я много часов подряд колотила руками в дверь. Я то знала, что руки у меня не разбиты в кровь, вот и пришлось прятать их под столом. Я надеялась, что мама поверит в мой рассказ. Отчаянно надеялась. Маму, казалось, лишь слегка позабавила моя история о заперших меня в пещере разбойниках».
Я спросил: «А еще что?» «Нет, теперь все», – ответила Мэри. «Хорошо, продолжение расскажешь на следующем занятии»,– сказал я. Мэри возразила: «Да нет больше никакого продолжения». «Есть», – ответил я.
Придя на следующее занятие, Мэри заявила: «Сколько я ни думала, у этой истории нет продолжения.» «Хорошо, – сказал я.– Я снова задам тебе вопрос. Скажи ка, Мэри, ты вернулась домой с парадного крыльца или черным ходом?» Мэри покраснела и ответила: «Я чувствовала, что очень провинилась, и пробралась в дом с заднего крыльца». Тут она выпрямилась и добавила: «Ой, я еще кое что вспомнила! Вскоре после моей выходки в ущелье у мамы был сердечный приступ и ее забрали в больницу, а там ее кровать отгородили бамбуковой ширмой. Я сидела у маминой кровати и понимала, что ей стало плохо с сердцем из за меня и в том, что мама чуть не умерла, виновата я. Какой виноватой я себя чувствовала! Ужасное, невероятное чувство вины. Может, именно поэтому я начала работать над своей докторской диссертацией, словно отчаянно пытаясь отыскать это глубоко запрятанное воспоминание».
Я спросил: «А что было дальше, Мэри?» «Ничего», – ответила она.
Явившись на следующее занятие, Мэри сказала: "Доктор Эриксон, есть еще одна часть этой истории. Когда я вернулась после занятий во Флэгстафф, я испытывала такую безмерную вину за мамин сердечный приступ, что просто должна была рассказать ей о моем раскаянии и о том, что я все позабыла – и об ущелье, и о трубе, и о том, как она выписалась из больницы. Было уже начало второго ночи, я отправилась к ней, разбудила ее и все ей рассказала. «Знаешь, Мэри, когда ты была маленькая, я часто тебя фотографировала. Давай поднимемся на чердак, там хранится большая картонная коробка с твоими фотографиями. Я все собираюсь составить из них альбом».
Так они и сделали. А вот фотография маленькой Мэри в платье с рукавчиками крылышками, стоящей возле той самой бамбуковой рощи. (Эриксон показывает фотографию Кэрол, та, рассмотрев, передает ее студентке слева.)
Если пациент усилием подавил какие то воспоминания, это не значит, что он обо всем забыл. Иногда лучше откопать эти подавленные воспоминания, эти жуткие воспоминания, дать выход чувствам, уму и моторике. Одними эмоциями историю не расскажешь. Если пробужден только разум – это словно прочитать чей то рассказ в книжке. Ну, а какие то телесные движения, вызванные воспоминанием, вообще ничего не говорят.
Вот так Мэри подарила мне эту фотографию. И прибавила: «Я стала заниматься психологией, чтобы попытаться выяснить, что меня гнетет в моих воспоминаниях. Меня не интересует психология как предмет. Я замужем и счастлива. У меня прекрасный муж, чудесный дом и славные детишки. И не нужна мне никакая степень». Так в течение тридцати лет – а Мэри было уже 37 – ею управляло вот это глубоко загнанное внутрь переживание.
Занимаясь психотерапией, не пытайтесь раскопать все сразу. Начинайте с того, что ближе к поверхности.
Однажды жена одного зубного врача попросила ввести ее в транс и вернуть в раннее детство. Я попросил: «Подскажите мне год или событие». «Пожалуй, вернемся к дню, когда мне исполнилось три года», – предложила она.
|
