|
Эриксон. Так вот, бессознательное гораздо мудрее, чем вы можете себе представить. (Меняет интонацию голоса.) Жарким летом ты страдаешь от страшной жажды, берешь напиток и знаешь, что он хорош. Ты узнаешь это еще задолго до того, как жидкость попадает в кровь. Если ты испытываешь жажду холодным зимним днем, ты берешь хороший напиток. И знаешь, что он хорош, задолго до того, как жидкость поглощается. Ты не подсчитываешь количество глотков, однако в летнем и зимнем напитке оно значительно различается.
Впервые приехав в Аризону, я попросил миссис Эриксон совсем не солить пищу. Потребность в соли в жаркой пустыне гораздо выше, чем в Мичигане. Мы позволяли детям солить свою пищу. Я подсчитывал, сколько раз они трясут солонкой — столько-то раз летом, столько-то раз зимой. Как маленькие дети могут знать, как им удовлетворять свою потребность в соли? Если в пище недостаточно соли, у нее ухудшается вкус.
Люди приезжают в Аризону из Миннесоты, Мичигана, Висконсина и из других местностей. Взрослые могут ужасно страдать от жары, потому что здесь они продолжают солить пищу так же, как они делали это на Востоке. В пустыне приходится увеличивать потребление соли. Я знал это. У меня было множество пациентов, которым мне приходилось говорить: “Идите и немного посолите свою пищу”.
Бессознательное знает, сколько нужно соли, сколько глотков воды, а сознанию ни черта об этом не известно.
Зейг. Летом глотков больше.
Эриксон. Больше жидкости. Видите ли, при 110 градусах (по Фаренгейту) вы обильно потеете, и жидкость испаряется немедленно благодаря влажности 11%, 10%, 8%, 13%. Если вы откидываетесь на спинку автомобильного кресла, то потеете. Однако вы распрямляетесь, и меньше чем через минуту ваша рубашка абсолютно суха. Это означает, что вам следует пить больше жидкости. Вы не можете перегрузить тело жидкостью, не истощив при этом запасы натрия. Поэтому вы просто увеличиваете потребление соли.
А как вы изменяете свое дыхание, когда сидите спокойно, а потом сжимаете кулаки? Вы действительно изменяете свое дыхание. А как насчет вашего кровяного давления? Так называемый детектор лжи сообщает это, когда с вами кто-то говорит. Ваше бессознательное извлекает эти знания из повторяющегося опыта.
Вы сидите в закрытой машине, мчитесь по шоссе, и вдруг в лобовое стекло врезается пчела. Вы понимаете, что она не попадет вам в лицо, однако невольно моргнете и отпрянете назад. Вы не можете это контролировать. Ваше бессознательное говорит: когда некий объект приближается к вам, вы смутно его различаете и быстро отклоняетесь в сторону.
Зейг. Верно.
Эриксон. И ваше бессознательное обусловлено вашими телесными нуждами.
Знаете, вчера я получил письмо от разведенной женщины. Она собирается выйти замуж за бывшего заключенного. Это один из моих успехов. Проблема до сих пор заключается в ее детях. Они не могут понять, почему этот мужчина не хочет произносить слово “пожалуйста”. Он вырос в семье, где это не было принято. Он провел много времени в тюрьме и в молодежном общежитии, где “пожалуйста” не услышишь. Лишь приказы. И вздрагиваешь. Он не знал этого слова довольно долго. Для него фраза “Передай масло” означает только “Передай масло”, а не: “Пожалуйста, передай масло”. Вот на таком языке он разговаривает с детьми, а те не могут понять, почему он не умеет произносить слово “пожалуйста”. Мы с миссис Эриксон обсуждали эту проблему сегодня утром. Мне надо повидаться с этими ребятишками и объяснить, что к чему.
У меня были сестры, старшая и младшая, которые сделали мое детство невыносимым. Они, бывало, брали что-нибудь из моих вещей и заставляли говорить: “Пожалуйста, ну, пожалуйста, ну, ну, пожалуйста”. Они заставляли меня говорить: “Ну, ну, ну, ну, ну — пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста”. Я вырос, ненавидя это слово. И мои дети удивлялись: “Почему бы папе не сказать “пожалуйста”?” Я обычно замечаю, когда мне следует это сделать, но практически никогда не говорю “пожалуйста”. Как бы то ни было, я вежлив, просто настроен против этого чертова слова. Но тон моего голоса вежлив, и это не слишком обижает людей.
Тон голоса этого бывшего заключенного весьма груб, поскольку другого он до сих пор не знал. Он пришел ко мне за советом. (Этот случай описан с некоторыми уточнениями в Zeig, 1980a.) Я дал ему хороший совет. В ответ он сказал: “Знаете, засуньте себе все это…” Так с людьми не разговаривают. Возвращаясь домой и пройдя 12 миль по 109-градусной жаре, он вернулся и спросил: “Что это вы мне такое сказали?” (Смеется.) Я повторил еще раз: “Вот помощь, которую я тебе предоставлю: на моем заднем дворе лежит матрас и одеяло. Там нависает край крыши, который защитит от любого дождя. Ты можешь подходить к задней двери; мы дадим тебе холодных бобов, которыми ты будешь питаться. На заднем дворе есть водопроводный кран, из которого ты можешь пить воду. Можешь остаться и обдумать, по плечу ли тебе пересилить себя и не стать алкоголиком. Если хочешь, чтобы я забрал у тебя ботинки, чтобы ты не сбежал, тебе придется попросить меня об этом”.
Он провел пять дней и пять ночей на заднем дворе. Потом он вышел и подыскал себе работу. Он вступил в Общество Анонимных Алкоголиков и ходит туда дважды в неделю. Он взял туда свою девушку. Они собираются пожениться в День Св. Валентина.
Обсуждая с женой, почему я так редко говорю слово “пожалуйста”, мы начали говорить о нашем сыне Роберте. Вам ведь приходилось с ним встречаться, не так ли?
Зейг. Мы с Рокси были в его доме, но не застали его.
Эриксон. Иногда Роберт проявляет бесцеремонность по отношению к своей семье. Почему? Он был самый благовоспитанный из всех восьми детей. Нежный, мягкий. Кроме того, он был замкнутым мальчиком. Роберт попал под грузовик, когда ему было семь. Я нашел его в Больнице Доброго Самаритянина. Я спросил: “Какие повреждения?” Доктора из реанимационного отделения сказали: “Два бедра сломаны, трещины в тазе, ушибы тела, треснутый череп, а также контузия. Мы еще не исследовали внутренние повреждения”. Я спросил: “Какой прогноз?” Они сказали: “Ну, если он проживет еще 48 часов, у него будет шанс выжить”.
Я вернулся домой, собрал всю семью и сказал: “Все мы знаем Роберта. Когда он что-то делает, он делает это хорошо. Все мы можем зависеть от того, насколько хорошо он это делает. С ним только что произошел несчастный случай. Оба бедра сломаны, таз треснул, он перенес контузию, внутренних повреждений нет. Если Роберт выдержит еще 48 часов, у него будет шанс жить. Мы поможем ему. Поэтому воистину невежливо плакать. Вы ничем не можете помочь. Идите и возвращайтесь к вашей обыденной работе. Невежливо не спать: мы будем выполнять свою работу, а Роберт — свою. Спокойно ложитесь спать”.
Мы легли спать, как если бы ничего не произошло. Это было действительно жуткое время для Роберта. Ему пришлось приложить неимоверные усилия, чтобы выжить. Когда он вернулся из больницы, то был страшно возбужден. Он находился в гипсе, и его ожидало устройство для растягивания. Санитар, устанавливающий это устройство, чуть не уронил его, когда Роберт сказал: “Я так счастлив, что у меня такие родители. Все другие дети видели, как их родители приходят к ним каждый день, и это заставляло их плакать. Потом они приходили вечером и опять вызывали у них слезы. По воскресеньям было совсем ужасно: дети ревели весь день напролет. А вы ни разу меня не навестили”. Я сказал: “Мы хотели, чтобы ты поправился. На самом деле мы действительно звонили в больницу и ходили в комнату для медсестер, смотрели оттуда сквозь стекло на тебя, но ты не мог нас видеть. И просили медсестер передавать тебе подарки”.
Во времена моей интернатуры, когда наступали приемные дни, я измерял пульс, кровяное давление и частоту дыхания пациентов до, во время и после посещений. Посетители могут неумышленно нарушить процесс выздоровления своих больных родственников.
Зейг. Значит, это самая важная…
Эриксон (перебивая). Самая важная вещь на свете. Когда мы с Бетти были в Чикаго, Кристи оставалась с друзьями. Она каталась на ослике. Ей было десять лет. Ослик подошел к апельсиновому дереву и сбросил ее наземь. Бетти сломала локоть. Друзья потащили ее к семейному доктору, который облился кровавым потом, потому что перед ним была дочь врача. Оказалось, что треснул сустав. Это была плохая трещина. Доктор проделал огромную работу по правильному фиксированию сустава и наложению гипса. Но доктор допустил большую ошибку. Он похлопал Кристи по плечу и сказал: “Не волнуйся, девочка, все будет хорошо”. Она воскликнула: “Конечно, будет! Это хороший локоть!”
Ну, так вот. Роберт был действительно подвергнут испытанию. Ему приходилось прилагать огромные усилия, и теперь это иногда проявляется в его отношениях с семьей. Его жена, Кэти, сейчас беременна, и он — самый озабоченный человек на свете. Он сходит с колеи от волнения.
Когда с Роберта сняли гипс, он лежал на койке. Вы не можете вообразить себе, что значит избавиться от гипса после того, как провел в нем с декабря по март. Он повернулся на бок, взглянул на пол и сказал: “Папа, ты знаешь, что до пола такое же расстояние, как и до потолка?” Пролежав на спине несколько месяцев, ты теряешь ориентацию в пространстве. Когда Роберт поглядел на пол, ему показалось, что он так же далек, как и потолок. Наконец он собрал все свое мужество и встал, чтобы пройти на кухню. Когда ты месяцами не ходишь, то теряешь множество физических ощущений, поэтому я ходил по комнате рядом с ним. Я знал, что должно было произойти. Первое: ты забываешь, как сгибать поясницу. Он согнулся дважды и тяжело упал на пол. Я сказал: “Не думаю, чтобы ты сильно повредил пол. Я полагаю, пол в порядке”.
Я все ждал, когда он осмелится сойти вниз по парадной лестнице. Сойти вниз по лестнице было страшно — все равно что прыгнуть в Большой Каньон. Итак, Роберт вышел на веранду и уселся на перила. Он взглянул на землю внизу и на пол веранды. Я промолчал. Я ощутил себя на его месте: мне предстояло спуститься по этим ступенькам.
В один прекрасный день он спустился по ступенькам, сел на свой трехколесный велосипед и поехал прокатиться. Я недоумевал, как он будет пересекать улицу и что мне делать. Он проехал по Третьей Авеню, посмотрел в обе стороны улицы, оценивая дорожное движение, посмотрел вдоль улицы, оценил движение по обеим сторонам и вернулся. Для него это была совершенно ужасная вещь, но он справился.
Был еще один момент. Мать привела его к дантисту. Кабинет располагался на втором этаже. Лестница была сделана из мелких планок, сквозь которые проглядывала земля внизу. Он поднялся на лестницу и сказал матери: “Иди вперед. Я встречу тебя в кабинете дантиста”. Роберт прошел весь путь самостоятельно. Могу заверить вас, что это был весьма страшный опыт. Он вышел из кабинета дантиста и сказал: “Мама, иди и садись в машину. Я встречу тебя на углу такой-то и такой-то улиц”. Он сам спустился по лестнице, заставляя себя двигаться нормально. Вы представляете себе, какой ужасный опыт и какой самоконтроль ему требовались?
Когда я был маленьким мальчиком, на ферме, в полутора милях от нашего дома, в лесу, повесился человек. Все соседние фермеры говорили, что там бродит его привидение. Они, бывало, делали крюк в три мили, лишь бы не ехать по шоссе через лес.
Меня страшно напугали мои приятели: “Если один и тот же сон приснится тебе три раза подряд, он сбудется”. Три ночи подряд мне снился тигр, пытающийся напасть на меня. Я действительно боялся, что однажды из темноты появится тигр. Когда я узнал об этом привидении, я дождался темной, ненастной ночи, медленно прошел по лесу полторы мили, потом повернулся и медленно пошел назад сквозь шелестящие листья и хлещущие ветки деревьев. Передо мной разбегались мелкие зверьки — скунсы, мыши и прочие. Я знал, что происходила борьба. После этого я никогда не испытывал такого ощущения страха.
Зейг. Вы говорили себе, что есть вещи, которые нужно сделать ради себя.
Эриксон (перебивая). …ради себя. Однако все это оставляет позади тебя всю напряженность.
Когда я работаю с пациентом, то, несомненно, напряжен. Это важно для пациента. В моей медицинской школе психиатрию преподавал хирург. В совершенно бессвязной манере он рассказывал о своем опыте хирурга. Он устраивал экзамен, принося две бутылки виски и стаканы и говоря: “Вот это и есть экзамен, ребята”.
Когда я начал преподавать на медицинском факульте в Мичигане, на своей первой лекции я сказал: “Все вы, студенты, знаете, что каждый профессор колледжа думает, что его курс самый важный. Это, конечно, нелепо. Не думаю, что мой курс так уж важен; я знаю, что он таков”. (Зейг и Эриксон смеются.)
Я действительно шокировал их, сказав: “Я знаю, что он таков”. Затем я дал им список книг для чтения. Потом те, которые действительно интересовались психиатрией, получили дополнительный список. По окончании первого семестра многие студенты подписали прошение, прося декана уволить меня с факультета. Декан рассказал мне об этом. Я заметил: “Мне это не нравится. Я серьезно отношусь к преподаванию”. Декан спросил: “Что я, по вашему мнению, должен сделать?” Тогда я сказал: “Отдайте мне это прошение. Я сам обо всем позабочусь”. Примерно шесть недель спустя, когда студенты действительно полюбили меня и мой курс, я вывесил прошение на доску перед началом занятий. Я не сказал о нем ни слова. Никто не задал ни одного вопроса. А что они могли сделать? (Смеется.)
Старшие курсы всегда разыгрывают пародии на своих выпускных празднествах. Было выбрано четыре профессора. Одного они ненавидели особенно рьяно. Разыгрывая пародию, студенты поставили на стол ночной горшок. Они гуськом проходили мимо него и говорили: “Доброе утро, доктор Х”. (Смеется.)
Еще там был доктор Рейчел, из интернатуры. Он обладал необычной способностью. Шесть студентов могли окружить его и одновременно задавать вопросы, и он отвечал на все шесть вопросов. Он слышал каждый из шести одновременно задаваемых вопросов. Конечно, он был включен в розыгрыш. Вопросы, задаваемые человеку, который его имитировал, были очень сложными и длинными. И он декламировал правильные ответы на эти искусные вопросы.
Или другой преподаватель — Пит Джасперс. Я участвовал в совете по введению в должность, экзаменовал претендента и поставил в его форму красное “Р”, отвергая кандидатуру. Претендентом оказался симпатичный, крепко сбитый молодой человек. Когда он проходил мимо кабины Джасперса, тот взглянул на него и увидел это красное “Р”. Он сказал: “Какой идиот отверг такого парня? Присаживайтесь”. Претендент присел. Джасперс очень внимательно проэкзаменовал его и вкатил ему второе красное “Р”, подошел к моей кабине и сказал: “Знаешь, я такой же идиот, как и ты”.
Джасперс проводил занятия по неврологии с моими врачами. Однажды он спросил Джо, очень способного парня: “Как правильно лечить…” и затем назвал сложную неврологическую болезнь. Джо выдал совершенно верное предписание. А Джасперс сказал: “Послушайте, яйцеголовый идиот, от какого чертова придурка вы получили эту дурную информацию?” Джо сказал: “Прочитал в одной статье”. И назвал статью, опубликованную доктором Питером Джасперсом. Джасперс ответил: “С тех времен я кое-чему научился”. (Смеется.) Идеальный ответ. Его всегда включали в розыгрыши.
Студенты изображали и меня. У меня был огромный пурпурный галстук-бабочка и пара манускриптов подмышкой. Они представили, как я делаю свое знаменитое заявление: “У меня есть минимальный список литературы для класса”. Потом развернули свиток длиной примерно в 20 фунтов. “А для тех, кто слегка интересуется психиатрией…” Потом развернули еще один свиток. “А для тех, кто определенно интересуется психиатрией…” Тут в их руках оказался и третий свиток. (Смеется.) В первом списке было 40 книг, во втором — 20, и примерно 50 — в третьем.
Далее Эриксон рассказывает историю Энн (приводится в Rosen, 1982a). Она была одной из лучших студенток, но имела один недостаток: хронически опаздывала. Люди в медицинской школе недоумевали, как к этому отнесется Эриксон. В первый день записи в класс Эриксона, когда она опоздала, он бросил ей “селям”. Преподаватели, студенты и весь персонал провели весь этот день, приветствуя Энн “селямом”. После этого она стала пунктуальной.
Эриксон просто “отдал дань”, и все же это воздействие изменило поведение Энн, тогда как другие потерпели неудачу.
Зейг. Позвольте задать вопрос. У вас исключительная способность подмечать минимальные сигналы в словах и движениях других людей. Мне бы хотелось развить некоторые из этих навыков в себе. Не могли бы вы мне подсказать?
Эриксон. Как только вы производите наблюдение, фиксируйте его на бумаге и проставьте дату. Спрячьте подальше. Когда у вас появится позитивное или негативное подтверждение, вернитесь и перечитайте ваше начальное наблюдение. Если вы говорите себе: “Я думаю, что у этой девушки роман”, запишите эту догадку. Возможно, через три месяца вы найдете подтверждение тому, что у нее роман. Вы не сможете вспомнить, что дословно записали: “У нее любовный роман”. Вы могли записать: “Думаю, она увлечена” или “Думаю, что она влюбилась”. Вы не помните, что писали три месяца тому назад, поэтому идете к столу и просматриваете свою запись. Таким образом вы учитесь различать верные наблюдения.
Зейг. Понятно.
Эриксон. И вы сможете узнать очень многое. Месяцы спустя вы обнаруживаете нечто и говорите себе: “Ох ты, я заметил это еще несколько месяцев тому назад”. Тем не менее, этого может и не случиться. Может, да, а может — нет. Может быть, вы думали о чем-то еще. Потому что просто не можете помнить, в чем состояло ваше наблюдение на прошлой неделе. Но если вы его записываете, то проверяете свою способность.
Далее Эриксон излагает случай (описанный в Rosen, 1982a), когда он поставил диагноз пациенту-трансвеститу, заметив, что тот, стряхивая нитку со своего рукава, не “изгибал свой локоть” так, как это обычно делают женщины.
Эриксон. К тому времени, когда моим дочерям исполнилось 11—12 лет, я уже знал, какой размер груди будет у них, когда они вырастут. Потому что человеческое тело делает заготовки на будущее, основательные заготовки. В течение двух недель после зачатия происходит значительное изменение содержания кальция в костях скелета. Этот зародыш обладает почти микроскопическим размером, однако тело знает, что происходит.
Одной из моих дочерей в предподростковом возрасте пришлось протянуть руку, чтобы достать что-то с радиоприемника. Я увидел, как ее локоть описывает дугу. Я попросил миссис Эриксон понаблюдать за нашей дочерью, когда та принимает ванну, и посмотреть, нет ли каких-то изменений в сосках дочери. Бетти сказала мне: “Как раз начинается раскрытие сосков”.
Я подумал, что мне следует предупредить ее, что у нее будет миниатюрная грудь: локоть описывал небольшую дугу. Я сказал дочери, что иметь миниатюрную грудь весьма приятно. Когда ты вырастешь, она не будет свисать до колен. Никогда не придется закидывать грудь себе за спину, чтобы вымыть грудную клетку.
А потом как-то раз я сказал, что должен извиниться перед ней. Если она выйдет замуж и будет кормить ребенка грудью, ее груди приобретут средний размер и сожмутся до миниатюрного, когда она отнимет ребенка от груди. Она работала приходящей няней, и я видел, что ее локоть отходит уже гораздо шире. Теперь дочь вскормила собственных детей. У нее миниатюрная грудь, и я предвидел это, когда ей было десять лет. А когда ей было двенадцать, я знал, что у нее будет грудь среднего размера, если она забеременеет, а затем грудь сожмется. И теперь она верит мне, если я рассказываю ей что-то из области анатомии или физиологии.
Зейг. Бьюсь об заклад.
Эриксон. А многие ли наблюдают за тем, как люди ходят? Двигают руками, ладонями, локтями?
Я вспоминаю, как на призывном пункте собралась куча призывников. Они запрудили все пространство вокруг кабин, что весьма затрудняло психиатрическое исследование. Никто из призывников не хотел, чтобы его подслушивали. Я сказал: “Хорошо, ребята, постройтесь в одну линию”. Один из них уныло поплелся в конец. Я пригласил его: “Водитель автобуса, заходите”. И парень вошел. Он спросил: “Откуда вы узнали, что я был водителем автобуса?” Я объяснил: “Сколько раз вам приходилось кричать: “Проходите назад! Проходите назад! Проходите назад!” (Смеется.) Он улыбнулся: “Я так долго это кричал, но никто не слушал. Когда вы сказали, чтобы все построились, мне захотелось именно этого”. Это просто здравый рассудок.
Я работал в медицинской школе, проводя психологические освидетельствования заключенных исправительных и пенитенциарных заведений Висконсина, в том числе и заключенных исправительного дома округа Милуоки. О преступлении мне известно многое. В течение четырнадцати лет я был консультантом при суде в Детройте. Вот почему я знал, как разговаривать с Питом: “Тебе нужна помощь. Ты — алкоголик. Ты — бывший зек. Ты работал ради выпивки, клянча еду и кров у своей женщины. Она слегла от этого, и ты бросил ее. Теперь ты просишь помощи. У меня на заднем дворе есть матрас. Оставайся там столько, сколько потребуется. Я дам тебе одеяло. Там есть еще водопроводный кран, ты сможешь получить холодные бобы”. “Знаете, куда вы все это можете засунуть?” — ответил он и ушел. Он прошел много миль по палящему солнцу к своей женщине, а она сказала: “Убирайся. Я устала от тебя”. И вот он вернулся ко мне.
Однажды в мой офис в Мичигане вошел человек. (Сравните толкование этого случая со знаменитой версией, описанной в Wilk, 1985.) Он сказал: “Мне 42 года. Мне принадлежит много рекордов в авиации. Я стал пить с 12 лет и только что вышел из трехмесячного запоя”. Я спросил: “Чем вы занимались до этого?” — “Знаете, я только что протрезвел после очередного трехмесячного запоя. И пришел к вам, потому что вы — скандинав. Я — тоже. А один скверхед* может откровенно говорить с другим скверхедом. Скверхеды понимают скверхедов”.
(Обращаясь к Зейгу.) Вам известно это выражение? “Эриксон” значит скверхед. Скандинав — это “скверхед ”.
Я сказал: “Хорошо. Значит, вы были алкоголиком в течение тридцати лет и вам принадлежит несколько авиационных рекордов?” Он ответил: “Да, я — 22-й член Катерпиллер-Клуба (“Клуба гусениц”)”.
(Обращаясь к Зейгу.) Вы знаете, что это такое? Это когда вы находитесь в кабине самолета и предлагаете бортинженеру катапультироваться. Когда он совершает катапультирование, катапультируетесь и вы. И если вы выживаете, то становитесь членом Катерпиллер-Клуба. Это было в его юности, когда ему еще не было и двадцати.
Мужчина сказал: “У меня есть альбом с газетными вырезками, там все истории моих авиационных рекордов”. Я просмотрел их. Во время Второй мировой войны он был другом генерала Хэпа Арнольда в американских ВВС. Он летал в то же время, что и Хэп Арнольд. Он совершил один из первых межконтинентальных перелетов. Я не знаю, сколько состязаний он выиграл. А теперь жил за счет своих родителей, выходя из трехмесячного запоя, которому предшествовал другой трехмесячный запой.
Я заявил: “Во-первых, это не ваш альбом с вырезками. Вы просто заурядный пьянчуга и паразитируете на хороших людях, на хороших родителях и хорошей жене. Вы — бездельник: попрошайничаете, крадете и объявляете себя владельцем этого альбома. Человек, который устанавливал эти рекорды, был человеком, а вы определенно не человек”. Через пару часов я дал ему шанс рассказать о том, что он собой представляет.
Я спросил его, как он обычно напивается, поскольку у алкоголиков есть определенная модель поведения. Он объяснил: “Я заказываю две кружки пива — по одной в каждую руку. Опрокидываю кружки в глотку и потом посылаю вдогонку виски”. Эриксон сказал: “Выходите отсюда и — если вы еще мужчина — садитесь в свою машину. Поезжайте по Ливернуа-Авеню. Остановитесь у Миддл-Белт. Зайдите в таверну Миллстадт. Закажите две кружки пива”. Он был вне себя от ярости. То, что я сказал, было страшно неприятно. Он покинул мой офис и грохнулся на лестнице.
Позже он рассказал, что остановился у таверны, заказал две кружки пива и взял их в руки. И внезапно осознал: “Я делаю в точности то, что велел мне этот сукин сын”. Он рассказывал: “И вот, я их поставил на стол и с тех пор не выпил ни глотка. Даже то пиво не выпил. Я заплатил за него и просто вышел”. Я ответил: “И что, теперь над вами засиял ореол? Вы так считаете? Вы же плутовали и дурачились целую неделю!” Он удивился: “Откуда вы это знаете?” Я объяснил: “Просто хорошо знаю алкоголиков”. Затем я действительно сказал ему, что он собой представляет. И был прав. Все это произошло 26 сентября 1942 года.
В тот же день он отправился в центр Детройта и записался в спортивный зал. Он работал там каждый день, возвращая свою великолепную физическую форму. В ноябре его восстановили в ВВС, однако к полетам не допустили. Он был в чине капитана и хороший вояка. Он, бывало, звонил мне с авиабазы и говорил: “Я слабею”. Однажды он позвонил и сказал: “У меня тут бутылка рома, что мне с ней делать?” Я сказал: “Приносите ее ко мне. Я приготовлю бокалы и лед. Выпьем ее вместе”. Он пришел. Я поставил два бокала со льдом. Наполнил бокалы. Начал пить. Он воскликнул: “Ты, чертов мерзкий сукин сын! Ты будешь со мной напиваться!” Я спросил: “Разве не для этого предназначена бутылка рома?” Он бросил: “Пошел ты к черту!” и ушел.
В следующий раз он пришел и заявил: “Вы сказали мне, что каждый раз, когда я захочу пойти и выпить, вы пойдете со мной. Итак, моя машина у подъезда”. Я согласился: “Прекрасно”. Позвал Бетти и сказал ей, чтобы она не ждала меня и не беспокоилась. Я спросил: “Какой бар?” Он объяснил. Я сказал: “Прекрасно”. Это было в Восточном Дерборне. Мы спокойно ехали в машине — две мили, три, четыре. Болтали о каких-то обыденных вещах.
В конце концов, он воскликнул: “Ты, сукин сын, ты это имел в виду, когда говорил, что поедешь со мной бар и напьешься?” Я сказал: “Да. Думаю, что смогу перепить тебя. Как бы то ни было, мы это выясним”. Он пробормотал: “Черт тебя побери. Черт побери. Черт побери. Ты не будешь это выяснять”. Повернул машину, и мы поехали домой.
Ему присвоили звание майора. Однажды вечером он пришел ко мне, поприветствовал меня: “Добрый вечер”. А я ответил: “Добрый вечер, майор”. Он улыбнулся: “Я проиграл пари. Я бился об заклад, что вы не заметите этого сразу”.
Обычно он приглашал нас в городской офицерский клуб. Всегда заказывал хорошую порцию выпивки для нас с Бетти. Для себя — апельсиновый сок или молоко. Его снова допустили к полетам и послали в Пентагон — специальным пилотом для чиновников и конгрессменов.
Частенько он звонил мне из Вашингтона и говорил: “Мне нужно услышать ваш голос”. И мы болтали о разнообразных вещах. Проходила неделя или три недели, прежде чем он звонил мне снова. Последний раз он выпил 26 сентября 1942 года. Он приехал к нам в гости в 63-м, с женой и ребенком. Повел нас поужинать, заказал выпивку для Бетти и для меня. Сам не выпил ни капли.
Помните? Он вошел и сказал: “Я такой же скверхед, как и вы”. Он (кстати, его звали Боб) хотел, чтобы я говорил с ним откровенно. Я могу говорить откровенно. И обещал ему, что напьюсь с ним, как только ему захочется напиться. Пытаясь вовлечь меня в это, он струсил. Всю дорогу назад домой я смеялся над его трусостью. Я не хвалил его, я издевался.
Однажды, когда Хэп Арнольд вернулся из Европы, он вместе с ним и с другими высокопоставленными лицами нанесли визит в офицерский клуб. Боба попросили к телефону. В его отсутствие Хэп Арнольд налил спиртного в кока-колу. Боб вернулся и, ничего не подозревая, глотнул этой кока-колы. Хэп Арнольд был генералом, но Боб повернулся к Хэпу Арнольду и бросил ему в лицо: “Ты, вшивый сукин сын!” Он действительно взорвался. И Хэп Арнольд понял, что сделал нечто абсолютно непростительное. Непозволительно делать “ерш” из напитка завязавшего алкоголика. Хэп Арнольд извинился. Вообще-то, генералов не следует обзывать. (Смеется.) Однако Хэп Арнольд был достойным человеком и не боялся смотреть правде в лицо. С подчиненными в армии можно делать что угодно, но нельзя нарушать их естественных прав. Даже генерал Паттон понял, что нельзя оскорблять Частное и перед Частным следует извиняться. Подмешать спиртное в бокал завязавшего алкоголика — это, возможно, еще хуже, чем оскорбить Частное. После того, как Боб разобрался с Хэпом Арнольдом, он взял перекись водорода и прополоскал рот. Потом вычистил зубы. Это было ужасно.
У него произошел один неприятный эпизод, когда он уехал в Пентагон из Детройта. Эскадрилья устраивала в его честь прощальный банкет, к которому приготовили пирог, пропитанный ромом. Боб взял один кусок, распознал запах рома, и его стошнило. Позже он мне рассказывал: “Я чертову уйму времени чистил зубы и полоскал рот, чтобы уничтожить этот вкус во рту”.
Если бы я использовал относительно ортодоксальный метод лечения алкоголика, к чему бы я пришел? Вы встречаетесь с пациентом на его уровне, используете язык, который они понимают, и не боитесь этого.
Нередко встречаются пациенты, которым требуется особый язык. Но они не берутся говорить об этом сами. Это делаете вы. Вспоминаю пациентку больницы штата, которую постоянно тошнило. Всегда тошнило. Управляющий сказал: “Голоданием она хочет довести себя до смерти, хотя ее кормят через трубку. Вы можете что-то сделать?” Я спросил: “Небеса — это предел?” Он ответил: “Небеса — это предел”.
Я пошел и сказал женщине, что намерен кормить ее через трубку, а если понадобится, накормлю через трубку и во второй раз. Мое намерение состояло в том, что первое кормление через трубку научит ее удерживать пищу в желудке. Я посадил пациентку в кресло и ограничил в движениях. Она чувствовала себя абсолютно удобно. Руки были пристегнуты к ручкам кресла, а нянечка держала перед ней миску, предназначенную для рвоты. Через трубку я залил питательную смесь. Ее вырвало. Я снова залил в трубку то, что находилось в миске. Она исторгла лишь часть этой смеси. Я залил трубку снова. Больше ее не рвало.
Зейг. Бьюсь об заклад.
Эриксон. Нянечки чертовски от меня устали. Они действительно хотели, чтобы меня уволили. Я предпочитал их ярость смерти пациентки. Я использовал простой способ.
Последний случай, который Эриксон обсуждал в тот день, был случаем Герберта, госпитализированного шизофреника, при лечении которого Эриксон использовал стратегические задания с тем, чтобы тот осознал и преодолел свои заблуждения. Так как этот случай подробно описан в Haley (1973) и Rosen (1982а), здесь он не приводится.
Комментарий
Хочу поделиться своими впечатлениями от прочтения стенографической записи моих встреч с Эриксоном. Это были весьма трогательные личные впечатления, а также профессиональные впечатления, не утратившие ни капли увлекательности с тех пор, как я впервые встретился с Эриксоном 12 лет тому назад. Сначала остановлюсь на некоторых субъективных впечатлениях.
Основная причина, по которой я пришел к Эриксону, состояла в том, что я хотел стать его учеником. Прочие причины не были конкретно сформулированы в моей голове. Тем не менее, хотя это не было заявлено, Эриксон явно работал на то, чтобы повлиять на меня на личностном уровне. Я не представлял ему своих проблем и не просил о помощи — некоторые из своих проблем я даже не воспринимал. Эриксон улавливал сферы моих личных затруднений и постоянно помогал мне их преодолевать. Я был польщен, что он пытался помочь мне преодолеть те блоки, которые ограничивали бы меня как личность и как практика.
На второй день моего визита я наблюдал его борьбу по перемещению тела из инвалидной коляски в рабочее кресло. Потом он начал говорить, преодолевая несомненную боль. Он пытался научить меня быть более эффективным как личность и как терапевт. Помню, как я был тронут тем, что он самоотверженно тратил на меня свою ограниченную энергию.
Ни одна из встреченных мной значительных фигур не оказывала такого трогательного воздействия. В Эриксоне было что-то необычное. Возможно, его значительное влияние обусловливалось его острой чувствительностью, уважением к человеку, интенсивностью, живостью воображения, уникальностью и joie de vivre* перед лицом невзгод. Я видел, как он борется за то, чтобы выявить в себе лучшее, и это вдохновляло меня на то же самое.
В ходе бесед я старался выделять модели поведения и сознательно комментировать метод Эриксона. Тем не менее, иногда я разрушал его процесс. Он держал в уме свои цели и работал, не слишком нуждаясь в моих репликах. Я испытал удивление (и даже небольшое облегчение) от того, что его техника активна и от меня требовалось очень мало. Тем не менее, я не был пассивен. В ходе бесед я был вынужден обрабатывать, осмысливать то, что делает Эриксон, и именно мои усилия придавали энергию изменениям.
Теперь, будучи более опытным терапевтом, к тому же умудренным дополнительным изучением методов Эриксона, я провел тщательные исследования его техник на профессиональном уровне. Я бы выделил одну специфическую технику: некоторые из рассказов Эриксона убаюкивали меня. Казалось, что Эриксон “вкрапливал” внушения, пользуясь тем, что я находился в отзывчивом состоянии. Эта техника “намеренной неуместности”, убаюкивающая сознание, заслуживает более детального изучения.
Кроме того, Эриксон пытался помочь мне глубже изучить гипноз как на личном, так и на профессиональном уровнях. В наведениях транса (в отношении меня) он использовал только натуралистические техники. Формального наведения не было; в нем не было нужды. Фактически, в то время я, вероятно, был бы напуган формальным гипнозом и воспротивился бы ему. Похоже, что Эриксон использовал верную технику и тем самым повышал мою отзывчивость.
Эта стенографическая запись показывает Эриксона как учителя и терапевта. Поскольку здесь представлен полный текст, по нему можно изучать процесс Эриксона. Очень часто авторы анализируют мгновенные воздействия Эриксона. Но его эффективность коренилась в использовании динамического, длительного процесса. Однако совершенствование понимания процесса эриксоновской терапии не входит в задачи настоящего издания.
Приложение 1
История моей жизни
Диана Чоу
|
