|
Мы рассмотрели фантазии о женской неполноценности на основе исторических изменений сознания. Рассуждения о неполноценности нами были отмечены, но где же изменение сознания? Это воззрение на женскую неполноценность, основанное на той или иной физиологической аргументации, оно неуклонно прослеживается от древности до психоанализа. История, очевидно, не изменяет структуры архетипа. Изменения произошли лишь в деталях; суть аргументации остается прежней. Даже в тех случаях, когда символическое женское превосходство подтверждается физиологическими данными, вспоминаются овисты, которые считали все эмбрионы порождением небольших эмбрионов, находящихся в неоплодотворенных яйцах, и рассматривали роль мужчин в воспроизведении потомства как вспомогательную*. (Needham. Chemical Embryology. I. 200. Вспомогательная роль мужского в производстве потомства была разъяснена следующим образом: мужское лишь открывало проход; мужское действовало как точка притяжения яиц из женского хранилища (Meyer. The Rise of Embriology. P. 163 — сообщение о дискуссии, состоявшейся в Королевском обществе в 1672 г.); мужское обеспечивало жидкую среду для омывания яйцеклетки (Spallanzani); своим жизненным движением мужское семя лишь мешало коагуляции; мужское семя было пригодно только для ферментации и т.д. Суть состоит в том, что полемика по поводу дисбаланса конъюнкции приводит исследователей к рассмотрению либо яйцеклетки, либо спермы. Разногласие в сознании наблюдателей отражается в разногласии между теориями и их непреклонными защитниками).
Здесь мы имеем дело с энантиодромией, поразительно односторонним повторением одной и той же неспособности представить себе coniunctio как необходимость для порождения нового индивида. Еще в XIX в. мужчины не могли смириться с тем, что для возникновения эмбриона необходимо соединение яйцеклетки и спермы.
Эмпирики сказали бы, что мужчины не могли признать это соединение потому, что они не могли его видеть; друтие поставили бы недостаток зрения на второе место после смутности внутреннего, архетипического видения, ПОСКОЛЬКУ в алхимических экспериментах, которые проходили параллельно с научными, coninnctio представлялось как фундаментальная предпосылка зачатия гомункулоса и рождения нового существа. Алхимия, очевидно, была знакома с другой структурой сознания. В алхимии сознание сначала соединяется с материей; они переплетаются друг с другом, так что бисексуальность coniunctio присутствует в процессе в неявном виде. В науке сознание познает материю, поводя пограничную линию между собой и материальным. В науке женственность материи невозможно по-настоящему познать, так что метод опровергает себя. Наука не могла видеть те вещи, которые видела алхимия, несмотря на своеобразие алхимической оснастки, мешанину концептуальных определений и частный характер ее результатов. Все выглядит так, словно науке запрещает рассматривать равенство полов тот вид сознания, который необходим для научной работы, особенно для наблюдений за женским началом и всем тем, что наука считает женским.
Но моя цель не состоит в том, чтобы указывать пальцем на прошлое и бранить его за ошибки. Они были описаны историками: недостаточность теории, концептуальных знаний, методики, метода наблюдений. Однако эти ошибки имеют также и неисторический источник — смешение наблюдения и фантазии, при котором наблюдатель теряет из вида структуру своего сознания и фантазий, порождаемых им. Тогда возникают ошибки, но не по причине несостоятельности науки, а по причине несостоятельности психологии. Таким образом, мы пытаемся здесь понять эти ошибки на психологическом или архетипическом уровне.
С психологической точки зрения существуют две постоянно повторяющиеся ошибки: фантазия «вначале Адам, а потом Ева», которая превращает каждое исследование, сопоставляющее морфологию мужского и женского тела, в женоненавистническое обоснование женской неполноценности; и аполлоновская фантазия с ее сдержанным отношением к материальности — фантазия, которая в продолжение жизни отвергает роль женщины. В сжатом виде первую фантазию можно выразить в терминологии Окена (и Фрейда): «В идеале каждый ребенок должен быть мальчиком». Вторая фантазия проистекает из высказывания самого Аполлона: «Может существовать отец без матери». Разве первая фантазия не предполагает дисбаланса coniunctio и разве вторая фантазия — аполлоновская — не влечет за собой неполноценность женского? Если противоположности не воспринимаются как некоторая симметрия, как не только независимые и отличные друг от друга, но и необходимые друг другу, тогда имеет место дисбаланс coniunctio. Женская неполноценность поддерживает этот дисбаланс. Дисбаланс привел к возникновению той разновидности coniunctio, которая в алхимии называется monstrum: диспропорции нашего современного сознания, взгляд на женское как неполноценное, будь то женский компонент психики или тела; он также привел в психиатрии к возникновению потребности развивать неполноценную и слабую женственность. Представление о женской неполноценности не изменилось, так как оно сохраняется в мужской психике. Теории женского тела преимущественно базируются на наблюдениях и фантазиях мужчин. Эти теории есть формулировки мужского сознания, столкнувшегося со своей сексуальной противоположностью. Неудивительно, что архетипические уровни бессознательного вмешиваются в процесс построения теорий. Следует учитывать, что экспериментальные данные анатомии, как и других наук, собираются главным образом мужчинами и составляют часть их философии. Нам почти ничего не известно о том, как женское сознание или сознание с интегрированным женским аспектом оценивает эти данные* (В той области медицины, которую мы до сих пор рассматривали, существует несколько замечательных исключений. В конце XVI в. Луиза Олива Сабуко, женщина-врач из Толедо, использовала анатомию в качестве философской арены для сражения с нехристианскими взглядами Галена и арабов Другой типичной фигурой — врачом и «истеричкой» — является Хильдегард из Бингена. Она показывает, что могла бы сделать для нашей области исследования более развитая фантазия, так как, по ее мнению, в зачатии принимают участие три силы: женская, мужская и божественная (Liber Scivias; см.: Singer С. The Visions of Hildegard of Bingen //From Magic to Science. New York, Dover,195 . Как ни странно, многие из сочинений, использованных мною в процессе подготовки этого обзора, были написаны женщинами: это Эрна Лески, Ильза Байт, Джейн Оп-пенгеймер, Вильма Фриш, Лизелот Буххайм, К.Ф. Ландер, Эстер Фишер-Хомбергер, которые первыми указали мне, что большую часть исторических исследований по истерии проводят женщины. Работа Элизабет Гаскин (GaskingElizabeth. Investigations into Generation. 1651-1828. Baltimore, 1966) слишком поздно привлекла мое внимание, чтобы включить ее сюда. На самом деле проблема состоит не в том, кто осуществляет исследование — мужчина или женщина, а в том, отводит ли сознание исследователя подобающее место аспектам, которые называются «женские». Примером тех случаев, когда дело ««обстоит подобным образом, может служить работа Вирджинии Джонсон, соавтора У. Мастере по книге «Human Sexual Response». Акцентирование женского оргазма и «свободы» женщин, реализуемой через контрацепцию и аборты, составляет способ выражения догмы женской неполноценности в данный момент: прототипом свободной и здоровой сексуальности служит мужчина; благодаря технологии оргазма, легализации абортов, совершенствованию пероральных противозачаточных средств женщины могут более соответствовать мужским сексуальным схемам).
Даже определение того, что составляет соответствующие данные, сами задаваемые вопросы, сам способ, с помощью которой глаз смотрит через микроскоп, — все это достигается тем специфическим сознанием, которое мы называем научным, западным, современным и которое является давно отточенным орудием мужского ума, отвергнувшего часть своей собственной субстанции, называя ее «Евой», «женской», «неполноценной». Мы назвали это сознание аполлоновским, ибо оно, подобно самому Аполлону, принадлежит юности, убивает на расстоянии (эта дистанцированность убивает) и, придерживаясь научной объективности, никогда не соединяется или не «сочетается браком» со своим материалом. Эта структура сознания отчужденно относится к женскому, под ней на передний план выступает «ужасная сторона телесного человека» с его животными страстями, инстинктивной природой и «материей» вообще. Аполлоновская фантазия, однако, не является исключительно мужским достоянием, относящимся только к тому, что думают мужчины и что они делают. Как архетипическая структура она не зависит от пола человека, через которого она действует, так что интеграция женского затрагивает не только мужчин, но и женщин. Более того, поскольку аполлоновская структура архетипична, интеграция женского в эту структуру составляет архетипическую проблему, выходящую за пределы личных нужд и личного развития. Мы говорим о виде сознания и ограничениях, налагаемых на это сознание его архетипической структурой. Наши фантазии и определяемое ими восприятие не могут измениться, пока не изменится эта структура.
Она порождает теории человеческого тела как части философии, гарантирующей превосходство мужского сознания и неполноценность любой противоположности, с которой оно соединяется. Из этой дилеммы невозможно найти выход до тех пор, пока яхвическая или аполлоновская структура будет формировать не только научную мысль, но и само понятие сознания. Этот вид сознания, сколь бы далеко оно ни продвинулось и сколь бы последовательно оно ни приняло факт Успения Богородицы, вместе со всеми своими андрогинными выводами вряд ли способно создать картину единообразного мира и вызвать новое примирение противоположностей, с упования на которое мы начали наше исследование. Для этого вида сознания возвышение женского принципа и психическое признание женских физических качеств структурно невозможны; в силу своей архетипической основы оно вынуждено из века в век повторять одни и те же женоненавистнические воззрения. Повторяющееся женоненавистничество необходимо представить вместе с научным обоснованием, так как позитивизм научного подхода сформировался под влиянием Аполлона. Мужское представление о женской неполноценности и дисбаланс coniunctio во всех сферах деятельности будут существовать до тех пор, пока структура самого сознания и то, что мы рассматриваем как «сознательное», не превратятся в иное архетипическое видение или форму бытия-в-мире. Мы будем бесконечно повторять и беспомощно подтверждать с возрастающей утонченностью научного наблюдения наши женоненавистнические фантазии о союзе мужского и женского, пока будет действовать мужское Weltanschauung*(мировоззрение нем.), пока Мария будет возвращаться к Еве и Ева к Адаму, пока Мария будет занимать со своим телом и в пределах мужского тела место в самом сознании, отталкивая бездонное и единственно страстное, пока coniunctioбудет воздействовать на само сознание, пока иная архетипическая структура или космос будут формировать наш взгляд на вещи и наше видение того, что означает «сознавать» иной дух.
ИСТЕРИЯ
Прежде чем продолжить рассмотрение проблемы сознания, нам придется ненадолго остановиться на проблеме истерии. Как мы скоро увидим, она имеет важное значение для нашей темы.
Фрейд и Брейер начинали с истерии. Психоанализ начинался как лечение истерии. Открытие бессознательного и аутентификация истерии взаимозависимы и теоретически, и исторически. Отметим, что истерия, столь долго считавшаяся исключительно женской болезнью, составляет условие, которое привело к возникновению анализа. Следует обратить внимание и на существующее по сей день своеобразное сочетание женщин, истерии, сексуальной фантазии и анализа: доминирование женщин в анализе; женщина как доминирующий источник материала для «истории болезни»; аналитик и его «отслеживание» женщин; сексуальные фантазии как предполагаемая причина истерии; фантазии переноса как предполагаемая причина возникновения психоанализа* (во всех своих работах Пьер Жане возражал против идеи базирования истерии на ее сексуально-эротических феноменах; по его мнению, они не этиологичны с Шарко и Фрейдом является главным автором работ по истерии. Он предпринял попытку освободить истерию от мизогении (женоненавистничества), отводя ей менее значимую, симптоматическую роль (тогда как Фрейд выдвигал ее на передний план). Тем не менее поскольку Жане рассматривал истерию как abaisse-ment du niveau menial (снижение умственного или ментального уровня), он далее стал рассматривать ее как неполноценность функционирования, хотя и не как специфически женскую неполноценность. Юнг заимствовал у Жане ряд идей и нередко особо ссылался на понятие abaissement du niveau menial (снижение ментального уровня) и неполноценную часть функции. В этих состояниях ума, иногда называемых истерическими, имеет место мистическое соучастие с окружением и коллективным бессознательным. К сожалению, в том виде юнгианского анализа, который теперь широко практикуется, abaissement (снижение) и неполноценность ассоциируются с красным фрагментом архе-типического спектра — с эмоцией, общественной и физической жизнью; поэтому неполноценный аспект функции считается неполноценным и в ценностном смысле). Какой архетип лежит в ос нове истерии? Какое Wellanschauutung какой сверхчеловеческой силы проявлялось в конце прошлого века в событиях, называвшихся рассеянностью и трансом, arc de cercle*(драматическое изгибание франц.), религиозным эротизмом, трансформациями психического в тело — событиях, которые внезапно появлялись и столь же внезапно исчезали? (Даже египтяне считали истерию женским недомоганием.)Как сказал Фрейд в некрологе о Шарко:
«Это самое загадочное из всех нервных заболеваний (до сих пор не найдена приемлемая точка зрения, с которой врачи могли бы рассматривать его) приобрело в то время дурную репутацию, которая распространилась на врачей, лечивших этот невроз. Согласно общему мнению, при истерии могло произойти все что угодно; истерикам абсолютно не верили. В первую очередь, работа Шарко вернула субъекту чувство до стоинства; постепенно люди отказались от насмешливого отношения, на которое могла рассчитывать истеричка, рассказывая свою историю; она перестала быть симулянткой»* (менее благоприятный отзыв о Шарко дал другой его ученик)
Что же происходило? «Болезненный аффект, плач визг, несвязная речь»,— как говорит Фрейд.
Слово «истерия» впервые появляется в трактате Гиппократа «О болезнях женщин». В письме Демокрита, адресованном «Гиппократу», которое цитировалось еще в XVII в. Сайденхэмом в знак сочувствия к аналогичной неприятности, матка объявляется «причиной 600 бед и неисчислимых страданий»** (в корне слова hyster, как я обнаружил, содержится любопытная связь женского с неполноценным. В греческом языке hysteria означает «чрево» или относится к яичникам (как в трактатах Аристотеля История животных \\ Размножение животных). Hysteros означает «последний» и во многих своих комбинациях относится к последней позиции по месту (например, позади), по времени (например, приходящий следующим или вслед) и по качеству (например, подчиненный). Лидделл и Скотт (A Greek-English Lexicon, 9th ed. Oxford, 1968. P. 1905b-1906a) посвящают hysterosn многообразию ее форм большую статью, которая включает следующие значения: приходить «слишком поздно», отставать, быть «медлительным », демонстрировать «нехватку», «недостачу», «нужду», «дефицит», «неполноценность». По их мнению, Платон знал об этой двойной возможности, когда во фрагменте, посвященном чреву [TnMeft=Timaeus 91C], использует различные смысловые оттенки слова «вторая женщина». Согласно «Лексикону», общий этимологический корень обеих идей (чрево и неполноценность) находится в санскритском ud, «вверх» вместе с его сравнительными формами «выше» или «более высокий» (в значении «последний»); в психологическом отношении они относятся к чреву, яичникам, брюху (также производным от санскритского корня). Сайденхэм утверждал, что одна из его шести пациенток была истеричкой. В качестве болезни утробы {греч. hysteria) истерия могла быть только у женщин. Платон объясняет это следующим образом:
«То, что называется матрицей или чревом, живое существо внутри них с желанием рождения ребенка, оставленное на неподобающе долгое время бесплодным, сердится, огорчается и, скитаясь по телу, преграждая дыхательные каналы и тем самым препятствуя дыханию, доводит страдалицу до крайнего страдания и вызывает различные расстройства».
Чрево воспринимается как самодвижущееся, возможно, автономное и поэтому как «живое существо» (Cornford) или «животное» (Jowett и Taylor). Истерия была эффектом жаждущего животного в женщине. Она была болезнью, при которой автономное животное доминирует в человеке, отсекая женщину от рпеита, дыхания, духа и низводя ее до уровня животного начала ее чрева.
Первая английская работа по истерии была напечатана в 1603 г. Эдвардом Джорденом, знатоком черной магии при дворе Джеймса VI в Шотландии. Его книга «A Brief Discourse of a Disease Called the Suffocation of the Mother» служит водоразделом, отделяющим древний предрассудок, называвшийся одержимостью, от современного предрассудка, который называется истерией. Он даже поднял область болезни от яичника до мозга. Более того, он перенес сам вопрос из области иррационально-религиозной проблемы в область светского объяснения. Приведем суждение д-ра Эстер Фишер-Хомбергер, цюрихского специалиста по истории медицины, на чьей статье «Hysterie und Misogynie» базируется данный раздел: «Когда диагностируется истерия, значит, до мизогении (женоненавистничества) рукой подать». Женская неполноценность принимает новый оттенок, когда истерия переходит в компетенцию светской науки. Теперь колдунья становится пациенткой, причем не злой, а больной. Психиатрическая защита не избавляет от зла, а лишь перемещает его в сферу светской терминологии. Женоненавистничество не меняется; оно сохраняется в новой форме. Природу женщины все еще обвиняют, и даже в большей мере. Этиология заключена не в сатанинских силах, а в ее собственном чреве, в женской структуре как таковой. Ее физиология несовершенна.
В конечном счете колдунью мог спасти Бог. Ее женское достоинство можно было восстановить посредством веры. В действительности для средневекового подхода к истерии причина болезни преимущественно носила религиозный характер, она знаменовала кризис веры. «Malleus Malefica-rum» (1494) объясняет происхождение слова femina от fe (вера) и minus (меньше): женщина имела меньшую веру, чем мужчина, что напоминает не только все, что нам довелось узнать о женской неполноценности, но и о повторяющемся вопросе «Имеет ли женщина душу?»
Диагноз истерии претерпел немало злоключений, о которых мы здесь не станем излагать, но «истеричка» и «колдунья» всегда были связаны. Например, во французской психиатрии XIX в. при клинических демонстрациях истерии применялся древний способ проверки колдуньи — в нее втыкали шпильки и иглы.
Хотя французы и распознавали истерию у мужчин, она главным образом была женским недугом. Она преимущественно относилась к женщинам даже тогда, когда Жорж и Бруссэ стали рассматривать ее как заболевание нервной системы, а не только матки. Кроме того, порицалась физиологическая неполноценность: «...к истерическим реакциям склонна только не сформировавшаяся, неразвитая нервная система»*. Ввиду повторяющихся фактов заболеваний истерией среди женщин сама их частота послужила аргументом для соединения в XIX в. эволюционных представлений с теорией женской неполноценности, которое достигло кульминации в работах Мебиуса. Слабость веры в «Malleus Maleficarum» теперь стала слабостью физического строения, врожденным психофизиологическим дефектом, слабоумием.
Этот дефект физического строения особенно связывался с сексуальностью женщины. Менее ста лет назад, примерно в то время, когда Фрейд занимался у Шарко в Париже, Райхер при лечении истерии (в Салпетриере) обращал основное внимание на яичники. Были изобретены механические приборы для их сдавливания или замораживания. В Германии Хегар (1830-1914) и Фридрих (1825-1882) применяли более радикальные методы, включая оварэкто-мию и каутеризацию клитора. Как и во времена Платона, источник истерии по-прежнему искали во чреве женского тела, на которое и обрушились все хирургические вмешательства".
В период, предшествовавший Первой Мировой войне, между французской и немецкой психиатрией шла битва, которая базировалась на статистических данных по частоте заболеваний истерией. Вообще говоря, немецкоязычная психиатрия противилась мнению о том, что истерия может быть мужской болезнью, приводя в качестве доказательства низкую частоту случаев истерии среди мужчин. Если бы французы зафиксировали более высокую частоту таких случаев среди мужчин, то это было бы следствием того, что французские мужчины более истеричны, т.е. менее пригодны для выживания, более вырождены. Хотя уже в 1931 г. Фрейд и написал, что истерия «характеристически женская» болезнь, тем не менее именно благодаря ему понятие мужской истерии было перенесено из Парижа в Австрию. Он принес в немецкий язык Шарко и Бернхайма, что было довольно опасным мероприятием в то время, когда на повестке дня стояли вопросы расы, нервной дегенерации и национального характера. Мы вскоре вернемся к этому вопросу.
Хотя истерия и была болезнью, тем не менее она казалась порождением зла, так как ее психиатрические описания указывали на моральную неполноценность истерички. В 1866 г. Дж. Фалрет рассматривал истерию как моральное безумие: «Одним словом, жизнь истерички ест» не что иное, как одна непрестанная ложь». Гризингер пишет о «склонности истериков обманывать и лгать — чертах несомненной зависти, большей или меньшей недоброжелательности». В 1893 г. Крепелин назвал истерика «виртуозом эгоизма» и довольно «безжалостным». Он высказал мнение, что истерия является формой болезни неразвитой, наивной души, которая для мужчин была психопатическим расстройством, но «Истерия женщин скорее согласуется с естественным направлением развития; при некоторых обстоятельствах она означает пребывание на детском уровне». Можно заметить, что Мебиус не был одинок. Крепелин, возможно, заимствовал у него нечто большее, чем термины «экзогенное» и «эндогенное». (Мебиус, вероятно, действительно оказал влияние на представления Крепели-на об истерии; в его учебнике в первой сноске на литературу по истерии [Р. 1547] упоминается Мебиус). В своем учебнике 1910 г. Дюбуа говорит, что ученый как разумный мужчина никогда не может стать истериком; истериками могут стать только те мужчины, которые проявляют умственную слабость, детские эмоции, женскую эмоциональность.
Экскурс в область истерии имел два важных момента. Во-первых, он содержит предостережение: caveat emptor(качество на риск покупателя лат.). Остерегайтесь, услышав психиатрический диагноз «истерия»; как и упомянутый выше мазохизм, это показательный случай. Не следует недооценивать влияние Крепелина. Его психиатрия не относится исключительно к сфере злобы дня, Zeitgeist (дух времени нем.); его диагноз отражает великую женоненавистническую традицию, которую мы только что рассматривали. У Крепелина описание истерии все еще содержит отзвуки описания колдуньи. Более того, в разгар Первой Мировой войны Крепелин опубликовал восьмое издание своего четырехтомного учебника, который на протяжении тридцати лет был основным, написанным на немецком языке руководством по психиатрии, быть может, самой главной книгой за всю историю современной психиатрии. Книга имеет отпечаток общего фона — военных событий и указывает на идеи, которые вошли в следующий период истории, в наше время и наши войны. В главе, посвященной истерии, Крепелин говорит следующее:
«Нередко полагают, что романские и славянские народы выказывают большую склонность к истерическим заболеваниям, чем германцы. Учитывая повышенную возбудимость и страстность романских народов и несомненную эмоциональную мягкость славян, сопоставимых с более спокойным и рассудительным нравом германцев, это мнение следует признать возможным. Евреи, у которых длительное время доминировали браки между кровными родственниками, также легче поддаются истерии».
Вторая причина моего экскурса в область истерии связана с центральным моментом нашей темы. Выше я задал вопрос: "Какой архетип лежит в сфере истерии? Какое мировоззрение какой сверхчеловеческой власти там проявляется?" Если бы мы нашли ключ к пониманию истерии, мы смогли бы раскрыть не только вопрос этого синдрома, но и более глубокие причины, по которым этот синдром столь тесно связан с (а) мужским женоненавистничеством, (б) отказом признать необходимость истерии для аполлонического сознания, (в) открытием бессознательного и (г) физико-географическими характеристиками психоанализа. Поскольку истерия столь тесно связана с каждым из этих вопросов, она, быть может, сама является ключом.
Если истерия таит в себе одновременно и загадку, и ключ к ней, тогда мы могли бы проникнуть в эту загадке найдя ключ к ней в ее собственном типе сознания. Имагинативный врач эпохи Возрождения, врач, наделенный к тому же и немалыми литературными дарованиями, уже открыл путь к решению этой загадки. В своем романе «Гаргантюа и Пантагрюэль» Рабле использует поразительное сравнение. Он говорит об истерических женщинах как о «вакханках в день вакханалий». Он говорит о связи между истерической женщиной и менадой. Итак, Дионис был вызван к жизни.
ДИОНИС И БИСЕКСУАЛЬНОЕ СОЗНАНИЕ
|
