|
В гештальтистских представлениях такое выражение чувств воспринимается буквально, оставляя в стороне все вопросы о причинах поведения или чувств Алисы. Мы, напротив, призываем доверять естественному течению отношений, а не искать их символическую связь с прошлым или пускаться в психологизирование, чтобы объяснить ее поведение. Символическое "Я люблю Вас" направлено в будущее, где любовь станет для Алисы допустимой. Это событие, как и все другие события, повлияет на самоощущения женщины, на ее мир и ее жизненную направленность.
Когда пациент целует своего терапевта, как это было в описанном случае, и говорит, что любит его, это может означать: "Теперь я открыта для того, чтобы любить и говорить о любви, когда я ее почувствую. Я сумею говорить о ней любыми способами, которые способны выразить мои чувства". Сила терапевтического события переносит новый опыт в будущее поведение Алисы, придавая ему новые стимулы и расширяя контекст. Происходящее не всегда нуждается в интерпретации, она может стать штампом, поспешным и необдуманным. Опасность поиска смысла таится в том, что смысл отливает в застывшую форму то, что еще находится в процессе развития. Управляя поведением и подчиняя его определенному смыслу, мы лишь устанавливаем другую рамку для стереотипного поведения.
Смысл и чувство находятся в сложных отношениях, и доступ к одному из них может блокировать жизнь другого. Искусство хорошо иллюстрирует эту проблему. Некоторые произведения искусства, к примеру, полотна Иеронима Босха, создают такую сложную символическую систему, что в ней легко потеряться и забыть, что перед тобой живопись, если сконцентрироваться на поиске смысла .
Некоторые современные драматурги, такие как Альбе, Пинтер, Беккет, отвергают символический смысл в своих произведениях, настаивая на чувственном восприятии пьесы. Но зрители так привыкли во всем искать смысл, что начинают заполнять брешь своими собственными домыслами. Как бы там ни было, потребность в поиске смысла не просто причуда, и никто не знает об этом лучше, чем эти авторы. Они полагают, что какой бы смысл ни нашел зритель, он ощутит свежее дыхание жизни, и каждый человек будет просто испытывать свои переживания вместе с происходящим на сцене.
Вот что говорит Пикассо о понимании живописи:
"Каждый хочет понимать живопись. Почему никто не пытается понять пение птиц? Почему можно любить ночь, цветы, все, что окружает человека, не стараясь понять все это?... Те, кто хотят объяснить картину, почти всегда находятся на ложном пути. Гертруда Стайн, к моему удовольствию, заявила недавно, что она наконец поняла, что на моей картине изображены три музыканта. А это был натюрморт!"
Раздражение Пикассо разделяют многие художники, так как долгое время значение, которое придавалось смыслу, затмевало другие основополагающие стороны существования. Как будто поиск смысла является главной интеллектуальной работой! Раздражение художника все же направлено скорее против замены естественных переживаний на поиск смысла, потому что даже он определяет смысл своей работы, когда называет ее натюрмортом. А для Гертруды Стайн это были три музыканта. Гарольд Пинтер отказывался давать объяснения своим пьесам, убежденный в том, что в них он сказал уже более чем достаточно. И тем не менее, желание найти смысл столь велико, что сам Пинтер, будучи постановщиком пьесы Роберта Шоу, постоянно спрашивал автора о том, что означает та или иная сцена.
Гештальт-терапия находится в таком же положении, когда мы придаем большое значение смыслу, то занижаем важность реальных переживаний. Если поиску смысла в гештальт-терапии будет отводиться центральное место, реальная проблема будет сведется к выяснению ее правильного места. Важно выслушать историю и дать смыслу развернуться, а не подчинять все поведение определенному представлению. Поиск смысла – это человеческий рефлекс, но при этом принуждение к осмыслению мгновенно топит чувства. Смысл возникает сам – из череды событий, из естественного ритма переживаний и их осмысления. Символ в психотерапии наиболее силен, когда свою значимость он обретает в переживаниях. Они существуют прежде всего как таковые, и лишь потом проявляется их естественный и очевидный смысл, который помогает интегрировать опыт. В этом процессе пациент является равноправным партнером терапевта, каждому новому переживанию он находит место в новом контексте и наполняет его новым собственным смыслом. Он по-новому начинает участвовать в терапевтическом процессе, отказываясь от стереотипного поиска причин, истоков и смысла, смысла, смысла.
Это особое внимание к самому опыту вместо его интерпретации отражает протест против авторитарной системы, которая заведомо решает, что какой-то человек может знать больше, чем другой. Вместо того, чтобы разрешать в интеллектуальные загадки, мы предпочитаем, чтобы пациент вошел в контакт со своими переживаниями. И верим, что, получая ясное представление о происходящем внутри него, он сможет продвигаться от ограничивающих его представлений к ценному опыту. Его внутренняя динамика должна быть осознана и оживлена. Обычно люди только косвенно осознают, что именно поддерживает или усиливает ощущение полноты их бытия.
Если, к примеру, спросить у кого-нибудь, что он испытывает, когда говорит о своих проблемах с шефом, или о близком друге, или о путешествии в Африку, он, возможно, будет удивлен или даже поражен тем, что это нелегко обозначить словами. Более того, когда люди могут описывать или, по крайней мере вступать в контакт со своими собственными переживаниями, беседа становится более увлекательной. Некоторыми людьми такой подход рассматривается как частный или отвлекающий, но когда от него отказываются, общение сразу делается скучным, потому что в нем отсутствуют личные переживания человека.
Еще недавно здания проектировались таким образом, чтобы спрятать или замаскировать несущие конструкции – стальные балки, перегородки, открытые кухни. Сейчас все это остается на виду. Если провести аналогию со структурами внутреннего опыта человека, то можно услышать такие замечания: "Ваш вопрос пугает" – вместо лукавого: "Меня поражает ваша осведомленность"; или даже "Я потрясена тем, что нравлюсь вам" – вместо вежливой холодности.
Сам терапевт – инструмент терапии
Джойс Кэри говорил, что искусство – это сочетание фактов с отношением к этим фактам. Терапевт, как и художник, исходит из собственных чувств, используя свое психическое состояние как инструмент психотерапии. Художник, чтобы изобразить дерево, должен пообщаться с настоящим деревом; так и психотерапевт должен повернуться к конкретному человеку, с которым он вступает в контакт. Терапевт откликается на все, что происходит между ним и пациентом. Он получает и возвращает каждый элемент взаимодействия и развивает его таким образом, чтобы это стало частью терапевтической динамики.
Когда голос пациента становится грубым, терапевт может сказать: "Я начинаю чувствовать себя как беспомощный ребенок". Или, отражая возбуждение пациента, терапевт может пофантазировать, каким товарищем по команде был или сейчас является его пациент. Порой терапевт может испытывать усталость, смятение, удивление, злость, сексуальное возбуждение, испуг, заинтересованность, оторванность, пресыщение и т.д. Все эти реакции – информация как о терапевте, так и о пациенте. Они являются важной частью терапевтического опыта.
Такой опыт терапевт может получить, даже если просто описывает свои чувства и наблюдает, какой эффект вызывают его замечания. Например, терапевт заявляет, что ему скучно. Пациент может ответить, что пришел сюда не для того, чтобы развлекать терапевта, или что такое замечание сковывает его. Что бы ни произошло – все "льет воду на мельницу" терапевта. К примеру, терапевт поинтересуется, почему перспектива развлекать терапевта вызывает у пациента протест. Ответ зависит от того, насколько пациенту важно быть интересным в глазах терапевта или вообще интересным в жизни. Тот, кого сковывает скучающий терапевт, может оказаться особенно чувствительным к тому, какое впечатление он производит на других людей, и беспокоиться о том, как стать интересным.
В другом случае терапевт может не выражать свои чувства вслух, а проигрывать их: например, взять своего пациента за руку, когда тот плачет, не отвечать на его вопросы, если они смущают его, одалживать пациенту деньги, когда он в них нуждается, проявлять сочувствие, смеяться над забавными ситуациями, говорить пациенту или пациентке, что у него привлекательная внешность.
Терапевт также может выражать чувства в собственных фантазиях, представляя в метафорической форме характерные особенности пациента.
27-летний Чарльз, считал себя гомосексуалистом, но пытался вернуться к гетеросексуальности и ухаживал за девушкой. Он много говорил об этом, но в общих чертах, оставляя пробелы в рассуждениях, и занимал скорее выжидательную позицию. Я дал волю своей фантазии, и передо мной возник весьма зловещий образ Чарльза в виде дьявола в развевающемся плаще, мерцающем зелеными и красными искрами. Затем я увидел женщину. Она была обнаженной и страстно желала Чарльза. Ее возбуждала скорее дьявольская магия Чарльза, нежели желание, которое он испытывал. Эта женщина представлялась мне одновременно моей женой, и матерью, и подружкой Чарльза. Чарльз-дьявол должен был снять свой плащ, чтобы обернуться человеком. Он был в замешательстве и не знал, что делать. Пока он колебался, я схватил женщину и овладел ею. Когда я закончил рассказывать о своей фантазии и открыл глаза, то увидел взволнованное лицо Чарльза. Он вдруг стал говорить о своем отце.
Мой рассказ напомнил ему о нем. Я не показался Чарльзу отвратительным, хотя отца он считал отвратительным безответственным человеком, который был трижды женат. И вдруг Чарльз понял, что три женитьбы отца означают, что он был активным человеком, который не привык ходить вокруг да около! Он был поражен открывшимся ему новым образом отца и моей дерзостью. Вскоре после этой сессии он встретил другую женщину, с которой испытал удовольствие от интимной близости, уже не оглядываясь назад. Кроме того, у него появилось и много других впечатлений, которые повлияли на его сексуальное становление. Описанный опыт был одним из многих.
Область взаимодействия, в которой уместны или даже незаменимы чувства самого терапевта, чрезвычайно велика. Переживания терапевта занимают центральное место не только в гештальт-терапии, но и в экзистенциально ориентированной психологии, а также в терапии гуманистического направления.
Польза от переживаний самого терапевта превосходит любые эффекты терапевтической интервенции. Когда терапевт прислушивается к себе, он не только оживляет для пациента что-то уже существующее, но и вызывает новые впечатления, которые исходят как от него самого, так и от пациента. Можно сказать, что он не только дает обратную связь, но и является полноправным участником создания нового опыта. Он не просто катализатор, который только способствует химической реакции, но сам не меняется. Терапевт изменяется сам, он становится более открытым к переживаниям пациента, которые получает из первых рук, обнаруживая вместе с пациентом открывающиеся возможности.
Например, представьте, что терапевт обнаруживает в себе слишком жесткую требовательность, которая мало поддается оправданию, и периодически попадает в собственный "капкан". Дело терапевта – осознать эту черту своего характера и принять ее как часть терапевтической линии. Если же он пренебрежет этим и ограничится только работой с симптомом пациента, то создаст дистанцию, пожертвует живым взаимопониманием и ограничит возможности своего личного развития. Если же он признает жесткость частью собственной личности, то сумеет "высвободить" свои способности к состраданию. Он также может обнаружить собственное фрустрирующее поведение, как это сделал Ф. Перлз. Перлз часто говорил об искусстве фрустрации, несмотря на то, что ценил свои собственные нежные чувства. Если признать и поддержать жесткость в характере человека, дать ей возможность стать живой частью взаимодействия терапевта с пациентом, можно получить значительно более важный источник для соглашения, чем терапевтический контракт. Если терапевт игнорирует эти качества в себе, он, конечно, может хорошо работать с людьми, но при этом останется "исполнителем техник", который будет управлять пациентом, а не чувствовать и жить в терапевтическом пространстве.
Более того, для терапевта важно чувствовать свободу, иначе он рискует притупить свой главный "инструмент" – самого себя. Случается, что ему необходимо на время "приглушить" свои реакции ради пациента, который не может их вынести. И все же терапевт вправе сказать, что ему скучно, когда это действительно так. Бывает время, когда, он может позволить себе заскучать, зная, что он сумеет развеять скуку, если этого не сделает сам пациент. Однако для этого у него не так много возможностей. Плата окажется слишком высокой, если он все-таки рискнет отказаться от чувства легкого возбуждения, которое испытывает, когда работает хорошо. Как умывающийся кот или взломщик сейфов, который стесывает кончики своих пальцев, терапевт должен постоянно оттачивать свое мастерство.
Очевидно, что такое отношение к внутренним переживаниям терапевта содержит и опасность. Спонтанность не является непременным условием успеха, хотя и может быть индивидуальным стилем работы. Нужен талант и вкус к работе для таких отношений между пациентом и терапевтом, которые дают возможность проявиться их целям и интересам. С другой стороны, есть опасность, что теоретическая ориентация, которая является скорее руководством, чем гарантией успеха, может восприниматься как "сертификат качества" и сковывать терапевта в рамках заданных правил.
Свободное выражение приносит более ощутимый эффект, когда терапевт несет ответственность за последствия своего поведения. Избегая ответственности за последствия, мы получаем лишь поверхностную свободу и одновременно устанавливаем стену отчуждения между собой и пациентом. В результате возникает не система свободной ассоциации, а то, что Перлз назвал "свободной диссоциацией". До некоторой степени это напоминает вариант, описанный Пиаже – двое болтают о пустяках, каждый из них занят собой и мало обращает внимания на то, что происходит внутри другого. Свободные ассоциации как упражнение могут быть вполне плодотворными. Они помогают человеку ориентироваться в собственных потребностях, делать свободный выбор. Свободная ассоциация и свободный выбор отличаются друг от друга, как пассивное восприятие и активное творчество. Пассивно воспринимающий человек находится во власти своих свободных ассоциаций, а творящий – прикладывает руку к их созданию. Приверженцы спонтанного поведения, которые придают большое значение свободным ассоциациям, обычно отговариваются тем, что исходят из естественного закона хода вещей. Процесс свободного выбора открывает перед человеком возможность самому создавать свою жизнь.
Терапия слишком хороша, чтобы ограничиваться лечением
Перед психотерапией встал новый вопрос: может ли теория пойти дальше так называемого, лечения и личностного роста и быть полезной также и для развития общества? Каково было бы, например, жить в гештальтистском обществе?
Такая постановка вопроса относительно нова для психотерапии, так как психотерапевты до недавнего времени были "привязаны" к своей практике. Сегодня психотерапевты выступают на первый план, ориентируя людей к новым ценностям и поведению.
Мы больше не ограничиваемся только работой с больными. Традиционный подход к психотерапии как к лечению теперь кажется очень наивным. Согласно ему, общество устроено таким образом, что любой психически нормальный человек может сам найти себе достойное место в жизни. И лишь те, кого считают "ненормальными" или "одержимыми", не могут сами найти себе применения. Мы только "лечили" людей до тех пор, пока не стало ясно, что "психическая болезнь" – это социальное клеймо на человеке.
Позже появился термин "рост". Сегодня большая часть людей приходят к поиску лучших форм жизни, мало думая о лечении, заботясь скорее о самосовершенствовании и личном развитии.
Возбуждение чувств стало важнее, чем мотивация. Формы взаимоотношений привели к большему возбуждению чувств, вызывающему переживание глубокой близости и теплоты между чужими или едва знакомыми людьми. Терапевтические группы как мини-сообщества имеют большое значение и для "лечения", и для личностного развития. Следующий шаг психотерапии ведет к влиянию на общественный климат, так как никто не может избежать психологического воздействия социального окружения.
Сейчас психотерапевты и люди, работающие в смежных областях, устремились в сферу социологических проблем. Автор книжного обозрения в "Нью Йорк Таймс" Маршалл Берман пишет:
"В свое время наши деды и прадеды прислушивались к писателям, мы же все больше и больше поворачиваемся в сторону социологов, антропологов, психологов, чтобы пролить свет на нашу жизнь. Можно представить, что сегодня Эрик Эриксон – это наш
Толстой; Оскар Льюис наш Лоуренс; Маргарет Мид – Джордж Элиот; Клод Леви-Стросс мог бы предоставить нам антропологическое путешествие в мир Мелвила или Конрада; Дэвид Рисман мог бы быть нашим Теккереем, а возможно, и Флобером; Р.Д.Лэнг, который в молодости претендовал на роль нашего Достоевского, теперь, в зрелом возрасте, стал скорее нашим Гессе".
Несмотря на то, что такие взгляды приобретают все больше приверженцев, не все к ним прислушиваются. Мощный вызов, как всегда, пришел от материалистически ориентированных людей, которые верят, что курица в кастрюле у каждого – это вершина человеческих потребностей. Материальные потребности (вроде пищи) сами по себе, кажется, преобладают над любыми другими соображениями и привлекают внимание людей и их правительств. Духовная жизнь, отступает на второй план, лишь иногда отдавая должное увядающей религии. Психотерапии приходится начинать из слабой позиции. Однако наше наступление на материализм уже началось с
началом работы психологов в промышленности, консультирования правительств и других социальных институтов.
2. ЖИВАЯ ФИГУРА
"Однажды я пытался убедить Бихевиориста
в том, что, он уходит от многих проблем и фактов,
если говоря о самце птицы, называет ее "стимулом".
Вольфганг Келер
Много лет назад один из наших коллег стал собирать шуточную коллекцию "законов". Это набор печальных житейских истин: беда не приходит одна; бутерброд всегда падает маслом вниз; в каждой шутке есть доля правды; и, наконец, закон, который касается нас в данный момент: – не все так просто как кажется.
Простые эксперименты ранних гештальт-психологов по исследованию восприятия открыли путь для изучения того, как мотивация влияет на ощущения Позже они легли в основу терапевтических взглядов Перлза. Перлз использовал закономерности восприятия для создания сначала психотерапевтической системы, а затем гуманистических представлений о человеческом существовании.
Фон опыта
Гештальт психологи изучают динамику процесса восприятия. По их теоретическим представлениям восприятие не является просто пассивным процессом. Человек структурирует и навязывает правила своему восприятию. Он организует восприятие поступающих сенсорных впечатлений в первичный образ – фигуру, которая отчетливо видна на определенном "заднем плане" – фоне. Фигура может быть мелодией, которая выделяется из гармонического фона или зрительным образом, который изображает нечто реальное, на фоне абстрактных линий.
Фигура, будь то простой элемент или сложный образ, выступает из фона как рельеф, который привлекает внимание и имеет отчетливые границы. Фигура имеет множество деталей, которые можно внимательно изучать, сосредоточиваться на них и даже фиксироваться.
Другая важная характеристика восприятия – стремление к завершенности. Фигура видится как завершенный очерченный образ – в некоторых случаях человек даже сам "заполняет" недостающие детали. Например, когда мы смотрим на эти отдельные точки и видим круг:
[в книге приведен рисунок окружности, состоящей из точек].
Это не просто рефлекторное стремление соединить воспринимаемые части, а главный персональный рефлекс. Он часто не совпадает с факторами социальной жизни, которые прерывают людей в процессе достижения того, что им хочется. Незаконченные действия насильственно "отправляются на задний план", где они и остаются, порождая неприятные ощущения и отвлекая человека от того, чем он занимается.
Во время терапевтической сессии Пегги осознала, что с раннего детства никогда не садилась на колени к своему отцу после того, как мать однажды отругала ее за это. С тех пор она приучила себя соблюдать дистанцию, даже при выборе мужа она обращала внимание только на тех мужчин, которые, как ей казалось, не стремились к физической близости. Пегги добивалась этого разными способами– от мускульной блокады ощущения тепла (физиологическая защита) до убеждения, что если человек вступает в близкие отношения с другими людьми, он может попасть в беду (идеологическая защита). Она постоянно боролась со своим стремлением к завершению прерванного ранее действия (возможно всей серии действий, и колени отца были первым опытом близости). С точки зрения гештальт-теории Пегги не будет удовлетворена до тех пор, пока не последует своему стремлению и не завершит прерванного действия. К этому она еще не готова. Но пока она может сопротивляться, возможно, это останется центральной проблемой ее развития. Она будет оставаться ребенком, испуганным невротическими родителями. Когда Пегги наконец, решиться получить удовольствие от приближения к мужчине, потребность в близости станет ясной и неоспоримой, и только тогда она сможет стать взрослой женщиной, знающей собственные потребности и живущей ими.
У фона нет такого "магнетизма". Он не оформлен и не имеет четких границ. Его главная функция – создавать контекст, который помогает восприятию фигуры, слегка направляя интерес к ней. В идеале фигура и фон могут меняться местами, порой это происходит моментально. Фон является источником для возникновения новой фигуры.
Вам достаточно только бросить взгляд из окна, чтобы почувствовать как свободно блуждает ваше внимание от одной части панорамы к другой. Сначала ваш взгляд притягивает дерево. Внезапно птица вспорхнула с ветки, и вы следите за ее полетом в небе. Облако необычной формы отвлекает вас от полета птицы, и вы упражняетесь в ассоциациях. Рядом остановился молоковоз. Вы уже не видите птицу или облако, а только слышите скрежет тормозов и грохот молочных бутылок. Вы наблюдаете за плечами водителя молоковоза, видите, как устало он тащит ящик с бутылками, яйцами и сыром. Беспрепятственно перетекают впечатления. Фигура в любой момент может перейти в фон, а фон может превратиться в фигуру.
Однако, такой простой ход – только одна сторона дела. Из исследований по влиянию мотивации на восприятие становится очевидно, что человек не только структурирует материал в сжатые впечатления, но также редактирует и подвергает цензуре то, что видит и слышит. Его восприятие соответствует внутренними потребностями. Например, на неопределенные стимулы голодный вероятнее всего будет реагировать, как на еду. Таким путем внутреннее переживание "расцвечивает" и определяет текущие впечатления. Как голодный человек видит еду даже там, где ее нет, так неудовлетворенный человек в своей повседневной активности отрабатывает прошлое незавершенное действие.
То, что мы называем фигурой или фоном, гораздо сложнее, чем простое восприятие, о котором говорили ранние гештальт-психологи. Исходя из этого основного положения, мы приходим к пониманию, что общечеловеческие интересы отражают естественные потребности. Вся жизнь одного человека может быть фоном для настоящего момента – и многие важные события могут испариться в фоне, как дым.
Три элемента образуют фон жизни:
1. Прошлый опыт. Такие качества, как доброта, способности, амбиции и т. д., дают ориентацию в жизни и влияют на впечатления, которые выплывают из фона в настоящий момент. Это означает, что действия или мысли, гармонирующие с этими качествами, выделяются в фигуру из фона с большей готовностью, чем те, которые с этими качествами несовместимы.
Если чей-то фон содержит в себе доброту, такому человеку будет легче "проявить" фигуру мягкости и симпатии, чем тому, чей фон окрашен садистическими представлениями. Например, если человек не может смириться с тем, что он гомосексуалист, все его поступки с гомосексуальным "подтекстом", либо будут нейтрализованы, либо вызовут смятение и тревогу. Если даже само слово "гомосексуализм" табуировано, то переживания, связанные тягой к мужскому полу, грубостью по отношению к женщинам и т.п., едва ли будут осознаваться человеком. Моралисту трудно разрешить себе думать о сексе или дать волю чувствам. Но если это происходит, то возникающие при этом неприятные переживания могут варьироваться от легкого дискомфорта до панического состояния.
Задача психотерапевтической работы заключается в том, чтобы менять восприятие фона таким образом, чтобы новый опыт прямо сейчас гармонировал с натурой человека. Он должен открыть для себя, что такие переживания означают совсем не то, за что он их принимал, и что они безусловно полезны. Этот опыт изменяет фон, и жизнь человека становится гармоничней. Неожиданное возникновение новой фигуры из глубины фона, где она раньше была едва заметной или вовсе не признанной, вызывает сильные ощущения. Это может быть или веселое возбуждение у искателей приключений, или тревога и шок у тех, чей фон "затуманен". Закрывая части фона, человек делает осторожные попытки избежать боли от своих "спрятанных" свойств и переживаний. В результате фон не так легко становится источником новых фигур.
Смена фигуры и фона – это основа изменений в жизни. В идеале фон существования, который под воздействием обстоятельств не может образовать новую фигуру, не должен вызывать переживаний. В процессе терапии можно встретить всевозможные варианты безумия, начиная от паранойи и кончая психопатией. Можно столкнуться с чьей-то добротой и с чьей-то жестокостью; докопаться до "залежей" легковерия, мстительности, соперничества, отвращения, зажатости, пассивности, упрямства и других особенностей, играющих определенную роль в отношениях фигуры и фона. Ясность и полнота жизни зависят от размеров фона, который способен порождать фигуру. Только в полноценной фигуре могут существовать вместе свобода и витальность. Непереносимый восторг трансформируется в тревогу. Когда фон имеет "потайные карманы", он не может быть основой для активизации впечатлений, способных вызывать восторг. Люди, у которых фигуры появляются вынуждено или не имеют фоновой поддержки, теряют глубину переживаний, которая есть у тех, у кого развитие фигур из богатого фона протекает естественно и легко.
Это справедливо и для "репертуаром личного опыта". Отношения фигуры и фона схожи с теми, которые определяют черты характера человека. Когда человек плавает, путешествует, работает за станком, сажает цветы, ездит на мотоцикле, делает вино, пишет картину, прыгает с парашютом, он расширяет фон для развития новых фигур. Другими словами, когда фон переживаний становится более разнообразным, человек гармоничнее "вписывается" в самые разнообразные жизненные ситуации. Разнообразие личного опыта обеспечивает приемлемый фон для всего, что может с ним произойти.
Эта закономерность косвенно подтверждает правоту родителей, которые не боятся перегрузить детей знаниями и обучают их танцам, музыке, посещают с ними музеи, учат сажать цветы, отправляют путешествовать и т.д. Заботиться о расширении своего фона очень предусмотрительно -, так как благодаря этому новый опыт становится более чувственным. Об этом хорошо говорили поэты. Китс, например, так описал в сонете свое восхищение Гомером в переводе Чапмена:
Бродя среди наречий и племен
В сияньи золотом прекрасных сфер,
В тиши зеленых рощ, глухих пещер,
Где бардами прославлен Аполлон,
Я слышал о стране былых времен,
Где непреклонно властвовал Гомер,
Но лишь теперь во мне звучит размер,
Которым смелый Чапмен вдохновлен.
Я звездочет, который видит лик
Неведомой планеты чудных стран,
А может быть, Кортес в тот вечный миг,
Когда исканьем славы обуян,
С безмолвной свитой он взошел на пик
И вдруг увидел Тихий океан.
<1816>
Еще проще написал об отношении фигуры к фону Айткен:
"Мелодия, что слышал я с тобой – не просто песня.
А хлеб, что ели вместе мы – не просто хлеб".
Между фигурой и фоном существует неизбежное взаимодействие, но нет гарантии, что оно оживет, если не получит доступа ко всем индивидуальным характеристикам и опыту человека.
В фоне содержатся и главные жизненные ориентиры человека, созданные на основе философии, религии, собственных убеждений.
Хелен была воспитана требовательной матерью, которая придерживалась строгой морали. Сама Хелен мечтала непременно стать хорошей матерью и испытывала при этом серьезные трудности. Она хотела быть беспристрастной к своим детям и одновременно чувствовала, что предъявляет непомерно высокие требования к себе и к своей семье. В результате она постоянно была измученной, раздражалась на детей и одновременно чувствовала себя виноватой в том, что они такие. Ее совершенно измотали противоречия между желанием дать свободу себе и своей семье и одновременно оставаться идеальной хозяйкой, соответствующей традиционным представлениям. Однажды во время терапевтической сессии я предположил, что этот конфликт можно разрешить, поставив "человеческие ценности" выше "материальных". Ее лицо просветлело, Хелен мгновенно осознала, что при таком подходе к проблеме ей нетрудно будет избавиться от стандартов своей матери, которые приводили ее в отчаяние, но казались правильными. Она сумела последовать тем представлениям, которые были хороши для нее самой. Сердечность Хелен и ее способность любить в этом новом контексте могли проявиться как фигура.
2. Незаконченные дела. Существует апокриф, который рассказывают в разных вариантах: про Баха, Генделя, или Гайдна. Однажды, когда пожилой маэстро ложился спать, он услышал, как его друг играет на клавикорде. Друг играл хорошо, мелодия развивалась, но вдруг оборвалась на доминант-аккорде! В те дни было незыблемым правилом заканчивать музыкальное произведение двумя аккордами: сначала "доминант", потом "тоника". Маэстро метался по комнате, затем лег в постель, но уснуть не смог. Он спустился вниз и сыграл на клавикорде правильный конец мелодии.
Всякий опыт как бы повисает в воздухе до тех пор, пока он не завершен. У большинства людей есть склонность к незавершенным действиям. К счастью, в водовороте жизни многие из таких действий забываются. И хотя большую часть опыта вполне можно было бы оставить незавершенной, опыт ищет завершения. Когда это стремление приобретают достаточную силу, человек становится рассеянным, излишне осторожным, апатичным, у него появляются тревога и навязчивости. Если человек не решается высказать начальнику свое мнение, приходя домой, он ругает детей. Вероятнее всего, это ничего ему не даст, так как является лишь неудачной попыткой завершить то, что осталось незавершенным. Примеров такого поведения множество. Нимфоманка, мечется в поисках удовлетворения, которого не может достичь. Человек все время повторяет одно и то же, потому что ни разу не почувствовал, что его услышали. В обоих случаях срабатывает эффект незавершенного действия.
Так же обстоит дело и в психотерапии. За многими распространенными жалобами можно обнаружить незавершенные дела. "Я никогда не говорил своему отцу, что чувствовал себя униженным, когда он не уделял мне внимания..." или "Мне хотелось стать художником, а родители настояли на том, чтобы я стал врачом..." Эти и подобные жалобы часто слышит психотерапевт. Если незавершенные ситуации достаточно значимы для него, человек не будет удовлетворен. И неважно, насколько он успешен в других областях, ему необходимо завершить эти ситуации. Нужно вернуться к ним или завершить аналогичные ситуации в настоящем. Женщина, которой в детстве запретили сидеть на коленях у отца, может сделать это в своем воображении или в реальной ситуации с кем-то другим и пережить удовлетворение и радость, которых не она могла испытывать раньше. Когда в настоящем наконец удается завершить и пережить незаконченное действие, власть старого незавершенного переживания отступит и даст возможность жить дальше.
Какое бы незаконченное дело ни стало центром существования человека, оно всегда будет мешать его жизни. Когда на человека не давит груз незавершенных дел, он свободен в выражении своих интересов до тех пор, пока что-нибудь другое не привлечет его внимание. Это естественный процесс, и живущий в таком ритме чувствует себя активным и приспособленным к жизни.
На пути этого процесса возникают два полярных препятствия. Первое – навязчивость или настойчивая необходимость завершить старое незаконченное дело, которая ведет к ригидной связи между фигурой и фоном. Второе – подвижность сознания, почти не оставляющая возможности почувствовать, что происходит, потому что фокус внимания слишком быстро меняется, препятствуя завершению.
В первом случае человек может быть одержимым, скажем, сексом, успехом, филателией и т.п. Его жизненные впечатления сразу ограничиваются этими навязчивостями. Он "удерживает" свое незавершенное дело как центр гравитации, который безраздельно властвует над ним и притягивает, как магнит.
|
