|
Таким образом, на общекодовом уровне иерархической матрицы инвариантными остаются лишь те характеристики, которые воплощают в себе общие черты пространственного и временного аспектов упорядоченности. Такая структура исходного уровня делает его универсальным способом упорядоченности сигнала, адекватным и оптимальным для передачи информации, поскольку именно передача составляет необходимое условие реализации всех других функций информационных процессов, а обязательное инвариантное воспроизведение трехмерной пространственной и однонаправленной временной непрерывности источника существенно ограничивало бы реальные возможности передачи жесткими и неоптимальными требованиями к каналу связи. Над исходным общекодовым уровнем иерархической шкалы форм упорядоченности информационных процессов надстраиваются ее собственно пространственная и собственно временная ветви. Как же могут быть соотнесены с этой иерархической системой форм изоморфизма два основных способа отображения отношений (фигуративный и операторный), которые, с одной стороны, воплощены в универсальных способах задания функции, а с другой – в двух типах эмпирических характеристик мышления – в его пространственновременных параметрах и символических компонентах?
Что касается фигуративного способа отображения отношений и соответствующего ему графического способа задания функций, то его включенность в иерархический спектр форм изоморфизма, определенность его положения в этом кодовом дереве пространственно-временных структур достаточно явно детерминируется двумя соотношениями. Во-первых, уже исходный смысл понятий "конфигурация", "фигура", "график функций" определяет прямую отнесенность этого способа отображения к пространственной ветке уровней изоморфизма, поскольку все это прежде всего именно пространственные структуры. Во-вторых, отнесенность фигуративного способа к пространственной ветви шкалы имеет и более конкретные эмпирико-теоретические основания, состоящие в том, что фигуративные психические структуры воплощены в различных видах образов, а последние, в зависимости от меры их обобщенности, размещаются на разных уровнях шкалы инвариантов, занимая все горизонтали ее пространственной ветви – от топологического до метрического изоморфизма. И хотя симультанная пространственность этих образных психических структур (гештальтов) не является изначально пространственной, а образуется на основе отображения движения и путем симультанирования сукцессивного временного ряда, уникальная специфичность, возникающая на пороговом минимуме организации ощущения как простейшей уже нервно-психической, а не "чисто" нервной структуры, связана с "хроногеометрическим" инвариантным воспроизведением именно пространственной метрики.
Парадоксальность и уникальность пространственной структуры этих "конфигураций" или "фигур", воплощенных в психических гештальтах, состоит в том, что поскольку эта пространственная упорядоченность является не первичной (как полагал И. Кант), а производной по отношению к отображению временно-двигательных компонентов взаимодействия с источником информации, здесь, в этой вторичной симультанированной пространственной структуре, оказывается возможным инвариантное воспроизведение метрики физического пространства в определенных пределах независимо от собственной метрики носителя этих психических "фигур". Но какова бы ни была по происхождению и механизму пространственная упорядоченность психических конфигураций, как бы ни была она органически связана с взаимодействием пространственных и временных информационных компонентов, производный характер пространственной интеграции не исключает того, что в своем итоговом выражении психические фигуры обладают специфической, именно пространственной структурированностью. Тем самым они соотнесены прежде всего с пространственной ветвью иерархии уровней изоморфизма, на всех строках которой образные гештальтструктуры или "фигуры" и располагаются. Этим определено место первого из двух способов отображения отношений как определенной частной формы общего принципа организации информационных процессов. Как обстоит дело со вторым, символически-операторным, способом отображения отношений и соответствующим ему аналитическим способом задания функции?
Достаточно очевидно, что линейная последовательность символов-операндов и символов-операторов, выражающая связь между величинами пути и времени по отношению к объективной зависимости между реальными физическими величинами пути и скорости (измеряемыми соответствующими приборами), представляет собой типичную общекодовую форму сигнала информации, т.е. форму взаимной упорядоченности сигнала и источника, которая отвечает лишь общим условиям пространственновременного изоморфизма, сохраняющего инвариантным именно линейную последовательность элементов обоих изоморфных множеств.
Если мы имеем дело не только с записью операций с операндами, но с реальным осуществлением этих операций с символами, т.е. с фактическим решением соответствующей задачи, выраженным той "чистой" формой оперирования символами, которая не требует инвариантного воспроизведения временной и пространственной непрерывности объективных величин, обозначенных этими символами, если в записи аналитического задания функции воплощен общекодовый уровень хранения информации об отношениях, то решение соответствующих задач на уровне элементарных информационных процессов, т.е. на таком символическиоператорном уровне, представляет общекодовый уровень извлечения информации об отношениях.
Когда речь идет о языке как интериндивидуальном процессе передачи информации в форме звуковых сигналов, или о хранении языковых сигналов в форме письменных текстов, или о социально-историческом процессе развития языковых структур, то эти структуры естественного языка, как и знаковые системы математического языка, воплощающие аналитическое задание функции, представляя символически-операторные линейные ряды, относятся к общекодовому уровню организации сигналов. Поэтому языковые структуры и фигурируют в современной литературе под именем языковых кодов. Это типичные одномерные ряды, упорядоченность которых отвечает общим условиям пространственно-временного изоморфизма.
Произведенное выше рассмотрение показывает, что оперирование символами на уровне элементарных информационных процессов, в общем случае имеющих непсихическую форму, в которой осуществляется межиндивидуальная передача информации и ее преобразование в информационных технических устройствах (искусственный интеллект), относится к общекодовому уровню организации сигналов, упорядоченному по отношению к источнику информации в соответствии лишь с самыми общими условиями изоморфизма. Что же касается воплощения символически-операторного способа отображения отношений в структурах естественного языка, интраиндивидуально функционирующих в форме речевых психических кодов, то здесь имеет место та частная форма общекодового уровня, которая относится к временной ветви иерархии уровней изоморфизма (поскольку речевые временные ряды воспроизводят не только одномерную структуру источника, но однонаправленную временную непрерывность).
Опираясь на сделанные выше заключения, можно уже сформулировать гипотезу по поводу искомого специфического информационно-психологического принципа организации мыслительного процесса, позволяющего прочертить четкий структурный рубеж между образом и мыслью.
Языки мышления
Гипотеза эта состоит в следующем. Если психический процесс представляет собой фигуративную форму отображения, соответствующую графическому способу задания функции и воспроизводящую отношения средствами симультанно-пространственных гештальтов, то он находится по ту сторону границы между образом и мыслью, воплощая в себе какую-либо из форм образов – первичных, вторичных или производных от мышления. Но собственно мыслительного процесса в его специфических информационно-психологических структурных характеристиках в этом случае нет. Если психический процесс, наоборот, представляет собой отдельно взятую символически-операторную форму отображения, соответствующую аналитическому способу задания функции, то здесь возможны два случая. В первом из них отношения раскрываются путем оперирования сигналами общекодового уровня (т.е. без инвариантного воспроизведения пространственной и временной непрерывности объектаисточника) по жестко алгоритмической программе. Такой способ решения задач реализуется в электронновычислительных устройствах.
Во втором случае соответствующие отношения раскрываются человеком в "чистой" символически-операторной форме на уровне психических кодов, воплощенных в речевых символах. Здесь также возможны два варианта. В первом из них речевые символы представляют собой пустотелые словесные оболочки, воспроизводящие соответствующие информационные структуры без оперирования символамиоперандами. В этом случае хотя процесс и происходит на психическом уровне, но это не мыслительный, а мнемический и к тому же механически-мнемический процесс, т.е. работа механической памяти – хранение и воспроизведение психических кодов. Здесь нет раскрытия отношений, а есть лишь хранение информации о них в форме, отличающейся от любого другого кода, например представленного магнитной записью, лишь тем, что речевой код сохраняет инвариантной характеристику временной непрерывности, что по отношению к предметному содержанию не имеет сколько-нибудь существенного значения.
Во втором варианте символически-операторного способа отображения, взятого в чистом виде, имеет место уже не только хранение и воспроизведение соответствующих речевых символов, но действительное оперирование ими. Здесь решение задач происходит путем оперирования психическими кодами по жестким алгоритмам. И тогда имеет место реальное решение задачи человеком.
В результате можно сделать заключение, что во всех вариантах работы символически-операторного способа (как машинном, так и психическом) нет мыслительного процесса в его собственно психологических качествах.
Таким образом, гипотеза исходит из того, что ни сам по себе фигуративный, ни сам по себе символическиоператорный способы отображения (и, соответственно, отдельно взятые соответствующие способы задания функций) не могут обеспечить специфичности информационно-психологической структуры мышления по сравнению с образным отображением. Эта психологическая специфичность мыслительного процесса, согласно гипотезе, создается обязательностью участия и непрерывностью взаимодействия обоих способов отображения – фигуративного, воплощающего связи и отношения в структуре симультанно-пространственных гештальтов, и символически-операторного, расчленяющего эти структуры и раскрывающего и выражающего связи и отношения между объектами путем оперирования соответствующими этим объектам символами. При этом речь здесь идет не о том, что образно-пространственные структуры, находясь вне или "под" мышлением, играют роль сопровождающих и подкрепляющих компонентов, и не о том, что символически-операторные речевые компоненты, также находящиеся вне собственной внутренней организации мышления, играют роль средств его выражения или – в лучшем случае – внешних опорных орудий его становления и протекания. В отличие от такой достаточно широко распространенной трактовки, принципиальная СУТЬ предполагаемой специфической закономерности состоит в том, что обе формы отображения составляют необходимые компоненты собственной внутренней структуры мыслительного процесса как такового и организация и динамика последнего реализуются именно в ходе непрерывного взаимодействия обеих форм. Это взаимодействие как раз и составляет ту специфику, которая обеспечивает переход через качественноструктурную границу между образом и мыслью.
Мышление как межъязыковой обратимый перевод
Оба эти дополняющие друг друга хода мысли влекут за собой предположение о конкретной сущности взаимодействия двух способов отображения и, соответственно, двух языков, которое, по-видимому, определяет информационную психологическую специфичность мыслительного процесса. Поскольку здесь речь идет не о взаимодействии языков как межиндивидуальных, социальных явлений, а о взаимодействии двух языков внутри индивида, т.е. о взаимодействии двух разноуровневых психических структур, воплощающих в себе разные языки, то общий тип такого внутрииндивидуального и интрапсихического межъязыкового взаимодействия нам известен. Точнее говоря, нам известен, по существу, единственный тип такого интрапсихического взаимодействия языков – перевод с одного языка на другой. И только такой тип интрапсихического межъязыкового взаимодействия отвечает психологическому смыслу и психологическому (а не нейрофизиологическому или "механическому" – по образцу, например, интерференции) Уровню межъязыковой взаимосвязи. Исходя из этого, есть основания предположить, что искомая информационно-психологическая специфичность организации мышления заключается в том, что оно представляет собой процесс непрерывно совершающегося обратимого перевода информации с собственно психологического языка пространственно-предметных структур (и связанных с ними модально-интенсивностных параметров), т.е. с языка образов, на психолингвистический, символическиоператорный язык, представленный речевыми сигналами.
Поскольку оба языка находятся в рамках иерархии уровней психических инвариантов (см. Веккер, Либин, готовится к печати) с преимущественной отнесенностью одного из них к ее временной, а другого к ее пространственной ветви, такой предполагаемый перевод должен, по-видимому, осуществляться путем оперирования символами и воплощающими в себе их значение симультаннопространственными гештальтами, т.е. образами, относящимися к различным уровням этой информационной матрицы. В процессе такого движения по разным горизонталям иерархии уровней происходит, согласно гипотезе, преобразование соответствующих пространственных структур, вычленение и символическое обозначение их элементов, раскрытие отношений между последними и обратный процесс перехода от выделенных и символически выраженных межэлементных отношений к их симультанно-пространственному воплощению в целостных структурах, относящихся к разным уровням упорядоченности информации.
Приведя, таким образом, некоторые существенные теоретико-эмпирические основания выдвигаемой гипотезы об информационной специфичности мыслительных процессов, отличающей их организацию от формы упорядоченности "первосигнальных" образных психических структур, можно теперь в более полном виде сформулировать еще раз эту гипотезу следующим образом. Мышление как процесс представляет собой непрерывный обратимый перевод информации с языка симультанно-пространственных предметных гештальтов, представленных образами разных уровней обобщенности, на символически-операторный язык, представленный одномерными сукцессивными структурами речевых сигналов. Отдельная же мысль как структурная единица и результат мыслительного процесса в ее психологической специфичности представляет психически отраженное отношение как инвариант обратимого перевода с одного языка на другой.
Обратимость, инвариантность и понимание
Собственно мыслительная операция в соответствии с обсуждаемой гипотезой отличается от других более общих форм межъязыкового перевода тем, что она осуществляет такой обратимый межъязыковой перевод, инвариантом которого является психически отображенное отношение между объектами мысли. Именно поэтому структурной единицей речевой формы мысли, являющейся результатом этой операции перевода, служит не отдельно взятое слово, а предложение, имеющее трехкомпонентный или минимум двухкомпонентный состав.
При описании экспериментальных фактов, характеризующих феномен понимания, было показано, что соответствующая совокупность фактов образуется сочетанием символических, операционных и образно-предметных компонентов. В ходе эмпирического рассмотрения фазовой динамики мыслительного процесса было выявлено, что продвижение от вопроса к ответу, от проблемы или задачи к ее решению воплощает в себе поэтапную динамику понимания, начинающуюся его дефицитом, т.е. недостаточной понятностью или полной непонятностью соответствующего отношения между объектами мысли, и заканчивающуюся полной понятностью этого отношения, составляющего содержание мысли-ответа или мыслирешения. Непонятность создает мотивационную пружину и субъективный сигнал старта динамики мыслительного процесса, а завершающая понятность или понятость соответствующего искомого отношения составляет объективную основу и субъективный сигнал финиша данного отрезка процесса, завершающегося мыслью-решением.
Теоретический анализ этого процесса привел к заключению, что стоящий у его старта исходный недостаток понятности проблемной ситуации, воплощенный главным образом в непонятности искомого отношения, а затем вся последующая динамика промежуточных фаз понимания по ходу поиска ответа вытекают из организации мыслительного процесса как обратимого межъязыкового перевода. Тогда исходная непонятность есть выражение рассогласованности языков, а последующая динамика понимания определяется их нарастающим согласованием, которое на каждом этапе определяется мерой обратимой переводимости. За последней, в свою очередь, скрывается составляющая ее объективную основу инвариантность соответствующего искомого отношения. Таким образом, обратимость заключает в себе не только индикатор и меру инвариантности перевода, но вместе с тем и даже тем самым она содержит в себе и меру понятности соответствующего отношения, раскрываемого в ходе мыслительных операций поиска ответа.
Понятность, таким образом, есть субъективное выражение обратимости и вместе с тем инвариантности перевода. Однако на промежуточных фазах процесса мера этой обратимости (которая, как было показано, относится к продольной и к поперечной осям его динамики), пока не найдено искомое решение, никогда не бывает полной. Именно потому, что фазы остаются промежуточными, здесь сохраняются рассогласования в ходах мысли по продольной и поперечной осям процесса перевода. И только достигаемая именно в результате процесса инвариантность перевода и вытекающая из этой инвариантности полная мера обратимости создают объективные основания субъективного феномена окончательного понимания, возникающего в ответе-решении. Процесс понимания завершается одномоментным состоянием понятности или понятости.
Состояние понятости является субъективным сигналом строго объективного факта полной обратимости продольных и поперечных ходов перевода, в котором раскрытое отношение между объектами мысли сохраняется инвариантным. Неизбежным следствием этой двуязычной природы феномена понимания является его деструкция при патологических нарушениях в области хотя бы одного из языков-участников, и в эмпирическом описании было показано, что так это и происходит.
Расстройство понимания отношений проявляется как при семантической афазии – речевом нарушении, так и при симультанной агнозии – деструкции предметнопространственных структур. Но в обоих случаях нарушение понимания есть следствие разлаженности взаимодействия и взаимоперевода пространственно-предметных и символических элементов мышления. Именно в инвариантности перевода, по-видимому, состоит объективное содержание того субъективного состояния, которое фиксируется в таких словах, как "эврика!", "ага!", "схвачено", "найдено". Именно здесь, как можно думать, скрыты объективные основания "усмотрения", "озарения", "интуиции", "инсайта". По смыслу сделанного вывода, который интерпретирует феномен понятности или понятости как выражение обратимой переводимости раскрытого отношения с одного из языков мышления на другой, за всеми этими эмоционально насыщенными словами стоит кажущийся сухой констатацией смысл: "Удачно и точно переведено". Самый же характер выражаемого этими словами субъективного состояния и острого интеллектуального чувства ясности, понятности, овладения и обладания объектом мысли определяется свободной вариативностью возможных обратимых ходов от образной предметно-пространственной схемы, графически выражающей соответствующее отношение, к его отображению в символах внутренней или внешней речи.
В этом пункте теоретический анализ феномена понимания как процесса и понятости как его результата вплотную подводит к рассмотренному в эмпирическом перечне сочетанию символических и предметно-образных компонентов мысли с ее операционным составом. При описании экспериментальных и общеэмпирических фактов было показано, что умение самостоятельно совершать операции выделения отношений, отображаемых мыслью, и мера свободной вариативности этих операций, не нарушающей адекватности отражения (т.е. не нарушающей смысла), может служить надежным объективным показателем субъективного состояния понятности соответствующих соотношений, составляющих содержание данной мысли (это выражается, как было показано, возможностью выразить одну и ту же мысль в разных формах). Приведенный выше теоретический анализ представил понятность мысли как следствие полной обратимости межъязыкового перевода. Сама же обратимость, как также было показано, является выражением стоящей за ней инвариантности перевода соответствующего отношения (функции) с языка на язык. Но именно это сохранение инвариантности отраженного мыслью отношения, будучи скрытой подосновой обратимости, составляет вместе с тем структурный источник той самой вариативности мыслительных операций, реализующих межъязыковой перевод, которая служит объективным критерием субъективно-психологических феноменов понимания и понятности. И здесь опять обнаруживается общность закономерностей соотношения информационно-структурных и операционных характеристик в образном и мыслительном отражении (mutatis mutandis).
Известно, что чем выше мера и полнее форма инвариантности образа, тем более развернут состав сенсорно-перцептивных действий, участвующих в его построении. Проведенные ранее экспериментальнотеоретические исследования выявили, что этому более высокому уровню инвариантности образа по отношению к объекту и большей степени развернутости операций соответствует и более высокая мера их вариативности (Веккер, 1964; Бернштейн, 1947). Аналогичное соотношение, по-видимому, имеется и в области мышления. И в обоих случаях это соотношение структурных и операционных характеристик представляет разные частные следствия общего организационного принципа, состоящего в том, что устойчивый инвариантный состав информации об объекте создает рамки и пределы допустимых вариаций тех операционных маршрутов, средствами которых эта инвариантность устанавливается и поддерживается. Так, общность и сохранность "смысла", которая констатируется в разных словесно-операционных вариантах одной и той же мысли и которая разрушается при клинической картине расстройств понимания (например, при семантической афазии или симультанной агнозии), по природе своей есть выражение инвариантности межъязыкового перевода, реализовать которую может целое семейство операционнословесных и симультанно-пространственных вариантов и которая вместе с тем создает пределы психической нормы познавательного процесса.
Существует и другая сторона соотношения инвариантности отображения с вариативностью операционного состава процесса. Вариативность является не только выражением и следствием инвариантности, но и одним из средств ее достижения. И эта сторона дела становится тем более явной, чем ближе мы подходим к раскрытию самих психофизиологических механизмов сохранения инвариантности. Однако по-видимому, вариативность является именно одним из механизмов инвариантности, дополняющим собою более скрытые, глубинные автоматизированные способы, обеспечивающие инвариантность объективно-предметного психического отражения и удержание последнего в пределах психической нормы.
Границы внутри мыслительной сферы
Последовательный ход анализа подводит в этом пункте к очередному рубежу, отделяющему разные уровни организации познавательных психических процессов. Выше уже были рассмотрены принципиальные проблемы и трудности, с которыми связан переход через "психофизиологическое сечение", располагающееся у самого внешнего рубежа сферы психических процессов, отделяющего простейшие психические процессы от психически неосложненных сигналов нервного возбуждения. Анализу были также подвергнуты противоречия и коллизии той эмпирико-теоретической ситуации, которая сложилась у следующего межуровневого барьера, находящегося уже внутри сферы психических познавательных процессов, но составляющего внешний рубеж мышления – "образномыслительное сечение". Проанализированные эмпирические характеристики и закономерности организации мыслительных процессов, возникающие при переходе через рубеж "образ-мысль", относятся ко всей сфере мыслительных процессов. Естественно, однако, что и внутри этой сферы есть свои пограничные линии.
Род "мышление" имеет свои виды, специфические эмпирические характеристики и закономерности которых остались за пределами предшествующего анализа именно потому, что он был посвящен тем общим, родовым свойствам мышления, которые распространяются на его виды. В экспериментальной психологии многосторонне исследованы основные виды мышления. Хорошо известна следующая их классификация: мышление практическое, или предметное, мышление образное и мышление понятийное.
Что касается "чисто" предметного мышления, представляющего собой раскрытие отношений путем оперирования вещами, не опосредствованного "сверху" образами и понятиями, то, как было показано в первой главе, оно составляет историческую и онтогенетическую переходную форму, располагающуюся еще по ту сторону границы собственно мыслительных процессов. Практическое же мышление современного взрослого человека, как и его образное мышление, безусловно является понятийно опосредствованным и понятийно регулируемым. Поэтому все три вида мышления – предметное, образное и понятийное, как и каждый из них в отдельности, представляют сплав характеристик и закономерностей, относящихся к разным уровням организации, в котором собственные свойства каждого из уровней замаскированы и с трудом поддаются выявлению.
Поскольку чисто предметный, дообразный уровень представляет переходную форму, располагающуюся еще по ту сторону границы собственно мышления как интериоризованного оперирования психическими операндами или структурами, очередным объектом рассмотрения становится рубеж, разделяющий уровни допонятийного и понятийного мышления. Этот качественный рубеж является последним перед достижением того высшего "перевального" пункта, за которым следует другая часть маршрута поиска, спускающаяся уже "вниз", к исследованию эффектов обратного влияния высших уровней на более элементарные и более общие. На этой вершине организационной сложности разыгрывается драматическая коллизия идей, очень близкая по характеру трудностей и противоречий к той концептуальной ситуации, которая сложилась у нервно-психического и образно-мыслительного "сечений", но доводящая именно у последнего рубежа эти противоречия и парадоксы до логического упора и предельного обнажения и тем самым приобретающая особую научно-философскую остроту.
Принципиальная трудность наведения "концептуального моста" через качественную границу между двумя реальностями вытекает из самого существа научной задачи объединить их общими закономерностями, но внутри этой общности выявить специфические особенности обеих частных форм. В меру нерешенности этой задачи и, соответственно, недостроенности "концептуального моста" возникают, как было показано выше, попытки обойти трудности, которые приводят к альтернативе двух фиктивных решений: либо к отождествлению специфического с общим, либо к их разрыву и запараллеливанию. Эти альтернативы выражены у двух пересеченных выше основных границ отождествлением ощущения с нервным возбуждением и мысли с образом на одном полюсе и психофизиологическим и "мыслительно-образным" параллелизмом – на другом. Ситуация такой концептуальной поляризации сложилась и у той границы между допонятийным и понятийным мышлением, преодоление которой составляет ближайшую задачу анализа.
Понятие как специфическая структурная единица мысли, воплощающая ее высший уровень, представляет собой несомненную эмпирическую реальность, с которой нас сталкивают самые различные области практического и научно-теоретического опыта. Хорошо известна практическая острота педагогической задачи формирования понятий в ходе обучения (именно понятий, а не только образов и не просто суждений). Не менее явный и острый характер носит картина разрушения понятийных структур при различных афатических и общегностических расстройствах и вытекающая отсюда лечебнопедагогическая и терапевтическая задача их восстановления. Аналогичным образом дело обстоит в области научно-практических задач, связанных с оперативным или вообще инженерно-конструкторским мышлением. Достаточно хорошо известно, какое место занимает проблема понятийного интеллекта в психологии (Пиаже, 1969; 1995; Выготский, 1956). Еще более известно значение этой проблемы для логики со времен Аристотеля и до наших дней. Между тем, вопреки этой эмпирической несомненности и кажущейся теоретической ясности и простоте, на вопрос о специфике понятия как структурной единицы высшей формы мышления ни логика, ни психология не дают сколько-нибудь однозначного ответа. Широко распространены попытки связать специфику понятийной структуры с ее высокой обобщенностью и абстрактностью (Асмус, 1947).
Однако уже при анализе качественного скачка, связанного с переходом через сечение "образ-мысль", было показано, что обобщенность и элементы абстракции не воплощают в себе специфичности мыслительных структур, поскольку та или иная мера обеих этих характеристик имеет место на всех уровнях познавательных процессов, начиная с ощущений и переходных форм сенсорно-перцептивного диапазона, где и обобщенность, и элементы абстрагированности выражены уже вполне отчетливо. Именно эти характеристики сенсорных и перцептивных образов дают основание Р. Арнхейму говорить о "визуальных понятиях" (Арнхейм, 1973), а Р. Грегори – о "разумности глаза" (Грегори, 1972; 1970). Но если обобщенность и элементы абстрагированности свойственны уже образному, первосигнальному уровню психических процессов и поэтому не воплощают в себе даже того структурного скачка, который происходит на образномыслительном рубеже, то тем более эти характеристики, взятые в их общем виде, не специфичны для понятийного мышления как высшего уровня организации познавательных процессов.
|
