|
— У тебя есть основания сомневаться в ее любви?
— Сколько угодно! Меня совсем не замечает или стыдится... И все с братом сравнивает, в пример его ставит... Ненавижу его!
Разговор наш, понятное дело, происходит наедине. Без матери девочка и села свободнее, и плечи расправила, раскраснелась, глаза засверкали, голос зазвенел; словом, оживилась и похорошела.
— А что это за история с кражами?
— Деньги у них таскаю... Сразу не трачу, распределяю на несколько дней, покупаю себе понемножку, что захочу. Только не думайте, что я воровка,— вор тайком все крадет, а я специально так устраиваю, чтобы они меня разоблачали и злились. Пусть ругаются! А то в упор меня не видят, все только про брата и думают, все ему да ему.
...Дети часто чувствуют себя несчастливыми и не имея к тому никаких оснований; опасения же, подобные тем, что испытывает моя пациентка, тяжелы для любого ребенка. Такие опасения нередко приобретают сверхценный характер, а то и вовсе становятся болезненными: у ребенка развивается «бред чужих родителей». Бред у детей обыкновенно имеет вполне конкретное содержание: в больном сознании, как в кривом зеркале, отражается реальность, в которой ребенок действительно существует. Зеркало, пусть кривое, есть зеркало...
Ребенку невозможно смириться с тем, что его в семье не принимают. Когда по-настоящему любят, не оценивают и ни с кем не сравнивают. Неудивительно, что моя пациентка чувствует себя подкидышем. Она пытается бороться, воюет за любовь, как умеет; воровство — ее оружие. Не зря психологи полагают: ворующий у домашних ребенок на самом деле пытается получить не деньги и сласти, а родительскую любовь.
Когда в семье война
Анализируя ситуации, толкающие подростка на попытку самоубийства, мы нередко обнаруживаем: он становится, по сути дела, жертвой войны, которую развязал сам, — войны с родителями, со школой, с реальной действительностью, наконец, с самим собой. Иное дело, когда жизнь оказывается в тягость еще совсем маленькому ребенку — шести-семи лет. Случается такое с детьми нечасто; конечно же значительно реже, чем с подростками; и, как правило, дети-суициденты оказываются невольными жертвами войны, в которую вступают в семье взрослые.
...Передо мной маленькая девочка— ей совсем недавно исполнилось шесть лет, она ходит в подготовительную группу детского сада. Знает уже все буквы и умеет считать до трехсот.
Мы беседуем с ней, преодолевая некоторые трудности,— она смущается, слегка дичится; но постепенно с помощью мамы осваивается. Оказывается, приехали они в Москву с Украины, специально на консультацию. Несколько месяцев назад девочка стала нервозной, у нее появились страхи, она сделалась раздражительной, конфликтной... А когда получает даже незначительные замечания, горько плачет и повторяет: «Не хочу жить, возьмите острый ножик и зарежьте меня! А себе родите хорошую девочку — не то что я...»
Год назад ее родители разошлись, прожив вместе восемь лет. Мирно расстаться не удалось, разгорелась настоящая война... И ребенок был в нее вовлечен.
Теперь девочка живет с мамой, а с отцом проводит конец недели. У мамы появился друг; вместе с ними он не живет, но забирает девочку из сада и старается с ней подружиться. «Он вроде бы симпатичный и добрый, но папа говорит, что они с мамой поженятся, родят себе другую девочку, а я никому не буду нужна...»
Вообще все, что происходит в ее жизни, вызывает у моей маленькой пациентки тревогу: мать еле-еле уговорила ее поехать в Москву, хотя здесь живут близкие родственники, которых девочка любит. «Почему, — спрашиваю, — ты не хотела сюда ехать?» — «Боюсь, здесь же война. Мы с папой все время смотрим по телевизору, как танки стреляют. Он мне сказал: это Москва с Чечней воюет — и нас с мамой подстрелят, если поедем, — страшно же...» Все это она рассказывает неохотно; личико напряженное, видно, что чувствует себя девочка неуютно: ей хочется поскорее сменить тему. Но есть же что-нибудь в жизни этого ребенка, что не вызывает тревоги, что доставляет несомненную радость? «Да! У бабушки в деревне свинья с тремя поросятами. И главное, куры!» — «Ты сама за ними ухаживаешь? Тебе это нравится?» — «Очень, я их обожаю. Кур!»
Ясно: психотравмирующая ситуация сложилась давно, и девочка до сих пор очень остро переживает разрушение своей семьи. Здесь нужно лечение, конечно, но не только. Главное: постараться убедить ее: никакая другая девочка, во сто раз более послушная, чем она, не нужна ее маме; любит мама именно ее, такую, какая она есть. Ну и конечно же куры! По возможности скорее надо бы поехать к бабушке в деревню и пожить там подольше. Вот только на всю жизнь к курам не уедешь... Осенью нужно идти в школу — придется возвращаться домой. Домой, где идет война. Война, где моя пациентка — и главный трофей, и единственная невинная жертва... Жертва в полном смысле слова — потому что защитить себя не может, а страдает по-настоящему.
Печально, но факт: многие из нас склонны рассматривать сферу человеческих взаимоотношений, и особенно в семье, как поле боя — со своими трофеями, завоеванием преимущества, ожесточенными перестрелками и потерями. Преимущества нужно добиваться любой ценой, а если не удается победить, приступаем к партизанской войне — око за око. Неудивительно ли, что семейные ситуации моей пациентки легко и просто описываются словами фронтовых сводок?
Объявив войну друг другу, эти люди, быть может, не отдают себе отчета, что сами создали реальную угрозу для жизни своего единственного ребенка! Ведь в семейных войнах дети подобны мирному населению из зоны боевых действий — погибают безвинно и не по своей воле.
Война родителей моей пациентки, судя по всему, скоро не закончится: здесь нужны длительные усилия «миротворческих сил»... А пока, кроме всего прочего, пришлось рекомендовать ее матери спрятать все «острые ножики» и не спускать с девочки глаз.
Мы уже говорили: когда подросток задумывает покушение на самоубийство, действует он, как правило, необдуманно, под влиянием сильных и противоречивых эмоций; однако решение принимает сам. Маленького ребенка к мысли о нежелании жить всегда подталкивают взрослые, своими поступками навязывая ему решение о самоубийстве. Детские суицидальные попытки, как показывает опыт, совершаются в непереносимо трудных для ребенка ситуациях. Когда в семье война...
Глава четвертая. СЕМЕЙНЫЕ ПУТЫ
В каждой семье свой скелет в шкафу.
Английская пословица
Кризис власти
Семья, и правда, «ячейка общества». Общества, в котором мы живем сегодня, где запойное законотворчество властей совершенно бессильно преодолеть реальные жизненные проблемы. Власти пишут и принимают законы, а жизнь течет по собственным правилам и уложениям, по законам неписаным...
У меня на приеме «образцовая» семья: отец, мать и трое детей. Родители вполне вписались в сегодняшнюю реальность: они отлично одеты, со здоровым загаром и спортивной осанкой. Они явно благополучны. Оба работают и не нуждаются в деньгах. И прежде чем обратиться за помощью к психологам (по поводу своей старшей дочери пятнадцати лет), они пытались решить проблему сами — отправляли девочку на год учиться в Англию.
...Родители привели на консультацию дочку, однако до разговора с ней дело так и не дошло — два часа, не замолкая, с напором, нависая над моим столом широченными плечами, излагал тяжелую подростковую проблему отец девочки. И чем подробнее описывал он обстоятельства, тем яснее становилось и мне, и, похоже, его сочувственно молчавшей жене: историю-то он рассказывает не про дочку, про себя.
Нужно сказать, мой собеседник не вполне ординарный отец. Свою необыкновенную жизненную активность и энергию он употребляет не только в типично мужской деятельности: работе, обеспечении семьи; он с не меньшей страстью занимается воспитанием детей. Он вникает во все: проверяет, чистят ли дети на ночь зубы, хорошо ли они моются (в семье две дочери, старшая и младшая, между ними — сын); интересуется мельчайшими деталями их обучения, спрашивает устные уроки, пролистывает тетрадки, устраивает с детьми развивающие игры, проводит домашние викторины и олимпиады, придумывает вопросы, для ответа на которые нужно рыться в словарях и энциклопедиях; подробно расспрашивает каждого из детей о друзьях, их занятиях и прочем. Он чрезвычайно озабочен вопросами сексуального просвещения своих детей: «Я не хочу, чтобы они пережили такой шок, какой пережил я пацаном, когда во дворе мне объяснили, откуда берутся дети!» И он читает вместе с детьми «Энциклопедию сексуальной жизни», все им объясняет. Вот такой энергичный, активный и сверхвнимательный отец...
Проблема, с которой родители обратились в консультацию, — непрекращающийся конфликт со старшей дочерью. Девочка уходит из дома, сменила несколько школ и нигде не удерживается, попала в дурную компанию, попросту в притон, откуда отец ее вытаскивал. Курила там «соломку», а пиво и сигареты уже давно сделались предметом ее обихода. Последней же каплей стала история с шантажом и угрозами, которыми приятели вынудили девочку украсть из дома большую сумму денег, к тому же казенных. Рассказывая это, отец все время повторяет: «Но почему?! Ведь мы так стараемся! Дети в семье не видят дурного примера; я ведь ее воспитывал с первого дня — а она всегда врала и изворачивалась. Раньше я ее за это бил, но потом испугался, что в ярости просто убью. Как это получилось? Я же все держал под контролем!»
Ну вот. Вот и сказано ключевое слово. Да, именно безудержное стремление контролировать своих близких составляет содержание жизни моего собеседника. Контроль, подчинение, подавление воли домашних представляется ему необходимым и единственным условием того, чтобы семья была семьей, настоящей «ячейкой общества». Он распорядился даже, чтобы жена подготовила проект семейной конституции, с подробным изложением прав и обязанностей каждого: обсуждали ее все вместе, постатейно. «Право вето» было только у него. Конституцию приняли, красиво переписали, окантовали и повесили на стенку. Младшие дети ее не нарушают, а вот старшая — врет, из дому пропадает, ругается и живет по собственным законам... Кризис власти, одним словом...
В обществе кризис власти чреват социальными потрясениями; в семье же подобные ситуации оборачиваются житейскими и психологическими проблемами и трудностями. Самые злостные нарушители правил в семье — конечно же дети. Впрочем, нельзя не сказать: вовсе без правил дети тоже чувствуют себя неуютно. Особенно подростки; свойственные им противоречивость и личностная аморфность порождают неуверенность, тревогу при столкновении с жизнью; поэтому контроль и директивность родителей, когда они, искренне стремясь помочь ребенку, определяют для него некоторые границы, воспринимаются самими подростками порой как поддержка и опора, не вызывают у них противодействия. Законы же и правила, навязанные, внедряемые насильственно, дети нарушают непременно! Страдают при этом сами; страдают в общем-то безвинно...
Отцу моей пациентки, спору нет, пришлось туго. Но он — взрослый человек, и сам делает собственный выбор. В своем безоглядном стремлении властвовать, полностью контролировать любую ситуацию он совершенно не считается ни с возрастом, ни с темпераментом, ни с характером дочери. Он заставляет ее жить по-своему — заставляет любой ценой. Цена же — потеря доверия, отчуждение, ложь и одиночество... Непомерная для ребенка цена.
Золотая клетка
Случается так, что на консультацию по поводу подростковых проблем родители приходят без детей. Так бывает, если уж дело дошло до такого конфликта, что взаимоотношения сломаны. Все друг на друга обижены, уступить не хочет никто, и дети отказываются идти к психологу вместе с родителями.
...Супружеская пара, сидящая передо мной на этот раз, не смогла привести свою пятнадцатилетнюю девочку по иной причине: их единственная дочь, ученица девятого класса английской школы, исчезла. Именно исчезла, а не просто ушла из дома: все это время она ни разу не дала о себе знать, милиция ее тоже не нашла. Родители не знают точно, жива ли она; и лишь заверения психоэнергетика, который занимается розыском пропавших по фотографиям, да немые телефонные звонки оставляют им надежду...
Многое, происходившее в этой семье раньше, позволяет предполагать, что девочка оставила дом по собственному выбору. Родители казнят себя, ругают школу, жалуются на дочь — и ждут ее.
Семья как семья — из того социального слоя, который раньше назывался научно-технической интеллигенцией. Девочка, поздний и единственный ребенок, с первых же дней была очень беспокойной, очень способной и очень хорошенькой. Учили ее всему: языкам, танцам, фигурному катанию, работе с компьютером и прочим, столь же необходимым в жизни вещам. У нее было «все»: английская школа, успешная учеба, которую родители тщательно контролировали, следили за отметками; впоследствии, впрочем, оказалось, что отметки девочка подделывала. А когда родителей вызывали в школу, под видом матери пару раз приводила соседскую пьянчужку, предварительно причесав ее и почистив. Вообще, судя по рассказам родителей, врала девочка столь виртуозно и разнообразно, с такой неиссякаемой изобретательностью, что жизнь семьи была похожа на игру «полицейские и воры» — дочь убегала и пряталась, родители ее выслеживали и гонялись по всему городу.
По первому впечатлению картина складывается ясная и невеселая. Жестокая, с дурными наклонностями девчонка — и измученные страдальцы-родители. Однако удивительное дело: рассказывая свою историю, перебивая друг друга, эти уже немолодые люди с таким азартом и оживлением описывают детали слежки и поисков дочери, так загораются, несмотря на слезы, их глаза, что временами кажется: они рассказывают не собственную горькую историю, а смакуют подробности из последнего номера скандальной газеты.
Постепенно выясняется: слежка и контроль — основные приемы воспитания в этой семье. Девочка с самого детства казалась родителям чужой, непохожей на них, — это раздражало. Хитрая и неискренняя, она в любой ситуации «выскальзывала» ; они же всякий раз выводили ее на чистую воду, строго наказывали и при этом задаривали, старались не отказывать ей ни в чем. «Мы очень, наверно, виноваты: столько ошибок сделали, — говорит мать, — но вы знаете, это такой непонятный, такой непредсказуемый характер! И полная неспособность к благодарности; а ведь мы так о ней всегда заботились, так за ней следили...»
Что здесь скажешь? Горе... Люди по-настоящему страдают — и ничуть не меньше оттого, что горе это в значительной мере навлекли на себя сами. Они и сейчас не понимают, что оказались жертвой собственной авторитарности, своего собственного стремления во что бы то ни стало осуществлять родительскую власть и контроль. И не случайно они полагают синонимом слова «заботиться» — слово «следить». Именно в слежке за собственным ребенком они видят суть родительского долга, осуществление родительской любви.
Эрих Фромм в своей известной книге «Бегство от свободы», исследуя механизм авторитарности, пишет о таком типе взаимоотношений в семье: «...Отношение господства (и собственничества) выступает, как правило, под видом «естественной» заботы и стремления родителей «защитить» своего ребенка. Его сажают в золотую клетку, он может получить все, что хочет, — но лишь при том условии, что не захочет выбраться из клетки».
В подобных случаях либо формируется невротическая личность, либо возникают самые разнообразные патологии характера. Поведение таких подростков зачастую бывает непредсказуемым, грубо неправильным. Начинается бунт — иначе не скажешь... Так случилось и в семье моих пациентов: девочка сломала клетку, вырвалась. Она ускользнула от слежки, «оторвалась от хвоста» и, согласно правилам конспирации, ушла в подполье.
Школьные уроки истории, как видно, для нее не пропали даром: она борется за свободу и действует по логике «революционной ситуации». Нешкольная история учит, что революции без крови и жертв с обеих сторон не бывает. Положение этой девочки действительно очень трудное: ведь дома ее научили лишь бунтовать и бороться. Сломать клетку она сумела — но сможет ли она жить на свободе?..
Privacy
Похоже, совсем не случайно так трудно подобрать этому понятию точный эквивалент по-русски; российская традиция «соборности и коллективизма» отодвигает все личное на второй план, а взаимное соблюдение границ личностного пространства главным правилом человеческого общения отнюдь не считает. Особенно когда дело касается детей, особенно — в семье...
Между тем именно ощущение человеком незыблемости границ своего личностного пространства позволяет ему чувствовать себя в безопасности, придает уверенность в собственной ценности и значительности, уменьшает тревогу и страх, делает более устойчивым и уравновешенным в столкновениях с жизнью.
Как важно все это именно для подростка и как редко взрослые признают за ним право на: личное мнение, личную свободу, личные пристрастия и вкусы, личное время, личную границу... Самые демократичные и либеральные родители нередко искренне полагают, что творят добро своим детям, принимая даже в мелочах решения за них, выбирая для них все: одежду, друзей, занятия, школу... даже страну.
Зачастую мы ведем себя так, будто дети должны свое право на все личное заслуживать или отвоевывать — как народы, освобождающиеся от колониального ига. Мы почему-то не хотим признать, что ребенку, как и всякому человеку, это право принадлежит от рождения.
...Вполне интеллигентная и во всех отношениях достойная средних лет дама привела на консультацию свою четырнадцатилетнюю дочь. Жалобы тривиальные: «теряем взаимопонимание, конфликтуем, девочка врет... И, кроме того, совершенно не считается с остальными членами семьи: громко заводит ужасную музыку, в ее комнате беспорядок, всюду тарелки и чашки с засохшими остатками, кочерыжки от яблок вперемешку с колготками»... «Вы подумайте, — возмущенно (явно рассчитывая на мою поддержку...) говорит мать, — я прочитала ее письмо к какой-то девочке — сплошной мат. Взяла отводную телефонную трубку — слышали бы вы, о чем и в каких выражениях она говорила с подругой! Просто волосы дыбом становятся! Конечно, у нас был после этого очередной скандал...»
— Не кажется ли вам, что вы подслушали приватный разговор, подсмотрели то, что было не вам предназначено? — спросила я.
— Ну что вы! Это же моя собственная дочь!
Женщина взволнованна, почти в отчаянии — но ведь она не замечает очевидного! Девочка прибегает к ненормативной лексике лишь в общении со своими сверстниками. Мотивы такого речевого поведения разнообразны: и протест, и страстное стремление к эпатажу, и, что очень важно, желание сохранить автономность своего подросткового мира, подчеркнуть его отличие от мира взрослых, позволяя себе: речь, возможную только в границах этого мира...
Конфликт между тем продолжается и как снежный ком обрастает обидами. Увеличивается груз взаимного непонимания и неприятия, произносятся, выкрикиваются в сердцах слова, которых не вернешь. Возникает ситуация почти что кризисная. Девочке порой кажется: понять ее может кто угодно, кроме родной матери, и дома ей так тягостно... «Вы знаете, — говорит она, — ведь у меня есть своя комната, но я ни на минуту не могу остаться одна... Мама даже в ванной запереться не дает, все время за мной следит и непрерывно делает мне замечания... Я и ем-то у себя, потому что за столом тоже нотации: и есть заставляют не то, что я хочу, и не столько... А мама порой такое скажет — просто кусок в горло не лезет!»
В этом взаимном мучительстве мать и дочь все больше и больше расходятся, теряют доверие друг к другу, становятся чужими. Но неправильно было бы думать, будто дело здесь исключительно в том, что мать не считается с дочерью. Взаимоотношения родителей с детьми не могут быть улицей с односторонним движением. Конечно, права дочери ущемлены, мать явно заступает на ее личную территорию и пытается там наводить свои порядки; а в том, что девочка этому сопротивляется, нет ничего удивительного. Однако и наши родительские права — не пустой звук: права на чистоту и тишину в собственном доме, например. Мы можем и должны настаивать на их соблюдении. И подростки, кстати, охотно идут на переговоры и соглашаются на взаимные уступки. Переговоры на равных, без нарушения границ, без «аннексий и контрибуций», с взаимным соблюдением privacy...
Мирное сосуществование: ни мира ни войны
Газетные штампы, знакомые с детства словосочетания так привычны именно в виде клише, что смысл отдельных составляющих их слов забывается, ускользает. Смысл на самом деле жизненно важный для человека, в особенности если он живет в семье; ведь сосуществование — это существование вместе. Существование в полной мере для всех членов семьи, с четко обозначенными границами, правами, с необходимыми обязанностями, с любовью и поддержкой, с умением принимать другого таким, каков он есть...
Это, конечно, лишь весьма бедная схема, а человеческие взаимоотношения многоцветны, складываются они по-разному, и так называемые благополучные семьи счастливы столь же неодинаково, как и несчастливые. За роскошным, благородных пропорций фасадом прекрасного здания нередко обнаруживается захламленный двор — и даже смердящая помойка...
Для подростка особенно невыносима двойственная ситуация, когда родители поддерживают видимость мира в семье, где на самом деле царит отчуждение и разлад.
...Девочка напряжена, кусает губы, лицо наполовину закрыто огромными темными очками; когда она их снимает, обнаруживается, что она не только заплакана: под глазом уже позеленевший, тщательно запудренный кровоподтек. Давно, уже более года, не прекращается ее конфликт с отцом. Повод самый банальный — поздние приходы домой, слишком взрослые знакомые. Собственно, повод уже в провалом; отец девочку буквально запер дома, она все вечера проводит в своей комнате, к телефону ее не подзывают. Отец и дочь практически не разговаривают, последняя попытка поговорить закончилась (в очередной раз) рукоприкладством.
Не нужно думать, будто девочка совсем уж «отпетая»; она прекрасно учится (единственная тройка за десятый класс — по химии, и ее-то отец уже неоднократно «припоминал»), занимается языками, все успевает, все у нее получается. И чем больше выясняются подробности поведения отца, тем очевиднее вырисовываются черты деспотичности и бессмысленной жестокости — бессмысленной настолько, что возникает предположение о психической неуравновешенности этого человека. Так что нет ничего удивительного, если у девочки обнаружились несомненные признаки психологического кризиса...
Что же считает причиной своих переживаний сама девочка? «Конечно, тяжело и обидно; но глубину моей души это не затрагивает. По-настоящему плохо мне оттого, что мама как будто бы устранилась. Если мы начинаем ругаться, она просто встает и уходит в свою комнату. Мне вообще кажется: ей до меня совсем нет дела, ее интересует только, какую я сейчас немецкую книжку читаю, как у меня с английским, сыта ли я, не нужны ли мне новые джинсы. Что у меня на душе — она не знает и знать не хочет! Я все время об этом думаю, потому я такая зареванная...»
«Мы, действительно, — вступает в разговор мать, — почти не разговариваем, ведь любой разговор так или иначе сводится к обсуждению их конфликта. Я же не хочу в него вступать: так хотя бы видимость человеческих отношений в семье сохраняется. Худой мир, знаете ли, лучше доброй ссоры... Я стараюсь ради дочери; если бы не она, мы развелись бы уже давно. Я терпела и старалась не подавать виду все эти годы, хотя наши отношения давным-давно разладились...»
Отношения разладились, семья рушится; и «ради дочери» родители сохраняют фасад своего брака. Но ведь девочка существует внутри этого строения, и жить на развалинах взаимоотношений родителей очень неуютно. Возможно, отец, столь жестоко обращаясь с дочерью, мстит жене. А может быть, он таким образом пытается наконец вынудить ее не закрывать перед его носом дверь в свою комнату...
Жена, избегая скандалов, любой ценой стараясь сохранить семью, так привыкла скрывать свои переживания и чувства, что порой ей кажется: она вообще утратила способность что-либо чувствовать. Проявлять чувства она разучилась совершенно. Именно эту ее неспособность дочь переживает особенно мучительно.
Вот и получается все как по написанному, газетному клише: то, что называется мирным сосуществованием, на деле может быть войной. Войн же без потерь не бывает...
Вниз по лестнице, ведущей вниз...
Конвенция о правах ребенка — документ, принятый ООН и ратифицированный Россией... Семейный кодекс... Закон о предупреждении насилия в семье...
Все это — серьезные документы, призванные защитить права детей, предотвратить жестокое обращение, сексуальные злоупотребления, эксплуатацию детей, обеспечить им крышу над головой, пропитание, образование и так далее... Ни у кого, пожалуй, не вызывает сомнений необходимость и важность этих документов, ведь нарушений прав детей — огромное множество: сироты, бездомные дети, жертвы войны, голодающие и больные. Трудно к этому относиться безразлично; мы ужасаемся, сочувствуем — однако остаемся при этом исключительно наблюдателями. Нам кажется: если речь идет о нарушении прав детей, то имеются в виду лишь те, спору нет, несчастливые, но далекие от нас дети — из газетных и телевизионных репортажей. Мы думаем, что наших детей это не касается. И в самом деле, мы своих детей не истязаем, наши дети не голодают, не скитаются, мы заботимся о них, охраняем, оберегаем от опасности, учим, воспитываем... Одним словом, стараемся.
...Вот, к примеру, семья, обратившаяся в психологическую консультацию. Их проблема в том, что младший сын, мальчик тринадцати лет, время от времени не приходит ночевать; случается, что пропадает и по нескольку дней кряду... Семья полная: отец, мать и двое детей. Материальное благополучие очевидно: отец преуспевающий, хорошо зарабатывающий профессионал, часто приглашаемый по контракту то в Канаду, то в Америку, и мальчику уже довелось проучиться некоторое время в американской школе. Но и там проблемы у него возникали такие же, как и в школе московской... Он неважно учится, даже по английскому получает «двойки», хотя имел языковую практику и говорит почти свободно. Много прогуливает, а когда это становится известно дома и начинается разбирательство, ведет себя всегда одинаково: отмалчивается, обещает исправиться, стремится как можно скорее уйти из дома — и не возвращается ночевать. Ночует по соседству на чердаках, последний раз спал в лифте... Родители ищут его, но чаще всего безрезультатно; он меняет места ночевок, а приятели его не выдают. Когда их спросили, почему мальчик не идет домой, ребята сказали, что он боится — отец его убьет.
Все это мне взволнованно излагает мать подростка; отец же от комментариев воздерживается. Когда я осторожно интересуюсь, наказывают ли мальчика и каким образом, отец вступает в разговор. Он рассказывает мне, что прикладывает массу усилий «для исправления сына»: часами сидит с ним над физикой и математикой, пытается помогать и по другим предметам... Но тому «все неинтересно», он рвется на улицу, готов проводить там целые дни. Наказывать, конечно, приходится, но отец мальчика не бьет: «Я держу ремень в руках, когда объясняюсь с ним, но ни разу его не ударил!» Оказалось, это не фигура речи. Имеется в виду настоящий ремень.
В Конвенции о правах ребенка есть особая статья, посвященная обеспечению его безопасности в семье: в этой статье среди прочего сказано: страны, присоединившиеся к Конвенции, принимают все «необходимые законодательные, административные, социальные и просветительские меры с целью защиты ребенка от всех форм физического и психического насилия» в семье. Удивительное дело: семья, которая должна быть вернейшей защитой ребенку, оказалась тем, от чего его нужно защищать. Ни у кого не возникает сомнения в необходимости подобных мер, когда ребенок становится жертвой жестокого обращения и сексуальных посягательств со стороны родственников, да еще если родственники — социально опасные субъекты. Тогда вроде бы все ясно — ребенок явно страдает, без вмешательства общества обойтись нельзя... Возможно даже, разлука с такими родственниками обернется для него благом. Совсем иная ситуация складывается, когда насилие заключено в недрах так называемой благополучной семьи и считается непременным условием правильного воспитания. Именно это и называется психическим насилием. Очень часто мы прибегаем к такого рода насилию, наказывая ребенка, — и не отдаем себе отчета в том, насколько реален наносимый ему вред. Психическое насилие — это не физическое воздействие. Оно направлено на запугивание, подавление воли ребенка, унижение его достоинства. Последствия же применения психического насилия к детям, как правило, воплощаются либо в нервно-психических расстройствах, либо в нарушениях развития и социальной адаптации.
Вот и в нашем случае: отец ремень в ход не пускал — «как можно», мы ведь цивилизованные люди, знаем, что рукоприкладство недопустимо... Однако он сумел так запугать своего и без того не очень устойчивого мальчика, что тот, спасаясь, оказался на улице. Улица же живет по своим жестким законам: мальчику уже предложили и спиртное, и подышать парами клея, чтобы «посмотреть мультики». Ему стало дурно, поэтому пока он ограничился лишь пробой. Жизнь на улице требует денег; он таскает по мелочи из карманов, продал кое-что — и это только начало...
Психическим насилием часто оборачивается и наша собственная беспомощность, и нетерпимость, и родительские амбиции, нежелание, неумение строить отношения с детьми на основе взаимного уважения и сотрудничества. Как часто мы более или менее сознательно занимаем в семье начальническую позицию, выстраиваем организационную вертикаль: папа — директор, мама — зам, дети — подчиненные. Директор всегда прав, потому что он директор, его нужно уважать и бояться. А без насилия не будет ни дисциплины, ни порядка.
Общеизвестно, однако, что насилие в семье воспроизводится; применяют жестокое обращение, как правило, именно те, кто в детстве сами были его жертвами. Вспомним сказку Л. Н. Толстого, где мальчик объясняет, что вырезает деревянную чашечку, из которой собирается кормить тюрей за печкой отца, когда тот состарится — так кормят теперь его дедушку... Действительно, золотое правило: не делай другому того, чего не желаешь себе.
Быть может, не так уж далеки от наших собственных ситуаций телевизионные сюжеты о несчастных и обездоленных детях? Ведь мой пациент из вполне цивилизованной семьи ночует на чердаках вместе с бомжами, с беглецами, спасающимися от жестокости отцов-алкоголиков, от приставаний поклонников матерей-проституток... Похоже, что выстраивается некая общая лестница, лестница, по которой скатывается ребенок — жертва насилия в семье. Лестница общая для нас всех, и конец ее для всякого ребенка одинаково печален. Лишь ступеньки, на которых стоят разные родители, находятся на разном уровне... Но отличие это, похоже, лишь количественное. Так что и столь далекие, казалось бы, от нашей жизни телевизионные сюжеты на самом деле тоже «про нас»...
Когда раскалывается мир...
Schizophrenia (шизофрения) — слово, известное всем; известно всем также, что это — тяжкое психическое заболевание. Буквальное значение слова (schizo — раскалываю, phren — душа, ум, рассудок) как нельзя более точно определяет сущность психических расстройств, возникающих при этой болезни. Человек перестает осознавать себя целостной личностью, его эмоции и чувства становятся противоречивыми, неадекватными; мысли теряют конкретность и целенаправленность; поведение делается немотивированным, даже нелепым... Главное же расстройство, возникающее у больных шизофренией, — это амбивалентность, двойственность побуждений, эмоций, восприятия, мыслей — словом, то, что в обыденной речи называется «раздвоением личности».
Классическая психиатрия полагает, что природа шизофрении исключительно эндогенна (то есть порождена внутренними причинами). Однако расстройства, подобные эндогенным, возникают и у психически здоровых людей — в кризисные периоды жизни. Сходство душевных расстройств, свойственных подростковому возрасту, с шизофреническими замечали многие психологи и психопатологи. Сходство это не только внешнее: подростковая психика действительно приобретает на определенном этапе «болезненные» черты. Они бывают выражены более или менее ярко, проявляют себя в полном объеме или частично. В ситуации кризиса эти преходящие расстройства становятся более глубокими, заметно похожими на болезнь. Юноше порой ошибочно ставят диагноз шизофрении, поскольку его сознание расщепляется, раскалывается; а происходит это, когда раскалывается, разрушается его мир.
...Мать сына-студента пришла с тривиальными, на первый взгляд, проблемами: «хвосты», парень не является на зачеты, ситуация на грани отчисления из вуза. А теперь бросил учиться вовсе; ничем не занят, ничем не интересуется, поведение и реакция непредсказуемые... Сын — от смешанного брака. Отец — грузин, живет сегодня на родине, сделал там карьеру. Но это теперь, а раньше вся семья жила в Москве, здесь родители закончили аспирантуру, защитились... Отец — доктор наук, мать — кандидат. Когда Грузия стала отдельной страной, отец решил: ему следует жить именно там — естественно, с семьей. Несколько лет семья с сыном-подростком провела в воюющей, чужой для матери стране. Попадали под обстрелы, мерзли зимой, стояли в очередях, с трудом кормились. Впрочем, все это легло на плечи жены — муж много и очень успешно работал. Ноша для нее оказалась непосильной, тем более что был выбор: родители в Москве, а там — совсем другая жизнь. Началось существование на две страны: расставаться с мужем она вовсе не хотела, а у него и работа, и карьера, и будущее — всё в Грузии... Сына буквально разрывали надвое: он сменил множество школ, грузинских и русских. Теперь — живет и учится в Москве, не знает, что будет завтра...
|
