|
Скачать в архиве
ПРЕДИСЛОВИЕ
Эти очерки претерпели ряд метаморфоз. Сначала они были прочитаны как лекции на Эраносских встречах 1966, 1968 и 1969 гг., затем дополнены, исправлены и подготовлены для публикации в «Ежегоднике Эраноса», а позже еще раз подверглись исправлениям для издания в виде цикла статей в журнале «Art International». Каждый очерк был написан в расчете на самостоятельную жизнь, и в дальнейшем со стороны автора не предпринималось никаких усилий, чтобы придать им новую форму, которая позволяла бы воспринимать их как единое целое. Незначительная переработка, которой подверглись тексты в процессе подготовки этой книги, была предпринята с одной целью — подчеркнуть существующую между очерками внутреннюю связь и заставить читателя задуматься над тем необычайным психологическим феноменом XX в., каким я считаю анализ.
Я хочу поблагодарить Рудольфа Ритсема за крайне важную для меня поддержку и приглашение прочитать лекции в Эраносе, а также выразить признательность Адольфу Портману за повторное приглашение как раз тогда, когда это очень много для меня значило. Написанию этой книги способствовали доброжелательная атмосфера и стимулирующий дух эраносского кружка. Джеймс Фитцсиммонс великодушно предоставил место для этих очерков в журнале «Art International». Эрвин Аккеркнехт помог мне найти правильное направление в истории психопатологии. Я весьма признателен Рафаэлю Лопес-Педрасу за обсуждение ряда идей, представленных в этой книге, а также Элеаноре Мэттерн за перепечатку и редактирование. Я благодарен Джеффри Сатиноверу, Франческе Буш и Яну Кроуфорду за помощь в подготовке книги для издания.
Дж. Хиллман Цюрих октябрь 1969 г.
ВВЕДЕНИЕ
Разрабатывая в книге «Вечное дитя» проблему метода, поднятую архетипической психологией, я понял, что последовательное изложение моей точки зрения и ее расхождений с концепцией, основанной на анализе (аналитической психологии), включает положения, которые обсуждаются в трех данных очерках. Возникла альтернатива: или еще раз обратиться к этим идеям в книге, трактующей понятие «Вечное дитя», или представить очерки в виде отдельной книги. Я избрал последнее, поскольку эти две книги дополняют друг друга; они и написаны были одновременно. Исследование архетипа «Вечное дитя», поднимающее вопрос о психологическом обновлении самой психологии, первоначально входило в содержание лекций, прочитанных в Эраносе, как и данные очерки. Существует важная тема, которая красной нитью проходит через обе книги, а именно претворение психического в жизнь.
Претворять психическое в жизнь можно разными способами. И легче всего сделать это, на мой взгляд, через освобождение психических феноменов от проклятия аналитического разума. Этот процесс включает превращение самого аналитического разума в объект рефлексии и осознание его пристрастия к психопатологии. Пора понять, что психология стала громоздкой, подспудно действующей системой для искажения психического, которая пропитана уверенностью в том, что с психическим что-то «не в порядке» и, соответственно, необходим анализ представления о психическом в диагностических категориях. Претворение психического в жизнь означает изменение прежнего состояния, не болезненного, как принято думать, а с болезненным взглядом на себя как на существо, нуждающееся в изучении, в профессиональной заботе, равно как и в профессиональной любви. Я не хочу сказать, что психическое не страдает или не заболевает. Специалисты, деятельность которых связана с оказанием помощи — воспитанием, патронажем, социальной работой, консультированием, психотерапией, — обязаны иметь представление о страдании и болезни как о чем-то «неправильном». По вполне понятным причинам они заинтересованы в существовании психологии в ее современном состоянии. Им необходимо понять болезнь, свившую себе гнездо в чьей-то душе, чтобы они могли войти в эту душу и проделать свою работу. Но предположим, что болезненные фантазии, чувства и действия, проистекающие из имагинальной части нашего существа, являются архетипическими и, следовательно, естественными. Предположим, что они аутентичны и свойственны природе человека; предположим даже, что странная их иррациональность необходима для жизни, поскольку иначе мы бы зачахли в жестких тисках разума. В таком случае что же анализировать? Разумеется, помимо анализа, существуют и другие способы распознания психических феноменов. Бессознательное и его психодинамика не являются единственной моделью наших чувств, фантазий и поведения. Вполне возможно, что «бессознательное» и «психодинамика» — фантазии, которые мы могли бы заменить другими фантазиями, более продуктивными. В настоящих очерках я предлагаю несколько архетипиче-ских моделей понимания страданий и синдромов психического, моделей, которые, как мне думается, ничуть не хуже тех, что используются ныне.
После Фрейда сменилось уже три поколения, и мы теперь не помним, когда разделили свои души пополам для двух миров: обычная часть — для жизни, а специфическая — для анализа. Мы перенесли старый религиозный раскол между буднями и воскресеньем, между мирским и нуминозным*, на взаимоотношения между нормальным, привычным и аналитическим, когда одно из двух (жизнь или психическое) оказывается «больным». В результате мы убегаем от болезни современного мира в анализ, который превратился в своего рода священное убежище для души, или, наоборот, закусив удила, бросаемся в реальную жизнь, чтобы любой ценой избежать патологии, внедряемой в нас анализом.
Забывая о болезни путем погружения в «реальную жизнь» или в «лечение», целиком положившись на своего психиатра, мы упускаем слишком многое из того, что сокрыто в душе. Если можно говорить о главном уроке, полученном после семидесяти лет развития психоанализа, то он сводится к тому, что ощущение души приходит к нам через страдания, связанные с психопатологией. Когда я буквально повержен в прах из-за постоянно угнетенного состояния духа, тревожных симптомов и неутолимых желаний, я получаю неопровержимое доказательство существования психических сил, действующих независимо от меня. Что-то живет во мне и действует помимо меня. Этот говорящий со мной через сны, страсти и огорчения демон не хочет меня отпускать. Но я вынужден признать за ним определенную ценность, ибо благодаря этому демону я способен расширить свое обычное, не выходящее, как правило, за рамки Эго представление о самом себе и довести до своего сознания ощущение души и смерти. Поэтому брать болезнь в жизнь — означает брать душу, куда бы я ни направлялся, и отвечать запросам жизни на языке этой души. Как болезнь может передаваться от одного человека к другому, так и моя забота о душе может быть заразительной, может вносить душу в чужие дома и претворять психическое в жизнь. В таком случае и жизнь, а не только анализ становится местом для созидания души. Внесение психического в жизнь означает также, что и жизнь воспринимается как психическое, как психологическое приключение, переживаемое ради души. Те возможности психического, которые были выявлены на протяжении последних 70 лет аналитической терапией, должны использоваться при любых обстоятельствах.
Символические смыслы, озарение, эрос, тело, помешательство на определенных идеях и простейшая способность богов — свобода творить в своем воображении и переживать психическую реальность — все это может иметь место в любой ситуации, а не только в контексте психотерапии. Психическое способно иметь собственное воображение и жить им, обходясь без профессиональной поддержки при условии, что оно проникнется большим доверием к себе. Для этого необходимо сначала выселить «внутреннего аналитика», установившего свое кресло в нашем разуме. Ибо он, этот внутренний аналитик,— не более чем еще одна фантазия, вызванная Эго, которое остро нуждалось в поддержке, чтобы сохранить определенные врожденные странности и необходимую индивидуальность. Быть индивидом — значит быть особенным и, главное, быть тем, что ты есть, со своими собственными нестандартными и даже странными моделями архетипических ответов на жизненный вызов. Поэтому мы не будем хранить свою непохожесть в самом дальнем углу души, не будем изо дня в день заниматься самолечением. Странности вполне можно выпускать на волю, чтобы получать от этого удовольствие, и вполне возможно, что жизнь тоже будет наслаждаться ими. Как бы то ни было, мы имеем дело не просто с причудами рядового человека, пытающегося что-то изобразить и заявить о себе как о личности, но с просветами, позволяющими нам увидеть в их глубине коллективные, внушительных размеров мифические модели. Мы никогда не являемся лишь какой-то отдельной личностью; мы всегда, кроме того, суть также и Матери, и Гиганты, и Жертвы, и Герои, и Спящие Красавицы. В течение тысячелетий над нашими душами властвовали Титаны, Демоны и Великие Богини. Со своей стороны, Аристотель и Декарт сделали все, что могли, и аналитические умы, последовавшие за ними, все еще продолжают их работу, но мифические силы не удается уничтожить. Как будет показано в этих очерках, мифическое возникает внутри языка, внутри сведений, получаемых путем наблюдений, и даже внутри научных теорий. Сам анализ есть не что иное, как еще одна фантазия, живучесть которой объясняется ее мифической природой. И осознание ее в какой-то момент означает и конец анализа, каким мы знали его на протяжении этого столетия.
В последнее время было сделано немало попыток найти альтернативу анализу — достаточно вспомнить хотя бы групповую психотерапию. По существу же, мы в этом случае имеем дело просто с пересадкой аналитического разума группе или ее лидеру, когда меняется фокус и содержание того, что анализируется. Что касается индивида, то он по-прежнему превращается в объект анализа, рассчитывая с его помощью лучше себя понять. Собрания хиппи, проходящие под знаком благости и любви и заканчивающиеся порой групповым сексом, приведение себя в состояние транса при помощи наркотиков — все это безрезультатные попытки высвободиться из плена аналитического начала. Но конверсия рассудочности в безмыслие — лишь переход из одной крайности в другую. В сущности, ничего не изменилось; ощущение отчужденности, потеря ориентации в любовных отношениях особенно дает о себе знать. Анализ — могущественная сила, от власти которой не так-то просто освободиться. Слишком многое в нем продиктовано представлением века о самом себе, слишком многое связано с потребностями эго-психологии. Анализ отомрет естественным путем, когда мы поймем, какой миф он отыгрывает; это откроется не сразу, но будет проясняться по мере того, как с помощью отдельных прозрений мы все лучше будем понимать связь анализа с созиданием души. Ибо созидание души и есть то, что привязывает нас, зачарованных, к этому миру: не диагностика отклонения от нормы и даже не лечение нашего недуга важно для нас в аналитической терапии, а скрытые в ней возможности для созидания души.
В первой части этой книги получает развитие именно такой взгляд на вещи, отдается должное творческому началу анализа. В XX в. трудно отрицать огромную роль анализа в новом открытии души, в новом пробуждении ее воображения. Однако модель для специфических, глубоко личных эмоций, всплывающих в процессе анализа, не является по своему характеру ни клинической, ни даже индивидуально-личностной. Специфические эмоции возникают как следствие отыгрывания мифа, и это наводит на мысль, что анализ — это созидание мифа, мифическая процедура. Созидание мифа и созидание души имеют прямую связь друг с другом. Если анализ — это процесс отыгрывания, исполнения ритуала, то возникает необходимость в рассказе об этом — необходимость в мифе. Эмоции, возбуждаемые ритуалом, рассматриваются в первом из очерков как необходимые; все они с чем-либо связаны. Обладающие достоверностью в рамках данного ритуала и необходимые для созидания души, они являются частью мифического паттерна и не требуют лечения, они нуждаются лишь в том, чтобы ими руководили и их подтверждали. В этих эмоциях не следует видеть только воспроизведение или замещение, которое можно свести к первичной личностной динамике. Они не переносятся из другого времени и места или из ответной реакции других людей. Они соответствуют совершающемуся в то же самое время мифическому переживанию, опыту созидания души. Таким образом, первая часть книги могла бы иметь подзаголовок «Конец переноса». Она сфокусирована на анализе и связанных с ним эмоциях; ее основная тема — психологические взаимоотношения.
Следовательно, нам необходимо посмотреть на работу психолога с иной точки зрения. Если созидание души не является ни переработкой, ни лечением, ни даже процессом самореализации (по сути, это активность имаги-нальной сферы, которая проявляется на протяжении всей жизни в чем угодно и где угодно, не нуждаясь в анализе или аналитике), тогда психолог-профессионал поставлен перед необходимостью сделать объектом рефлексии себя и свою работу. Какую собственную фантазию он реализует в своей работе?
Вторая статья представляет собой попытку такой рефлексии. Она начинается с обращения к истории, к эпохе Просвещения и духу XIX в., — это ему мы обязаны нашими идеями бессознательного, психопатологии и психического. Однако история только готовит нам почву для более углубленной рефлексии; ценность истории заключается в том, что она позволяет нам созерцать архетипические модели. Во второй части книги сделана попытка отрефлек-сировать — с точки зрения архетипа — язык психологии, термины, с помощью которых мы постигаем психические и особенно имагинальные феномены, такие, как галлюцинации, мазохизм и т. п. Наша рефлексия приводит к выводу, что этот язык есть результат некоего психологического процесса, протекающего под знаком просвещенного разума— «эгоизации» психического, которое научилось справляться со своей темной стороной и заменило имагиналь-ную энергию психического понятием бессознательного. Таким образом, вторая часть книги могла бы иметь подзаголовок «Конец бессознательного». В центре ее внимания — аналитик как профессиональный психолог; ее тема — язык психологии.
Третья часть посвящена аналитическому сознанию; ее главная тема — анализ и его цель. Способ подойти к этой теме — мифема женской неполноценности. Мы обнаруживаем, что эта идея является базовой для структуры аналитического разума, базовой для того рода сознания, которое мы наблюдаем при изучении невроза. Создается устойчивое впечатление, что мизогиния (женоненавистничество) неотделима от анализа, который, в свою очередь, является лишь олицетворением и проявлением западного, протестантского, научного, аполлонического Эго. Такая структура сознания в принципе не могла включать темной, материальной и страстной части своего существа, она могла лишь отбросить ее и назвать Евой. То, к чему мы приходим, пытаясь определиться со словом «сознание», есть свет; этот свет невозможно представить без обратной стороны — чего-то противоположного, низшего по своим качествам. Это противоположное и низшее в греческом, иудейском и христианском мире получило название женского.
При таком подходе углубляется тема завершения анализа. Мы обнаруживаем, что анализ не сможет умереть, если только не завершится трансформация вышеописанного типа сознания. А это может произойти только в случае перехода его в иную архетипическую структуру с более темной и мягкой разновидностью света, основанную на других, менее героических и аполлонических и более диони-сийских мифах, в которых женское и низшее внутренне присуще сознанию и не представляет для него угрозы. Благодаря такому изменению мы смогли бы приблизиться к цели, иначе говоря, к концу невроза, навязавшего сознанию представления о фемининности и неполноценности. Невроз компенсирует одностороннее развитие мужского и высшего строя психики, с которым у нас отождествляется сознание.
Но если сознание радикально изменится, то невроз, который мы всегда воспринимали в качестве его двойника, тоже закончится, и то же самое должно произойти с анализом, который возник как своего рода ответ на невроз. Если благодаря нашей интуиции мы пройдем сквозь анализ до самого его мифологического основания, то в результате обнаружим три опоры, на которых он базируется: перенос, бессознательное и невроз, или в соответствии с мифической перспективой — эротическое, имагиналь-ное и дионисийское.
Часть I. О психологической креативности
Назови этот мир, если тебе угодно, «юдолью созидания души», И ты поймешь, В чем его назначение...
Джон Ките
|
