В.К. Вилюнас, Ю.Б. Гиппенрейтер "Психология эмоций"

Продолжительные и продолжающиеся споры вокруг вопроса о мотивирующей роли эмоций—о выполняемой ими функции по­буждения — выше обсуждались отдельно. К тому, что было сказано, добавим, что полное отстранение эмоций от функции по­буждения в значительной мере обессмысливает и производимую ими функцию оценки. Разве из оценки происходящего может следо­вать, с биологической точки зрения, что-либо более целесообразное, чем немедленное побуждение присвоить, овладеть полезным и изба­виться от вредного? Поэтому существует принципиальное различие между отрицанием эмоциональной природы побуждающих пережи­ваний и отказом признать какое бы то ни было участие эмоций в развитии этих переживаний. Последнее означает признание в при­роде психического значительного и едва ли чем-либо объяснимого несовершенства.

О способности эмоций побуждать действия говорят другие, бо­лее специфические их функции. Так, в критических условиях, при неспособности субъекта найти адекватный выход из опасных, травмирующих, чаще всего неожиданно сложившихся ситуаций, развивается особый вид эмоциональных процессов — так называе­мые аффекты (см. работу Я. М. Калашника). Одно из функцио­нальных проявлений аффекта заключается в том, что он навязы­вает субъекту стереотипные действия, представляющие собой оп­ределенный закрепившийся в эволюции способ «аварийного» раз­решения ситуаций: бегство, оцепенение, агрессию и т. п. (Леонтьев, Судаков, 1978). Известно, что и другие ситуативные эмоции, такие как возмущение, гордость, обида, ревность, тоже способны «навязать» человеку определенные поступки, причем даже когда они для него нежелательны. Это позволяет утверждать, что к эмоциональному разрешению ситуаций приводят не только аффекты и что данная функция свойственна более широкому классу эмоциональных явлений (Вилюнас, 1976, с. 124). Наглядный пример такого проявления эмоций предоставляет исследование Т. Дембо (Dembo, 1931; см. также работу Ж.-П. Сартра).

Однако одни и те же стереотипные действия не могут быть одинаково пригодными для всех ситуаций, поэтому аффективные реакции, сложившиеся в эволюции для разрешения наиболее часто встречающихся затруднений, оправдывают себя лишь в типичных биологических условиях. Именно этим объясняется часто наблюдае­мая бессмысленность или даже вредность действий, управляемых аффектом. Так, бессмысленными являются усилия птицы, бьющейся в помещении об оконное стекло, но в естественных условиях именно свет означал бы для нее свободу. Подобно этому,, и оператор, покидающий во время аварии ничем ему не угрожающий пульт управления (Гуревич, 1965), мог, очевидно, избрать более правиль­ны^ путь действий, если охвативший его аффект не вынудил бы его\ поступить по сложившемуся на протяжении миллионов лет правилу: немедленно удаляться от того, что вызывает страх.

Способность эмоций нарушать целенаправленную деятельность легла в основу теорий, подчеркивающих дезорганизацион-ную функцию эмоций (Э. Клапаред; Pieron, 1928 и др.). Однако данная характеристика эмоций может быть принята лишь с опре­деленными оговорками. Как показывают приведенные примеры, эмоции прежде всего организуют некоторую деятельность, отвлекая на нее силы и внимание, что, естественно, может по­мешать нормальному протеканию проводимой в тот же момент другой деятельности. Сама по себе эмоция дезорганизующей функ­ции не несет, все зависит от условий, в которых она проявляется. Даже такая грубая биологическая реакция, как аффект, обычно дезорганизующая деятельность человека, при определенных усло­виях может оказаться полезной, например, когда от серьезной опасности ему приходится спасаться, полагаясь исключительно на физическую силу и выносливость. Это значит, что нарушение дея­тельности является не прямым, а побочным проявлением эмоций, иначе говоря, что в положении о дезорганизующей функции эмоций столько же правды, сколько, например, в утверждении, что празд­ничная демонстрация выполняет функцию задержки автотранспорта. На этом же основании не может быть оправдано и зародившееся еще в дискуссиях стоиков и эпикурейцев альтернативное противо­поставление полезности и вредности эмоций, воспроизводимое в сов­ременной психологии .противопоставлением «мотивационных» и «дезорганизационных» теорий (см. Leeper, 1948: Arnold, 1970),

Выше, при обсуждении отношений эмоций к процессам познания, мы познакомились с общим регулирующим влиянием эмоций, заключающимся в сосредоточении этих процессов на предметном содержании, имеющем эмоциональную окраску. В литературе особо выделяются две взаимодополняющие функции, выполняемые эмо-, циями по отношению к определенным психическим процессам, т. е. представляющие собой частные случаи общего регулирующего их влияния. Речь идет о влиянии эмоций на накопление и актуализацию индивидуального опыта. Первая функция, обсуждаемая под раз­ными названиями: закрепления — торможения (П. К. Анохин) .следообразования (Л. Н. Леонтьев}, подкреп­ления (П. В. Симонов), указывает на способность эмоций остав­лять следы в опыте индивида, закрепляя в нем те. воздействия и удавшиеся-неудавшиеся действия, которые их возбудили. Осо­бенно ярко следообразующая функция проявляется в случаях экстремальных эмоциональных состояний (см. работы Я. М. Ка­лашника и Л. Р. Лурия).

Но сам по себе след не имел бы смысла, если не было бы возможности использовать его в будущем. В актуализации закреп­ленного опыта эмоции тоже играют значительную роль, и это подчеркивает вторая из выделяемых функций. Поскольку актуали­зация следов обычно опережает развитие событий и возникающие при этом эмоции сигнализируют о возможном приятном или не­приятном их исходе, выделяют предвосхищающую функцию эмоций (Запорожец, Неверович, 1974). Поскольку предвосхищение событий существенно сокращает поиск правильного выхода из си­туации, выделяют эвристическую функцию (Тихомиров, Виноградов, 1969). В отношении этих функций эмоций, впрочем, как и в отношении других, важно подчеркнуть, что, консгатируя опре­деленное проявление эмоций, они остро ставят задачу выяснения того, как именно эмоции это делают, выяснения психологического механизма, лежащего в основе этих проявлений.

Большой теоретический интерес представляет функция эмоций, отчетливо намеченная в работах В. Вундта и выявляющая роль эмоциональных переживаний в становлении и организации субъ­ективного образа. Согласно Вундту, эмоциональный тон ощущений (или более сложных «единиц» отражения), воспринимаемых одно­временно или непосредственно друг за другом, сливается по опреде­ленным законам во все более и более общие равнодействующие переживания, соответственно организуя в восприятии и сами эти «единицы» (ощущения, представления и т. п.). Только в силу такого слияния чувств мы воспринимаем не набор пятен или звуков, а пейзаж и мелодию, не множество интроцептивных впечатлений, а свое тело. Таким образом, эмоциональные переживания высту­пают синтезирующей основой образа, обеспечивающей воз­можность целостного и структурированного отражения мозаичного разнообразия фактически действующих раздражении.

Целостность представляет собой не только явно обнаруживаю­щуюся, но и одну из таинственных особенностей психического. Многие авторы, пытавшиеся осмыслить ее, останавливались, не нашедши возможности избавиться от навязчивого образа гомунку­луса. Даже гештальтпсихология, видевшая в этой особенности центральную проблему психологии и давшая тончайшее ее фено­менологическое описание, для ее объяснения вынуждена была обра­титься к спекулятивным построениям, ссылаясь, в частности, на взаимодействие электрополей. Поэтому учение Вундта о слиянии чувств, лежащем в основе познавательных синтезов, представляет интерес как одна из немногочисленных попыток вскрыть психо­логический механизм структурированности и целостности отражения.

Ярким примером эмоциональных синтезов, проявляющихся на уровне более сложных когнитивных образований, служат так назы­ваемые аффективные комплексы, экспериментальное исследование которых, начатое К. Г. Юнгом, в советской психологии было разви­то А. Р. Лурия. Эти исследования показали, что совокупность образов, прямо или случайно связанных с ситуацией, породившей сильное эмоциональное переживание, образует в памяти прочный комплекс, актуализация одного из элементов которого влечет, даже против воли субъекта, немедленное «введение» в сознание других его элементов. Нельзя отказать в убедительности и тем многим

примерам, которые приводит Вундт. Существуют также и опре­деленные теоретические выводы, позволяющие говорить об оправ­данности поисков синтезирующей основы образа именно в сфере эмоционального.

Современная психология рассматривает чувственную ткань от­ражения как образование прежде всего когнитивной природы. Это вызывает существенные затруднения при попытке понять слияние в психическом образе воздействий разных модальностей. Представле­ние же о синтезирующей роли эмоций позволяет оснастить образ как бы общим фундаментом, на который могут проецироваться и вступать во взаимодействие познавательные образования разных уровней и модальностей. Однако, говоря о преимуществах уче­ния об эмоциональном «фундаменте» образа, следует отметить, что оно требует допущения, большинством современных авторов не принимаемого, а именно—принятия принципа панэмоцио-нальности, согласно которому целостный акт отражения, по сло­вам С. Л. Рубинштейна, «...всегда в той или иной мере вклю­чает единство двух противоположных компонентов — знания и отношения, интеллектуального и «аффективного», ...из которых то один, то другой выступает в качестве преобладающего» (1957, с. 264).

Учению Вундта об эмоциональной «ткани» психического соз­вучны представления Ф. Крюгера, в работе которого тоже от­стаивается прямая связь между эмоциями и целостностью отра­жения. Однако, будучи принципиальным противником свойственного Вундту «атомизма», стремящегося во что бы то ни стало сложить всевозможные психические образования из элементарных единиц, этот автор развивает свою теорию в направлении, противоположном вундтовскому — от целого к части. Согласно Крюгеру, эмоциональ­ные переживания являются изначальным и единственным носителем целостности, сохраняющим за собой эту особенность и при выде­лении из тотальной целостности опыта диффузных комплексов и более строго организованных гештальтов. Именно эмоции, как бы репрезентирующие в этих обособляющихся образованиях целост­ность и являющиеся мерой этой целостности, препятствуют их изоляции и позволяют им оставаться частями единого мироощуще­ния индивида.

Таким образом, отстаивая ту же идею об эмоциональной ос­нове целостности отражения, синтезу Вундта Крюгер противопостав­ляет дифференциацию как основной принцип развития эмоциональ­ных процессов. Однако и в данном случае обе точки зрения не являются альтернативными. Есть основания утверждать, что пред­ставления Крюгера более отвечают генетическому (в развитии ре­бенка многие новообразования формируются именно путем выделе­ния из более общих и диффузных элементов опыта), тогда как Вундта — функциональному аспекту взаимоотношения эмоциональ­ных и познавательных процессов. К сожалению, усвоение инте­ресных и перспективных идей Крюгера затрудняет крайне сложный и трудный для восприятия язык их изложения.

 Эмоции являются событием не только психологическим, и их функциональное назначение не исчерпывается разносторонними влияниями на уровне субъективного отражения. Как утверждал Р. Декарт, «главное действие всех людских страстей заключается в том, что они побуждают и настраивают душу человека желать того, к чему эти страсти подготовляют его тело» (1950, с. 615). Поскольку эмоции сигнализируют о значимости происходящего, подготовка в эмоциональном состоянии тела к лучшему восприятию и возможным действиям настолько целесообразно, что было бы удивительно, если она не закрепилась в эволюции и не стала одной из характерных особенностей эмоциональных процессов. Раз­ностороннее влияние эмоций на тело тоже получило отражение в выделении ряда их функциональных характеристик.

Многими авторами подчеркивается происходящая в эмоциональ­ном состоянии активация нервных центров, а в конечном итоге — и всего организма, осуществляемая неспецифическими структурами ствола мозга и передаваемая неспецифическими пу­тями возбуждения (Линдслей, 1960; Prince, 1928; Arnold, 1967;

и др.). Согласно «активационным» теориям эмоции обеспечивают оптимальный уровень возбуждения центральной нервной системы и отдельных ее подструктур (и, соответственно, уровень бодрство­вания системы психического отражения), который может колебать­ся от коматозного состояния и глубокого сна до предельного на­пряжения в состоянии экстаза.

Активация нервной системы и прежде всего вегетативного ее отдела, приводит к многочисленным изменениям в состоянии внут­ренних органов и организма в целом. Характер этих изменений показывает, что эмоциональные состояния вызывают либо моби­лизацию органов действия, энергетических ресурсов и защитных процессов организма, либо, в благоприятных ситуациях, его д е -мобилизацию, настройку на внутренние процессы и накопление энергии (Кэннон, 1927). Очевидно, что функции активации и мо­билизации-демобилизации тесно связаны и последнюю можно рас­сматривать как одно из результативных проявлений первой (наряду, например, с изменениями времени реакции или чувствительности анализаторов).

Наряду с общей подготовкой организма к действию отдельные эмоциональные состояния сопровождаются специфическими изме­нениями в пантомимике, мимике, звуковыми реакциями. Каково бы ни было изначальное происхождение и назначение этих реакций (см. Дарвин, 1953), в эволюции они развивались и закреплялись и как средства оповещения об эмоциональном состоянии индивида во внутривидовом и межвидовом общении. С повышением роли общения у высших животных выразительные движения становятся тонко дифференцированным языком, с помощью которого индивиды обмениваются информацией как о своем состоянии, так и о том, что происходит в среде (сигналы опасности, пищи и т. п.). Экс­прессивная функция эмоций не потеряла своего значения и после того, как в историческом развитии человека сформировалась

более совершенная форма обмена информацией — членораздельная речь. Сама усовершенствовавшись благодаря тому, что грубые врожденные формы выражения стали дополняться более тонкими конвенциональными нормами, усваиваемыми в онтогенезе, эмоцио­нальная экспрессия осталась одним из главных факторов, обеспе­чивающих так называемую невербальную коммуникацию.

Для более полного ознакомления с функциональным назначе­нием эмоций следовало бы наряду со сравнительно общими их проявлениями познакомиться еще со специфическими функциональ­ными характеристиками отдельных эмоциональных состояний. Од­нако это значительно расширило бы наше обсуждение этой проб­лемы. Специфические особенности таких эмоциональных состояний, как смех, страх действия, печаль, горе, освещены в работах Л. Бергсона, П. Жане, 3. Фрейда, Э. Линдеманна. Кстати, работы 2-х последних авторов, а также работа Ж.-П. Сартра, вскрывают еще одну общую характеристику эмоций, определенный аспект ко­торой был обозначен А. Н. Леонтьевым как способность эмоций «ставить задачу на смысл». Эмоции, особенно когда они сигнали­зируют о чем-то исключительном, не могут оставить личность рав­нодушной, вызывая порой сложную и развернутую «работу созна­ния» по ее объяснению, одобрению, примирению с нею или осуждению и даже вытеснению. Однако ставить данное проявление эмоций рядом с другими не позволяет то обстоятельство, что они в нем выступают не как непосредственно действующая сила, а как повод, в связи с которым приходит в движение вся сложная система сил личности и сознания.

Классификация эмоций. Существование принципиально различ­ных классов эмоциональных явлений отчетливо демонстрируется со­поставлением, например, таких переживаний, как физическая боль и чувство гордости, панический страх и эстетическое наслаждение. Поэтому не является признаком исторического прогресса то обсто­ятельство, что многие современные концепции считают достаточным обсуждение некой эмоции вообще (Ж.-П. Сартр, Р. У. Липер, П. К. Анохин, и др.). Обсуждение предыдущих вопросов должно было убедить нас, что при таком ограничении можно рассчитывать лишь на самый первый шаг в выяснении того, когда, как и зачем возникают эмоции, и что вопрос о классификации является важ­нейшим составным компонентом психологической теории эмоций, разработанность которого в некоторой концепции можно считать показателем и общей ее разработанности.

Многогранность эмоций, их проявление на различных уровнях отражения и деятельности, сложные отношения с предметным содер­жанием, способность к слиянию и образованию сочетаний исклю­чают возможность простой линейной их классификации. Во всяком случае сегодня психология располагает целым рядом независимых или частично перекрывающихся признаков и оснований для деления эмоциональных явлении, а существующие классификационные схе­мы либо акцентируют одно или другое из этих делений, либо вводят их шаг за шагом в том или ином сочетании и последовательности. Даже перечень наиболее известных оснований выглядит вну­шительно.

Эмоции различаются по модальности (качеству), в частности— знаку, по интенсивности, продолжительности, глубине, осознан­ности, генетическому происхождению, сложности, условиям воз­никновения, выполняемым функциям, воздействию на организм (стенические-астенические), форме своего развития, по уровням проявления в строении психического (высшие-низшие), по психи­ческим процессам, с которыми они связаны, потребностям (ин­стинктам), по предметному содержанию и направленности, напри­мер, на себя и других, на прошлое, настоящее и будущее, по особенностям их выражения, нервному субстрату и др. Очевидно, что этот пестрый перечень, не раскрывающий ни существенности используемых признаков и оснований, ни эвристичности проводимых делений, может служить лишь для самого общего ознакомления с положением, существующим в проблеме классификации эмоций. Ниже мы попытаемся наметить отдельные тенденции и затруднения, характерные для этой проблемы.

Существующие классификационные схемы различаются соотно­шением своей теоретической и эмпирической обоснованности, и от этого прежде всего зависит возможность их принятия и оценки. Так, не разделяя представлений К. Бюлера (1924, § 36) о трех стадиях генетического развития психики, мы можем скептически отнестись и к его попытке связать с ними три разных отношения удовольствия-неудовольствия к деятельности. Но в обосновании того, что эмоции могут вызываться итоговыми результатами дея­тельности, сопровождать сам процесс деятельности или предшест­вовать ей, предвосхищая ее результаты, Бюлер приводит также фактический материал и соображения о целесообразности таких отношений. Эти аргументы позволяют принять его классификацион­ную схему, но только как эмпирическую и нуждающуюся в теоре­тическом обосновании.

Эмпирические классификационные схемы иногда не имеют едино­го основания, заменяя его перечислением специфических отличий выделяемых классов или состояний. Такие схемы являются ско­рее попытками систематического описания, чем собственно класси­фикацией эмоций. Так, Л. И. Петражицкий называл распростра­ненное «академическое» различение собственно эмоций, аффектов, настроений, чувств, страстей уродливой классификацией, сравнивая ее с рядом: «I) вода просто, 2) внезапный и сильный напор воды, 3) слабое и спокойное течение воды, 4) сильное и постоянное течение воды по одному глубокому руслу» (1908, с. 134). Разу­меется, это справедливое сравнение не отвергает целесообразности выделения тех или иных подклассов эмоциональных явлений и направлена исключительно против попыток рассматривать их как классификацию в строгом смысле слова.

Отдельно можно выделить классификационные схемы, опираю­щиеся на представления о генетическом развитии и взаимодейст­вии эмоций (Б. Спиноза, В. Вундт, Н. Грот). Таким схемам свойственно стремление выделить некоторое число базовых, исход­ных эмоций и далее прослеживать одно за другим условия и закономерности, по которым развиваются те или иные их сочетания и разновидности. Хотя такие «повествовательные» классификацион­ные схемы с формальной точки зрения обычно не являются стро­гими, несомненное их преимущество заключается в том, что наряду с различением они несут еще большую нагрузку объяснения, так как происхождение вещи вносит, пожалуй, наибольший вклад в то ее видение, которое мы называем пониманием. Кстати, в ге­нетических классификациях содержится и некоторое объяснение их логической нестрогости. Речь идет о признаваемой в них способ­ности эмоций к слиянию и образованию сочетаний, разнообразие которых, по словам Спинозы, «невозможно определить никаким числом».

Поэтапное введение оснований для различения эмоций, свойст­венное генетическим классификациям, позволяет избежать смеше­ния классификации эмоций по их внутренним признакам (модаль­ности, форме) и классификаций по сферам их проявления, предмет­ному содержанию и другим внешним признакам. Представляется очевидным, что в обоих случаях классифицируются разные явления:

в первом — собственно эмоциональные переживания, рассматри­ваемые безотносительно к тому, на что они направлены, во втором — целостные эмоциональные явления, в которые входят эмоциональные переживания вместе с «окрашиваемым» ими предметным содержа­нием. Радость как эмоциональное переживание всегда тождественна сама себе и может быть противопоставлена грусти, гневу, боязни и т. п., но рассматриваемая вместе с предметным содержанием она может объединяться с грустью в разряд, например, этичес­ких эмоций и противопоставляться радости как эстетической или родительской эмоции.

С недостаточно четким различением «внутренних» и «внешних» оснований для классификации эмоций связано, пожалуй, больше всего затруднений и недоразумений в истории этой проблемы. Час­тично это объясняется тем, что, за исключением очевидного раз­личия эмоциональных переживаний по знаку (хотя еще Платон писал о смешении удовольствия и страдания в сложных пережива­ниях), модальность эмоций, рассматриваемая сама по себе, не обнаруживает других столь же явных признаков упорядо­ченности. Оригинальное объяснение этому факту было дано В. Вундтом, предложившим рассматривать модальность как градиентное составное свойство, определяющееся соотношением трех его двухполюсных компонентов: удовольствия-неудовольствия, воз­буждения-успокоения и напряжения-разрешения. Однако хотя «фак­торная» интерпретация В. Вундтом модальности эмоций впоследст­вии получила серьезную поддержку в экспериментальном исследо­вании экспрессии и семантики эмоций (Рейковский, 1979, гл. 3;

Архипкина, 1981; в советской психологии идею Вундта поддерживал |С. Л. Рубинштейн}, заметного распространения в психологии она ие получила. Не имея возможности опираться на внутренние признаки, боль­шинство авторов при систематическом описании модальности эмоций используют внешние по отношению к ней основания. Упоминав­шиеся выше базовые модальности вводятся постулативно или обо­сновываются сложным контекстом теоретических представлений (например, в работе Н. Грота)⁶. Примером эмпирической классифи­кации может служить различение десяти «фундаментальных» эмо­ций, выделенных на основе комплексного критерия, охватывающего их нервный субстрат, экспрессию и субъективное качество (Изард, 1980, с. 83). Несмотря на объективную обоснованность, эмпири­ческие классификации не дают ответа на вопрос, почему в развитии психического сложились и закрепились именно выделяемые в них модальности. Осветить этот вопрос могли бы попытки связать мо­дальность эмоций с потребностями (например, Додонов, 1975) или, в более старой терминологии, инстинктами (Макдауголл, 1916, гл. 3), однако эти попытки оставляют без объяснения эмоции, определяющиеся условиями деятельности независимо от того, каким потребностям она отвечает.

Одной из попыток разрешить указанные затруднения является объединение потребностей и условий деятельности в общее основа­ние для классификации эмоций (Симонов, 1966,. с. 53—59; Plut» chik, 1968). Второй, менее искусственный способ, предложенный У. Макдауголлом, заключается в принципиальном различении эмо­ций, отвечающих потребностям (инстинктам, устремлениям), и чувств, зависящих от условий деятельности. Сходное различение тех же, только взаимозамененных, терминов предложил Э. Клапаг ред; согласно этому автору, от чувств, выражающих приспособи-тельные установки индивида, следует отличать эмоции, развиваю­щиеся в условиях, затрудняющих приспособление. Эту же идей можно усмотреть в различении М. Арнольд и Дж. Гассоном импуль­сивных и «преодолевающих» (contending) эмоций, возникающих соответственно при отсутствии и наличии препятствий на пути к достижению цели (Arnoid, Gasson, 1954, гл. 10), в различении П. В. Симоновым (1966, с. 23—40) эмоционального тона ощущений и собственно эмоций, Б. И. Додоновым (1975, с. 25) — специ­фических и неспецифических эмоций.

Уже сам факт использования сходной, причем отнюдь не оче­видной идеи в различных концепциях, не имевших влияния друг на друга, свидетельствует о том, что она отвечает некоторой актуаль­ной нужде психологии эмоций. И действительно, в обобщенном виде эти различения указывают на своеобразное строение эмоцио­нальной сферы отражения, в которой выделяется система эмоций, презентирующих субъекту потребности и направленных на их пред­меты, и другая система, общая для всех потребностей, помогающая субъекту в достижении этих предметов. Естественно, что эти эмоции должны существенно различаться своими особенностями (генетическим развитием, условиями возникновения и т. д.), поэтому можно согласиться с У. Макдауголлом, утверждавшим, что, если мы перестанем смешивать эти классы эмоций, «научные исследования 1станут значительно более ясными и точными». Основания и теоре­тические последствия данного классификационного деления эмоций ^мы попытались обобщить и развить в предложении различать ве­дущие и производные (ситуативные) эмоциональные явления (Вилюнас, 1976, гл. 4.3).

Динамика эмоций. В данном подразделе речь будет идти о представлениях, касающихся внутренних закономерностей протека­ния и развития эмоционального процесса. Этот аспект проблемы эмоций практически не освещается в современных концепциях, склонных рассматривать эмоциональную сферу как систему незави­симых реакций на определенные условия и ситуации. В концепциях прошлого, подчеркивавших взаимодействие и взаимообусловлен­ность эмоциональных переживаний в генетическом и ситуатив­ном их развитии, вопрос о динамике эмоций занимает, как правило, весьма важное место. Можно выделить несколько тенденций, характерных для изображения динамики эмоций в психологической теории.