|
…аффект страха, составляющий его сущность, происходит не из процесса вытеснения, не из либидозной энергии вытесненных влечений, а из самой вытесняющей инстанции… страхом создается вытеснение, а не вытеснением создается страх, как я раньше думал.
Ранее он заметил, что расстройства сексуальной функции, когда сексуальное возбуждение тормозится на своем пути к удовлетворению, приводят к возникновению страха. Прямолинейно связав между собой эти два наблюдения, он сделал вывод о том, что страх по своей сути представляет один из вариантов конверсии либидо.
Новое заявление относительно страха и размышления по этому поводу вызывают сильную растерянность Фрейда. Он колеблется, и его точка зрения меняется буквально на протяжении одной страницы текста. С одной стороны, он делает вывод, что «никогда страх не происходит из вытесненного либидо», а с другой — буквально в следующем абзаце пишет (если только это опять не пишет вместо Фрейда переводчик): «возможно, что при вытеснении страх все же образуется из либидозной энергии влечения». Ровным счетом ничего не ясно ни нам, ни, судя по всему, самому Фрейду. При этом обратим внимание на честность Фрейда. Он так и пишет: «Non liquet!» («не ясно» ― лат.).
*
Для того чтобы вновь собраться с силами и с мыслями, Фрейд отходит назад. Он пишет, что, возможно, выбор фобии для изучения симптомообразования был не совсем удачен и следует попытать счастья на примерах других неврозов, например, конверсионной истерии или неврозе навязчивостей. Он пробует, но, проанализировав симптомообразование при конверсионной истерии и неврозе навязчивости, приходит к тем же неудовлетворительным результатам, что и при фобическом неврозе (за исключением, может быть, того, что в рассуждениях вновь всплывает тема страха кастрации):
… сопоставление этих трех неврозов выдвигает крупную проблему, требующую немедленного рассмотрения. Во всех трех разрушение эдипова комплекса оказывается исходным пунктом и во всех их, как мы полагаем, страх перед кастрацией становится мотором сопротивления Эго. Но только в фобиях этот страх проявляется и открыто признается. Что же стало с ним в других формах, как защищается Эго от этого страха? Проблема еще усложняется, если вспомнить упомянутое выше предположение, что страх происходит от своеобразного переброжения из самого либидо, заторможенного в своем течении. И далее: не подлежит ли уже никакому сомнению, что страх перед кастрацией является единственным мотором вытеснения (или отражения)?
Но если страх перед кастрацией вызывает вытеснение и фобии, то как быть с женщинами? С женщинами всегда все сложно (рекомендую здесь почитать замечательную работу Жана Курню «Бедный мужчина, или почему мужчины боятся женщин»), и поэтому Фрейд возвращается к инфантильным страхам животных у Маленького Ганса и Человека с Волками. Он пытается теперь провести анализ страха, учитывая не только эротическое влечение (либидо), не только страх кастрации, но и агрессивное, или разрушительное, влечение. Ход мыслей и в этом направлении не приносит Фрейду удовлетворения:
Прямо стыдно, что после столь длительной работы мы все еще наталкиваемся на трудности в понимании самых основных отношений, но мы решили ничего не упрощать и не скрывать. Если мы не в состоянии ясно видеть, то хотим, по крайней мере, определенно видеть неясность.
Здесь мы находим очень важную для нашей тифоаналитической концепции влечений фразу Фрейда:
Нам ставит препятствие, очевидно, какая-то шероховатость в развитии нашего исследования о влечениях.
Такой вывод делает Фрейд после неоднократных и безуспешных попыток понять природу страха, который, по его мнению, лежит в основе всей совокупности невротического симптомообразования и не может не быть каким-либо образом взаимосвязан с метапсихологией влечений. Нам следует заметить здесь, что Фрейду ровным счетом нечего стыдиться тех трудностей, с которыми он сталкивается, и того, как он их преодолевает, и он совершенно прав (с нашей точки зрения) в понимании главной причины своих трудностей. Адекватно понять проблему страха, опираясь на дуалистическую концепцию влечений, на самом деле сложно, а с нашей, тифоаналитической, точки зрения — и невозможно. Здесь есть шероховатости. Как мы уже писали ранее, дуалистическая теория влечений нуждается в пересмотре, и сам Фрейд этого никогда бы не испугался. В «Жизнеописании» он выражает готовность пожертвовать любой частью своей метапсихологии безо всякого сожаления и ущерба для теории в целом, как только выяснится, что ей чего-либо недостает. Качество его открытий нисколько не умаляется достаточным количеством ошибок, неточностей и тех самых «шероховатостей», на которые он сам обращает внимание. Фрейд никогда не уставал исправлять их, не боялся открыто признавать и, даже совершая новые, часто здесь же допускал саму возможность ошибиться.
Фрейд описал структурно-динамическое образование, функционирующее (по его мнению) на базе влечения к жизни, как систему сексуальности, считая ее энергосистемой с автономным источником питания, запасом энергии (либидо), целью и объектами. Энергией этой системы подпитываются многочисленные (если не все) системы психического аппарата, за исключением систем самосохранения, имеющих свой источник питания (интерес). Что такое либидо и что такое интерес, каким образом они противопоставлены друг другу в организме — по понятным нам теперь причинам ни Фрейд, ни психоанализ так до сих пор и не выяснили.
Смелая попытка Фрейда в 20-х годах XX века разрубить гордиев узел влечений, усмотрев в случаях нарциссизма, садизма и навязчивых повторений рядом с сексуальным влечением некое другое влечение, названное им влечением к смерти, ни к чему не привела и никак не помогла ему решить проблему страха. Она лишь поссорила его со значительным числом последователей и создала последним проблему на долгие годы.
Как мы теперь понимаем, описывая влечение к смерти, Фрейд заметил не другое дуалистическое, а единственное влечение, которое располагается не рядом, а много глубже сексуальности, и питает ее наряду с остальной биологической, психической и социальной активностью. Заметил, но не придал этому влечению того фундаментального значения, которое оно по справедливости имеет для биологической и психической активности. Система сексуальности, расположенная между взглядом Фрейда и влечением к смерти, всегда мешала ему полностью рассмотреть фундамент психической и биологической активности, состоящий из единого мегаблока влечения к смерти (и вот теперь пришла пора обвинить нас в алхимических исканиях единой первоосновы жизни).
То, что Фрейд описал в 20-х годах как влечение к смерти,— всего лишь малая часть единой системы влечения к смерти, а ее другую часть на протяжении всей жизни Фрейд описывал как влечение к жизни и либидо. Поскольку мы понимаем теперь, что и либидо, и влечение к жизни по своей сути есть влечение к смерти, то понятно, почему Фрейд так удивлялся, что проявления либидо хорошо заметны, а проявления влечения к смерти скрыты за шумными проявлениями Эроса. И то, что Фрейд называл либидо, и любой интерес, и все влечения Я, и любая жизненная потребность являются производными от влечения к смерти. По-разному обозначая их, Фрейд ошибался в квантификации и квалификации влечений, но не в их фундаментальной роли в психической и психопатологической активности.
*
Не обретя твердой почвы под ногами в конверсионной истерии и неврозе навязчивости, Фрейд не сдается и вновь возвращается к фобическому неврозу и фобии животных. В отношении фобии животных он еще раз приходит к выводу, что за ней все же должен лежать страх кастрации. Он пишет:
Я как-то прежде приписал фобии характер проекции, так как она заменяет внутреннюю опасность от влечения внешней опасностью от восприятия. Это дает то преимущество, что от внешней опасности можно защититься бегством и стремлением избежать этого восприятия, между тем, как от внутренней опасности никакое бегство не помогает. Мое замечание, по существу, верно, но остается на поверхности. Притязания влечения представляют опасность не сами по себе, а только потому, что влекут за собой настоящую внешнюю опасность ― кастрацию.
Эти соображения он отчаянно (от отчаяния) смело распространяет на все другие фобии детей и взрослых, невроз навязчивостей, и даже травматический невроз. И раз пошло такое дело, то он настаивает на том, что и страх смерти нужно понимать по аналогии с кастрационным страхом:
Если до сих пор мы рассматривали страх как аффективный сигнал опасности, то теперь он нам кажется реакцией на потерю, разлуку, если принять во внимание, что так часто речь идет об опасности кастрации.
Здесь можно было бы остановиться и зафиксировать эти взгляды Фрейда как окончательные, подобно тому, как это часто делают отечественные психоаналитики, пытаясь изложить теорию страха Фрейда, но нам лучше не спешить и послушать Фрейда дальше. И тогда мы услышим, как он вслед за всем тем, о чем речь шла выше, трезво и спокойно говорит:
Пора опомниться. Мы ищем определенное понимание, указывающее нам сущность страха, альтернативы или-или, отличающей истину от заблуждения. Но это найти трудно. Чувство страха не поддается нашему пониманию.
*
Можно ли эти слова рассматривать как признание Фрейдом своего поражения? Ни в коем случае. Он бесстрашно продолжает атаку на страх.
Что есть страх? Чем он отличается от других аффектов? Как страх связан с ростом напряжения? Связан ли страх с репродукцией травмы рождения? Встречается ли страх без прообраза рождения? Можно ли содержательно соотнести то, что мы называем страхом у животных со страхом у человека? В чем функция страха? В каких условиях он воспроизводится? Это только перечень вопросов, которые вновь задает себе Фрейд после нескольких десятков страниц напряженных интеллектуальных усилий, направленных на анализ проблемы страха.
Фрейд размышляет о том, что страх может быть целесообразным и нецелесообразным. Целесообразен он в том случае, если предупреждает об опасности, но здесь возникает вопрос: что такое опасность? Рассуждения Ранка о переживании опасности рождающимся младенцем, по мнению Фрейда, мало чего стоят. Ранк попытался феноменологически изучить все внешние поводы, вызывающие страх у младенца, и Фрейд не считает эту попытку удачной. Повышенная готовность младенца испытывать страх очевидна, но она не проявляется с максимальной силой стразу же после рождения, чтобы затем постепенно идти на убыль, как это должно было бы следовать из теории Ранка, а возникает много позже рождения. Да и не все детские страхи кажутся самоочевидными и понятными Фрейду. Темнота и одиночество вроде бы должны напоминать ребенку то самое состояние, которого он лишился в результате рождения, и они не должны вызывать у него страха.
Достоверно известно, что ребенок боится, если остается один, без привычного ему человека, который заботится о нем и, следовательно, представляет для него ценность. Здесь Фрейд опять не может совладать с искушением провести аналогию с кастрационным страхом, который также имеет своим содержанием разлуку с ценным объектом. Ребенку по опыту известно, что мать может удовлетворить все его потребности. Поэтому:
Ситуация, которую он оценивает как «опасность» и ищет от нее защиты, вызывает, таким образом, его неудовлетворенность, нарастание напряжения потребности, против которого он бессилен.
Фрейд осторожно предполагает, что, может быть, с этой точки зрения все станет понятно. Нарастание силы раздражителей и внутреннего напряжения без матери составляет ядро опасности, вызывает крик и моторное возбуждение. В дальнейшем сам факт отсутствия матери становится опасностью, на которую ребенок реагирует страхом еще до наступления опасной ситуации, усиления внутренних раздражителей и роста напряжения. Таким образом, страх ― продукт биологической и психической беспомощности ребенка. Условие возникновения страха ― потеря объекта. Страх биологически, психологически и экономически целесообразен.
Ребенок развивается, его независимость от матери увеличивается и, с точки зрения Фрейда, здесь опять возникают условия для усиления страха кастрации (трудно все же бывает расстаться с любимой игрушкой). Страх кастрации трансформируется в страх перед совестью, а последний ― в социальный страх. Последний этап «эволюции» страха ― страх смерти. Фрейд даже приводит небольшую онтогенетическую классификацию естественных страхов: для незрелого Эго ― страх психической беспомощности и опасность утраты объекта, для фаллической фазы ― кастрационная опасность, для латентной фазы ― страх Супер-Эго. Для всей остальной жизни (судя по всему) ― страх смерти.
Фрейд спешит заявить, что это новое понимание страха позволяет ему отказаться от прежней динамической и экономической точки зрения, в соответствии с которыми энергия вытесненного влечения инвертируется вовне в страх объекта, изначально возбуждающего влечение. Топографическое положение страха остается в Эго. Эго использует для формирования страха энергию влечений (и в том числе — энергию вытесненных влечений), но не привязано жестко к ним. Ни Супер-Эго, ни Ид не испытывают страха, хотя и имеют непосредственное отношение к его формированию.
С этих позиций он решает вернуться к тем, у кого все сложно, и еще раз попытаться решить проблему возникновения страха у женщин, у которых (с какой стороны ни заходи) трудно заподозрить кастрационный страх (нельзя бояться потерять то, чего у тебя нет). Фрейд полагает, что в основе страха у женщин и женской истерии лежит не страх потерять объект, а страх потерять любовь объекта, а угроза кастрации (страх потери объекта) играет ведущую роль у мужчин в более свойственных им фобиях и навязчивостях.
*
Фрейд считает, что теперь ему остается лишь вернуться к началу работы и рассмотреть поставленную там проблему взаимоотношения между симптомами и страхом. Что первично и что вторично? Является ли страх равным среди равных, симптомом среди симптомов или он все же первичен, а симптомы прикрывают его, являясь вторичными образованиями? Второе предположение кажется ему лучше соответствующим клиническим наблюдениям и более разумным. Как только врач пытается лишить любого невротика любого невротического симптома, как тут же всегда развивается страх. Таким образом, получается, что симптом вторичен и прикрывает страх.
Но страх естественен и целесообразен с точки зрения филогенеза и онтогенеза. Почему и как возникает необходимость его прикрытия симптомами? Фрейд видит два возможных варианта: нормальный и естественный вариант страха и патологический вариант. При этом патологичность страха проявляется не столько в его усилении, сколько в онтогенетическом возрастном смещении. Ряд страхов, естественных для детского возраста, выглядит противоестественно в подростковом возрасте; страхи, естественные для подросткового возраста, выглядят противоестественно в зрелом возрасте, и так далее. Страхи маленьких детей перед одиночеством, темнотой и посторонними людьми Фрейд считает нормальными и преходящими, кастрационный страх подростков в пубертатный период также нормален и преходящ или переходящ в такую же нормальную сифилофобию (сегодня — спидофобию), страх перед Супер-Эго не только нормален, но и не проходит никогда.
С этой точки зрения отличие невротика от здорового человека заключается лишь в том, что невротик преувеличивает значение угрожающих ситуаций, смещая их актуальность во времени, и имеет преувеличенные по силе и продолжительности реакции. Кому-то все это может показаться вполне достаточным. Но не Фрейду!
Почему? ― задает он себе вопрос. Как это возможно? Почему невротик преувеличивает значение угрожающих ситуаций? Почему он смещает их во времени? Почему он имеет преувеличенные по силе и продолжительности реакции? Фрейд вновь оказывается лицом к лицу со своей старой проблемой: откуда берется невроз и что составляет его последний и уникальный мотив? С прискорбием он констатирует:
По истечении нескольких десятилетий аналитических исследований эта проблема встает перед нами незатронутой, как и в самом начале.
*
Можно было бы подумать, что здесь Фрейд остановится и сдастся, но ничего подобного. Он начинает вновь и вновь (научное упрямство Фрейда удивительно и достойно восхищения):
Страх является реакцией на опасность. Нельзя отказаться от мысли, что если аффект страха может отвоевать себе исключительное положение в душевной экономике, то это находится в связи с сущностью опасности. Но опасности общечеловечны ― они одни и те же для всех людей. Нам необходимо поэтому понять один момент, который остается пока неизвестным. А именно: понять причину различия между индивидуумами, одни из которых в состоянии подчинить аффект страха, несмотря на его особенности, нормальному течению душевной жизни, а другим это не удается.
Вспоминая известные ему на этот счет взгляды, Фрейд находит два. Первый принадлежит Адлеру и заключается в утверждении роли неполноценных органов. Фрейд отметает его, потому что тогда люди с анатомическими и физиологическими дефектами должны были бы быть более боязливыми и тревожными, чем здоровые и полноценные. А это не так.
Второй взгляд принадлежит опять же Ранку и, опять же, заключается в утверждении значения травмы рождения. Поскольку травма рождения у разных индивидов происходит по-разному, она как следствие вызывает различные реакции страха. Невротик, по мнению Ранка, получает столь мощную травму, что никогда уже не может ее отреагировать. Фрейд с этим не согласен, потому что считает, что тогда получается, что чем больше и чаще боятся невротики, тем больше у них шансов отреагировать свою травму и достичь когда-нибудь выздоровления. Кроме того, факт органической родовой травмы полностью нивелирует роль филогенетических и конституциональных факторов. Человек переживает травму рождения так же, как и многие животные, однако неврозы ― удел преимущественно человека. Вся теория Ранка, по мнению Фрейда, «витает в воздухе», поскольку нет данных о том, проявляется ли у детей с тяжелыми родами страх больше и дольше:
Если исследование вопроса о влиянии тяжелых родов на предрасположение к неврозам даст отрицательные результаты, то значение трудов Ранка окажется ничтожным.
Все. Фрейд гасит огонь в тигле, ставит на место бесполезную реторту, снимает алхимическую мантию и устало говорит, что
Можно очень опасаться, что потребность найти несомненную и единую «последнюю причину» нервозности останется всегда неудовлетворенной.
Он резюмирует три фактора в страхе: биологический, филогенетический и психологический. Последний (самый интересный для него) заключается в топографических и экономических особенностях организации психики. Эго, принимая во внимание реальность, защищается от влечений Ид, ограничивая себя, и мирится с симптомообразованием как заменой влечений. Если напор отвергнутых влечений возобновляется, Эго вновь погружается в пучину невротических страданий, страхов и тревог.
Далее, полагаю я, наше понимание сущности и причин неврозов пока еще не пошло.
Конец работы.
*
Те, кто много и часто смотрел классические голливудские фильмы, могут и должны уже догадаться, что произойдет дальше, и они уже угадали! Это еще не конец! Это уникальная работа Фрейда, и единственная (если мне не изменяет память), которая имеет кроме последней еще одну отдельную главу, называющуюся «Добавление», а она в свою очередь состоит из трех разделов, которые называются:
А. Изменение высказанных прежде взглядов;
Б. Дополнение к учению о страхе;
В. Страх, боль и печаль.
Эта отдельная глава начинается со слов Фрейда о том, что выше им были затронуты темы, обойденные тогда вниманием. Теперь он постарается собрать их вновь — для того, чтобы уделить им то внимание, которого они заслуживают.
Мантия алхимика надета. Рукава засучены. Тигель горит. Реторта в руках. И нам уже не терпится узнать, какие же изменения будут внесены в высказанные прежде взгляды.
В подразделе «Сопротивление и противодействие» в разделе «А» Фрейд для начала расширяет собственную концепцию вытеснения и сопротивления. Он как бы старается отточить свой аналитический инструментарий для препарирования столь тонкой и деликатной темы, как страх. Вместо одного вытеснения, когда Эго вытесняет неприемлемые влечения Ид, и одного сопротивления, с помощью которого Эго сопротивляется усилиям аналитика освободить вытесненное влечение обратно, он описывает целых пять видов сопротивления, исходящих со стороны Эго, Ид и Супер-Эго.
Во втором подразделе, «Страх, возникающий от либидо», Фрейд уточняет, что его прежний взгляд на страх как выход отклоненного и не использованного либидо изменился, и он, не отказываясь от признания этой связи, теперь считает, что за страх все же ответственно Эго, которое не боится, а пугает Ид. Гармонизировать экономическую дисгармонию между удовольствием любого (даже невротического) выхода либидо и неудовольствием страха ему помогает мысль о том, что Эго работает с десексуализированной энергией, что ослабляет интимную (читай — экономическую) связь между страхом и либидо (пройдет еще немного лет, и последователи Фрейда будут декларировать уже полное отсутствие этой связи).
Далее указывается на то, что новые перспективы открывает перевод взгляда с реакции страха на ситуацию опасности. Так, например, рождение — это ситуация опасности, в которой страх целесообразен, и эта ситуация становится прообразом всех дальнейших ситуаций опасности. С нашей точки зрения, это не совсем так, и Фрейд здесь сильно противоречит и сам себе, и клиническим фактам, которые показывают, что страх появляется либо после, либо до реальной опасности, либо вообще вне реальной опасности.
Фрейд описывает две формы возникновения страха: (1) непроизвольная — в ситуации опасности, и (2) репродуцируемая — в ситуации угрожающей опасности. Это деление не только уязвимо для критики, оно просто напрашивается на нее. Чем, спрашивается, должна отличаться или может отличаться ситуация опасности от ситуации угрожающей опасности? Если вдуматься, то ровным счетом ничем. Опасность — она потому и называется опасностью, что угрожает.
Но Фрейд этого не замечает и пытается двигаться дальше, приступив к исследованию взаимоотношений между реальным и невротическим страхом.
В третьем подразделе, «Вытеснение и отражение», Фрейд обращается к своему старому, уже использованному, термину die Abwehr ― защита, оборона, отражение (нем.), и предлагает обозначить им «все технические приемы, которыми пользуется Эго при всех возможных конфликтах, ведущих к неврозу», а за термином die Verdrängung ― вытеснение (нем.) — оставить значение лишь одного из способов защиты и отражения. Он видит целесообразность этого терминологического разделения в том, что оно соответствует фактическому разделению механизмов устранения угрожающих переживаний при истерии и, например, неврозе навязчивостей, и далее делает намек, что подобная дифференциация, возможно, когда-нибудь поможет лучше изучить существующие до строгой дифференциации Эго, Ид и Супер-Эго методы защиты и отражения. Мы помним, что одна из проблем в понимании страха заключалась для Фрейда в невозможности объяснить механизм формирования страха до момента образования Супер-Эго. Введение новых механизмов защиты, функционирующих до дифференциации Эго, Ид и Супер-Эго, могло бы помочь решить или обойти эту проблему стороной.
*
В «Дополнении к учению о страхе», втором разделе последней главы, Фрейд подчеркивает, что аффект страха имеет очевидное отношение к ожиданию (именно это место противоречит его попытке выше разделить все формы возникновения страха на непроизвольные в ситуации опасности без ожидания и репродуцируемые — в ситуации угрожающей опасности с ожиданием). Страх неопределенен, а боязнь определенна. Но почему не все реакции страха невротичны? Почему мы многие их них признаем нормальными? Чем отличается нормальный страх от невротичного? Он вновь подчеркивает эвристичность перехода от реакции страха к ситуации опасности и пишет:
Реальная опасность ― это такая, которая нам известна. Реальный страх ― это страх перед известной нам опасностью. Невротический страх ― это страх перед опасностью, которая нам не известна. Невротическую опасность поэтому необходимо искать. Анализ показал, что это опасность, исходящая от влечения. Доводя до сведения Эго эту неизвестную ему опасность, мы уничтожаем различие между реальным страхом и невротическим…
Что составляет ядро значения ситуации опасности? Оценка нашей силы или бессилия справиться с ней. На основании чего строиться такая оценка? На основании опыта травматических ситуаций, которые напоминает ситуация опасности. Построив аналитически ряд страх ― опасность ― беспомощность (травма), Фрейд приходит к выводу, что обратный ряд: травма (беспомощность) ― опасность ― страх, по сути, представляет собой возможный экономически выгодный механизм формирования страха.
Мы поняли, что кажущиеся, особенно интимные взаимоотношения между страхом и неврозом объясняются тем фактом, что Эго защищается с помощью реакции страха от опасности, исходящей из влечения, так же, как от внешней реальной опасности… требования влечения часто становятся внутренней опасностью только потому, что удовлетворение его привело бы к внешней опасности.
Фрейд считает, что инстинктивное значение внешних угрожающих опасностей либо вообще не является врожденным у человека, либо является врожденным в слабой степени. Экономическая целесообразность страха заключается в том, что беспомощность в угрожающей ситуации приводит к росту напряжения, от которого невозможно избавиться, иначе как предприняв какие-либо действия.
*
В последнем разделе последней главы, «Страх, боль и печаль», Фрейд поднимает еще одну интересную проблему: в каких случаях опасность потери объекта вызывает страх, в каких — печаль, а в каких — еще и особую душевную боль. Проблема страха так уже измотала его, что он во втором абзаце во избежание недоразумений пишет:
Скажем сразу: у нас нет никакой надежды дать ответы на эти вопросы. Мы должны будем довольствоваться тем, что найдем некоторые различия между этими состояниями и некоторые отдаленные указания.
Различия заключаются в том, что боль является реакцией на потерю объекта, страх ― реакцией на опасность, заключающуюся в потере объекта, а печаль ― реакцией на необходимость отказаться от объекта. Экономически тоска по утерянному объекту равноценна боли в поврежденном месте тела, и Фрейд не без основания считает эти два состояния взаимозаменяемыми: душевная боль позволяет не замечать физической, а физическая ― душевной.
Болезненный характер этой разлуки (с объектом) объясняется сильной неутолимой тоской по объекту при репродукции ситуации, в которой должна быть разрушена привязанность к нему.
Вот теперь на самом деле конец работы.
*
Семь лет спустя после «Торможения, симптома и страха», продолжая размышлять о проблеме страха, Фрейд в тридцать второй лекции «Продолжения лекций по введению в психоанализ» признается, что пока еще и здесь «ничего из этого нового не претендует на окончательное решение стоящих перед нами проблем». Повторив все, что уже было сказано ранее, он акцентирует внимание на том, что попытки ликвидировать симптом навязчивости практически всегда приводят к возникновению страха. Уже и раньше он высказывал предположение, что развитие страха — более раннее событие, а развитие симптома — более позднее, и что невротический симптом как таковой возникает для защиты от страха. Но почему тогда возникает страх?
Здесь Фрейд еще раз подчеркивает значение либидо для формирования страха: «то, чего боятся, является, очевидно, собственным либидо». Схема достаточно сложная: например, агорафобия, по Фрейду, возникает потому, что агорафоб боится своего либидо, затем он боится соблазнов, которые пробуждаются встречами на улице, а уже затем — боится улицы. Экономическая выгода от невротической симптоматики здесь заключается в том, что от внешней опасности спастись бегством легче, чем от опасности внутренней.
Фрейд ставит себе в заслугу тот факт, что сумел усмотреть за невротическими, иррациональными, направленными часто вовне страхами страх внутренний — страх перед собственным либидо, защитой от которого и служит невротическая симптоматика. Если мы уберем отсюда либидо, казалось бы, должна рухнуть вся конструкция. Что же нам делать, если мы глубоко убеждены, что либидо как побуждающая и мотивирующая сила, как влечение — не более чем мифический конструкт, в реальности не существующий? Либидо не может вызывать страх просто потому, что его, либидо,— нет. Но страх-то есть. Что же его тогда порождает, если не либидо?
Я уже ранее упоминал, что теория либидо — это то, что явно мешало Фрейду правильно рассмотреть феномен страха, но при этом он все же смотрел в верном направлении. Неважно, что Колумб, открыв Америку, считал, что открыл новый путь в Индию, — важно то, что он в результате своего путешествия достиг реальной земли. Неважно и то, что Фрейд, рассматривая в качестве каузальной причины страха свое знаменитое либидо как сексуальное влечение (не существующее в этом качестве вообще), ошибся. Поскольку мы теперь понимаем, что либидо Фрейда есть всего лишь неправильно обозначенное, но реально существующее влечение к смерти в одной из возможных форм своего проявления — сексуальности, то понятно: говоря о страхе собственного либидо, Фрейд говорил тем самым о том, что мы боимся собственного влечения к смерти (если опять же понимать, что либидо — это всего лишь вариант влечения к смерти, проявленный структурно в сексуальности). Фрейд не видел этого, но мучительно чувствовал, что явно не хватает чего-то, что могло бы соединить фрагменты в целое.
Ему казалось, что топическое деление психической личности на Сверх-Я, Я и Оно поможет лучше сориентироваться в проблеме страха, поскольку, если страх локализовать в Я (а Фрейд отрицал возможность существования страха в Оно или в Супер-Эго), то тогда реальный страх можно вывести из зависимости Я от внешнего мира, невротический страх — из зависимости Я от Оно и страх совести — из зависимости Я от Сверх-Я. Основной функцией страха становится сигнальная, а проблема источника и происхождения страха теряет свой интерес и актуальность (для Фрейда).
Тем не менее, Фрейд обсуждает здесь лишь взаимосвязь между страхом и вытеснением с точки зрения первичности, подчеркивает роль страха кастрации в этиологии других страхов, но не отказывается при этом полностью от первоначальной теории страха рождения. Для большинства психоаналитиков, судя по всему, введенное им понятие сигнального страха так до сих пор и сохранило свое основное значение для понимания феномена страха.
*
Судя по публикациям, какого-либо существенного прорыва в понимании феномена страха за последующие десятилетия в психоанализе не произошло.
Р. Вельдер в статье 1966 года «Торможение, симптом и страх: сорок лет спустя» в первую очередь видит заслугу Фрейда не в том, что он попытался решить в этой работе проблему страха, а в том, что он провозгласил равенство между Эго и Ид, открыв двери Эго-психологии. Что касается пересмотра проблемы страха, предпринятого Фрейдом, то Вельдер пишет, что этот факт известен, но, тем не менее, мало кто понимает, в чем заключается его суть. Вельдер не согласен с теми, кто думает, будто Фрейд всего лишь в очередной раз высказал точку зрения, что страх есть реакция на опасную ситуацию. Он считает, что пересмотр теории страха имеет отношение к невротическому страху, который возникает в Эго, которое боится внутренних влечений Ид
В обзорной статье Дитера Айке «Страх. Концепция фрейдистского психоаналитического направления», вышедшей в 1977 году, еще подчеркивается вклад Фрейда в понимание собственных влечений как внутренней опасности, но нужно заметить, что это исключение. Акцентируются психосоматические аспекты страха. Уделяется внимание тем страхам, которым, с точки зрения автора, «уделяется недостаточное внимание»,— страху перед чужим и неизвестным, страху отделения от матери, страху утраты собственного Я. Обсуждается вклад Мелани Кляйн, Карла Абрахама, Адлера, Фенихеля, Эриксона в теорию страхов, но какого-либо существенного прорыва или принципиально новых направлений не наблюдается.
Психо- и социодинамика страхов и фобий по-прежнему определяются через агрессию и либидо — «приступ страха может быть эквивалентом приступа ярости, эрзацем сексуального акта» — и травму рождения как «выражение элементарного страха отторжения, соответствующего страху смерти при оставлении матерью беспомощного ребенка».
|
