|
Этот простой вывод о существовании детской сексуальности логически вытекал из «Анализа фобии пятилетнего мальчика» — он очевиден теперь, но не был тогда. В изучении Ганса Фрейд ставил перед собой и другие цели. Мальчик должен был стать доказательством теории, и Фрейд решил, что ему это удалось. Он испытывал эротические чувства по отношению к матери, видел в отце соперника, подавлял свои чувства и в результате этого страдал. «Ганс, — радостно пишет Фрейд, — действительно был маленьким Эдипом».
Доктор Граф с женой были одними из первых учеников, а может, и первыми, кто впустил в свою жизнь теории Фрейда, не интересуясь психоанализом с профессиональной точки зрения. До появления интеллектуальных западных родителей, верящих во Фрейда, было еще далеко. До первой мировой войны в восточных штатах Америки найдется несколько семей, экспериментирующих с новомодной теорией. Только в 1920-х годах их догоняет лондонская группа «Блумсбери» «Лондонская организация литераторов и интеллектуалов (1904-1939), в которую входили Литтон Стречи, Вирджиния Вульф, Леонард Вульф и др. — Прим. перев.».
У семейства Граф, скорее всего, были свои причины увлекаться теориями Фрейда. Мужу было всего двадцать восемь, когда родился Ганс. Он был на двадцать лет моложе Фрейда и очень гордился дружбой с человеком, вызывавшим его восхищение. Фрейд лечил его жену, а после рождения Ганса, их первого ребенка, в апреле 1903 года они стали посылать Фрейду по его просьбе записи о сексуальном развитии и снах сына.
Они писали ему об интересе мальчика к Wiwimacher'у, а также о том, что в три с половиной года мать «обнаружила его с рукой на пенисе» и сказала (даже просвещение имеет свои границы), что, если он не перестанет, придет врач и отрежет этот орган.
Рождение сестры вызвало у Ганса подозрение насчет аистов и интерес к ее гениталиям. Граф в своих сообщениях добавляет фрейдистские толкования. Замечание Ганса о том, будто он не хочет, чтобы девочки видели, как он мочится, отец объясняет тем, что ребенок подавляет свое настоящее желание — продемонстрировать, что у него есть.
Видимо, эти современные родители были рады рассказывать Фрейду о своем талантливом ребенке и помогать ему. Когда в начале января 1908 года Граф послал ему очередную порцию записок, он отметил, что его сын вдруг стал бояться лошадей, особенно того, что какая-нибудь из них его укусит. Это, в свою очередь, было связано со страхом перед большим пенисом, возможно, лошадиным. «Дорогой профессор, — писал Граф, — я посылаю вам новые сведения о Гансе, но на сей раз, к сожалению, это материал для истории болезни». Впрочем, Граф знал, что Фрейду именно это и нужно. Он всегда просил друзей и учеников наблюдать для него за своими детьми. Теперь, когда Ганс превратился в больного, рассказы о нем могли принести больше пользы.
Начались месяцы анализа. Фрейд давал доктору Графу советы, но всю работу выполнял последний. История была связана с настоящими лошадьми: белым конем, которого Ганс видел во время праздника, большими ломовыми лошадьми, подвозящими телеги к складу на улице, где они жили, — но в воображении ребенка они превращались во что-то иное.
В конце марта 1908 года Граф отвел сына на Берггассе. Это произошло за месяц до съезда психоаналитиков в Зальцбурге, и Фрейд в то время писал статью о Крысином Человеке. Он узнал, что ребенка беспокоит вид ломовых лошадей, особенно упряжь вокруг рта и глаз. Это он легко истолковал: шоры означают очки, а удила — усы Ганс отождествлял лошадь с отцом. «И тогда я сказал ему, — написал Фрейд, — что он боится отца именно потому, что очень любит мать».
Фрейд знал, что подвергнется критике за навязывание ребенку тех фактов, которые ему были нужны. Он предпринял обычные меры предосторожности. Сначала он отрицает, что Ганс мог подвергнуться влиянию отца, и жалуется, что в настоящее время сила «внушения», о которой в его молодости психологи были невысокого мнения, переоценивается. Затем он говорит, что нельзя считать детей ненадежными свидетелями. Это утверждение никак не связано с предыдущим о «влиянии», но выражено настолько изящно, что это едва ли бы кто-то заметил.
Недостоверность утверждений детей объясняется преобладанием у них воображения, в то время как недостоверность утверждений взрослых объясняется преобладанием предрассудков. Что же касается остального, даже дети не лгут без причины.
Наконец, Фрейд использует аргумент «священной тайны», заключающийся в том, что только тот, кто проводит анализ, получает «чувство окончательной убежденности». Все остальные неспособны на это: печально, но факт — если вы не аналитик, вы не в состоянии понять это.
Были несомненные данные о том, что Ганс любил свою мать и в этой любви был эротический элемент. Однажды он попросил ее дотронуться до его пениса
Наблюдатели не давали мальчику покоя. В феврале Фрейд посоветовал Графу сказать сыну, что все эти проблемы с лошадьми — бессмыслица и он на самом деле ищет предлог, чтобы мать взяла его к себе в постель. На более поздней стадии анализа, в апреле. Граф выразил предположение, что, «возможно», мальчик хочет, чтобы мать уронила его маленькую сестру во время купания в воду. Три дня спустя Граф предположил, что Ганс не хочет, чтобы его сестра жила. Ганс согласился, и отец торжествующе заключил: «Тогда ты остался бы вдвоем с мамой!».
Анализ Фрейда использовал те данные, которые подходили к толкованиям, но сам по себе не доказывал ничего, кроме того, что Ганс часто думал о пенисах, младенцах и туалете. Удовольствие, которое он получал от игры со своим пенисом, сочли частью проблемы, и его не раз пугали тяжкими последствиями, в том числе «мешком», в котором ему придется спать (а возможно, и приходилось). Этот мальчик находился во власти взрослых, пусть у тех и были самые лучшие намерения.
История в том виде, в котором она рассказывается «Отношения Графов и Фрейда так и не получили в очерке удовлетворительного объяснения. Не упоминается и то, что Фрейд подарил ребенку на третий день рождения лошадь-качалку, пронеся игрушку через четыре лестничных пролета в их квартиру. Граф упоминает об этом подарке в статье, написанной им в 1942 году. Была ли связь между этой деревянной лошадкой и фобией, начавшейся позже?», с подозрительно удачными доказательствами, беспокоит многих фрейдистов. В ней показано, как Ганс постепенно узнает правду о себе: что он хочет избавиться от отца, чтобы можно было жениться на маме. Признание делается — или его добиваются — в разговорах отца и сына ближе к концу апреля. Однажды Граф вспомнил о похоронах, которые сын видел на выходных, и сказал: «Ты тогда подумал, что, если бы папа умер, ты бы стал папой», на что Ганс ответил: «Да». Позже в этом же разговоре прозвучали такие слова:
Граф: Ты бы хотел быть папой и жениться на маме Ты бы хотел быть таким же большим, как я, и чтобы у тебя были усы. И ты бы хотел, чтобы мама родила ребенка.
Ганс: И, папа, когда я женюсь, у меня будет только один, если я захочу, когда я женюсь на маме.
Граф: А ты бы хотел жениться на маме?
Ганс: О да!
Этот разговор произошел 25 апреля 1908 года, в субботу, за день до того, как сорок два делегата, в том числе Граф, отправились в Зальцбург на психоаналитический конгресс. Стремился ли Граф добиться от сына важных признаний до того, как уехать из Вены в воскресенье? Возможно, он даже надеялся убедить Фрейда рассказать об этом случае в лекции 14 апреля. Фрейд говорил Юнгу, что «подумывает о том, чтобы завершить анализ истерической фобии пятилетнего мальчика». Что бы ни думал Граф, неожиданная развязка случая Герберта могла изменить решение профессора. Может, он подошел к Фрейду в поезде из Вены или постучал в дверь его номера в отеле «Бристоль» с охапкой записей и прекрасной новостью о том, что сын хочет от него избавиться, чтобы жениться на маме? Если он на что-то и надеялся, то его ждало разочарование: лекция была посвящена Крысиному Человеку.
Опубликовав этот анализ в следующем году, Фрейд рассказал, как Ганс избавился от страха перед лошадьми и стал более мудрым ребенком, его сознание научилось лучше контролировать силы бессознательного. Было ли это правдой, или Фрейд выдавал желаемое за действительное? Было ли вызвано изменение (каким бы оно ни было) фрейдовскими приемами или сочувствием и любовью родителей и естественным исчезновением детских фантазий?
Герберт Граф прожил еще шестьдесят пять лет и умер в 1973 году. Он посвятил свою жизнь театру и более десяти лет работал театральным режиссером в «Метрополитен». О своем анализе он ничего не помнил.
Летом 1908 года Фрейд отдыхал с семьей в Берхтесгадене, описывая случай маленького Ганса, когда не гулял по холмам и не собирал землянику. После этого он впервые за тридцать три года снова посетил Англию и своих тамошних родственников. Возможно, он заметил, что настроение англичан по отношению к Германии меняется. С тех пор как он впервые побывал там в 1875 году, еще студентом, патриотические чувства британцев приняли другое направление. Популярная литература в этом помогала, особенно приключенческий роман Эрскина Чайлдерса «Загадка песков» (1903), где описывалось вторжение вероломных немцев в Англию. Немцев стали называть обидным прозвищем «гансы».
Если Фрейд, который восхищался новой Германией, читал в 1908 году английские газеты, он нашел в них прискорбное недружелюбие. Англичане не были в восторге от немецкого перевооружения и немецких амбиций. Газета «Дейли мейл» требовала расширения военного флота. Воздушный корабль графа Цеппелина порядочно испугал их, пролетев тем летом над Европой.
Фрейд приехал в Англию через Гарвич и провел там две недели. Его сводные братья со своими семьями были частью английской жизни. «Э. Фрейд и сын», компания, торгующая бакалеей и имеющая телеграфный адрес «Фрейд, Манчестер», теперь управлялась сыном Эммануила по имени Соломон, которого обычно звали Сэм. Ему уже было почти пятьдесят. Сэм и его сестра Берта остались от пятерых детей, родившихся у Эммануила и Мари в Британии. Остальные трое умерли в младенчестве.
Двое детей, которые родились до отъезда семьи из Фрейбурга, те самые Джон и Полина, детские товарищи Фрейда по играм, выросли в Манчестере. Полина там и оставалась, в отличие от Джона. После поездки в Англию в 1875 году Фрейд очень восхищался им, «англичанином во всех отношениях». Этот «прекрасный образчик» остался для нас загадкой, потому что после 1870-х годов он исчезает из истории семьи, а в Британии не существует записей о его браке или смерти.
Второй сводный брат Фрейда, Филипп, все еще жил в Англии со своей бирмингемской женой и двоими детьми, и Фрейд увиделся и с ним. Как и Эммануилу, Филиппу было уже больше семидесяти. Для семьи, настолько плодовитой вначале, манчестерская ветвь оказалась удивительно немногочисленной. Дети Эммануила — Сэм, Полина, Берта и (насколько нам известно) Джон — так и не вышли замуж и не женились. Есть данные о том, что их отец был тираном в семье, что, возможно, объясняет, почему Джону нужно было исчезнуть, чтобы спастись от своего отца. Быть может, он просто взял другое имя и уехал подальше. Дочь Филиппа вышла замуж в среднем возрасте и не имела детей. С ее смертью в 1951 году закончилась линия манчестерских Фрейдов.
Эммануил хотел показать Зигмунду английское побережье, и они побывали в Блэкпуле, курорте для промышленных рабочих, а также провели четыре дня в более утонченном месте под названием Литам святой Анны. Вторую неделю Фрейд провел в Лондоне один, гуляя в парках, отмечая «волшебную» красоту английских детей, рассматривая египетские древности в Британском музее и английские картины в Национальной галерее.
Возвратившись на континент, он в каком-то смысле продолжал отдыхать, проведя четыре дня со своим соратником в Цюрихе. Юнг показывал ему дом, который строил себе у Куснахта, на восточном берегу озера Цюрих. Здание напоминало резиденцию джентльмена восемнадцатого века. К нему был пристроен причал для яхты, на которой он любил плавать по неспокойному озеру. Над входом в дом была надпись на латинском языке, гласившая, что Бог с нами независимо от нашего желания.
Если строительство в Куснахте и говорило Фрейду о том, что Юнг хочет жить в большем уединении, чем его учитель, он никак не показал, что заметил это. Он сам иногда чувствовал потребность в сельской жизни и южном солнце, но городская квартира и друзья из Девятого округа занимали важное место в его жизни. Он избегал одиночества, так привлекавшего Юнга. В Лондоне Фрейд жаловался на то, что ему одиноко, и после краткого перерыва, проведенного в Цюрихе, для последних дней отдыха он выписал себе Минну, своего лучшего друга, и они вместе провели время в приятных мечтах у итальянского озера.
Тем не менее почти все, что делали Фрейд и Юнг, сближало их. Первое письмо Фрейда после этого посещения начиналось словами «мой дорогой друг и наследник». Начал обретать форму первый номер «Ежегодника»: из пяти статей главное место было отведено работе о маленьком Гансе. Фрейд считал, что его судьба навеки связана с Юнгом. В январе 1909 года он писал:
Если я Моисей, то ты Иешуа, которому будет принадлежать земля обетованная психиатрии, на которую я смогу лишь смотреть издалека.
Ближе к концу марта Юнг с женой должен был приехать в Вену. Они никак не могли договориться о точной дате, и, объясняя возникшие проблемы в письме от 7 марта, Юнг сообщает Фрейду о пациентке, с которой у него связаны сложности. Это была та самая русская студентка Сабина Шпильрейн, но Юнг не сказал Фрейду ни ее имени, ни всей правды. Он написал, что вылечил женщину от «очень стойкого невроза», а она отплатила ему тем, что устроила «мерзкий скандал лишь потому, что я отказал себе в удовольствии дать ей ребенка». Негодующий Юнг заявил, что всегда вел себя как джентльмен, но «вы же знаете, как это бывает — дьявол может из самого чистого сделать грязь».
Фрейд тут же пишет «сыну и наследнику» ободряющее письмо. Он действительно слышал рассказы о женщине, которая представилась одному коллеге любовницей Юнга, и предположил еще тогда, что она невротичка. «Быть жертвой клеветы и обжигаться любовью, с которой мы сталкиваемся, — таковы опасности нашего ремесла», — замечает он.
Вероятно, Шпильрейн была любовницей Юнга. В любом случае, он был очень увлечен ею — странная связь для того, кто (позже это стало явным) так и не смог убедить себя в правоте Фрейда о том, что секс — ключ к личности человека и его неврозам; для того, кто хотел найти в своей душе нечто лучшее, чем сексуальные инстинкты.
Оба делали вид, что этому событию не стоит придавать значения. Но это заметно между строк письма, написанного Фрейдом об американском взгляде на секс (каким он его считал). Фрейд говорит о «вашем» ханжестве вместо «их» (эту оговорку Юнг отмечает с «дьявольской радостью») и добавляет:
Мы заметили это ханжество, которое раньше было еще хуже, чем сейчас. Теперь я могу с ним смириться. Я говорю о сексуальности открыто.
История со Шпильрейн напомнила Юнгу о том, как сильны его собственные сексуальные желания; возможно, и о том, какую пользу могло бы принести признание в этом учителю, если бы он заставил себя это сделать.
Вместо этого (как можно предположить) он использовал историю Минны — о том, что они с Фрейдом любовники, — в качестве противоядия от своей собственной слабости, превратив предположение в факт, чтобы человек, которому он мог бы исповедоваться, не был достоин этого признания. В их взаимоотношениях с самого начала наблюдается борьба за власть: Юнг всегда был заинтересован в том, чтобы авторитет Фрейда упал.
Связь не была счастливой ни для Юнга, ни для Шпильрейн. Юнг был известным психиатром в богобоязненном городе, благополучным гражданином и главой растущего семейства — Эмма Юнг в конце 1908 года родила второго ребенка. Шпильрейн в 1905 году, когда Юнг начал лечить ее, было двадцать лет. Она была еврейкой хрупкого телосложения, очень умной, но страдавшей от серьезных нарушений психики. Семья послала ее за полторы тысячи километров из Ростова-на-Дону, для того чтобы она вылечилась и получила медицинское образование. Шпильрейн была полностью во власти Юнга, а также своего воображения. Ею управляли фантазии о власти и магии, которые, в свою очередь, возможно, слились в мозгу Юнга с его собственными представлениями о сверхъестественном.
К 1908 году Юнг уже писал ей нежные письма, в одном из которых четко говорил, какая ему нужна любовница: человек, который мог бы любить «не наказывая, не лишая другого человека свободы и энергии». Шпильрейн хотела другого. Она мечтала о том, чтобы родить от Юнга ребенка, которого бы звали Зигфрид — это имя она явно выбрала из-за его важной роли в немецкой мифологии (и вагнеровских операх), где фигурирует герой Зигфрид — сын Зигмунда и Зиглинды. Похоже, она думала, что в этом реально-мистическом ребенке соединятся еврейский элемент — она и Фрейд, о котором она была хорошо проинформирована, — и арийский в виде Юнга.
Связь имела неприятные последствия. Госпожа Шпильрейн в России получила анонимное письмо с предостережением о том, что ей следует спасать дочь, пока Юнг не обесчестил ее. Вероятно, оно было написано госпожой Юнг, но все обстоятельства этой истории до сих пор не выяснены, даты не точны, большая часть корреспонденции Юнга все еще не доступна, а самые подробные данные исходят от самой жертвы — Сабины. Госпожа Шпильрейн написала Юнгу письмо, умоляя его отказаться от Сабины, и получила яростный ответ о том, что врачи не преступают границ с пациентами, потому что им платят за внимание.
Я предложил бы вам — если вы хотите, чтобы я строго придерживался своей роли врача, — заплатить мне компенсацию за беспокойство. В таком случае вы можете быть абсолютно уверены, что я буду соблюдать свой долг врача при любых обстоятельствах.
Сабина устраивала ему сцены, которые достигли высшей точки — дата неизвестна — во время физического столкновения, когда она держала в окровавленной руке нож. Возможно, это произошло в кабинете Юнга в «Бургхельцли». Она выбежала к коллегам-женщинам с криком: «Это не моя кровь, а его. Я убила его!» После этого эпизода она стала считать Фрейда «ангелом спасения».
Отправляя 7 марта Фрейду письмо о «мерзком скандале», Юнг знал, что это повлечет за собой неприятности. Если Фрейд уже что-то слышал о его любовнице, в Цюрихе наверняка тоже ходили об этом слухи. Блейлер, главный врач «Бургхельцли», относился к сексуальным приключениям не лучше, чем к алкоголю. Психоанализ он воспринимал двойственно, и Юнг начал отдаляться от него. В конце марта Юнг ушел из больницы. Несомненно, это входило в его планы зажить так, как ему хочется. Дом в Куснахте, часть этих же планов, этой весной был закончен. Однако разрыв с больницей мог быть ускорен опасениями, связанными со Шпильрейн.
Посещение Юнгами Вены длилось с 25 по 30 марта 1909 года, с четверга до вторника. Юнги жили в гостинице «Регина», любимом месте психоаналитиков, находившейся рядом с Обетованной церковью у самого северо-западного края Рингштрассе, в нескольких кварталах от Берггассе. О чем Фрейд и Юнг говорили и что они делали, неизвестно, если не считать последнего вечера.
Кульминацией визита стало официальное объявление Фрейдом Юнга своим «наследником и крон-принцем», событие, о наступлении которого он говорил в письмах. Если бы Юнг не был трезвенником, они выпили бы по этому случаю марсалы. Скорее всего, церемония в этом случае свелась к взгляду друг другу в глаза, рукопожатию и скупой мужской слезе. Как вспоминал Фрейд в своем письме Юнгу в следующем месяце, «Я официально принял тебя как старшего сына и помазал тебя in partibus infidelium [в областях неверующих]».
Это произошло в квартире Фрейда, в одной из двух комнат, которые он отвел для себя «До 1907 года сестра Фрейда Роза и ее муж Генрих Граф жили в соседней с Фрейдами квартире со своими двумя детьми. Когда они за год до смерти Графа переехали, две квартиры объединили в одну и Фрейд смог перейти с нижнего этажа в более просторные апартаменты.». Позже в тот же вечер во время беседы Юнг поднял вопрос оккультизма. Скорее всего, он сделал это при Фрейде впервые, а тот, как и следовало ожидать, заявил, что все это бессмыслица. Раздраженный Юнг почувствовал «странное ощущение» в груди, «как будто моя диафрагма была железной и докрасна раскаленной — пылающей пещерой». За этим последовал громкий треск в книжном шкафу.
Оба испугались. Юнг назвал это «феноменом каталитической экстеоризации» (впоследствии парапсихологи переименуют это в «психокинез»), а Фрейд — чепухой. «Герр профессор, — возразил Юнг, — через мгновение раздастся новое громкое доказательство», — и так действительно произошло. Фрейд увидел другого Юнга — ясновидца, читающего мысли и раскалывающего ножи усилием воли. «Мои странности», как называл это Юнг впоследствии.
Это был особенный вечер, ставший предвестником будущих неприятностей. В письме Фрейду после этого Юнг выражался агрессивно и независимо:
Тот последний вечер с вами, к счастью, избавил меня от подавляющего ощущения вашей отцовской власти. Мое бессознательное отпраздновало это впечатление великим сном, который занимает меня уже несколько дней. Я только что завершил его анализ. Надеюсь, теперь я свободен от всех ненужных помех. Ваше дело должно и будет процветать.
Едва ли такого ответа ждал Фрейд от новоявленного кронпринца, и наверняка загадочное упоминание о «великом сне» Юнга вызвало его недоумение.
Юнг, как и Фрейд, использовал сны в своих целях. Но он видел в них путешествия личности по пространству и времени, а не раскапывание погребов, заполненных хламом детских впечатлений. Позже он описал несколько из своих «великих снов». Сон, о котором шла речь в его письме после посещения Вены, мог быть тем, в котором он шел по гористой местности на границе Швейцарии и Австрии и повстречал сварливого старого таможенника. Он был мертвым, но в то же время «одним из тех, кто не мог толком умереть». Юнг определил границу стран как грань, разделяющую сознательное и бессознательное, взгляды Фрейда и его собственные. Призрак был Фрейдом, а сон, когда бы он действительно ему ни приснился, выражал желание его смерти. И тем не менее, как писал Юнг впоследствии, в то время он хотел продолжать работать с Фрейдом и «с искренним эгоизмом пользоваться его богатым опытом».
Фрейд ответил на письмо, сохраняя спокойствие. Он лишь упрекнул Юнга, если это можно считать упреком, что ему кажется странным, что в тот вечер, когда Юнг получил статус крон-принца, ты лишил меня моего отцовского достоинства, и это, похоже, доставило тебе не меньше удовольствия, чем мне, с другой стороны, присвоение тебе этого звания.
Почти все письмо было посвящено оккультным явлениям. Фрейд признался, что «полтергейст» произвел на него впечатление. Он начал обращать внимание на звуки в шкафах и слышал только скрип, никак не связанный с его мыслями, причем это никогда не совпадало с его мыслями о Юнге. Его желание поверить во все это «исчезло вместе с магией твоего личного присутствия», и я вижу перед собой лишенную жизни мебель, как поэт — утратившую богов Природу, после того как боги Греции ушли [ссылка на стихотворение Шиллера]. И значит, я снова надеваю свои отцовские очки в роговой оправе и советую моему дорогому сыну не слишком увлекаться.
Итак, Фрейд не забыл об этом случае. Он сидел и думал о Юнге, стараясь повторить его. И, придя к выводу о том, что ничего не может быть, в первой половине письма, во второй части он пишет о своем увлечении цифрами и датами смерти, как будто хочет показать Юнгу, что симпатизирует иррациональным убеждениям, в то же время понимая, что им есть рациональные объяснения.
В 1909 году теплое отношение Фрейда к Юнгу было непоколебимым. Он спокойно отнесся к истории с Сабиной Шпильрейн. Когда она обратилась к нему в конце мая из пансиона в Цюрихе, написав, что хочет поговорить с ним «о чем-то очень важном для меня», он переслал ее письмо Юнгу с невинным вопросом: кто это может быть — сплетница, болтунья, параноик? Вероятно, он догадался, что это и есть таинственная скандалистка Юнга, и последнему пришлось признать это. Юнг сказал, что порвал с ней, потому что она «последовательно планировала мое совращение… А теперь она хочет отомстить». Кроме того, она распространяла слухи о том, что он хочет развестись с женой и жениться на ней.
От знатока истерии пришел утешительный ответ. Хотя таких серьезных проблем у Фрейда никогда не было, «в нескольких случаях он был очень близок к этому и едва спасся». Только то, что он был на десять лет старше Юнга, когда пришел в психоанализ, спасло его от подобного, по его словам. Но эти случаи помогают Юнгу выработать в себе неуязвимость. Это «неприятность, обернувшаяся благом».
Между Веной и Цюрихом циркулируют полные беспокойства письма. Фрейд убеждает Шпильрейн, что его друг Юнг неспособен на низкие поступки. Шпильрейн заверяет Фрейда, что ее главное желание — расстаться с другом полюбовно, и приводит цитаты из оскорбительного письма, написанного Юнгом ее матери. Фрейд советует Юнгу не винить себя, потому что «небольшие взрывы в лаборатории» (пациенты — это, видимо, эксперименты) неизбежны. Шпильрейн говорит Фрейду, что «вы хитры», потому что он выслушал обе стороны. Она пишет, что поговорила с «негодяем», который пообещал сказать Фрейду всю правду. Юнг признался, что Шпильрейн не виновата в том, что его письмо к ее матери было «обманом, в котором я неохотно признаюсь вам как своему отцу». Тем не менее он продолжает лгать об этой связи. Фрейд извинился перед Шпильрейн и сказал Юнгу больше не беспокоиться. Мир был восстановлен. Репутация Юнга не пострадала. Вместо Шпильрейн появилась другая женщина.
***
Летом 1909 года обоих занимало нечто более интересное: они ехали в Америку, как и Шандор Ференци из Будапешта.
Фрейд получил приглашение в прошлом декабре и отнесся к нему отрицательно. Он относился к Новому Свету двойственно, как многие европейцы, хотя в молодости подумывал о том, чтобы уехать туда (или в Англию), но остался в мире, который понимал лучше. За океаном он видел карикатурную землю, населенную ханжами, боготворящими доллар. Теперь, когда университет Кларка в Вустере (штат Массачусетс) пригласил его прочитать серию лекций в июле 1909 года, Фрейд был раздражен, что в качестве гонорара ему предлагают слишком мало. «Конечно, — сообщал он Юнгу, — американцы платят за дорожные расходы всего четыреста долларов».
Обычно июль был очень оживленным месяцем в его практике, поскольку он старался принять всех пациентов до того, как отправиться на отдых. Фрейд отказался принять приглашение, рассказав в своем кругу, что университет Кларка слишком самонадеян, если думает, что он ради лекций будет приносить какие-то жертвы. «Америка должна приносить деньги, а не стоить их», — писал он Ференци, добавляя пару слов и о второй части карикатурного образа, ханжестве. «Между прочим, нас могут очень скоро вывалять в грязи, как только обнаружат сексуальную подоплеку нашей психологии». То же он сказал Юнгу: когда американцы поймут связь теории с сексом, они «бросят нас».
Он относился к Америке по-европейски пренебрежительно. И он, и Юнг жаловались на ведущего бостонского психиатра Мортона Принса, который интересовался психоанализом, но тревожился по поводу его сексуального подтекста. Он был на два года старше Фрейда, но вел себя с такой добродушной уверенностью, которую новичкам не следовало демонстрировать, разве что если бы они обладали исключительным талантом. Юнг упоминал о «слабом ветерке ханжества, дующем из Америки, для улавливания которого у Мортона Принса, похоже, есть особый орган».
В Принсе они видели пуританские ценности. Фрейд мог бы заметить те же качества в англичанах, но он любил Англию и закрывал на это глаза.
Если у него и были серьезные сомнения по поводу посещения Америки, хотя это маловероятно, они полностью исчезли в феврале 1909 года, когда университет Кларка прислал повторное приглашение. Гонорар возрос до семисот пятидесяти долларов, лекции нужно было проводить в течение второй недели сентября, а Фрейду обещали почетную степень. В начале июня, когда история со Шпильрейн стала сходить на нет, приглашение получил и Юнг.
За семь недель до отправления Фрейд уже складывал свой гардероб: костюмы, фрак, смокинг, теплое пальто для морского путешествия. Он шутливо говорил Ференци, что нужно купить цилиндр по прибытии, «учитывая сложность его транспортировки», а затем «выбросить его в океан перед возвращением назад». Но он знал, что к Америке нужно относиться серьезно. Психоанализ — это товар, а Фрейд был экспортером-монополистом.
Глава 21. Америка
Небольшой и нетрадиционный университет Кларка, что в шестидесяти пяти километрах от Бостона, был основан в 1887 году сыном фермера Джонасом Кларком, который в молодости не мог получить образование. Престарелым ректором, также возглавлявшим аспирантуру, был психолог Г. Стэнли Холл, который настойчиво стремился сделать университет знаменитым и выпускать докторов психологии. Неделя лекций, в которой должны были участвовать Фрейд с Юнгом, стала частью мероприятий, посвященных двадцатилетнему юбилею университета. Рассказывая об этом Юнгу, Фрейд писал «двадцатилетний (!) юбилей», чтобы показать, какого он мнения об американских временных масштабах по сравнению с Европой.
Фрейд наверняка знал, что этот университет достойный, но не в числе первых, а его соперник Пьер Жане побывал в Америке за три года до него и был гостем Гарварда, Джона Хопкинса и Колумбийского университета. Американцы больше знали о Жане, взгляды которого на бессознательное не были в такой степени сосредоточены на сексуальности и не так их беспокоили. И все же университет Кларка был хоть каким-то плацдармом.
Холл долго проработал в Европе — в общей сложности шесть лет, — причем часть этого времени он посвятил экспериментам по словесным ассоциациям задолго до того, как этой темой занялся Юнг. Идея сексуальных теорий в психологии не беспокоила его, хотя он понимал, что в сфере, связанной с образованием, нужно быть осторожным В Америке, как и в Великобритании, существовало твердое общественное убеждение, что сексуальные действия имеют для приличных людей только одну цель — производить на свет детей, и только в браке. По американским стандартам, континентальная Европа была явно аморальной, а Британия — лишь немного меньше.
Холл сбежал от пуританского детства на ферме Новой Англии. «Полдюжины полок» в его библиотеке уделялись книгам о сексуальных вопросах. В университете Кларка был курс психологии секса, освещавший такие темы, как мораль, болезни, развод, скромность, проституция, плодовитость и евгеника. Неплохо для шестидесятипятилетнего человека, живущего в консервативном климате Новой Англии. Как позволяет предположить замечание Фрейда, сделанное после посещения Америки, Холл не соответствовал обобщенному карикатурному образу соотечественников.
Кто бы мог подумать, что в Америке, лишь в часе езды от Бостона, есть респектабельный пожилой джентльмен, с нетерпением ожидающий следующего номера «Ежегодника», читающий его и все понимающий, который затем, по его собственному выражению, звонит для нас в колокола?
Еще до отъезда Фрейда в Америку Эрнест Джонс сообщал ему о жизни в Новом Свете из Канады, где он ухитрился найти какое-то место в университете в Торонто. Он принимал пациентов, писал статьи и с уверенностью ожидал скорого получения звания профессора психологии.
Его сопровождала женщина, которую он называл своей женой, богатая и жизнерадостная голландская еврейка Лоу Канн (именно она когда-то помогала финансировать его путешествия по Европе). Для приличия он говорил всем, что они женаты. В письме Фрейду он упоминает, что ищет в Торонто дом для «своего гарема» — такой веселой фразой он описывает своих домашних «жену», двух сестер из Уэльса, присоединившихся к нему, и двух служанок. Три месяца спустя — это было вскоре после первого признания Юнга о Шпильрейн — Фрейд передает эту шутку о гареме Юнгу, возможно, думая, что в этот момент юмор не помешает. Но Юнг воспринимает фразу буквально. «То, что вы говорите о Джонсе, поразительно, — ответил он, — но это сочетается с некоторыми его выражениями, которые меня очень удивляли». Джонс не мог избавиться от своей репутации.
Для Фрейда он уже стал «смышленым учеником» и играл эту роль в течение всей его жизни. Он никогда не был знаменит подобно Флису или Юнгу, и это было безопаснее для дружбы. Если Джонс возражал ему, это не вызывало большой обиды. С самого начала он бомбардировал учителя письмами, давая ему советы как старому другу, при необходимости делал комплименты, предупреждал об опасностях, характеризовал коллег — как неофициальный начальник штаба. В 1909 году, после одного посещения Бостона превратившись в специалиста по американским вопросам, он утверждал, что тамошние психиатры хотят только делать деньги, предупреждал Фрейда об антисексуальных настроениях и сообщал, что Брилл, обосновавшийся в Нью-Йорке, написал глупую статью. Если говорить о более конструктивных предложениях, он посоветовал Фрейду давать лекции на английском языке и ограничиться только сновидениями. Фрейд предпочел немецкий, но позволил себя убедить во втором случае и прочитал обширное введение в психоанализ.
|
