|
Идеи Фрейда мирно сосуществовали с идеями Флиса. Особенно его интересовал «невроз тревожности», который проявлялся как хроническое состояние задумчивости, подавленности и ухудшения общего состояния здоровья или как острый приступ — то, что мы сегодня назвали бы приступом паники. Если приступ сопровождался учащенным сердцебиением и одышкой, это Фрейд считал всего лишь побочным действием полового сношения, вылившегося в тревожность, потому что энергия не смогла надлежащим образом выйти из организма (опять механистическая модель). Фрейд утверждал, будто наблюдения показывают, что мужчины, использующие в качестве средства контрацепции прерванное половое сношение, часто становятся жертвами невроза. К 1894 году он включил в список и половое воздержание, записав его одной из первых причин. Это было сделано в течение того долгого периода, когда воздерживался от половой жизни он сам. Фрейд действительно страдал от тревожности, каковы бы ни были ее причины.
Приблизительно в течение года — между 1893-м и 1894-м, как раз во время воздержания, — Фрейд опасался, что у него появились более серьезные проблемы со здоровьем, а именно боли в сердце. Флис и остальные пытались отговорить его от курения, но долго прожить без сигар он не мог. Он вроде бы и хотел найти доказательства, что болен не слишком серьезно, и в то же время не мог поверить в то, что его симптомы связаны с мозгом. Невропатолог не видел, что у него больные нервы. Он писал Флису: «С каким-то неврозом было бы гораздо сложнее смириться». В апреле 1894 года, когда ему удалось провести три недели «без горящих предметов во рту», он сообщает о «серьезных проблемах с сердцем»: нерегулярном сердцебиении, повышенном давлении, ощущении жжения в области сердца, резких болях в левой руке и одышке. После этого приступа у него начали появляться «видения смерти». Он сказал Брейеру о своем опасении, что у него хронический миокардит — заболевание, которое сократит ему жизнь. Брейер не исключал такой возможности. Фрейд боялся, что Флис может скрывать от него диагноз.
Есть мнение, что у Фрейда была стенокардия, вызванная сужением малой коронарной артерии, которая в конце концов вызвала небольшой сердечный приступ. Другие полагают, что Фрейд страдал от невроза. Флис, который искал новые подтверждения существованию невроза назального рефлекса, решил, что всему причиной нос, и в 1985 году добился от Фрейда согласия на лечение. Как бы то ни было, после апреля 1894 года проблемы с сердцем у Фрейда стали менее серьезными.
Фрейда можно считать человеком, сознательно избравшим нелегкий путь и беспокойную жизнь. Он намекал именно на это, повторяя в письмах Флису слова «тайна» и «загадка». Однажды он сказал венскому журналисту о том, что человечество мечтает «открыть все тайны одним-единственным ключом». Брейер, вспоминая об их дружбе, рассказывал коллеге, что Фрейд был «человеком, стремившимся сформулировать абсолютные правила», который имел в этом «психическую потребность». Знание, с его точки зрения, не должно накапливаться постепенно. Сверкнет молнией идея, придет откровение. Сон в «Бельвю», который появится в нашем повествовании уже довольно скоро, был как раз одной из этих вспышек — или будет представлен в таком виде самим Фрейдом. Фрейд видел в себе человека, поднявшегося на борьбу с неизвестным.
Эпизод с «сердечным приступом» выявил в нем пессимиста. Фрейд начал задумываться о приближающейся старости. «Проблема в том, — пишет он Флису в июне 1894 года, два месяца спустя после появления видений о смерти, — что [Марта и я] уже стареем, довольно-таки преждевременно для наших малышей». Ему было тридцать восемь. Когда ему было уже больше пятидесяти, он писал Эрнесту Джонсу в поезде и не преминул объяснить, что его рука трясется от движения, а не от возраста.
Интерес Фрейда к актуальному неврозу, еще больший оттого, что он понимал, что сам им страдает, продолжал занимать значительную часть его времени, но он все чаще начинал задумываться и о других видах неврозов, ближе к истерическому типу. Это были «психоневрозы», которые поддавались лечению только с помощью изменения восприятия жизни пациентом, а не избавления от привычек в половой жизни.
Еще в середине 1892 года Фрейд рассказывал Флису: «Брейер заявил, что хочет совместно опубликовать нашу подробно разработанную теорию абреакции и другие умные вещи, связанные с истерией и принадлежащие нам обоим». Под «абреакцией» он имел в виду процесс избавления от болезненных или неприятных переживаний с помощью «катарсиса», или терапевтического очищения. Фрейд начал использовать этот метод с Эмми фон Н. и Цецилией М. (точная дата неизвестна). Это действительна имело некий эффект, как исповедь перед священником. Брейер тут же провел эту аналогию, но она не нравилась Фрейду-атеисту.
Если бы Фрейд мог отказаться от соавторства Брейера в «Этюдах по истерии», без сомнения, он сделал бы это. Он начал разочаровываться в друге. Брейер был слишком осторожен, слишком дружелюбен и доволен жизнью. Он относился к идеям Фрейда без должного энтузиазма. Теперь доверенным лицом Фрейда стал прогрессивный Флис, который то и дело читал жалобы Фрейда по поводу Брейера. Истерия — «моя» истерия, как называл ее Фрейд, — «частично испарилась» в руках Брейера. Существовали и причины личного характера. Его бывший наставник теперь стал «препятствием на пути моего профессионального продвижения», а проблемы Фрейда с сердцем «не вызывают у него никакого беспокойства». Долги, которые остались у Фрейда с тех пор, когда у него не было денег, продолжали его раздражать. Теперь он мог вернуть Брейеру все, но тот лишь отмахивался. В письмах появляются уничижительные отзывы о Брейере. «Третьего февраля Брейер стал бабушкой», «Брейер как царь Давид — радуется, когда кто-то умирает».
Но история Берты Паппенгейм принадлежала Брейеру, да и в любом случае книга, написанная только малоизвестным Зигмундом Фрейдом, выглядела бы гораздо менее внушительно. Поэтому у Фрейда не было другого выхода, кроме как продолжать работать с Брейером. Первым плодом сотрудничества стала статья «Предварительное общение», подписанная обоими (имя Брейера стояло на первом месте). Эта статья появилась в медицинских журналах Берлина и Вены в январе 1893 года. Заметили ее немногие, но в Лондоне Фредерик Майерс, ученый традиционной школы, который участвовал в организации Общества физического исследования призраков и ясновидения, обратил на нее достаточно внимания, чтобы опубликовать реферат в трудах общества. В Америке психолог Уильям Джеймс написал обзор этой статьи в первом номере журнала «Психологическое обозрение» и упомянул, что нечто похожее делает Жане во Франции. Эти вопросы занимали многих.
В статье Брейера и Фрейда впервые использовался термин «абреакция». В основном статья была посвящена травматическим воспоминаниям, которые «подавляются» пациентом. Главная идея заключалась в том, что выяснение этих воспоминаний может иметь терапевтический эффект: иными словами, истерики страдают в основном от воспоминаний (это был первый афоризм Фрейда, получивший известность у широкой публики).
В последнем абзаце статьи содержалась оговорка: авторы приблизились «к пониманию только механизма истерических симптомов, а не внутренних причин истерии». Возможно, самостоятельно Фрейд написал бы о сексуальном происхождении истерии (об этом он лишь вскользь упоминает), но, что бы он ни узнал от своих пациентов, он либо сдерживался сам, либо подчинялся Брейеру.
В 1894 году, когда они все еще собирали материал для «Этюдов по истерии», Фрейд опубликовал более открытую статью под названием «Неврозы защиты». Эта концепция защиты и сопутствующего ей подавления легла впоследствии в основу психоанализа. Под «защитой» он имел в виду сопротивление неприемлемым для человека идеям и воспоминаниям, которые вследствие этого подавлялись и уходили в «бессознательное». Разум человека уже стал разделяться на разные области.
Механизм защиты приводится в действие, скорее всего, сексуальными проблемами, потому что «именно половая жизнь приносит с собой наибольшее количество случаев, которые могут вызвать появление несовместимых идей». «Несовместимые идеи» — те, что не сочетаются с достоинством пациента. Истерия, навязчивые желания, фобии — можно обнаружить, что любое из этих расстройств имеет сексуальное происхождение. Фрейд кратко перечислял случаи, когда женщины заболевали от того, что скрывали что-то в половой сфере, и утверждал, что «анализировал» их болезнь.
Ему было прекрасно известно, что медицина всегда знала о существовании связи между половой жизнью и нервными заболеваниями, но он предпочитал не обращать на это внимания. Вместо того чтобы вести себя как большинство врачей и не одобрять желания пациентов рассказывать о событиях в их сексуальной жизни, Фрейд, напротив, поощрял это. В статье о защите описывается молодая женщина, которая рассказала ему, что в общественных местах «очень боится, что не справится с желанием помочиться». Фрейд обнаружил у нее в прошлом эротическую мечту в концертном зале, которая так встревожила женщину, что она превратила ее в потребность помочиться, тем самым установив схему поведения, постепенно приведшую к возникновению фобии.
Едва ли серьезные врачи занимались такими проблемами, а если они это и делали, то удовлетворились бы объяснением о всем известной стеснительности женщин по поводу использования туалета. Фрейд, который в то время постепенно разрабатывал свои идеи о половой жизни, возможно, решил выразить их в этой статье наперекор Брейеру, не желавшему уделить им достаточно внимания в «Этюдах». Возможно, из-за проблем с сердцем он хотел опубликовать хоть что-то на случай преждевременной смерти.
После этой амбициозной статьи о защите в январе 1895 года появилась еще одна, не менее амбициозная. Она была посвящена неврозу тревожности, и в ней Фрейд впервые открыто и подробно заговорил об актуальном неврозе, хотя Флису он рассказывал все это раньше. Статья была информативной и некоторым образом даже автобиографичной. Перечисляя формы, которые могут принимать приступы тревожности, Фрейд говорил о нарушениях работы сердца и «псевдостенокардии», вероятнее всего, имея в виду себя.
Приблизительно в то же время Флис оперировал нос Фрейда (предположительно, с помощью прижигания), чтобы вылечить его сердце. Неизвестно, что именно сделал Флис, но Фрейд стал чувствовать себя «невероятно хорошо, как будто и следа от болезни не осталось». С медицинской точки зрения такая процедура не имеет никакого смысла, но для Флиса и готового слушаться его Фрейда это было большим успехом. С одной из пациенток Фрейда им повезло меньше. Это была тридцатилетняя Эмма Экштейн, семья которой дружила с Фрейдами, В ранних изданиях переписки Фрейда с Флисом упоминания о ней убраны. Экштейн лечили от истерии, но, возможно, ей нужна была помощь в проблемах с менструацией (возможно, Фрейд приписал это старому врагу, мастурбации — об этом Эмма писала в книге о воспитании детей, опубликованной в 1904 году). Фрейд отослал ее к Флису, и тот в феврале оперировал ее. Он не использовал более щадящее прижигание, а делал настоящую операцию «проблемной зоны» на одной из носовых раковин. В результате женщина чуть не погибла. Этот случай был проверкой дружбы Фрейда. Та не пострадала, чего нельзя сказать об Экштейн.
Операция произошла в Берлине 21 февраля 1895 года. 2 марта началось кровотечение. Четыре дня спустя оно возобновилось, и хирург из Вены, обследовав рану, обнаружил, что Флис оставил в ней около полуметра марли. Когда марлю достали, кровотечение настолько усилилось, что женщина едва не умерла. Фрейд, который помогал при операции, потерял сознание, и его отпаивали бренди. 17 марта, а затем еще раз, в апреле, Экштейн была на пороге смерти и лишь потом начала выздоравливать. Говорят, что ее лицо в том месте, где была срезана кость, осталось изуродованным. Но она не жаловалась.
Наиболее близкими к критике можно считать слова Фрейда о том, что все эти проблемы были вызваны «операцией, которую провозглашали безвредной». Флис, настоящий «сумасшедший ученый» в представлении неспециалиста, как будто заколдовал Фрейда. Он был недоволен результатами операции на носу Экштейн и старался объяснить кровотечение с помощью биоритмических теорий, «периодичности», как они с Фрейдом это называли. И снова Фрейд признал его правоту. Когда они обсуждали этот случай год спустя, в 1896 году, он писал:
Я смогу доказать тебе, что ты был прав, утверждая, что эти кровотечения были истерическими, их вызывало желание и, возможно, они происходили в наиболее значимые в половом смысле дни (она из чувства противоречия еще не сообщила мне своего цикла).
Это «желание» было желанием любви. История Эммы показывает, что «она всегда страдала от кровотечений». Она рассказала Фрейду о случае, произошедшем с ней в пятнадцать лет. У нее пошла кровь из носа, потому что она хотела, чтобы ее лечил «один молодой врач» (возможно, он имел в виду себя). «Значимые в половом смысле дни» — это особые даты, которые Флис часами рассчитывал для друзей и семьи, как некий астролог от биологии, на основе реально существующего двадцативосьмидневного женского цикла и воображаемого двадцатитрехдневного мужского.
Ее инфантильная потребность в любви во время болезни каким-то образом вызвала кровотечения 20 марта и в апреле. Тогда из любви к Фрейду она едва не умерла. Он не говорит об этом подробно, но упоминает о ее «бессознательном желании» заманить его к себе, используя кровотечение как «безотказное средство вернуть мое расположение». Он писал, что у нее «было три неожиданных кровотечения, и каждое длилось четыре дня, что наверняка имеет какое-то значение».
Неудивительно, что цензоры в свое время не опубликовали этих строк, в которых фантазии личного характера пишущий превращает в научные аргументы. С Брейером такими идеями Фрейд делиться не мог. Хотя впоследствии в личных беседах Брейер критиковал многие суждения Фрейда, он тем не менее восхищался им. «Ум Фрейда парит в вышине, — пишет он Флису в июле 1895 года, — и я провожаю его взглядом, как курица ястреба». Он ничего не мог противопоставить фанатичной вере Фрейда и его способности рассказывать убедительные истории — ведь даже его теории были просто историями, основанными скорее на силе воображения, чем на научных фактах. Как именно чувства госпожи Экштейн вызвали у нее кровотечения, от которых она чуть не умерла? Доказательств нет, но рассказчик от этого не становится менее уверенным. Сочувствие к Экштейн для него излишняя роскошь.
Книга «Этюды по истерии» была опубликована весной 1895 года с предисловием авторов, датированным апрелем. Первая глава представляла собой перепечатку «Предварительного общения». Затем читателю предлагались рассказы о случаях, начиная с истории Брейера о «фрейлейн Анне О.», в которой утверждалось, что «пациентка была окончательно вылечена от истерии», которая длилась с июля 1880 по июнь 1882 года. Как мы знаем, излечение на самом деле таковым не являлось, но авторы книги стремились предоставить яркое подтверждение своей теории. Брейер успешно забыл все, что происходило за десять лет до того — возможно, под влиянием Фрейда, который убедил его, что нужно обязательно доказать полезность катартического метода. Его не волновало, что это влекло за собой создание выдуманного счастливого конца истории для Берты Паппенгейм.
Ее жизнь действительно в конце концов пришла в норму. После тридцати она нашла себя в жизни, став писательницей и видным общественным деятелем. Она занималась проблемами сирот и защитой прав женщин и даже боролась с «белой работорговлей», которая, как полагали, заманивает девочек, в данном случае евреек из Галиции, в бордели Европы. Она так и не вышла замуж, а после ее смерти в 1936 году в возрасте семидесяти семи лет ее запомнили как убежденную и преданную высоким идеалам личность. После войны немецкие власти выпустили почтовую марку с ее портретом.
Подозрение Фрейда о том, что ее болезнь имеет сексуальный подтекст, возможно, было оправданным. До нас дошло стихотворение, написанное ею в пятьдесят пять лет:
Любовь не пришла ко мне -
И я живу, как росток
В подвале, без света солнца…
Любовь не пришла ко мне -
И я погружаюсь в дела
И веду непорочную жизнь во имя долга.
Неуверенность авторов книги по поводу секса обычно объясняется влиянием Брейера, следовавшего общепринятым нормам того времени. Как часто повторял Фрейд, врачи знали больше, чем хотели сказать. И тем не менее в теоретической части «Этюдов» Брейер упоминает сексуальность, в частности, утверждая, что «большая часть тяжелых неврозов у женщин появляется на супружеском ложе». Фрейд выражался по этому поводу довольно неуверенно — в заключительной статье наиболее четко, но все же без конкретных примеров. Рассуждения о половой жизни реально существующих богатых женщин, особенно Эмми и Цецилии, звучали бы слишком смело. Сама тема представляла собой опасность. Одно дело — осуждать онанизм и презервативы (консервативные читатели его статей об актуальных неврозах одобряли такую очевидную приверженность традициям), а другое — выражать совершенно новую мысль о том, что в памяти честных граждан таятся призраки сексуальных проблем, способные повлиять на всю их жизнь. Такое заявление едва ли вызвало бы теплый прием.
Сначала на «Этюды по истерии» обратили мало внимания; некоторые из мнений оказались неблагоприятными. Немецкие ученые сомневались в правоте авторов; в частности, один ведущий невролог вопрошал, вправе ли уважающий себя врач копаться в личной жизни пациентов. Лучше отнесся к книге профессор-гуманитарий из Вены, фон Бергер. По его мнению, книга «пронизана бессознательной и ненамеренно созданной красотой» и содержит идеи, которые можно назвать «античной поэтической психологией, ни больше ни меньше». Предваряя литературный психоанализ, он пишет о леди Макбет как о женщине во власти «настоящего защитного невроза», которая ходит во сне потому, что ужасы, изгнанные ею из сознания, все еще существуют внутри ее. Фон Бергеру были ни к чему извинения Фрейда по поводу литературности историй, лишенных «научного вида». Он заявляет: «Ученый, пустившийся в плавание по океану человеческой души, не может претендовать на холодную и трезвую объективность суждений, как бы он к этому ни стремился».
Фон Бергеру и некоторым другим удалось заметить в книге способность Фрейда понимать людей и их странное поведение. Его вклад в книгу выходит за рамки темы — даже в примечаниях. В одном из них, посвященном фон Либен-Цецилии М., он рассуждает, что человек высказывается слишком оптимистично о своих делах — которые вскоре оказываются в плачевном состоянии, — потому что его подсознание уже предчувствует печальное будущее, с которым человеку трудно смириться. Анна фон Либен подала ему идею, с которой он согласился, о том, что этим может объясняться примета, будто хвастовство может привести к беде. Фрейд писал:
С одной стороны мы не должны похваляться своим успехом, а с другой — не стоит говорить и о худшем, чтобы оно не случилось. Дело в том, что мы начинаем гордиться счастьем лишь при приближении беды, и это предчувствие беды принимает форму хвастовства. В таких случаях сначала появляются факты, а затем чувства.
Личная жизнь Фрейда по-прежнему шла своим чередом. В марте 1895 года Марта снова забеременела. "Период воздержания закончился, и он сообщил Флису, что снова стал «человеком с человеческими чувствами». Он заказал дюжину фотографий себя и Флиса и целыми вечерами играл в карты.
На Пасху, в 1895 году пришедшуюся на середину апреля, он снова был в окрестностях гор Ракс и Шнееберг с Оскаром Рие. В письме Флису от 20 апреля упоминается эта поездка, а также то, что он провел «один день в Аббации».
Для однодневной поездки это было довольно большим расстоянием. Аббация в то время входила в состав Австрийской империи и была модным адриатическим курортом на восточной стороне Истрийского полуострова, в сорока пяти километрах от Триеста (что находится в западной части полуострова). Экспресс шел туда из Вены тринадцать часов, так что поездка туда на день напоминала перелет из Калифорнии в Лондон на обед. Такое Фрейд мог сделать только ради важного пациента. Известно, что в Аббации часто бывала одна из героинь «Этюдов по истерии», Эмми фон Н., в действительности Фанни Мозер. Она с сестрой провела зиму 1889-90 годов в Аббации (именно там они узнали о трагедии в Мейерлинге). В апреле 1895 года Фрейд все еще правил книгу; возможно, он хотел по какой-то причине поговорить с госпожой Мозер, например, уточнить, не будет ли она против публикации своей истории.
В конце весны Марта с детьми переехали на несколько месяцев с Берггассе, «Улицы холмов», на Химмельштрассе, «Небесную улицу», в «Бельвю». Едва ли ее радовала шестая беременность, и отдых в «Бельвю», возможно, являлся чем-то вроде компенсации. Фрейд приезжал к ней, когда ему позволяла работа. В ночь с 23 на 24 июля там ему приснился сон об инъекции Ирме. Флис впоследствии усомнился в точности даты, но Фрейд настаивал, что она верна. Его собственный анализ этого сна занял почетное место в вышедшей пять лет спустя книге «Толкование сновидений». С тех пор многие ученые пытаются определить, что за мысли бродили в голове Зигмунда в ту ночь в «Бельвю».
В сне, который он записал по пробуждении, Фрейд беспокоился, что его обвинят в болезни Ирмы. С ним был «доктор М.» (на самом деле Брейер), «друг Отто» (Оскар Рие) и «друг Леопольд» (некий педиатр). Предполагалось, что инфекция Ирмы была вызвана инъекцией, которую сделал ей Отто — возможно, грязной иглой. Подробный, но не слишком яркий сон состоял только из одного события — медицинского осмотра, во время которого доктора стояли в кругу и обсуждали болезнь пациентки. Предположительно, Ирмой была пациентка Фрейда Анна Лихтхайм, молодая вдова. Но вполне возможно, что это Экштейн, укоряющая Фрейда за ошибку.
По словам Фрейда, это был первый сон, который он истолковал подробно. Работа началась сразу же, 24 июля. После того как он разобрал сон на составные части и попытался проанализировать, какие мысли о самом себе и о своей жизни они у него вызывают, Фрейд заключил, что в абсурдных картинках сна скрывается простая идея. Сон как бы говорил ему, будто он невиновен в состоянии Ирмы, и, таким образом, «его содержание было выполнением желания, а его мотив был самим желанием».
Начав развивать свою теорию после 1895 года, Фрейд пришел к выводу, что сны поддаются рациональному анализу, если знать, как это делать, и являются серьезными посланиями от подсознания. В них можно разобраться, если позволять пациентам самостоятельно переходить от одной фразы к другой по «принципу свободных ассоциаций» — с «первым, что приходит вам в голову». Понимание того, что сон (а также обычные фантазии) предназначен для исполнения желаний (часто таких, в которых порядочный человек не мог себе признаться), предупреждало аналитика, что сны его пациентов неясны и уклончивы. Правку можно узнать только преодолев это сопротивление.
Некоторые считают сои об Ирме моментом откровения в психоанализе, временем его рождения. Фрейд никогда об этом публично не говорил, но многие годы спустя признался Флису, что именно тогда он впервые «осознал общие принципы» исполнения желаний. Это было на него похоже — придать эпизоду драматическую окраску, чтобы подчеркнуть момент открытия «тайны сна» — это выражение он использовал тоже в письме к Флису в 1900 году.
В действительности откровение пришло не так быстро. Его уже давно занимала проблема снов. В начале 1895 года Фрейд спал несколько недель на более жесткой кровати, чем обычно (возможно, из медицинских соображений). Новый матрас (по его словам) стал источником неожиданно ярких снов, которые он записал и постарался проанализировать. Эти странные сведения он сообщил в одном из длинных примечаний к «Этюдам по истерии», за несколько месяцев до сна об Ирме. 4 марта 1895 года он рассказал Флису о племяннике Брейера, молодом враче по имени Руди, которому так не хотелось просыпаться, когда его будила служанка, что ему приснился больничный журнал с его фамилией и он решил, что уже на работе, и снова заснул. Таким образом, он думал об исполнении желаний во сне еще до Ирмы, а в письме Флису от 24 июля, сразу же после этого сна в «Бельвю», он ни словом не упоминает об исполнении желаний.
«Некое положение вещей», которого он хочет достичь, — желание считаться образцовым врачом — скромное желание. Фрейд ничего не говорит о случае с Экштейн или о шестой беременности жены. Возможно, они тоже беспокоили его в этот момент. Сам Фрейд говорил, что в анализе сна есть пропуски. Это стало стимулом для фрейдистов, чтобы попытаться обнаружить пропущенное, хотя некоторое время после его смерти фактор почитания, на который он, возможно, рассчитывал, заставлял его верных последователей отворачиваться от этой проблемы. Новые письма к Флису показывают, почему Экштейн могла появиться в его снах, но это всего лишь одно новое предположение а ряду многих.
Вот что предполагают фрейдисты. Фрейд оправдывал неудачу Флиса с Экштейн. Пациентка, о которой он беспокоится, — это не Экштейн, а его собственная жена. Он думал о неудовлетворительных интимных взаимоотношениях с Мартой, которая, в частности, не любила оральный секс, которым он хотел бы заниматься. Его охватывало чувство вины по поводу последней беременности Марты. Он спасался от грозящего ему (появившегося еще в детстве) образа всемогущей Женщины, нашедшего выражение в беременной Марте и страдающей от кровотечений Экштейн. Он предпочитал общество мужчин. Он заново пережил случай эротической агрессии, совершенной им в пять лет по отношению к трехлетней сестре Анне. Это был сон о мести. Он пытался разрешить проблему бездумного использования разных препаратов, в том числе кокаина (который Фрейд в 1895 году все еще использовал), и содержал смутные намеки и на презервативы, и на прерванное половое сношение.
Исследователи считают этот сон творческим актом, который может поведать нам об авторе больше, чем любое лирическое стихотворение. В нем рассказывается о половой жизни, рождении и смерти, собственных желаниях Фрейда, беременности жены и приближении смерти его отца, о смертельном заболевании которого ему стало известно (как Фрейд сказал одному пациенту) именно в этом июле. В знаменитом толковании Эрика Эриксона, сделанном в 1954 году, Фрейд предстает перед нами как мечтатель средних лет, стоящий перед неизвестным, уставший от одиночества. Он создает для себя сон, призванный «успокоить его совесть и сохранить лицо». Юнг утверждал, что в этом сне Фрейд признается в собственном неврозе.
Многие из интерпретаций этого сна убедительны, особенно сделанная Юнгом. Некоторые (например, Эриксона) представляют достаточно реальную фигуру Фрейда — человека, борющегося за свое существование. Правдоподобны почти все, поскольку сны, как подчеркивал сам Фрейд, слишком глубоки, чтобы понять их. Эта точка зрения, правда, опасна: у аналитика может разыграться воображение, и он истолкует сон так, как ему вздумается.
Самое важное в сне об инъекции Ирме, возможно, всего лишь то, что он произвел на Фрейда большое впечатление. Может, этот сон был исполнением желания о том, чтобы ему приснился значительный сон? Почему бы человеку, особенно психологу, не попытаться извлечь из своего сна такую пользу?
В трудный период жизни, когда ничто не говорило о предстоящем успехе, бессознательное Фрейда любезно предоставило ему источник вдохновения. Его идеи об исполнении желаний оформились четче, а работа получила мощный толчок в нужном направлении.
Глава 13. Совращение
Время шло. Фрейд все реже посещал своих больных, предпочитая принимать их у себя на Берггассе. Это место было уже довольно многонаселенным там жили он и женой, шестеро детей, няня и гувернантка. В декабре 1895 года к ним вскоре после рождения Анны приехала Минна Бернейс — и осталась там навсегда. Климат в этой темной и тесной квартире на втором этаже нельзя было назвать очень здоровым: если дети заболевали, инфекции не проходили неделями. «В нашем доме, — говорил Фрейд, — живет какая-то болезнь, которая отказывается проявиться полностью». Возможно, виною всему была канализация — в доме был всего один туалет с ванной.
В личном пользовании Фрейда была приемная, начинавшаяся сразу от парадного входа, а также соединенные с ней коридором врачебный кабинет с кушеткой и кабинет для научных занятий. В 1896 году семейству Фрейдов стало немного полегче: в квартире часовщика на первом этаже произошел газовый взрыв. Часовщик переехал, а Фрейд после ремонта стал принимать пациентов внизу, возвращаясь наверх по вечерам и допоздна засиживаясь над научной работой. В мае того года ему исполнилось сорок лет, но он все еще не достиг большой известности.
О том, как он лечил своих пациентов в то время, известно мало. Возможно, он все еще прикладывал им руки ко лбу, чтобы очистить от вредных мыслей, — это немногим отличалось от использования хрустального шара «экстрасенсами». Он мог прибегать и к гипнозу, хотя считал, что у него есть лучший план. Со времен Анны фон Либен и других ранних пациенток он разрабатывал новый метод «свободной ассоциации», согласно которому больные должны были, не сдерживая себя, рассказывать о своих снах или реальной жизни. Предполагалось, что (с небольшой помощью аналитика) эти мысли помогут найти главную причину расстройства. Это впоследствии стало общепринятым способом анализа бессознательного, где, по словам Фрейда, скрывается давно забытая личность ребенка. «И я вытаскиваю его на свет божий, — пишет он Флису в 1897 году, — он упирается, а человек, который сначала был таким хорошим и благородным, становится подлым, лживым или упрямым симулянтом — пока я не указываю ему на это и таким образом даю возможность преодолеть эти качества».
«Свободные ассоциации» — это первый неправильный перевод, который тем не менее прижился Фрейд имел в виду не «ассоциации», а «неожиданные идеи», хотя на практике разницы между ними почти незаметно. Этот подход, при котором в кажущихся бессвязными фразах ищут закономерности, позволяя пациентам безостановочно говорить все, что им вздумается, стал чем-то вроде революции и оказал влияние на современную психотерапию.
В 1895 году Фрейд, все еще нащупывавший верный путь, использовал в «Этюдах по истерии» выражение «психический анализ». В марте следующего года в статье, опубликованной во Франции, этот метод был впервые назван «психоанализом».
В это время, весной 1896 года, новая система получила новое направление развития. Фрейд уже сделал секс ее основой, а теперь предложил простое и жестокое объяснение того, почему люди заболевают истерией и навязчивыми неврозами: все они в детстве подвергались совращению. У Флиса была универсальная теория биоритмов, а у Фрейда — универсальная теория совращений.
Идея о том, что жизнь человека делится на предсказуемые циклы (или влияния носа на половую жизнь), могла казаться верной или неверной, но особой эмоциональной реакции не вызывала. Но для того, чтобы заявить, что все психоневротики были жертвами совращения, требовались убедительные доказательства, потому что это не могло не возмутить многих.
В то время совращение малолетних не считалось серьезной проблемой. В Англии инцест был признан преступлением лишь в 1908 году; что же касается изнасилования, то чаше обвиняли жертву, чем насильника. Родители, а точнее, отцы среднего класса, были моральным каркасом общества. Если между ребенком и взрослым происходило половое сношение, это считалось отвратительным отклонением, которое старались замалчивать. Этот аргумент часто использовали для оправдания факта, что инцест и совращение малолетних вообще предпочитают оставлять за рамками закона.
В «Этюдах по истерии» уже затрагивается тема совращения малолетних. Брейер упоминает о двенадцатилетнем мальчике, у которого болело горло и которому было трудно глотать. Брейер считал, что это истерическая реакция на случай в общественном туалете, когда какой-то мужчина попросил его заняться с ним оральным сексом. Случай Катарины был связан с отцом-совратителем, в случае Девушки с зонтом тоже содержались намеки на совращение. Однако лишь в октябре 1895 года Фрейд сказал Флису, что напал на след «обязательной причины» истерии: она должна быть вызвана «первым сексуальным опытом (до пубертации), сопровождающимся отвращением и страхом». Если жертва вместо испуга испытывала удовольствие, это заканчивается навязчивым неврозом. В отличие от истерии это заболевание широко распространено по сей день. Жизни больных ломаются какими-то личными ритуалами — например, постоянным мытьем рук (пример наиболее известен, но есть и сотни других видов), — которые нужно выполнять, чтобы избежать страшных последствий. Фрейд был уверен, что психоанализ может вылечить оба заболевания, и писал Флису: «Это вызывает во мне чувство скромной радости: все-таки сорок лет я прожил не зря».
Идея плохих поступков по отношению к невинным детям была понятной. Как и физиологическая модель мозга, она была основана на физической реальности, как и хотел Фрейд. Пока он не рассказывал Флису ни о каких клинических деталях. Для того чтобы он мог сделать какие-то выводы, история болезней должны выли быть достаточно длительными и объемными. Ранние примеры психоанализа довольно кратки, но едва ли Фрейд мог увидеть истеричку в понедельник и объявить о ее излечении в пятницу. Такое отсутствие точной информации немного озадачивает. В письме о статье «Неврозы защиты», посланном Флису на Новый 1896 год, добавляются детали о теории совращения, но не о совращенных.
В период между Рождеством и весной 1896 года Фрейд написал три статьи. В первой, опубликованной во французском журнале в марте (посвященной «ученикам Ж.М. Шарко»), он дает некую фактическую информацию, «чтобы противопоставить ее скептицизму, с которым я, вероятно, столкнусь». Он сделал «Полный психоанализ» тринадцати случаев истерии и шести — навязчивого невроза. Некоторые были связаны с действиями старшего брата, некоторые — с неизвестными взрослыми. Эти факты не слишком убедительны, и их приходится принимать на веру.
|
