|
1.2. Политическая психология и другие смежные дисциплины
В отличие от политологии в психологической науке отношение к политической психологии складывалось несколько иначе. На одном круглом столе, проходившем в середине 90-х гг. и посвященном проблемам политической психологии, ведущие российские психологи сравнили эту науку с ребенком. Возможно, такая ассоциация возникла благодаря месту действия (круглый стол проходил в Российской Академии образования) или действительно юному возрасту самой науки. Но любопытно, что одни ученые называли этого «ребенка» законнорожденным, но трудным, другие — поздним и переношенным, третьи утверждали, что и на свет-то этот «ребенок» появился лишь в результате кесарева сечения да еще от неизвестного отца11.
Такой насмешливо-покровительственный тон представителей психологии — второй материнской науки политической психологии — в отношении области, о появлении которой они узнали не столь давно, понятен: слишком много ожиданий, которые могут и не оправдаться. Добавим, что и социальная психология, и социология, и политология, уже испытав на себе эйфорию больших надежд, которые возлагало на них общество, заняли более скромную, чем ожидалось, нишу среди своих собратьев по цеху.
Тот факт, что один из «родителей» не заметил появления своего «отпрыска», не вызывает удивления. Психологи и социологи в нашей стране не очень-то интересовались в советские времена политикой как объектом изучения; точно так же отечественные историки не слышали до последнего времени о таком разделе политической психологии, как психоистория12. Причиной такого дистанцирования от политики в нашей стране была... сама политика, а точнее, страх перед официальной политической машиной, вполне понятный в недавнем историческом контексте.
При этом в недрах психологической науки зрел интерес к политико-психологической проблематике.
Психологи, особенно социальные, не могли не заметить, что процесс социализации в современном обществе происходит под серьезным влиянием политических факторов. Это относится и к социальному взрослению в целом, и особенно к его политической разновидности — процессу политической социализации13.
Исследователи структуры сознания (В.Ф. Петренко, О.В. Митина) обратили внимание на особенности семантического пространства политического сознания14.
Наиболее близкими к политической психологии оказались проблемы массового поведения и сознания. Так, знаковыми работами отечественных политических психологов — выходцев из психологической науки стали исследования, посвященные массовым политическим настроениям и чувствам (работы Д.В. Ольшанского), групповым и социетальным феноменам политического поведения (работы Г.Г. Дилигенского), психологии разрешения конфликтов и ведения переговоров (работы М.М. Лебедевой). Наряду с массовидными формами политического сознания внимание психологов, естественно, привлекли и индивидуальные политико-псхологические феномены. Так, появились работы в области психологии политического лидерства (работы Е.В. Егоровой-Гантман). Психоанализ, который приобрел чрезвычайную популярность в России 90-х гг. был представлен не только переводными публикациями вроде классического труда 3. Фрейда и У. Буллита о Вудро Вильсоне15, или работой Т. Адорно16 об авторитарной личности, но и отечественными исследованиями личностей политиков — от В. Ленина и, И. Сталина до Путина и Жириновского17. Эти ученые привнесли в политическую психологию тонкий психологический инструментарий и внимание к человеческому компоненту сложных политических феноменов.
Следует особо отметить трудности, с которыми столкнулись профессиональные психологи, соприкоснувшиеся с политической реальностью в постсоветский период. Эти трудности, связанные прежде всего с прикладными проблемами, рассмотрены Л.Я. Гозманом18: характер работы психолога в политике, отличающийся от консультативной работы с обычными гражданами; невозможность использования им привычных психотерапевтических приемов, стандартных диагностических методов; трудности установления доверительных отношений с клиентом-политиком и его командой и др. Добавим к этому перечню и урон, нанесенный профессиональной политической психологии малограмотными «имиджмейкерами», и политтехнологами, которые «приватизировали» эту сферу деятельности и придали ей манипуляторский характер.
Не меньше сложностей возникает и у политических психологов, ориентированных на исследовательскую, а не консультативную практику. Методики, разработанные для анализа неполитических форм поведения, не всегда подходят для изучения политической деятельности.
Можно сформулировать вопрос так: что, как и насколько точно мы измеряем? Здесь есть немало вопросов, которые заслуживают профессионального обсуждения.
1. Итак, прежде всего, что же мы измеряем, когда просим респондентов назвать «характеристики, присущие политику X»? О чем мы спрашиваем, задавая такой вопрос? Не говоря о вопросах типа: «Если бы выборы были завтра, за кого бы вы проголосовали и почему?» Какой ответ мы рассчитываем получить, какие теоретические гипотезы определяют выбор данной методики?
Первая проблема в том, чтобы определить, что является объектом исследования — личностные характеристики политических деятелей или массовые установки граждан на этих политиков. В первом случае оценки граждан — это пусть и отраженные, но вполне реальные характеристики политиков, причем особенно ценные тем, что они получены на дистанции, без непосредственного контакта с политическим деятелем19. Здесь можно спорить о том, насколько это отражение верно, какие поправки следует внести, но в этом случае мы должны строить исследовательскую стратегию исходя из признания того, что нас интересуют реальные, а не виртуальные В. Путин, А. Чубайс, А. Березовский, М. Касьянов и т.д.
Во втором случае объектом исследования являются не политики, а их образы в сознании граждан, и интересуют нас именно граждане, а не политики. Образы политиков, их качества, оцениваемые респондентами, дают нам материал, в первую очередь характеризующий самих отвечающих, их систему ценностей. Здесь вопрос о том, насколько точно ответы респондентов соответствуют реальной личности политика, можно вынести за скобки — здесь любой ответ ценен сам по себе, так как характеризует скорее желаемый образ политика, идеальный прототип, порожденный чаще неудовлетворенными потребностями граждан, чем реальной личностью политика. Имя же того или иного политика, который выбран для оценки, — это не более чем стимул, активизирующий воображение респондента, своего рода тестовый материал.
Еще одна проблема возникает при получении сравнительных данных не по одному, а по нескольким политикам. В этом случае исследователь должен найти основание для сравнения, для создания типологии. Когда мы смотрим на рейтинги, возникает тот же самый вопрос: являются ли они на самом деле агрегированными, усредненными оценками политиков.
Второй вопрос касается интерпретации полученных результатов. Что они означают? Например, если объектом исследования являются сами политики, то политиков требуется «разложить по полочкам»: вот эти политики, скажем, хорошие, а эти не очень; у этих есть шансы, а у этих нет. Но когда мы это делаем, получается, что один политик у нас умный, другой — честный, третий — сильный, четвертый — хозяйственный, пятый — хорош собой. Возникает вопрос, как эти характеристики соотнести между собой, каков вес каждой характеристики в процессе их восприятия, какова структура личности каждого из этих политиков? Как, на основании чего избиратель выбирает, что для него важнее: хозяйственность, компетентность или мужество и честность? Или в отличие от политических психологов и социологов граждане легко составляют «фоторобот» своих избранников: нос одного приставляют к ушам другого и игнорируют недостатки, которые сами же и отметили?
Как только мы начинаем обрабатывать большие массивы количественной информации, тут же возникает и вопрос о «норме» — как индивидуальной для данного политика, так и о средних значениях «температуры по палате». Если в странах с более стабильными политическими системами понятно, что положительные или отрицательные сдвиги, как правило, связаны с действиями самого политика, то в российских условиях они могут быть вызваны как причинами, связанным с действием лично политика (президент вовремя не вернулся из отпуска), так и ситуативными факторами (взрыв на подлодке, обостривший восприятие граждан). Неясно и то, как краткосрочные факторы, влияющие на оценку мэра Москвы Ю. Лужкова или президента России В. Путина (скажем, пожар на Останкинской телебашне), соотносятся с долгосрочными факторами, например с архетипами нашей политической культуры.
Иными словами, если мы оцениваем, скажем, генерала А. Лебедя и выявляем, что респонденты отметили его мужественность, честность, внешнюю импозантность и роскошный бас, то это приближает его к некоему традиционному представлению русских об идеальном политике, а значит, это оценивается обществом со знаком «плюс». Но тогда непонятно, почему эти его качества вызывали в 1996 г. более теплые чувства, чем в 2000 г., вроде бы тембр голоса генерала за это время не изменился, а суммарные оценки этого политика снизились.
В литературе не удается найти ответ и на вопрос о том, каковы совокупность и композиция личностных характеристик эффективного политика в отличие от его менее удачливого собрата. Речь идет о некоем джентльменском наборе качеств, без которого политику заказан «вход на Олимп». Например, в статье С.Г. Климовой и Т.В. Якушевой20 говорится о том, что сейчас честность и нравственность политиков не так уж востребованы, как принято думать. Значит, вроде бы в архетипе нашего сознания есть предписание, чтобы настоящий лидер был честным, но почему-то в данный момент это уже не обязательно.
Приведу пример: 15% опрошенных нами москвичей хотят видеть политиков нравственными. Мы не знаем, это много или мало, если не сравним эти данные с данными другого периода, другого региона или данные одного политика с данными другого политика. Сотрудники Фонда общественного мнения (ФОМ) измеряли качества 30 российских политиков в течение полугода. Но они не задавали вопроса о том, какова динамика? Не менее важен вопрос о том, есть ли набор требований к разным политическим ролям, каким должен быть губернатор, президент, депутат, мэр, министр. В психологических тестах, если мы измеряем интеллект, то мы знаем, каким должно быть значение коэффициента интеллекта, чтобы человека можно считать дебилом или, напротив, считать гением. А какими должны быть показатели восприятия политика — как компетентного, честного или внешне привлекательного? Отличаются ли по этим нормативам президент, губернатор, мэр и т.д.? Этот вопрос возникает именно потому, что политические психологи или социологи в отличие от психологов пока оценивают свой объект «на глазок».
При интерпретации полученных данных, касающихся образов политиков в массовом сознании, возникает не менее сложная проблема интерпретации, касающаяся природы тех сдвигов, которые наблюдаются в оценках политиков. Проводя такого рода измерения в течение нескольких лет, мы фиксировали отклонения в количественных значениях тех или иных оценок личности практически у всех ведущих политических деятелей. Социологические опросы, проводимые ФОМом, Всесоюзным центром изучения общественного мнения (ВЦИОМ) и другими службами, также выявляют перепады оценок одного и того же качества у политика в динамике. Совершенно неясно, как эти сдвиги оценивать. Ведь в редких случаях политики сами давали для этого повод. Не было и видимых изменений политического ландшафта, которые могли бы объяснить тот факт, что осенью 2000 г. внимание к Б. Березовскому превысило внимание к А. Гусинскому. Пожалуй, исключением был лишь кризис августа 1998 г., который позволил зафиксировать зависимость сдвигов в оценках политиков от реального события.
Таким образом, можно сказать, что и проблема измерения, и проблема интерпретации в исследованиях в области политической психологии еще весьма далеки от своего решения. И в этом отношении более зрелые психологические науки служат для политической психологии своего рода эталоном, на который политической психологии предстоит равняться.
Что касается других смежных дисциплин — политической социологии, политической географии, психолингвистики, то они также являются опорой для политической психологии, которая использует и методологию их исследований, и открытые ими закономерности в сходных объектах изучения.
Так, в последние годы издано много работ политических географов, анализирующих пространственные измерения образов политических процессов21. В действительности пространственное, временное и цветовое измерения являются фундаментальными характеристиками любых образов человеческого сознания. В полной мере это относится и к образам политики, власти, лидеров22.
Психолингвистика, раскрывающая связь личностных особенностей говорящего (пишущего) и собственно текста, предоставляет политическим психологам возможность применять различные психосемантические методы для психологического анализа политических текстов. Так, анализ текстов политиков позволяет выявить не только осознаваемые автором интенции, но и бессознательные мотивы, потребности, взгляды. При этом объектом анализа становятся психологические закономерности функционирования политического дискурса как отдельного политика, так и больших групп граждан23.
Граница между политической психологией и политической социологией в настоящее время становится все более размытой, так как в отличие от прежних десятилетий, когда в политической социологии доминировала тенденция опоры на «жесткие» количественные методы, в настоящее время все большей популярностью пользуются «мягкие» методы фокус-групп, фокусированных интервью, которые были разработаны и чаще применяются в психологических исследованиях. Таким образом, и по проблематике (объекту) — изучение массовых представлений, установок и ценностей в политике — и по методам — интервью, фокус-группы — политическая социология и политическая психология пересекаются. Различием прежде всего является ориентация политической психологии на психологические составляющие политических образов, их связь с личностными конструктами, хотя и массовые формы ее тоже интересуют.
Вопросы для обсуждения
1. Какое место занимает политическая психология среди других политических наук?
2. Каковы связи политической психологии с психологией, политической социологией, географией, психолингвистикой?
3. В решении каких проблем реальной политики может пригодиться знание закономерностей политической психологии?
Литература
1. Человек, политика, психология (Материалы круглого стола) // Вопросы философии, 1995, № 4. С. 3 — 23.
2. Гозман Л., Шестопал Е. Политическая психология. Ростов-на-Дону: Феникс, 1996.
3. Геополитическое положение России: представления и реальность. М.: Арткурьер, 2000.
4. Юрьев А.И. Введение в политическую психологию. Л., 1992.
5. Дилигенский Г.Г. Социально-политическая психология. М.: Наука, 1994.
Глава 2. История становления и современное состояние политической психологии
2.1. Истоки и перспективы политической психологии. Становление западной политической психологии
История политической психологии пока довольно короткая. Но очевидно, что предыстория этой науки богата выдающимися именами политических мыслителей. Наиболее значительные идеи Аристотеля, Сенеки, Н. Макиавелли, Ж.Ж. Руссо, Т. Гоббса, А. Смита, Г. Гегеля и множества других великих об отношении личности и власти, свойствах человека в политике, воспитании хорошего гражданина, о том, каким надлежит быть правителю, легли в основание новой дисциплины.
Однако все эти мыслители работали в иных теоретических рамках, которые не нуждались в специальном психологическом подходе к политике. Впрочем, психологии как науки в современном смысле слова тоже не было во времена Ж.Ж. Руссо или Т. Гоббса. Только во второй половине XIX в. стали появляться концепции, которые можно было бы назвать непосредственными предшественниками современных политико-психологических работ.
Историки и философы, социологи и политологи обратили внимание на то, что в самой политике появилось совершенно новое явление: помимо вождей, королей, президентов и прочих представителей политической элиты заметное место в политике стали играть массы. Одним из первых уделил внимание этой теме французский исследователь Г. Лебон, автор книг «Психология народов и масс», «Психология толпы» и «Психология социализма». В этот же период были изданы «Преступная толпа» итальянца С. Сигеле, «Социальная логика» француза Г. Тарда и ряд других работ, в том числе и «Герои и толпа» русского социолога Н.К. Михайловского1.
Появление на политической авансцене массы как нового субъекта было связано с развитием промышленности, ростом городов и сопровождалось серьезными социальными и политическими потрясениями, революциями, забастовками. Резко негативная оценка первых проявлений массовой политической активности может свидетельствовать о том, как напуганы были современники этих событий. И Г. Лебон и Н. Михайловский увидели в массе угрозу индивидуальности, силу, нивелирующую личность. Выделив несколько видов массы, они в первую очередь исследовали толпу как наиболее спонтанное проявление неорганизованной активности. Выявленные ими психологические характеристики толпы: агрессивность, истеричность, безответственность, анархичность, — вполне справедливы и сегодня.
Однако если в работах конца XIX — начала XX вв. была отмечена лишь негативная сторона массового поведения, его опасные последствия, то в дальнейшем исследователи, напротив, уделяли внимание позитивным аспектам массовых форм политического участия в развитии демократии. Так, современная политическая психология много внимания уделяет массовым движениям (от движения за права женщин до экологических движений).
Другой темой, вызывавшей интерес у ранних политических психологов, была психология народов и рас, национальный характер. Опираясь на идеи антропологической школы Ф. Боаса и Б. Малиновского, психологи пытались соединить знания о личности с анализом более широких социальных и культурных феноменов, в частности политики. При этом сама культура трактовалась как «спроецированная крупным планом на экран психология индивида, имеющая гигантское измерение и длительно существующая»2. Таким экраном, на который отбрасывается слепок с психологии индивида, является, прежде всего, национальный характер (см. гл. 7).
Еще одним источником формирования современной западной политической психологии стали идеи психоанализа. Г. Лассвелл справедливо утверждает в своей знаменитой книге «Психопатология и политика», что «политология без биографии подобна таксидермии — науке о набивании чучел»3. Действительно, описание политического процесса без его творцов — скучно, да и неверно. Жанр политического портрета использовали самые разные авторы. Например, в начале XX в. в России большой популярностью пользовалась книга психиатра П.И. Ковалевского «Психиатрические эскизы из истории»4, где представлена галерея портретов политических деятелей — от царя Давида до Петра I, от Суворова до пророка Мохаммеда, от Жанны д'Арк до Наполеона.
Однако именно психоаналитическое движение придало политическому портрету широкую известность. Мы уже упоминали об одном из первых исследований, принадлежащем 3. Фрейду и У. Буллиту, объектом которого был Вудро Вильсон. Большой вклад в создание таких портретов внес последователь 3. Фрейда, чикагский политический психолог Г. Лассвелл. В качестве материала для анализа личностей американских политиков он использовал их медицинские карты. При этом он исходил не из того, что политики, как все люди, могут иметь те или иные отклонения, которые и представляют интерес и для биографа. Г. Лассвелл искал прежде всего скрытые бессознательные мотивы поступков политических деятелей и находил их в особенностях детского развития, в тех конфликтах, которые стали причиной психологических травм будущего политика. Власть же, согласно Г. Лассвеллу и его предшественнику А. Адлеру, является средством, которое компенсирует эти травмы, что и объясняет ее притягательность.
Отечественная политическая психология.
Современная российская политическая психология также имеет замечательных предшественников. Особенно богато наследие конца XIX — начала XX в., когда интерес к личности, психологическому компоненту социальных процессов был широко представлен и в политической мысли, и в философии, и в нарождавшейся социологии. Этот интерес присутствует и в полемике марксистов с народниками, в частности в работах Г.В. Плеханова и В.И. Ленина.
До сих пор концепции ряда русских мыслителей того периода представляют не только историческую ценность. Так, в «Очерках по истории русской культуры» П. Милюков прослеживает развитие российской политической культуры, в частности особенности русского политического сознания в его «идеологической» форме на протяжении всей русской истории5. В русский период своего творчества П. Сорокин размышлял над проблемой социального равенства, свободы и прав человека6. Пережив ужасы гражданской войны, он попытался их осмыслить не только как социолог, но и как психолог7. В начале века выходят в виде пяти маленьких томиков «Психиатрические эскизы из истории» П.И. Ковалевского, составляющие вполне реальную альтернативу психоаналитическим подходам к психобиографии политиков. Позже, в 20-е гг. была издана книга Г. Чулкова о русских императорах, содержащая блестящие психологические портреты русских правителей8. Недавно вышедшая книга В.Д. Чижа9 продолжает ряд психиатрических очерков о политиках.
Особая страница истории политической психологии связана с психоанализом. Это направление стало необычайно быстро распространяться в России, особенно после революции 1917 г. О необычайной судьбе тех, кто увлекся ставшей тогда модной теорией 3. Фрейда, можно прочесть в книгах А. Эткинда «Хлыст, секты, литература и революции», «Эрос невозможного»10. Пожалуй, самое поразительное в истории расцвета, запрета и повторного проявления интереса к психоанализу уже в наши дни — это именно его связь с реальной политикой. Можно без всякого преувеличения сказать, что если бы не увлекались идеями психоанализа такие политики как Л. Троцкий, К. Радек, А. Иоффе, судьба этой психологической школы в России была бы иной, возможно не было бы запретов на исследования после середины 30-х.
Еще предстоит осмыслить влияние марксизма на политическую психологию. Но, очевидно, это можно будет сделать не раньше, чем осядет пыль на полях политических и идеологических баталий новейшего времени. Сейчас ясно лишь, что тот вариант марксизма, который развивался в Советском Союзе, не слишком способствовал проявлению интереса к этой проблематике. В отечественном обществоведении преобладали указания на определяющую роль масс в политическом процессе и одновременно — недооценка значения личностного фактора. При этом трактовка масс была весьма упрощенной: массы понимались как некая безликая сумма индивидов, приводимая в движение волей политического авангарда. Такие методологические посылки делали ненужным учет психологического фактора. Добавим к этому, что реального представления о политическом сознании и поведении отдельных представителей этой массы не было в силу отсутствия обратной связи между правящей элитой и населением.
В этом отношении политическая психология находилась в еще худшем положении, чем социальная психология и социология, представители которых дважды за послевоенный период приступали к изучению человеческих компонентов общества в целом и политики в частности. Оба раза эти попытки были связаны с реформой системы — в годы хрущевской «оттепели» и в годы перестройки. Возникновение серии работ, касающихся политико-психологической проблематики, относится к началу — середине 60-х гг. — это работы Б. Поршнева, Ю. Давыдова, В. Парыгина, Ю. Замошкина и других социологов, историков и психологов. В эти же годы происходит настоящее знакомство с трудами западных ученых и их критическое переосмысление в советском контексте.
Однако в 70-е — 80-е гг. проблематика политического поведения в ее человеческом измерении перемещается на периферию научных дискуссий и общественного интереса. В то же время, оставаясь невостребованной политической практикой, она не перестает развиваться в рамках отдельных отраслей знания. Так, в рамках страноведения, под защитой рубрики «критика буржуазной социологии, политологии и иных теорий» были опубликованы результаты отечественных исследований специалистов по развивающимся странам (Б. Ерасова, Б. Старостина, М. Чешкова, Г. Мирского и др.), американистов (Ю. Замошкина, В. Гантмана, Э. Баталова), европеистов (А. Галкина, Г. Дилигенского, И. Бунина, В. Иерусалимского).
Политологи-страноведы обсуждали такие проблемы, как политическое сознание и поведение, политическая культура, политическое участие и другие политико-психологические сюжеты, используя лишь зарубежный материл, так как проводить непосредственное исследование отечественной политической жизни не рекомендовалось. Книги А. Галкина, Ф. Бурлацкого, А. Федосеева, А. Дмитриева, Э. Кузьмина, Г. Шахназарова и других советских политологов заложили основу современной политологии в целом и политической психологии в частности. Создание Советской ассоциации политических наук (САПН) способствовало поискам отечественных политологов в указанном направлении, помогало их приобщению к зарубежному опыту исследований.
Второй период обостренного общественного интереса к психологическим аспектам политики начался в середине 80-х гг., с началом процесса демократизации и гласности, получившем название «перестройка». Первыми на запрос реальной политической практики откликнулись те ученые, которые уже имели определенный исследовательский опыт и интерес к политико-психологической проблематике: А. Асмолов, Э. Баталов, Г. Дилигенский, Е. Егорова-Гантман, И. Кон, Д. Ольшанский, А. Петровский, С. Рощин, Ю. Шерковин, А. Юрьев, автор данного учебника и другие известные политологи, психологи, социологи. За ними последовали их ученики, исследователи более молодого поколения.
В 90-е гг. сама политика дала новый мощный толчок развитию политической психологии. Начал формироваться социальный заказ на исследования электорального поведения, восприятия образов власти и политиков, лидерств, психологических факторов становления многопартийности, политической социализации и др.
Сейчас в России десятки исследователей ведут как фундаментальные, так и прикладные исследования, занимаются одновременно аналитической и консультативной работой. Особенно востребованы эти специалисты в период выборов, во время которых они способны просчитать ситуацию не на глазок, а с использованием специального научного инструментария.
Созданы специальные научные подразделения в области политической психологии в Москве и Санкт-Петербурге. Кафедра политической психологии на психологическом факультете Санкт-Петербургского университета в 1999 г. отметила свое десятилетие. В 2000 г. в МГУ им. М.В. Ломоносова на отделении политологии открылась кафедра политической психологии. Курсы лекций читаются во многих отечественных университетах. Изданы первые учебные пособия по политической психологии11. В 1993 г. была создана Российская ассоциация политических психологов, которая является коллективным членом ISPP. Предмет «политическая психология» в настоящее время входит в государственный стандарт по подготовке политологов. По этой специальности ВАКом присваиваются ученые степени по двум наукам: психологии и политологии. Таким образом, можно сказать, что данная дисциплина получила институциональное признание и постепенно завершает начальную стадию своего становления.
2.2. Современное состояние политической психологии как науки
Фундаментальные и систематические теоретические разработки в области психологии политики начались в 60-е гг. в США под влиянием «поведенческого движения». Тогда для изучения проблем международной политики при Американской психиатрической ассоциации была создана группа, преобразованная в 1970 г. в Институт психиатрии и внешней политики. В 1968 г. в Американской ассоциации политических наук (American Association of Political Science) был основан исследовательский комитет по политической психологии (Research Committee in Political Psychology), на основе которого в 1979 г. было организовано Международное Общество политических психологов, уже получившее статус международного (International Society of Political Psychology, ISPP). Это Общество издает свой журнал Political Psychology. В настоящее время публикации, посвященные политико-психологической проблематике, появляются во всех престижных изданиях по политологии и психологии. В ISPP сейчас насчитывается более 1000 членов практически со всех континентов; ежегодно проводятся собрания, на которых рассматриваются наиболее актуальные теоретические проблемы — такие, например, как «Психологические аспекты политики изменения», «Национальное строительство и демократия в мультикультурных обществах». В 1999 г. ежегодное собрание, созванное в Амстердаме, было посвящено теме «Глобальное или местное столетие? Конфликт, коммуникация, гражданство», а в 2001 г. ежегодное собрание, прошедшее в Куэрнаваке (Мексика), — теме «Язык политики, язык гражданства, язык культуры». В 2002 г. тема годичного собрания: «Язык и политика».
Хотя политическая психология получила действительно международное признание, большая часть исследователей живет и работает все же в США или Канаде. Назовем имена лишь нескольких крупных ученых, таких как М. Херманн, Р. Сигел, Д. Сирс, С. Реншон, Ф. Гринстайн, А. Джордж, Р. Такер, Дж. Пост, Б. Глэд, Р. Кристи, С. Макфарланд, К. Монро и др.
В Европе существуют свои давние традиции анализа политико-психологических явлений. Серьезные работы в этой области изданы в Германии (А. Ашкенази, П. Шмидт, Г. Ледерер, Х.-Д. Клингеманн, Г. Мозер, Г. Мауер и др.), во Франции (А. Першерон, А. Дорна, С. Московичи), в Великобритании (X. Хейст, М. Биллиг, А. Сэмюэль), а также в Финляндии, Голландии, Чехии, Испании, Польше и других странах. Хотя следует отметить, что европейские политологи — традиционно с определенным опасением относятся к иррационалистическим концепциям психологов (прежде всего, к психоанализу), с которыми они по преимуществу и ассоциируют политическую психологию.
Следует отметить, что интерес к политической психологии наблюдается и в таких регионах, где раньше ни политическая наука, ни психология не имели развитых традиций либо традиционные школы находились в отрыве от современной методологии. Так, в последние десятилетия исследования в этой области проводятся в Латинской Америке, Африке, Азиатско-Тихоокеанском регионе, в частности в Китае, Индии, Пакистане, Южной Корее, не говоря уже об Австралии и Новой Зеландии, где ведется огромная исследовательская работа, издаются десятки монографий.
Хотя единичные книги и статьи появлялись и ранее, отсчет современного этапа развития политической психологии, очевидно, следует вести с издания в 1973 г. коллективной монографии под редакцией Джин Кнутсон, в которой подведены итоги развития этой науки и выделены важнейшие направления для дальнейшего исследования12. Другой крупной вехой было появление в 1986 г. монографии под редакцией М. Херманн13. Эта книга дает представление об изменениях, которые произошли в политической психологии: во-первых, большинство исследователей пришли к убеждению, что внимание следует направить на взаимодействие политических и психологических феноменов; во-вторых, объектом исследования должны стать наиболее значимые политические проблемы, к которым привлечено внимание общественности; в-третьих, следует уделять значительно большее внимание политическому и социальному контексту анализируемых психологических явлений; в-четвертых, необходимо изучать не только результат тех или иных психологических воздействий на политику, но и пытаться понять процесс формирования тех или иных политических убеждений; и, наконец, в-пятых, современные политические психологи стали гораздо более терпимыми к методам сбора данных и исследовательским процедурам, полагая, что методологический плюрализм — неизбежное явление на нынешнем этапе развития теории. В настоящее время в ISPP готовится новая коллективная монография, подводящая итоги развития политической психологии за последние десятилетия.
О степени развития науки во многом можно судить о том, кому и как широко она преподается. В качестве примера можно указать на практику университетов США и Канады: в 90-е гг. в 78 университетах читалось более 100 курсов политической психологии; лекции и семинары по политической психологии посещали более 2300 студентов только на младших курсах; преподавание ведется как для студентов-политологов, так и для психологов (хотя и в меньшей степени)14; в государственном университете штата Огайо ежегодно проводятся летние школы для молодых ученых, которые специализируются в области политической психологии, — начиная с 2002 г. предполагается организовать такие школы в Европе (в Варшаве).
Другой параметр развития науки — ее прикладное использование. Так, политические психологи активно привлекаются для поиска решений в конфликтных ситуациях. Известна эффективная роль политических психологов во время Карибского кризиса, при заключении Кэмп-Дэвидской сделки между Израилем и Египтом. Известный политический психолог Джерри Пост составил психологический портрет террориста, известного как Unibomber, угрожавшего в 1999 г. устроить взрывы в Нью-Йорке, с помощью которого тот был найден и арестован. Специалисты по политической коммуникации в разных странах Европы и Америки внесли свой вклад в подготовку политических лидеров к парламентским и президентским выборам.
Многие политические деятели сами владеют психологическими методами, используя их для выработки стратегии на будущее и для анализа прошлого. Так, один из соперников Дж. Буша на президентских выборах 1988 гг., М. Дукакис активно работает в области политико-психологической теории; известные политические деятели Р. Никсон и Д. Локард психологически осмыслили свой прежний политический опыт. Интерес к работам, посвященным политической психологии, проявляют политики, относящиеся к разным партиям и группировкам. Они используют данные этой науки для налаживания отношений с общественностью, мобилизации населения на выполнение реформ, принятия решений по важнейшим стратегическим направлениям политики.
|
