|
39,3
Обращает на себя внимание то, что как обычные граждане, так и политики, весьма толерантны в отношении соседей, более избирательны в выборе друзей и довольно осторожны при выборе супруга. Для многонациональной страны, население которой весьма метисизировано, эти данные свидетельствуют об изрядной фрустрированности этнических русских по отношению к иным национальным группам. Последний параметр (выбор супруга) наиболее показателен, так как отражает наиболее глубинные уровни этнического стереотипа. Тот факт, что менее 40% русских толерантны по отношению к иным национальным группам свидетельствует о серьезной опасности этноцентризма. Большая толерантность политиков к национальным группам, скорее всего, не отражает действительное положение вещей, а объясняется их большей осторожностью при ответе на предложенный вопрос и опасения обвинений в национализме.
Респондентам был задан также вопрос о целесообразности фиксации этнической принадлежности в российских паспортах. Эта статья, известная как пятый пункт в анкетах, на протяжении многих лет была источником как явной, так и скрытой дискриминации при приеме на работу, продвижении по службе и т.д. Предложенный Президентом России проект нового законодательства, отменяющего обязательное указание этнической принадлежности, вызвал серьезные политические дебаты. Многие лидеры автономий, русские национал-патриоты и коммунисты резко возразили против законопроекта, считая, что это нарушает права национальных меньшинств — с одной стороны, и дискриминирует доминирующий этнос — с другой. Законопроект одобрили политики демократической ориентации и исполнительная власть.
Полученные нами данные показывают, что как националисты из автономий, так и русские национал-патриоты имеют определенную социальную базу: 59% опрошенных считает, что в паспортах следует оставить графу «Национальность» и лишь 32,7% полагает, что ее следует отменить. Особенно любопытно, что среди наших респондентов — представителей исполнительной власти, которая была инициатором нового законопроекта, — было одинаковое количество сторонников и противников данного решения. Это означает, что сама власть не гомогенна, а ее отдельные представители не поддерживают это решение, проявляя национализм на бытовом уровне.
Наиболее интересными были ответы на открытый вопрос о субъективном восприятии границ России. Если в прежние годы (1994, 1995 гг.) «ностальгические» ответы встречались достаточно часто, то в декабре 1997 г. картина получилась очень пестрой.
Рассмотрим ответы на этот вопрос в двух ракурсах. Вначале сгруппируем их по содержательным основаниям. Так, лишь 18% респондентов связывают свою национальную идентичность с бывшим СССР. Добавим к этому еще 8,2% тех, кто видит связь нынешней России с Российской империей до 1913 г. Этот тип ответов, как ни странно, особенно характерен для политиков. В то же время примерно 40% респондентов воспринимают Россию в ее нынешних границах. Это позволяет сделать вывод, что массовое сознание приспособилось к реальности и адекватно оценивает положение России в мире. Полученные данные опровергают стереотип, имеющий хождение как на Западе, так и среди ряда левых политиков в России, о существовании широкой социальной базы для возвращения к коммунистическим порядкам.
Ответы респондентов по второму показателю — по величине территории, с которой они себя отождествляют субъективно — можно разделить на три группы. Одни респонденты, которых мы назовем «максималистами», или «интеграторами» (36% опрошенных) хотели бы видеть Россию в максимально широких границах. Эти люди (разных политических ориентации, возрастов и пола) ориентированы на традиции СССР и Российской империи. Пять из восьми политиков принадлежат к этой категории. Среди этих респондентов есть и такие, кто живет прошлыми реалиями, но немало и тех, кто связывает будущее России с Европой, считая ее частью «европейского дома».
Вторая группа — «минималисты» (18% от общего числа опрошенных) — считают, что Россия должна оставить себе как можно меньше территории, отказаться от «лишнего». В этой группе ответов встречались и такие: «Россия для меня ограничивается моей семьей». Эта тенденция, несомненно, отражает фрустриро-ванность той части общества, которая потеряла свою старую идентичность и не нашла новой. С одной стороны, эти люди придерживаются позиций, противоположных имперским, но с другой стороны, — они чаще, чем представители двух других групп, проявляют этноцентризм, поскольку ограничивают свой образ России только этническими русскими, исключая «иностранные государства», «соседей», «Прибалтику», «Чечню», «бывшие союзные республики».
Третья группа — «реалисты» (36%), чье восприятие России, в отличие от тех, кто определяет свою идентичность в терминах «макси» и «мини», психологически и политически адекватно нынешним ее границам.
Только каждый 10-й из опрошенных затрудняется определить свою национальную идентичность в территориальном смысле.
Глава 5. Психология авторитарности и психология демократии
За последние десятилетия ни одна из проблем не обсуждалась в политической науке в целом, и в политической психологии в частности, столь бурно и заинтересованно, как проблема авторитаризма и демократии. Ей посвящены тысячи работ, многочисленные конференции и конгрессы — как в за рубежом, так и в России. Для нас эта тема за этот период приобрела особую актуальность. Куда идет Россия? Стало ли за эти годы наше общество менее авторитарным? Развитие политического процесса пока не позволяет ответить на целый ряд ключевых вопросов, связанных и с теорией демократии, и с судьбой политических преобразований у нас в стране.
Не претендуя на то, чтобы дать ответы на эти фундаментальные проблемы, попытаемся выделить круг тех из них, которые входят в компетенцию политического психолога. Прежде всего рассмотрим теоретические подходы к феномену авторитарности и авторитаризма, затем — психологические измерения авторитарных режимов и, наконец, остановимся на проблеме авторитарной личности и методах ее изучения.
5.1. Теоретические подходы к феномену авторитарности и авторитаризма
Проблема авторитаризма и демократии в политической науке обсуждается уже почти полвека. За это время накоплен большой теоретический потенциал, выработаны методологические подходы к анализу этих феноменов. Однако и в теоретических моделях, которые приобрели статус классических1, остается немало белых пятен в понимании природы демократии и авторитаризма как политических феноменов и еще больше неясности — в определении их психологических составляющих. Не пытаясь обобщить имеющиеся в литературе подходы и дискуссии, попробуем обозначить некоторые исходные положения, касающиеся понятий, используемых в данной главе, учитывая, что в литературе нет даже рабочего определения авторитаризма и демократии, с которым были бы согласны все исследователи.
Одним из первых исследователей авторитаризма был психоаналитик и сторонник телесно-ориентированного психоанализа В. Райх, который еще в начале 30-х гг. предпринял специальное исследование авторитарности в его связи с фашизмом. В работе «Психология масс и фашизм» он высказал гипотезу о том, что влияние фашистской идеологии оказываются подвержены личности, имеющие определенную психологическую структуру, которую он назвал «механистически-мистическим характером». Эти люди получили, согласно В. Райху, «неестественное воспитание, подавляющее в личности сексуальность, что приводит к преобладанию в обществе авторитарных отношений».
Райх полагает, что одним из основных факторов, способствующих становлению фашистской ментальности, является сексуальное торможение, т.е. система запретов, налагаемая на ребенка в семье. В результате такого подавления возникает бессознательная тревога, которая служит источником патологических процессов в организме и социальной иррациональности. При этом важной чертой авторитарного сознания Райх считает стремление личности к самоидентификации с государственной властью или иным авторитетом, что позволяет избавиться от бессознательной тревоги.
Вслед за В. Райхом к проблеме авторитарного характера обратился Э. Фромм. В известной работе «Бегство от свободы», изданной в 1941 г., он анализирует такой феномен, как стремление отказываться от независимости своей личности и соединить свое «я» с кем-то или с чем-то, чтобы обрести силу, недостающую индивиду. Индивидов, обладающих такой склонностью, Фромм описывает как людей с авторитарным характером. Признаками авторитарного характера Э. Фромм считает:
• акцентированное отношение к власти и силе. Последняя бывает внешней (властные институты и их представители) и внутренней, или интериоризованной (долг, совесть, супер-эго, принятые в обществе нормы и условности). Для личности с авторитарным характером характерно построение двухполярной системы взаимоотношений с миром. Фромм утверждает даже, что для такого человека существует два пола — но не мужской и женский, а имеющий власть и не имеющий ее. Соответственно, он делит всех людей на сильных и слабых. По отношению к сильным у такой личности возникают любовь и уважение, а по отношению к слабым — агрессия и презрение. Категория равенства в картине мира авторитарного характера отсутствует;
• особое значение имеет для авторитарного характера восприятие понятия «судьбы» как внешней силы, от которой зависит его жизненный путь. Преклонение перед этой внешней силой и следование ей для подобной личности является очевидным и необходимым. В целом авторитарному мышлению свойственно убеждение, что «жизнь определяется силами, лежащими вне человека, вне его интересов и желаний». Эту особенность современная психология определяет как экстернальность, она измеряется с помощью теста Дж. Роттера на локус-контроль. С. Реншон показал связь высоких значений экстернальности с отсутствием демократических убеждений2;
• неосознанное стремление примкнуть или подчиниться более высокоорганизованному, чем он, существу или силе.
Фромм показал, что личность с авторитарным характером обладает одновременно садистскими и мазохистскими чертами. Первые проявляются в желании иметь неограниченную власть над другими и в агрессии по отношению к подчинившимся этой личности людям. Мазохистские черты проявляются в готовности подчиниться и следовать указаниям внутренней или внешней власти.
Говоря о механизмах бегства от свободы, наряду с авторитарным характером Фромм выделил такие психологические механизмы, как деструктивностъ, проявляющуюся в тревоге, скованности и чувстве бессилия, и автоматизирующий конформизм. Оба эти свойства психики способствуют усилению авторитаризма, так как приводят, в свою очередь, к готовности подчиниться власти, предлагающей личности избавиться от сомнений.
В 1943 г. появляется работа «Структура авторитарного характера» А. Маслоу, который в отличие от двух предшествующих авторов показал, что в становлении авторитарных структур личности большую роль играют не только внутренние психологические факторы, но и ситуация, или «поле», в котором происходит становление индивида. Согласно Маслоу, авторитарный человек, как и все психологически незащищенные люди, воспринимает мир как опасные джунгли, несущие в себе потенциальную угрозу. Этот мир населен людьми, подобными животным, которые либо едят других, либо будут съедены ими, и, соответственно, их надо либо бояться, либо презирать. Маслоу указывает на следующие типичные черты авторитарного характера:
• иерархичное сознание (тенденция рассматривать всех остальных людей как соперников, которые либо превосходят, либо занимают более низкое положение по сравнению с самым авторитетным человеком. При этом значение имеют не внутренние характеристики человека, а внешние атрибуты власти;
• склонность обобщать характеристики превосходства или неполноценности;
• стремление к внешним атрибутам престижа — власти, деньгам, статусу и т.д.;
• наличие в характере враждебности, ненависти, предрассудков;
• идентификация доброты со слабостью и стремление использовать ее в своих целях;
• садо-мазохистские тенденции;
• постоянная неудовлетворенность и неспособность достичь удовлетворения в жизни;
• внутрипсихологический конфликт;
• чувство вины, которое, в свою очередь порождает чувство враждебности.
Помимо этих главных составляющих авторитарному характеру свойственны также более частные проявления:
• ущемление личности женщин и деление всех женщин на мадонн и проституток;
• гомосексуальность;
• стремление к милитаризованному (сверхорганизованному и упорядоченному) идеалу, стремление унижать других для подтверждения своего статуса;
• неприятие образования;
• тенденция избегать ответственности за свою судьбу. Эстетизация подчинения и отказ от своей независимости в обмен на покровительство.
Маслоу призывает проявлять осторожность и не идентифицировать всех незащищенных и зависимых индивидов с авторитарными личностями. Но при этом он подчеркивает, что покорные и пассивные граждане составляют значительную часть населения как в демократических, так и в авторитарных или фашистских странах.
Упомянутые работы Райха, Фромма и Маслоу представляют собой первый этап изучения феномена авторитарности. Следующий этап открывается знаменитой книгой Т. Адорно, Э. Френкель-Брун-свик, Д. Левинсона и Н. Сэнфорда «Авторитарная личность», опубликованной в 1950 г. в Нью-Йорке и переведенной на русский язык в 2001 г.3.
Авторы этого исследования исходили из того, что основу авторитарного менталитета составляет особый склад характера — «более или менее устойчивая организация сил индивида, которые определяют его реакции в различных ситуациях и тем самым его консистентное поведение, будь то в вербальной или физической форме4». Вслед за основоположником психоанализа авторы полагают, что движущей силой личности являются ее потребности — стремление избежать наказания, желание поддерживать позитивное мнение окружающих о себе, стремление поддерживать гармоничность своего внутреннего мира.
Хотя работа была написана полвека тому назад и в последующие годы неоднократно подвергалась критике прежде всего методологического характера, она продолжает оказывать влияние на современных исследователей. Прежде всего заслуживает внимания теоретическая проработка самого понятия «авторитарный синдром», дающего инструмент для выявления и микроанализа макрополитических объектов. Эта задача остается для политической психологии чрезвычайно актуальной и в наше время.
После работы Т. Адорно и его соавторов понятие авторитарной личности получило развитие в трудах Г. Айзенка, М. Рокича, Ф. Тэтлока, Р. Кристи, X. Гибениша, Б. Альтемейера, С. Макфар-ленда, В. Агеева и других политических психологов, которые подтвердили, что авторитарность — это особый синдром или связка качеств, которые возникают у личности в ходе ее социализации, преимущественно первичной.
Эти личностные качества проявляются и в форме когнитивных особенностей, в частности — в форме догматизма, стереотипности мышления, нетерпимости к инакомыслию, ригидности, и в потребностно-эмоционалъных характеристиках личности: в авторитарном подчинении (потребности в подчинении властям), авторитарной агрессии, направленной против тех, кто нарушает общепринятые нормы, и на уровне системы ценностей в виде конвенционализма или высокой степени приверженности общераспространенным нормам и ценностям, которые воспринимаются как одобренные властью и обществом5.
Современные исследователи психологии авторитарности пришли к выводу не только о том, что авторитарность отражается на всех уровнях проявления личности, но и о том, что на ее основе складывается особый манипулятивный тип в политике, получивший название «маккиавеллиевского»6. Исследования также показали, что авторитарность представляет собой своего рода линзу, сквозь которую личность воспринимает власть и политиков7. При этом образы власти таких индивидов рассогласованы и противоречивы, имеют патерналистский характер.
Таким образом, исследования авторитарности вносят свой вклад и в понимание психологических закономерностей становления личности, и в понимание процессов трансформации политических систем. Современная транзитология исходит из убеждения, что одной из наиболее значительных тенденций современной политики является переход большой группы стран от авторитарных к демократическим режимам — исследования по авторитарной личности показывают, что условием такого перехода являются не только создание и консолидация новых демократических институтов, но и трансформация психологии больших масс населения этих стран.
5.2. Авторитаризм и демократия — психологические измерения политических режимов
Итак, если принять за исходное положение, что Россия и другие восточноевропейские страны, как и многие другие страны до них, находятся сейчас в переходном периоде от авторитаризма к демократии, то следует в первую очередь определить, откуда они отправляются в этот путь. Именно это исходное положение вызывает немало вопросов и нуждается в критическом осмыслении. Одним из широко распространенных стереотипов последнего десятилетия, который в равной степени имел хождение и в России (особенно среди российских демократов), и за рубежом, является представление о том, что Советский Союз и другие социалистические страны представляют собой типичный пример авторитарных и даже тоталитарных режимов.
Если для периода сталинизма такое определение представляется вполне оправданным, то для более поздних периодов оно вряд ли подходит. Во-первых, даже в годы наиболее жестоких репрессий и политической несвободы эти режимы не были монолитными и отличались друг от друга в зависимости от того, на фундаменте каких политических культур эти режимы насаждались и укоренялись. С этой точки зрения нельзя сравнивать Германию с Казахстаном, Албанию с Белоруссией, как это нередко делается в политологической литературе институционалистского толка. Коммунистические режимы сильно различались и в зависимости от того, какие факторы оказывали на них определяющее воздействие в каждом конкретном случае.
Прежде всего авторитаризм в этих странах различался на основании того, на какой ступени экономического развития находилась страна в момент установления политической системы советского типа. В странах с более развитой экономикой авторитарность режима воспринималась гражданами иначе, чем там, где экономика была на грани краха: в этих странах сопротивление авторитаризму было более выраженным, чем в бедных странах.
Другим важнейшим фактором, влияющим на формы авторитарности, является национально-этническая структура населения. В федерациях (СССР, Югославия) существовал дополнительный источник напряжений в обществе по сравнению с мононациональными странами, что, в свою очередь, вызывало у лидеров этих стран соблазн «раз и навсегда» решить не только экономический, политический, но и национальный вопрос авторитарными способами.
Третий фактор, влияющий на формирование авторитарных режимов, — это фактор географический или геополитический. Размер территории, ее статус как империи или колонии, несомненно, наделял авторитарные режимы имперскими или колониальными характеристиками. Здесь же следует упомянуть и историческую судьбу нации. Например, тот факт, что Россия на протяжении всей своей истории была объектом завоеваний со стороны агрессоров, сформировал определенную настороженность и готовность нации отражать агрессию, использованные сталинским режимом, насаждавшим ксенофобию и закрытость, которые были приняты населением, так как опирались на его историческую память.
И, наконец, следует отметить влияние, которое оказывают на формы авторитаризма культурно-психологические факторы. Национальный характер, национальная психология каждого из народов, переживавших авторитаризм, придавал этим режимам весьма специфические особенности. Так, русская бесшабашность, украинская меланхолия или германский педантизм делали авторитарные формы правления весьма различными, что отражалось и в поведении правителей, и в восприятии этих режимов рядовыми гражданами.
Из сказанного можно сделать вывод, что, во-первых, единой формы авторитаризма не было в странах, принявших коммунистическую идеологию и построивших более или менее сходные политические системы; во-вторых, с психологической точки зрения этот авторитаризм также был весьма различным, как были различны и пути выхода из него: «Бархатная революция» в Чехословакии мало напоминает весьма жесткие формы перехода к демократии в Румынии, да и в рамках бывшего Советского Союза трудно сопоставлять даже психологически близкие Россию и Белоруссию, не говоря уже о Прибалтике и Средней Азии.
Все это означает, что само понятие авторитаризма как в политическом, так и в политико-психологическом смыслах, сильно диверсифицировано, и пользоваться им довольно затруднительно. Примем в качестве рабочего понимание авторитаризма как политической системы или режима, при котором власть сосредоточена в руках одного человека или в одном ее органе и снижена роль других, прежде всего представительных институтов, а рядовые граждане лишены всей полноты прав.
Считается, что для авторитаризма как политического понятия характерны три основных признака: централизация власти; безапелляционно командный метод руководства; безусловное повиновение и подавление воли и свободы подчиненных, лиц и общества в целом.
Многие исследователи авторитаризма как политико-психологического феномена исходят из того, что такой режим влияет на отдельного индивида, у которого под влиянием авторитарной среды складывается определенный комплекс личностных качеств, который получил название «авторитарной личности». Этому типу личности присущ целый набор характеристик, среди которых следует выделить, во-первых, содержательную сторону, т.е. политико-идеологические представления: национализм (этноцентризм) — т.е. установки, направленные против чужаков, политический конформизм — установка в отношении своей группы, консерватизм — характеристика не только политическая, но и психологическая, конвенционализм, милитаризм и религиозность.
Во-вторых, в авторитарной личности необходимо выделить психологические формы выражения: нетерпимость по отношению к инакомыслию, нетерпимость к неопределенности и беспорядку. Для авторитарной личности типичны особые способы мышления: ригидность, стереотипность, закрытость, склонность все оценивать в черно-белых тонах.
Указанные характеристики авторитаризма как политического и психологического феномена позволяет использовать определенные эмпирические индикаторы для исследования конкретных форм авторитарности, помня при этом о неоднозначности самого этого феномена, о чем уже упоминалось. Переход к демократии, по-видимому, должен осуществляться посредством не только институциональных реформ, но и изменения психологии в ходе длительного и весьма непростого процесса политической ресоциализации.
Теперь рассмотрим понятие демократии, к которой должен привести этот процесс трансформации. Данное понятие даже в теории столь же расплывчато, как и понятие авторитаризма. Когда речь идет о современной демократии как о форме правления, то исследователи приходят к согласию только в том вопросе, что это некая форма народовластия. Говоря о конкретных признаках демократии, исследователи указывают прежде всего на необходимые институциональные признаки:
1) высший политический законодательный орган избирается народом;
2) наряду с ним существуют избираемые органы власти и управления менее высоких уровней вплоть до самоуправления;
3) избиратели имеют равные права, а избирательное право должно быть всеобщим;
4) все избиратели имеют равное право голоса;
5) голосование должно быть свободным;
6) выбор из ряда альтернатив должен исключать голосование списком;
7) выборы совершаются на всех уровнях большинством голосов, хотя значение этого большинства может определяться различным способом;
8) решение большинства ограничивает права меньшинства;
9) орган власти должен пользоваться доверием других органов власти, прежде всего важных по отношению к нему и сотрудничающих с ним;
10) отношения общества и избираемых им органов власти должны быть взаимными и симметричными с гарантированными законом и реакцией избирателей ответственностью делегированных им носителей власти;
11) демократия существует под непрерывным и пристальным общественным контролем;
12) государство и общество вырабатывают действенные механизмы предотвращения и изживания конфликтов между большинством и меньшинством, социальными группами, нациями, городом и деревней и т.д.
Политический контекст проблемы
Как видим, демократия — это более сложная, чем авторитаризм, форма не только институтов, но и процедур правления, т.е. правил политической игры. Если попытаться вывести некие всеобщие правила демократического правления, то скорее всего нас постигнет разочарование, так как невозможно отвлечься как от культурно-исторического своеобразия каждой нации или региона, в которые эти правила вписываются с учетом региональных, национальных и локальных особенностей, так и от множественности самих моделей демократии. Так, представления о демократии даже в одной стране, скажем, в Германии, будут резко различаться у «зеленых», сторонников Геншера или сторонников Шредера. Западные политики (в меньшей степени это относится к политологам) в первые годы трансформации, происходящей в странах Восточной Европы и особенно в России, предложили следовать лишь одной из форм демократии — либеральной. Во всяком случае именно эту модель взяли на вооружение наши отечественные реформаторы. За 10 лет реформ стало совершенно очевидно, что она в наименьшей степени соответствует российским национальным особенностям.
Проблематика перехода от авторитаризма к демократии (а было, как минимум, три такие волны) поставила вопрос о соотношении ценностей демократии (ценностей либеральных и партиципатор-ных), национальных институтов и политических культур. Исследования ценностной динамики как в обществах стабильной демократии, так и в переходных обществах (X. Линц, Р. Инглхарт, Х.-Д. Клингеманн8) приводят к выводу о том, что для понимания обеих форм правления недостаточно учитывать только жесткие институциональные факторы — необходимо учитывать также поведенческие и социо-культурные компоненты политических систем.
Таким образом, среди факторов можно выделить:
• собственно политические институты (см. выше);
• политические элиты;
• рядовых граждан.
Практика демократизации в России выявила ряд факторов, как препятствующих, так и способствующих укоренению демократических ценностей. Среди первых следует отметить, например, насаждение этих ценностей в нашей стране извне (со стороны Запада) и сверху (со стороны элит). При этом российские политические элиты за 10 лет так и не сумели консолидироваться. Старая система рекрутирования элит разрушена, а новая складывается медленно и стихийно. Гражданское общество в России, как и в странах бывшего СССР, находится на низкой ступени организации. Этим Россия отличается от ряда восточно-европейских стран.
К факторам, способствующим демократическим преобразованиям, следует отнести достаточно высокий к моменту начала преобразований в России экономический и образовательный уровень населения (особенно по сравнению со странами Латинской Америки или Азии), наличие в начале процесса преобразований готовности населения к этим реформам и его активная их политическая поддержка (которая быстро была растрачена российскими политическими элитами). Представляется, что последний фактор может рассматриваться как наиболее важный: в конечном счете демократизм преобразований определяется именно тем, как они проводятся: с участием граждан или без.
Возникает здесь и серьезный теоретический вопрос, касающийся того, как на личностном уровне происходит преобразование политических ценностей и формирование типа, аналога противоположного «авторитарной личности», только с противоположным политическим знаком, т.е. есть личности демократического типа. Много неясного пока и в том, какими должны быть доминирующие политические установки и ценности, составляющие ядро «демократической личности». Можно предположить, что психологически такой тип личности характеризуется терпимостью, незаинтересованностью в вопросах власти, гибкостью и нюансностью мышления, высоким уровнем локус-контроля и неконвенциально-стью. По существу это описание подходит к самоактуализирующейся личности А. Маслоу. Р. Инглхарт примерно так же описывает тенденции постматериализма, которые он пытается разглядеть в 43 странах мира.
Так же, как применительно к авторитарной личности, следует выяснить и степень распространенности демократических ценностей в массовом сознании, что должно обеспечить поддержку демократических реформ в обществе. Трудно представить успешное становление демократических институтов в среде, где доминируют авторитарные модели поведения, а демократические ценности выглядят как чужеродные заимствования.
Именно акцент на сознании и поведении рядовых граждан отличает подход к исследованию демократии и авторитаризма, который утвердился в политической науке в результате «поведенческой революции»9. Для него характерно, во-первых, изучение ценностей, установок, мотивов граждан по отношению к власти; во-вторых, анализ поведенческих элементов, таких, как политическое участие, особенности электорального поведения; в-третьих, постановка вопроса о поиске личностью своей демократической идентичности. Последнее особенно характерно для политико-психологических работ, в которых понятие авторитарности и демократичности переводится на уровень поведения и сознания конкретных индивидов, которые делают выбор, осваивая различные наборы политических ценностей.
|
