|
Психологические феномены в политическом процессе
Откроем свежую газету или включим программу телевизионных новостей. О чем в первую очередь сообщают нам информационные агентства? Атака террористов на Нью-Йорк и Вашингтон, паника на валютных биржах, очередные взрывы в Чечне, сообщения о принятых правительством решениях, скандал, затрагивающий ту или иную партию или конкретного политика. Что в этих текущих политических событиях определено объективными политическими или экономическими законами, а что — результат усилий конкретных людей или партий? Провести границу между этими двумя рядами факторов очень нелегко. Однако сегодня уже ни у кого из серьезных политологов и политиков не вызывает сомнения тот факт, что психологический компонент происходящих событий необходимо специально выделять, изучать и учитывать при принятии решений.
Однако есть некоторые политические феномены, в которых присутствие психологических факторов является особенно рельефным. Одним из таких феноменов является национализм. Убеждение в безусловном превосходстве своего народа над другими невозможно обосновать никакими рациональными мотивами.
Психология национализма изучается достаточно давно. Политические психологи, начиная с известной работы Т. Адорно и его соавторов16 установили, что националистические установки являются составляющей более общего психологического феномена, названного ими «авторитарной личностью». Они показали, что это явление не только имеет социальные корни, но и подчиняется определенным психологическим закономерностям, в частности существует зависимость между типом воспитания в семье и проявлениями авторитарности.
Одно из ежегодных собраний Международного общества политических психологов (ISPP) выбрало для обсуждения тему авторитаризма и национализма уже применительно к 90-м гг. Одним из главных итогов этого обсуждения был вывод о том, что политики, стремящиеся найти выход из замкнутого круга этнических конфликтов, военных столкновений и нетерпимости в отношении другого народа, не могут оперировать только объективными политическими инструментами и не учитывать, как один народ в данный момент воспринимает другой и как это сиюминутное восприятие накладывается на традицию политической культуры.
Другой проблемой, которую пытаются решить современные политические психологи является насилие и агрессия в политике. Появилась отрасль знаний — вайоленсология (от англ. violence — насилие), которая изучает природу человеческой агрессивности вообще и ее политические проявления в частности.
Среди ученых нет единодушия в понимании природы насилия в человеческом обществе. Одни авторы убеждены в том, что агрессия — это естественная реакция индивида на фрустрацию, необходима человеку, чтобы выжить. Следовательно, избежать ее нельзя, хотя можно найти безопасные для самого человека и его окружающих способы снижения агрессии (например, спорт). Другие авторы делают акцент на роли воспитания в проявлении насилия и агрессии. Так уже в 70-е гг. появились исследования, показавшие связь между засилием сцен жестокости, в кино и на телевидении — и увеличением детско-юношеской преступности. Психологи и педагоги забили тревогу, доказывая, что увиденные на экране сцены насилия оказывают провоцирующее действие на формирующуюся личность, которая еще не обладает устойчивой системой жизненных ориентиров.
В политических процессах встречаются самые разные формы насилия. Существует государственное насилие в отношении тех граждан, которые не выполняют правовых норм, — такое насилие узаконено, как и насилие в ответ на агрессию одного государства в адрес другого. Сейчас, после нападений террористов в Нью-Йорке и Вашингтоне, никто не оспаривает права США на нанесение ответного удара. Вопрос только в том, что эффективность применения насилия как средства борьбы с насилием весьма спорна. Корни терроризма лежат глубоко в политических, религиозных и культурных проблемах, не разрешимых с помощью даже узаконенного насилия. Международное право признает правомерность использования силы, в том числе и военной, для защиты территориальной целостности страны. Закон признает и право индивида на применение насилия в рамках «достаточной самообороны».
Однако следует со всей определенностью сказать, что люди, применявшие даже узаконенное насилие, не говоря уже о тех, кто стал жертвой насилия во время войн, вооруженных конфликтов и периодов криминального разгула, испытывают серьезные психологические трансформации, меняющие их отношение к самим себе и другим людям.
Американские солдаты, прошедшие войну во Вьетнаме, как и советские солдаты, воевавшие в Афганистане, а затем и российские, воевавшие в Чечне, прошли испытания жестокостью, не получившей достаточной нравственной легитимизации со стороны общества. Эти люди сами не могут адаптироваться к мирной реальности: они нуждаются в помощи профессиональных психологов, которые способствовали бы их психологической реабилитации. Общество, не осознающее этого, рискует получить взрыв насилия, становящегося нормой повседневной жизни.
Политический конформизм — явление, заслужившее особое внимание со стороны политических психологов. Если человек идет голосовать на выборы не в силу собственной убежденности в достоинствах того или иного кандидата, а потому, что так проголосовал его знакомый или родственник, то это является проявлением политического конформизма. Конформизм определяется в социальной психологии как поведение индивида в ситуации психологического давления на него группы, которое не всегда им осознается.
Исследования проблемы политического конформизма показали, что конформизм расцветает при определенных объективных и субъективных условиях. Например, если выборы проходят под дулами автоматов, то трудно рассчитывать на то, что волеизъявление будет свободным. Хорошо известно, что выборы в нашей стране в последние предперестроечные годы проходили не в условиях репрессий, тем не менее в силу политического конформизма свыше 90% избирателей отдали свои голоса за практически безальтернативного кандидата.
Проявления политического конформизма встречаются в политической жизни партий и организаций, движений и групп в той или иной степени оказывающих давление на своих членов. Авторитаризм, несомненно, способствует развитию политического конформизма, между тем, как демократия — способствует тому, что личность вырабатывает независимое мнение по политическим вопросам и не боится высказать свое несогласие с группой. Однако при всем различии политических режимов, которых придерживаются политические организации, конформизм встречается и в самых демократических и прогрессивных.
Остановимся еще на одном политико-психологическом феномене из области международной политики — восприятие партнерами друг друга. Американский политический психолог Роберт Джарвис показал в своих работах, что многие национальные лидеры не замечают угрозу своей стране на международной арене в силу того, что их внимание сфокусировано на проблемах внутриполитической борьбы17.
Другой причиной неверного восприятия своих международных партнеров и последующих ошибок политиков является использование искажающих их образ стереотипов, действие которых усиливается состоянием стресса. Руководители государства должны быстро отреагировать на ситуацию, усиливающую стресс. Одним из классических примеров является Кубинский кризис, в ходе которого Дж. Кеннеди и Н. Хрущев чуть не довели дело до мировой войны. Причиной их прямой конфронтации были неверные представления о возможных действиях друг друга. Риск был усилен феноменом группового мышления: советники каждого лидера (руководителя по отдельности) давали осторожные рекомендации, однако, собранные в группу, они пришли к гораздо более рискованным выводам 18.
Неверно воспринимать друг друга могут не только профессиональные политики, но и политические блоки, регионы и даже целые народы — они могут не видеть реальной международной опасности и, напротив, видеть ее там, где ее не существует. Так, опросы общественного мнения, проведенные в Чешской республике летом 1995 г. показали, что почти 1/3 населения этой страны считает угрозу вторжения со стороны России реальной, хотя для этого не было никаких объективных предпосылок. Политический имидж как государства, так и его лидеров могут отвечать реальности или быть иллюзорными. Проблема заключается в том, что они серьезно влияют на политическое поведение и становятся неотъемлемой частью политического процесса в современном мире.
Перечисленные выше проблемы входят в предмет современной политической психологии наряду со многими другими, которые будут рассмотрены в данном учебнике.
ЧАСТЬ 2. ПОЛИТИКО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ФЕНОМЕНЫ В МАССОВОМ СОЗНАНИИ
Глава 4. Национальная психология в политическом контексте
4.1. Психология интеграции и дезинтеграции в России
После распада СССР в 1991 г. угроза распада России возникала неоднократно и до сих пор является одним из вызовов, стоящих перед новой политической системой. От того, сумеет ли российская политическая элита консолидироваться, зависит судьба страны. Попытки выстраивания вертикали власти, предпринятые командой В. Путина, являются реакцией на угрозу распада страны. Представляется, что обсуждение этой проблемы как политиками, так и политологами, психологами, историками, могло бы быть полезным на данном этапе нашего развития. Попытаемся рассмотреть эту проблему с точки зрения политической психологии.
В истории России можно найти немало примеров интеграции отдельных княжеств и территорий, ставших основой формирования единой империи. Но есть и примеры ее дезинтеграции (в частности, в годы гражданской войны). Каждый раз населению приходилось платить высокую цену за эти этно-политические эксперименты.
В случае интеграции «новичкам» приходилось затрачивать немало усилий на адаптацию и результатом интеграции нередко становилось их растворение в новой этнической среде. Все малые народы в ходе их интеграции в большие сообщества испытывают угрозу утраты своей идентичности. Можно рассматривать сепаратистские настроения как психологическую реакцию этнической группы на возможность потери своего национального «Я».
В случае дезинтеграции угроза распада ведет к разрушению не только политической, но и социальной целостности. Один из российских социологов назвал это состояние «социотрясением». В этом случае тоже происходит утрата идентичности — но идентичности большей группы (например, имперской идентичности или идентичности с советским народом). При этом энергией распада, высвобождающейся в таких процессах, трудно управлять, что она чрезвычайно опасна. История знает немного примеров мирных «разводов» народов (чехи и словаки) и их мирного сосуществования в дальнейшем; гораздо чаще мы становимся свидетелями и участниками этнических и религиозных конфликтов и войн, роста ксенофобии и этноцентризма как части более общего процесса — подъема авторитаризма. Говорить о движении к демократии одновременно с процессами дезинтеграции России — это обманывать самих себя. Распад бывшего СССР и Югославии — тому примеры. Эти два процесса несовместимы.
Дезингерация бывшего СССР имеет свою специфику, объяснить которую можно, лишь обратившись к периоду возникновения как СССР, так и Российской империи. При этом стоит заметить, что линии «разломов» проявлялись в одних и тех же географических пунктах. В годы гражданской и Великой Отечественной войн эти разломы становились более заметными; видимы они и сейчас. После отделения от России бывших союзных республик угрозу ее целостности стали представлять Кавказ, Татарстан, Якутия и другие территории — уже не только на окраинах страны.
Для процессов дезинтеграции России характерно наложение ряда факторов, которое лишь усиливает деструктивные тенденции. Прежде всего стоит отметить воздействие экономических факторов. Катастрофическое снижение производства и отсутствие видимого результата рыночных реформ усиливают тенденции дезинтеграции, особенно в тех регионах, в которых экономический упадок ощущается в наибольшей степени (Дальний Восток, Урал, Сибирь). Сегодня угроза сепаратизма исходит от территорий, стремящихся освободиться от контроля со стороны центра, и выражается в форме «экономического эгоизма». При этом недовольны все: и регионы-доноры, переживающие процессы «кувейтизации», и регионы, получающие помощь. Региональные лидеры хотят по максимуму оставлять максимальную часть собираемых налогов в регионах, так как не ощущают помощи федерального правительства в решении своих местных проблем.
В ряде регионов создаются и своего рода региональные союзы, направленные против Москвы («Сибирское соглашение». Объединение «Большая Волга» и др.) Пожалуй, наибольшее напряжение между центром и регионами проходит именно по территориальным и по собственно этническим линиям и имеет экономическую природу.
Следует отметить, что наряду с дезинтеграционными проявляют себя и интеграционные тенденции: единые транспортные и энергетические системы до сих пор являются своего рода «скрепами», стягивающими России воедино — правда не столь мощными, как прежде. Так называемые естественные монополии, функционирующие как собственно экономические интеграторы, не позволяют распасться и многим социальным связям. Не случайно попытки разрушить естественные монополии приводили к серьезным политическим столкновениям. Однако для управляющих этими гигантами, характерно скорее не государственное, а технократическое мышление — далеко не всегда они размышляют о своих детищах, используя термины политики. Те огромные финансовые потоки, которые контролируют естественные монополисты, уже сыграли и, несомненно, сыграют в будущем значительную роль в интеграции страны.
Политические факторы также играют существенную роль в дезинтеграции страны. Начнем с моментов, не столько наиболее существенных, сколько символических1. В начале 1998 г. Дума обсуждала вопрос о государственной символике России, и так и не смогла придти к единому решению. Когда же в 2000 г. этот вопрос был решен Думой, то это вызвало недовольство правых фракций. Политическое противостояние по вопросу о флаге, гимне и гербе России лишало ее граждан наиболее видимого выражения национального единства. С психологической точки зрения это чрезвычайно деструктивно действует на формирование чувства «мы», без которого политическая интеграция невозможна. То, что в конце концов было принято решение, хотя и спорное, есть факт позитивный с точки зрения политической психологии.
Конечно, есть и гораздо более существенные факторы политической дезинтеграции. Кажется, в нашей стране не осталось ни одного региона, местное законодательство которого не противоречило бы общероссийскому. Когда в 1991 г. Б. Ельцин пришел к власти, первое, что он предложил регионам — брать власти (суверенитета) столько, сколько смогут. В этом смысле именно центр стал инициатором дезинтеграционных процессов. Но и провинции тоже приложили руку к расшатыванию Федерации — сепаратистские настроения можно было наблюдать практически во всех субъектах Федерации. Так, Дальний Восток, чувствуя себя брошенным Москвой, ощущает сегодня большую близость к Японии, Китаю или Корее и напоминает о существовании Дальневосточной республики, возникшей после революции. Не случайно, что лидеры сибирских регионов, не надеясь больше на Москву, объединились, чтобы решать свои проблемы. Всем памятен эпизод, когда губернатор Екатеринбурга решил, что пора выпускать собственную валюту. Видимо, поэтому первая задача, поставленная Президентом своим полпредам, заключалась в приведении местных законодательств в соответствие с федеральным.
Перекосы во властных отношениях, однако, имеют место не только между центром и отдаленными территориями. Конфликт между центром и регионом можно наблюдать на примере Москвы. На протяжении этих лет такие конфликты возникали неоднократно. Достаточно напомнить о конфликте между Ю. Лужковым и А. Чубайсом по вопросу о приватизации, который накануне выборов 1999 — 2000гг. приобрел явно политическую окраску. Не прекращается это противоборство и сейчас.
Причина всех конфликтов такого рода — неудовлетворенность региональных элит своим положением в политической структуре, что выражается в требованиях перераспределить полномочия в пользу регионов. Тот факт, что уже более 15 субъектов Федерации сформировали собственные Советы Безопасности, явно не объясняется лишь амбициями политических элит в регионах, а свидетельствует о неспособности Центра поддерживать военных.
Еще один политический источник дезинтеграции — система выборов в стране. Практически по всей стране сейчас ход выборов (и результаты) контролируют региональные лидеры. Они используют широкий набор инструментов контроля — от административных ресурсов до запугивания избирателей, от отбора кандидатов по этническому признаку до поддержки харизматичных лидеров. При определенных условиях (а сейчас такие условия явно складываются) контроль центра над выборами весьма проблематичен, и у региональных руководителей возникает соблазн, используя демократические механизмы, привести страну к распаду.
Наряду с негативными тенденциями следует отметить и некоторые интегративные процессы, обусловленные общностью интересов различных территорий. Те же губернаторы, которые отстаивают свои местные интересы, в Госсовете, как до этого и в Совете Федерации, вынуждены искать выход из кризиса совместными усилиями. Совет Федерации до последнего времени играл существенную роль в российской политике именно как фактор интеграции.
Третий фактор дезинтеграции России — это сложнейший этнический состав ее населения. На территории страны живут 152 народа и народности, при этом этнические русские составляют более 80%. Эта рассыпающаяся мозаика веками скреплялась наднациональной идеей — вначале имперской, затем советской. Сейчас такой идеи нет. Попытки Администрации Президента вырастить национальную идею в пробирке оказались нерезультативными. Налицо явный рост этноцентризма и замена национальной идеи поисками «малой Родины» — как ее эрзаца. Трудно себе представить, что в такой стране, как Россия, где большая часть населения была воспитана на «великих идеях», можно всерьез увлечь кого-то плоскими идеями рыночного рая.
Четвертый фактор дезинтеграции России — демографические процессы. Каждый год население страны убывает на 700 000 человек. Этот процесс происходит неравномерно: больше всего потерь именно среди русского населения. Это приводит к росту миграции и метисизации населения. Как это ни парадоксально, но именно метисизация может оказать интегрирующее воздействие: смешанность населения подрывает позиции этноцентризма и национализма.
Следует подчеркнуть, что психологически процесс этнической идентификации легче происходит в малых группах, чем в больших. В России это осложняется еще и тем, что на этническую идентификацию накладывается территориальный компонент. Территория России не только охватывает два континента, но и имеет сложные евроазиатские культурные традиции — не удивительно, что российский менталитет имеет столь мозаичную структуру.
Может быть, именно в силу этой особенности, несмотря на обвинения в «имперском» сознании и психологии «угнетателей» по-настоящему национализм в России за это десятилетие не получил развития, хотя его бытовые проявления весьма заметны.
Религиозный, а точнее, этно-конфессиональный, фактор приобретает значимость в анализе процессов интеграции-дезинтеграции и хотя в России представлены все мировые религии, большинство населения исповедует православие. Наряду с этим, согласно данным ряда экспертов, от 12 до 15 млн россиян являются мусульманами. Москва — самая крупная в Европе мусульманская столица. Мусульмане живут не только компактными общинами (в Татарстане, Башкортостане, Дагестане), но и рассеяны по всей стране. Модель столкновения цивилизаций, предложенная С. Хантингтоном, для России означала бы гражданскую войну на всей территории. Это стало особенно очевидным после террористических актов в США и обострения страхов перед исламским радикализмом. В нашей истории России до сих пор не было серьезных этно-конфессиональных конфликтов. Как правило, и сейчас религиозные причины конфликтов на деле скрывают их чисто политические истоки. Психологически две конфессии — православие и ислам в России достаточно близки в таких вопросах, как отрицание крайнего индивидуализма, культа материальных благ и приоритет общинных интересов над личными. Ряд экспертов по вопросам исламской психологии придерживается мнения, что исламский мир не приемлет западных ценностей не столько по собственно религиозным причинам, сколько из-за неприятия западного «цивили-зационного мессианизма». То же относится и к Православной церкви. Такая общность позиций может послужить на благо интеграции страны — вопреки прогнозам С. Хантингтона.
4.2. Русские о себе и о других
В последнее десятилетие на территории бывшего СССР происходит не просто политическая трансформация — одновременно имеют место несколько весьма сложных процессов: изменяются социальная и экономическая системы, формируется новая политическая система, меняются режимы и ведется поиск новой этно-политической и геополитической реальности. Для обычного гражданина все эти сложные процессы выглядят скорее как быстрая смена всех привычных форм жизни и зачастую ведут к утрате всех привычных ориентиров — ценностных, моральных, политических. При этом личность теряет и привычные ей системы привязок к социальным общностям и системам ценностей. Одним словом, происходит потеря идентичностей, помогающих личности общаться с другими людьми.
И до тех пор, пока человек не найдет свою новую идентичность, говорить об успехах демократических преобразований преждевременно. Этническая идентичность как элемент более широкой гражданской идентичности нередко служит личности едва ли не последней опорой при потере многих других привычных ориентиров в обществе. Судить о степени сформированности этнической идентичности можно прежде всего по тому, как человек воспринимает свой собственный народ и другие народы, как эти ауто- и гетеростереотипы вписываются в его структуру личности.
Общетеоретические проблемы, связанные с пониманием процессов трансформации политической системы, политического поведения российских граждан, нуждаются в дальнейшей эмпирической проверке.
Во-первых, необходимо выявить, что представляют собой этнические компоненты структуры личности русских. Попытаемся реконструировать пространственный образ своей страны у российских граждан, понять, как они воспринимают свой народ, другие народы, какие этнические группы для них более близкие, а какие — более далекие.
Во-вторых, нам представляется необходимым проанализировать собственно психологическое содержание выявленных этнических стереотипов.
В-третьих, важно понять, как вписываются этнические ауто- и гетеростереотипы в политическую картину мира респондентов.
В-четвертых, необходимо понять, насколько характер первичной политической социализации сказывается на этнической идентификации в условиях изменения самой политической и географической реальности постсоветского пространства.
И, наконец, в-пятых, в рамках политико-психологического анализа указанной проблемы в данной работе мы предпримем анализ отдельных case-studies, чтобы показать индивидуальные различия в становлении этнических стереотипов.
Анализ этих проблем был предпринят в ходе двух исследований, имеющих в основном качественный характер2.
Мы предположили, что проявление национализма, этноцентрические установки опрошенных (там, где они зафиксированы) встроены в их политическую картину мира и являются проявлением феномена авторитарности, корни которого можно проследить в ходе политической социализации. Процессы дезинтеграции России, как ранее — процесс дезинтеграции СССР, вызывают у граждан фрустрацию, растерянность и, как следствие, могут стимулировать имперские, националистические установки, особенно у тех респондентов, которые в годы первичной политической социализации получили определенную «прививку» авторитарной психологии.
Гипотезой второго исследования было предположение о том, что тип политической социализации респондентов являются решающим фактором формирования различных моделей этнической идентификации, отразившиеся в соответствующих этнических стереотипах. Истоками этноцентризма, присущего ряду респондентов, являются как особенности семейных и других влияний на этапе первичной социализации, так и резко изменившиеся политические и идеологические условия современного периода, которые требуют от личности включения ею защитных механизмов для сохранения своей целостности и адаптации в процессе ресоциализации. Мы предположили, что различные компоненты этнических стереотипов (конативные, когнитивные и эмоциональные) могут оказаться не синхронизированы в ходе поиска новой идентичности в условиях политической трансформации России и смены политической среды.
Восприятие русскими своей национальной идентичности и этнические стереотипы
Анализ данной проблемы начнем с общей картины мира наших респондентов, компонентами которой являются их представления о самих себе, своей стране, собственном этносе и о других этнических группах (как ближних, так и дальних). Психологически эта картина может совпадать с политическими реалиями, а может быть достаточно искаженной. Особенно нас интересовало наличие в менталитете опрошенных нами российских граждан установок на этноцентризм, националистических стереотипов. В нашем первом исследовании опрошенным было задано несколько вопросов, ответы на которые позволили судить о наличии этнических стереотипов во всей выборке (61 человек). Так, респонденты определяли свое согласие или несогласие с утверждением «Нерусские имеют слишком большое влияние в России». Результаты (табл. 4.1) показывают, что число согласных с этим утверждением превосходит число тех, кто с ним не согласен, что можно интерпретировать как проявление страха перед нерусскими. Еще более опасной эта тенденция представляется в среде политиков (хотя число опрошенных политиков незначительно).
Таблица 4.1
СОГЛАСНЫ ЛИ ВЫ С ТЕМ, ЧТО НЕРУССКИЕ ИМЕЮТ СЛИШКОМ БОЛЬШОЕ ВЛИЯНИЕ В РОССИИ? (в % к общему числу опрошенных)
Да
Нет
Не ответили
Рядовые граждане
47,5
37,7
1,8
Политики
9,8
3,2
-
Всего
57,3
41,0
1,8
Вопрос был сформулирован таким образом, что в нем не были дифференцированы этнически нерусские жители России и иностранцы, однако большинство наших респондентов имели в виду первую категорию, которую и обсуждали, давая свои комментарии. Причиной же влияния нерусских опрошенные считали доступ к рычагам политической власти и экономическое влияние. Тот факт, что в целом более чем для половины респондентов эта тема оказалась весьма значимой, свидетельствует не столько о реальных возможностях нерусских граждан влиять на российскую политику, сколько о месте этой темы в их сознании, о ее присутствии в их политическом дискурсе3.
Примечательно, что все без исключения респонденты, считающие, что сейчас в России нерусские пользуются слишком большим влиянием, (заявляя таким образом, что хотели бы его ограничить), в ответе на другой вопрос анкеты — о ранжировании политических ценностей, предпочли «порядок» «свободе», что можно считать еще одним показателем авторитаризма; в данном случае следует говорить именно о той разновидности авторитаризма, которая во главу угла ставит традиционализм в противовес либерализму и модернизму.
Нас интересовало, в какой степени эта враждебность по отношению к нерусским распространяется на неполитическую сферу (дружбу, соседство, супружество). В качестве этнических групп, вызывающих к себе наиболее пристрастное отношение в России, были выбраны еврей (традиционный объект этноцентрических установок), чеченец (объект наиболее острых националистических чувств последнего времени) и негр (наиболее редко встречающийся в России и наиболее отличающийся от русского населения внешне). Все три представителя расовых и этнических групп легко отличимы от русских внешне, что облегчает формирование этнических стереотипов. Полученные ответы свидетельствуют о том, что в неполитической сфере уровень этноцентризма значительно ниже (табл. 4.2).
Таблица 4.2
СЧИТАЕТЕ ЛИ ВЫ, ЧТО ЧЕЧЕНЕЦ, ЕВРЕЙ ИЛИ НЕГР МОГУТ БЫТЬ ВАШИМ СОСЕДОМ, ДРУГОМ, СУПРУГОМ? (в % к общему числу опрошенных)
Сосед
Друг
Супруг
Рядовые граждане
55,7
52,4
32,7
Политики
8,2
8,2
6,6
Всего
63,9
52,5
|
