|
Открытия Пюисегура не оставили места животному магнетизму. Надо ли настаивать на магнетизме, если можно обойтись лишь словесным воздействием!
Прямое словесное внушение позднее применял португальский аббат Фариа. В 1814 году он приехал в Париж из Индии, где много лет обучался у индусских факиров. Фариа, как и Пюисегур, внушением достигал сна, однако отнес его ко сну нормальному. Усыпление проводилось повелительным приказом: “Спите!” Сон был фоном для других внушений. Давали пить воду, а внушалось вино, и гипнотик не только субъективно воспринимал вино, но приходил в состояние опьянения. Проводились также многие другие внушения.
В 1819 году Фариа опубликовал исследования, которыми доказал непричастность сторонних сил к внушению; причину явления он видел в самом субъекте, подвергаемом внушению, — в его воображении.
Церковь враждебно отнеслась к аббату. Духовенство спровоцировало провал. Во время публичных психологических опытов к Фариа подослали актера, который притворился спящим и сорвал демонстрацию. Фариа был изгнан, его обвинили в шарлатанстве.
Среди магнетизеров действительно встречалось немало шарлатанов. Рядились они в черные одежды, на голову часто надевали чалму — как знак принадлежности к индийским факирам или йогам. На сцену вызывались желающие, и начинались “чудеса”.
На одном из таких представлений в Англии — в Манчестере — присутствовал Ф. Энгельс. Выступал известный магнетизер Спенсер Холл. “Это был, — писал Ф. Энгельс,— самый обыкновенный шарлатан, разъезжавший по стране под покровительством некоторых попов и проделывавший над одной молодой девицей магнетическо-френологические опыты, имевшие целью доказать бытие божие, бессмертие души и ложность материализма...” (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 374.)
Но Фариа к таковым не относился. Его именем завершается донаучный период применения внушения. Это было время формирования методики и накопления фактических данных.
Первые попытки научного обоснования интересующих нас явлений относятся к деятельности хирурга из Манчестера Джеймса Брэда (1795—1860).
Поначалу хирург не принимал внушения всерьез. Будучи в Женеве, он решает изобличить Лафонтена (внука известного баснописца), нашумевшего своими магнетическими опытами. 13 ноября 1841 года Брэд присутствует на публичном выступлении магнетизера. Увиденное поразило его воображение. Ушел он с твердым решением подвергнуть методы Лафонтена проверке.
Брэд применял словесное усыпление с одновременной фиксацией взгляда пациента на каком-нибудь предмете. Это могла быть обыкновенная пробка, привязанная к его лбу, или блестящий предмет (ланцет, ложка), расположенный на некотором расстоянии от его глаз. Утомление зрения способствовало наступлению сна.
Брэд обнаружил, что фиксация взора без внешнего внушения также приводит ко сну. Это было открытием самовнушения и вместе с тем еще одним доказательством, что дело не в вымышленных магнетических флюидах, а в явлениях, происходящих в самом субъекте, что сторонние силы тут ни при чем. Главное — в концентрированном внимании, в поглощении разума одной идеей. Укреплялась мысль о решающей роли воображения в явлениях, называемых магнетическими. Слово “внушение” все еще не вошло в научный обиход.
Прямым словесным воздействием Брэд достигал такой глубокой потери чувствительности, что без боли стал проводить ряд хирургических операций. Надо ли говорить, какое это имело значение, если впервые в хирургии обезболивание хлороформом и эфиром было предложено только спустя три-четыре года.
Внушением же Брэд начал лечить различные нервные и телесные заболевания.
Во Франции исследования Брэда повторили видные неврологи Брока и Ласег. Результаты оказались аналогичными.
В 1843 году Брэд выпускает книгу “Неврология, или Трактат о нервном сне, рассматриваемом в его отношениях к животному магнетизму, со включением многочисленных успехов применения его к лечению болезней”.
Внушенный сон Брэд назвал гипнозом (от греч. — сон). Термин быстро привился, вытеснив столь популярное до этого момента слово “магнетизм”.
Но удивительное дело, сам по себе термин сыграл и отрицательную роль. Сложилось так, что гипнозом начали называть не только внушенный сон, но и другие внушения, которые ничего общего со сном не имеют. Гипноз слился с внушением вообще, хотя является только одним из множества его проявлений. Известно, что внушать можно и в бодрствовании, между тем внушение больше исследуется в рамках гипноза. Если до Брэда научная история внушения была связана с врачеванием, то со времен Брэда она связалась еще с гипнозом. Это тем более удивительно, что сам Брэд проявлял интерес к внушению в бодрствовании.
Пройдет почти 75 лет после предложения термина “гипноз”, и знаменитый Бернгейм скажет: “Сон не является необходимостью, чтобы создать феномены внушаемости. Можно было бы обнаружить эти феномены наяву, не проходя через необязательный посредник провоцированный сон, и тогда не появилось бы слово “гипнотизм”.
Аббат Фариа внушал в бодрствовании одним лишь повелительным словом. Заговоры знахарей, заклинания шаманов — это все прямые или опосредованные внушения в бодрствовании. Внушение, присутствующее в общении людей, тоже осуществляется в бодрствовании.
Во второй половине XIX столетия центром изучения внушения и гипноза становится Франция.
В небольшом университетском городке Нанси, близ Парижа, сельский врач Амвросий Август Льебо (1823— 1904) применял прямое словесное внушение для лечения больных. Он пользовался феноменом подражания. Прежде чем подвергнуть пациента усыплению, Льебо усыплял в его присутствии других лиц. Вводится в обиход само понятие “внушение”. В 1886 году Льебо выпускает книжку “Сон и подобные ему состояния, рассматриваемые прежде всего с точки зрения влияния разума на тело”. (Отметим в скобках, что тема эта — “Влияние разума на тело”, — за которую взялся сельский врач, необъятна. Она далеко еще не исчерпана и в наше время.)
Льебо разделяет взгляды Брэда о гипнозе как о разновидности сна. Но он добавил к этому, что гипноз — сон внушенный. Это значит, что физические факторы (фиксация взгляда, пассы и т. п.) оказывают гипнотическое действие лишь постольку, поскольку несут идею сна.
И все же Льебо не был до конца последователен. Наряду с внушением он допускал существование животного магнетизма — передачу токов от одного человека к другому прикосновением. Такими способностями Льебо наделял лишь избранных лиц, которые, по его мнению, отличаются развитой нервной системой — или высоким окислительным потенциалом крови.
До чего близки эти взгляды месмеровским! В 1783 году Месмер изложил их в книге “Очерк о зоомагнетизме”, а затем пошел дальше по ложному пути — начал врачевать “магнетической водой”.
Профессор из университета Нанси Ипполит Бернгенм (1840—1919), стремясь прояснить для Льебо истину предлагает еще в 1887 году сравнить эффект так называемой магнетической воды с водой обычной, преподносимой под видом магнетической. Результаты оказались идентичными. Значит, все дело во внушении. Льебо отрекся от веры в магнетический флюид. Но какова ирония судьбы! Уже после этого, в 1900 году, в 77-летнем возрасте Льебо избирается почетным председателем Общества восточных районов Франции по изучению психики— общества, объединившего флюидистов.
Наиболее последовательным среди нансийцев оказался Бернгейм, твердо убежденный в том, что все проявления гипноза сводятся к внушению. Бернгейм признается главой нансийской школы. Его усилиями “столько раз проклятая наука о внушении” (по выражению Льебо) получает права гражданства.
Одновременно в Париже в стенах Сальпетриерской психиатрической больницы формируется другая школа, названная сальпетриерской. Ее возглавил метр неврологии того времени, член Французской Академии наук Жан Мартен Шарко (1825—1893).
Школы пошли разными путями. Первоначальные расхождения чисто методического характера впоследствии переросли в гораздо более серьезные. Бернгейм проводил исследования с бесчисленным количеством здоровых людей, Шарко с двенадцатью больными истерией, которые одновременно находились на лечении в больнице. Бернгейм достигал гипнотического состояния прямым словесным внушением (подобно Пюисегуру и Фариа), Шарко — воздействием на органы чувств физическими факторами: огонь, удары литавр или тамтама, вибрации камертона, тепло, пассы и т. п.
Все это привело и к разному отношению к сущности гипноза, к применению его в лечебной практике. Бернгейм главную роль отводил внушению, гипнотическое действие физических факторов либо вовсе отрицалось им, либо они принимались им как вспомогательные. “Я внушаю образ сна, — писал Бернгейм, — и ввожу его в мозг. Пассы, фиксация глаз или пальцев оператора только облегчают сосредоточение внимания субъекта, и они не безусловно необходимы”. Девизом нансийцев стала фраза: “Гипноза нет, есть только внушение”.
Шарко, наоборот, на передний план выдвигал физические воздействия, внушению он отводил второстепенную роль. Для такого категорического вывода у него не было достаточных оснований. Находясь совместно в клинике, больные, естественно, общались между собою и влияли друг на друга. Этого, как мы знаем сегодня, вполне достаточно для взаимного внушения, особенно у больных истерией, отличающихся обостренной внушаемостью и склонностью к подражанию. Конечно, и сильные физические раздражители могли вызвать гипноз как защитную реакцию.
Бернгейм относил гипноз к явлениям нормальным, свойственным здоровому человеку. Шарко настаивал на том, что гипноз — это проявление искусственно вызванного истерического припадка. Он обращал внимание на легкость, с какой больные ввергают себя в гипнотическое состояние, на фоне которого развиваются судороги, параличи, потеря речи, зрения, слуха или другие истерические реакции. Поэтому, делал еще один поспешный вывод Шарко, люди, расположенные к гипнозу, страдают болезненными отклонениями нервной системы.
Из наблюдений Шарко, однако, вытекает другое важное обстоятельство: внушение не только приносится извне, но может исходить также из побуждений самого субъекта. Явление получило название “самовнушение”. Но прежде его описал Брэд.
Бернгейм пропагандировал использование гипноза для лечения больных. Шарко считал применение его в клинической практике вредным.
Многие годы обе школы вели горячую дискуссию. Льебо напрасно призывал их к примирению.
Взгляды нансийцев были более прогрессивными. Они привлекли к себе много сторонников как во Франции, так и за ее пределами. Среди них можно назвать таких известных физиологов, как заведующий кафедрой физиологии Нансийского университета А. Бонн, выдающийся немецкий физиолог Рудольф Гейденгейн.
В 1868 году Бонн выпустил книжку “Гипнотизм. Исследования физиологические и психологические”. Автор призывает к расширению исследований необычайно запутанного вопроса. “Вопрос о гипнотизме, — писал он,—• тем более заслуживает глубокого и добросовестного изучения, что в этих странных и, по-видимому, необъяснимых явлениях лежит зародыш целой глубокой революции в области физиологии и нейрологии мозга... Нужно, чтобы вопрос о гипнотизме вышел из области чудесного и вошел в область научную; нужно, чтобы магнетизеры и беснующиеся уступили место врачам и физиологам; этот вопрос должен изучаться в клиниках и лабораториях со всеми вспомогательными средствами, которыми мы теперь обладаем, со всеми тонкими приемами экспериментального метода”.
Гейденгейн связывал гипноз с утомлением клеток коры головного мозга. Гипноз представлялся ему как “сон разума”, во время которого подавляется сознание. Надо полагать, что эти представления сказались на взглядах гениального русского физиолога академика И. П. Павлова, проходившего в конце 70-х — в начале 80-х годов стажировку в лаборатории Гейденгейна. Не случайно вышедшая в 1880 году книга Гейденгейна о гипнозе уже через год появилась на русском языке под редакцией И. П. Павлова.
Известно, что И. П. Павлов относился к Гейденгейну с большим уважением. В своей речи в 1897 году, посвященной памяти немецкого классика физиологии, И.П.Павлов отметил, что Гейденгейн первый указал на область гипноза как на область “глубокого реального смысла и высокого научного значения”.
И все-таки традиция рассматривать внушение в рамках гипноза тяготела над исследователями. Большинство нансийцев не могли от них отойти, хотя в 1883 году Бернгейм и сообщил о больших возможностях внушения в бодрствовании, то есть внушения без гипноза.
Интерес к гипнозу во Франции был так велик, что в 1882 году гипнотизм восторженно признается многократно отвергавшей его Французской Академией наук. С 1886 года начинает выходить журнал “Гипнотизм экспериментальный и терапевтический”, а в 1889 году в Париже созывается I Международный конгресс по экспериментальному и терапевтическому гипнотизму. Среди его участников был молодой, но уже известный русский профессор, руководитель кафедры нервных и психических болезней Казанского университета Владимир Михайлович Бехтерев (1857—1927).
Страстная дискуссия на конгрессе проходила между нансийской и сальпетриерской школами. Нансийцы вышли победителями. Мы же, спустя столетие, скажем, что обсуждалась только одна грань многосторонней проблемы: внушение принималось во внимание лишь в рамках гипноза, а его необыкновенно широкое участие в поведении человека не рассматривалось.
Тем не менее и школа Шарко, и школа Бернгейма сыграли выдающуюся роль в науке. Их усилиями под внушение и гипноз начали подводить научно обоснованную психологическую и физиологическую базу.
После дискуссии Шарко стал менее категоричен в своем мнении относительно лечебного применения гипноза. Его письмо к Гуттману, датированное 10 июня 1889 года, заканчивается такими словами: “Мой взгляд заключается в следующем: по отношению к терапевтическому применению гипнотического внушения дело стоит так же, как по отношению к другим терапевтическим методам. Оно имеет свои показания и противопоказания, и, если от него не требуют больше, чем оно может дать... оно может быть полезно; если требуют большего, то не только для дела, но и для тех, кто без критики приступает к делу, в результате является вред и путаница”.
В конце XIX — начале XX столетий во Франции формируется еще одна школа, названная неонансийской. Ее адептом стал добродушный аптекарь Эмиль Куэ (1857— 1926). Решающее значение во внушении он придавал воображению. (Вспомним об ударе, нанесенном Месмеру авторитетной комиссией, которая объясняла его врачебное искусство воображением. Как резко изменился интеллектуальный климат! Для этого потребовалось почти полтора столетия.)
Внушение действует через самовнушение, говорили неонансийцы. Нет внушения, утверждали они, есть только самовнушение.
Лечебный эффект многих лекарственных препаратов Куз также объяснял действием воображения.
В начале 900-х годов в Нанси открылась клиника, в которой больные обучались приемам целебного самовнушения. Куэ называл своих больных учениками. Прежде всего “ученики” должны были поверить в возможность самовнушения. Для этого предлагалось внушать себе: “Я падаю вперед” или “Я падаю назад”; скрестив пальцы рук, внушать себе, что невозможно их разъединить, и т. д. Все применяемые жесты призваны были убедить “ученика”, что он овладел приемами самовоздействия.
Убедившись в этом, “ученик” при закрытых глазах шепотом внушал себе избавление от беспокоящих явлений. Это внушение он повторял по нескольку раз в день— перед сном и тотчас после пробуждения, а также в других ситуациях.
Куэ прослыл глашатаем лечения самовнушением; выступал с лекциями не только у себя на родине, но и в Англии. Свой метод Куэ описал в книге “Овладение собой путем сознательного самовнушения”. Издавалась она почти во всех европейских странах и в Америке. Самовнушение приобрело большую популярность, создавались институты, которым присваивалось имя Куэ.
Однако наряду с этим Куэ сталкивался и с другим отношением. Во Франции в высоких врачебных кругах самовнушение воспринималось как чудачество; о Куэ сочинялись анекдоты, его принимали с насмешкой. Можно себе представить, чего это стоило самозабвенному энтузиасту.
Научное обоснование самовнушению пытался дать психолог Ш. Бодуэн, признанный теоретик неонансийской школы. В 1919 году он защитил диссертацию на тему “Внушение и самовнушение”. Самовнушение объяснялось действием самоприказа на неосознаваемые уровни деятельности головного мозга, непосредственно связанные с управлением телесными функциями. Согласно этому объяснению, в условиях психической релаксации (“психического расслабления”) доступ к “подсознательному” облегчается.
Вскоре, однако, интерес к самовнушению стал ослабевать. С новой силой он возродился лишь спустя десятилетия. Именно от Куэ берет начало аутогенная тренировка, технику которой в 1932 году предложил немецкий психиатр Шульд.
С большим интересом отнесся к Куэ и его методу В. М. Бехтерев. В статье “Самовнушение и куэизм как исцеляющий фактор” он писал: “Нет надобности говорить, что популярности своей Куэ обязан и своей обаятельной личности, и своему бескорыстию, и всей той атмосфере, которая постепенно создавалась вокруг его имени, благодаря успешным результатам его лечения, состоящего столько же в самовнушении, сколько в массовом внушении во время самой его беседы, и во время его демонстраций, и во время последнего общего терапевтического внушения... Успех Куэ есть успех убежденного проповедника, и надо быть Куэ, чтобы достигать подобных же результатов”.
Так пишет ученый, который, по сути, на четверть столетия опередил Куэ в лечении самовнушением.
В России изучение внушения и гипноза имеет свою историю. Большое влияние на развитие этой области науки оказала русская передовая общественная мысль 40—60-х годов XIX столетия. Это были годы бурного развития естествознания. Властителями дум прогрессивной интеллигенции и молодежи была замечательная плеяда революционеров-демократов, писателей и философов — А. И. Герцен, В. Г. Белинский, Н. А. Добролюбов, Н. Г. Чернышевский, М. И. Писарев и др. Они рассматривали естествознание как область знаний, которая неизбежно приведет широкие массы к революционному мировоззрению и облегчит переустройство старого мира.
А. И. Герцен писал в 1845 году в “Московских ведомостях”: “Нам кажется невозможным без естествознания воспитать действительно мощное умственное развитие...”
Материалистические идеи русских революционеров-демократов способствовали развитию многих естественных наук, в частности — учения о головном мозге. “Отец русской физиологии” Иван Михайлович Сеченов (1829— 1905) в знаменитой работе “Рефлексы головного мозга”, вышедшей в 1863 году, решительно объявил, что материальной основой психики являются рефлексы. Это была дерзкая мысль, если учесть, что рефлекторный механизм в те годы признавался только для деятельности низших отделов нервной системы — спинного мозга и ствола головного мозга.
Большую роль в формировании научных представлений о материальной основе психической деятельности человека сыграло также открытое И. М. Сеченовым торможение в центральной нервной системе. До этого известны были только раздражительные процессы.
Работы И. М. Сеченова явились крупнейшим вкладом русской физиологии в мировую науку. Позже И. П. Павлов их охарактеризует как “гениальный взмах сеченовской мысли”.
И. М. Сеченов не занимался внушением. Однако его взгляды способствовали становлению научных представлений о природе этого феномена.
Три года спустя после выхода в свет книги Брэда аналогичную точку зрения на природу и лечебное применение внушения высказал русский врач С. П. Вейнтрауб в книге “Взгляд на животный магнетизм в отношении к лечению болезней” (1846). Автор видел немало общего между магнетическим и естественным сном.
В период дискуссии между сторонниками сальпетриерской и нансийской школ в России внушение и гипноз особенно увлеченно изучали профессор Харьковского университета Владимир Яковлевич Данилевский (1852—• 1939) и ученик прославленного психиатра профессора С. С, Корсакова, ординатор психиатрической клиники А. А. Токарский (1859—1901). Физиологическую основу внушения и гипноза они усматривали в рефлекторных механизмах; они подчеркивали, что структура психорефлексов намного сложнее, чем рефлекторных реакций низших уровней нервной системы.
В работе “Гипнотизм и внушение”, опубликованной в 1888 году, А. А. Токарский писал: “Я не хочу этим приравнять явления внушения к простым рефлекторным актам низших мозговых центров. Принимая ясно выраженный характер рефлексов, явления эти остаются тем не менее психическими, так как в цепи развивающихся явлений находится также идея. Это условие резко отличает простой рефлекс от акта внушенного, хотя последний по неизбежности своего развития и не отличается от первого”.
В гипнозе, утверждал А. А. Токарский, происходит расстройство ассоциации. Это лишает индивидуума возможности правильного, адекватного восприятия действительности. Восприятие становится ложным, галлюцинаторным. В гипнозе кора головного мозга перестает сдерживать низшие (подкорковые) мозговые образования. Возбудимость последних повышается, что ведет к обострению зрения, слуха или других органов чувств.
В 1889 году на Пироговском съезде русских врачей в неврологической секции внушение и гипноз явились предметом оживленной дискуссии, вызванной сообщением А. А. Токарского.
Знаменательно, что съезд созван в том же году, в котором в Париже проходил I Международный конгресс по экспериментальному и терапевтическому гипнозу.
А. А. Токарский пропагандировал применение внушения и гипноза для лечения больных. В докладе “Терапевтическое применение гипнотизма”, сделанном в 1891 году на IV съезде русских врачей, он говорил: “Смешно было бы думать, что гипнотизм вырос где-то сбоку за дверьми храма науки, что это подкидыш, воспитанный невеждами. Можно только сказать, что невежды его достаточно понянчили и захватали своими руками”.
В начале 80-х годов прошлого столетия он первый начал читать курс гипнологии в Московском университете.
Еще дальше в раскрытии физиологической природы гипноза продвинулся В. Я. Данилевский. Гипноз связывается им не только с рефлекторными механизмами, но и с эмоциональным состоянием. Он полагал, что гипноз — это “эмоциональное чисто рефлекторное торможение мышления и воли”; гипнотизация человека, утверждал он, сводится к принуждению, сосредоточению внимания и угнетению воли.
Вместе с тем В. Я. Данилевский понимал, что наука его времени имеет “слишком мало фактических данных для того, чтобы можно было говорить уверенно о физиологии гипноза. Требуется еще много экспериментальных исследований в этой области как над человеком, так и над животными”.
Свои взгляды В. Я- Данилевский изложил в двух книгах: “Единство гипнотизма у человека и животных”, вышедшей в 1891 году, и “Гипнотизм”, изданной в 1924 году.
А. А. Токарский и В. Я- Данилевский пошли дальше своих зарубежных коллег в научных выводах о внушении и гипнозе.
В первые годы XX столетия в Москве было создано научное общество гипнологов. Возглавил его замечательный русский ученый академик Владимир Михайлович Бехтерев.
Этот человек сочетал в себе высокую эрудицию психолога, психиатра, психоневролога, невропатолога, нейроморфолога и физиолога. Он был не только блестящим клиницистом, но и искусным экспериментатором. В автобиографии он писал: “Полагаю, что не было сколько-нибудь известной и популярной книги по естествознанию в каталоге библиотеки, которая не побывала бы в моих руках, не была бы более или менее основательно проштудирована с соответствующими выписками. Нечего говорить, что такие книги того времени, как книги Писарева, Добролюбова, Португалова, Дрепера, Шелгунова и других прочитывались с увлечением по много раз. Нашумевшая в то время теория Дарвина была, между прочим, предметом самого внимательного изучения с моей стороны”.
В. М. Бехтерев по праву считается основоположником отечественной психотерапии. Быть может, его исключительный интерес к внушению и гипнозу возник не без влияния Шарко, с которым Бехтерева свела судьба в стенах Сальпетриерской больницы. Французский метр демонстрировал молодому В. М. Бехтереву на больных истерией удивительные явления гипнотизма. Семя падало в плодородную почву. В. М. Бехтерев на всю жизнь сохранил привязанность к внушению и гипнозу, хотя не стал сторонником Шарко. Ему ближе была нансийская школа Бернгейма.
В. М. Бехтерев приложил много усилий для широкого применения внушения и гипноза в медицине. В Ленинграде в Институте психоневрологии, который он возглавлял, была создана кафедра гипнологии и психотерапии. Их изучение входило в программу всех четырех секций института: психологической, педагогической, криминологической и психиатрической.
|
