|
Я встретился с родителями и мы весьма приятно побеседовали. Я поздравил их с тем, что они так тщательно заботятся о благополучии дочери. Они заботятся о будущем, о том, как она влюбится, обручится, выйдет замуж, забеременеет, родит ребенка. При этом я подчеркивал, с какой готовностью они принимают на себя все последствия этих событий, что в среднем совершенно не характерно для родителей взрослых детей. Большинство родителей, когда их дочь повзрослеет, чувствуют, что дело сделано, но они с нетерпением ждут, когда можно будет продолжить свои труды. Если дочь будет жить тут же рядом с ними в пристройке, они сейчас могут ждать с нетерпением того момента, когда можно будет помогать ей заботиться о ребенке. В любое время они могут оставаться с ребенком, в то время как другие родители взрослых детей не очень-то любят это делать. Ребенок будет плакать по ночам, но, конечно же, они предусмотрели звукоизоляцию в стенах? Оказалось, что нет, не предусмотрели. И я смог поздравить их с тем, что они готовы еще раз пережить все те ситуации, которые связаны с присутствием в доме малыша. Они пережили это, когда их дочь была еще маленькой, а теперь готовы пережить еще раз. Затем мы начали беседовать о том, как их будущий внук будет учиться ходить, и конечно, если он будет жить здесь, в пристройке, он будет все время бродить по всему дому. Мы вспомнили, что это значит, иметь в доме ребенка, начинающего ходить. Его можно неожиданно обнаружить повсюду и все бьющиеся вещи надо поднимать куда-то наверх, и вообще все в доме надо переустраивать. Другие бабушки и дедушки обычно не хотят жертвовать в такой мере своим образом жизни. Если это сделано адекватно, то они должны будут в соответствии с собственной перспективой превращения в бабушек и дедушек, разрешить проблемы внука.
Если вам удастся заставить их подумать о том, что они станут бабушками и дедушками, муж может задать себе вопрос: "Что за бабушка выйдет из нее?" Жена начинает задавать себе тот же самый вопрос относительно мужа. Прибавление семейства у них еще впереди, и вы можете заставить их принять идею о том, что они должны измениться и посмотреть друг на друга критически. Чтобы начать соперничать и конфликтовать на уровне бабушки и дедушки, они должны заставить сыночка жениться и завести ребенка. Тогда мать может заставить своего мужа увидеть свои недостатки как дедушки, в то время, как он получит возможность упрекать ее в том, что она недостаточно хорошая бабушка. В предвкушении этой борьбы они могут провести несколько лет, в то время как их дети оторвутся от семьи и начнут самостоятельную жизнь.
Поскольку Эриксон не считал, что люди могут изменить свое поведение, если сказать им, что они ведут себя не должным образом, он обычно не давал родителям советов, указывая, как им следует себя вести, а организовывал ситуации так, что они начинали вести себя по-другому. Иногда он добивался этого, подменяя предмет спора. Гипнотизируя клиента, он говорил: "Вы хотите войти в транс сейчас или позже?", представляя таким образом в качестве предмета спора момент вхождения клиента в транс, а не сам факт его вхождения. То же самое происходит и с родителями. Раньше они спорили о том, хорошие ли они родители, а теперь они будут спорить о том, хорошие ли они бабушка и дедушка. В следующем примере Эриксон работал с матерью, решая с ней проблему, как стать хорошей бабушкой.
В этой семье было трое сыновей в возрасте 24, 19 и 17 лет. Нужно было решить проблему отъезда из дома старшего и среднего сыновей, а также и младшего сына, который, продолжая ходить в школу, должен был жить со страшим братом. Муж и жена в этой семье соперничали между собой очень деструктивно. Всю ситуацию определяла жена. Ее муж был художником, который считал, что за него все решает жена вплоть до вопроса о том, в какой области искусства ему работать.
Когда мне удалось организовать отъезд сыновей из дома, отец начал беспокоиться о жене. Я сосредоточил свое внимание на ней, отметив, что сейчас она переживает один из наиболее важных периодов своей жизни: она превращается из хорошей жены и матери, какой она была в прошлом, в хорошую бабушку, каковой она станет в будущем. Я подчеркнул, что сейчас она занимает позицию ожидания момента, когда она станет бабушкой. Что сейчас она не жена или мать, а человек, готовящий себя к тому дню, когда ее сыновья женятся и заведут детей. И она начала вырабатывать в себе эту выжидающую позицию: пытаясь сделать это как можно лучше, поскольку она была женщиной, любящей делать все только хорошо. Несмотря на туманное определение, эта позиция была весьма реальной. Она стала гораздо меньше опекать своих сыновей, поскольку позиция матери осталась у нее в прошлом, и меньше соперничать с мужем, поскольку ей надо было сохранять себя для выполнения в будущем роли бабушки.
Если связь матери с ребенком слишком тесна и интенсивна, и поэтому мать не может его освободить, Эриксон отнюдь не считает, что ситуацию можно изменить с помощью рационального объяснения. Разрешая эту проблему, Эриксон пользуется различными способами, но если он взаимодействует непосредственно с матерью, а не со всей семьей, то стиль его вмешательства при этом весьма характерен. Однажды он работал с матерью, которая не хотела отпускать от себя дочь, но не осознавала этого. Мать считала дочь обременительным грузом, но вместе с тем постоянно привязывала ее к себе. Когда девушка сделала реальный шаг к независимости, поступив в колледж в возрасте восемнадцати лет, мать тоже решила поступить в колледж, чтобы учиться вместе с ней, и дочь приветствовала это. Затем у дочери случился шизофренический эпизод и ее положили в больницу. По истечении многих лет, в течение которых девушка находилась то дома, то в больнице, мать обнаружила, что не может жить не с дочерью, ни без нее, но не осознавала себя неспособной отделить себя от дочери, несмотря на то, что множество психиатров говорили ей об этом. Комментируя этот вопрос, Эриксон сказал, что он никогда бы не стал заставлять мать осознать, что ей трудно отпустить от себя дочь. Он предлагал другие варианты.
Одна из процедур, которые я использую для того, чтобы расшатать установки собственнически настроенной матери, заключается в сосредоточении внимания матери на процессе роста и развития дочери. Я говорю матери: "Вы хотите, чтобы ваша дочь выросла зрелым и независимым существом. Вы совершенно правы в том, что этого хотите. Но сейчас вы мне должны помочь понять, где и как нарушилось развитие дочери, а в результате чего она сейчас не хочет покинуть вас и стать самостоятельной. Скажите, пожалуйста, когда ваша дочь начала превращаться из маленькой девочки в подростка, на какой признак своего физического развития она прежде всего обратила ваше внимание? Изменилась ли ее осанка с развитием грудей? Обратила ли она ваше внимание на свой таз? Могла ли она, принимая ванну, попросить вас принести полотенце, чтобы вы могли увидеть, что у нее начали расти волосы на лобке? Как она относилась к губной помаде? Хотела ли она узнать у вас, как лучше подчеркнуть контур своих губ?
Таким образом я поочередно концентрирую внимание матери на всех признаках пубертатного развития дочери, все время подчеркивая, что дочь отличается от. нее. Таким образом у матери появляется ощущение, что она не принадлежит к поколению дочери и не является ее соученицей. Сосредоточиваясь на развитии дочери, мать начинает осознавать себя как взрослую, зрелую женщину. И у нее появляется мысль о том, что растущие у ее дочери груди и волосы на лобке могут иметь значение для другого мужчины, а отнюдь не для ее отца.
Когда дочь становится подростком, собственнически настроенная мать испытывает переживание. Я не стал бы помогать матери осознать, что ей трудно отпустить от себя дочь, когда она становится старше. Я зафиксировал бы внимание матери на том, что сначала дочь становится привлекательной для пятнадцатилетнего мальчика, затем для шестнадцатилетнего и т. д. и наконец для восемнадцатилетнего парня. Таким образом дочь определяется как существо, в сущности не привлекательное для зрелых мужчин, которых привлекает как раз мать. Дочь привлекательная для молодых мальчиков. Таким образом подчеркивается превосходство матери в зрелости, и таким образом мать начинает дифференцировать себя от дочери. Ей приходится признать, что если дочь, вполне возможно, является рыбой, то она сама является птицей. А если ты птица, то зачем тебе нужна рыба?
Если я имею дело с настроенной собственнически матерью, имеющей сына, то иногда я помогаю сыну покинуть семью. Когда мать обнаруживает, что это произошло, то я мешаю предпринять ей что-либо по этому поводу. Она действительно хочет вернуть своего сына обратно. Я фрустрирую ее, продолжая встречаться с ней, но прямо и абсолютно отказываясь обсуждать жизненную ситуацию сына. И она никак не может вернуть сыночка домой, пока сначала не обсудит это со мной и не заставит меня признать мою ошибку.
В действительности сын начинает отделяться от матери где-то в тринадцать четырнадцать лет. До того момента он был деточкой, недифференцированным человеческим существом, но становясь подростком, он становился мужчиной, предназначенным для какой-либо другой женщины.
Следующий пример иллюстрирует еще один способ, с помощью которого Эриксон способствовал тому, чтобы мать освободила своего ребенка.
Иногда можно обнаружить, что ребенок достиг возраста, в котором он мог бы покинуть дом, но он не может этого сделать. Он не может покинуть своих родителей, но не может также оставаться вместе с ними. Когда он делает движение по отношению к ним, они отталкивают его, а когда он делает движение, чтобы уйти, они притягивают его к себе. В таких случаях я дезориентирую родителей таким образом, что когда он пытается уйти, они подталкивают его.
Работая с одной семьей, я пытался сделать так, чтобы сын покинул родительский дом и жил со своим старшим братом. С настроенной собственнически матерью я говорил особым образом. Когда она говорила: "Но вы не понимаете", я тут же замечал, что пока ее сын живет с ней, у нее будет возможность понимать его. Я проделывал это снова и снова: когда она говорила, что я ее не понимаю, я каким-либо образом упоминал ее сына, живущего вместе с ней. Когда же она утверждала, что я понимаю ее в каком-либо отношении, я говорил: "Это мысль — чтобы ваш сын жил со своим старшим братом. Мне это никогда не приходило в голову". Таким образом, когда я понимал ее, то тут же упоминал сына, покидающего дом. В конце концов мать сама стала настаивать на том, чтобы сын переехал жить к своему старшему брату. Она была очень рада, что додумалась до всего этого.
Взрослого ребенка удерживает в семье не только привязанность матери и отца, но и функция, которую он выполняет в их супружеских отношениях. Поэтому когда ребенок начинает самостоятельную жизнь, отношения родителей должны измениться. Родители обычно считают, что проблема ребенка не имеет никакого отношения ни к ним, ни к их отношениям. "Мы были бы так счастливы, если бы Сэм не болел". Часто встречается и случай, когда ребенок предстает единственным яблоком раздора в семье, так же, как и единственным источником их фрустрации. Выступая в этом плане единым фронтом, родители оправдывают болезнью ребенка все свои трудности и неудачи. Эриксон часто перемещал предмет спора в область супружеских отношений. При этом он мог разрушать псевдосплоченность родителей.
Когда к вам приходит супружеская пара с очевидно проблемными отношениями между собой, но предъявляют они исключительно проблему ребенка, вам приходится иметь дело с объединенными против вас силами мужа и жены. Вам следует разъединить их и сделать так, чтобы они этого не заметили. Я, например, говорю жене, в то время как муж самодовольно улыбается: "Знаете, когда вы мне все это объясняете, упрощайте, пожалуйста, все до предела. Ведь будучи мужчиной, я не могу до конца понять все нюансы, о которых вы тут говорите". Как реагирует на это женщина? Она сражу же оказывается по другую сторону баррикады. Она отделила себя от мужа и от меня. Ощущая себя женщиной и противопоставив себя нам, бедным, несчастным мужчинам. Мужу приходится признать, что я умный мужчина, и при этом понимаю мужчин и нахожусь на их стороне. Он тоже делает шаг в сторону от жены и присоединяется ко мне. Таким образом мне удалось расколоть этот единый фронт.
Завоевав признание жены, я в определенный момент переопределяю себя и теперь я больше не являюсь бедным глупым мужчиной. Я превращаюсь в заинтересованное третье лицо, не вовлеченное в их борьбу. Таким образом, оказывается, что я нахожусь по обе стороны баррикады. Я на его стороне, но также и на ее стороне. Будучи объективным, но заинтересованным третьим лицом, я действительно способен понять позицию женщины. Это дает возможность женщине понимать меня и так и этак. Если она захочет воспринять меня, как глупого мужчину, она должна будет компенсировать это, наделяя меня интеллектом. Ведь она не собирается тратить свое время на общение с совершенно глупым мужчиной. Она пришла ко мне, потому что я умный и объективный человек. Моя глупость дает ей возможность отвергнуть то, что я ей говорю, но в результате она оказывается обязанной принять это.
Когда ситуация в семье ухудшается до предела, один из членов семьи часто оказывается в психиатрической больнице. Иногда это является временной мерой. Но часто краткая госпитализация сменяется более длинной, госпитализации повторяются, пока человек не становится постоянным обитателем психиатрической больницы, сделав карьеру хронически психически больного. Подобно большинству психиатров, Эриксон получал свою профессиональную подготовку в психиатрической клинике. Но, в отличие от большинства психиатров, он изобрел эффективные способы лечения хронически больных. Работая в государственной больнице, а также будучи заведующим лабораторией психиатрических исследований и подготовки персонала в больнице штата Уэйн, Эриксон ввел в практику множество способов лечения "психически больных". Иногда он ставил цель повысить продуктивность пациента внутри больницы, в других же случаях он старался вернуть пациента в жизнь.
Очень часто в психиатрических больницах между персоналом и пациентами идет борьба за власть, которая может закончиться либо унижением пациента, либо его саморазрушением как личности. Эриксон обычно вовлекался в эту борьбу, но использовал ее таким образом, что пациент был вынужден становиться более продуктивным. Сам Эриксон говорил об этом так: "Вы всегда берете на себя ответственность за некоторое совместное предприятие, соглашаясь с тем, чего хочет ваш партнер". Прежде чем изложить следующий случай, где Эриксон боролся за жизнь пациента и выиграл эту борьбу, целесообразно будет привести одно из его замечаний о вредном последствии благотворительности. Однажды Эриксон сказал:
Психиатры и вообще врачи часто считают себя вполне компетентными, решая вопрос о том, что лучше, для пациента. Я вспоминаю одного миллионера из Лос-Анджелеса, который как-то сказал мне: "Я долго ждал встречи с вами, чтобы пригласить вас на ужин. Вы сможете выбрать любую еду, какую только пожелаете. В вашем распоряжении будет все, что только доступно в этом поднебесном мире". Когда мы пришли в ресторан и нам подали меню, я увидел, что у них в том числе в меню значилась солонина с капустой. Это блюдо стоило мне всего один доллар шестьдесят пять центов, и я заказал его. Миллионер был шокирован и сказал:
"Вы не хотите этого". Он сказал официанту, чтобы тот аннулировал заказ и принес два двенадцатидолларовых бифштекса. Когда он принес их, я сказал: "Это для джентльмена, он заказал эти бифштексы. А сейчас принесите мне, пожалуйста, мою солонину и капусту". Этот парень откинулся в кресле и сказал: "Еще никто в жизни не ставил меня на место таким образом". Я ответил: "Но вы ведь сказали мне, что я могу заказать то, что я действительно люблю, а я люблю солонину с капустой. Я предполагаю, что я буду есть ее с большим удовольствием, чем вы свои два бифштекса".
Таким образом Эриксон всегда заботился о том, чтобы человек выбирал в своей жизни собственный путь и свою любимую еду. Это может быть продемонстрировано на следующем примере, в котором описаны также возможные способы взаимодействия с человеком, который решил разрушить себя с помощью отказа от еды.
Молодой человек, назовем его Герберт, находился в остром депрессивном состоянии, по поводу чего и был госпитализирован. Когда он был здоровым он весил примерно 90 кг, но отказавшись есть он похудел и весил теперь всего лишь 35 кг. В больнице он находился уже шесть месяцев. Он проводил все свое время молча, стоя в углу комнаты. Но говорить он мог и иногда высказывался в негативистическом, сардоническом духе, о чем бы ни шла речь.
Поскольку он отказался от еды, его кормили через трубочку. Его отношение к этому кормлению было сардоническим. Он настаивал на том, что у него нет внутренностей, нет желудка, и поэтому, когда его кормили через трубочку, непонятно было, куда попадает пища, поскольку внутренностей у него не было. Он видел в этом какой-то фокус, считая, что исчезновение еды — дело "ловкости рук". После кормления еды не обнаруживалось в комнате, но ее не было и внутри него, так как у него не было желудка.
В течение недели я каждый день кормил Герберта через трубочку, говоря каждый раз, что я собираюсь позволить ему доказать мне, что у него есть желудок. Кроме того, он докажет самому себе, что пища попадает внутрь, и доказательство придет изнутри. Каждый раз при кормлении я повторял ему это. Я говорил, что он докажет себе, что у него есть желудок, а затем представит это доказательство мне. Это доказательство будет всецело исходить от него. Герберт отвечал мне саркастическими замечаниями. Должно быть, со мной было не все в порядке, раз я говорил такие вещи.
В конце недели я приготовил специальную смесь и поместил ее в устройство для кормления пациента через трубочку. Эта смесь состояла из взбитого с молоком и сахаром желтка с горячим вином, рыбьего жира, питьевой соды и уксуса. Обычно при кормлении через трубочку стараются, чтобы в желудок не попадал воздух. Но я поступил наоборот, накачивая ему в желудок все больше и больше воздуха.
Я вытащил трубочку и раздался звук "Бульк!" И можно было ощутить запах. Его ощущал я и санитар, находившийся в комнате. Таким образом Герберт доказал, что пища находится у него в желудке и доказал это в первую очередь себе. После этого он никогда больше не поднимал вопрос о том, есть ли у него желудок. Тем не менее, есть самостоятельно он все еще отказывался, так как считал, что ему нечем глотать.
Он начал набирать вес и сосредоточил свои усилия на глотании. В течение недели в процессе кормления через трубочку я говорил ему, что в следующий понедельник он Проглотит некоторое количество жидкости. В понедельник в столовой он сможет найти на столе стакан воды и стакан молока. Пациенты встанут в очередь за питьем, и он будет первым в этой очереди. И как только дверь в столовую откроется, он сможет выпить один или оба стакана жидкости. Он ответил на это, что со здравым рассудком у меня не все в порядке. Однако я уже один раз обеспечил ему доказательство изнутри и обещал сделать это еще раз.
В воскресенье вечером я накормил его тяжелой и жирной пищей, в которую положил огромное количество поваренной соли. На ночь я запер его в комнате. В пять часов утра, промучившись от жажды всю ночь, он пытался прорваться л умывальник, чтобы попить воды, но я проследил за тем, чтобы все помещения, где можно достать воду, были заперты. Тогда он вспомнил о двух стаканах жидкости в столовой и оказался первым в очереди в столовую. Он первым из всех ^пациентов вошел в столовую и выпил стакан воды. Затем он сказал мне: "Вы ведь считаете себя очень умным, не так ли?"
Я ответил ему: "У вас есть желудок, вы можете глотать, и поэтому я думаю, что вы сможете есть за столом". Он запротестовал: "Но я не могу есть твердую пищу". Я отцветил: "Но суп-то вы можете есть. Все твердые частицы, которые есть в супе, пройдут внутрь вместе с бульоном".
Я посадил Герберта за стол и не позволял ему встать до тех пор, пока он не съел весь суп. Ему не нравилось сидеть за столом, и поэтому он должен был есть. Чтобы побудить его есть быстрее, я придумал кое-что еще. Рядом с ним я посадил пациента, который обычно не ел из своей тарелки, но предпочитал есть руками из тарелки соседей справа и слева от себя. Он залезал в тарелку Герберта своими грязными пальцами, вытаскивая оттуда что-нибудь, и съедал это. Чтобы избежать этого, Герберт должен был есть быстрее. Чем быстрее он глотал, тем менее грязным был суп, а я просто следил за тем, чтобы с каждым днем количество твердых кусочков в супе увеличивалось.
Затем я послал Герберта работать на ферму, прикрепленную к больнице. Он должен был пилить толстые бревна. Дерево было очень твердым. Я посочувствовал ему в связи с тем, что пила была чертовски тупая. Ему в партнеры дали больного, который просто ездил на пиле, и Герберт, таким образом, фактически в одиночку сделал всю работу. Погода была холодная. Если вы попробуете в холодную погоду попилить толстые бревна тупой пилой, с ленивым партнером, то в конце концов ужасно проголодаетесь. Я предупредил Герберта, что его ждет специальное угощение. Он спросил, что за дьявольские муки вы приготовили мне на этот раз? Я ответил ему, что на этот раз его не ждут муки, просто повариха празднует свой день рождения, а он сможет посидеть с ней.
Я заставил повариху приготовить все ее любимые блюда в больших количествах. Эта повариха весила около 120 килограммов и обожала поесть. Я попросил ее накрыть маленький столик на двоих и заставил Герберта сесть и наблюдать, как она ест. Проголодавшийся после работы на свежем воздухе, он посмотрел на всю эту твердую еду и сказал: "Но это дьявольская мука". Повариха беззаботно ела, явно наслаждаясь едой. Наконец Герберт сказал: "Вы не возражаете, если я положу себе немного еды?" Она ответила: "Пожалуйста, ешьте сколько угодно". И Герберт поел этой твердой еды. Мясо под соусом, картошка. Она была прекрасной поварихой. Так закончились проблемы Герберта с едой. Организуя эту ситуацию, я опирался на простую идею — если вы посмотрите на кого-то, кто ест с аппетитом, то вы можете подумать: "Однако, это кажется вкусным. Мне, наверное, тоже стоит попробовать немного".
Поскольку Герберт считал, что он не способен двигаться, я мог привести его в какое-то место и он оставался там. Я специально оставлял этот симптом напоследок. Этот симптом я использовал для того, чтобы заставить Герберта наблюдать за игрой в карты.
Герберт, до того, как он попал в больницу, был заядлым игроком. Он играл не. только из-за денег, но и из-за чистой страсти к картам. Он знал все карточные игры и считал себя экспертом в этой области. Поскольку Герберт считал, что он не может сам передвигаться, я поставил его в угол, а перед ним поместил карточный столик. За столик я посадил четырех сниженных пациентов, которые к тому же страдали парезом. Они даже в точности не знали, как называется каждая карта. Один из них играл в покер, другой — в бридж, третий — в бозик. Они клали одну карту на другую без всякого смысла. Я сказал Герберту: "Знаешь, ты действительно нуждаешься в отдыхе. Жалко, что ты должен стоять, а иначе ты мог бы повернуться и уйти, или поиграть в карты". Он ответил: "Вы всегда изобретаете самые дьявольские пытки". Я ставил его сзади каждого игрока, по очереди, чтобы он мог изучить всю игру, и при этом говорил:
"Знаешь, на игру в карты существуют разные точки зрения".
Герберту удалось вытерпеть несколько вечеров, но затем он капитулировал: "Если вы подберете трех хороших игроков, которые бы действительно разбирались в этом деле, я буду играть в карты". Для него, как для квалифицированного игрока в карты, это было оскорблением — он был вынужден наблюдать, как люди играют в карты глупейшим образом.
У нас с Гербертом было много подобных столкновений и каждый раз он проигрывал, а из этих проигрышей вырастало осознание того факта, что я определенно знал, о чем говорил. Он проиграл мне достаточное количество очков, чтобы покинуть больницу, и согласно своему собственному желанию.
Когда Эриксон в конце сороковых годов оставил работу в больнице и открыл частную практику, он продолжал брать на лечение психотиков, взаимодействуя с ними подобным образом. Впоследствии он в большей степени начал вовлекать в лечение семью пациента, но в основном его подход к психотикам характеризовался прежде всего принятием странного поведения, но принятием особым, вследствие которого психотическое поведение изменялось. В приведенном ниже диалоге Эриксона спрашивали о его подходе к психотикам.
Интервьюер: Давайте вернемся к юношеской шизофрении. Предположим, вам кто-то звонит и говорит, что один молодой человек девятнадцати или двадцати лет, который до сих пор был вполне примерным юношей, на прошлой неделе, внезапно изменился и начал ходить по улицам, неся на себе большой крест. Соседи обеспокоены, семья расстроена. Не могли бы вы помочь нам?
Как бы вы подошли к этой проблеме? К этой или другой странной поведенческой реакции.
Эриксон: Ну, если бы этот юноша пришел ко мне, я бы, прежде всего, попросил его осмотреть крест. И я бы посоветовал ему усовершенствовать этот крест, причем усовершенствование должно было бы быть минимальным. Если бы он согласился на это изменение, то тем самым открыл бы себе путь к более существенным изменениям. И очень скоро мне удалось бы убедить его в том, что ему следует приобрести второй крест. А вообще-то ему следовало бы иметь по меньшей мере три креста, чтобы каждый день иметь возможность выбирать, какой крест взять сегодня с собой. При условии возрастания количества крестов было бы очень трудно продолжать психотическое поведение.
Интервьюер: Не возникло ли бы у вас предположение о том, что этот юноша происходит из психотической семьи?
Эриксон: Я воспринял бы эту реакцию, как беспомощную декларацию: "Моя семья сводит меня с ума. Моя семья — это крест, который я не в силах нести".
Интервьюер: Но даже несмотря на это предположение, касающееся семьи, вы все равно бы начали с креста, а не с семьи.
Эриксон: Да, потому что семья бы защищала своего мальчика и начала бы оказывать на него еще более сильное давление. А этот юноша и так уже достаточно одинок. Он должен нести невыносимый крест. Он одинок со своим крестом, о чем и объявляет публично. А все люди, в том числе и соседи, отвергают его. Он очень и очень одинок. Единственное, в чем он нуждается, это в усовершенствовании своего креста.
Интервьюер: Вы бы начали встречаться с ним, а не с родителями?
Эриксон: Родителей бы я подключил намного позже.
Интервьюер: Но родители с необходимостью отреагировали бы на увеличение количества крестов, не так ли?
Эриксон: О, да, конечно. Но, знаете, мой кабинет — прекрасное место для хранения крестов.
Интервьюер: Большинство профессионалов, которые сочли бы, что мальчик является представителем психотической семьи, немедленно бы вошли в контакт с семьей, предполагая, что юноша изменит свое поведение только тогда, когда изменится что-то определенное в семье.
Эриксон: Наверное стоит привести пример. Допустим, вы слышите крик о помощи, но обнаруживаете, что на шоссе лежит груда больших камней, но вы видите и боковую дорогу, посреди которой лежит только один камень. И вы сворачиваете на эту дорогу, поскольку вас призывает общество и вы должны сделать что-то прямо сейчас. Груда больших камней — это семья, а боковая дорога с одним камнем — это ребенок. Вы выделяете ему территорию, где он может чувствовать себя вправе быть собой, где его отклонения не отвергаются, а встречаются с уважением. Он заслуживает благосклонного внимания, но не деструктивного внимания, и вы даете ему это, а затем можете взаимодействовать с семьей.
Если человек потерпел неудачу, пытаясь достигнуть независимости от семьи, то он продолжает находиться в сильной эмоциональной связи с своими родителями, несмотря на свой возраст. Сорокалетние и пятидесятилетние мужчины и женщины могут находиться в таких же запутанных отношениях со своими родителями, как и подростки. Иногда такие люди на некоторое время совершенно прерывают контакт с родителями и функционируют как социальные изолянты со странным поведением. В других случаях они связаны со своими родителями эмоционально и пространственно, и ни родители, ни ребенок не могут освободиться друг от друга.
Бели рассмотреть процесс расставания родителей с детьми как процесс взаимодействия тех и других, то становится ясным, что цепляются за ребенка не только родители, но и ребенок цепляется за родителей. Система функционирует так, как если бы разделение было вредоносным. Эти патетические отношения могут продолжаться в течение всей жизни, вплоть до старости. Следующий пример иллюстрирует способ, с помощью которого Эриксон пытался добиться хотя бы частичного ослабления эмоциональной связи между матерью и сыном, болеющим шизофренией в течение всей жизни.
Однажды я работал с семидесятилетней матерью и ее пятидесятилетним сыном, больным шизофренией. Она была женщиной, полной сил, и буквально притащила его ко мне. Ни один из них не был способен на какую-либо самостоятельную деятельность, потому что они постоянно находились вместе. Мать сказала, что она хотела бы провести хотя бы один день в библиотеке, но она не может этого сделать, поскольку она должна быть вместе со своим сыном. Если она пыталась уйти даже ненадолго, он начинал плакать и рыдать.
В присутствии сына я порекомендовал матери взять в библиотеке книгу, посадить сына в машину и выехать с ним в пустыню. Затем она должна была высадить его из машины и проехать вперед на три мили. Затем она должна была сидеть там и наслаждаться чтением, пока он не пришел бы к ней сам. Мать стала возражать, что сыну будет очень трудно идти под палящим солнцем три мили. Я убедил ее в том, что стоит хотя бы попробовать. Я сказал ей:
|
