|
Когда Франклин описывал свои переживания, связанные в шумом, унижением или множеством других ощущений, из которых состояло его “униженное я”, я говорил с ним скучноватым тоном. Такая манера помогала поддерживать эту навязчивость. Когда я демонстрировал активное внимание, высвечивая детали и отчетливо проявляя интерес к ним, я помогал ему ослабить свою навязчивость. В самый кульминационный момент такого дотошного исследования его внимание полностью сфокусировалось на реальных переживаниях и вытеснило пустые разглагольствования.
Изменение направления внимания
Не менее важна и вторая возможность — изменение направления внимания в сторону избегаемых прежде переживаний. Это вытекает из гештальт-теории парадоксального изменения. В отличие от тех, кто безоговорочно верит в “естественный” процесс роста, я верю в силу объяснений, инструкций или других форм влияния, допустимых в терапии. Например, почему бы не сказать женщине, которую постоянно унижает ее мать, что многие родители были бы счастливы иметь такую дочь? Некоторые терапевты считают, что такое влияние противоречит самостоятельности пациента, но для меня очевидно, что никакое надежное обучение, в том числе и терапия, не может обойтись без влияния. Внимательное и прочувствованное восприятие правды может изменить самоощущение человека, и когда он так или иначе это обнаруживает, то шаг за шагом начинает испытывать облегчение.
Фетишизация самопознания противостоит влиянию терапевта на пациента. Но такой подход правомерен только для экстренной психотерапии. В любом другом протяженном во времени контакте совершенно невозможно избежать взаимного влияния. Давайте оглянемся на наш собственный опыт. Неужели никто из нас в какой-то момент своей жизни не почувствовал себя лучше под влиянием преданного друга или близкого человека? Как сказал Кохут (1985): “Для того чтобы стать самим собой, нужны другие люди”.
Примером изменения направления внимания может послужить другая сессия с моим пациентом Франклином, который страдал от шума. Он начал укреплять свои отношения с сотрудниками по работе, в ответ они стали оказывать ему повышенное внимание и уважение. Когда он начал серьезно задумываться об отношениях с женщинами, его размышления стала прерывать соседская собака, которая лаяла ночи напролет. Фраклин пришел в ярость. Он обнаружил, что не может ни на чем сосредоточиться, отчасти из-за этого лая, отчасти потому что это напоминало ему его старую навязчивость, отчасти из-за недостатка сна.
Я подумал, а не использует ли он свой старый способ — навязчивость, — чтобы избежать выяснения отношений с женщинами? В этот момент я не стал настраиваться на своего пациента, а изменил направление его внимания. Вместо того чтобы говорить о его навязчивости, я попросил Франклина рассказать мне о тех взаимоотношениях, которые он поддерживал в данный момент. Он рассказал мне в том числе и о своем новом сексуальном опыте. Затем, поговорив еще немного, я спросил, что он думает о лающей собаке. Он был удивлен тем, что собака больше не вызывает у него прежнего раздражения. “Проблема лающей собаки” не исчезла, но Франклин сумел изменить направления своего внимания и не позволил ей заслонить всю свою жизнь.
Итак, мы убедились, что изменение направления внимания может быть хорошим способом борьбы с невротической фиксацией. Но нельзя забывать, что пациент, как правило, оказывает сопротивление подобному воздействию и поначалу может не принимать его. Один мой пациент был одержим тем, что его жена не могла проявлять к нему любовь. Сначала он категорически возражал против изменения направления его внимания и никак не мог понять, почему я спрашиваю о каких-то других сферах его жизни, в то время как для него не существовало ничего, кроме его отношений с женой. Когда мне удавалось убедить его, что собственная жизнь тоже значима, он снисходил к моим просьбам. Только ради меня он рассказывал о своих занятиях музыкой, о коллегах, о работе, о том, где он живет, о чем он разговаривает со своей женой, о своем отдыхе, о книгах, которые он читал. В конце концов, удовлетворив мое навязчивое любопытство, он снова возвращался к своим причитаниям по поводу жены. Но всякий раз его чувства усиливались, становились ярче, живее и пополнялись новыми деталями.
Через некоторое время я стал намекать Франклину на важность разнообразных сторон его жизни. В результате его переживания по поводу жены немного отступили. Он начал серьезнее относиться к тому, что у него есть выбор — оставаться с ней или нет, и если он его действительно сделает, то при этом будет полностью отдавать себе отчет в том, что так будет лучше. Ключевым признанием было его высказывание: “Я больше не испытываю страха перед одиночеством”. Франклин пришел к этому выводу с помощью возрастающего внимания к другим сферам его жизни, только когда он ясно понял, что не останется один, независимо от того, покинет жену или нет.
Для того чтобы добиться успеха, сочетая настройку с изменением направления внимания, терапевт должен уметь выбирать нужный момент и быть гибким в терапии. Сильно сфокусированное внимание на какой-то из частей пациента, будь то навязчивость или живое участие, — достаточно деликатное состояние. Просьба терапевта рассказать ему о чем-нибудь постороннем, не связанным с навязчивостью пациента, может прервать его поглощенность процессом терапии. Даже такой простой вопрос, как “О чем ты думаешь?”, когда пациент не думает ни о чем, может прервать направленность его внимания.
Открывая различные области, достойные терапевтического внимания, мы также должны быть бдительными к тем направлениям, которые мало проговариваются или неожиданно меняются. Любая успешная работа подчас сопряжена с весьма противоречивыми требованиями; психотерапия не является исключением, проблема выбора между настройкой на пациента и изменением направления внимания есть всегда.
5. Терапевтическая
последовательность:
путешествие в собственное “я”
Теперь мы рассмотрим, каким образом внимание может действовать последовательно, от момента к моменту, от переживания к переживанию человека. Люди приходят к терапевту, потому что они застревают на своем старом “я”, которое им досаждает. Их поведение и чувства постоянно прокручиваются, как заезженная пластинка. Если устранить повреждение в пластинке, музыка будет восстановлена. Наши пациенты тоже нуждаются в восстановлении нормального движения. В этой главе я представлю вам некоторые соображения относительно того, как можно использовать терапию, чтобы вернуть этот утраченный момент.
Существуют “я”, которые фиксируют человека в таком положении, когда его переживание по той или иной причине не дает о себе знать. Человек не подпускает к себе новые переживания, он стоит на месте и не меняется. Поскольку переживания формируют конфигурации “я”, восстановление связей с изолированными переживаниями также помогает восстановить и изменчивость “я”. Изолированные переживания восстанавливаются не только с помощью принятия некогда отторгнутых переживаний, но и с помощью пошаговой реконструкции связей между различными переживаниями, возникающими от момента к моменту. Эти простые связи дают человеку возможность быть готовым сделать следующий шаг и осознать изменчивость, необходимую для существования различных “я”.
Представьте себе, например, маленькую девочку, напуганную учительницей, которая грозила зашить ей рот. Это переживание может зафиксировать ее на “запуганном я”, а также сузить ее внимание, лишить шансов на получение новых впечатлений, связанных с учительницей, учебой и школой вообще, может надолго оставить в ее памяти эту страшную угрозу. Ее “запуганное я” может измениться только под влиянием новых переживаний, но навязчивость мешает ей испытать эти переживания. Для того чтобы это произошло, необходимо вызвать к жизни движущую силу, которая связывает каждое новое переживание с последующими. Можно восстановить естественное течение переживаний, если, например, открыто поговорить об этом страхе, или попытаться разобраться в том, что же в действительности имела в виду учительница, или просто поплакать. Тогда девочка освободится от своей навязчивости и может двигаться дальше по направлению к более совершенному ощущению самой себя.
Трудности в работе с перепутанной последовательностью переживаний поднимают вопрос о сопротивлении (Polster and Polster, 1976). В классическом понимании сопротивление часто сводится к нежеланию сделать шаг, который предлагает терапевт. Уход в подспудные переживания в поисках причин сопротивления стал вертикальной дорогой к разрешению сопротивления, с проникновением в более глубокие пласты личности. В данном случае я предлагаю альтернативный — горизонтальный путь к достижению более глубоких областей.
Прежде всего этот путь начинается с такой посылки: каждое событие ценно само по себе и занимает собственное место в накопленном опыте человека. При такой ограниченной роли каждого события горизонтальные последовательные связи простых событий не приводят к озарению. Когда люди восстанавливают способность принимать текущие переживания, эти переживания получают право голоса в общем хоре событий, эмоций и движений, которые естественным образом направлены на развертывание смысла. Все это синтезируется в “я”.
Обычно и терапевт, и пациент понимают важность включенности в многообразные проявления жизни, такие как женитьба, работа или социальное положение, изменение симптома — например, депрессии, навязчивости или тревожности. Эти области являются определяющими в терапии, но для того, чтобы двигаться плавно, терапевту и пациенту не следует придавать особого значения чему-то одному, они должны просто участвовать в поступательном процессе. Последовательное течение слов, мыслей и поступков — это плацдарм для начала ровного движения.
Если человек не получит опыта естественного чередования переживаний и событий, свойственных плавному течению, путь к достижению главных целей терапии будет прерывистым, а шансы на разрешение проблем сильно снизятся.
“Я” можно возродить, проходя через многие жизненные переживания: разговоры, разрешения проблем, смятение, гнев, тайна, печаль — все эти чувства накапливаются как свидетельства за и против их принятия и создания новых “я”. Следовательно, свободное течение простой последовательности переживаний является пусковым механизмом изменчивости “я”. Если человек не сможет пройти этот последовательный путь переживания чувств, они так и останутся неизменными.
Человек может гордиться своим “порядочным я”, но значимость этого “я” может быть опровергнута самым простым противоположным переживанием, если последовательность вдруг прерывается, как это бывает при смятении, страхе и т.п. Если “порядочное я” человека установлено непрочно, его можно легко опровергнуть даже с помощью, например, обычной неудачной попытки накормить всех бездомных. Без нового подтверждения своей порядочности человек застревает на “неудаче” со своим “порядочным я”. Но если восстановить последовательность переживаний, можно вызвать новые чувства, которые смогут вернуть “порядочное я” к жизни.
Есть и другое отклонение, которое возникает, когда образуется разрыв в последовательности переживаний — это психологическое соскальзывание, своеобразная пробуксовка. Психологическое соскальзывание проявляется в утрате переживания текущего момента. Механизм этого явления можно объяснить потерей побудительной силы в результате нарушенного сцепления событий. Когда в машине сцепление работает правильно, вращение одной шестеренки передается другой, и в результате машина может двигаться. Если сцепление работает слабо, мощность утрачивается, а движения становятся неповоротливыми и несогласованными.
Одним словом, человеческие переживания должны быть “сцеплены” с тем, что происходит. В терапии мы обращаем особое внимание на восстановление связей таких разрозненных переживаний. Влияние одного переживания на другое можно сравнить с влиянием одной руки на другую. Когда обе руки участвуют в движении, они непременно влияют друг на друга. Когда руки малоподвижны, движение одной может слабо влиять на движение другой. То же самое происходит и с переживаниями — развитие одного переживания человека не будет влиять на другое до тех пор, пока не будет восстановлена связь между ними.
Инсайт и последовательность
Я хотел бы описать процедуры согласования одного момента со следующим моментом, но прежде всего скажу несколько слов о классическом инструменте восстановления связей — инсайте. Идея инсайта принимает в расчет связи между широко разбросанными переживаниями, которые неожиданно начинают приобретать смысл в моменты инсайта или озарения. Последовательная связь и инсайт имеют внутреннее сходство, так как инсайт может “осветить путь” следующему моменту. Например, если у пациентки происходит инсайт и она понимает, что не хочет разговаривать, потому что ее отец требовал, чтобы она молчала за столом во время обеда, этот инсайт поможет ей заговорить и сказать то, что соответствует ее чувствам в данный момент.
Язык интерпретаций, на котором говорят психоаналитики, зависит от инсайтов, восполняющих пробелы в переживаниях. Он отличается от того языка последовательных переживаний, о котором говорю я. Представления психоаналитика Дональда Спенса некоторым образом приближаются к моим. Он считает, что интерпретация важна не столько как толкование, сколько как “повествовательная законченность”, которая помогает завершить то, что уже началось. Его взгляд на интерпретацию сходен с тем, что предлагаю я: интерпретация помогает высветить историю жизни человека, заполняет пробелы и дает ощущение преемственности и сложности событий. Спенс считает, что интерпретация — это больше, чем простое объяснение, так как психоаналитик берет событие за основу, а затем доводит его до логического и эстетического завершения. Внимание к эстетике последовательности событий дает возможность аналитику с помощью интерпретации развернуть панораму события, побуждая человека к новым чувствам и поведению, а не просто объясняя, почему что-то произошло. По Спенсу, интерпретация того, почему пациентка неохотно разговаривает, будет сама по себе событием и одновременно объяснением, почему же она не хочет разговаривать.
Интерпретация обладает побудительной функцией. С ее помощью легче увидеть внутреннюю структуру повествования, а не отдельно взятое событие. Тогда интерпретация в первую очередь будет служить последовательному развитию жизненной истории. В противном случае некоторые пациенты, лишенные чувства последовательности, могут от сессии к сессии бродить вокруг да около своих жалоб, переживаний, внутренней борьбы и душевного смятения.
Ослабленные связи могут эпизодически налаживаться с помощью интерпретаций, которые активно способствуют последовательному согласованию очень разрозненных переживаний. Но интерпретации таят в себе и опасность. Если терапевт не ориентирован на установление немедленных связей в последовательности переживаний, он может предлагать отвлеченные объяснения, не рассматривая последствий, давая подчас новый материал для блуждания впотьмах.
Фрейд косвенно признал важность разрывов в последовательности, описывая утраченный материал как забытый и диссоциированный, открепленный от текущих переживаний. Он утверждал, что сами забытые события остаются в памяти, а утрачивается лишь связь между ними. Фрейд считал, что инсайту следует придавать большое значение, как наилучшему способу восстановления связи. Последовательному процессу, с помощью которого можно восстанавливать смысл, Фрейд в своих работах уделял значительно меньше внимания. Например, говоря об интерпретациях, он призывал терапевтов не высказывать своих соображений до тех пор, пока не “останется сделать один-единственный шаг”. Значит, несмотря на то, что он уделял недостаточно внимания последовательности, он по крайней мере признавал, что дорога, по которой следует идти, “выстлана” непрерывным рядом переживаний.
От момента к моменту
Существуют три концепции, которые помогают терапевту определить прерванную последовательность и восстановить ее: жесткая терапевтическая последовательность, последовательная неизбежность и свободная терапевтическая последовательность.
Жесткая терапевтическая последовательность
и феномен “знака”
Ключевым фактором в развитии поступательного движения является попадание в цель с помощью жесткой терапевтической последовательности — это концепция, которую я излагал ранее (Polster, 1987). В противоположность неспешному ведению терапии, когда пациент может долго блуждать без цели, жесткая последовательность выстраивает переживания таким образом, что последствия любого события происходят незамедлительно или, по крайней мере, очень скоро. Для того чтобы развить такую последовательность, терапевт должен сфокусироваться не только на “здесь и сейчас”, но и на переходной точке между “сейчас и потом”.
В терапевтической сессии это означает, что терапевт рассматривает каждый момент как трамплин для будущего. Пациент может сказать, что иногда будущее кажется ему ясным, а иногда лишь таинственным сигналом. Терапевт должен считывать каждый из таких сигналов, чтобы различить намеки на то, что будет следовать дальше. Например, когда пациентка говорит о смерти матери, лишь вскользь касаясь своей печали, сигнал невыраженной печали определяет выбор терапевтических шагов для дальнейшей работы. Терапевт может побуждать пациентку идти вперед, чтобы восполнить пробел, погружая ее в печаль и развивая печаль дальше. Он, к примеру, может подвести пациентку к тому, что она должна почувствовать потерю матери острее, чем сейчас выражает это. Терапевт может попросить пациентку сказать, чего ей не хватало в ее отношениях с матерью, возможно, даже предложить ей поговорить с ее воображаемой реальностью. Или предложить ей локализовать свое чувство печали в теле, тогда она может обнаружить напряжение мышц, затрудненное дыхание или желание плакать.
Подобная концентрация внимания и заданная последовательность могут позволить установить связь между такой непрерывной чередой событий, как печаль, ее проявление в словах или ощущениях. Признание таких разрывов в последовательности — психологическое соскальзывание — помогает терапевту найти нужное направление, соответствующее тому, что заставляет пациента чувствовать противоречия и незавершенность.
В случае с пациенткой, потерявшей мать, восстанавливается связь между печалью и вариантами возможных последствий — слезами, гневом, выходом чувств, воспоминаниями. Подводя пациента к следующему проявлению чувств, терапевт должен понимать, что каждый момент переживания может увести пациента в свою сторону, и учитывать это обстоятельство. Надо сказать, что всегда существуют “знаки”, каждый из которых показывает возможное направление. Эти знаки являются сложными направляющими момента, потому что их всегда много, они предлагают множество вариантов следующего момента. А терапевт должен выбрать среди них тот, что соответствует его приоритетам.
Если, например, пациентка хотела сказать, что долгое время собиралась позвонить своей матери, терапевт может отреагировать на любое количество признаков, которые привели бы пациентку к этому моменту. Возможно, терапевт уже что-то знает о ней, тогда он может реагировать на нежелание пациентки действительно позвонить матери; на то, что она боится позвонить матери; на что-то, чего она ждет от матери; на желание сказать матери о своей обиде или радости. Для того чтобы сделать выбор, терапевт должен быть хорошо настроенным на то, что он уже знает о пациентке, и на нюансы ее высказываний. Когда терапевт подбирает подходящий знак и взаимодействует с пациенткой в предложенных ею рамках, он получает наибольшие шансы достичь управляемой последовательности переживаний, для того чтобы привести пациентку к подходящему самоощущению.
Если же терапевт не достаточно включен в переживания своей пациентки, он может ошибочно спросить ее, почему она боится матери, в то время как пациентка хотела поговорить с матерью о своей обиде. Такое высказывание может только прервать последовательность. Следование ложным “знакам” может прежде всего замедлять последовательность, требуя от пациента дать ответ, вместо того чтобы спокойно продвигаться дальше, задавая вопросы или просто наблюдая за ним. Кроме того, это может сместить сознание пациента к другому “я”. В нашем случае реальная пациентка в результате выявила свое “испуганное”, а не “разгневанное я”.
Возьмем другой пример: пациентка очень взволнованно рассказывает терапевту о своей ссоре с начальником. Если же терапевт начнет спрашивать ее об отце, он может прервать разоблачение ее “я”, которое уместно в разговоре о начальнике. А если обратить внимание на то, каким ноющим тоном она говорит о начальнике, когда ей просто хочется рассказать историю о том, как он ее третирует, это тоже может создать дополнительные пробелы, вместо того чтобы упрочить последовательность переживаний.
Возможно, терапевт не так уж ошибается, когда считает фигуру отца важной для пациентки или придает значение ее интонациям. И все же, когда терапевт следует за знаками пациента, ему нужна не только точность попадания. Здесь важен и регламент. Если терапевт предполагает, что отец пациентки является важным элементом в ее взаимоотношениях с начальником или ему важны интонации ее голоса, раньше или позже пациентка, возможно, предъявит знак, который укажет на отца или ее голос, — к этому ее подводит бдительность терапевта.
Согласованность между терапевтом и пациентом безусловно является основой успешной терапии, но она не должна быть довлеющим фактором. Терапевт должен приспосабливаться к предпочтениям самого пациента. Его чувственные и побудительные мотивы могут быть более уместными, чем стойкие привычки к последовательности, с которыми он живет долгое время. Ориентация на знаки пациента является главной составляющей терапии, но терапевту также необходимо быть настроенным на вязкость, которая препятствует дальнейшему движению. Терапевт не должен быть заложником постоянной согласованности с приоритетами пациента. Он всегда бдителен к перестройке “я” пациента, даже когда вступают в силу привычки пациента к прерыванию.
Я приведу случай, когда мое предчувствие следующего момента разошлось с представлением пациента о себе. Этот пациент всегда очень быстро говорил. Мне казалось, что его быстрая речь означала желание быстро миновать контакт со мной и другими людьми. Когда же я попросил его попробовать говорить помедленнее, ему показалось это обидным. И я подумал, что ориентировался на неверный “знак”. Мой пациент сопротивлялся, но затем все-таки покорился и стал говорить немного медленнее. Когда ему это удалось, он был поражен, обнаружив в себе чувство интимной близости, которой избегал всю свою жизнь. Испытав это чувство, он потеплел, и его “теплое я” получило дополнительную поддержку.
Иногда может показаться, что терапевт не следует знакам пациента, потому что они не являются выбором самого пациента, даже когда очень явно выражены. Одна пациентка, строго сориентированная на цель в работе, не могла переносить моменты молчания, которые неминуемо возникают в любом свободном общении. Она заявила мне, что ей нечего рассказывать, но тем не менее сопротивлялась моему предложению попробовать помолчать. Сопротивление пациентки давало повод считать, что я не следую ее “знакам”. Но я полагал, что если человеку нечего сказать, вполне естественно ничего и не говорить. Хотя я понимал, что за таким высказыванием стоит более сложная мотивация, тем не менее, я связал этот знак с моим предыдущим ощущением ее потребности избавиться от некоторого давления.
Наконец, пациентка позволила себе помолчать и сразу почувствовала страх. Она стала бояться, что если продолжит молчать, то столкнется с незнакомым ей состоянием внутренней “взрывоопасности”. Пациентка боялась, что ее “взрывоопасное я” станет источником необычайно мощной энергии. Но этого не произошло, она прервала молчание и стала с легкостью высказывать разные интересные неопасные мысли, не приводящие к взрывчатости. Боязнь взрыва слишком глубоко засела у нее в голове, хотя эта опасность никогда не имела реального воплощения. Пациентка была настолько закрыта во многих областях своей жизни, что в течение долгого времени только через взрыв могла выразить себя. Но в данной конкретной последовательности переживаний она смогла быть мягкой.
Страх перед предстоящим моментом заставляет людей бояться простых выражений чувств. Пациентка начинает бояться своего “порочного я”, если ей хочется сказать что-то плохое о своей матери; своего “ленивого я”, если она ничего не делает; своего “эгоистического я”, если сталкивается со своими собственными потребностями. Прерывание самой простой последовательности — основной способ предотвращать появление тревожащих “я”. В такой ситуации пациент предъявляет некоторую параллельную последовательность, которая не касается его реальной жизни и переживаний или ходит вокруг да около актуальной проблемы, надолго замолкает или начинает повторят одно и то же. Одним словом, у пациента есть десятки способов прервать последовательное течение переживаний, если он чего-то боится.
Например, если я попрошу пациентку в пограничном состоянии закрыть глаза и представить себе отца, который издевается над ней, это может повергнуть ее в хаотическое бесконтрольное состояние, близкое к панике, у нее может начаться учащенное сердцебиение, сильный тремор и т.п. У многих людей страх имеет предел, но некоторые испытывают слишком сильный страх, который, вместо того чтобы появляться в минуты реальной опасности, пронизывает все существование человека. Когда человека одолевает такой страх, он проникает настолько глубоко, что становится одним из его “я”. Страх уже не является мимолетным переживанием, а начинает влиять на чувства и поведение человека в целом и становится его личностной характеристикой. Тогда человек с “патологическим я” может увидеть опасность проявления своей патологии не только там, где она действительно есть, а где угодно.
Потребность следовать за пациентом по знакам, заключенным в каждом его шаге и поступке, не является секретом для любого терапевта. И все-таки эти интервалы часто становятся незатронутыми областями переживаний, например, детство и юность, период жениховства и супружеская жизнь, отношения с отцом и отношения с начальником. Сюда следует добавить малозначимые “промежуточные события” и посвятить им некоторое время терапевтической сессии. Они проявляются спонтанно, когда легко заметная непоследовательность может воздействовать на самоощущение пациента.
Необходимо отметить особую ценность восстановления этих “промежуточных событий”, потому что они часто обесцениваются в угоду более важным задачам терапии, таким как, например, снятие симптома. Конечно, ярко выраженный симптом прежде всего привлекает внимание терапевта, да и сам пациент стремится быстрее разрешить свою проблему. Если пациент пришел к терапевту с целью непременно достичь изменений, он тоже начинает спешить, игнорируя “промежуточные события”, считая их слишком неинтересными или слишком опасными. Иногда “промежуточные события” могут не учитываться, потому что они ведут не в том направлении или нечетко связаны с тем, о чем говорит пациент. Однако задача терапии — дать пациенту возможность прочувствовать каждый шаг, каждый отрезок драмы, которую создают последовательно переживаемые чувства.
Я хочу представить вам этап терапевтической сессии, на котором последовательность высказываний прерывалась. На этом примере я хочу показать, как мягкое усиление остроты ощущений или направление высказываний связывают последовательность. Очевидно, что каждое мое замечание налаживало связи одного высказывания с другим до тех пор, пока не сложился целый сюжет, который воплотил и классифицировал глубоко спрятанные “я”.
Пациент по имени Кевин начал сессию в характерной для него бессвязной манере изложения. Он запинался, заикался и поминутно высказывал противоречивые суждения. Он прятался за свои формулировки, где каждый знак следовал за другим. Сначала он упомянул о своей наивности. Слово наивность было для меня первым знаком. Подобное саморазоблачение было необычным для Кевина, его “наивное я”, как мне казалось, делало его недоверчивым и блеклым. В ответ на мое желание выявить его наивность он стал заикаться, его речь сделалась еще менее выразительной. Он продолжал прятаться за своей дифлексией (уклонением), хотя в действительности говорил достаточно острые вещи.
Его слова указывали на следующий знак — он претендовал на то, чтобы быть наивным и, таким образом, нуждаться в моем совете или руководстве, хотя на самом деле почти не нуждался в этом. Я расценил его претензию скорее как каприз, нежели намек на наивность. Прикрывая свою претензию витиеватой речью и интонациями, он оставлял свои высказывания недоговоренными, и все-таки они были знаками, которые выявляли новое значение его “я” — его независимость от меня, а кроме того, в голосе Кевина слышались интонации превосходства, послужившие еще одним знаком.
Я последовал за указателем превосходства, и мы с Кевином стали острить по поводу моей неосведомленности в некоторых вопросах. Я выразил восхищение его “самоотверженным” желанием просвещать меня и одновременно казаться наивным. Наши остроты, да и сама тема нашего разговора — все было направлено на то, что подбодрить его. Он стал чувствовать себя свободнее и возбужденно повторял: “Да, да!”
Возбуждение Кевина было для меня хорошим знаком, значит, он больше не боялся признаться в том, что ему хочется защитить меня. Это удивительное признание было предвестником того, что произошло позже. Кевин стал держаться гораздо увереннее, сообщив мне, что прошлой ночью он думал о чем-то, но забыл о чем. Он только помнил, что решил не говорить об этом мне, потому что это “что-то”, возможно, содержало нечто обидное для меня.
Факт пробела в памяти был следующим знаком, так же как и само по себе решение не рассказывать мне о его содержании. Я стал подтрунивать над ним, говоря: “Ах, какая короткая память!” А Кевин стал искренне смеяться над тем, что я снова застал его врасплох с его превосходством над моей беспечностью — он полагал, что я более серьезный человек. Кевин все еще не чувствовал себя полностью свободным, чтобы двигаться дальше, меняя тему разговора. Он с довольным видом сообщил мне, что подумал о том, каким был хорошим другом самому себе в эти дни, но пока еще не достаточно хорошим для других. В тот момент он все еще не вспомнил, что же хотел мне сказать или утаить.
Тогда я просто воспринял его забывчивость и страх быть слишком самоуверенным как следующие знаки. Я высказал предположение, что этот небольшой пробел в его памяти был вызван тем, что Кевин не хотел ущемить мое достоинство своей самоуверенностью. Он стал возражать, недовольный моим предположением. Казалось, он был озадачен тем, что не может меня обидеть, по-прежнему оставаясь очень осторожным со мной. Я предполагал, что если бы его “главное я” не скрывалось на дальнем плане, он смог бы понять, что он, как любой человек, может обидеть меня.
В надежде сохранить эту последовательную связь со своей самоуверенностью и вспомнить более ранние переживания, он стал говорить о похожих отношениях со своим отцом. Это я тоже воспринял как знак. Я спросил, мог ли его отец переносить его самоуверенность. Дальше сцепление заработало, и с этого момента наше путешествие легко и безостановочно покатилось по направлению к его незавершенному действию.
Кевин вспомнил, как отца беспокоила его чрезмерная самоуверенность, с некоторыми оговорками он рассказал мне об этом. Все яснее и выразительнее излагая канву событий, он рассказывал: “Да... иногда, когда я становился слишком самоуверенным... о, да, когда я был таким самоуверенным, казалось, что я действительно хотел победить его. Я вспоминаю один эпизод, когда мы были... я, моя мама и он, мы плавали на яхте. В течение недели мы плавали вдоль побережья островов. Однажды в один очень ветреный день, мы поставили большой кливер*... вы понимаете что-нибудь в морском деле?”
“Очень немного”, — ответил я.
Его голос становился все живее и живее, и он продолжил свой рассказ с большим воодушевлением. Покуда он объяснял мне что к чему, его уверенность в себе быстро возрастала, он говорил со все большей живостью и яркостью.
“Кливер может быть разного размера. Чем больше кливер, тем больше ветра он ловит и тем быстрее идет яхта. Но чем больше кливер, тем неустойчивее лодка. Итак, в этот день у нас стоял очень большой кливер. Мы тронулись рано утром, когда поднялся ветер, а ветер был действительно очень сильным. Мы неслись по волнам, и мне это очень нравилось, но лодку все-таки стало кренить. Отец хотел убрать большой парус, а мне так хотелось плыть дальше. Мы стали спорить с ним. И в конце концов он сказал (Кевин довольно артистично сымитировал гневный голос отца и улыбнулся, потому что услышал в нем и свой гнев): “Хорошо, оставляй парус, делай что хочешь! Я не буду вмешиваться”. Некоторое время мы плыли относительно спокойно, но в какой-то момент я запутался в снастях, попытался выпутаться и сильно порезал руку. Отец был очень расстроен, он сказал мне: “Ну вот, теперь ты покалечил руку. Это ужасно”. После этого я почувствовал себя виноватым. Ведь я не послушался его”.
|
