|
Кевин рассказал мне эту историю легко и энергично, без единой запинки. История напомнила Кевину о его самоуверенности и волнующей свободе выбора. Конечно, на свете не существует таких весов, на которых можно взвесить терапевтический эффект, но я почувствовал, что мои отношения с Кевином стали более открытыми и живыми. Вскоре мы достигли того момента, когда он смог принять свое собственное, не навязанное родительской программой, решение.
Последовательная неизбежность
В тот момент, когда воссоздается последовательность переживаний, у терапевта и пациента налаживаются ровные отношения. В нашей работе в Кевином хотелось бы отметить еще один компонент — динамичность. Однажды получив импульс, Кевин переходил от одного эпизода к другому, высвечивая историю с разных сторон, делая акцент на своей победе над отцом и на своем поражении, которое выразилось в его чувстве вины за происшедшее. Никакая последовательность не может быть неизбежной, просто возникает момент, когда создается впечатление неизбежности происходящего.
Рассказ Кевина вызвал у него ощущение последовательной неизбежности, и поэтому побуждал его двигаться дальше. Представление Кевина о беспомощности его отца распространилось на всех остальных, включая и меня. Ему было легче преувеличивать беспомощность других людей, чем считать беспомощным самого себя. Затем, уже без колебаний, Кевин сообщил мне, что, с точки зрения его “главного я” или “виновного я-узурпатора”, он не хотел сказать мне и даже забыл. Оказывается, это было то, что ему не нравилось во мне, в частности, по замечаниям некоторых людей обо мне он сделал вывод, что я не так беспомощен, как ему казалось.
Последовательная неизбежность строится на простом предположении о том, что сказанное или сделанное будет иметь безотлагательный эффект. Если людям удается наладить хороший контакт, то даже короткая реплика собеседника может побуждать другого двигаться вперед. То же происходит и в терапии, если все идет успешно, каждое высказывание терапевта становится движущей силой текущего момента и подводит пациента к ощущению новых возможных направлений. Но если в обычной жизни это происходит спонтанно, то в терапии все гораздо сложнее. Для того чтобы терапевт мог направить пациента к новым переживаниям, он должен упражняться в мастерстве и артистизме. Чем больше созвучности терапевт вносит в работу с пациентом, тем точнее будут его замечания. Когда терапевту удается попасть в цель, результат терапевтического воздействия может отразиться на поведении пациента в повседневной жизни.
На вершине мастерства терапия может продемонстрировать выдающиеся примеры последовательной неизбежности и чувство вовлеченности в текучесть настоящего времени. Возникающие переживания плавно и неизбежно следуют одно за другим. Чувство соответствия происходящему и ощущение неизбежности событий, оказывают сверхгипнотическое воздействие и предлагают освобождение от досаждающих проблем и противоречий, которые вызывают у человека внутренний разлад и расхолаживают разум.
При такой почти гипнотической открытости новым переживаниям неприятные проблемы теряют актуальность. “Неужели люди меня раздражают?”; “Неужели я заболеваю, растолстею или скоро попаду в тюрьму?” — такие вопросы теряют актуальность. Но если пациент не захвачен процессом последовательной неизбежности, что бы он ни делал, на поверхность выходят все его опасения. Как бы он ни хотел избавиться от своих страхов, он будет оказывать сопротивление терапевту, повторяться, забывать, путаться, молчать, менять тему разговора, говорить на отвлеченные темы и т.п.
Если терапевт помогает пациенту выйти из такого “прерывистого” существования и вступить в поток чувств и ощущений, где одно переживание плавно перетекает в другое, пациент вскоре втянется в этот поток. Чередование каждого последующего момента покажется ему неизбежным, он будет захвачен происходящим и открыт для новых мыслей и чувств. Когда терапевт чутко направляет последовательность таких моментов, пациент плавно скользит по колее разума и приветливо встречает те мысли и чувства, которые прежде были неприемлемы. В этих условиях пациенту не нужно специально приспосабливаться к интроективной триаде*, его состояние можно сравнить с бесхитростным детским восприятием, которое так открыто к изменениям конфигурации “я”.
Парадоксальное движение назад, спровоцированное последовательной неизбежностью, хорошо иллюстрирует следующий пример. Марк, тридцати пяти лет, язвительно отзывался о чрезмерно выразительной, как ему казалось, лексике речи своей матери. Сам он говорил в такой скучной и нудной манере, что, возможно, ему не помешало бы позаимствовать немного живости у матери. В процессе обсуждения ее манеры говорить я попросил его сымитировать материнский голос. В тот момент эта просьба прозвучала вполне естественной, Марк даже начал думать, что ее манера говорить не так уж ужасна, как он думал раньше. Попытавшись имитировать голос матери, он получил возможность проявить свое “беззаботное я” и продолжил в говорить этом духе.
Вскоре под влиянием последовательных переживаний он признался мне в том, в чем не смог бы признаться раньше. Когда ему было 5 лет, он испытывал сексуальное влечение к своей матери. Он вдыхал ее запахи, нюхал ее вещи и настолько восхищался ею, что его прозвали “маменькиным сынком”. Когда он стал постарше, образ “маменькиного сынка” превратился для него в невыносимое клеймо. Он отдалился от матери, считая, что предал свою любовь к матери. Когда я в шутку сказал, что он действительно был “маленьким маменькиным любовником”, он покраснел и засмеялся. Он вновь обрел свое давно утраченное “интимное я”, которое любило и признавало его мягкосердечие и беззаботность. Ни Кевин, ни его мать никогда не узнают, какое важное событие произошло в тот момент в их взаимоотношениях.
С помощью простых последовательностей мой пациент погрузился в то настроение, в котором каждое последующее сообщение и чувство возникало непосредственно, без специальной подтасовки. Части просто присоединялись одна к другой, а он, поглощенный важностью своего отвергнутого “я”, получил новое содержание и пропорции для своего ощущения “маменькиного сына”.
Может быть, этим свойством последовательности объясняется примитивная склонность людей погружаться в поток продолжающейся текучести момента, который влияет на сознание. Такие процедуры, как гипноз, медитация, наркотическое опьянение, “полоскание мозгов”, уменьшают интервал между стимулом и реакцией, между тем, что происходит сейчас, и тем, что произойдет в следующий момент. Каждая из них создает небывалую концентрацию внимания, ощущение чрезвычайной важности происходящего и веру в неизбежность успеха.
Уменьшение интервала между стимулом и реакцией напоминает представления психологов-бихевиористов старой школы, которые рассматривали простое взаимодействие как рудиментарный человеческий опыт. Несмотря на то, что они свели человеческое поведение к простым реакциям, механизм “стимул/реакция” является хорошей моделью для беспрепятственного восприятия конкурирующих “я”. Разношерстное “население” человеческой личности, состоящее из множества разнообразных “я”, может быть источником для интересной и бурной жизни, но может, наоборот, тормозить человеческое существование.
Гипноз является одним из терапевтических методов, позволяющим добиться концентрации внимания с помощью счета, простых повторов, наблюдения за движущимся объектом и т.д. В этом случае ощущение последовательных переживаний достигается за счет отдельных периодов сильного сужения внимания, при этом каждое переживание становится неотъемлемой частицей ощущения непреложности происходящего. Чувство непреложности может привести пациента к самым неожиданным последствиям (Erickson and Rossi, 1979).
Медитация сходна с гипнозом. С повторением мантр* у человека создается ощущение принудительного воздействия, он освобождается от активности сознания и влияния окружающего мира. Когда происходит такая концентрация, последовательность осознавания, с одной стороны, кажется естественной, а с другой — отодвигает конфликт на дальний план.
Однако чувство последовательной неизбежности таит в себе опасность, потому что каким бы свободным оно ни было, оно может причинять беспокойство и травмировать человека. Если ты не знаешь, какая последовательность событий поджидает тебя за следующим поворотом, это прежде всего опасно. Одно из главных условий в терапии — создание у пациента чувства безопасности. Правда, если терапевт станет чрезмерно опекать пациента, он рискует погасить драматический накал переживаний. В любом человеке живет его собственный индивидуальный страх: начальник может бояться напористых подчиненных, некоторые сексуальные опыты могут вызвать у человека панику, отвержение часто приводит к глубокой депрессии. Все эти переживания живут в тех “я”, с которыми человеку не так просто примириться. Подчас чувство последовательной неизбежности, подсказанное такими подспудными страхами ожидания опасности, может делать пациентов однобокими, фиксированными на одной идее, что не способствует успешному лечению.
В лучшем случае последовательное согласование событий жизни налаживает простое, непосредственное течение процесса, в рамках которого все разрозненные части соединяются воедино. Задача терапии состоит не только в том, чтобы запустить этот процесс, — гораздо важнее вызвать необходимое доверие к такой работе. Лишь учитывая все предостережения, можно двигаться в этом направлении. Восстановив согласие с отторженными областями своей жизни, люди могут получить большую пользу: это приносит им обновление и пробуждает вкус к жизни.
Выстраивание жесткой последовательности переживаний помогает непосредственно создавать феномен “непреложности” текущего момента, как во время гипноза или медитации, — только это происходит на более сложном уровне, приближаясь к естественным условиям обычной жизни. Когда несвязанность, от которой страдает большинство пациентов, сходит на нет, ситуация проясняется, освобождая пространство для принятия нового.
Утраченная последовательность
Согласование последовательности и восстановление слитности происходящего усиливает терапевтическое воздействие на переживания, из которых и формируется “я”. Но эти переживания — лишь одна сторона дела. Утраченная последовательность является ключевым контрапунктом (E. Polster, 1987). В противоположность жесткой последовательности, она дает человеку свободу развивать свою тему. Несмотря на то, что эти важные переживания не всегда можно сразу же согласовать с проблемами, которые требуют решения, они нужны, потому что дают пациентам возможность беспрепятственно испытывать чувства так, как они привыкли. Ведь терапия ведет пациента не только к изменениям, она также дает ему возможность ощущать свое “я” как данность.
Когда человек открывает для себя существование структуры собственного “я”, он может обнаружить свой собственный способ выражать это словами — порой хаотичный, являющийся лишь отсветом самого переживания. Свободные ассоциации являются как раз такой техникой, которая помогает ослабить скованность мыслей или эмоций. Они помогают создать последовательность самовыражения в причудливой, парадоксальной форме. Хаотические ассоциации могут показаться прерывистыми, они также уводят человека от обычных стандартов мышления. А когда эти стандарты устраняются, можно ждать появления именно того, что мы называем естественной последовательностью.
Даже самые сюрреалистические представления о действительности становятся частью последовательности. Например, если пациент должен был вспомнить свои промахи на теннисном корте, которые возникали из-за того, что его раздражал партнер, аналитик может рассматривать эти проявления двумя способами. Первый — как пример освобожденного сознания, а второй — как непережитые, бессознательно подавленные чувства. В противном случае человек, следующий нормальным стандартам последовательности, непроизвольно идет по проторенному пути мыслей, не связанных между собой.
Свободные ассоциации одновременно способствуют и мешают последовательности. В наши дни этот факт оспаривается и считается упрощением. Художники-сюрреалисты, к примеру, позволяют себе смешение времени и пространства, создавая причудливое наложение событий, на первый взгляд не имеющих ничего общего между собой, — как будто привычные связи являются тюрьмой, из которой они пытаются вырваться. Терапевт же, наоборот, стремится восстановить эти связи, чтобы оживить последовательность. Невзирая на весьма привлекательные возможности сюрреалистического взгляда на мир, терапевт не может позволить себе роскошь согласиться с бессвязностью существования.
Для того чтобы использовать бессвязность в терапевтическом процессе, необходимо понимать, что, допуская существование бессвязности, мы начинаем лучше видеть и то, что мы воспринимаем последовательно. Чтобы получить ощущение “там и здесь”, во времени или пространстве, мы не должны больше чувствовать непреодолимость, как мы делали раньше, стараясь двигаться по прямой.
Разум — это непокорный инструмент, он с легкостью идет по непроторенным дорогам, порой необъяснимым и причудливым, а порой опасным и таинственным. Ясно одно: разум всегда идет по своему собственному пути. Если мы хотим найти свое “я” в этом непреклонном движении вперед, мы должны отказаться от нормальных представлений о последовательности, чтобы следовать знакам движения личности.
Утраченная или ослабленная последовательность существует и тогда, когда терапевт прислушивается не только к пациенту, но и к своим мыслям и переживаниям. Безоговорочное принятие того, что и как говорит пациент, также ослабляет последовательность. Мягкое и открытое отношение терапевта к пациенту дает возможность разуму пациента пуститься в свободное плавание. Таким образом пациент тоже может собрать свои мысли воедино, говорить все, что приходит в голову. Освобожденному сознанию легче вычленять ключевые элементы своей жизни, чем постоянно плутать в замкнутом кругу своих мыслей, чувств и воспоминаний, в лихорадочных поисках выхода.
Терапевт использует форму высвобождения последовательностей, для того чтобы увидеть неизвестные стороны натуры своего пациента и подготовить его к дальнейшей терапевтической работе. Терапия — это искусственная среда, но только здесь пациент может изучить полученный новый материал. Он берет своеобразный тайм-аут, прежде чем внедрить полученные знания в жизнь. Только в терапии он может позволить себе роскошь посмотреть на свою жизнь “с высоты птичьего полета”.
Одна пациентка рассказывала мне о своем старом поклоннике, который был, как ей казалось, очень жесток с ней. Она тяжело переживала свой рассказ и внезапно почувствовала острую боль в груди. Продолжая ход последовательности, я попросил ее сконцентрироваться на ощущениях в груди и рассказать о своей боли. Моя просьба вызвала у нее состояние тревоги, она начала плакать и выглядела растерянной. Я мог только предполагать, что причиной ее тревоги стало сфокусированное внимание на боли в груди, но ясно видел: переживание тревоги было для нее более мучительным, чем переживание боли.
Не знаю, что бы произошло, если бы я продолжил эту последовательность. Возможно, в конце концов, она пришла бы к какому-то очень важному новому опыту или озарению, обнаружив свое “испуганное я”. Но я так не думаю, ведь по ее рассказам мне было известно, что в детстве к ней предъявляли завышенные требования. Под давлением обстоятельств и благодаря своему кипучему нраву она не имела возможности жить в своем собственном темпе. Итак, освободив последовательность, я попросил ее ослабить внимание. Оказывая ей поддержку и ориентируя ее, я полагал, что в данный момент пациентка не готова к таким острым переживаниям.
Через некоторое время я почувствовал, что мои отношения с пациенткой упрочились и она созрела для более серьезного исследования своей жизненной истории. Она смогла концентрировать внимание на своих внутренних ощущениях. Прошло еще полгода, и моя пациентка влюбилась в мужчину, с которым позволила себе испытывать гораздо более острые ощущения. Это был первый мужчина, которому она смогла доверять и переживать свои чувства без насилия с его стороны. С ним она впервые смогла просто общаться, тогда как раньше ее отношения с мужчинами начинались с постельных, а простого эмоционального контакта она избегала. Я полагаю, что эти изменения возникли в результате последовательного разрешения внутреннего конфликта — они были предвестниками ее новых переживаний.
Следующий момент
Концепция “следующего момента” (nextness) должна также учитывать амплитуду дуги, которую образует последовательность. Дуга может включать в себя взаимоотношения моментов — сегодня и завтра, один этап жизни и следующий за ним, настоящее и будущее. Она может объединять главы книги, спортивное состязание, родственные и дружеские отношения, работу и досуг и т.д. Как человек переживает “следующий момент”, если он недоволен своей работой? Возможно, это скажется впоследствии и в другой раз он немедленно выскажет свое недовольство начальнику. Такая последовательность покажется ему правильной, именно такой, какую он планировал заранее, при том, что она может не учитывать его актуальные потребности в данный момент.
В то время как из реальности невозможно убежать и один момент следует за другим, изменчивость разума не скована чьим бы то ни было представлением о последовательности событий. Если я спрошу у вас, где вы собираетесь пообедать, а вы расскажете мне о том, какие рестораны в городе стоит посещать, я буду заинтригован и не пойму, какой же ресторан выбираете именно вы. Я предпочту прямой ответ на вопрос, и к тому же я могу почувствовать разочарование и даже раздражение. В одной немецкой кондитерской я спросил добродушную тетушку за стойкой, какую еду они могут мне предложить. “Вкусную”, — ответила она. Ответ показался мне странным, но он понравился мне даже больше, чем если бы мне предложили конкретное блюдо. Возможно, я бы мог почувствовать пробел в последовательности, но доброжелательность хозяйки и аппетитный запах из кухни доставили мне удовольствие и заполнили этот пробел.
Для тех, кто полностью доверяет направлению своего внимания, неожиданное, порой даже необъяснимое освобождение от последовательности, может не показаться пробелом. Это скорее приглашение к другому таинственному согласованию событий. Это явление можно назвать “неопределенной многонаправленностью”, хотя с точки зрения последовательности, многонаправленность — это просто направленность, свободная от привычных связей, которые всегда есть в направленном движении вперед.
В сюрреалистической последовательности неуправляемый разум воссоздает странные отношения. Мысли могут следовать одна за другой без видимых причин, как бы не связанные между собой. И все же у них тоже есть своя логика, они возникают по смежности во времени и имеют свои собственные никому не ведомые взаимосвязи при отсутствии синтаксической последовательности.
Переживание всеобщей взаимосвязи часто возникает в медитативном или религиозном опыте, когда люди не скованы рамками привычного порядка вещей. Такие трансцендентные переживания, выходящие за границы привычного, — показатель свободы сознания. Они отражают желание человека не быть ограниченным какими-либо рациональными соображениями, учитывая тот факт, что мы знаем только мизерную часть того, что можем узнать.
Каждое переживание обречено на переход к следующему переживанию. Мы не можем стереть из памяти этот порядок, но мы вольны чувствовать его по-своему, даже игнорировать его. Когда мы сталкиваемся с несвязностью переживаний, у нас всегда есть выбор: мы можем переживать ее как пробел в ощущениях, а можем относиться к этому как к таинству, страдать от прерывности или радоваться переменам, чувствовать неудовлетворенность или жажду жизни, считать себя раздробленной личностью или цельной натурой.
6. ИСТОРИИ: СОБЫТИЯ ИЗ ЖИЗНИ “Я”
Как мы могли понять из главы 5, восстановление последовательного течения преживаний приводит к тому, что человек начинает не просто меняться, а даже по-другому рассказывать о себе. Важным показателем здесь выступает тот факт, что ключевые истории жизни высвобождают важные “я”, прежде выпадавшие из описаний. Я предполагаю, что связность переживаний порождает у пациента воспоминания о событиях, которые в данный момент соответствуют его терапевтическим потребностям.
В случае с Кевином (описанным в предыдущей главе) последовательность его терапевтических взаимодействий со мной привела к кульминационной истории о плавании на яхте. Рассказывая эту историю, он обнаружил страх перед своим “сверхважным я”, который вызывал у него постоянные колебания по поводу меры собственной значимости. Это чувство освобождения является ожидаемым следствием любого психотерапевтического импульса.
Люди, рассказывая о себе, склонны не только оживлять в памяти истории своей жизни, но и организовывать их определенным образом. При заданной форме концентрации, представленной в терапии, эти истории всегда выявляют важные стороны личности рассказчика, особенно когда они свидетельствуют о характерных проявлениях человека.
Рассказывание историй настолько естественное занятие, что его центральная роль в психотерапии не требует доказательств. Терапевты часто уделяют больше внимания выводам из этих историй или их толкованию, вместо того чтобы ценить сам процесс за те чувства, которые они вызывают у рассказчика, и за те его черты, которые они высвечивают. Однако такое повествование, хотя и заложено в природе человека, не возникает из ничего — в его основе лежат события, которые являются вехами в жизни человека. События открывают человеческие качества, вызывают к жизни прежние чувства, конфликты, восстанавливают связи с другими людьми, пробуждают драматический накал страстей, а все это вместе формирует “я” человека. Именно эти “я” сами становятся главными героями фантазии на тему реальных событий.
Может показаться странным, что мы рассматриваем формацию “я” как результат вымысла, ведь наши пациенты реальные люди, и рассказывают они о событиях своей реальной жизни. Но реальность, которую они выстраивают в своих рассказах, весьма своеобразна — она соответствует не столько реальным фактам биографии, сколько чувствам человека, его самоощущению.
Способность памяти оживлять события прошлого является чрезвычайно важной. Особенно весома ее роль в структурировании представления человека о самом себе. Отраженные в этих воспоминаниях терапевтические проблемы и те “я”, которые высвечиваются в результате рассказанного, — это живые портреты различных “я”, живущих внутри личности человека, включая и отринутые его стороны, непризнанные человеком или понятые им неверно. Если какое-либо из моих “я” перестает играть ведущую роль, это может некоторым образом исказить взгляд на реальность. Тогда карта реальности будет иметь изъяны и потребует перерисовывания. Но даже несмотря на это, свойство нашего разума создавать вымыслы о своей жизни неистребимо, а значит, каждый из нас представляет реальность в зависимости от своего состояния, настроения, периода жизни. От этого линия реальности приобретает порой причудливый, извилистый характер, подчас становится пунктирной, а иногда превращается в замкнутый круг.
Кардинальная роль историй состоит в том, что в них, как бы там ни было, отражается наша жизнь. Свойство рассказывать истории проявляется у человека уже раннем возрасте. Джером Брунер (Jerome Bruner, 1987) представляет записи двухлетней болтушки Эмми. Постоянные комментарии и неутомимые беседы с самой собой помогают ей, как считает Брунер, определять себя в суете окружающей жизни и дневных событий.
Вот несколько примеров ее описаний. “Папа сделал бутерброд для Эмми”; “Иногда папа, а иногда мама укрывают Эмми одеяльцем”; “Иногда мама, иногда папа, иногда тетя, иногда Дженни и Энни, и тетя, и мама, и папа, и Карл, папа и Карл, и мама. Дженни приходит в мой домик и меняет мне пеленки”.
Из этих комментариев мы можем видеть, что Эмми хорошо знает, что ей надо. Рассказывая свои короткие истории, она проигрывает важные для нее ситуации, фиксируя свои ценности, интуитивно постигая “я”, состоящее из этих переживаний. И, конечно, вокруг нее существует много людей, которые также должны соответствовать потребностям ее “я”.
История Эмми, состоящая из многих имен людей, принимающих участие в ее жизни, сильно отличается от того, что рассказала одна моя пациентка, страдающая от своего “непризнанного я”. Она дочь известного человека, который всегда был занят самим собой и своими делами. Дочь мало заботила его. Однажды ее отец написал автобиографическую повесть, и когда моя пациентка прочла эту книгу, она пришла в ярость, у нее появилось ощущение, что ее предали. Она считала себя самым близким ему человеком, и вот теперь множество людей узнали о нем то, что знала только она. Она чувствовала себя преданной еще и потому, что ее отец жертвовал большие деньги на разные общественные мероприятия, в то время как она пыталась скопить деньги, чтобы купить себе дом. Однако быть единственным человеком, причастным к его личной жизни, было для нее важнее, чем деньги на покупку дома.
Конечно, свобода в рассказах терапевтически значимых историй приходит не сразу. Для того чтобы пробудить в памяти пациента разрозненные события жизни и осознать их взаимосвязь, требуется большое знание, мастерство и выбор нужного момента. Настройка пациента на разговор о себе — весьма тонкий процесс, требующий от терапевта особой чуткости к выбору “нужной темы”. Терапевт должен обладать особой “антенной”, которая принимает намеки на важные темы, как сигналы. Источником таких сигналов, как правило, бывают довольно эфемерные переживания. Эти переживания стоят как бы за кадром жизни человека, и подчас они кажутся незначимыми.
Представьте себе, сколько событий происходит в жизни человека в течение только одного дня. Поломка автомобиля, случайное знакомство, обед с приятелем, странный телефонный звонок, автомобильная пробка по дороге домой и т.д., и т.д. С нами происходит тысяча всевозможных коллизий, которые мы замечаем лишь краем сознания, не чувствуя, каким образом они могут соответствовать нашему самоощущению и нашей реальности. Но они являются витамином нашего существования, и терапевт прекрасно понимает это и знает, что за такими незначительными рассказами лежит важная история жизни человека.
Естественно, даже если бы мы хотели, мы не могли бы полностью осознавать все, что с нами происходит. Но, к сожалению, из поля нашего внимания уходят не только простые, тривиальные события, но и значимые, важные для нас. В результате люди часто следуют по жизни, недостаточно осознавая весомость того или иного явления. Человек не всегда может ясно вспомнить, что вызвало его гнев, что привело его в восторг, когда он пришел к серьезному выводу о самом себе, почему он запретил себе думать о чем-то. Такие провалы в памяти можно было бы назвать репертуаром утраченного опыта. Невозможность использовать опыт приводит к ощущению непрочности, к стереотипному поведению, пустым надеждам и сниженной чувствительности к настоящему моменту существования.
История и ее функции
Хорошо рассказанная и прочувствованная история — главный терапевтический инструмент для восстановления недостающих переживаний. Это также и способ для организации специально выбранных переживаний. Иногда такое восстановление происходит спонтанно, иногда обдуманно. Рассказывать о своей жизни и о себе — значит рисовать словесную картину, которая воспроизводит события вашей жизни. На этой картине человек маркирует то, как формировалось его “я”.
Когда самоощущение основано на слишком ограниченном представлении человека о себе, оно делается уязвимым к новым переживаниям: чувству отторжения, неустойчивости и неудачливости. При подобном дефиците переживаний каждое такое проявление приобретает непропорциональность. Безусловно, каждый человек волен выбирать, какие события констатировать, потому что без такого выбора его “я” становится нестойкой конструкцией, но терапия может способствовать выявлению этого выбора и восстановлению событий личной истории человека.
Терапевт создает пациенту щадящий режим для разговора о себе, таким образом, кабинет терапевта становится своего рода теплицей для рассказа об истории жизни. Но пациенты имеют тенденцию растрачивать свои переживания, взращивая их как нежелательные сорняки или неухоженные цветы. Чтобы пролить свет на события жизни пациента, терапевт предлагает взять “сухое” переживание и воплотить его в живую историю. Представим себе, например, что пациент, скучно и монотонно сообщает своему терапевту три факта: его мать умерла, когда ему было семь лет; после смерти матери его отец стал безучастным ко всему, что происходило вокруг, и только периодически повторял: “Так дальше не пойдет”.
Пациент может идентифицироваться со своим отцом, тогда в нем возьмет верх его “безучастное я” и он утратит все богатство переживаний, связанных с этими событиями. Или же его “безучастное я” начинает отвергать другие события — отношения с учителями, воспоминания о посещении цирка, прочитанные книги, соревнования по бейсболу, драки с соседскими мальчишками. А ведь эти события могли бы стать важными нитями, связывающими его с другими “я”, они могли бы развернуть всю историю его жизни, предлагая совершенно другое представление о самом себе.
В данном случае я не предлагаю терапевту вовсе не обращать внимание на такой симптом безучастности. Я только предполагаю, что этот симптом является лишь одной стороной истории. Добавляя новые события к старому репертуару пациента, терапевт вызывает к жизни борьбу между конфликтными событиями и конфликтными “я”, изменяя однобокое отношение пациента к своей жизни.
Хороший рассказ приобретает глубину и направленность, а это весомый вклад в жизнь человека. Когда история развивается дальше, обычно вспоминаются новые события и новые подробности, и тогда уже упомянутый нами пациент может рассказать о гневе, который у него вызывал отец. Этот гнев не был забыт, он был отвергнут. Затем пациент может вспомнить, что именно в семь лет он решил, что никогда не будет неудачником. Этот момент был забыт и похоронен за множеством неудач. Но решение, принятое в семь лет, было для него толчком к поиску своего собственного пути.
Пока он рассказывал об этом, его “неукротимое я” послало ему новые сигналы, вызванные новыми чувствами. Пациент сам исполнял все роли, а персонажами были его собственные разнообразные “я”. Как он примет эти роли? Итак, представление началось. В спектакле по этой истории участвуют два персонажа — “безучастное я” и “неукротимое я”. Они притягивают к себе все внимание, динамика их противостояния создает драматический накал происходящего.
Какова же роль терапевта в разыгрываемой драме? Терапевт озабочен тем, чтобы увидеть движущую силу этих событий и не дать им пропасть втуне. У мальчика умерла мать, когда ему было семь лет, и он дает себе важную клятву. Опустошенность, печаль, ужас, необузданность, озарение, пробелы в памяти — все эти переживания становятся для него точкой опоры. Терапевт внимательно следит за всеми элементами рассказа. Он может задавать осторожные вопросы, указывать на то, что было упущено, увещевать пациента, что-то предполагать, а иногда даже на чем-то настаивать. Он может демонстрировать пациенту, как быть ближе к самому себе, как быть открытым для тех важных переживаний, которые он испытывал. Ни одна “мертвая зона” не должна отвлекать терапевта от настоящей значимости рассказа о том, как мальчик семи лет потерял мать.
Ведущая линия рассказа
Во взаимоотношениях между терапевтом и пациентом существует множество возможностей словесного воздействия, включая восстановление последовательности событий (как это описано в гл. 5). Основными способами терапевтического воздействия, которые подчас могут перекрывать друг друга, являются готовность принять происшедшее, уточнение фрагментов, выход за рамки узких представлений, признание отвергнутых тем.
Готовность принять
Способность быть увлеченным, сохраняя профессиональную проницательность, — немаловажное качество. Терапевт должен быть полностью захвачен историей жизни своего пациента, в то время как пациент часто не может осознать, насколько значимыми являются вытесненные им события. Если они были слишком болезненными и он просто изымает эти эпизоды из своего рассказа, в этом случае терапевт должен указывать пациенту на значимость того или иного события.
Психотерапевт становится активным свидетелем сотен человеческих персонажей, единых в одном лице. Эти персонажи помогают ему совершенствовать свое мастерство в распознавании описанных и упущенных событий. Когда он погружен в события жизни своего пациента, его увлеченность передается пациенту, у которого появляется дополнительный мотив воскрешать из памяти все новые и новые события.
|
