Тайсон Филлис, Тайсон Роберт "Психоаналитические теории развития "

Скачать в архиве

Авторы книги, крупнейшие американские психоаналитики, особое внимание уделяют эго психологии, одному из самых популярных направлений в современном психоанализе. Изданная во многих странах мира, данная книга – новейший свод психоаналитических теорий развития – стала настольной для профессиональных психотерапевтов, психологов и студентов.

Книга издана совместно с ЗАО «Академия Центр». При участии Российской психоаналитической ассоциации и Института общегуманитарных исследований.

Российская психоаналитическая ассоциация благодарит экс президента Американской психоаналитической ассоциации д ра Хомера Куртиса и члена АПА Скотта Кардера, а также Ирину Тихонову за помощь в подготовке этой книги к изданию.

Вступительное слово

Общеизвестно, что современный психоанализ отягощен всевозрастающим множеством различных теоретических направлений. Не этого хотел и требовал его гений – основатель Зигмунд Фрейд. На протяжении всей своей жизни он предпринимал напряженные усилия четко определить основные параметры своей новой науки о душе, чтобы в столкновениях как с внешними разрушительными или искажающими воздействиями, так и с внутренними человеческими раздражительностью и конфликтностью сохранить целостность и единство своего предприятия.

Но нам в то же время известна и история неудачи, которую потерпел Фрейд, воплощая свои намерения в жизнь. Напряженная и мучительная борьба привела к уходу ряда одаренных его последователей, пытавшихся наложить на психоанализ отпечаток собственных взглядов. Не достигло цели и создание знаменитого комитета семи колец, держатели которых силой своей коллективной интеллектуальной убежденности, преданности и заслуженного лидерства должны были гарантировать устойчивость главной психоаналитической доктрины Фрейда. Ведь уже при его жизни возникло альтернативное направление кляйнианской метапсихологии, в котором основное внимание сместилось к опыту ранних лет жизни ребенка, формируемому в рамках парной связи между ним и матерью и господству в этой связи агрессивных (или разрушительных) влечений. Благодаря такому расширенному (и смещенному) взгляду на психологический опыт доэдипового этапа жизни, кляйнианцы получили возмож

ность работать с пациентами, страдающими более серьезной патологией, нежели те, с которыми могли бы работать ближайшие последователи метапсихологии Фрейда, сосредоточенные на эдиповой стадии и разрешении соответствующего конфликта. Последние считали, что анализу поддаются только психоневротические пациенты, способные развить так называемый невроз переноса.

Дальнейшее известно. Следом в качестве новой независимой (или промежуточной) группы между фрейдистами и кляйнианцами явилась британская школа объектных отношений с ее целиком новой метапсихологией Эго, посвященной не разрядке влечения, а поиску объекта. Позже в продолжение традиции Кляйн возникла школа Биона, а затем и школа Жака Лакана – типично французский, лингвистически ориентированный психоанализ. И в Америке – до поры единственном в мире месте, где фрейдовское представление о едином психоанализе еще осуществлялось в виде гегемонии метапсихологической парадигмы Эго психологии, сформулированной в непосредственной связи с фрейдовской поздней психологией развивающегося Эго, – ему бросили вызов Хайнц Кохут и его психология «я», в которой центральная роль отводится превратностям нарциссизма. Есть и другие, не столь новые, направления, такие как взгляд на развитие Маргарет Малер, новый психоаналитический язык Шафера («язык действия») и т. д.

Для всех этих соперничающих в рамках психоанализа теоретических направлений, к каждому из которых мы испытываем чувства преданности и преемственности, характерно то, что любое из них заявляет о себе как о наиболее подходящем всему диапазону излечимых пациентов, наиболее действенном в понимании и излечении, нежели его конкуренты. В психоанализе Фрейда, из первоначальной психологии влечения развившемся впоследствии в психологию Эго, видели первый научно обоснованный психотерапевтический подход, который объясняет природу психоневрозов и позволяет добиться этиологического излечения всех поддающихся этому психоневротических пациентов. Мелани Кляйн и ее последователи, занимавшиеся первоначально психотерапией детей, а также взрослых с более глубокими нарушениями, нежели обычные психоневротики, разработали свою метапсихологию и соответствующий терапевтический подход, объявленный кроме всего прочего и способом более эффективного излечения классических неврозов. Психология «я» Хайнца Кохута возникла похожим образом – из соприкосновения с внешне неразрешимыми проблемами психотерапии пациентов, страдавших нарциссическими расстройствами личности. Однако технические приемы, равно как и теоретические построения, первоначально ориентированные на удовлетворение терапевтических потребностей данной специфической части психопатологического спектра – нарциссически нарушенных пациентов, – впоследствии были также объявлены более подходящими для лечения традиционных психоневрозов. Дело здесь просто в том, что любое из конкурирующих психоаналитических направлений, какой бы узкой в рамках психоанализа ни была его исходная область исследования и применения, скоро разрастается до того, что провозглашается универсальной мета психологией и наилучшим методом исцеления всех тех, кого душевные страдания и нервное расстройство вовлекли в орбиту профессионального психоанализа.

Ознакомившись с общим положением дел внутри нашей дисциплины, с ее хаосом конкурирующих теоретических течений, читатель естественно задается вопросом: что же до сих пор, на наш взгляд, скрепляет нас как приверженцев единой психоаналитической науки и дисциплины? Иначе говоря, что общего между нашими разнообразными теоретическими взглядами – такого, что во всех них распознается психоанализ? Речь идет об общих фундаментальных допущениях, касающихся человеческой психики и способов ее функционирования. И – возможно, как обратная сторона медали, – справедлив вопрос: а что отличает нас, вместе взятых, от непсихоаналитических теорий душевной жизни?

Мой собственный ответ на эти вопросы (более детально они рассматриваются в других моих работах), состоит в том, что в настоящее время мы не можем достичь взаимопонимания, оставаясь в рамках наших широких подходов. Я считаю, что наши теоретические представления на данном этапе исторического развития (когда ослабевает их связь с наблюдаемыми и проверяемыми на опыте клиническими явлениями) находятся вне сферы научного знания, по прежнему оставаясь не более чем научными метафорами, хотя, быть может, и полезными с эвристической точки зрения. Я бы скорее полагал, что общий язык можно найти только в клинически наблюдаемых и проверяемых явлениях, а также в непосредственно связанной с клиническим опытом теории конфликта и компромисса, тревоги, сопротивления и защиты, взаимосвязи переноса и контрпереноса, общей для всех наших метапсихологии, несмотря на то, что язык иногда затемняет эту клиническую общность. За пределами общего клинического подхода склонность к настойчивым попыткам преждевременно создать некий концептуальный сплав или интегрировать наши разнообразные общие психоаналитические теории структуры и функционирования (также как и нарушений функционирования) психики способна принести для науки один вред. На мой взгляд, рефенциальные рамки этих теорий или метапсихологий не вполне сопоставимы – если брать одну и ту же сферу дискурса. К тому же любая из них недостаточно связана с наблюдаемыми и потому проверяемыми явлениями. Для собственных нужд у них есть свои внутренние эвристические задачи, слишком сильно и слишком абстрактно отклоняющиеся в свою собственную метафорическую риторику, в рамках которой ее приверженцы думают и работают схожим с остальными образом, находясь, однако, за пределами тесного единства научного исследования, сопоставления и сравнения.

Как все эти соображения соотносятся с попыткой Филлис и Роберта Тайсонов – по моему, необычайно успешной – добиться на уровне основополагающих теорий развития согласованной и полезной концептуальной интеграции психоаналитических метапсихологий облаченных в разнообразные доспехи? Ведь в рамках психоанализа каждое из наших несхожих теоретических направлений (за исключением, быть может, школы Лакана) разработало фактически ретроспективно (а в некоторых случаях, до определенной степени, на основе предположений и наблюдений – и проспективно) свою собственную теорию развития. Она основывается на собственной концепции видов жизненного опыта (т. е. значений, приписанных событиям), которая оформляет саморазворачивающуюся организацию личности соответствии с теоретическими построениями о том, как психический аппарат собирается в единое целое и какое влияние, направляющее его развитие, на него оказывается. Например, в соответствии с фрейдовской первоначальной психологией влечения, фокус развития сосредоточен на превратностях либидо, проходящего через последовательность стадий психосексуального развития, с кульминацией в удачном разрешении неизбежных конфликтов эдипова треугольника. Напротив, с развитием и детальной разработкой психологии Эго, основанной на модуляции и управления влечениями, в центре внимания оказалось изучение развития ряда Эго функций – которое шло в различных исследовательских направлениях: сначала предложенных Анной Фрейд, а затем расширенных такими исследователями, как Спитц, Малер и другие. Сходным образом, психология самости Кохута, видевшая в нарциссических извращениях как центр динамики развития, сфокусировалась на развитии складывающейся самости, и неуклонно унифицировалась, эффективно раскрывая свои замыслы, идеалы и таланты и сохраняя устойчивость к регрессивным и фрагментирующим тенденциям. А теоретики объектных отношений сосредоточились на извращениях объектных отношений в процессе развития – по мере того как взрослеющий ребенок вступает сначала в диадные, затем триадные отношения и, наконец, в многоликий мир всевозрастающе сложных и дифференцированных объектных ситуаций. Таким образом, в рамках психоанализа каждый из наших разнонаправленных теоретических взглядов уделяет особое внимание разработке какой либо частной специфической проблемы (или комплекса проблем) общего процесса развития.

Такой ход событий привел к воистину изумляющему разнообразию психоаналитических взглядов на процесс развития, более или менее соотносимых с отдельными философскими направлениями психоанализа. Прибавим сюда исследования психологов процесса развития (замечательный пример – Пиаже), использующих данные своих наблюдений и собственные теоретические построения, чтобы продвинуть вперед наше понимание этого процесса. Особая (и очень важная) задача, которую Тайсоны перед собою ставят, – отследить эти разнообразные линии развития в их связи с отдельными направлениями психоаналитической метапсихологии, а также с наблюдаемыми фактами, и рассмотрев настолько подробно, насколько это возможно, наблюдаемые признаки различных саморазворачивающихся структур и явлений психосексуальности, объектных отношений, связанных чувств самости и идентичности, аффекта, когнитивности, Суперэго, пола и Эго – показать взаимосвязь всех этих явлений как различимых, но не разных, аспектов общего развития. Стремясь исчерпывающе понять общий процесс развития с точки зрения психоанализа, каждую из этих проблем необходимо как следует изучить и связать с остальными.

В самом факте и уровне попытки представить общий процесс развития в виде интегрированного сплава всех имеющихся взглядов, каждый из которых связывается с остальными посредством собственных наблюдаемых признаков и вытекающей из опыта их клинической формулировки, Тайсоны были первыми и, на мой взгляд, преуспели настолько, насколько может преуспеть любой исследователь (или два исследователя) в пределах одного поддающегося прочтению тома. Другими словами, они вдумчиво и с вдохновением одолели большой объем литературы в различных областях психоанализа и детского развития. Однако, специалисты почти в каждой из этих областей, видя обширность работы и многообразие поднимаемых в ней вопросов, могут полюбопытствовать, не слишком ли много иногда пытаются охватить авторы в своих очерках и не маскируют ли местами, не игнорируют ли сложный либо предварительный характер данных или допустимых на базе этих данных заключений. В этом смысле вышеупомянутые эксперты временами могли бы предъявить авторам вполне обоснованные претензии, что их собственная теоретическая ниша была обделена местом и вниманием.

Главное преимущество данной книги состоит, однако, не в химерической погоне за всеохватностью при сохранении всей сложности и глубины мысли. Прослеживая истоки развития различных психоаналитических теоретических взглядов на конкретные формы раннего жизненного опыта (каковые могут быть связаны последовательно с каждой частной структурной теорией), Тайсоны дают нам возможность убедиться в том, что наблюдаемые индикаторы развития, типичные для каждого из этих расходящихся теоретических направлений, могут быть интегрированы осмысленный комплекс представлений. И это уже само по себе значительное достижение. Помимо того, материал книги может указать на способ создания, в конечном счете, подлинно единой и научной общей теории психоанализа, которая превзойдет наше сегодняшнее метафорическое и разнонаправленное теоретизирование. Это достижимо путем постепенного восхождения от данных различных наблюдений, кропотливо соотнесенных друг с другом в движении по графику развития, более эмпирическому теоретизированию в тех же самых измерениях взрослой душевной деятельности (влечения, объект, самость, аффект, когнитивность, Эго, Суперэго и т. д.) взаимосвязанных и с неизбежностью интегрированных – измерениях, каждое из которых сейчас лежит в основе той или иной из несовместимых общих теорий или (метафорических) философий.

Некоторые психоаналитические теоретики (хороший пример – Кернберг) пытались создать интегрированную и объединяющую психоаналитическую теорию путем более ограниченной попытки слияния – например, пытаясь в его случае, объединить теорию объектных отношений со структурной парадигмой психологии Эго. Очень может быть, что тайсоновский подход к развитию окажется в этой насущной для нашей дисциплины теоретической задаче более перспективным, хотя бы потому что находится на том уровне концептуализации, который легче ограничить условиями наблюдаемых явлений и научной проверкой в виде теоретизирования на более низком уровне, близком к эксперименту. Конечно, нельзя дать гарантии того, что опыт научно подтвердит верность этого подхода, но такая вероятность есть, и данная книга указывает на перспективность этого пути. Помимо чисто эвристических и образовательных выгод от предпринимаемой Тайсонами попытки синтеза, эту книгу можно рассматривать и как начало работы в направлении максимально и полной интеграции теоретической в рамках психоанализа. В этом смысле она открывает захватывающие научные горизонты.

Роберт С. Валленштайн, д. м. н.

Выражение признательности

Идея свести психоаналитические теории развития воедино зародилась у нас во время работы и преподавания в Лондоне, в Детской терапевтической клинике в Хэмпстэде (ныне Центр Анны Фрейд). В этом замечательном учреждении мы испытали плодотворное влияние Эджи Бене, Мэрон Бегнер, Марии Бегнер, Дороти Бирлингем, Хэнси Кеннеди, Сары Розенфельд, Джозефа Садлера, Илзе Хеллман, Анны Фрейд, Розы Эденкамб и многих других коллег.

С каждым новым годом студентам становится все труднее обобщать предлагаемый им материал, поскольку шквал информации по вопросам развития ребенка все нарастает, что показали и первые научные конгрессы Всемирной ассоциации детской психиатрии и смежных дисциплин (WAIPAD) в 1980–1983 годах. Мы выражаем глубокую благодарность нашим коллегам по этой организации, в особенности Роберту Эмди, Элеоноре Галенсон и Джастину Коллу за оказанную нам поддержку и содействие в данной области. Большое значение для нас имели также дискуссии с Джоном МакДвиттом и Маргарет Малер.

Многому научились мы и у наших разновозрастных пациентов, у наших студентов и коллег, но, как и при цитировании литературы, вынуждены ограничиться упоминанием лишь немногих из тех, кто этого заслуживает. Мы благодарны Беверли Кильман за поддержку нашей работы, особенно на раннем ее этапе. Мы очень высоко ценим усилия Джоанны Зильбах, Мартина Сильвермэна, Ванна Спрейелла, Дэвида Стайера и Эми Тайсон, читавших рукопись этой книги на разных стадиях ее написания. Особую признательность хочется выразить Филипу Шпильману: о таком проницательном и высоко эрудированном критике, помощнике и консультанте мы могли только мечтать! Никто из наших коллег не несет ответственности за наши ошибки или упущения. Д р Альберт Солнит не только великодушно поддержал нашу работу, но и деятельно способствовал ее публикации. Гленн Миллер (библиотека Чикагского психоаналитического института) оказал ценное содействие в работе с литературой.

Редакторская критика Натали Альтман, последовательная, живая, авторитетная, остроумная и дружеская никогда не давала исчезнуть идеалу, к которому должно стремиться; с ее помощью мы прояснили многие идеи и части книги, оказавшиеся менее понятными, нежели мы себе представляли. Совсем недавно Сесиль Уоттерз, наделенная неизменно острым глазом, отредактировала рукопись, а Лайза Альтман разработала предметный указатель, представляющий собой образец всеохватности. Чтобы превратить книгу из желания и мечты в реальность, понадобились знания и энтузиазм Глэдис Топкис. И, наконец, нашей благодарности более чем достойны бесконечное усердие Ким Сноу, а также преданное и железное терпение Лоррэйн Дуглас, Лореты Крамер и Каролины Сивери, проявленные в процессе правки многочисленных черновиков.

Введение

Эта книга возникла как ответ на запросы наших студентов. Опыт преподавания психоаналитической теории развития студентам, изучающим психоанализ и психологию, и лицам, постоянно практикующим психиатрическое лечение детей и взрослых, показал, что не только они, но и мы сами, подавленные быстро растущей массой разнородной информации о развитии ребенка, нередко теряемся перед множеством часто противоречащих друг другу, а то и взаимоисключающих теорий. Когда мы изучали психоанализ, нашим главным ориентиром был опубликованный в 1945 году фундаментальный учебник Отто Фенихеля «Психоаналитическая теория неврозов», который охватывал все существующие на то время теории. Здесь мы преследуем аналогичную цель – представить синтез имеющихся психоаналитических теорий развития.

Другой трудностью, с которой сталкивались наши студенты, оказалась труднодоступность необходимой информации. Конечно, доступны сборники работ отдельных авторов и тематические антологии по избранным темам и монографии, представляющие частный взгляд на проблему; но, с другой стороны, фрагменты теоретического знания рассеяны по множеству публикаций. Поэтому другая наша цель – собрать под одной обложкой как ранние, так и более поздние психоаналитические теории развития личности, а также информацию, касающуюся современных исследований в этой области. Последние, будучи рассмотрены в контексте того, что им предшествовало, приобретают дополнительное измерение, так что наш студент может судить о них с большим пониманием.

Основное внимание в данной книге мы уделяем внутрипсихическим процессам – тем, что протекают в психике по мере ее развития. Хотя на изучение межперсональных взаимодействий сосредоточены многие современные исследования в области развития, наше внимание направленно на то, каким образом чувства и ощущения при межперсональном общении затрагивают основы, природу и функции внутрипсихических структур.

Пытаясь собрать воедино существующие теории развития личности, мы вначале обращаемся к тем идеям Фрейда, которые выдержали проверку временем. Это позволяет проследить происхождение современных теорий. Приводятся имеющиеся свидетельства ошибок Фрейда. Мы исходим преимущественно из Эго психологии, в особенности, структурной теории, а также материала, который относится к периоду, названному Валлерштейном (1988) эпохой пост Эго психологии, когда теории Эго психологии постепенно обогащаются идеями и понятиями, заимствованными из других областей, как в границах психоанализа, так и вне их. Наибольшее влияние на нас оказали те идеи, которые мы нашли с клинической точки зрения полезными, здравыми и пригодными для использования в педагогической деятельности и повседневной практике психоанализа детей, подростков и взрослых.

Чтобы изложить в обобщенном виде весь этот материал, нам пришлось проанализировать бесчисленное количество отдельных деталей и великое множество экспериментальных данных, теоретических предположений и клинических находок. Чтобы сохранить при этом целостность взгляда, мы использовали в несущей конструкции комбинацию идей Пиаже, Спитца и Анны Фрейд с добавлением более современных идей из общей теории систем в изложении фон Берталанфи.

В итоге мы пришли к выводу, что развитие есть непрерывный процесс, в который вовлечено большое число взаимодействующих, взаимно пересекающихся систем (или структур); со своим алгоритмом развития, который и должен рассматриваться в сопоставлении с развитием остальных. В данной книге мы описываем последовательное развитие всех основных, одновременно разворачивающихся систем¹, которые и составляют человеческую личность. При их описании мы придерживаемся той точки зрения, что ни одна из стадий развития не является определяющей в отношении окончательного результата и ни одна из систем не преобладает над остальными.

Необходимо признать, что этот взгляд на развитие восходит к изначальной психоаналитической посылке о решающей для взрослой личности роли детского опыта. С самого начала именно реконструкция личного прошлого была главным стержнем психоаналитического метода лечения, а подобный генетический подход являлся основным для всей психоаналитической доктрины. И только когда аналитики признали, что генетические реконструкции приводят к искаженному представлению о развитии, они обратили на процесс развития более пристальное внимание.

У взглядов на развитие – своя эволюция, параллельная истории психоанализа. Отталкиваясь от доктрины о центральном значении развития инстинктивных влечений и Эдипова комплекса, последователи психоанализа выдвинули множество альтернативных теорий, предлагающих свою концепцию человеческого развития.

Некоторые их этих теорий отдают чрезмерное предпочтение одним аспектам развития в ущерб другим, за что подвергаются критике. Представляя данную книгу как некую интегрированную конструкцию, мы пытаемся избежать как опасности упрощенного редукционистского подхода, так и неправомочных заключений относительно влияния опыта ранних лет жизни на возникающие патологии. Разумеется, изучение психопатологии вносит огромный вклад в наше понимание нормального развития, но сейчас возмещается недостаток противоположного подхода. Мы надеемся, что наши усилия послужат созданию более ясного и четкого представления обо всей сложности процессов развития, а также обеспечат основу для примирения различных точек зрения. Тогда подробные и точные сведения о «нормальном» развитии послужат базой для постепенного формирования все более детального и глубокого понимания отклонений и патологий личности и межличностных отношений, притом создавая условия для ранней диагностики, предупреждения и более эффективного лечения.

Эта книга начинается с истории психоаналитических взглядов на развитие, затем следует определение того, что представляет собой процесс развития и описание используемого нами подхода. Далее мы представляем и обсуждаем вопросы, наиболее интересующие нас и исследуемые в психоаналитической психологии развития. Это следующие категории: психосексуальность, объектные отношения, аффект, когнитивность, Суперэго, род и Эго.

Мы предпочитаем такой порядок представления материала традиционному хронологическому (по стадиям развития психосексуальности). Мы делаем это для того, чтобы подчеркнуть, что поведение на любой из хронологических стадий определяется широким спектром взаимодействующих факторов; а также для того, чтобы сделать очевидной значимость каждой системы для процесса развития. Таким образом, наш подход придает больше значения самому процессу и наличию глобальной взаимосвязан, нежели конкретному возрасту человека, и отходит от понятий специфичности психосексуальных или либидных фаз развития. Опыт учит нас, что достоинства такого подхода перевешивают недостатки из за любых перекрываний материала и повторов. Независимая природа всех этих систем, однако, несколько затруднила организацию материала в книге. Мы не скрываем, что при ее написании имели место некоторые сомнения, например, по поводу того, должен ли материал о развитии Суперэго идти до или после материала о половом развитии; должно ли развитие Эго освещаться раньше, чем вопросы развития Суперэго и пола. Но наши сомнения лишь увеличили нашу уверенность в преимуществе рассмотрения человеческой личности в терминах взаимосвязанных, взаимодействующих систем. Каждая система опирается на все остальные, и таким образом, каждая глава опирается на концепции, содержащиеся в других главах. Следовательно, мы не можем избежать определенного предвосхищения материала, его повторения и перекрывания.

Новички в психоаналитической терминологии часто оказываются сбитыми с толку разными значениями того или иного термина. Излагая материал, мы предпочитаем не отвлекаться и не перегружать текст определениями, а даем в конце книги «Словарь встречающихся терминов», где кратко определяем, в соответствии с контекстом, некоторые из них.

Для простоты мы везде используем общее «он» (ребенок). Из текста ясно, что под этим мы не подразумеваем того, что развитие мужчины является моделью, на которой базируется человеческое развитие вообще. Те же самые соображения диктуют нам использование термина «мать» в целом по отношению ко всем лицам, осуществляющим непосредственный уход за ребенком.

Наша книга представляет собою смесь взглядов – собственных и чужих. То, что нам наиболее знакомо, мы повсеместно здесь цитируем по оригиналам, но нам сразу было ясно то, что цитировать все без исключения невозможно. Поэтому мы совершенно уверены, что некоторые превосходные работы не освещаются на этих страницах. Если нам в настоящей книге не удается отдать дань уважения тем, кто этого, безусловно, заслуживает, то мы делаем это непреднамеренно.

Предисловие к русскому изданию

Нам чрезвычайно приятно, что русскоязычные студенты и специалисты интересуются психоаналитическими взглядами и, в особенности, теориями развития. Эта книга хорошо известна и широко используется во многих странах. Она уже была переведена на итальянский, французский, немецкий и португальский языки. Представители других языков тоже интересуются этой книгой. Многие студенты говорили нам, что эта книга популярна благодаря своей ясности, плану организации и интеграции различных областей психологии, а с педагогической точки зрения особенно ценны выводы, изложенные в последней главе. Некоторые читатели были разочарованы, потому что после этой книги жизнь стала казаться сложнее, а не проще. Мы безусловно согласны с тем, что в этой книге говорится о запутанности психического развития человека: о эмоциональных, когнитивных, психологических и бессознательных областях ума. Мы считаем эту запутанность частью реальности, но в этой запутанности можно обнаружить и определенный порядок. Мы постарались сохранить богатство запутанности и сложности, создав при этом схему, позволяющую изучить и ассимилировать новую информацию и новые теории, которые постоянно появляются. Мы надеемся, что наша попытка увеличить понимание роста и развития человеческой психики внесет свой вклад не только в медицину, но и в социальную жизнь. Мы также надеемся, что наши русскоязычные читатели сообщат нам, оказалась ли для них полезной эта работа.

Филлис Тайсон, доктор философии

Роберт Л. Тайсон, доктор медицины

Часть первая. Процесс развития

Глава 1. История психоаналитических взглядов на развитие

Однажды Фрейд заявил, что психоанализ не может быть похож на философскую систему и производить законченную, готовую к употреблению теоретическую структуру. Напротив, ему придется «шаг за шагом искать свой путь к пониманию сложности нашего ума» (1923а, стр. 35 36). По мере того, как каркас теоретического анализа постепенно обретает форму, перспектива развития превращается в самую значимую часть. Мы начнем с краткого обзора эволюции этой перспективы для того, чтобы обосновать свой интегральный подход к современной теории развития. Мы полагаем, что исторический подход весьма полезен. Он предоставляет возможности для оценки современных воззрений и помогает, хотя бы отчасти, предотвратить пресловутое «изобретение велосипеда».

Эволюция взглядов на развитие

Сначала обратимся к генетической точке зрения, так как именно из нее и появилась теория развития. Генетический или, чтобы быть более точными, психогенетический взгляд на личность основан на интересе к способам и знании способов, с помощью которых прошлое отдельного человека влияет на его нынешнее функционирование. Этот взгляд стал частью психоаналитической теории с тех пор, как клиническая работа Фрейда побудила его исследовать психические конфликты. В своих исследованиях он предполагал, что определенные типы детских переживаний являются причиной неврозов взрослых, поэтому симптомы эмоционального происхождения не могут быть устранены, пока не будет прослежено их происхождение и развитие. Фрейд разделял психоанализ и простой анализ сложных психологических проблем, утверждая, что он «состоит из прослеживания перехода от одной психологической структуры к другой, предшествовавшей ей во времени, из которой она развивалась» (1913, стр. 183), и изобрел прием лечения предназначенный для реконструкции и понимания природы ранних переживаний. Таким образом, первые попытки понять младенчество и раннее детство основывались на этих ранних исследованиях, почерпнутых из клинического опыта взрослых пациентов с неврозами.

Однако, Фрейд осознавал, что реконструкция неминуемо содержит в себе искажения. Поэтому он рекомендовал сопровождать психоаналитические исследования непосредственными наблюдениями за детьми (1905b, стр. 201). В этом направлении программным был отчет наблюдений за маленьким Гансом (1909b). Хотя он и посвящен лечению детских неврозов, тем не менее, он содержит ценную информацию о переживаниях мальчика и его реакции на них in statu nascendi, обеспечивая, таким образом, перспективу развития – взгляд на то, как происходят события в сравнении с тем, как они описываются.

Фрейд признавал также, что в применении знаний о развитии существуют «ловушки». Хотя остаточные явления во взрослом возрасте не надо отождествлять с развивающимся ребенком, тем не менее, необходимо признать, что это является психическим прошлым, очень ценным для психоаналитической теории. Это психическое прошлое отражает скорее влияние конфликта и защиты от него, чем готовый отчет об исторической реальности. Очевидно, что психологическое значение раннего опыта не так наглядно в statu nascendi, оно становится явным только позже, поэтому психоаналитическая теория и не может базироваться исключительно на наблюдениях за детьми. Только через метод психоаналитического подхода и изучение бессознательных ментальных процессов может быть осмыслено развивающее влияние ранних переживаний. Видимо, именно это Фрейд имел в виду, когда в 1920 году в предисловии к четвертому изданию своей работы «Три очерка о теории сексуальности» (1905b) отмечал, что хотя демонстрация сексуальности в детстве и описывалась другими, решающее значение детскому либидо в жизни было дано только в психоаналитическом изучении бессознательного. Он поясняет, что «если человечество было бы способно получать информацию из непосредственного наблюдения за детьми, эти три очерка остались бы ненаписанными» (стр. 133).

Фрейд представил первую психоаналитическую теорию развития (1905b), предположив, что существуют последовательные стадии сексуального развития. В этой теории он сформулировал не только теорию детского сексуального развития, но и теорию взаимодействия между конституцией (природными стадиями созревания) и пережитым опытом. В дальнейшем, с постепенным углублением им самим и другими исследователями этой теории развития, она стала известна как теория «психосексуального развития» (1926).

Следуя по пути, проложенному Фрейдом, Абрахам сформулировал концепцию оральной и анальной фаз, выделяя в каждой из них садистский компонент (1916, 1924а, 1924b). Некоторые аспекты этой теории остаются актуальными и в наши дни. Ференци, который интересовался развитием ощущения реальности, расширил спектр охвата теории развития до границ того, что теперь называется психологией Эго (1913). Мелани Кляйн, делая акцент на развитии жизни фантазий, выдвинула гипотезу, что младенец переживает агрессию, ярость, метания и отождествление в первые недели и месяцы жизни (1928, 1933, 1948).

Когда Фрейд представил структурную теорию, иногда называемую тройственной моделью, он предположил, что разум состоит из трех гипотетических психических структур – Ид, Эго, и Суперэго – что обеспечивает устойчивое основание для опыта (1923а). Позже он добавил, что и природные характеристики, и окружение играют различные по важности роли в формировании этих структур (1926), вынуждая аналитиков лучше осознать величину спектра факторов, влияющих на развитие. Анна Фрейд (1936), Хартманн (1939, 1952) и Спитц (1959) были одними из первых, кто изучал развитие этих психических структур. В дополнение Хартманн (1939) и, позже, Винникотт (1956) начали более точно разграничивать влияние на процесс развития природных, врожденных физических факторов и влияние приобретенного опыта и окружения. Единица мать – ребенок оказалась, таким образом, в центре внимания, поскольку аналитики осознали влияние матери (окружения) на формирование психических структур. В результате появилась последовательность в отношении к объекту в процессе развития, по мере того как Анна Фрейд (1942), М. Кляйн (1928, 1933, 1952а, 1952b), Спитц (1959) и Малер (1963, 1972а, 1972b) описали стадии эволюции отношений мать – ребенок.

Поскольку осознание Фрейдом динамики межличностного и интрапсихического мира началось, в основном, с Эдипового комплекса четырех пятилетнего ребенка, события, которые происходят в возрасте, который мы сейчас называем ранним – первые три года жизни – постепенно стали привлекать все больше внимания. Во времена Фрейда к раннему детству относили период от рождения и до конца эдиповой стадии. Со смещением внимания на более ранние годы проблемы с методом реконструктивного подхода стали еще более очевидны, и исследователи пытались найти другие методы понимания раннего развития. Первые попытки были предприняты в детском анализе. Анна Фрейд показала, что изучение анализа детей может быть успешно использовано в психоаналитической теории. Позже, размышляя о ранних годах, она писала: «Исследование детей оказалось уникальным по крайней мере в одном отношении – это было единственным новым приемом, открывшим возможность проверить правильность реконструкции в анализе взрослого возраста. Теперь впервые с применением напрямую психоаналитического подхода с маленькими детьми, стало живой, наглядной и очевидной реальностью то, о чем раньше только догадывались» (1970b, стр. 210). Позже она добавляла, что, хотя работа по реконструкции со взрослыми во многом определила психоаналитический взгляд в патологии, «детский анализ оказался ключевым в описании процесса нормального развития в детстве».

Помимо лечения детей с нервными нарушениями Анна Фрейд также интересовалась эволюционными процессами. В 1926 году она вместе с некоторыми своими коллегами (Дороти Бурлингам и Евой Розенфельд, с Питером Блоссом и, позже, Эриком Эриксоном – учителями) основала небольшую школу в Вене для детей в возрасте от семи до тринадцати лет. Она была предназначена для тех детей, чьи родители прошли анализ или проходили лечение. Соответственно, это давало возможность наблюдать, как понимание психоаналитического подхода способствует образовательному процессу и, в частности, поощряло ранние наблюдения за взаимодействием развития и образования.

Аналитики пришли к пониманию необходимости глубокого изучения групп раннего возраста в процессе осознания причин нормального и патологического развития. Поскольку на ранние периоды жизни сенсомоторная деятельность влияет значительно больше, чем вербальное мышление и общение, аналитики применяли метод наблюдения. Одним из пионеров такого подхода была Мелани Кляйн. Она первоначально сформулировала свои теории, наблюдая за собственными детьми (Groskurt, 1986, Huse, 1989). Пытаясь сделать наблюдения более объективными и систематическими, Анна Фрейд и Дороти Бурлингэм основали в 1937 году экспериментальные дневные ясли для детей грудного возраста из беднейших семей Вены. Целью этого исследования был сбор информации о втором годе жизни и ранних стадиях отделения от биологического союза мать – ребенок. Этот центр, названный Ясли Джексона, был вскоре закрыт нацистами. Однако, вскоре после переезда в Лондон в 1938 году Фрейд и Бурлингэм основали в военные годы центр для младенцев и детей сирот и тех, которые были разлучены с родителями. Хэмстедские Военные Ясли стали не только значительным явлением для детских интернатов, но и центром психоаналитической исследовательской работы с детьми, где проводились детальные наблюдения за поведением детей (A. Freud, 1942).

По мере того, как метод наблюдения завоевывал доверие, его применение стало распространяться на изучение причин психопатологии. Сразу после Второй мировой войны Спитц (1945, 1946а, 1946b) предпринял серию исследований детей в детских учреждениях и домах ребенка, где хотя и заботились о физическом развитии детей, но они получали мало внимания и недостаточно стимулировались в процессе взаимодействия с воспитателями. Отчеты Спитца о влиянии подобной депривации добавили информации и теоретических выводов о раннем развитии и психопатологии. Он также записал свои открытия на пленку (в 1947 году это была редкость, однако сейчас этот прием успешно используется в лабораторных исследованиях маленьких детей и для обучения).

Из этих первых попыток исследования развития появилась новая область, которая представляет собой синтез двух самостоятельных направлений. Одно из них, появившееся из исследований Анны Фрейд и Дороти Бурлингэм, собирает данные либо клинических исследований анализа ребенка, либо результатов длительного наблюдения за детьми в условиях, приближающихся к естественным или стандартным. Акцент в этих исследованиях делается на процессе развития – т. е. дифференциация психической системы и структуры, возрастание сложности внутрипсихической жизни, появление мыслей и фантазий, и, наконец, причины психопатологии и пути ее предотвращения. Эти исследования значительно расширили наши знания о многих мелких фазах нормального психического развития.

Второе направление ставит, обычно, целью тщательное проведение экспериментов. В наши дни это многоотраслевое направление, однако оно появилось из лабораторных экспериментов вроде тех, которые проводил Спитц, и потом включило в себя многие исследовательские методы академической психологии. Подобные эксперименты обычно проводятся в лаборатории в течение относительно короткого периода времени с детьми в состоянии спокойной сосредоточенности, редко они проводятся в состоянии острого голода или страдания. Эти исследования имеют, как правило, более конкретную цель, чем длительные наблюдения; их задачей является проверка той или иной гипотезы. Расширяющийся спектр экспериментальной работы и большое количество и разнообразие за последние несколько десятилетий привели к более полному пониманию маленьких детей и, что впечатляет еще больше, новорожденных.

В результате более, чем восьмидесятилетнего психоаналитического изучения (см. F. Tyson, 1989a) мы можем сейчас сформулировать целый ряд важных характеристик процесса развития. Это будет изложено в следующей главе. Кроме того, стали очевидны определенные проблемы в понимании и использовании данных. Естественно, что реальный ребенок не может быть реконструирован из данных о взрослом возрасте, также и взрослый не может быть создан только из экстраполяции наблюдений за младенцем и ребенком.

Иногда генетическая точка зрения применяется в очень упрощенном и сильно сокращенном виде, отрицая «изменение функций» (Hartmann, 1939, стр. 25) или вторичную анатомию (Hartmann, 1950) которая эволюционирует в процессе развития. Эти термины появились из признания того факта, что поведение, проявляющееся на определенной стадии развития, позже может служить совершенно другой функции или стать независимым от обстоятельств, которые вызвали его проявление. Подобными примерами могут служить устойчивые реакции (усвоение противоположного отношения для защиты от инстинктивного желания), приобретенные в отношении приучения к туалету. Чистоплотность в более взрослом возрасте не обязательно подразумевает желание испачкать. Непризнание этих фактов приводит к тому, что иногда называется генетической ошибочностью (Hartmann, 1955, стр. 221) – это стремление приписать последующему поведению присутствие элементов, вызвавших их проявление. Например, зависимые отношения во взрослом возрасте могут быть поняты только как повторение более ранних взаимоотношений с матерью.

В результате принятия подобной точки зрения безоговорочно принимается постулат, что психопатология взрослых означает либо настойчивое, либо регрессирующее повторение самых ранних переживаний. Затем остаточные явления ранних эмоциональных переживаний рассматриваются как диагностическое свидетельство серьезных нарушений с нарциссизмом, пограничными состояниями или чертами психоза. Соответственно, последующие влияния на развитие не берутся в расчет, также как и очевидная возможность того, что психопатологические нарушения могли быть вызваны позднее, а не на ранних месяцах жизни.

Мы полагаем, что это ничем не оправдано. Хотя иногда можно ошибочно принять проявления взрослого поведения за остаточные явления или настойчивость действий в раннем возрасте, но это вовсе не означает, что взрослый действует точно так же, как действовал бы ребенок в то время, когда эти черты могли появиться. Общеизвестно, что более поздние стадии развития испытывают влияние предыдущих стадий, но каждая из них оставляет свой след в формировании личности. Типичным примером является амбивалентный взрослый с защитной тенденцией к расщеплению² положительных и отрицательных эмоций. Часто подобное описание ошибочно принимается за свидетельство регрессии или приостановки развития на фазе, предшествовавшей интеграции этих чувств. Такое чрезмерное упрощение подобно утверждению, что быстрое деление раковых клеток сигнализирует о возвращении в детство; хотя и существуют клетки, которые действительно в младенческом возрасте подвержены быстрому делению, это, тем не менее, не то же самое, что и рак. Так же, как и взаимосвязь между ростом и раком, зависимость явлений раннего развития и психопатологии не так проста. Для окончательного результата имеют, подчас, решающее значение неожиданные события. В дополнение к уже упомянутым вторичной анатомии и изменении функций играет важную роль принцип многофункциональности (Welder, 1930), в этом смысле и Эго и Суперэго.

Пожалуй, более знакомой проблемой является возрастное смещение. Наблюдатель приписывает явления, происходящие у младенцев и маленьких детей, структурам, функциям или механизмам, которые пока не существуют – например, трактует высовывание языка как раннюю имитацию, в то время, как было показано, что это является рефлективным ответом на появление перед глазами лица другого человека, реакция, которая постепенно затухает в течение первых месяцев после рождения (Jacobson, 1979). Действительная имитация гораздо сложнее (Meltsof, 1982, 1988). Другим примером может служить утверждение Мелани Кляйн, что поведение младенца у груди матери является подтверждением появившихся фантазий, в то время как исследования свидетельствуют, что ментальная способность фантазировать появляется значительно позже.

В этом отношении детский анализ имеет еще и то преимущество, что расширяет наши общие знания о развитии. Как указывала Анна Фрейд, психоаналитическое лечение ребенка утвердило себя как средство, с помощью которого можно получить доступ к внутреннему миру ребенка, подтвердить или опровергнуть теории, основывающиеся на реконструкции при анализе взрослых (1970b). Не так давно детский анализ подтвердил свое значение для проверки предположений и теорий, созданных на основе наблюдений исследователей. Постольку обычно считается, что эти теории относятся к ребенку в доэдиповой фазе, до того, гак психическая жизнь была реорганизована вокруг Эдипова комплекса, они, как правило, неприменимы для реконструкции во время взрослого анализа. Но, постольку все большее количество маленьких детей проходят анализ задолго до или непосредственно перед наступлением эдиповой фазы, данные, собранные аналитиками, освещают ранние аспекты процесса развития, подчеркивая те моменты и конфликты, которые необходимо разрешить до того времени, как начнется Эдипова фаза (см., например, Tyson F., 1977, 1989, Tyson R.L. – публикуется).

Современная полемика о процессе развития заключается в определении того, когда данный процесс заканчивается, если заканчивается вообще. Некоторые исследователи предполагают, что теория разных стадий развития, применяемая для описания развития детей, может быть распространена на взрослых, Эриксон (1950) был среди первых, кто предположил, что развитие это процесс, происходящий всю жизнь, и дополнил психосексуальную теорию Фрейда включением трех взрослых стадий, которые охарактеризовал как приобретение человеком способности к интимности, воспроизводству и интеграции Эго. Бенедек (1959) добавила, что стадией развития может считаться и родительская, Бибринг (1961) предположил, что беременность может также рассматриваться как стадия развития. Гуд (1972), Жакес (1981) и Девальд (1981) предложили другие критерии для описания стадии развития взрослого человека.

Коларусо и Немиров (1981) предполагают, что развитие продолжается в течение всей жизни, но вместо того, чтобы таким же образом зависеть от стадии зрелости во взрослый период, как это происходит в детстве, оно зависит от определенных задач динамического взрослого развития. Оно примерно подразделяется на ранний, средний и поздний период взрослого возраста. Подобным же образом Поллок (1981) обсуждает проявления на протяжении всей жизни, подчеркивая, что последовательность развития у взрослых подвержена разнообразному влиянию. Эмди (1985) также утверждает, что развитие активно происходит всю жизнь и что структурные изменения не прекращаются в отрочестве. Неугартен (1979) также полагает, что психологическая перестройка продолжается всю жизнь, но что развитие взрослого не может характеризоваться описанием отдельных стадий.

Сетглаж и другие (1988) заявили что, хотя разделение на стадии и удобно для описания развития в детском и подростковом возрастем, оно не дает достаточно специфических критериев для описания развития взрослых. Они предложили альтернативный подход к определению процесса развития, охватывающему все периоды жизни. Они полагают, что стимул развития – это нарушение самодостаточного саморегуляторного и адаптивного функционирования. Это нарушение – «вызов» (который может быть вызван биологическим созреванием, требованием окружающей обстановки, травматическим опытом, потерей или ощущением лучшей возможности для адаптации) создает дисгармонию с ментальными и эмоциональными стрессами различной степени. Таким образом, создается мотивационное напряжение, которое может привести к регрессу, психопатологии или к развитию. Если мотивационное напряжение приводит к попыткам разрешения проблем на пути к дальнейшему развитию, это порождает конфликт. Подобное решение приводит к формированию саморегуляторных или адаптивных структур или реорганизации. В результате могут появиться новые функции и интеграция этих новых структур или новых функций проявляется в изменении самовосприятия (т. е. в индивидуального отождествления).

Мы согласны с тем, что изменения происходят на протяжении всех жизненных циклов и что определенные важные события жизни (такие как женитьба и появление детей или травмы от потери) служат стимулом для психической реорганизации. Но мы утверждаем, что центральным в процессе развития является позыв (толчок) к взрослению. С нашей точки зрения психологические изменения, которые происходят одновременно с взрослением, отличаются формированием психической структуры, дифференциацией и интеграцией. Позыв к взрослению не присутствует во взрослой жизни в таком же качестве, как в детском или подростковом возрасте, и, соответственные структурные изменения, происходящие после отрочества и связанные, в основном, с адаптацией, затрагивают реорганизацию существующих психических структур, но не вызывают формирование новых. Однако, мы принимаем пересмотр процесса развития, предложенный Сэттлажем и другими (1988), как перспективные интеграционные попытки, предлагающие связующее звено между психологическими изменениями в детском и подростковом возрасте с одной стороны, и изменениями во взрослом, с другой, а не просто объединение этих двух аспектов.

Глава 2. Теории процесса развития

В своей работе «Три очерка по теории сексуальности» (1906) Фрейд выдвинул гипотезу о последовательном развитии либидо, что оставалось краеугольным камнем теории развития до тех пор, пока не появилась психология Эго. Затем стало очевидно, что помимо сексуальности на процесс развития влияет множество других факторов. Хотя некоторые авторы и предпринимают попытки утверждать, что отдельные компоненты развития занимают центральное или особенное значение (например, для Кохута – это нарциссизм и «я», а для Мелани Кляйн – агрессия), другие рассматривали больший спектр элементов и пытались найти приемы, способствующие процессу организации и интеграции. В этой последней группе наибольшее значение имеют работы Жана Пиаже и Анны Фрейд. Каждый из них выработал собственную значительную теорию развития, и любой последовательный теоретик должен изучить их аргументы.

Жан Пиаже

Хотя Пиаже был академическим психологом, работавшим вне сферы психоанализа, он интересовался процессом развития, и его работы стали влиять на психоаналитическое восприятие процесса с тех пор, как Хартманн обратил внимание на их важность для психологии Эго (1953–1956). Пиаже в основном рассматривал поведение с точки зрения адаптации. Он считал, что детская адаптация к окружению – это достижение равновесия между ассимиляцией новой информации внутри уже существующих категорий и приспособлением к новой информации путем создания новых категорий и изменения структуры в целом. Он полагал, что новый опыт создает напряжение в системе (дисгармонию). В результате постоянных ассимиляций и приспособлений система постепенно меняет всю структуру и восстанавливает равновесие – таким образом и происходит развитие. Переход означает перестройку предыдущей схемы в абсолютно новую структуру. Таким образом, равновесие является саморегулирующимся процессом, в котором напряжение сначала создается, а затем, устраняется, и в этом процессе личность продвигается по все более высоким ступеням ментальной организации (Пиаже, 1936, 1946, 1958, 1967).

Пиаже сделал вывод о том, что ментальное развитие состоит из последовательных стадий, каждая из которых отмечена определенными доминантными характеристиками и имеет собственные законы и логику. Он отмечал, что стадии идут в онтогенетической последовательности. Хотя временные границы, определяющие вхождение в ту или иную стадию не фиксированы и варьируются от популяции к популяции, и от индивидуума к индивидууму, порядок остается постоянным и общим. Более того, каждая новая стадия начинается с внезапного приобретения новой когнитивной способности, которая затем закрепляется и интегрируется, подготавливая почву для нового приобретения. Соответственно отрезок между двумя стадиями представляет собой, так сказать, рывок вперед, за которым следует интеграция – отсюда следует вывод, что психическое развитие одновременно является и непрерывным и прерывистым. Стало общепризнанным, что период структурной дисгармонии, отмечающий вступление в новую когнитивную фазу, обычно сопровождается повышенной эмоциональной уязвимостью.

Рене Спитц

Как и Пиаже, Рене Спитц интересовался не столько раскрытием специфических особенностей личности, столько их интеграцией и организацией в процессе развития. Но, в отличие от Пиаже, он проявлял большой интерес к раннему появлению психопатологии и к психике в целом. Сначала в неопубликованной работе, представленной Венскому Психоаналитическому обществу в 1936 году, а затем в 1959 году он сформулировал теорию генетического поля формирования Эго. Это стало основой психоаналитического понимания процесса развития.

Привлекая большей частью открытия в эмбриологии, Спитц представлял развитие как движение от нестабильности к стабильности внутри «поля», которое мы сейчас называем системой. Придя к выводу, что наиболее значительные сдвиги в психологической организации и адаптации происходят в процессе развития, он утверждает, что в этом процессе некоторые функции по новому взаимодействуют друг с другом и соединены в единое целое. В его описании, которое он ограничил первыми двумя годами жизни (мы полагаем, что влияние шире), он отмечал, что сдвиги сопровождаются новым поведением и новыми подражательными проявлениями, такими как социальная улыбка, отрицательная реакция на незнакомого человека и жест «нет». Спитц утверждал, что появление этих новых подражательных проявлений можно воспринимать как обозначение или сигнал того, что достигнут новый уровень структурной организации психики. Поэтому он называл эти новые подражательные проявления «психическими организаторами», хотя и полагал, что они не столько организовывают, сколько отражают скрытое поступательное движение в формировании психической структуры, представляя преобразование раннего поведения в новую организацию. «Организаторы» также возвещают о значительных изменениях в межличностных взаимодействиях и их сопровождает консолидация организации, присущей данному этапу (Spitz, 1959, доработано Эмди 1980а, 1980b, 1980с). Спитц подчеркивал, что развитие и комулятивно и эпигенетично; то есть каждая стадия развития строится на основе предыдущей, независимо от того нормальным или патологичным было ее развитие, и последующие стадии содержат важные и неизменные новые формации психики, не существовавшие на предыдущей стадии.

Анна Фрейд

Концепция «линии развития» использовалась в психоаналитической теории развития как метафора, отражающая процесс последовательного развития и подчеркивающая его непрерывный и кумулятивный характер. Сам Фрейд впервые упомянул о последовательности развития либидо. Относительно процесса поиска контекста, внутри которого развивается личность ребенка, Анна Фрейд предположила (1962, 1963), что серия предсказуемых, взаимодействующих, пересекающихся и разворачивающихся линий характеризует развитие, а совпадение или несовпадение их параметров определяет норму или патологию.

В своей формулировке линий развития Анна Фрейд подчеркивала их взаимодействие и взаимозависимость (взаимодействие последовательных стадий взросления, опыта взаимодействия с окружающим миром, стадии развития) так же, как это делали, каждый по своему, Пиаже и Спитц. Но, в то время как Пиаже обращал внимание, в основном, на приобретение новых познавательных навыков, а Спитц искал новые подражательные проявления, отмечающие дальнейшее изменение в скрытых структурах, Анна Фрейд делала акцент на понимании скрытых причин специфического поведения. Она, например, рассматривала отношение ребенка к матери как отражение интегрированного Ид, Эго и Суперэго, включая адаптивные, динамические и генетические факторы. Она говорила о линии «от зависимости – к эмоциональному доверию к себе, а от него – к взрослым отношениям с объектами»; или о линиях, приводящих в результате к телесной независимости «от сосании груди – к рациональному питанию», «от пачкания пеленок – к контролю за деятельностью мочевого пузыря и кишечника», «от безответственности – к ответственности в управлении телом». Эта «историческая реальность» отражала стадии в формировании скрытых психических структур и помогла ей понять прогресс в развитии ребенка по мере его приспособления к условиям жизни. Только теперь она смогла ответить на постоянно задаваемые вопросы, типа «в каком возрасте лучше отдавать ребенка в ясли?» (1965, стр. 57).

Анна Фрейд предостерегала от восприятия линий развития как метафоры, впрочем, и от толкования их слишком конкретно, доказывая, что развитие представляет собой как прогрессивное, так и регрессивное движение. Однако она полагала, что сравнение прогресса при рассмотрении нескольких линий развития создает контекст, внутри которого можно проследить эмоциональную зрелость или незрелость ребенка, нормальность или патологию, отдельно от симптомов. Она предвидела, что другие предложат большое разнообразие линий развития, и что эти линии, собранные вместе, смогли бы «создать убедительную картину индивидуальных детских достижений или... неудач в развитии личности» (1965, стр. 64).

Обсуждение

Теории Пиаже, Спитца и Анны Фрейд подводят нас к мысли, что личность формируется под влиянием процесса созревания, окружения и личного опыта, и что развитие характеризуется непрерывностью и прерывистостью. Развитие может происходить разными путями, каждый из которых обладает своим набором последовательных, частично перекрывающих друг друга стадий – то есть развитие непрерывно. Однако, каждая из стадий имеет собственную структуру с определенной доминантной характеристикой, которую нельзя предсказать, находясь на предыдущей стадии – то есть оно прерывистое. Появление этих характеристик, а вовсе не возраст человека является критерием поступательного развития. Это означает, что каждый ребенок продвигается вперед со своей собственной скоростью и прогресс в его развитии измеряется в сравнении с его собственными прошлыми стадиями, а не нормами, вычисленными для всего населения.

Поступательное движение проходит по разному и не всегда гладко. Оно, скорее, характеризуется значительными сдвигами, так что поступательное движение сменяется периодами интеграции и консолидации перед подготовкой для следующего рывка. Некоторые исследователи обращали внимание, в основном, на эти сдвиги в развитии и, что самое интересное, они соглашаются с временными интервалами этих сдвигов. Основные изменениями происходят, видимо, в возрасте от двух до трех месяцев, от семи до девяти месяцев, от пятнадцати до восемнадцати месяцев, около трех лет, семи лет, от одиннадцати до тринадцати лет, от пятнадцати до шестнадцати лет и от восемнадцати до двадцати лет. Однако, каждый исследователь называет эти периоды или стадии в соответствии с направлением своей работы и используемой в ней терминологией. Фрейд, например, описывал последовательные реорганизации в развитии поступательного движения. Пиаже использовал эти сдвиги в развитии как показатели когнитивной интеграции и описывал стадии в соответствии с преобладающим способом мышления. Спитц использовал сдвиги в развитии как показатели прогрессивной реорганизации в развитии Эго. Малер (1972а, 1972b) также обращала внимания на развитие психических структур, но она делала это в рамках опыта, приобретаемого младенцем в процессе взаимодействия с окружающим миром и приводящему к развитию объектных отношений. Штерн (1985) тоже занимался детьми младенческого возраста и их взаимоотношениями с окружающим миром в рамках последовательных стадий субъективного самовосприятия, но он не связывал эти стадии с развитием Эго и Ид. Анна Фрейд использовала все эти структурные единицы и применяла наборы демонстративного поведения для обозначения их постоянного взаимопроникновения и взаимного влияния.

До сегодняшнего дня теоретики почти не предпринимали попыток связать все эти различные перспективы развития воедино. Например, Гринберг и Митчел (1983), обсуждая теорию поступательного движения и теорию отношений с объектами, высказывали мысль, что различные модели, характеризующие психоаналитическую мысль, – это не просто приемы организации, а, скорее, отражение различного восприятия реальности, и, следовательно, не могут быть соединены или объединены. Мы с этим не согласны, хотя каждая из теорий и подходит к личности под своим углом зрения, мы полагаем, что структурная модель личности может использоваться несколько абстрактно (см. Rotstein 1983, 1988 в работе) и она достаточно гибкая, чтобы включать в себя различные модели. Мы убеждены, что интеграция теорий и моделей необходима для комплексного взгляда на формирование личности. Мы также уверены, что эффективное вмешательство в лечении ребенка или в реконструировании детства во взрослом возрасте требует комплексного понимания всех факторов, влияющих на развитие личности. Поэтому объединение теорий представляется крайне желательным. Это является нашей целью, и после более подробного обсуждения характеристик процессов развития мы проиллюстрируем те способы, с помощью которых можно объединить теории, представляя комплексную психоаналитическую перспективу развития человека.

Часть вторая. Психосексуальность

Глава 3. Психосексуальность: теоретический обзор

В те времена, когда господствующие социальные, научные и психологические взгляды подразумевали, что детство свободно от любых проявлений сексуальности, высказанная Фрейдом противоположная точка зрения не могла не вызвать шока и не спровоцировать целую бурю сопротивления. Тем не менее, Фрейд продолжал разрабатывать теорию либидо, в которой подчеркивал влияние сексуальности на психическую жизнь. Его клинический опыт и опыт самоанализа, фантазии и ассоциации пациентов, их воспоминания о детстве – все это позволяло сделать вывод о том, что сексуальные побуждения обеспечивают мотивацию для психического функционирования. Он предположил, что в основе сексуального поведения лежит особый вид силы или психической энергии и предложил назвать эту энергию «либидо». «Либидо», по его мнению, являлось важнейшим фактором для развития личности. Именно благодаря «либидо» сексуальные стремления начинаются в гораздо более раннем возрасте, чем предполагалось до этого. Более того, Фрейд убедился, что многие отклонения в функционировании взрослых являются последствиями превратностей развития ранней детской сексуальности. Из за своей болезненно конфликтной природы ранние сексуальные опыты и фантазии, по большей части, недоступны сознательным воспоминаниям и являются жертвой детской амнезии. Отсюда следует главная цель психоаналитика: открыть и интерпретировать пациенту это, в большей части сексуальное, содержание его Бессознательного.

На протяжении почти сорока лет концепции, заключенные в теории либидо, обеспечивали основу для развития психоаналитической мысли и технических процедур психоанализа. С введением структурной гипотезы и теории двойственных влечений, в которой агрессивный и сексуальный влечения наделялись одинаковым статусом, «инстинктивные влечения» (название, обозначающее сексуальные и агрессивные стремления) были локализированы в пределах области Ид, которая, по большей части, хотя и не полностью, заключает в себе бессознательную систему топографической модели.

С выходом работ Анны Фрейд (1936) и Хайнца Хартманна (1939), в которых подчеркивалась важность функционирования Эго, начали расширяться теоретические основы психоанализа, а теория Ид и либидо отступила с позиции единственной меры психоаналитического понимания. Тем не менее, большинство психоаналитиков продолжали ее учитывать при теоретических и терапевтических изысканиях. Даже сегодня, после вполне убедительной критики теории либидо, концепция психосексуального развития и инстинктивных влечений в полной мере используется в клинической практике.³

Существует много прекрасных изложений теории либидо (Sterba, 1942, Fenichel, 1945, стр. 33 113). Мы выделим, главным образом, те аспекты, на которые уже оказали воздействие недавние исследования и которые тесно связаны с другими системами развития.

Фрейд использовал термины энергии – сохранение, размещение, разрядка – как метафоры для психического функционирования. Психическая энергия, или либидо, была атрибутом эмоций и активизировала сознание; главная функция ментального аппарата заключалась в использовании, разблокировании и регулировании этой энергии или «возбуждения». Георг Кляйн (1976b) отмечал, что фрейдовская теория либидо, в сущности, включает в себя две теории. Первая возникла в результате клинического опыта, а вторая, более абстрактная, представляет собой квазифизиологическую модель энергетических сил, ищущих разрядки. Кляйн соглашался, что основанная на клинике теория вполне полезна и сейчас, так как она в результате непрерывной эмпирической проверки постоянно получает все большее обоснование. Более абстрактная теория со временем теряет свою актуальность, так как она и появилась скорее из необходимости теоретически согласовать эту модель с другими дисциплинами. Идеи Кляйна увеличили ряды аналитиков, сомневающихся в теории психической энергии. Мы тоже склонны отказаться от концепции психической энергии в физическом смысле. Но идея инстинктивного влечения, как аффекта, импульса, желания, мотивационного толчка, активизирующего сознание – остается клинически полезной. Поэтому мы будем использовать термин «либидный вклад» в смысле любовной привязанности, а не в смысле гипотетического качества психической энергии.

Теории либидо

Работа Фрейда «Три очерка по теории сексуальности» (1906), которая была существенно дополнена в 1915 году, содержит все основные элементы теории либидо и психосексуального развития. В этой работе он использует термин «сексуальность» для обозначения сексуального удовольствия, полученного от какого либо участка тела или органа, а не только гениталий. «Либидо» же обозначает гипотетическую психическую энергию, лежащую в основе сексуального удовольствия. Ошибочно полагалось, что Фрейд полностью уравнивал либидо и сексуальность (особенно генитальную сексуальность), но сам он позднее неоднократно уточнял, что либидо следовало бы понимать более широко, чем любовь или «любовная сила» сексуальности, которая является лишь одним из проявлений либидо. Фрейд подчеркивал: «Мы не разделяем... что в различных случаях заключается в понятии „любовь“ с одной стороны, это любовь к самому себе, с другой стороны, любовь к родителям, к детям, дружбу и любовь к человечеству вообще, а так же сильную привязанность к конкретным объектам и абстрактным идеям. Мы придерживаемся точки зрения, что раз в языке существуют стандартизированные значения слова „любовь“, лучшее, что можно предпринять – принять это за основу в наших научных дискуссиях и толкованиях так, как есть». (1921, стр. 90)

Относительно же более широкого трактования основополагающих фрейдовских концепций либидо, мы хотим пояснить, что, хотя на протяжении этой книги и используют термины «либидо», «сексуальность» и «сексуальное влечение» более или менее взаимозаменяемо, но предполагается более широкое значение. Фрейд подчеркивал, что инстинктивное влечение всегда бессознательно. Только ассоциативные фантазии или безусловные импульсы, полученные от него, могут достигать сознания. Он концептуализировал влечение либидо в терминах его источника, цели, объекта и силы. По его предположению, источник, который дает начало положительной стимуляции должен быть соматическим или даже гормональным. Однако влечение само по себе – явление чисто психологическое, то есть «психологический представитель эндосоматического, постоянно текущего источника стимуляций» (1905b, стр.168).⁴

Хотя Фрейд не был уверен в источнике инстинкта, он, тем не менее, описал некоторые «эрогенные» зоны тела – рот, анус и гениталии – которые, когда их стимулируют, приносят удовольствие и служат для удовлетворения. Хотя все эти зоны потенциально активны от рождения, Фрейд рассматривал последовательность созревания, согласно которому каждая из зон оказывается в центре внимания и является источником самого большого удовольствия, таким образом, она является «доминантой фазы» в различные периоды раннего детства. Следовательно, его теория психосексуального развития с оральной, анальной и детской генитальной (которая известна как фаллическая) фазами была основана на продвижении концентрации на эрогенных зонах. Целью инстинктивного влечения является удовлетворение.

Фрейд утверждал (1915а), что, хотя конечная цель остается неизменной, могут существовать различные пути, ведущие к этой цели. Поэтому удовлетворение можно искать посредством разнообразных действий, стимулирующих эрогенные зоны тела. Это может быть и сосание, и дефекация, и генитальная мастурбация. Когда кульминационный оргазм уже физиологически возможен, то достижение оргазма, согласно теории либидо, является целью для консолидации в себе всех более ранних форм удовлетворения. Фрейд характеризовал детскую сексуальность как «полиморфное извращение», в которой, так же как и во взрослых извращениях, каждый вид возбуждения в любой эрогенной зоне потенциально может стать источником максимального удовольствия.

Личность, используя которую или по отношению к которой влечение способно достичь своей цели, называется объектом влечения. Считается, что в раннем детстве ребенок привязан скорее к доставляющим удовольствие функциям, предоставляемым матерью, чем к матери как «целостному объекту». Поэтому иногда мать или ухаживающий человек рассматривается как частичный объект или Я объект, в зависимости от которого используется теоретическая система.

Из за безусловного импульсивного качества инстинктивных влечений Фрейд рассматривал их как главные мотивационные факторы сознания. По его мнению, вся психическая деятельность связана с влечениями. Сила инстинктивных влечений относилась к количеству или «мере потребности работы, которую они представляют» (1915а, стр. 122). В соответствии с научными мыслями девятнадцатого века Фрейд относил изменяющуюся интенсивность сексуальных импульсов к изменяющимся количествам метафорической энергии или либидо. Для Фрейда все мотивации вытекали из инстинктивных влечений, но современные теоретические работы расширяют происхождение и диапазон мотиваций, а, следовательно, ослабляют обязательность этой концептуальной связи (см. Lichtenberg, 1989; для обзора и обсуждения). Эмоции, потребности, связанные с объектом и нарциссические потребности рассматриваются как имеющие тот же самый вид мотивационной силы, как и у потребностей, имеющих соматическую основу, и, считается, что они заслуживают одинакового статуса. Однако расширение определения мотивации ни в коей мере не исключает сексуальное влечение.

Дополнительной характеристикой инстинктивных влечений является их необычная «пластичность» или «подвижность». Некоторые действия, служащие для достижения удовлетворения, могут быть подавлены, отодвинуты или изменены, а удовлетворение, по необходимости, может достигаться в замаскированных формах. Зоны в ходе развития изменяются, так же как изменяются и объекты, служащие для удовлетворения в фантазиях или в реальности.

После разрешения Эдипова комплекса и завершения подростковых процессов достигается и окончательный выбор объекта. Теперь личность обычно достигает максимального либидного удовлетворения при генитальных половых отношениях. Тем не менее, давление потребностей на любом уровне развития может привести к сдвигу или изменению целей и объектов в поисках удовлетворения, что сопровождается изменениями и в жизни фантазии.

Сексуальные фантазии могут быть направленны на объект, но сексуальное удовлетворение часто аутоэротично. В младенчестве и детстве аутоэротичность является обязательным признаком сексуальности, поскольку собственное тело ребенка – это единственное средство, с помощью которого возможно удовлетворение при нормальных обстоятельствах. Ребенок свободен в использовании собственного тела и может испытывать сексуальное удовольствие от всех его областей.

Фрейд отметил, что специфические характеристики и симптомы ряда взрослых эмоциональных расстройств сходны с определенными типами поведений в детстве. Для объяснения своих наблюдений он и его коллеги, особенно Абрахам и Ференци, разработали теорию либидного развития. Они пришли к выводу, что, хотя обычно окружение ребенка изменяется в зависимости от того, какой отклик необходим ему сейчас в ответ на возникшую потребность, но либо чрезмерное удовлетворение, либо чрезмерная фрустрация могут нарушить спокойный процесс развития. Как следствие, некоторое количество либидной и/или агрессивной энергии «остается позади» и прикрепляется к особым психическим представлениям этого периода. Эти пункты на пути развития называются «точками фиксации». Они никак не проявляют своего присутствия до тех пор, пока человек не столкнется с особенным стрессом или сложностью, с которой он не сможет справиться при помощи обычного механизма защиты. Тогда он прибегает к регрессии, вследствие чего изменение в поведении обнаруживает сдвиг к некоторому поведенческому стереотипу, характерному для более раннего уровня развития. Если эта точка фиксации не является «молчащей», то предполагается, что личность задержалась на этой стадии и ее дальнейшее развитие не происходит.

Это объяснение было вполне удовлетворительным в свете знаний, которые имелись в то время. Однако сегодня оно выглядит слишком конкретным и механистичным в своей попытке объяснить превратности эмоционального конфликта и характерных поведенческих паттернов. Анна Фрейд (1965) позднее пояснила, что прогресс и регресс являются наблюдаемыми, интегральными частями нормального развития. Регрессия теперь более не ограничивается концептуально одними влечениями; например, она может отразиться также и на функционировании Эго и Суперэго. Более того, регрессию не следует понимать как временное возвращение; скорее, это некий поворот назад к более надежным источникам получения удовольствия или некое использование ранее полученных образцов поведения или способов отношения. Гораздо полезней рассматривать точку фиксации как некую мысль, некое желание или некое поведение, связанное с удовольствием или с болью, которые остаются эмоционально значимыми для личности, а не воспринимать ее как точку на континууме, в которой размещена энергия, и к которой душа должна возвращаться, чтобы собрать свою ранее оставленную энергию. Можно увидеть, особенно во время стрессов, продолжительное влияние особенной мысли, поведения или средств удовлетворения.

Всеобщая ошибка в психоаналитическом теоретизировании – автоматическое восприятие появления более ранних желаний или способов функционирования как индикации значительных расстройств в самых ранних месяцах жизни. Классическая критика этой проблемы Сандлером и Дэйром (Sandier and Dare, 1970) использует в качестве иллюстрации концепцию оральности. Ребенка в первый год жизни можно рассматривать как орально зависимого, но сильное желание зависимости не всегда может рассматриваться как возникающее только на первом году жизни. Как подчеркивают Сандлер и Дэйр вероятно такие сильные желания случаются в любой фазе во время стрессов, когда ребенок желает, чтобы то, о чем он фантазирует, стало истинным как можно скорее.

Считается, что Эриксон (Erikson, 1950) был первым, кто отметил важное различие между выражением влечений в поведении, направленном на удовлетворение влечения, и способом функционирования. Последнее относится к некому характерному способу получения удовлетворения или отношения к объектам. Человек может найти способ удовлетворения, первоначально связанный с какой либо фазой или с эрогенной зоной, который будет пригоден для выражения желаний и конфликтов в соответствующее время. Этот способ будет сохраняться, но без своих предыдущих связей с зоной и фазой происхождения; таким образом оно достигает вторичной самостоятельности (Hartmann, 1939). Например, младенческие укусы в течение оральной фазы могут быть неким способом получения удовольствия, но, в то же время, маловероятно, чтобы они сопровождались фантазиями, желаниями, направленными на другую личность, поскольку когнитивная дифференциация еще не продвинулась так далеко (даже если тот, кого кусают, думает иначе). Однако, ребенок может использовать этот оральный способ, чтобы выразить свою враждебность по отношению к объекту, и у него вполне могут быть разнообразные деструктивные фантазии. И, хотя оральный способ остается, это не означает, что дальнейшее развитие не происходит, то есть личность не «задерживается» и не «фиксируется» на оральном уровне развития влечений – и нет причин полагать, что отсутствуют другие средства для удовлетворения. Теперь в основном признано, что сложности в развитии таковы, что более поздняя психопатология не может быть предсказана или объяснена лишь на основании так называемых точек фиксации либидо.

Теория двойственных влечений

Основываясь на растущей клинической информации и большом объеме данных, Фрейд сделал вывод, что необходимо теоретическое осмысление и расширение теории инстинктивных влечений и включение в нее какого либо агрессивного или деструктивного дополнения. Его клинические наблюдения привели его к выводу, что чувства гнева и враждебности приводят к конфликту и бессознательной вине точно так же, как и сексуальные желания, и против этих негативных чувств создаются сходные защиты. Он заметил, что многие импульсы содержат и сексуальные и агрессивные элементы, и что разнообразные клинические явления, в том числе садизм, мазохизм и амбивалентность, можно объяснить с точки зрения меняющихся степеней конфликта между этими элементами. Фрейд также пришел к выводу, что недеструктивные формы агрессии обеспечивают мотивацию для деятельности и господства точно так же, как и либидо. Поэтому он постулировал фундаментальность либидных и агрессивных влечений.

Для Фрейда концептуализация агрессии всегда представлялась проблематичной. Поскольку он уже предложил биологическую основу для либидо, он чувствовал, что необходимо обеспечить ее и для агрессии. Несмотря на то, что связь агрессивных и сексуальных импульсов была вполне очевидной, импульсы агрессии не были связаны со специфическими зонами тела. Действительно, в своей первой модели сознания Фрейд представлял агрессию как часть сексуального влечения: «История цивилизации, без всяких сомнений, однозначно показывает, что существует некая внутренняя связь между жестокостью и сексуальным инстинктом» (1905b, стр.159). Хотя агрессивные импульсы связываются с выражением либидных побуждений, часто кажется, что они являются реакцией на внешние раздражители. Это наблюдение заставило Фрейда в другой раз описать агрессию как некую позицию Эго, обеспечивающую самосохранение (1915а).

Позднее (1920), в философской форме, коренным образом отличающейся от клинического наблюдения, он постулировал некий фундаментальный пожизненный конфликт между инстинктом смерти (Танатосом) и инстинктом жизни (Эросом). Фрейд полагал, что агрессивное влечение возникает из лежащего в основе инстинкта смерти. Принцип, по которому, по его предположению, действует влечение, был таким: организм стремится разместить возбуждение и достигнуть предельного состояния Нирваны или полного покоя. Точно так же, как либидо означало «жизненную силу», «деструдо» было энергией инстинкта смерти. Такой пересмотр имел монументальное значение, так как на десятилетия обеспечивал пищу для теоретической полемики.

Главными сторонниками инстинкта смерти являются последователи Мелани Кляйн (Melani Klein), в то время как другие нашли его проблематичным и лишенным необходимости (Parens, 1979). Тем не менее, теория двойственных либидных и агрессивных влечений сохраняется и имеет почти универсальное клиническое применение. Полагают, что сексуальность и агрессия внутренне близко связаны с фазами развития инфантильной сексуальности; в обеих видят источники конфликтов, и защиты используются против осознания и выражения и того и другого. Подавление агрессии может взаимодействовать с сексуальным удовлетворением на любом уровне развития. В раннем детстве трудности в выражении агрессии могут проявляться в нарушениях приема пищи (например, когда пища бессознательно приравнивается к матери, тогда питание означает пожирание матери), в хрупкости эмоциональных привязанностей, в подавлении любопытства и интеллектуальных достижений. На другом конце этого спектра можно увидеть сильно преувеличенные проявления агрессии, простирающиеся от сверхвыраженной настойчивости до неуправляемой деструктивности. Согласно теории двойственных влечений, манифестации агрессии будут происходить, если по какой либо причине агрессивные побуждения не сочетаются или адекватно не «связываются» с любовью – с сексуальностью в ее самом высоком значении. Это может произойти потому, что ранние депривации, потеря объекта или насилие над ребенком наносят вред либидной привязанности (A. Freud, 1949).

Структурная модель и психосексуальность

Достаточно скоро после предложения теории двойственных влечений, Фрейд сформулировал структурную гипотезу. В ней инстинктивные влечения были объединены под началом «Ид». Существует много нерешенных проблем относительно современного психоаналитического понимания Ид (см. Arlow and enner, 1964; Schur, 1966; Hayman, 1969). He пытаясь пока решить эти вопросы, мы полагаем, что полезно было бы рассматривать Ид как нечто меньшее, чем «кипящий котел» и большее, чем система мотиваций, заключающая в себе процессы, которые имеют некое властное качество, а именно функцию принуждения сознания к действию в поисках удовлетворения. Левальд (Loewald) делает сходное предположение, выдвигая довод, что Ид – это некое формирование, связанное с действительностью и объектами (1971, 1978). То есть, инстинктивные влечения организованы в пределах объектных отношений, а также преобразуют объектные отношения и действительность. Он подчеркивал, что как психический представитель раздражителей организма, инстинкт является некоей психической силой, побудителем, который может быть назван самым примитивным элементом или единицей мотивации (1971, стр.119). В этом смысле Ид и инстинкты вносят вклад в организацию сознания (ментального аппарата) и организуются им.

При введении структурной теории Фрейд признал (1923b), что сексуальное развитие включает в себя гораздо больше, чем он до этого предполагал. Следовательно, назрела необходимость в значительной ревизии. Он осознал, что ему нужно не только принять во внимание сдвиги в эрогенных зонах и связанные с ними желания и фантазии; но он должен был рассматривать развитие детских отношений к объектам, развивающуюся интернализацию запретов на выражение влечения, интеллектуальные попытки ребенка прийти к соглашению с сексуальными и агрессивными импульсами. Затем сексуальное или либидное развитие стало психосексуальным развитием, относящимся к организации с удачными стадиями развития, в которой объединяются все эти факторы.

Концепция психосексуального развития постепенно изменила взгляды аналитиков на стадии развития либидо. Тогда как в ранних изложениях теории либидо описывали отдельные стадии (Sterba, 1942), наблюдение за младенцами и детьми привело к осознанию того, что все три эрогенные зоны (оральная, анальная и генитальная) в некоторой степени активны с первых месяцев жизни и наблюдаются лишь пики относительного увеличения (Greenacre 1952a). Доминирование одной организации над другой отчасти определяется созреванием, но гораздо раньше, чем какой либо тип организации достигает доминирующего положения, уже может проявиться какая нибудь характерная функция. Кроме того, каждая стадия, смешиваясь со следующей, взаимопереплетается с ней, поэтому, когда развитые позднее удовольствия становятся центральными, более ранние источники удовольствия сохраняются или остаются вполне действенными.

Общепризнанно, что теория двойственных влечений Фрейда помогает в клинической практике, но ее также многие критикуют. Особо сильным нападкам подверглись «квазифизиологические» аспекты этой теории, в которых утверждалось, что энергетические силы ищут разрядки (S. S. Klein, 1976b, Rosenblatt and Thickstun, 1977; Compton, 1981a, 1981b). Другим уязвимым пунктом стало утверждение, что теория двойственных влечений одинаково применима и к нормальным, и к патологическим случаям. Питерфройнд (Peterfreund, 1978) и Милтон Кляйн (Milton Klein, 1980) полагали, что существует необходимость в некоей раздельной теории. Критиковалась также и эволюционная природа фрейдовской модели, на основании того, что она предполагает главенство гетеросексуальной генитальной сексуальности и рождение потомства, а все другие формы сексуальных удовольствий – это ответвления, они недоразвиты или ненормальны в ином смысле (Schafer, 1974).

Тем не менее, даже перед лицом такой критики фрейдовская схема двойственных влечений и теория психосексуального развития остаются ценными для многих аналитиков и используются в клинической практике. Это особенно верно, если система инстинктивных влечений, Ид, согласно структурной модели, рассматривается как Среда для нескольких одновременно возникающих систем. Теория инстинктивных влечений облегчает клиническую необходимость различать разнообразные виды импульсов и их источники, облегчает понимание значения раздражителей, чувств, защит различной силы, а также структуру конфликтов пациента и симптомов в контексте взаимосвязанного развития. Таким образом, все это увеличивает точность и эффективность вмешательства аналитика.

Ясно, что сегодняшняя теория психосексуального развития гораздо более совершенна, чем первоначальная версия теории либидо; она была коренным образом изменена при накоплении информации о развитии в раннем детстве; было достигнуто большее понимание Эго и других областей, о которых рассказывается в следующих главах этой книги. Действительно, стало уже невозможно говорить о развитии влечения без ссылок на все фазы развития и на все другие области. Соответственно, в следующих главах мы будем помнить о прогрессе влечения и не забудем о его связи с процессами других аспектов развития. Мы будем использовать термин «влечение» или «инстинктивное влечение», чтобы обозначить некое психическое представление, имеющее мотивационное воздействие, и не будем упоминать энергетические силы, ищущие разрядки.

Глава 4. Стадии психосексуального развития

Хартманн (1939, 1950) поддерживал идею развития Эго и Ид из общей матрицы. Он полагал, что по поведению новорожденного трудно определить, что можно будет позднее приписать функционированию Эго, и что следует рассматривать как инстинктивное влечение, область Ид. В действительности же, он не был уверен, представляет ли вообще поведение новорожденного психологическое функционирование, и поэтому рассматривал самую раннюю стадию жизни как недифференцированную фазу.

Мы рассматриваем процессы интеграции и структурализации Эго и Ид как взаимосвязанные; при рождении ни одна из систем еще не действует в психологическом смысле, и обе развиваются только в контексте объектных отношений. При рождении уже присутствуют биологические основы инстинктивных влечений, но именно аффективные отклики на окружающую среду, вызванные детской нейрофизиологической рефлексной структурой, которая связана с состоянием ребенка, придают форму психическим представлениям приятного и неприятного, любимого и ненавистного. Позднее они сочетаются и формируют инстинктивные влечения и психическую структуру Ид.

Недавние наблюдения подтверждают идею о постепенном разделении влечений. Во всяком случае, теперь принято считать, что в самые ранние месяцы происходит нечто гораздо большее, чем простое удовлетворение влечений. Например, новорожденный прерывает принятие пищи, чтобы взглянуть на новый раздражитель. Этот раздражитель, хоть и не связан с удовлетворением влечения, все же может продлить бодрствование. Штерн отмечает ограничения теории влечений применительно к наблюдениям за детьми младше года. Он предполагает, что мотивация может быть переформулирована в терминах многих дискретных взаимосвязанных мотивационных систем, которые, в конечном итоге, достигают более высокого или более низкого иерархического состояния (1985, стр.238). Этой же идеи придерживался Лихтенберг (1988, 1989). Гейнгбауэр (Gaengbauer) замечает, что хотя и доказана клиническая и теоретическая польза теории двойственных инстинктов, будет ошибкой искать прямые проявления инстинктов в младенческом возрасте. Вернее будет сказать, количество и вид инстинктивных влечений определяется уже в течение младенческого периода, в результате эмоциональных взаимодействий матери и ребенка (Loewald, 1971, 1978).

Оральная фаза

В возрасте от двух до трех месяцев у ребенка уже можно наблюдать различие между выражением удовольствия и неудовольствия. Опыт удовольствия приобретается при сосании.⁵

Фрейд признавал, что удовлетворение голода и удовольствие от стимуляции оральной слизистой оболочки при сосании являются удовлетворением различных потребностей и качественно различаются.

Сосание большого пальца часто бывает уже во время внутриутробного периода, а в детстве оно рассматривается как врожденный рефлекс, связанный с укоренившимся, основным рефлексом. Но не существует способа удостовериться, имеют ли все эти действия какое либо психическое значение для ребенка. Однако, переживания во время сосания и насыщения обеспечивают контекст многих самых ранних взаимодействий матери и ребенка, и, как только в памяти начинают формироваться воспоминания о приятных ощущениях, они организуются вокруг этих переживаний. При хорошем, обеспечивающем удовольствие сосании, псе внимание ребенка сконцентрировано на этом ритмичном действии, и он часто сочетает его с трением какой либо части своего тела, например, мочки уха или гениталий.

Наблюдения Спитца (Spitz, 1945, 1946а, 1946b) наглядно демонстрируют, какое драматичное и опустошительное воздействие оказывает на ребенка недостаточная стимуляция в течение первого года жизни. У детей из приюта, которых он изучал, всегда удовлетворялось чувство голода, но, так как на длительные промежутки времени они были предоставлены сами себе, сосание и другие удовольствия в контексте эмоционального взаимодействия с ухаживающим лицом в большей степени отсутствовали. Эти дети испытывали глубокие задержки во всех сферах развития, а часть синдрома, характеризующего это явление, получило название «госпитализм». В других сообщениях (Spitz and Wolf, 1949; Spitz, 1962), подтвержденных Проувенсом и Липтоном (Lipton, 1962), Спитц описывал замещение ранней генитальной мастурбации или игры (которые, как он наблюдал, присутствуют у всех детей с достаточно хорошим взаимоотношением мать – дитя) другими аутоэротическими действиями в случаях проблем в отношениях. Когда же мать вообще отсутствовала, как, например, в доме малютки, все эти явления и вовсе исчезали. Ясно, что ситуация кормления играет решающую роль для нормального развития. Но, так же как и сама пища, для нормального хода развития важно количество и вид стимуляций, равно как и эмоциональный климат ухаживающего окружения.

Коулингу предоставилась интересная возможность убедиться в важности оральных переживаний для развития Эго: он проводил наблюдения за семью детьми с врожденной атрезией пищевода. Из за этого дефекта детей обычно кормят через трубочку прямо в желудок, поэтому кормление для них не связано с сосательными движениями и с насыщением. Хирургическое лечение, направленное на восстановление целостности пищевода и оральное кормление у таких детей не предпринималось ранее шестимесячного возраста (а иногда и позже), поэтому Коулинг мог изучать влияние сосания и соответствующие врожденные оральные рефлексы отдельно от удовлетворения голода. Он наблюдал возникновение особого паттерна пассивности, а также моторного, эмоционального и социального отставания, которое продолжало сохраняться достаточно долго после корректирующей хирургии. Он следил, как проходило развитие этих детей до двенадцати лет. В некоторых случаях Коулинг смог предотвратить негативные последствия, договорившись с матерью о комплексном кормлении ребенка: нормально, бутылочкой, и с помощью гастротрубки; при этом молоко, введенное сосанием ребенка, отводилось наружу через хирургически установленную фистулу. В этих случаях развитие шло нормально, а у детей не только стимулировалось сосание, но оно еще и ассоциировалось с удовлетворением чувства голода. На основании всего вышесказанного Коулинг сделал вывод о том, что к адекватным реакциям матери следует прибавить последовательную картину характерных для каждой фазы сенсорных опытов, начиная с сосания, и включая циклические паттерны голода и насыщения. Эта информация также подтверждает идею о том, что при рождении влечения еще не структурированы, они соединяются из предшествующих событий в зависимости от среднего состояния окружающей среды. В связи с этим, не удивительно, что ранние искажения опыта оказывают широкое воздействие на многие процессы развития и роста ребенка.

Во вторые шесть месяцев при нормальном развитии появляются новые формы орального чувственного удовлетворения: жевание и кусание. Боль и дискомфорт, которые вызывают режущиеся зубки, побуждают ребенка к объектно не связанной кусательной активности, при этом такое жевательное использование зубов, по видимому, еще и обеспечивает удовлетворение инстинкта. Как только ребенок начинает исследовать мир вокруг себя более активно, он использует рот как принципиальное орудие исследований. С удовольствием тянет он в рот все, что находится в пределах его досягаемости, а попытки жевать каждый попавший в его руки предмет довольно убедительно демонстрируют доказательства инстинктивного удовольствия, связанного с «оральной зоной».

В течение того же периода можно наблюдать все большую дифференцированность в поведении, в котором наблюдается агрессивность. Из этого делается заключение о дифференцировании либидных и агрессивных влечений. В возрасте от семи до девяти месяцев появляется связанный с раздражителем, короткоживущий, ситуационно специфический объектно направленный гнев в ответ на ограничение и фрустрацию (Spitz, 1953; Greenacre, 1960; Parens, 1979; McDevitt, 1983). Также можно наблюдать невраждебную решительность и напористость в преследовании своих целей и интересов. В своих исследованиях ребенок использует кусание, царапанье, пинки, толчки и прочие агрессивные действия, которые часто смешаны с удовольствием и любовью к объекту. Например, это может быть дерганье матери за волосы или игривое кусание ее.

Хотя Штехлер и Хальтон (1987) рассматривали возникновение защиты и агрессии из различных систем, где защита связана с функциями строительства структуры и позитивными аффектами, а агрессия связана с самозащитой, мы понимаем эту ситуацию по другому. Если защита и агрессия действительно возникают независимо друг от друга, переплетаются они так быстро, что различить их раздельные истоки не так легко. Складывающиеся баланс или пропорции будут зависеть от реакции окружающей среды на действия ребенка.

Абрахам (1924а) назвал эти вторые шесть месяцев жизни «орально садистическими», так как он предполагал, что за укусами скрывается враждебность, сочетающая в себе сексуальное и агрессивное удовлетворение. Он считал, что садистические черты характера или склонности к садизму у его взрослых пациентов были непосредственными остатками инфантильных форм орального сексуального удовлетворения. Однако, Бегнер и Кеннеди (1980) указывают, что садизм подразумевает намерение причинить боль; не похоже, что ребенок в таком возрасте (от шести до четырнадцати месяцев) может иметь подобную цель, потому что у него еще не хватает способностей сформулировать символические представления и сделать ментальное различие между своим собственным телом и телом другого. Часто кормящие матери из за боли, нанесенной им, неправильно трактуют удовольствие ребенка, когда тот кусается. Они принимают все это за выражение садистической враждебности, и, в свою очередь, отвечают враждебностью. Такая типично неверная интерпретация поведения ребенка взрослыми довольно часто оказывает пагубное влияние на изначально недеструктивные притязания, связанные с объектом. Укусы, дерганье за волосы начинают ассоциироваться у ребенка со страданиями, которые вызывает в нем сердитая атака матери. Поэтому эти действия принимают враждебное, деструктивное содержание, последствия которых были описаны Гринэйкром (Greenacre, 1960).

Анальная фаза

Вскоре после рождения ребенок уже способен испытывать приятные ощущения от анальной зоны – например, когда мать меняет пеленки. При созревании, в течение второго года, анальная эрогенность все больше выступает на первый план. Теперь уже легко заметить, что ребенок получает удовольствие от анального и уретрального функционирования. Он наслаждается удерживанием и испусканием, а также прикосновениями, разглядыванием и обнюхиванием фекалий. При достижении большего контроля над сфинктером, совпадающего с миелинизацией нервных волокон (а это, ко всему прочему, дает возможность ребенку ходить), – удерживание и испускание фекалий и мочи могут стать способами получения аутоэротичного удовольствия. Как только появляется символическое мышление, моча и фекалии могут начать ассоциироваться с конфликтами, связанными с объектом и, особенно, с материнскими требованиями относительно отправлений туалета. Эти продукты тела также могут наделяться содержанием и восприниматься как подарок, ребеночек, бомба или даже как пенис, а могут выступать как средство манипулирования матерью. В процессе постепенного физического созревания появляется все больший контроль над экскреторными процессами и движениями, и, тем самым, обеспечивается появление источников нарциссического удовлетворения.

При изучении семидесяти двухлетних детей Роуф и Галенсон выявили ряд знаков, индуцирующих начало анальной фазы; их ясные описания позволяют клиницисту отметить важные ориентиры. Они включают: (1) изменения в структуре кишечника, в том числе и ежедневные, такие как понос, запор и задержка стула; (2) изменение поведения в течение или непосредственно перед дефекацией, такие как приседание, покраснение лица, напряжение, похрюкивание, дерганье за испачканную пеленку, резкое прерывание других действий, «взгляд во внутрь» с концентрацией на внутренних ощущениях, убегание и прятанье в углах или отдельных комнатах, сидение на туалетном стульчаке или «детском» стуле; (3) изменение поведения, непосредственно сопровождающего дефекацию, включая призыв к смене пеленки или сопротивление ее смены и игра с нею, размазывание или стремление съесть экскременты; (4) эмоциональные состояния, сопутствующие дефекации, включая возбуждение, удовольствие, стыд или беспокойство; (5) «исследование» анальной области (1981). Дети этого возраста проявляют огромное любопытство к действиям отправления туалета ровесников, братьев и сестер, родителей, а также получают удовольствие от различных анально производных действий.

В одном из ранних комментариев к тому, что позднее стало пониматься как часть агрессивного инстинкта, Фрейд предположил, что в догенитальной либидной организации доминируют побуждения, позволяющие обрести всемогущество (1950b, стр. 193). Теперь у ребенка появилось более полное ощущение своего тела и стало значительно больше возможностей для контроля над его движениями. Когда он получает подтверждение своего невсемогущества, все еще возникает фрустрация, сопровождаемая гневом, направленным на объект. Сочетание враждебной агрессии и позитивного чувства любви к матери – своего рода обучение терпеть некоторую степень амбивалентности – становится решающим фактором развития в анальной фазе. В развитии всегда присутствуют множество разных тенденций, что приводит систему к потери равновесия и дисгармонии, а тенденция ребенка к регрессии является знаком движения процессов развития вперед назад. Ребенок легко перевозбуждается и быстро впадает в угнетенное состояние, и все это часто приводит к вспышкам ярости и фрустрации. Даже при небольших стрессах появляются капризы, хныканье и прочие признаки несчастья. Вполне обычными являются хаотичные эмоциональные состояния, ясно проявляющиеся во вспышках раздражения.

Характерная для этого возраста враждебная агрессия, направленная на объект, навела Фрейда на мысль назвать этот период садистическо анальной фазой (1905, заметка добавленная 1915). Наблюдать моменты направленной агрессии можно в изобилии при игре маленьких детей, кусающих, пинающих и царапающих друг друга в попытках овладеть желанной игрушкой, при этом они часто идентифицируются с агрессором и используют поведение, направленное на причинение боли, которое когда то уже ими использовалось (Parens, 1979; McDevitt, 1983). Хотя когнитивные способности маленьких детей теперь существенно более развиты по сравнению с тем уровнем, когда кусание начало играть важную роль, тем не менее, наличие здесь садизма все же представляется сомнительным. Совершенно очевидным является ясное стремление к всемогуществу, но представляется весьма сомнительным, чтобы маленькому ребенку доставляли удовольствие болезненные последствия его агрессивных действий; поэтому непохоже, что «садистическое» стремление причинять боль сопровождает попытки обрести всемогущество. Аналогично реакции кормящей матери, реагирующей на укусы на предыдущей стадии развития, ответная реакция других людей, подвергшихся нападению, в конечном счете, вносит агрессивный смысл в это поведение. Такое наблюдение, возможно, заставило Фрейда заявить: «Можно предположить, что импульс жестокости возникает из инстинкта власти. Вообще жестокость легко входит в детскую натуру, поскольку препятствие, которое заставляет стремление к господству останавливаться перед болью другой личности (способность к жалости) развивается относительно поздно» (1905b, стр. 193).

Именно сильный гнев и враждебность, которые маленький ребенок способен испытывать на этой фазе бросают вызов его незрелому Эго. Волны агрессии и сексуального возбуждения могут сочетаться и легко преодолевать слабый контроль Эго, добавляя тревоги в его эмоциональный фон. Недостаточная защищенность или сердитый отклик объекта, в котором нуждаются как во вспомогательном Эго, могут способствовать преувеличению фазово специфичной амбивалентности. Один родитель или оба вместе, могут навязывать свои собственные садомазохистические конфликты при разных формах взаимодействия, что в дальнейшем подвергает риску функционирование Эго ребенка и позднее приводит к психопатологии.

Уже давно отмечалось, что манифестацию анальной фазы сопровождает увеличивающееся любопытство и интерес к гениталиям, увеличение стимуляции гениталий и осознание генитальных различий между полами (Ferenczi, 1924; Fenichel, 1945; Greenacre, 1952a; Kleeman, 1976; Roiphe and Galenson, 1981). Ройф и Галенсон (Roiphe and Galenson, 1981) сообщают, что все семьдесят детей, которых они наблюдали, развили новое качество генитального поведения в течение второго года. Генитальное любопытство и интерес проявлялись вместе с анальными интересами, и дети, главным образом, «открывали» и показывали осознание анатомических различий между полами. Реакция ребенка на это открытие, зависящее от ряда факторов, может влиять на объектные отношения и появление различных способов самоощущения.

Инфантильная генитальная сексуальность

Предвестьем последнего периода инфантильной сексуальности служит концентрация сексуального интереса и возбуждения на гениталиях. Оральные и анальные интересы и составляющие инстинкты – например, разглядывание (скопофилия), демонстрация и обнюхивание – теперь включаются в контекст генитальной мастурбации, которая приобретает доминирующее значение. Фрейд отмечал, что после генитального интереса и любопытства в анальной фазе, сфера внимания в данной фазе «смещается к гениталиям, к их действию, и приобретает доминирующее значение, которое к зрелости уже не имеет такой актуальности» (1923а, стр.142). Поэтому он первоначально назвал это инфантильной генитальной организацией.

Для понимания инфантильной генитальной фазы Фрейд ограничился мужчинами и назвал ее фаллической фазой (стр.144). Он пишет: «К сожалению, мы только можем рассказать, как такое положение вещей воздействует на детей мужского пола; соответствующие процессы у маленьких девочек неизвестны нам» (стр. 142). Полагая, что в течение этого периода интересы и девочек и мальчиков направлены на фаллос, он стал использовать термин фаллическая фаза по отношению к инфантильной генитальной организации обоих полов. Однако, это обозначение многие критикуют, например, Паренс (Parens et al., 1976).

В современной психоаналитической теории принято считать, что существуют раздельные линии психосексуального развития и половой идентификации для мужчин и для женщин; а интерес, проявляемый девочкой к своим гениталиям и к гениталиям мужским, согласуется с интересом мальчика к своим сложным гениталиям (Bell, 1961; Tasmajian, 1966, 1967) и к гениталиям женщин. Поскольку теперь мы понимаем, что, начиная приблизительно с третьего года развития, дети обоих полов весьма заинтересованы генитальными анатомическими особенностями и различиями, то фрейдовский изначальный термин «инфантильная генитальная организация» или легкая модификация – инфантильная генитальная фаза – может вполне подойти для описания этого периода. Принимая этот термин, мы отделяем ранние детские интересы от взрослой генитальной фазы, проявляющейся лишь в подростковом возрасте, а также удаляемся от фаллоцентрической модели.

Входя в инфантильную генитальную фазу, девочки становятся генитально ориентированными и приобретают опыт эротической чувствительности. Они устанавливают местонахождение генитальной области и изучают, как можно достичь эротически приятно окрашенного чувственного возбуждения при помощи манипуляций с клитором, вагиной, а также достичь внутренней генитальной разрядки (Kestenberg, 1968). Впоследствии это приводит к умению получать телесное удовольствие. Повышенная генитальная чувствительность ведет к очарованности собственным телом и телами других. Очарованная гениталиями и грудью своей матери, она идеализирует мать, ее тело и желает сама иметь такое же. Зависть к груди, зависть к пенису постепенно накапливается, увеличивая, таким образом, тревогу по поводу своего более низкого положения и сталкивает девочку с ее незрелым сексуальным состоянием.

При развитии влечений на инфантильной генитальной фазы, внимание мальчика приковывается к его гениталиям. Эксгибиционизм достигает высшей точки, и мальчик может чувствовать возбуждение, удовольствие, тревогу и часто бывает озадачен несокрушимой природой своего пениса, его эрекцией и опаданием. Обычно мальчик начинает идеализировать отца и отцовский большой пенис, желая сам обладать таким же. Это часто приводит к страху кастрации, основанному на страхе возмездия.

Страх кастрации заставляет мальчика мастурбировать из желания убедиться, что его пенис в целости и сохранности, но увеличивающееся возбуждение вызывает действительно инцестуозные фантазии, и, таким образом, может установиться цикл принудительной мастурбации. Хотя мастурбация, в некотором смысле, помогает мальчику управлять сексуальным возбуждением и обеспечивает определенную разрядку и избавление от напряжения, принудительная мастурбация не способствует адаптации – она скорее увеличивает, а не уменьшает напряжение.

Инфантильная генитальная фаза частично совпадает с двумя фазами объектных отношений: доэдиповой или нарциссической, и эдиповой. На доэдиповой фазе доминирующей задачей является половая идентификация; интерес ребенка сфокусирован на консолидации сексуально дифференцированного, нарциссически оцененного образа тела и установления идентификации половой роли.

Во второй фазе доминируют сексуальные превратности, сопровождающие цели, связанные с объектом Эдипова комплекса. Фрейд наблюдал, что по мере прогресса влечения, дети этого возраста вскоре начинают демонстрировать развитие Эдипова комплекса (1905b, замечание, добавленное в 1915). Так, они формируют сильную привязанность к своим родителям и, питая сильные сексуальные чувства, соревнуются с каждым из них по очереди за любовь другого. Дети начинают задавать вопросы об анатомических различиях, откуда появляются дети, а также конструировать теории для объяснения своих наблюдений. По предположению Фрейда, эти теории связаны в детском сознании с сексуальными фантазиями и имеют отношение к появлению невротических болезней. Он признавал, что детские сознательные и бессознательные пугающие фантазии, связанные с сексуальным возбуждением, стимулируют конфликтное отношение к родителям и сопровождаются интенсивными чувствами любви и ненависти. Ясные примеры этих желаний, фантазий и конфликтов продемонстрированы в аналитической работе с детьми. В аналитической работе со взрослыми, хотя и менее ясно чем с детьми, видны производные формы и обобщения этих конфликтов, а также защиты, применяемые против них.

Традиционно Эдипов комплекс обсуждается в контексте психосексуального развития. Однако для ребенка он заключается не только созревание влечения, но также и в прогрессе объектных отношений и обретении половой идентификации. Кроме того, внутренние компромиссы, на которые идет ребенок, чтобы справиться с конфликтами, вызванными Эдиповым комплексом (обычно это формирование какого либо инфантильного невроза), включают в себя продвижение в развитии Эго и Суперэго. Идентификации, сделанные в период переживания Эдипова конфликта заключают в себе и развитие чувства себя. Рэнджел описывает Эдипов комплекс как кульминацию детской инстинктивной жизни, ядро неврозов, «организующий зонтик будущей жизни» (1972). Фрейд ссылается на него как на место соединения, из которого выходят все поздние виды развития (1905b, 1925b). То, что Эдипов комплекс обсуждается во всех областях развития, служит подтверждением нашей точки зрения, что развитие не происходит изолированно в пределах какой то одной системы. Сбалансированный подход к процессу развития принимает в расчет все системы.

Поскольку ребенок имеет сексуальные чувства к каждому из родителей, то Эдипов комплекс традиционно обсуждался в рамках позитивной, инвертированной и негативной формы (названной так по аналогии с фотографической печатью, и не содержащей в себе отрицательной оценки). При положительном Эдиповом комплексе ребенок концентрирует свои желания на родителе противоположного пола, а родителя своего пола воспринимает как пугающего соперника. Затем ребенок начинает бояться потери любви и наказания от идеализированного родителя своего пола из за фантазий, надежд и желаний, содержащихся по отношению к другому родителю.

На протяжении инфантильной генитальной фазы из за детских идеализации и идентификаций с родителем своего пола, а также установления половой идентичности бывают совершенно очевидны либидные желания по отношению к этому же родителю. В случае негативного или инвертированного Эдипова комплекса либидные желания направлены на родителя того же пола. Родитель противоположного пола видится как соперник. Обычно ребенок разрешает этот негативный Эдипов конфликт путем принятия родителя того же пола как объекта Эго идеала и путем осуществления идентификации с этим идеалом как частью формирования Суперэго.

Детские эдипальные желания порождают громадный конфликт из за сильнейшего соревнования любви и ненависти, зависти и враждебности, которые только усиливаются при идентификации с каждым из родителей и желанием любви каждого из них. Следовательно, ребенок вынужден либо найти какой то компромисс, либо отказаться от причиняющих боль конфликтных желаний и чувств. Следующие два три года посвящены разработке, контролю, частичному разрешению и оставлению Эдипова комплекса.

Фрейдовской теории психосексуального развития не хватает решающей концепции половой идентичности (Kleeman, 1976), фундаментальной идеи, которая соединила бы вместе развитие сексуальности, объектных отношений, Эго, Суперэго и ощущения собственного «я». Поскольку всестороннее понимание эдиповой динамики включает в себя все эти психические системы, более полное обсуждение этих процессов будет отложено до тех пор, пока мы не обсудим половую идентичность.

Латентность

У Вильгельма Флисса (Wilhelm Fliess) Фрейд позаимствовал фразу «период сексуальной латентности» (1905b, стр.178), понадобившуюся для обозначения времени от шестого или седьмого года жизни до подросткового возраста. В это время открытые сексуальные проявления значительно сокращаются. Фрейд полагал, что в течение этого периода сексуальные импульсы подавляются реактивной формацией морали, стыда, отвращения, а также эстетическими идеалами (1905b, стр. 177, 1925а). Он рассматривал эту фазу как сочетание биологических процессов, влияние культуры, образования и реорганизации защитной структуры Эго, на которую частично влияет развитие Суперэго. Хотя Фрейд верил, что в течение этого периода существует уменьшение сексуальной активности, он указывал, что в действительности латентность – это идеальное время для образования (1905b, стр. 179). Естественно, что развитие часто во многих пунктах заметно отклоняется от этого идеала. Эпизодические проявления сексуальности прорываются через сублимацию; и, фактически, большая часть детей занята некоторой сексуальной деятельностью на протяжении всего латентного периода.

Наше нынешнее понимание латентного периода базируется на фрейдовском выражении, что этот период отнюдь не является унифицированным состоянием. Ребенок проходит через множество изменений в развитии в течение этих лет, и сексуальная латентность скорее относительна, чем абсолютна. В некоторой степени ребенок отказался, разрешил или подавил либидные желания эдиповой фазы из за развития Эго и Суперэго. Теперь родительские ожидания и запреты воспринимаются им более последовательно, как требования, направленные к его сознанию, а болезненные воздействия стыда и вины ограничивают поиск либидного удовлетворения и усиливают подавление Эдиповых инцестуозных желаний. К тому же, окрепшее Эго способно держать под контролем воздействия инстинктов и сублимировать их, как только найдется приемлемое средство удовлетворения.

Тем не менее, мастурбация и мастурбационные фантазии присущи почти всем детям от средней и поздней латентности до подросткового периода (Fraiberg, 1972; Glower, 1976). Фрайберг указывал на важность мастурбации для психической стабильности ребенка. Когда мастурбационные фантазии и действия усиленно пресекаются, это приводит к ограничению Эго, а ребенок начинает жаловаться на скуку, так как, по сути, ограничивает себя в игровой и прочей деятельности.

Судьба мастурбации и инстинктивных побуждений в течение патентного периода зависит, во первых, от того, в какой степени ребенок может вытеснять, маскировать или замещать Эдиповы инцестуозные желания, первоначально связанные с мастурбационным действием. Во вторых, расширяющаяся роль окружающей среды помогает ослабить генитальную функцию (Greenacre, 1948), так как ребенок может получать удовольствие от учебы и социальных контактов, которые увеличивают возможность развивать сублимации. А они, в свою очередь, дают ему источник позитивной самооценки, которая помогает уравновесить вину за мастурбацию. В третьих, с установлением функционирования Эго, защитные механизмы все более укрепляются, усовершенствуются, и ребенок лучше справляется с виной за сексуальные побуждения, фантазии и мастурбацию.

Доминирование гениталий

Относительное равновесие латентного периода прерывается биологическими изменениями в подростковом возрасте, в течение которого усиливаются генитальные сексуальные импульсы, а эрогенные зоны становятся более подчиненными гениталиям (Freud, 1905b, стр. 207). Теперь все согласны, что следует делать различия между предпубертатом и пубертатом. Предпубертат и пубертат относятся к физиологическому, анатомическому и гормональному критериям сексуального созревания. Предпубертат начинается с появлением вторичных половых признаков, включая и те, которые визуально незаметны; подростковый период начинается с первыми менструациями у девочек и с первой эякуляцией, или появлением живых сперматозоидов в эякуляте у мальчиков (Galenson, 1964). Это возрастной период, приблизительно охватывающего годы от одиннадцати двенадцати до девятнадцати двадцати. Психологические аспекты не ограничиваются лишь психологическими задачами приспособления к сексуальной зрелости.

С современной точки зрения адаптация к увеличению гормональной секреции происходит различно у мальчиков и у девочек (например, Erickson, 1956; Blos, 1962, 1970, 1979). Целями для обоих полов в этот период служит необходимость справиться с основательными и резкими физическими изменениями тела, а также привыкание к заново усиленному сексуальному влечению, к увеличению генитальной чувствительности и к ответному реагированию. У мальчиков это проявляется в увеличении частоты эрекций, а у девочек в развитии груди, вагинальной и общей телесной чувствительности. Все это может быть чрезвычайно запутанным, так как сексуальная природа распознается не сразу. И мальчики и девочки используют набор характерных для этой фазы защит (A. Freud, 1936, 1958), прежде всего, регрессию, вызванную усилением интенсивности влечения и увеличением гормональной секреции, и далее различные защиты против последствий регрессии.

Характерным является то, что у мальчика в этот период регрессия относится скорее к возврату к прегенитальности, рецидивом анальных, уретральных и оральных интересов, занятий и удовольствий. Регрессия девочки осуществляется другим путем, проявляясь главным образом в возрождении отношений к преэдиповой матери. Однако, как отмечает Эмди: «Регрессия мальчика в этот период более массивна, чем у девочки, она (регрессия) действенно ориентирована и конкретизирована. При первом натиске полового созревания мальчик с презрением и насмешкой отворачивается от противоположного пола» (1970, стр. 27). Это обусловлено возрождением страха кастрации, сопровождающего увеличение интенсивности сексуальных чувств, связанных с фантазиями о женщине, воспринимаемой прежде всего как объект, угрожающий фаллосу.

Девочка в предрецедентный период борется против регрессивной тяги к преэдиповой матери, настойчиво используя как защиту чрезмерную гетеросексуальность, сопровождаемую активным поворотом к реальности и сильно повышенным любопытством к сексуальности вообще. Регрессивные тенденции заявляют о себе вторично и незаметно (Deutsh, 1944).

Подростковое созревание – появление первой менструации у девочки и первой поллюции у мальчика – отмечает конец этого периода и начало юношества. Регрессия влечения теперь направлена на доминирование гениталий; потворство прегенитальным желаниям происходит главным образом в контексте регрессии, а сексуальное удовольствие все более концентрируются на генитальной активности и функционировании.

Первые менструации и первые поллюции, по мнению многих, в современном обществе не являются равноценными в качестве показателя этого переломного момента в развитии. Девочки обычно лучше обучены и подготовлены, чем мальчики. Соответственно, в психоаналитической литературе существует много ссылок о воздействии первых менструаций и их значении для молодой девушки, ссылки же на первую эякуляцию и ее значение для юноши (например, Fenichel, 1945, стр. 111, R. A. Furman, 1975) редки. Поскольку мальчики не контролируют спонтанные эякуляции, а обречены испытывать их пассивно, они могут интерпретировать эти ощущения скорее как нечто женственное, чем как подтверждение своей мужественности. Это подтверждается воспоминаниями некоего мужчины, который помнил свою первую спонтанную эякуляцию, происшедшую при купании в ванной. При этом он подумал, что с ним случилось нечто ужасное. Форман, на основании анализа мальчика, который смог рассказать о начале эякуляций, полагает, что мальчики иногда защищаются против осознания и вербализации своих переживаний, потому что они «могут настолько смущать и огорчать их, что обсуждение становится невозможным еще до того, как начинаются на самом деле полные поллюции» (1975, стр. 229). Наш клинический опыт анализа молодых мужчин подтверждает, что первая поллюция – это метка развития, столь же существенная для мальчиков, как и первая менструация для девочек.

Эти биологические изменения оказывают глубокое влияние на психическое развитие. Вместе с сопровождающей их волной гормонально стимулированных импульсов, они будят конфликты более ранних уровней развития, нарушающие равновесие между Суперэго и Эго, между инстинктами и защитами, достигнутое в течение латентного периода, и привносят усиленные влечения в психическую активность. Усиление сексуального и агрессивного давления влечений возрождает более ранние преэдиповы и эдиповы желания и связанные с ним конфликты. Только теперь они могут принимать угрожающий характер, потому что юноша имеет необходимое оснащение для установления гетеросексуальных половых отношений. Существует не только потенциальная возможность для осуществления, но, при когнитивной зрелости, юноша узнает полное значение детских инцестуозных фантазий. В результате, с одной стороны, он чувствует настоятельную и все увеличивающуюся потребность подавить содержание более ранних желаний; а, с другой стороны, он пытается (что важно для генитального сексуального приспобления) освободиться от более ранних табу на сексуальное удовлетворение. Это добавляет остроты нынешнему конфликту. Поскольку тело является источником сексуального удовлетворения, то мастурбационные импульсы становятся все более интенсивными. Мастурбация для изменений и более сильных сексуальных чувств и импульсов становится средством генитальной активности, способом, с помощью которого юноша овладевает своим недавно созревшим телом и при помощи которого он может брать ответственность за свои сексуальные желания (Laufer and Laufer, 1984). Так как фантазии, сопровождающие мастурбацию, получены из Эдиповых инцестуозных желаний, то и конфликты, окружающие мастурбацию, становятся более напряженными. Юноша должен найти пути разрядки инстинктов, которые обеспечили бы ему оптимальную степень инстинктивной и эмоциональной свободы, необходимой для построения взрослых сексуальных взаимоотношений. Это включает в себя зрелую идентификацию с сексуально активными родителями, которые позволили бы юноше потакать своим сексуальным действиям (Jacobson, 1961). Успешная взрослая генитальная организация требует того, чтобы инцестуозные желания продолжали подавляться до тех пор, пока не будут сделаны эти важнейшие идентификации. Однако, возможно, что эти идентификации сделать крайне трудно из за того, что родители воспринимаются как лишенных сексуальности (это тесно связано с табу на инцест). Эти несогласованности в поведении, общие для доподросткового и подросткового периодов, присутствуют не только из за биологичеких изменений и более сильных сексуальных чувств и импульсов этого периода. Существует еще резкий и физический, когнитивный и социальный рост. Все это бросает вызов защитным и интегрирующим функциям Эго, ведет к резким сдвигам настроения и к поступкам, вызванным этими настроениями. Такие колебания часто случаются вследствие переживаний, связанных с особо важными фигурами и ситуациями; каждый юноша реагирует в соответствии со своей индивидуальной манерой, определяемой более ранними идентификациями, оценками, социальным обучением, состоянием на данный момент Эго, защит и ограничений Суперэго. Степень тревоги, осознаваемой юношей, связана с отношением силы влечения и возможностями Эго и Суперэго. Изменения в настроении, в поведении и временные симптомы отражают значительные конфликты между различными психическими структурами, равно как и попытку заключить компромисс. Как часто случается, главная трудность может возникнуть, если биологические, когнитивные и социальные изменения происходят до того, как Эго и Суперэго созреют для управления. Например, раннее развитие у девочек вторичных половых признаков – рост груди и ранние первые менструации – лишает ее полной латентной консолидации, превышая соответствующие возможности. В более младшем возрасте ребенок мог бы положиться на родителей, чтобы обеспечить функционирование вспомогательного Эго для контроля влияния на сексуальные импульсы. Но с усилением влечения и с физиологическим и анатомическим развитием генитальных возможностей, эмоциональная близость к родителям вызывает инцестуозные конфликты и снова разжигает неразрешенную борьбу Эдипова комплекса. Родители уже не могут играть ту же роль, что и раньше; теперь они не могут выполнять роль вспомогательного Эго для юноши. Молодой человек должен найти новые объекты для удовлетворения сексуальных потребностей и потребности зависеть от объекта («смещение объекта», Katan, 1951). Для этого требуется длительный период приспособления, в течение которого юноша не только отделяется от своих родителей и объектов любви и зависимости, но также отстраняется от их индивидуализированных и держащихся на власти представлений; он прекращает считать их авторитетными фигурами. Все эти взаимопереплетающиеся факторы еще будут обсуждаться в этой книге. Здесь же достаточно отметить, что в рамках психосексуального развития главный сдвиг все же состоит в том, что генитальная зона становится доминирующей. Принципиальная задача отрочества состоит в том, чтобы прийти к соглашению с сексуальностью, в том числе с сексуально зрелым телом, и достигнуть нового равновесия между влечениями, Эго, Суперэго и прошлыми и нынешними объектами.

Часть третья. Объектные отношения

Глава 5. Обзор теорий объектных отношений

В последние десятилетия проводилось множество исследований в области теории объектных отношений и может создаться впечатление, что понятие объектных отношений имеет менее давнюю историю, нежели на самом деле. Объект появляется еще у Фрейда, когда он описывает его как средство для удовлетворения инстинктов. Он говорит об объектных отношениях прежде всего в связи с проявлением влечений и не отделяет одно от другого. Кроме того, внимание Фрейда было приковано прежде всего к Эдипову комплексу и поэтому он признает, что природа доэдиповых объектных отношений осталась для него малопонятной (1931).

К настоящему времени был достигнут некоторый прогресс в понимании раннего развития объектных отношений. Чтобы уменьшить путаницу, возникшую в современных теориях, мы коротко рассмотрим в этой главе развитие идей тех авторов, которые внесли наибольший вклад в понимание объектных отношений, и тех, которые предложили наиболее удачную и систематизированную теорию развития объектных отношений. Этот обзор явится фундаментом для последующих двух глав, в которых мы опишем пути развития объектных отношений и субъективного восприятия собственного «Я».⁶

Развитие объектных отношений в теории Фрейда

Фрейд указывал, что восприятие значимости других людей и неудачи в отношениях с ними определяют природу, характер и функционирование внутрипсихических структур. Ранее, в 1895 году, он заявил, что опыт вознаграждения и фрустрации со стороны объекта прочно запоминается (1895b). Интересуясь, в первую очередь, развитием теории влечений, он сосредоточил свое внимание на примерах вознаграждения и фрустрации при возникновении аффективной травмы (разрядка влечения), а также на топографической модели, в которой объект является средством для поиска и нахождения удовлетворения. В начале жизни объект воспринимается в связи с либидным удовлетворением; инстиктивным влечения должны искать удовлетворение и как можно скорее находить объекты и становиться зависимыми от объектов в контексте уже сложившихся отношений. В своем «Проекте научной психологии» Фрейд писал: «Желание (голодного ребенка) – это результат позитивного отношения к объекту желания, или, говоря более точно, к его образу (внутреннему представлению)» (1895b, стр. 322). Фрейд полагал, что объект является вторичным по отношению к влечению, но само влечение опредмечивается после восприятия объекта, который «может изменяться в отличие от инстинкта и изначально не связан с ним, но оказывается закрепленным только после того, как объект становится пригодным для удовлетворения влечения». Более того, он считал, что объект «не обязательно является чем то посторонним для субъекта: он может быть эквивалентным части его тела» (1915а, стр. 122).

В топографической модели Фрейд подчеркнул патологическое влияние травматического опыта в отношениях с объектом. Там же он показал, как бессознательные желания и фантазии могут превращать нейтральные отношения с объектом в травматические, оставляя тревожные и разрушительные воспоминания. Он еще раз обратил внимание на понятие объекта, когда создавал структурную теорию. Вместо того, чтобы просто подчеркнуть важность отношений с объектом, который вторичен по отношению к удовлетворению влечений, он поставил акцент на индивидуальном нетравматическом воcприятии объекта и на способе, который связывает этот опыт с влечениями, Эго и Суперэго. И, хотя речь шла больше о функционировании, нежели о структурных образованиях, Фрейд отметил, что идентификация с объектом является главным моментом в формировании структур Эго и Суперэго (Freud, 1923a, 1924с).

Фрейд сделал следующее важное дополнение к теории объектных отношений, когда пересматривал теорию тревоги (1926). Он заметил, что в раннем детстве Эго может быть легко подавлено внешним раздражителем, но сказал, что «когда ребенок определяет свой опыт как внешний, то воспринимаемый объект может положить конец опасной ситуации... Содержание этого страха перемещается из ситуации, связанной со страхом поглощения, в состояние, определяемое потерей объекта» (стр. 137 138). Поскольку детское Эго беспомощно, регулятором тревоги становится объект. Фрейд полагал, что недостаток эго функции в более позднем возрасте обусловлен одновременно силой инстинктивных импульсов и слабостью объектов, регулировавших состояние ребенка (стр.155 156). Он установил соответствие между тревогой, связанной с объектами, и ассоциативными фантазиями, которые соотносятся с фазами психосексуального развития (страх потери объекта, потери любви объекта, кастрации и наказания со стороны Суперэго). В заключение он добавил, что беспомощность и зависимость ребенка обусловливают детское ощущение опасности и потребность быть любимым, которые ребенок проносит через всю свою жизнь (стр. 155).

Мелани Кляйн

Мелани Кляйн была одной из тех, кто стоял у истоков теории объектных отношений. Ее теория во многом возникла из наблюдений за ее собственными детьми и из анализа других детей, многие из которых были, по ее мнению, психотиками. В своих работах она демонстрировала важность ранних доэдиповых отношений в развитии и манифестации психопатологии, тем самым бросая вызов фрейдовскому акценту на Эдиповом комплексе. Ее теория в основном базируется на травматической и топографической моделях Фрейда, то есть, она придерживается расширенного толкования теории инстинкта смерти и развивает свою собственную комплексную терминологию. Одним из базовых положений ее теории является конфликт, исходящий из изначальной борьбы между инстинктами жизни и смерти (1948). Этот конфликт является врожденным и проявляется с момента рождения. Действительно, рождение само по себе – это сокрушающая травма, которая дает начало постоянно сопутствующей тревожности в отношениях с окружающим миром. Первым объектом ребенка, изначально присутствующим в его уме отделено от «я», согласно Кляйн, является материнская грудь, которая, в силу сопровождающей ее тревоги, воспринимается как враждебный объект. Кляйн в своих работах подчеркивает первостепенную важность влечений, которые представляют собой объектные взаимоотношения (Greenberg & Mitchell, 1983, стр. 146).

Кляйн утверждает, что функции Эго, бессознательная фантазия, способность формировать объектные отношения, переживание тревожности, применение защитных механизмов, – все это доступно ребенку с самого рождения. Она рассматривает фантазию как ментальную репрезентацию инстинкта. Таким образом, получается, что любой инстинктивный импульс имеет соответствующую ему фантазию. Это значит, что любые инстинктивные импульсы переживаются только через фантазию, и функция фантазии заключается в обслуживании инстинктивных импульсов.

Поскольку ребенок постоянно воспринимает мать с новой позиции или другим способом, Кляйн использует слово позиция для описания того, что аналитики, не разделяющие ее взглядов, называют стадией развития (1935). Первая позиция, от рождения до трех месяцев, обозначается как параноидно шизоидная позиция (1946, 1952а, 1952b). Параноидна она в силу того, что у ребенка существует устойчивый страх преследования со стороны внешнего плохого объекта, груди, которая интернализована или интроецирована ребенком, пытающимся уничтожить ее как объект. Внутренний и внешний плохой объект возникает из влечения к смерти. Идея шизоидности исходит из склонности ребенка к расщеплению «хорошего» и «плохого». Она вводит термин проективная идентификация в контексте действий ребенка по отношению к самому себе и по отношению к своей матери (1946). В фантазиях ненавистная и угрожающая часть себя расщепляется (в добавлении к более раннему расщеплению объектов) и проецируется на мать, для того чтобы повредить объект и завладеть им. Ненависть, ранее направляемая на часть себя, теперь направляется на мать. «Этот процесс ведет к частичной идентификации, которая устанавливает прототип агрессивных объектных отношений. Для описания этих процессов я предлагаю термин „проективная идентификация“» (стр. 8).

Вот что пишет Спиллиус: «Кляйн определила термин... почти случайно, в паре параграфов и, согласно Ханне Сегал, сразу же пожалела об этом» (1983, стр. 521). Этот термин стал повсеместно использоваться в расширенном значении и часто равнозначен проекции (стр. 322; Meissener, 1980; Sandier, 1987).

Так же как и влечение к смерти, влечение к жизни или либидо связанно с грудью, с первым внешним объектом. Эта хорошая грудь также интернализуется и сохранятся с помощью интроекции. Так борьба между влечением к смерти и влечением к жизни представляется как борьба между питающей и пожирающей грудью. С двух сторон «формируется сердцевина Суперэго в его хорошем и плохом аспектах» (1948, стр. 118). Страх в первые три месяца характеризуется угрозой вторжения плохого преследующего объекта внутрь Эго, разрушением внутренней идеальной груди и уничтожением собственного «я». С этим связана и роль зависти, которая также существует у ребенка от рождения. Так как идеальная грудь принимается теперь как источник любви и доброты, Эго старается соответствовать этому. Если это не представляется возможным, Эго стремиться атаковать и разрушить хорошую грудь, чтобы избавиться от источника зависти. Ребенок пытается расщепить болезненный аффект, и, если эта защита оказывается удачной, благодарность, интроецированная в идеальную грудь, обогащает и усиливает Эго (Klein, 1957).

Если развитие проходит благоприятно и, в частности, происходит идентификация с хорошей грудью, ребенок становится более терпимым к инстинкту смерти и все реже прибегает к расщеплению и проекции, одновременно уменьшая параноидальные чувства и двигаясь к дальнейшей эго интеграции. Хорошие и плохие аспекты объектов начинают интегрироваться, и ребенок воспринимает мать одновременно как источник и получатель плохих и хороших чувств. В возрасте приблизительно трех месяцев ребенок минует депрессивную позицию (Klein 1935, 1946, 1952а, 1932b). Теперь основная его тревожность связана со страхом, что он разрушит или повредит объект своей любви. В результате, он начинает искать возможность интроецировать мать орально, то есть интернализировать, как бы защищая ее от своей деструктивности. Оральное всемогущество, однако, ведет к страху, что хороший внешний и внутренний объект каким либо способом могут быть поглощены и уничтожены и, таким образом, даже попытки сохранить объект переживаются как деструктивные. В фантазиях куски мертвой поглощенной матери лежат внутри ребенка. Для этой фазы характерны депрессивные чувства страха и безнадежности. Развитие и мобилизация Суперэго и Эдипов комплекс углубляют депрессию. На пике орально садистической фазы (в возрасте около восьми девяти месяцев) под влиянием преследования и депрессивных страхов и мальчики и девочки отворачиваются от матери и ее груди к пенису отца, как к новому объекту орального желания (Klein, 1928). В начале эдиповы желания фокусируются на фантазиях лишения матери пениса, телесности и детей. Очевидно, что это происходит под влиянием мощных тенденций, таких, например, как консолидация структур Суперэго, стремление скомпенсировать депрессивную позицию, чтобы, таким образом в фантазиях, восстановить мать (Klein, 1940).

Приведенное выше краткое изложение теории Кляйн не вполне адекватно, но зато оно иллюстрирует основные разногласия между теорий Кляйн и нашими взглядами. Теория Кляйн скорее топографическая, чем структурная (то есть базируется на поздней теории Фрейда), поэтому ее понятия не связаны с эго функционированием, как мы его себе представляем. К примеру, Эго в понимании Кляйн ближе к «я», в котором отсутствуют саморегулирующие функции, обозначенные Фрейдом в его структурной модели. Далее, фантазия, а ее понимании, «это прямое выражение влечения, а не компромисс между импульсами и защитными механизмами, которые следуют из эго функционирования, соответствующего с реальности». Ее убежденность, что фантазия доступна ребенку от рождения, не соответствует данным когнитивной психологии и нейродисциплин. Тревожность для нее – это постоянно угрожающее травматическое влияние, сокрушающее Эго и не несущее сигнальной функции, как предполагал Фрейд в своей структурной теории тревожности (1926). Хотя Кляйн и описала широкий набор защитных механизмов, преобладание «хорошего» опыта над «плохим» более важно в ее теории для поддержания внутренней гармонии, чем использование эффективных защитных механизмов, как это понимается в структурной теории.

Согласно Кляйн, основной конфликт, присущий от рождения, происходит между двумя врожденными влечениями, а не между разными психическими структурами, и это не связанно с эго функционированием. Соответственно, интерпретация бессознательных агрессивных и сексуальных импульсов vis a vis с объектом является центральным моментом в практике Кляйн. Более того, согласно ее взглядам, конфликт существует между двумя определенными врожденными влечениями, и, кроме как по своей форме, он вряд ли зависит от условий последующего развития. То есть, влияние среды и индивидуального опыта имеют небольшое значение для развития; ее взгляд на развитие сильно отличается от принятого нами. Как это выразил Сьюзерленд: «Большинству аналитиков кажется, что она минимизирует роль внешних объектов, почти что утверждая, что фантазия продуцируются изнутри с помощью активности импульсов. Таким образом, она скорее пришла к теории биологического солипсизма, чем к четко оформленной теории эволюции структур, основанных на опыте объектных отношений» (1980, стр. 831). В конце концов, хотя теорию Кляйн обычно называют теорией объектных отношений, для нее значимость объекта вторична по сравнению со значимостью влечений. Очень мало места в ее теории уделено проявлению реальных качеств объекта и его роли в развитии ребенка.

Эти замечания позволяют понять, почему существует так мало сходных моментов между теорией Кляйн и современным фрейдистким психоаналитическим взглядом, опирающимся на структурную теорию, даже несмотря на то, что они используют примерно одинаковую терминологию. (Изложение и критика теории Кляйн в: Waelder, 1936; Glover, 1945; Biing, 1947; Joffe, 1969; Kernberg, 1969; York, 971; Segal, 1979; Greenberg & Mitchell, 1983; Hayman, 1989).

С другой стороны, Шарфман (Scharfman, 1988) указывает на то, что усилия Кляйн обратили внимание психоаналитиков на важность доэдиповой стадии в развитии ребенка, и, в частности, на доэдиповы объектные отношения. Понятия о проекции и интроекции вошли в психоаналитический лексикон. Понимание этих терминов более ортодоксальными фрейдистскими аналитиками могут отличаться от понимания Кляйн, но именно Кляйн была первой, использующей эти понятия, которые сейчас занимают центральное место в теории объектных отношений.

Анна Фрейд

Особенно критически настроена в отношении взглядов Мелани Кляйн и ее подхода к лечению была Анна Фрейд. Их немногие попытки диалога и дискуссии скорее вызывали бурные эмоции у обеих, чем способствовали какому либо сближению.

Взгляды Анны Фрейд на развитие объектных отношений сформировались на основе ее наблюдений за младенцами и маленькими детьми Хэмпстедского детского дома, надолго разлученными с родителями (1942). Она считает, что младенцы в первые несколько месяцев жизни всецело зависят от своих физических нужд, так что основная функция матери в этот период – удовлетворение этих нужд. Она указывает, однако, что малыши, разлученные со своими матерями, уже на этой ранней стадии развития обнаруживают признаки расстройства, отчасти объяснимые нарушением порядка жизни и отчасти – утратой специфической близости с матерью (стр. 180).

Во втором полугодии жизни отношения с матерью выходят за рамки, определяемые физическими потребностями. Много позже Анна Фрейд охарактеризовала этот этап как стадию постоянства объекта, когда мать уже является стабильным либидным объектом, и либидное отношение ребенка к ней не зависит от степени его удовлетворения (1965).

Она полагала, что на втором году жизни привязанность между матерью и ребенком достигает полноты развития, приобретая силу и многообразие зрелой человеческой любви, и все инстинктивные желания ребенка сосредотачиваются на матери (1942, стр. 181 182). Она отметила также, что затем эти «счастливые отношения» ослабевают и омрачаются чувствами амбивалентности и, позже, соперничества; с появлением этих противоречивых переживаний ребенок «приобщается к сложным переплетениям чувств, характеризующим эмоциональную жизнь человека» (стр. 182).

На следующей стадии, между тремя и пятью годами, неизбежные разочарования эдипова периода и переживание утраты любви родителей, усиленно стремящихся «цивилизовать» ребенка, делают его раздражительным и гневливым. Эпизодические яростные желания смерти родителей, словно подтверждаясь разлукой, вызывают огромное чувство вины и сильнейшее страдание. В Хэмпстедском военном детском доме Анна Фрейд видела, как это страдание примешивается к радости ребенка от встречи с родителями, когда такая встреча бывает возможна. Она поняла, что интенсивность страдания, связанного с разлукой, может серьезно повлиять на будущую адаптацию, и назвала возможные последствия разлуки для каждой фазы развития.

Во многих из своих наблюдений Анна Фрейд была проницательна и оказалась поразительно близка к современным исследованиям развития. Но, к сожалению, эти наблюдения привлекли в свое время мало внимания и были «похоронены» в первом «Ежегодном сообщении Военного детского дома». А впоследствии она мало что сделала для их разработки и подтверждения; формулируя впоследствии теорию развития объектных отношений (1965), она не опиралась на свои ранние наблюдения, так что их богатство и тонкость пропали впустую.

Джон Боулби

Джон Боулби начал свою работу в Военном детском доме Анны Фрейд, в то же время испытав большое влияние идей Кляйн и еще большее – этологических исследований. Его акцент на привязанности младенца оказал плодотворное действие на исследования младенческого развития. (Критику см. в Handy, 1978; ody, 1981). Теория Боулби стала особенно популярна среди возрастных психологов, изучавших поведение, обусловленное привязанностями (см. Ainsworth, 1962, 1964; Ainsworth et al., 1978), которые в недавние годы использовали его идеи при исследованиях навыков младенцев и интеллектуального развития (см. Papousek и Papousek, 1984). Он внес значительный вклад в теорию отношений матери и младенца (1958, 1960а, 1960b, 1969, 1973, 1980).

Боулби критиковал психоаналитическую теорию за то, что, в ней, как он полагал, на первый план выводится базовая потребность младенца в пище, а привязанность к матери рассматривается лишь как вторичная потребность. По его мнению, для младенца самое главное – ненарушенная привязанность к матери. Он считал, что предрасположенность к привязанности – биологически обусловленная врожденная инстинктивная система реакций, – столь же важный мотиватор поведения младенца, как и потребность в оральном удовлетворении, если не важнее. Фундаментальное утверждение Боулби состоит в том, что человеческий детеныш входит в жизнь, обладая пятью высокоорганизованными поведенческими системами: он способен сосать, плакать, улыбаться, цепляться, а также следовать или ориентироваться. Некоторые из этих систем действуют с рождения, другие созревают позже. Они активизируют систему материнского поведения у матери или того, кто заменяет ее, благодаря которой младенец получает обратную связь. Эта обратная связь инициирует у него определенное поведение, определяющее привязанность. Если инстинктиные реакции младенца пробуждены, а материнская фигура недоступна, результатом являются тревога разлуки, протестующее поведение, печаль и страдание.

По большей части аналитики были согласны с результатами наблюдений Боулби о способности младенцев к привязанности, однако его возражения против теории двойственных инстинктов, его концептуализация связи с матерью и утверждение, что младенец переживает горе и страдание так же, как взрослый, вызвали значительную критику. Шур (Schur, 1960; см. также A. Freud, 1960) утверждал, что первичные биологически обусловленные системы инстинктивных реакций следует отличать от либидных инстинктов в психоаналитической концепции, поскольку последние относятся к сфере психологических переживаний и психических репрезентаций (хотя Фрейд не всегда был последователен в этой трактовке – см. Strachey S. E., стр. 111 113). Спитц (Spitz, 1960) добавляет, что хотя врожденные паттерны реагирования могут служить катализатором первых психологических процессов и лежать в основе либидных инстинктов и объектных отношений, одних лишь этих биологических и механических паттернов недостаточно. Врожденные реакции постепенно приобретают психологическое значение в ходе развития, которое включает развитие Эго и взаимодействие с окружающей средой. Спитц также оспаривал идеи Боулби о младенческих переживаниях горя, поскольку переживания горя и утраты требуют определенной стегани перцептивной и эмоциональной зрелости, а также дифференциации себя и объекта, необходимых для удержания объектного отношения.

Дискуссия продолжается и по сей день. Боулби доработал свои взгляды в русле теории информации. Он рассматривает привязанность как опосредуемую структурированными поведенческими системами, активизируемыми определенными сигналами внутреннего или внешнего происхождения. Он утверждает, что привязанность невозможно объяснить накоплением психической энергии, впоследствии претерпевающей разрядку (1981). Он считает свою гипотезу альтернативой концепции либидо и не видит возможности ее интеграции в психоаналитическую теорию в ее современном виде. Это означает, что для Боулби психоанализ застыл в модели разрядки инстинктов.

Британская школа

В то время как эго психологи разрабатывали свои теории, в Великобритании начал развиваться альтернативный подход, связанный с инновационными идеями об объектных отношениях, – например, о том, что объектные отношения, а также Эго и до некоторой степени образ себя, существуют с самого рождения. «Британская школа» (не следует путать ее с «английской школой Мелани Кляйн и ее приверженцев) создала свою собственную традицию и концепции „я“. Члены этой школы впоследствии составили значительную часть Независимой группы Британского психоаналитического общества, к которой, кроме них, относились кляйнианцы и „У“–группа фрейдистских аналитиков (теперь их называют неофрейдистами). Выдающимися участниками Независимой группы были Балинт, Фейрбейрн, Гантрип, Винникотт, Сьютерленд, Кохон.

Наиболее теоретически последовательными в Британской школе анализа являлись Фейрбейрн (1954, 1963) и Гантрип (1961, 1969, 1975, 1978). Большую часть своей клинической работы они выполнили с группой взрослых пациентов, трудно поддающихся лечению, которым был поставлен диагноз «шизоиды». Акцентируя внимание на ранних объектных отношениях, эти аналитики, в отличие от кляйнианцев и фрейдистов, пришли к выводу о том, что инстинкты не играют значительной роли в формировании психических структур. Они считали, что инстиктивная активность – это лишь один из вариантов структурной активности, в том числе структуры «я». Балинт (1959, 1968) подчеркивал важность доэдиповых диодных отношений, утверждая, что критические нарушения этих ранних отношений между матерью и младенцем приводят впоследствии к личностным особенностям и психопатологии.

Вероятно, из этой группы широкому кругу наиболее знаком Винникотт, – педиатр, взрослый и детский аналитик, а также плодовитый писатель. Он не внес систематического вклада в построение теории, однако сделал ряд комментариев с клинической стороны, оказавшихся исключительно полезными для понимания факторов раннего развития. Например, его хорошо известный афоризм (1952): «Нет такой вещи, как младенец» говорит о том, что любые теоретические высказывания о младенце должны быть и высказываниями о его матери, поскольку, по его мнению, диодные отношения более важны, чем роль каждого из партнеров; тем самым подчеркивается, что привязанность младенца должна рассматриваться наряду с эмоциональным вкладом «достаточно хорошей матери». Его концепция «истинного Я» и «ложного Я» (1960) отразила его убежденность, что младенец с самого начала настроен на объект и что обычная старательная мать наверняка не оправдает его ожиданий. Ребенок, в конце концов, просто подчинится ее желаниям, пожертвовав потенциалом своего истинного «я». Винникотт полагал, что наилучшее развитие самооценки связано со способностью матери аффективно «зеркалить» (1967), если мать подавлена депрессией или почему либо еще не может проявить по отношению к младенцу радость и удовольствие, его развитие может пострадать. Исследуя то, как младенец использует мать для достижения независимого функционирования, Винникотт (1953), ввел представление о транзиторных феноменах. Он увидел, например, что любимое одеяло, будучи ассоциировано с приятным взаимодействием с матерью, помогает успокоить младенца. Он предположил, что транзиторный объект является символом, помогающим установить связь «я и не я» тогда, когда младенец осознает разлуку. Эта идея породила массу литературы о транзиторных феноменах, в основном некритичной (за исключением ody 1980), в которой речь идет далеко не только о младенчестве и особое заметное место занимает тема творчества (например, см. Grolnick & Barkin, 1978). Идеи Винникотта были особенно благосклонно приняты американским психоанализом. Его акцент на динамике взаимодействий матери и младенца привел к осознанию функционирования аналитика в аналитической ситуации. Моделл, например (Modell, 1969, 1975, 1984) предлагает сместить фокус психоаналитического внимания с одной личности на двухличностную систему, что позволяет более отчетливо рассмотреть роль аналитика и его участие в аналитическом процессе. Моделл также применил идеи Винникотта и других аналитиков Британской школы к объяснению связи между младенческим опытом и более поздними эмоциональными расстройствами. Кохут (Kohut, 1971, 1977) и его коллеги также широко использовали идеи Винникотта, особенно его концепцию отзеркаливания, при описании динамик ранних отношений матери и младенца, которые, по их мнению, ведут к нарушению эмпатической взаимосвязи и психопатологии во взрослом возрасте.

Рене Спитц

Рене Спитц был пионером исследовательского наблюдения за младенцами, направленного на улучшение понимания ранних объектных отношений и того, как взаимодействие с другими влияет на происхождение и функционирование психических структур. Вскоре после Второй Мировой Войны Спитц, как мы упоминали в предыдущей главе, провел ряд наблюдений за младенцами в детских домах и приютах, где они получали от постоянно обслуживающего их лица достаточно физической заботы, но мало стимуляции и любви. Съемки Спитца (1947) эмоционально не питаемых, отстающих в развитии малышей, пустым взглядом смотрящих в камеру, драматически иллюстрируют разрушительные последствия лишения младенцев матери. Кроме нарушения объектных отношений, Спитц документально продемонстрировал у этих младенцев нарушения инстинктивной жизни, Эго, когнитивного и моторного развития и показал, что в экстремальных случаях лишение матери приводит к смерти ребенка (1946а, 1946b, 1962; Spitz and Wolf, 1949).

Спитц развил свои идеи с помощью лабораторных экспериментов (1952, 1957, 1963, 1965; Spitz and Cobiner, 1965), посвященных прежде всего роли аффекта и диалога. В контексте широко известной работы Харлоу с детенышами обезьян он ввел концепцию взаимности матери и младенца (1962). В упомянутом эксперименте обезьяньих детенышей вскармливали с помощью суррогатных матерей – проволочных каркасов с бутылочками внутри, некоторые из которых были покрыты махровой тканью (1960а, 1961b). Спитц пришел к выводу, что аффективная взаимность между матерью и младенцем стимулирует младенца и позволяет ему исследовать окружающий мир, способствуя развитию моторной активности, когнитивных процессов и мышления, интеграции и формированию навыков. Он понимал взаимность матери и младенца как сложный многозначный невербальный процесс, оказывающий влияние как на младенца, так и на мать, и включающий аффективный диалог, который является чем то большим, чем привязанность младенца к матери и связь матери с младенцем.

Спитц также уделил особое внимание ранним стадиям развертывания объектных отношений и компонентам, необходимым для установления либидного объекта (младенец явно предпочитает мать всем остальным объектам). Он сформулировал три стадии формирования либидного объекта: 1) предобъектная или безобъектная стадия, предшествующая психологическим отношениям; 2) стадия предшественников объекта, начинающаяся с социальной улыбки в два или три месяца и связанная с началом психологических отношений; 3) стадия собственно либидного объекта. Его особо интересовали факторы здорового развития Эго, заключенные в этих последовательных достижениях.

Работа эго психологов

Появление структурной теории Фрейда пробудило интерес к роли объекта в формировании психической структуры, и это привлекло внимание к изучению младенцев и маленьких детей. В историческом плане интересно отметить, что исследователи, работавшие три четыре десятилетия назад, могли опираться лишь на хэмпстедские сообщения, на результаты проводившихся тогда работ и на реконструкции, созданные в ходе аналитической работы со взрослыми и детьми, – никаких других систематических данных по детям в аналитической схеме тогда не было. Тем не менее, такие концепции, как «средне ожидаемое окружение» Хартманна (Hartmann, 1939) и «достаточно хорошая мать» Винникотта (1949, 1960) отражают интерес к раннему развитию и осознание важной роли матери в развитии ребенка.

Хартманна особенно интересовало развитие Эго (1939, 1953, 1956). Он не был согласен с представлением Фрейда (1923а), что Эго – это часть Ид, модифицированная воздействием внешнего мира, и что центральное место в развитии Эго занимает конфликт с матерью. Он утверждал, что определенные функции Эго доступны с рождения, что они имеют «первичную самостоятельность», а не рождаются из конфликта, и что они принадлежат «свободной от конфликта зоне». Он также предположил, что изначально все психические структуры недифференцированны, поскольку Эго в том смысле, в каком оно проявляется позднее, вначале не наблюдается, так же, как и Ид. Поэтому вначале невозможно выделить функции, которые впоследствии будут служить Эго, и те, что будут отнесены к Ид.

Хартманн, в соответствии с метапсихологическими веяниями того времени, интересовался также прояснением концепции Эго (1950, 1952). Термин Фрейда «das Ich» (который Страхей перевел как «Эго»), в немецком языке имеет два значения: «воспринимаемое я» (то есть воспринимаемое чувство самого себя как отдельной личности с непрерывной идентичностью) и, особенно после введения структурной модели, – «гипотетическая психическая структура». Хартманн концептуально разграничил Эго как субструктуру личности, или систему, определяемую своими функциями (1950, стр. 114), и Я как «собственно личность» – то есть целостную личность (стр. 127). Его попытки прояснить термин «Эго» привели к пересмотру концепции нарциссизма. Вместо представления Фрейда о либидном вкладе в Эго (Эго в том смысле, в котором оно понималось в то время, когда Фрейд выдвинул эту концепцию, но легко смешиваемое с Эго структурной теории), Хартманн предложил, в согласии со структурной теорией, рассматривать нарциссизм как либидный вклад в «я», точнее, в репрезентацию «я». Согласно Бреннеру, Хартманн внес это уточнение на встрече Нью Йоркского психоаналитического общества довольно небрежно: разграничение Эго отнюдь не было его главной темой, – однако последующая дискуссия явно имела огромное влияние. Бреннер вспоминает, что «на Эдит Якобсон, присутствовавшую в аудитории, произвело очень большое впечатление выступление Хартманна, и между ними завязалась живая дискуссия... идея использовать термин „я“, несомненно, привлекла ее... с тех пор он стал привычным психоаналитическим термином» (1987, стр. 551).

Якобсон приветствовала разделение Хартманном Эго как психической структуры, «я» как целостной личности, репрезентаций «я» и объекта. Она сочла эти концепции особенно полезными для понимания процессов интернализации в течение раннего психического развития и формирования определенных типов патологии раннего происхождения. Она предложила гипотезу о процессе развития образа себя, основанную на идее, что ранние репрезентации «я» и объекта ассоциируются с приятным и неприятным опытом, и, таким образом, репрезентации «плохого» и «хорошего» Я, «плохого» и «хорошего» объекта появляются раньше интегрированных репрезентаций. К сожалению, Якобсон была неточна в терминологии, используя взаимозаменяемые термины «смысл себя», «чувство идентичности», «самоосознание» и «самоощущение» (1964, стр. 24 32), поскольку тогда еще не было потребности в дальнейшей дифференциации.

После того, как было введено понятие ощущения собственного «я», на передний план вышла тема формирования чувства идентичности у ребенка и его нарушений. Эриксон (Erikson, 1946, 1956) выдвинул гипотезу, что формирование идентичности происходит всю жизнь, являясь частью психосоциального, а не только психосексуального развития, что оно тесно связано с культурной средой и сложившейся ролью индивидуума в обществе. Для него чувство идентичности включает сознание «непрерывности синтезирующих механизмов Эго» (1956, стр. 23 и элементов, общих для определенной культурной группы. Гринэйкр предложила более точную формулировку, в которой подчеркивается, что чувство идентичности появляется в отношениях в с другими людьми (1953а, 1958). По ее определению, сознание собственного «я» связано с возникновением отдельных психических репрезентаций «я» и объекта и появляется одновременно со способностью сравнивать эти репрезентации. Сознание собственного «я» связано со «стабильным ядром» идентичности.

Гринэйкр отличала данную способность от способности простого сравнения воспринимаемых образов, присутствующей в когнитивном функционировании с раннего младенчества. Она указала, что, несмотря на «стабильное ядро» идентичности, чувство идентичности всегда может измениться в зависимости от отношений индивидуума с окружающей средой.

Использование представлений о репрезентациях «я» и объекта в теории идентичности и нарциссизма открыло другим исследователям путь к прояснению аффективных аспектов «я», регуляции самооценки, роли Суперэго и связи всего этого с нарциссическими расстройствами (см., например, Reich, 1953, 1960). Сандлер (Sandier, 1960b) высказал идею, что на раннем этапе формирования репрезентаций «я» и объекта возникает активное восприятие объекта, служащее защитой от чрезмерного наплыва неорганизованных стимулов и потому сопровождающееся определенным чувством безопасности, которую Эго стремится сохранять. Будучи сформированы, образы себя и объекта составляют то, что Сандлер и Розенблатт (1962) называют «миром образов», который, согласно Ростейну (1981, 1988), может рассматриваться как подструктура Эго, играющая активную роль в психической жизни.

Хартманн, Якобсон и Сандлер единодушно рассматривали развитие и сохранение репрезентаций «я» и объекта как базовые функции Эго и Суперэго. Концептуальная разработка этих репрезентаций, однако, со временем легла в основу множества теорий, специально посвященных объектным отношениям, которые отделились от структурных концепций, вместо того, чтобы интегрироваться с ними (обзор и обсуждение см. в J. G. Jacobson, 1983a, 1983b).

В результате возникли и по сей день сохраняются различные взгляды на формирование психических структур и концептуальные неясности. Разделение «я» и Эго, а также идея свободной от конфликта зоны побудили некоторых теоретиков ограничить применение структурного подхода сферами Эдипова комплекса и инфантильного невроза. Кохут (1977) и его последователи (см. Tolpin, 1978; Stechler & Kaplan, 1980), например, утверждают, что рассмотрение конфликта и структур треугольной модели в большей степени подходит для завершающих лет раннего детства, – то есть для фазы разрешения конфликтов Эдипова комплекса (имеется в виду, что только на этой фазе формируется Суперэго, и, в связи с этим, можно говорить об Ид, Эго и Суперэго как об интернализованных структурах). Расширение этого подхода выразилось в формулировании представлений о патологических синдромах, в которых, по видимости, инфантильный невроз не играет никакой роли. Это способствовало распространению взгляда, что психопатология, отражающая исходно доэдиповы элементы, наилучшим образом концептуализируется в рамках объектных отношений. Так возникла искусственное разделение психопатологий, происходящих от дефицита, и психопателогий, происходящих от конфликта. В результате теории, основанные на объектных отношениях или на психологии «я», ведут подчас к раздутым выводам об этиологической роли дефицита среды, оставляя изучение конфликтов и неврозов, а также применение структурной модели невротических симптомов предположительно более поздней этиологии.

В основе этих теорий лежат два заблуждения. Первое: отделение Хартманном «я» как целостной личности от Эго как структуры означает их взаимоисключение; и второе: Фрейд, введя структурную модель, отказался от эмпирического значения, прежде вкладываемого им в термин «das Ich». Таким образом, в английском переводе, с уточнениями Хартманна и Якобсон, было утрачено исходное богатство концепции Фрейда. Разграничения и классификации Хартманна и Якобсон, вначале проясняющие, привели впоследствии к большой теоретической путанице и неопределенности. Например, теперь некоторые аналитики ограничивают термин «Эго» абстрактным системным значением, рассматривают его как реликт устаревшей механистической структурной метапсихологии, и работают преимущественно с эмпирической частью концепции, используя понятия из сферы репрезентаций «я» и объекта.

Однако едва ли возможно долго мыслить в русле психоаналитической психологии без обращения к внеэмпирическому, концептуальному, внутреннему пространству психических структур. В результате исходно эмпирическая концепция «я» становится структурой и ей присваиваются различные функции низвергнутого Эго. Таким образом, как указывал Спрюйелл (1981), понятие «я» взяло на себя множество непроясненных значений, принадлежавших сфере «das Ich». В качестве примеров можно указать концепцию Кохута «Я высшего порядка», идею Штерна (1985) о том, что чувство собственного я является организатором развития, указания Сандлера (1962, 1964, 1983) и Эмди (1983, 1988а) на организующие и саморегуляторные процессы «я». Их описания поразительно напоминают описания в работах Фрейда (1923а, 1926), а также хартманновские обсуждения организующих, регулирующих функций Эго (1950). Размышляя о миссии Хартманна в деле прояснения психоаналитических концепций, Бреннер говорит, что брожением в недрах современного американского психоанализа «мы обязаны прежде всего Хайнцу Хартманну» (1987, стр.551).

В результате разделения структурных концепций и теорий объектных отношений появились два вида теорий мотивации. Первый рассматривает мотивацию в связи с поиском инстинктивного удовлетворения, и объект считается вторичным по отношению к инстинктивному удовольствию. Во втором первичным считается желание воспроизводить приятные взаимодействия с другими людьми. Во втором виде теорий врожденная склонность к привязанности (Bolby, 1958, 1969), либо стремление поддерживать безопасность (Sandier, 1960b, 1985) по мотивирующей силе приравниваются к потребности инстинктивного удовлетворения. К сожалению, описанные два рода теорий, будучи искусственно изолированными друг от друга, стали тенденциозными. В первом преуменьшается или даже отрицается любая мотивация, кроме удовлетворения инстинктов, во втором делается чрезмерный акцент на объектных отношениях и функциях Эго и недооцениваются инстинктивные потребности.

Хартманна интересовал процесс развития и то, как отношения с другими людьми ведут к формированию стабильных, независимо функционирующих психических структур. Он критиковал упрощенные критерии, основанные на «плохой» и «хорошей» матери, в которых учитывается только один аспект процесса развития. Он указывал, что иногда позднее развитие Эго компенсирует «плохие» ранние объектные отношения, и наоборот, так называемые «хорошие» объектные отношения могут стать препятствием для развития, если ребенок не использует их для усиления Эго, а остается зависимым от объекта (1952, стр. 163). Хартманн считал, что благоприятный конечный исход развития может объясняться эластичностью психики ребенка и опытом поздних стадий развития; он предполагал, что развитие Эго разными способами связано с объектными отношениями, – например, через достигнутую степень постоянства объекта. Он писал: «Долгий путь лежит между объектом, существующем лишь потому, что он удовлетворяет потребности, до той формы удовлетворительных объектных отношений, которая включает в себя постоянство объекта» (стр.63). Он считал релевантной концепцию «объективации» объекта Пиаже (1937) (достижение интегрированной когнитивной интеллектуальной репрезентации, происходящее к 18 20 месяцам, – см. Fraiberg, 1969), однако он полагал, что психоаналитическая концепция постоянства объекта включает нечто большее.

Многие авторы вслед за Хартманном использовали различные понятия постоянства объекта, но из за недостатка последовательности концепция остается неясной. Некоторые теоретики подчеркивают привязанность младенца к матери, сохраняющуюся даже несмотря на угрожающие жизни патологические ситуации (Solmt & Neubauer, 1986), но эта привязанность не способствует независимому психологическому функционированию. Другие больше фокусируются на внутрипсихической репрезентации матери. Эти различия становятся важны, когда мы стремимся понять и вылечить заброшенных униженных детей, или понять взрослых, помнящих об особенно нездоровом раннем детском опыте, но, тем не менее, сохранивших в целом нормальное психическое функционирование. Для иллюстрации спектра различных значений, выражаемых в сходной терминологии, рассмотрим формулировки Спитца, Анны Фрейд и Малер.

Спитц и Коблинер (1965) рассматривают постоянство либидного объекта, описывая, как к восьми месяцам мать становится постоянно предпочитаемым объектом либидных потребностей младенца. С той поры, как мать делается либидным объектом, младенцу становится важно, кто о нем заботится, и смена этого лица переживается не легко.

Концепция постоянства объекта Анны Фрейд по акцентам и временным координатам близка к идее Спитца о постоянстве либидного объекта, – в первой, как и во второй, подчеркивается либидный вклад. Анна Фрейд пишет: «Говоря о постоянстве объекта, мы имеем в виду способность ребенка сохранять объектный катексис независимо от фрустрации или удовлетворения. Пока постоянство объекта не установлено, ребенок декатексируется от неудовлетворительного или не удовлетворяющего объекта... Новый поворот к объекту происходит, когда вновь появляется желание или потребность. После установления постоянства объекта лицо, представляющее объект, сохраняет свое место в психическом мире ребенка, независимо от того, удовлетворяет оно его или фрустрирует» (1968, стр. 506).

В то время как Анна Фрейд и Спитц подчеркивают привязанность восьмимесячного младенца к матери, Малер сосредотачивает внимание на внутрипсихическом измерении – психической репрезентации матери и характере ее функционирования. Она также использует понятие «постоянства либидного объекта». По ее мнению, оно достигается тогда, когда внутрипсихическая репрезентация матери так же, как реальная мать, обеспечивает «поддержку, комфорт и любовь» (1968, стр.222). В представлении Малер, на первом этапе этого процесса должна быть установлена надежная привязанность к матери как к постоянному либидному объекту (так же, как у Спитца и Анны Фрейд). Второй шаг – интеграция стабильной психической репрезентации. Он включает в себя не только когнитивную интеграцию, но также определенное разрешение амбивалентности анальной фазы, чтобы положительные и отрицательные качества могли быть интегрированы в единую репрезентацию (McDevitt, 1975, 1979). Обладая интегрированной, прочной внутренней репрезентацией, за которую можно «ухватиться» при лишениях или в гневе, ребенок способен извлекать значительно больший комфорт из внутреннего образа. Малер полагает, что постоянство либидного объекта никогда не достигается в полной мере: это процесс, продолжающийся всю жизнь. Однако мы должны признать, что с установлением определенной степени постоянства объекта, межличностные отношения могут перейти на более высокий уровень, потому что индивидуум способен сохранять одновременно общность и независимость. Если эта цель развития не достигается, в межличностных отношениях индивидуума остаются черты инфантильности, зависимости и нарциссизма. Использование Малер концепции постоянства объекта подтверждает мысль Хартманна, что мы можем оценивать «удовлетворительность» объектных отношений, лишь если рассмотрим их значение в терминах развития Эго.

Хайнц Кохут

Кохут (1971, 1977) говорит, что так же, как физиологическое выживание требует определенной физической среды, содержащей кислород, пишу и минимум необходимого тепла, психическое выживание требует наличия определенных психологических факторов окружающей среды, включая восприимчивые, эмпатические я объекты (психология Кохута породила ряд новых терминов, я объект – это конкретный человек в близком окружении, выполняющие определенные функции для личности, благодаря чему личность переживается как нечто единое (Wolf, 1988, стр. 547). «Именно в матрице я объекта происходит специфический структурный процесс преобразующей интернализации, в котором формируется ядро личности ребенка.» (Kohut & Wolf, 1978, стр.416). Согласно психологии личности Кохута, постороение личности высшего порядка – идеальный исход процесса развития – формируется на основе благоприятных отношений между ребенком и его я объектами и образовано тремя основными составляющими: базовыми устремлениями к власти и успеху, базовыми идеализированными целями, базовыми талантами и способностями (стр. 414). Построение личности высшего порядка происходит благодаря эмфатическим реакциям «отзеркаливающего» я объекта, которые поощряют младенца ощущать свое величие, демонстрировать себя и чувствовать свое совершенство, а также позволяют ему сформировать интернализованный родительский образ, с которым он захочет слиться.

Впоследствии мелкие, нетравматичные ошибки, которые совершает в своем реагировании «отзеркаливающий» идеализированный я объект, приводят к тому, что личность и ее функции постепенно замещают я объект с его функциями.

Однако травматические недостатки я объекта, такие, как грубый недостаток эмпатии, приводящий к тому, что мать или другой я объект не выполняет функцию отзеркаливания, вызывает различные дефекты личности. Например, неспособность к отзеркаливанию из за слабой эмпатии разрушает удовлетворенность младенца своим архаическим «я», ведет к интроекции дефектного родительского образа и к развитию фрагментированной личности. Травма, нанесенная его нарциссизму, вызывает нарциссический гнев и порождает фантазии всемогущества, в результате чего нормальный в младенчестве нарциссизм, вместо того, чтобы постепенно уменьшаться, будет увеличиваться, компенсируя недостаточность я объекта. Кохут утверждает, что лишь после устранения дефекта личности может наступить структурный конфликт эдиповой фазы.

Опубликовано много убедительных критических обзоров теории Кохута (см. Loewald, 1973; Slap, 1977; Slap & Levlne, 1978; Schwartz, 1978; Calef &Welhshel, 1979; Stein, 1979; Friedman, 1980; Waaerstein, 1981; Blum, 1982; Rangell, 1982). Мы ограничимся лишь комментариями к представлениям Кохута о патогенетической роли родителей, к его воззрениям на инстинкты, на процесс развития и к его методу построения теории. Мы полагаем, что Кохут преувеличивает патогенное воздействие родителей, считая, что их патогенные личности и патогенные свойства среды объясняют патологические отклонения в развитии. Подход напоминает раннюю модель «травматического аффекта» Фрейда, согласно которой взрослая психопатология рассматривалась как результат совращения в детстве. Фрейд быстро понял, что сексуальные и агрессивные импульсы, возникающие в психике ребенка, также способствуют конфликту. По Кохуту, «когда у „я“ нет поддержки, переживания инстинктивных импульсов возникают как продукт дезинтеграции» (1977, стр. 171), – словно ребенок – это беспомощная, пассивная жертва действующих извне сил. Такой взгляд явно противоречит представлению о процессе развития, в котором внутренний потенциал и активность младенца формируют личность наравне с окружающей средой.

Более того, согласно Кохуту, патология личности не позволяет перейти к эдиповым желаниям и конфликтам. То есть патология развития в одной системе останавливает развитие в других системах, – идея, которая не подтверждается клиническим опытом. Проблемы нарциссизма, самооценки, функционирования Эго могут придать своеобразие доэдиповым желаниям и Эдипову комплексу, как и их разрешению, но они не останавливают процесс развития. Наконец, как мы упомянули ранее, существуют сомнения относительно ретроспективных теорий развития, построенных на обобщенных гипотезах о детских источниках взрослой психопатологии (см. Brody, 1982). Тем не менее, мы обязаны Кохуту акцентом на потребности в эмпатии (способе узнать другого человека) в отношениях матери с ребенком и в аналитических отношениях. Также его акцент на «околоопытных» концепциях (на идеях, близких к клиническому опыту, в отличие от тех, что нагружены туманными метапсихологическими тезисами) напоминает нам о важности клинического подтверждения наших теорий.

Отто Кернберг

Кернберг занимался прежде всего интеграцией психоаналитических теорий. За многие годы он ассимилировал ряд идей и гипотез о психическом развитии, предложенных Кляйн, Британской школой, Малер и другими, соединив их с теориями Якобсон в то, что назвал эго психологией – по существу, в теорию объектных отношений с широкими возможностями применения к нозологии, оценке, диагностике и технике лечений (1975, 1976, 1980а, 1984, 1987). Многообразные проблемы и противоречия, связанные с этим предприятием, критически исследованы (см., например, Heimann, 1966; Calef & Weinshel, 1979; Milton Klein & Tribich, 1981; Brody, 1982; Greenberg & Mitchell, 1983).

Говоря коротко, Кернберг предлагает теорию, согласно которой аффекты являются главной мотивационной системой младенца; они организуются в либидные и агрессивные влечения с помощью прямого взаимодействия с человеческим объектом, представляющим собой нечто большее, чем просто средство инстинктивного удовлетворения. Ид, Эго и Суперэго формируются на основе репрезентаций «я» и объекта, интернализуемых под влиянием различных аффективных состояний. Эти состояния окрашивают или определяют характеристики того, что интернализуется – например, будет ли Суперэго суровым и жестким или будет ли Эго справляться с задачами, которые ему придется решать.

По нашему мнению, представления Кернберга о раннем развитии отражают ретроспективный, обусловленный взглядом из взрослого состояния, уклон, – они основаны на реконструкции, сделанной в ходе лечения серьезно больных взрослых, и недостаточны для объяснения широкого спектра возможного опыта и исходов развития. Например, его подход мало помогает объяснить влияние на развитие ребенка характера реального опыта в противовес силе интроекций и фантазий; немного также он дает для понимания различных эффектов реакций матери на нужды подрастающего ребенка или различных последствий развития одинакового тяжелого опыта у разных детей. С другой стороны, Кернберг прояснил влияние юношеских влюбленностей на развитие, а также предпринял смелые и нетривиальные усилия для интеграции и систематизации центральных аспектов теорий развития, принадлежащих нескольким авторитетным источниками (1974а, 1974b, 1977, 1980b). В ходе этой работы он устранил многозначность многих моментов и создал систему, полезную терапевтам для лечении серьезно взрослых пациентов с серьезными отклонениями в психике.

Ганс Левальд

Строго говоря, Левальд не является теоретиком в области объектных отношений, но он акцентирует важность инстинктивных влечений и центральную синтезирующую роль Эго в контексте объектных отношений (1951, 1960, 1971). Он подчеркивает, что инстинктивные влечения и объекты не существуют изолированно друг от друга. Инстинкты выполняют организующую функцию в объектных отношениях, то есть по отношению к реальности, и, в то же время, объектные отношения и реальность организуют инстинкты. Левальд отвергает представление об инстинктивных побуждениях как о результате воздействия биологических стимулов на психический аппарат. Он считает, что инстинктивные влечения создаются психическим аппаратом (1971, 1978). Вообще, базовой функцией психического аппарата он считает порождение психических репрезентаций, наиболее примитивные из которых – репрезентации удовольствия и неудовольствия. Таким образом, инстинктивные побуждения, Эго и объекты создаются умом в контексте взаимодействия матери и младенца, основанного на их первоначальном единстве. «Понимаемые как психические феномены, или репрезентации, инстинкты появляются в ранних взаимодействиях матери и младенца. Они формируют самый примитивный уровень человеческого мышления и мотивации. (1978, стр. 495). Эго как психическая структура возникает, следовательно, из взаимоотношений организма младенца с окружающими его людьми.

Левальд не сформулировал связную теорию, да и не имел такого намерения. Вместо этого он заново интерпретировал и сформулировал психоаналитические концепции на основе новых фактов и нового понимания. Отвергнув некоторые из фундаментальных догматов Фрейда, – например, о том, что биология является основой для психологии, – он в то же время сохранил и проложил путь для возвращения к другим концепциям Фрейда и к классической теории (Fogel, 1989). Левальд руководствовался целью «соотнести наше понимание значения объектных отношений для формирования и развития психического аппарата с динамикой терапевтического процесса» (1960, стр.221).

Хотя Левальд проводил аналогии между терапевтическим процессом и взаимодействием матери и младенца, он не занимался наивной реконструкцией младенческого периода. Скорее, он исследовал воссоздание в развитии и в терапевтическом процессе переноса паттернов младенческих отношений, характерное осуществление процессов дезорганизации и реорганизации, ведущих к интеграции на более высоком уровне, и характерные пути проявления метафор высшей и низшей организации. Имеется в виду, что как высшая организация психической структуры матери поднимает психическое функционирование младенца последовательно на все более высокие уровни организации и структурирования, – так «напряжение» между психическим функционированием аналитика и пациента создает потенциал для психической реорганизации пациента в процессе анализа.

Наконец, Левальд рассматривал индивидуума в целом, предвосхитив во многих аспектах современный подход с позиций теории систем. В своей ранней работе он отказался от сосредоточения исключительно на Эдиповом комплексе, заявив, что доэдиповы влияния также заслуживают внимания; в более поздних работах (1979, 1985) он вернулся к признанию Эдипова комплекса как центрального фактора аналитической работы.

По нашему мнению, полезность подхода Левальда проистекает прежде всего из его сбалансированности. Мы использовали и опирались повсюду в этой книге на его идеи, связанные с рассмотрением комплексности, признанием роли всех стадий развития, акценте на синтезе инстинктивных побуждений, объектов, реальности и синтезирующей функции Эго.

Маргарет Малер

Малер и ее коллеги изучали нормальных младенцев и нормальных матерей в естественной обстановке игровой комнаты, наблюдая возникновение объектных отношений в первые три года жизни. Как и Спица, Малер особенно интересовал процесс формирования внутрипсихических структур в контексте нормальных отношений матери и младенца. Она занялась этим исследованием после того, как поработала с младенцами и маленькими детьми с глубокими нарушениями психики, поэтому, изучая нормальных детей, она стремилась раскрыть, с одной стороны, что способствует формированию внутрипсихических структур, которые в итоге позволяют ребенку функционировать независимо от объекта, с другой – что способствует патологии этих структур (Mahler & Gosliner, 1955). Под влиянием работ Хартманна и Якобсон Малер считала, что образующиеся психические репрезентации «я» и объекта являются базовыми для формирования и функционирования Эго и Суперэго. Она полагала, что, хотя совсем маленький ребенок может распознавать различные аспекты внешнего мира, лишь постепенно он становится способен сформировать целостную психическую репрезентацию матери, а также уникальный, стабильный и психически репрезентированный образ самого себя, отличного от своего первичного объекта любви. Малер гипотетически предположила, что эти психические репрезентации «я» и объекта строятся постепенно по мере развития отношений с объектами, и поставила перед собой задачу определить природу этапов этого развития.

Данные, полученные из исследования, привели Малер и ее коллег к рассмотрению этапов развития в терминах того, что она назвала процессом разделения – индивидуации. В этом процессе, который стал фундаментом теории развития объектных отношений Малер (1963, 1972а, 1972b), выделено две различных, но переплетенных между собой линии. Разделение – это процесс, в ходе которого младенец постепенно формирует внутрипсихическую репрезентацию себя, отличную и отделенную от репрезентации его матери (Mahler, 1952; Mahler et al., 1975); имеется в виду не физическое, пространственное отдаление от родителя или распад межличностных отношений, а развитие интрапсихического чувства возможности функционировать независимо от матери. Индивидуация означает попытки младенца построить свою уникальную идентичность, воспринять свои собственные индивидуальные характеристики (Mahler et al., 1975, стр. 4). Оптимально разделение и индивадуация идут вместе, но могут и расходиться в результате задержки или ускоренного развития того или другого аспекта развития.

Малер считала, что процесс разделения–индивидуации начинается в возрасте четырех пяти месяцев и включает в себя четыре предсказуемых, наблюдаемых и накладывающихся друг на друга фазы: дифференциация, практика, воссоединения и формирования постоянства объекта. Кроме того, Малер выделила еще две фазы, предшествующие началу процесса разделения–индивидуации: «нормальную аутистическую фазу», занимающую первые четыре недели, и «нормальную симбиотическую фазу», длящуюся от второго месяца до четырех пяти.

В связи с процессом разделения–индивидуации Малер описала эволюцию инфантильных переживаний всемогущества и сопровождающего их чувства собственного величия, лежащих в основе нормального развития самооценки, так же, как и определенной патологии более позднего возраста. Она особенно выделила рост психических систем, связанный с эволюцией межличностных отношений, указав на важную роль конфликта, вначале межличностного, в конечном же счете интрапсихи ческого. Она описала факторы материнско младенческих отношений, в итоге способствующие достижению постоянства либидного объекта, при котором комфорт и успокоение, первоначально исходившие от матери, становятся внутрипсихически доступны. Она считала, что установление постоянства либидного объекта способствует независимому функционированию Эго. Малер (1971) описала также, к каким патологиям функционирования Эго может вести нарушение отношений матери и младенца. Постоянная проблема психоаналитической теории – поиск понятий и терминов, адекватно описывающих процессы, которые не объективируемы и не характеризуемы количественно, а лишь косвенно выводимы. Поэтому в психоаналитических теориях часто используют метафоры, которые, к сожалению, затем воспринимаются буквально. В результате по мере появления нового знания старые метафоры теряют свою полезность; они, а вместе с ними концепция, начинают восприниматься как неполноценные. Примером служит концепция психической энергии Фрейда. Представление об энергиях, стремящихся к разрядке, уже не принимается, однако в клинике мы по прежнему можем наблюдать различия в интенсивности эмоций или в интенсивностях импульсов и стремлений к удовлетворению.

Подобное произошло и с терминологией Малер, особенно с теми терминами, которые она использовала для характеристики первых месяцев жизни. Нельзя не согласиться с тем, что происходящие из патологии и ретроспекции метафоры, такие, как «аутизм», «симбиоз», «барьер против раздражителей», «иллюзорные общие границы» и «галлюцинаторное, соматопсихическое, основанное на всемогуществе, слияние» достаточно сомнительны (см. Peteriteund, 1978; Milton Klein, 1980). Тем не менее, многие наблюдения и выводы Малер о поведении младенца в первые месяцы проницательны и уместны, хотя мы уже не можем согласиться с приклеенными к ним ярлыками.

Достоверность исследований Малер подвергалась критике. Броди (1982) видел ошибки в методах ее исследований и подтасовки в результатах и полагал, что она склонна выдавать гипотезы за окончательные выводы. Заслуженно оспаривалось представление Малер, что младенец начинает жизнь в аутистическом состоянии, отрезанный от мира барьером раздражителей, как цыпленок в яичной скорлупе (метафора, взятая из Фрейда, 1911), – не воспринимающий социальные раздражители (см. Peterfreund, 1978; Lichtenberg, 1981, 1987; Stern, 1985). Малер и сама пыталась исправить эту идею, предполагая, что «пробуждение» (Stern, 1985) или «полуаутизм» (Harley & Weil, 1979) были бы более подходящими словами. Штерн (1985) оспаривает также мнение Малер, что Эго и объект не дифференцированны при рождении, ссылаясь на данные исследований, представляющие обильные доводы в пользу того, что младенец с самого рождения различает внутреннее и внешнее, себя и другого. Подобная критика свидетельствует о фундаментальном непонимании между многими исследователями детства и психоаналитиками. Психоаналитиков интересует формирование внутрипсихических структур.

Предадаптивное состояние в момент рождения очевидно, но нет никаких доказательств, что уже при рождении функционируют психологические структуры, позволяющие сформировать и сохранять внутрипсихические репрезентации себя и других.

Штерн критикует также базисную предпосылку теории разделение–индивидуации Малер. Он считает, возрастающая независимость и самостоятельность ребенка, которую описывает Малер, подразумевает разрушение межличностных объектных связей (стр. 243). По нашему мнению, Малер в действительности описывает внутрепсихический процесс, в ходе которого ребенок обретает способность функционировать самостоятельно, перестает беспомощно зависим от матери, но сохраняет межличностную связь с ней. По мере возрастания стабильности внутренних структур, объектные отношения ребенка достигают все более высоких уровней развития, межличностные связи становятся все более глубокими и постоянными.

Отчасти признавая ценность критики в адрес Малер, мы, тем не менее, считаем, что она внесла фундаментальный вклад в психоаналитическое понимание эволюции объектных отношений. Особенно важно то, что она четко показала: адекватная эмоциональная открытость матери и аффективный контакт младенца с этим человеком – это необходимый фактор благоприятных условий для формирования психических структур, которые, в конечном счете, способствуют независимому эмоциональному функционированию. Внимание, которое Малер уделила деталям аффективного взаимодействия матери и младенца, подтолкнуло многих продолжить исследования отношений матери с младенцем и отца с младенцем (последнее см. у Abelm, 1971, 1975, Cath et al., 1982; Pruett, 1983, 1.985). Результаты этих исследований пополнили наши знания о нормальном развитии, так же, и о выявлении и предотвращении патологических отклонений. Наконец, она явилась пионером длительного исследования детей в естественной обстановке, – мало кто из психоаналитиков осуществлял подобные проекты, – и это послужило стимулом для последующих исследований в области развития младенцев. Хотя новые знания о деталях развития младенцев и привели к модификации и изменению акцента в ее теории (в частности, в концептуализации ранних фаз), ее наблюдения не теряют своей ценности. Сформулировав представление о процессе разделения–индивидуации, Малер выдвинула целостную теорию доэдиповых объектных отношений, которая дополняет теории Эдипова комплекса и позволяет построить концепцию развития объектных отношений, согласуемую и интегрируемую с теорией инстинктивных влечений и с теорией возникновения психической структуры.

Дэниэл Штерн

Штерн – один из современных исследователей младенчества, изучающий объектные отношения первых трех лет жизни. Но в отличие от тех, кто изучает отдельные стороны проблемы, Штерн сформулировал целостную теорию первых стадий развития объектных отношений. В противоположность концепциям, берущим начало в структурной теории Фрейда, и представлению о том, что внутрипсихические структуры происходят от межличностных взаимодействий, Штерн делает акцент на внутреннем субъективном опыте младенца и на межличностном контексте. В его концепции центральная роль чувства собственного «я», присутствующего в некоторой степени с самого рождения, «не может быть уменьшена или ослаблена проблемами развития Эго или Ид» (1985, стр. 19), так как, по мнению Штерна, «я» – это первичный организующий принцип. Штерн опирается в своих разработках на обильный фактический материал из тщательно и весьма изобретательно построенных своих и чужих лабораторных экспериментов с младенцами и их матерями.

Делая на основе этих наблюдений выводы о субъективной жизни младенца, Штерн говорит, что новые формы поведения и способности, появляясь, организуются и трансформируются в субъективные позиции чувства собственного «я» и восприятие другого, выполняющие организующую функцию. Штерна особенно интересует межличностный контекст новых субъективных позиций; акцентируя его важность, он выдвигает идею, что каждое новое чувство собственного «я» определяет новую форму, или сферу влияния или активности – так «ощущение себя и других» развивается вместе с чувством собственного «я» и восприятием другого. Хотя каждое (новое) чувство собственного «я» и новая сфера социальной принадлежности появляются в течение соответствующего периода развития, Штерн подчеркивает, что не следует рассматривать их как фазы: это скорее формы восприятия собственного «я» и формы социального взаимодействия, которые, возникнув, на всю жизнь остаются неизменными организующими принципами.

Штерн рассматривает четыре чувства собственного «я»: чувство проявляющегося «я» – от рождения до двух месяцев, чувство коренного «я» – от двух до шести месяцев; чувство субъективного «я» – начинается в семь девять месяцев; чувство вербального «я» – начинается в пятнадцать восемнадцать месяцев. Вместе с чувством проявляющегося «я» возникает непосредственная принадлежность. Вместе с коренным «я» возникает сфера коренной принадлежности. Субъективная принадлежность сопутствует чувству субъективного «я», а пространство вербальной принадлежности появляется одновременно с чувством вербального «я».

Во многих отношениях Штерн находился под влиянием трудов и воззрений Спитца, Боулби, Анны Фрейд и Малер и опирался на их работы. Он опирался на их представление о процессе развития – его последовательные фазы начинаются в те же переходные моменты развития; кроме того, он уделял огромное внимание взаимодействиям младенца с матерью. Однако Штерн обособляет себя от этих ученых. Он считает существующие психоаналитические теории развития более или менее бесполезными, нуждающимися в полной перестройке и использует набор порой неясных метафор, изобретенных им самим. То есть он заменяет один жаргон другим. Отчасти критика Штерном психоаналитических теорий развития справедлива, но, как замечает Сольнит, Штерн использовал эту критику, чтобы искусственно обострить дебаты между психологией развития и психоанализом (1987b). Притом в силу недостаточной историчности своего подхода он не может оценить многие значительные изменения в психоаналитической теории развития, произошедшие с 1900 х годов под влиянием критики, схожей с его собственной. Поэтому у него очень ограниченное понимание психоанализа. Наконец, по нашему мнению, его упор на субъективность и межличностное за счет интрапсихического ведет к недостаточному учету вклада внутренних сил в процесс развития, особенно в процесс интернализации.

С другой стороны, лабораторные исследования младенцев и их матерей, проведенные Штерном, значительно дополнили наши знания о раннем развитии. Его внимание к взаимодействию матери и младенца и к саморегуляторным способностям младенца позволила углубить наше понимание возникающего чувства «я» и развития Эго.

Резюме

Эволюция теорий объектных отношений начинается с самого психоанализа. Это долгий и трудный путь, берущий начало в самых ранних воззрениях Фрейда, выраженных в его «Проекте научной психологии» (1895b). Взгляды на взаимосвязь между объектными отношениями, инстинктивными влечениями, аффектами, формированием психической структуры и чувством собственного «я», а также на взаимосвязь между внутрипсихическими процессами, ассоциированными с объектными отношениями, и межличностными отношениями, весьма противоречивы.

В этой главе мы рассказали о представлениях различных современных школ объектных отношений. Их теории, выросшие на почве наблюдений за младенцами и маленькими детьми, послужат основой для обсуждения эволюции объектных отношений в ходе развития и обсуждения развития чувства собственного «я», которым посвящены следующие главы.

Глава 6. Развитие объектных отношений

При описании связанной с развитием структуры для развертывающихся стадий в объектных отношениях, мы сосредоточивали особое внимание на том, как взаимодействия значимые с другими людьми оказывают воздействие на происхождение, природу и функционирование внутрипсихических структур. Мы считаем, что идеи Спитца и Малер особенно полезны для самых ранних стадий, потому что они основываются на данных непосредственного наблюдения, а не на реконструкциях, и последовательно сосредоточивают свое внимание на внутрипсихическом.

Нахождение удачного и приемлемого термина для периода непосредственно после рождения всегда было трудным делом. Хартманн (1939), как мы уже отмечали в четвертой главе, дал ему название фаза недифференцированности (Hartmann, Kriss and Loewenstein, 1946), имея при этом в виду, что ни Эго, ни Ид еще не структурализованы, и что еще не сформировались психические представления о себе и об объекте. Однако данный термин часто неправильно истолковывался как студентами, так и аналитиками: они полагают, что младенец неспособен отличать себя от объекта.

Спитц предпочитал называть эту первую стадию безобъектной, или предобъектной стадией, чтобы подчеркнуть, что здесь еще не может быть психологического объекта, потому что психологическое функционирование еще не установилось (1957). Малер и другие назвали эту фазу нормальным аутизмом, объясняя, что, по сравнению с более поздними стадиями, младенец минимально взаимодействует с внешними раздражителями (1975). Анна Фрейд сходным образом подчеркивала отсутствие психологического функционирования у младенца и его полнейшую зависимость от матери, имея при этом в виду «биологическое единство в пары мать младенец» (1965). Проблема с этими терминами заключается в том, что они подразумевают малое взаимодействие между матерью и младенцем. Создается впечатление, что мать легко можно заменить другим человеком; однако, нам известно из исследований периода младенчества, что это не так даже в первую неделю после рождения (Burns и др., 1972). Данные свидетельствуют о том, что младенец заранее подготовлен к взаимодействию с матерью, внутри которого быстро устанавливается аффективная система обратной связи. Вследствие этого, мы полагаем, что термин «первичное взаимодействие» наиболее точно описывает первую фазу развития объектных отношений.

Нормальная симбиотическая фаза (термин Малер), был получен из наблюдений за патологическим развитием. Однако тут имелось в виду безопасная глубокая привязанность. Спитца также интересовала привязанность, но он подчеркивал, что для того, чтобы возникла привязанность, необходим диалог (1963, 1964, 1965; Spitz and Cobliner, 1965). Идея диалога выделяет активность и саморегуляторные способности младенца, и мы полагаем, что начало диалога наилучшим образом описывает вторую фазу объектных отношений, выдвигая на первый план взаимную аффективную атмосферу, необходимую для привязанности.

Ниже мы прослеживаем эволюцию объектных отношений от самого начала, через доэдиповы фазы, используя разделение – индивидуацию Малер. Затем мы описываем превратности развития объектных отношений в инфантильной генитальной фазе и Эдиповом комплексе, а потом обсуждаем последующую эволюцию в латентный период, и, наконец, в подростковый период. Мы сосредоточим внимание на более ранних годах жизни, на исследовании которых сфокусирована большая часть недавних исследований. Вероятно, именно на эти годы приходится наиболее драматическое изменение объектной связи, и, вследствие этого, происходят наиболее значимые шаги в становлении психической структуры.

Стадия первичных взаимодействий: физиологическая прелюдия к объектным отношениям

Большинство исследователей согласны с тем, что мы рождаемся подготовленными для участия во взаимодействии. Сандлер (1975) концептуально описывает это взаимодействие как часть биологически унаследованного, доадаптивного поведения младенца необходимого для участия в процессе адаптации. В течение некоторого времени после рождения поведение младенца преимущественно определяется эндогенно обусловленными регулирующими процессами (Sander, 1962, 1964); главной задачей для матери и младенца является регуляция и стабилизация циклов сна – бодрствования, дня – ночи и голода – насыщения для сохранения гомеостатического равновесия (Anders, 1982). Это, также, является частью взаимодействия матери и младенца. Действительно, как подчеркивает Колл (1984), взаимодействие при рождении использует различные физиологические системы как у матери, так и у младенца, включая зрительную, слуховую и кинестетическую системы, и даже состояние психофизиологического возбуждения. Колл обнаружил, что сосательные ритмы младенца взаимодействуют с психофизиологией рефлекса выделения молока у кормящей грудью матери. Координация взаимодействующих системам, по утверждению Колла, проявляется в том, что младенец предвидит приближающееся кормление.

Андерс и Зинах (1984) пришли к заключению, что утонченные биологические способности младенца дают ему возможность активно искать и реагировать на подходящую сенсорную и аффективную обратную связь. Если все идет благополучно вскоре устанавливается аффективная система обратной связи, в которой родитель и младенец общаются с помощью взглядов, возбуждения, голоса и движений (Sander 1975; Als и др., 1979; Brazelton and Als, 1979; Meltzoff 1985). Таким способом развивается приватная, особая форма взаимоотношений между матерью и младенцем, которая обеспечивает основу для надлежащего психологического функционирования.

Стадия начала диалога

Примерно в двухмесячном возрасте происходит заметный сдвиг в поведении младенца. Он начинает демонстрировать активное предвкушение общения, активный поиск социального взаимодействия и возникающую способность к саморегуляции. Малер подчеркивала, что важным психологическим достижением для младенца, со второго до четвертого или пятого месяцев жизни, является превращение матери в главный объект любви и формирование твердой привязанности к ней. Улыбка, которая вскоре становится специфической реакцией на мать (Spitz & Wolf 1946), является важным индикатором этой привязанности и служит для ее организации и консолидации. Действия, аффекты и восприятие младенца, по видимому, все больше сосредоточиваются на межличностном взаимодействии с матерью, в котором активны оба участника.

Наблюдения Спитца убедили его в том, что наиболее важным аспектом взаимоотношений матери и младенца является аффективный климат (1965; Spitz and Cobliner, 1965). Он полагал, что аффективно обусловленный, непрерывный, взаимно стимулирующий диалог порождает обстановку, из которой возникают объектные отношения и внутрипсихические структуры. Он считал, что этот диалог начинается в ситуации ухода за младенцем, но вскоре выходящий за ее пределы. Колл предлагает рассматривать кормление в качестве организаторов наиболее характерных ранних взаимодействий с матерью (1964).

Ленвальд полагает, что эти взаимодействия задают фон для раннего структурирования удовольствия и неудовольствия (1971, 1978). Однако, как отмечал Вольф, удовлетворение быстро вступает в игру в диалоге матери и младенца в гораздо большей степени, чем это необходимо (1959, 1966).

Многие авторы отмечали, что этот ранний диалог, в котором широко открытый пристальный взгляд младенца встречает обожающий взгляд матери, является основой для реального чувства собственного достоинства. Диапазон позитивных чувств от удовлетворения до радости связывается с определенными взаимодействиями. Младенец добивается нужной реакции от матери, и тогда пара мать – младенец обретает способность латать неизбежные бреши в эмпатической связи (Tronick and Gianino 1986).

Колл описывает детали этого диалога в терминах невербального выражения лица, телесных действий, голоса, отклика и игривых взаимодействий и игр, которые закладывают основу для развития приватной, особой формы взаимоотношения с матерью (1980, 1984). Главной целью этой ранней системы общения является сохранение и обогащение данного двуединства, и оно становится, согласно Коллу, организующим принципом для более поздних форм общения, включая аффекты, жесты и приобретение речи.

Младенец начинает все больше контролировать игры и взаимодействия, и к трем или четырем месяцам часто уже сам начинает их, регулирует и заканчивает. В сериях исследований, Сандер (1962, 1964, 1983) и Штерн (1974b) со своими коллегами (Beebe and Stern, 1977; Beebe 1986) документально доказали, что, хотя мать продолжает нести главную организующую и регулирующую ответственность, все же, когда младенцу исполняется три четыре месяца, игры матери и младенца основываются на саморегуляции общения. Образцы этих взаимодействий являются крайне прочными. Было продемонстрировано, что взаимоотношения непрерывны, начиная с ранних взаимоотношений, установившихся в младенчестве, в дошкольные годы, и кончая гораздо более поздним периодом, иногда даже через поколения (Emde, 1988а, 1988b).

Раннее регулирование себя и другого, устанавливаемое через взаимодействие, также вносит важный вклад в развитие саморегулирующей функции Эго. Дополнительные исследования показали, что модели саморегуляции, установленные в раннем младенчестве, сохраняются и в юности (Brody, 1982). Когда мать обеспечивает чрезмерную, недостаточную или непредсказуемую стимуляцию, или постоянно не откликается на требования младенца, его саморегулирующее функционирование может быть подорвано; к тому же, эти ранние вредные воздействия могут позднее явно проявиться в том, как человек справляется с тревожностью, как это описывает, например, Гринэйкр (1941) и Вейл (1978).

Сандлер и Сандлер (1978) предположили, что, кроме того, что мы уже упомянули, взаимодействия матери и младенца обеспечивают среду для самых ранних представлений о собственном «я» и об объектах. Так как представления о себе и о других медленно формируются в мозгу младенца, они включают в себя представления об этих субъективных, воздействующих друг на друга переживаний или «ролевых взаимоотношений», Штерн (1985) называет довербальные репрезентации этих переживаний «ОРВ» – обобщенными репрезентациями взаимодействий. Он полагает, что ОРВ формируют основу памяти и являются базисом для репрезентации собственного «я». Эта идея может оказаться ценной, так как известно, что, хотя довербальные часто невозможно вспомнить в более позднем возрасте, образцы действия и процессуальные воспоминания, по видимому, продолжают существовать и способствуют расширению компетенции младенца (Papousek and Papousek 1979, 1984; Lichtenberg 1987). Образцы взаимоотношений являются примером. Эволюционное исследование показало, что ранние переживания не могут использоваться для предсказания более позднего функционирования, но демонстрируемая с ходом времени прочность образцов взаимоотношений подтверждает предположение, явно выраженное в психоаналитической концепции переноса (Freud, 1905b). Мы полагаем, что эти образцы прочны, потому что они являются частью самой ранней формации личных и объектных репрезентаций.

Стадия разделения–индивидуации

Дифференциации либидного объекта

Иногда с четырехмесячного возраста, и фактически всегда к пяти или шести месяцам, младенец начинает проявлять интерес к миру, лежащему за пределами общения с матерью. Как только он двигательно способен к этому, младенец делает первые пробные попытки разорвать тесную физическую близость с матерью. Опираясь на свою метафору «симбиотической орбиты», Малер полагала, что следует назвать этот новый взгляд наружу «вылуплением»⁷.

«Вылупление» у Малер совпадает с третьей стадией сенсомоторного ума у Пиаже, когда младенец понимает, что его действия оказывают воздействие на внешние объекты, и его интерес сдвигается от действия к эффекту воздействия (1952). Намеренность поведения младенца впервые становится явно выраженной и он начинает различать цели и средства.

Хотя младенец проявляет интерес и с любопытством и исследует мир вокруг себя, его удовольствие и чувство безопасности зависят от его способности вызывать соответствующий отклик у матери. Малер осознала, что в то время, когда младенец исследует не связанный с матерью мир, он остается рядом ней в и продолжает нуждаться в ней как в «своей опоре». Теперь младенец устанавливает визуальный образец «перепроверки матерью», которая эмоционально «дозаправляет» его, иногда через физический контакт, но часто просто с помощью зрительных или слуховых сигналов. Любопытство и удивление младенца возникают в контексте «базисного доверия» и уверенности во взаимоотношении, и, как подтверждают свидетельства, мать становится теперь либидным объектом (Spitz, 1959). По видимому, аффективное отношение к матери поддерживается, вне зависимости от фрустрации и удовлетворения (A. Freud, 1968).

Это базисное доверие особенно явно выражено в реакции младенца на незнакомцев. При столкновении с незнакомым человеком или ситуацией, младенец реагирует некоторой степенью тревоги. Однако, если прикрепленность к матери не подвергается опасности, младенец в конечном счете проявляет в отношении незнакомца больше любопытства, нежели тревоги (Малер and McDevitt, 1968; Bowlby, 1969; Rheingold, 1969; Brody and Axelrad, 1970; Ainsworth, 1978). Младенец смотрит на мать для получения аффективного ключа относительно безопасности или опасности. Это трудноуловимое и мгновенное взаимодействие. В ответ на ее ободряющую улыбку он радостно исследует незнакомца. Если она в тревоге хмурится, он ударяется в слезы, отходит от незнакомой ситуации и возвращается к матери. Эмди (1983) документально засвидетельствовал то, как действует эта система «социальной связи» в качестве вспомогательной эго функции, то есть как она направляет ребенка и помогает решить, заняться ли исследованием или отойти в сторону и вернуться к безопасности, к матери.

Когда младенец начинает ощущать себя и другого при взаимодействии с матерью, он также формирует чувство связи, которое Штерн (1985) называет чувством «интерсубъективности», а Эмди (1988а, 1988b) понимает как зачаточное «мы». Теперь младенец пытается разделить переживания относительно событий и вещей. По мере того, как переживания все больше наделяются любовью, ненавистью и разнообразными другими позитивными и негативными аффектами, младенец постепенно понимает, что эти аффекты потенциально можно разделить с кем то еще.

Концепция Винникотта о переходном объекте вполне подходит к развитию младенцем объектных отношений (1953, 1959). Любимое одеяло или мягкая игрушка имеет некоторую связь с ранними приятными переживаниями, связанными с матерью, и привязанность младенца к ним часто становится крайне интенсивной при разлуке с матерью, например, во время сна или в моменты расстройства. Это наводит на мысль, что данный объект во время разлуки сохраняет некоторую иллюзию присутствия матери, или, по крайней мере, ее успокаивающих, защитных функций. При обычном ходе событий переходный объект исчезает примерно ко времени установления либидного постоянства объекта, и это подтверждается наблюдением Спитца о том, что «переходный объект действительно является переходным в том смысле, что он присутствует в обоих мирах: с одной стороны, в архаическом мире условного рефлекса, и, с другой стороны, в эго регулируемом мире объектных отношений» (1965, стр. 179). С установлением либидного постоянства объекта интернализованный образ матери, который превращается в Эго, принимает на себя успокаивающие, регулирующие функции переходного объекта.

Подфаза практики

Овладение прямохождением продвигает младенца к тому, что Малер охарактеризовала как фаза практики. Проявления эмоциональной приподнятости и избытка чувств типичны для этого времени, когда начинающего ходить ребенка опьяняют его собственные способности, когда он очарован миром и своими ежедневными открытиями. Взаимоотношения между матерью и ребенком включают в себя прогрессивно расширяющееся разнообразие и взаимный обмен чувств и действий. Ребенок обретает способность уходить от матери и возвращаться к ней, исследует все более расширяющийся мир и знакомиться с переживанием физической разлуки и с ее психологическими последствиями.

К концу фазы практики, между пятнадцатым и восемнадцатым месяцем, ребенок обретает способность более надежно сохранять и воспринимать образ матери, отделенной от него самого и его ближайших действий, что предполагает большую способность к выявлению представлений о себе самом и об объектах. Малер и МакДевитт (1968) использовали поведение прямоходящего ребенка во время коротких разлук с матерью как основание для этого заключения. В отсутствие матери, ребенок проявляет то, что Малер и МакДевитт назвали «ключевым снижением» (1968), уменьшением интереса к окружающей среде, возрастанием чувствительности к незначительным злоключениям и озабоченностью. Малер вывела из этого поведения, что начинающий ходить ребенок может теперь в течение некоторого времени удерживать, пробуждать и начинать использовать внутрипсихический образ матери, которого в ее отсутствие достаточно для поддержания некоторой степени благополучия; он более не требует ее постоянного присутствия (McDevitt, 1975). Бурлингем и Фрейд (1944) отмечали, однако, что разлука с матерью в течение какого либо продолжительного периода времени может подорвать данное взаимоотношение вредоносным образом, и это может иметь длительные последствия. По возвращении к матери ребенок может смотреть на ее лицо с каменным безразличием, как если бы она была для него совершенно незнакомым человеком, намекая не на то, что внутреннее представление о ней исчезло, а на то, что изменилось его внутреннее отношение к ней. Индивидуация быстро протекает во время второго года жизни, и Малер описывает, как после фазы практики, ребенок преодолевает финальный процесс «психологического рождения» (Mahler и др., 1975). Возникает новое поведение: начинающий ходить ребенок приносит материальные объекты матери и хочет, чтобы она участвовала в совместном исследова нии и открытии; интерес к людям, отличающимся от матери, к отцу, к братьям и сестрам и к другим детям становится явно выраженным; также появляются попытки имитировать мать или отца. Такое поведение предполагает, что нарастает консолидированная и относительно стабильная репрезентация себя и другого. Пиаже (1952) пришел к выводу, что ребенок может теперь манипулировать реальностью с помощью мысли, а не только с помощью действий, что также говорит в пользу заключения об интегрированном психическом представлении себя и другого.

Подфаза воссоединения

Иногда, где то от шестнадцати до восемнадцати месяцев возникает фаза воссоединения, характеризуемая дилеммой, парадоксом и широкими аффективными колебаниями между любовью и ненавистью. По сравнению с восторженным исследованием мира начинающего ходить ребенка, который легко уходит от матери, находящийся в фазе воссоединения ребенок может быть расстроен, даже когда мать доступна. Колебания настроения и вспышки капризности сопровождают чередующееся поведение отдаления и прилипания. Малер пришла к заключению, что прогресс в познавательном развитии заставляет ребенка остро осознавать не только нарождающиеся умения, но также свою незначительность и психологическую отделенность, которая порождает чувство одиночества и беспомощности. Продвижения в познании способствуют языковому выражению и символической игре. Теперь ребенок может думать о вещах и у него появляются фантазии. При этом становится очевидно, что ребенок думает о том, каким он хочет видеть свое окружение, а также более ясно представляет, каковы они в действительности.

Итак, ребенок осознает, что его желания не всегда совпадают с желаниями его матери; он не всегда может принуждать ее доставлять ему удовлетворение. Он не является тем всемогущим магом, каким он себя воображал! Переход от эйфории подфазы практики к депрессивным настроениям, расстройству, вспышкам капризности и постоянная озабоченность по поводу местонахождения матери в период воссоединения драматичен.

Возникает характерная жадность, зависть, нерешительность, амбивалентность и негативизм анальной фазы, и ребенок сталкивается с дилеммой интенсивных амбивалентных чувств и несовместимых целей. Он хочет быть независимым, действовать по собственному разумению. Теперь наступает время развивать расширяющиеся возможности и тренировать умения и навыки контроля. В хороших условиях ребенок приобретает растущую уверенность и удовольствие от своей возрастающей компетентности в регулировании состояний напряжения, в питании, одевании, защите себя, и в установлении контроля за деятельностью желудка и мочевого пузыря, в той мере, в какой мать позволяет ему распоряжаться его собственным телом, и сама достаточно компетентна в канализировании напористых импульсов своего ребенка и в «поглощении агрессии» (Furman, 1985). Ибо теперь ребенок хочет, чтобы все делалось так, как он желает, и настойчиво пытается устроить жизнь подходящим для него образом. Однако он также любит мать и хочет ощущать ее любовь и поддержку, и его чувство благополучия зависит от этой любви. Но всякое чувство любви и того, что тебя любят, может временами исчезать, когда вспыхивает ненависть и гнев. Ощущение покинутости и нелюбимости возбуждает громадную тревожность и еще более способствует нестабильности настроения. Эта возросшая амбивалентность с сопровождающими ее вспышками капризности и регрессивным поведением может быть понята как внешнее проявление возникающего интрапсихического конфликта между желанием индивидуализации, независимости, самоуверенности и контроля и желанием радовать мать и сохранить ее любовь. И поэтому, как отмечал Сандер, ребенок колеблется между упорным самоутверждением против желаний своей матери, а в следующий момент наслаждаясь знакомым удовольствием «взаимного приспособления» (1983, стр. 343).

Подфаза воссоединения тем или иным образом оставляет свой отпечаток на типе характера, так как все мы сохраняем некоторую потребность в отстраненности и близости, в самостоятельности и зависимости (Kramer and Akhtar, 1988). Более поздняя способность человека справляться с этими дилеммами, а также та манера, в которой Эго функционирует перед лицом тревожности, отражают тот способ, которым был разрешен конфликт сближения. Когда, как описывает МакДевитт (1975), враждебные чувства перевешивают чувства привязанности, зрелая репрезентация может настолько исказиться посредством проекции неистовых и гневных чувств в периоды кризиса, что ребенок становится неспособен к позитивным чувствам как к своей матери, так и к самому себе. Тогда мать неспособна функционировать в качестве дополнительного Эго и содействовать успешному разрешению конфликта.

Если, однако, ребенок, вместо того, чтобы быть охваченным яростью, может принимать и выносить возрастающую ярость, направленную на фрустрирующую мать, понимая, что она одновременно является тем человеком, которого он в другое время любит, тогда он может интегрировать в прочные репрезентации «хороший» и «плохой» образ себя и объекта. Воспринимая мать как «в основном хорошую», ребенок желает доставлять ей удовольствие, временами отказываясь от удовлетворения влечений ради награды в виде любви матери. Интернализация и идентификация проходят гладко, увеличивая независимость эго функционирования.

Подфаза постоянства либидного объекта

В той степени, в которой ребенок формирует объединенное в единое целое представление о матери, которое может функционировать для обеспечения комфорта и поддержки в отсутствие матери, позволяя ребенку быть менее зависимым и функционировать отдельно от матери, мы можем говорить о том, что ребенок достиг некоторой степени либидного постоянства объекта. Для достижения этой степени внутренней безопасности ребенок должен разрешить конфликты между своими желаниями и запретами со стороны матери и уметь терпеть амбивалентность. Тогда его любовные и сердитые чувства на ее счет становятся надежно контролируемыми ее целостной репрезентацией (McDevitt, 1975). Теперь он может лучше смягчать и выносить разочарование и ярость, так как его фрустрирующие переживания нейтрализуются воспоминаниями о матери, приносящей удовлетворение, любовь и поддержку.

Если это представление можно удержать, даже когда ребенок сердит или фрустрирован, оно начинает приобретать новую функцию. То есть, позитивное качество образов, вызываемых психической репрезентаций матери, берет на себя функцию успокоения, и ребенок, идентифицирующийся с оказывающей поддержку матерью, лучше способен успокоить себя (Furer, 1967). Функционирование Эго прогрессирует, потому что ребенок, вместо того, чтобы подпадать под интенсивность своих аффектов, теперь обретает способность регулировать себя, вне зависимости от того, появится мать немедленно или нет. Это происходит потому, что часть интегрированного образа матери включает в себя ожидания относительно ее поведения – такие как ее регулирующие и успокаивающие отклики на его расстройство. При внутренней доступности такого представления, ребенок не столь зависим от физического присутствия матери и может стабилизировать свое функционирование (Pine, 1971). Малер обнаруживает начала такого свершения на третьем году жизни, но подчеркивает, что оно простирается за пределы этого возраста; оно никогда не быть полностью завершено.

Именно в этой области применима идея Кохута о я объектах: мы на протяжении всей своей жизни доверяем другим людям, чтобы обеспечить себе покой и любовь и, таким образом, сохранить внутреннее ощущение благополучия. Мы не думаем, что Малер хотела выдвинуть предположение о том, что достижение либидного постоянства объекта означает, что человек может уютно жить в полной изоляции от других людей. Скорее, наши отношения с важными для нас людьми становятся более терпимыми и зрелыми. Действительно, Пайн (1974) отмечает, что люди на протяжении всей своей жизни претерпевают изменение в способности получать успокоение от внутреннего воспоминания или образа объекта, заменяющего потребность в контакте с реальным объектом ради успокоения и удовольствия. Пайн добавляет, однако, что данная репрезентация может отражать одновременно желание и реальность. Таким образом, внутренний объект может быть потенциально лучше, чем реальный объект, и поэтому может функционировать в качестве важного внутреннего регулятора сильных страстей и ярости, а также чувства собственного достоинства.

Эволюционная значимость постоянства либидного объекта заключается не только в том, что ребенок сможет интегрировать свои любящие и обожающие суждения о матери со злыми и враждебными суждениями о ней; она заключается также и в том, что ребенок вновь обретает уверенность в том, что их любящее взаимоотношение будет продолжаться, несмотря на краткие разлуки или временные вспышки гнева или негодования. Другими словами, ребенок может поддерживать константное взаимоотношение с матерью, несмотря на превратности фрустрации и удовлетворения, которые возникают в ходе развития (Burger and Edgaimbe, 1972). Теперь ребенок переходит от почти исключительно сосредоточенного на самом себе, требовательного, цепляющегося поведения к способности участвовать в более зрелых, взаимоотношениях, которые определяет Эго и для которых характерны привязанность, доверием и некоторое (хотя и ограниченное познавательной незрелостью) уважение к интересам и чувствам других людей.

Развитие либидного постоянства объекта обычно сопровождается достижением некоторой степени постоянства собственного «я» – то есть, способностью поддерживать объединенную в единое целое репрезентацию собственного «я», охватывающую все аффективно окрашенные представления о собственном «я». Этот шаг усиливается и упрочивается посредством возрастания способностей Эго к контролю над импульсами и к саморефлексии, которые дают ребенку большую степень самоконтроля и удовольствия от него.

Этот шаг обычно также вызывает гордость и подкрепление со стороны матери, усиливая у ребенка ощущение, что его любят.

Ранняя роль отца

Хотя наша дискуссия до сих пор сосредоточивалась на взаимоотношениях ребенка и матери, мы не имели при этом в виду, что отец и другие члены семьи не играют важной роли. Различные исследователи описывают, каким образом отец содействует процессу я объектной дифференциации в первый год жизни (Loewald, 1951; Mahler and Gosliner, 1955; Авеlin 1971, 1975). Педерсон и Робсон (1969) открыли, что младенец различает отца и мать, и различимая привязанность к отцу явно заметна, по крайней мере, к восьмимесячному возрасту. Бурлингем (1973) и Йогман (1982) заметили определенные отличия в том, как отцы и матери играют со своими младенцами, а также в том, как они держат на руках мальчиков и девочек. Отцы в целом склонны более активно играть со своими младенцами. Крамер и Актар (1988) подчеркивали позитивную выгоду, которую это имеет для начинающего ходить ребенка; в определенных пределах, стимулирующее воздействие физической удали дает начинающему ходить ребенку возможность большего осознавания частей тела и телесного «я». Херцог (1980, 1982) полагает, что другая важная роль отца заключается в том, что он помогает младенцу развить способность модулировать агрессию. Отсутствие или потеря отца во время первых восемнадцати месяцев жизни может содействовать поведенческим и аффективным расстройствам, которые не сразу можно распознать. Отец также играет важную роль, помогая начинающему ходить ребенку разрешать конфликты фазы практики. В качестве менее «заряженного» объекта, отец может стать посредником между начинающим ходить ребенком и матерью, обеспечивая дополнительную «дозаправку» в периоды разочарования, а также может служить в качестве дополнительного объекта для идентификации. Действительно, ранние признаки идентификации с отцовскими моделями поведения явно проявляются в возрасте около восемнадцати месяцев (Mahler и др., 1975). В ходе продолжения развития ребенок отождествляется как с матерью, так и с отцом.

Лишь сравнительно недавно были предприняты прямые, являющиеся результатом наблюдения, исследования отец – ребенок (например, Gunsberg, 1982), и было исследовано влияние отсутствия отца (например, Neubauer, 1960; Herzog and Sudia, 1973; Herzog, 1980; Wallenstein and Kelly, 1980; Burger, 1985; Wallenstein and Blakeslee, 1989). Пруэ (1984, 1985, 1987) сосредоточил свое внимание на целых семьях с воспитывающим отцом и работающей матерью; он обнаружил, что в стрессовых обстоятельствах дети склонны вначале обращаться к своим отцам, что указывает на то, что «главным объектом репрезентации» (Maler, 1961, стр. 334) в этих семьях был скорее отец, чем мать. Даже хотя основным присматривающим за ребенком лицом был мужчина, по всей видимости, у исследуемых детей не было каких либо затруднений в родовой идентичности или в роли полов. Признаки эдиповой вовлеченности типично появлялись у этих детей во всех отношениях достаточно поздно; расстройства в развитии или психопатология были мягкими или отсутствовали. Ламб (1981, 1984) сообщил о социальных изменениях в образцах семьи и о тех многочисленных возможностях, которые они обеспечивают для сдвигов в традиционных контактах детей с родителями в процессе своего воспитания; мы только начинаем узнавать внутрипсихические последствия.

Стадия триадных объектных отношений

До этого момента мы рассматривали диадные объектные отношения. Теперь, когда исследователи стали уделять больше внимания ранним взаимоотношениям отца с младенцем, мы пришли к более ясному пониманию того, что младенец способен одновременно устанавливать связь с разными людьми. Однако, когда маленький ребенок достигает инфантильной генитальной фазы и озабочен генитальными импульсами, объектные отношения становятся более сложными.

Во время ранней части инфантильной генитальной фазы, объектные отношения остаются диадными, и внимание ребенка в связанных с объектами взаимодействиях сосредоточено на нарциссических источниках. Ребенок идеализирует родителя своего пола и ищет близкой, любовной привязанности к этому родителю; эта привязанность превосходно содействует формированию у ребенка тех идентификаций, которые способствуют усилению чувства мужественности или женственности. Теперь ребенок ищет особого отношения с каждым родителем; то есть, он пытается быть центром внимания, чтобы получать похвалу и восхищение за свои появляющиеся мужские или женские характерные черты. И поэтому он путается под ногами и соревнуется с тем или другим родителем или членом семьи, чтобы заслужить этот статус и восхищение.

Прогресс в родовой идентичности включает в себя установление половой идентификации, в соответствии с которой ребенок обычно желает иной роли в отношении с родителем противоположного пола; вместе с давлением от влечений инфантильной генитальной фазы, этот шаг обычно ведет к сдвигу в объектной соотнесенности. От диадной соотнесенности ребенок переходит к триадическим объектным отношениям, так как становится вовлечен в Эдипов комплекс. (Движущие силы эдипальной фазы более полно описаны в седьмой части). Что касается объектных отношений, следует отметить три аспекта эдипальной фазы: треугольная природа объектных отношений, влияние на психическую структурализацию и влияние на нарциссический баланс.

Достижение триадических объектных отношений Эдипова комплекса подразумевает изменение в природе фантазии ребенка; от простого желания особого взаимоотношения с тем или другим родителем в попытках быть центром внимания фантазия ребенка должна смениться к стремлению играть роль одного родителя по отношению к другому. Конфликты преданности, либидные желания и страхи наказания ребенка изменяют свой характер, когда фантазии становятся насыщены эдиповыми желаниями. Более ранние конфликты между соревнованием и идентификацией и между либидными желаниями и запретами становятся сильнее, усиливая расстройство ребенка. Страх кастрации, телесного повреждения и потери родительской любви усиливается в ответ на фантазии ребенка, и он борется, чтобы разрешить эти многочисленные конфликты в своей жизни.

Некоторые примеры могут быть полезны. Одна пятилетняя девочка соревновалась со своей матерью. Она инсценировала конфликты через игру с куклами Барби, в которых она изображала конкурсы красоты между Барби и Скиппер, подростковой куклой. Кону, приятелю Барби, обычно отводилась роль судьи. Скиппер сочувствовала страданию Барби, однако хотела выиграть соревнование, потому что наградой было свидание с Коном. Она с гордостью заявляла, что является «папиной дочкой», и выражала желание иметь большие груди, подобно кукле Барби и своей матери. Хотя она воображала себя папиной принцессой, мать оставалась королевой, порождая у нее чувство собственного несоответствия, зависти и ревности к матери. Затем, когда мать купила ей модельную одежду, которую она хотела иметь, чувство вины подорвало ее самоуверенность, удовольствие от собственной женственности и от отделения от матери.

Пятилетний мальчик играл в ограбление домашнего очага с Поли и Олив. Поли был сильным и любил Олив, но грабители тоже хотели жениться на Олив. Поли застал их за попыткой украсть Олив и посадил их в тюрьму, где им отрубили головы.

На следующий день он представил, что супермен и прекрасная женщина вступили в брак и что у них родился супермальчик; супермальчик вырос и женился на суперженщине, и Спили был их сыном. «Нет! Никаких девочек! – внезапно потребовал он, защищаясь от растущего волнения и эдипального конфликта. – Потому что я могу себе представить глупости суперженщины! Отцы хотят быть со своими сыновьями». Затем его игра переключилась на проделки супермена и супермальчика.

Как иллюстрируют эти примеры, концепция триадических объектных связей имеет отношение к описанию наполненных конфликтами превратностей эдипального соперничества. Вовлеченность в Эдипов комплекс – характеризуемая любовью и генитальным возбуждением по отношению к одному из родителей, и ненавистью, желанием смерти, страхом возмездия и соперничеством по отношению к другому родителю, и, в то же самое время, любовью и обожанием соперника – указывает на установление полных триадических объектных отношений. Она также характеризует наивысший возможный уровень как либидной организации, так и доступных объектных взаимоотношений для ребенка (см., например, Lebovici, 1982). Треугольная природа эдипальной объектной связанности и эдипальных объектно обусловленных конфликтов формирует психическую структурализацию и осложняет нарциссический баланс ребенка.

Хотя предэдипальные эволюционные конфликты потенциально могут стать невротическими конфликтами, когда интернализуются родительские запреты и указания, соперничество, неотъемлемо присутствующее в эдипальных взаимоотношениях, создает потенциал для детского невроза, в ходе которого ребенок отождествляет себя с родительскими указаниями и моральными стандартами, и, соответственно, происходят эволюционные продвижения в становлении Суперэго. Теперь в голове ребенка все больше можно обнаружить не только репрезентации наблюдающих, оценивающих, наказывающих и награждающих функций родителей, в каком бы искаженном виде они не были бы представлены, но идентификации с ними, которые делают эдипальные желания все более конфликтными. Боль, порождаемая детским неврозом, обеспечивает движущую силу для разрешения эдипальных конфликтов. Однако, утешение, а также укрепление функционирования Эго обнаруживаются в идеализациях и идентификациях с различными аспектами родителя своего пола. Затем возрастание силы эго функционирования, которое возникает в результате консолидации Суперэго, содействует решению Эдипова комплекса, которое требует отказа от немедленного удовлетворения сексуальных целей и от замещения одного родителя по отношению к другому. После решения Эдипова комплекса ребенок все больше обретает способность направлять, защищать, корректировать и наказывать себя. Идеалы и стандарты его родителей, или те их версии, которые он интернализировал, становятся теперь его собственными.

Нарциссическая уязвимость ребенка в эдиповой фазе значительна, хотя декларации и проявления эдиповой любви не всегда могут быть заметны взрослому наблюдателю. Оптимальный баланс между нарциссическим угнетением и достаточным для развития нарциссическим удовлетворением находится где то между полным эдиповым отпором и полной эдиповой победой. Даже самый любящий родитель должен разочаровывать ребенка, потому что желания ребенка намного превосходят реальные возможности. Раньше или позже, для того, чтобы сохранить чувство собственного достоинства, ребенок должен привести в согласие с реальностью взаимоотношения со своими родителями и со своей сексуальной незрелостью.

Те дети, которые вступают в Эдипову фазу с чувствами компетентности и позитивного уважения к себе, вытекающего из аффективных взаимоотношений с родителями, не опустошаются эдиповым разочарованием. Их способность защищаться и отказываться от инцестуозных желаний помогает им отсрочивать, задерживать и принимать то, что смещенные эдиповы желания могут быть удовлетворены в будущем. К тому же, опережающие идентификации ребенка с идеализируемым родителем своего пола являются источником чувства собственного достоинства.

Таким образом, в той мере, в какой это позволяют способности ребенка и окружающая среда, нарциссическое равновесие может быть сохранено путем замещения родителей другими объектами и сублимацией влечений ребенка. Этому процессу помогает растущее число внутренних запретов, большая способность к внутренней регуляции, более обширный репертуар доступных защит и сопутствующее вытеснение эдиповой сексуальности. Растущие интеллектуальные способности также позволяют ребенку находить удовлетворение в сублимациях, так что дети могут наслаждаться и гордиться как своими познавательными, так и своими физическими действиями. Расширение ими социальных взаимоотношений обеспечивает дополнительные пути для приятного общения, а также больший размах смещения и замещения удовлетворений. Поэтому, несмотря на свою болезненность, обычно эдипова неудача не бывает травматической. Она ускоряет эволюционный процесс, так как факторы взросления подталкивают ребенка к латентному периоду.

Объектные отношения в латентном периоде

Отказываясь от сознательных попыток достичь инцестуозной связи с одним или с другим родителем, ребенок вызывает изменение во взаимоотношениях с ними. Теперь отношения с каждым из родителей могут быть нежными, даже если со стороны ребенка на них оказывают непрерывное воздействие природа вытесненных желаний и конфликтов, природа родительских репрезентаций, установленных в течение более ранних стадий развития объектных отношений и по новому могущественное Суперэго. В самом деле, в ходе латентного периода ребенок заметно меньше зависит от родителей, особенно в вопросах правоты и неправоты, потому что Суперэго все больше воспринимается как внутренняя инстанция. Эти внутрипсихические силы становятся решающими и постоянными бессознательными ингредиентами его объектных отношений, оказывающими глубокое воздействие на поведение и на отношения с другими людьми.

Фантазии «семейного романа» (Freud, 1908) типичны для раннего латентного периода. Эти фантазии проистекают от разочарований в эдиповой любви, а также служат зашитой от инцестуозных фантазий; таким образом, они содействуют усилиям ребенка внутрипсихически дистанцироваться от родителей. Ощущая себя отвергнутым родителями, которые временами, как чувствует ребенок, предпочитают ему друг друга, он находит компенсацию своей нарциссической ране и разочарованию в фантазии. Соответственно, он воображает, что является приемным ребенком или пасынком, и полагает, что он благородного или сверхъестественного происхождения, и просто отдан в эту семью до тех пор, пока не появятся более высокие и лучшие возможности. Фантазии семейного романа выдают эдипальное разочарование и крушение иллюзий, так как ребенок видит, что его родители не являются, как он полагал, совершенными и всемогущими. Соответствующее этой фазе крушение иллюзий относительно основных объектов ребенка, продолжающее задачу развития (Winnicott, 1953), уравновешивается в фантазии ребенка величием его воображаемых «подлинных» родителей. Сходные функции и источники происхождения приписывались фантазиям о наличии близнеца (Burlingham, 1952), воображаемым животным или человеческим спутникам (Nagera, 1969; Myers, 1976, 1979), и интересу к супергероям комиксов и телевидения (Widzer, 1977). Многие из этих фантазий дополнительно разрабатываются в ходе латентного периода.

Ребенок, находящийся в стадии более позднего латентного периода, стремится уйти от поглощенности фантазированием к объектам в реальном мире. Важный аспект этого сдвига проявляется в социальных отношениях, которые становятся намного более важными в ходе латентного периода. «Мир игрового интереса наполняет ребенка новыми надеждами, новыми разочарованиями и удовлетворениями», – говорит Пеллер, который отмечает, что в этих обстоятельствах ребенок начинает отождествляться со своими ровесниками, вдобавок к родителям и учителям (1954, стр. 191).

Равные по положению однополые группы обеспечивают возможности для укрепления половой идентичности, для замещения связанных с эдипальным объектом конфликтов и для дистанцирования от эдипальных объектов. Буксбаум в поисках интрапсихического объяснения двух ясно различимых периодов группового формирования в детстве – в начале латентного периода и в подростковом периоде – пришел к выводу, что «по мере того, как маленький ребенок находит в группе поддержку для своей новооткрытой физической независимости от матери, подросток находит опору для своей моральной независимости от дома» (1945, стр. 363). Буксбаум отмечает, что ребенок, вступающий в латентный период, готов к формированию новых взаимоотношений, в особенности потому, что он нуждается в нахождении новых источников либидного удовлетворения. Групповые действия (как и школа) (Peller, 1956) делают это смещенным или сублимированным образом. Кроме того, группа часто может дозволять ослабление стандартов Суперэго; Сэр Уильям Голдинг драматически изображает принятие группой запрещенных действий, таких как явное выражение садистских импульсов, в своем романе «Повелитель мух» (1955). Социально приемлемой формой групповой формации латентного периода являются командные игры, часто с детальным вниманием к тому, кто в какой лиге играет.

Объектные отношения в подростковый период

Блос (1967) описал основные задачи объектных отношений в отрочестве как процесс «вторичной индивидуации», который включает в себя два взаимопереплетенных процесса – отделение и отказ от родителей как главных объектов любви и нахождение заместителей вне семьи. Катан (1951) называет это высвобождением и «перемещением объектов». «Отказ» также требует, чтобы подросток отказался от родителей (прошлого и настоящего) как от властных фигур. Хотя два эти процесса отчетливо переплетены, мы будем обсуждать здесь первый из них и отложим полное обсуждение второго до тех пор, пока не дойдем до развития Суперэго.

Важнейшим аспектом процесса вторичной индивидуации является деидеализация репрезентаций родительских объектов, сформированных в более ранние годы детства, возможно, десять или более лет тому назад. В то время мыслительные процессы ребенка были эгоцентрическими, и он воспринимал родителей как чудесных и идеальных фигур вследствие той центральной позиции, которую они занимали в его жизни. Даже когда он держится за идеальный образ этих всецело любящих, все исполняющих идеальных инфантильных объектных репрезентаций, подросток резко критикует своих родителей, которых он склонен рассматривать теперь как неадекватных, приносящих разочарование и несправедливых людей. Возникающий в результате внутриличностный раздор заставляет подростка ощущать потерю внутренней поддержки и чувство опустошенности, сопровождаемые ощущением болезненного отчуждения и объектного голода.

Подросток поворачивается к своим сверстникам вследствие своей потребности во взаимоотношениях для удовлетворения влечения, для освобождения от чувства опустошенности и для укрепления чувства собственного достоинства, по мере его продвижения вперед к психической независимости. Группа сверстников обеспечивает неосуждающую поддержку, когда подросток пытается разрешить внутренние конфликты, связанные с ранними инфантильными объектными связями. Нюансы в отношениях сверстников и в групповых взаимоотношениях обладают «тренировочным» качеством, так как близкие отношения, устанавливаемые в это время, не требуют постоянной связанности; подросток свободен поэтому экспериментировать с другими людьми и с самим собой в новых ситуациях с возрастающим чувством независимости. Эта независимость сохраняет «условность» до тех пор, пока подросток не сможет прийти к согласию с идеализациями своих родителей. Взаимоотношения с группой ровесников также могут быть изменены, когда чувства романтической любви приводят пару, которая сохраняет это взаимоотношение, к смещению части своей агрессии на эту группу (Kernberg, 1980b, стр. 33).

В виде некоего вторичного сближения подросток пытается разрешить ранние инфантильные связи. Служа прогрессивным целям, регрессивное возрождение инфантильных объектных взаимоотношений может возбудить напряженность амбивалентности, напоминающую первоначальную фазу воссоединения. Блос (1967) отмечает, что возрожденная амбивалентность характерным образом создает у подростка массу лабильных противоречий в аффектах, импульсах, мыслях и поведении. Колебания между крайностями любви и ненависти, активностью и пассивностью, мужественностью и женственностью, очарованностью и отсутствием интереса, регрессивным стремлением к зависимости и стремлением к независимости целиком соответствуют данному возрасту. Поэтому следует понимать характерный негативизм подростка не только как выражение враждебности, но и как необходимое средство защиты Эго от «пассивной капитуляции» (A. Freud, 1958), давая ему возможность сделать необходимый шаг в процессе индивидуации.

В пятнадцатилетнем возрасте Жан вызывал озабоченность своих родителей вследствие явно выраженного интереса к наркотикам, открытого неповиновения их власти и все ухудшающейся успеваемости, несмотря на присущий ему высокий уровень интеллекта. Когда они условились с психиатром о встрече для обследования, он убежал из дома, и его не могли разыскать в течение нескольких дней. Отец Жана, наконец, обнаружил его спящим на дереве в глубине двора. К удивлению родителей, он позволил им сопроводить себя к психиатру. Он приходил на последующие сессии и по мере развертывания аналитической работы уяснил, что хотел самостоятельно решать, когда приходить и по каким причинам. Он не рассказал своим родителям о своих все более тяжелых ночных кошмарах и о приступах тревожности, по поводу которых он искал помощи, но относительно которых также полагал, что должен быть в состоянии справиться с ними самостоятельно.

Подросток также воспринимает себя как несовершенного, что приводит его к переоценке собственного идеального образа себя. Часто возникает болезненная внутрипсихическая борьба между соревнованием с идеализированным образом родителя и не столь совершенным образом себя в ходе процесса деидеализации. Один семнадцатилетний подросток рассказал о том, как он писал сочинение. «Вначале слова приходили легко, но затем вошел отец (профессор колледжа); он может писать так чудесно! Затем я начал злиться все сильнее и сильнее; я ненавидел его! С сочинением ничего не получалось – я не мог его закончить!» Относительно данного процесса Блос пишет: «Действительно, я склонен полагать, что процесс деидеализации объекта и себя представляет собой крайне тяжелый и мучительный аспект взросления» (1979, стр. 486).

В той мере, в какой подросток способен отличать всемогущие идеализированные объектные репрезентации своего младенчества от своих реальных родителей, он будет также способен устанавливать «дружеские» уважительные отношения со своими родителями и все же ощущать себя независимым от них. Ранние идентификации с родителями, которые формируют основу Суперэго, утрачивают затем часть своей значимости и влияния, и подросток теперь может отождествлять себя с отдельными аспектами своих родителей, и, делая это, он видоизменяет идеальный образ себя в нечто более реалистичное. Однако, эти идентификации связаны в большей мере с Эго, чем с Суперэго. Действительно, как заметил Фрейд: «К тому времени, когда Эдипов комплекс уступает место Суперэго, они (родители) являются чем то очень величественным; но, впоследствии, они утрачивают большую часть этого великолепия. Затем также происходит идентификация с родителями в более поздний период, и, действительно, они постоянно вносят важный вклад в формирование характера; но в этом случае они воздействуют лишь на Эго, не оказывая более влияния на Суперэго, которое было определено самыми ранними родительскими образами» (1933, стр. 64).

Нам кажется, что часто недооценивается важное значение процесса вторичной индивидуации. Жалоба взрослого человека на то, что его родители были не отвечающими требованиям и неэмпатическими людьми, когда он был ребенком, часто отражает его неудачу деидеализировать инфантильные объекты, и, таким образом, завершить подростковую индивидуацию. Как только этот процесс завершен, обычным путем или с помощью психотерапевтического вмешательства, человек часто начинает воспринимать своих родителей как «достаточно хороших», или, по крайней мере, начинает проявлять некоторую терпимость к их недостаткам.

Процесс индивидуации или освобождения от инфантильных объектов может растянуться до конца отрочества и до ранней стадии зрелых лет. Если этот внутренний процесс успешен, он постепенно уменьшает болезненную амбивалентность предэдипальных и эдипальных объектных связей, и возникает прогрессирующее, более зрелое, взаимоудовлетворяющее отношение со своими родителями. В то же самое время человек устанавливает новые, более удовлетворительные и стабильные внесемейные любовные взаимоотношения, и, так как развивается его способность к зрелой любви и близости, он может разделять глубоко прочувствованную эмпатию с друзьями и любимыми. В лучшем случае, любовные взаимоотношения, в конечном счете, обеспечивают контекст, в рамках которого человек может ощущать независимость и взаимность, а также глубокое сексуальное удовольствие (Erikson, 1959; Kernberg, 1974a, 1974b, 1977, 1980b, 1980с; Person, 1988). Хотя другие факторы также играют свою роль, окончание отрочества в значительной мере зависит от той степени, в которой можно примирить и интегрировать с требованиями реальности конфликты, несовместимость и привязанность объектных отношений человека. Блос называет этот период «закрытием отрочества».

Резюме

Ход развитие объектных отношений является полезным и обогащающим, хотя временами и болезненным. Самые ранние фазы этого процесса все еще недостаточно изучены, так как, несмотря на обширные исследовательские усилия, мы все еще можем лишь догадываться о том, что происходит в голове младенца. Однако, принимая во внимание открытия эволюционного исследования, мы обозначили первую фазу как «первичное взаимодействие», а вторую – как «начало диалога». Затем мы описали подфазы разделения – индивидуации, движущие силы, приводящие к эдиповыми триадическим объектным отношениям, и их причастность к развитию Эго и Суперэго. При обсуждении превратностей объектных отношений в течение латентного периода и отрочества мы описали обязательные чередования, модификации и пересмотры объектных отношениях, которые являются неотъемлемой частью подросткового развития.

Глава 7. Развитие чувства собственного «я»

Как обсуждалось ранее, начинающиеся при рождении взаимодействия с окружающими ведут к формированию и дальнейшему развитию внутрипсихических структур. При этих же взаимодействиях возникает и субъективное чувство собственного «я». В этой главе мы будем говорить о последовательных шагах в эволюции субъективного чувства собственного «я».

Исторические предпосылки

Концепции таких понятий как непосредственый смысл «я», самопредставление и «я» как структура, соотносятся с частями структурной модели сознания (Ид, Эго, Суперэго) были объектами психоаналитического интереса и обсуждения. Кохут (1971, 1977), концептуализировавший развитие в терминах структуры «я», утверждает, что «я» окружает составные части структурной модели и является их суперординатой. Сходное мнение и у Штерна (1985), считавшего, что центром психоанализа, независимо от изучения Эго, следовало бы считать изучение развития субъективного восприятия собственного «я». Он утверждает, что чувство собственного «я» – главный организующий фактор развития.

Напротив, некоторые авторы доказывают, что отдельная теория для развития «я» неоправданна, поскольку появление чувства собственного «я» – это часть разделительно индипидуационного процесса и вполне адекватно отражена в теории объектных отношений (например Loewald, 1973; Mahler и MacDevitt, 1980; MavDevitt & Mahler, 1980). Другие добавляют, что и само эмпирическое чувство собственного «я» и не основанная на опыте психическая структура, содержатся в концепции Эго, и что существенно интегрированное чувство собственного «я» развивается вместе с развитием Эго.

Исторически этот спор возник из попыток понять нарциссизм в рамках структурной теории (Hartmann, 1950). Главным стимулом была необходимость объяснить страдания пациентов с такими отклонениями, которые сейчас называют нарциссическими и пограничными расстройствами организации личности. Основополагающее утверждение Фрейда о нарциссизме не вполне устраивало его самого. «Мне оно не особенно нравится, но в данный момент это лучшее из того, что я могу предложить» (Abrahan & Freud, 1965, стр. 167). «Я чувствую, что оно не вполне адекватно» (стр. 170 171). Эта неудовлетворенность, по видимому, была основана на том, что существовало два уровня абстракции в использовании этого термина. Первый лежал в основе метапсихического интереса и относился к энергетическому размещению «я». Второй относился к множеству психологических явлений и способов поведения. Пулвер указывает, что энергетического аспекта в психоаналитической концепции касались тогда, когда затрагивалась область специфических явлений – сексуальные извращения как главный источник сексуального удовлетворения, стадия развития, тип изменений объекта (так, например, основанный на некотором аспекте или желанном аспекте «я»), способа отношения к окружающему миру и аспектов самоуважения – к чему то более общему, например, любви к самому себе. Другими словами, «чувственная любовь к самому себе существует как основополагающая мотивация определенного поведения, которое не является открыто чувственным» (1970 стр. 321).

В топографической теории (как обсуждалось в пятой главе) термин Фрейда das Ich, переведенный как Эго, скорее относится ко всей персоне в смысле переживавмого субъективного чувства собственного «я», а не как к исключительно психологической системе, как это будет подразумеваться позднее. Связь между акцентом на нарциссизме и современным психоаналитическим интересом к «я» была установлена Хартманном (1950), который, попытавшись понять патологию нарциссизма согласно структурной модели, определил различия между Эго и «я». Он уточнил, что ссылку Фрейда на нарциссическое размещение Эго, следовало бы понимать как размещение воспринимаемого «я», а не размещение невоспринимаемого Эго как системы. Это разделение привело к сдвигу акцента с Эго в структурной теории к сознанию, и, в конечном итоге, к структуре «я».

Несмотря на семантические и концептуальные трудности, вопросы о природе бытового осознания себя остается жизненно важным. В истории психоаналитической мысли существовали различные концепции «я». В теориях «альтернативных школ психоанализа», включая Адлера, Юнга, Хорни и Салливана, они играли центральную роль. Используемые этими теоретиками определения «я» или «самости» имеют много общего с «субъективными, творческими, эмпирическими аспектами души». (Ticho, 1962). Эти субъективные, эмпирические аспекты пробуждают все больший интерес в связи с недавними исследованиями наблюдаемых стадий у детей.

Основные элементы понятия «я»

Для концептуализации появления понятия «я» существует несколько приемлемых схем, каждая из которых подходит к этой проблеме со своей стороны. Лихтенберг, например, утверждает, что развитие осознания собственного «я» происходит в четыре этапа. На первом, до самодифференциации, формируются «острова бытового опыта». На втором, более упорядоченные группы представлений о себе срастаются. На третьем этапе эти телесные представления о себе (представления о себе относительно отдаленных объектов) и грандиозные «я» образы постепенно интегрируются в связанное «я», которое на четвертой, финальной фазе развития, упорядочивается и фокусируется на психической жизни, что отражается в функционировании Эго (1975). Штерн намечает четыре последовательно появляющихся «осознания „я“», каждое из которых соответствует «области» межличностных отношений (1985). Малер и МакДевитт проследили появление осознания личности и ее постоянства относительно практики диады мать – дитя и процесса разделения – индивидуации (1980). Кохут сосредоточил внимание на способе, с помощью которого Я объект через интернализации кристаллизуется в содержащее ядро структуру «я» (1971, 1977). Кернберг также рассматривал «я» как структуру; он в деталях описал пять стадий развития структуры «я», включая стадии интеграции «хорошего» и «плохого» «я» и объектных представлений (1976).

Мы полагаем, что детское формирование интегрированного или взаимосогласованного чувства собственного «я» – процесс длительный, последовательный в своем развитии и отражает синтезирующие и интегрирующие функции Эго. Поэтому мы сосредоточимся на субъективном чувстве «я», а не на «я» как структуре. Соответственно наше объяснение развития чувства «я» организовано в рамках постепенной интеграции различных видов бессознательного, предсознательного и сознательного практического переживания «я» и связанного с ней самопредставления. Для эвристических целей мы классифицируем эти опыты в терминах развития телесных ощущений, опытов восприятия себя и других и спектра эмоциональных переживаний.

Ощущение тела в первую очередь связано с биологическими потребностями и поддержанием состояния. Такие действия как сосание, голод, насыщение и чувства, связанные с ними, а также циклы сна – бодрствования формируют основной пласт жизненного опыта «я». Одновременно расширяется область ментальных впечатлений ребенка о собственном теле, у него появляется примитивное сознание о границах собственного тела и большая легкость в управлении им (координация глаз – рука – рот, переворачивание, ковыляние и т. п.). Фрейд считал, что появление способности различать границы тела вследствие синтеза различных телесных переживаний было результатом раннего функционирования Эго и означает одну из ранних стадий в осознании «я»; следовательно, он ссылается на телесное Эго⁸. Представления о теле и интерес к нему остаются центральными аспектами переживаний «я» на всю жизнь. Болезни, медицинское или хирургическое вмешательство, рост тела, его изменение – все это вызывает ряд сознательных и бессознательных фантазий, волнений о проблемах тела и может играть центральную роль в патологии. К тому же самооценка часто частично зависит от того, соответствует или нет осознаваемый образ тела желаемому образу тела: «собственное тело личности, и, прежде всего, его внешний вид, является тем местом, откуда могут вытекать и экстернальные и интернальные восприятия» (1923а, стр. 25).

Переживания «я» в отношении постепенно отделяемого объекта также вносит вклад в субъективное чувство «я». В своих ранних работах Шпитц подчеркивал, что каждый ребенок может существовать только в контексте взаимоотношений с матерью или няней. Винникотт писал: «Не существует такой вещи как ребенок» (1952). Более тридцати лет назад Малер начала изучение способов взаимодействий ребенка с матерью и вклада, который они вносят в появление чувства собственного «я». Результатами этой работы стали концепции «вылупления» (Mahler & Gosliner, 1955), диалог «взаимными намеками» и детская потребность в «подзаправке» (Mahler, 1975), «социальные отношения» и чувство «мы» (Emde, 1983), межсубъектные связи или «постепенное, шаг за шагом, разделение распознавания событий и вещей» (Stern, 1985, стр. 128). Все эти концепции подтверждают важность эмоционального окружения взаимодействия матери и ребенка для появления детского чувства собственного «я». В современных исследованиях детально изучена тщательная разработка детской предадаптации для последующего участия в человеческих взаимоотношениях. Поэтому телесная практика напрямую зависит от действий ухаживающего за ребенком лица. Через реальную, познанную на собственном опыте практику физических контактов в период взаимодействия матери и ребенка, ребенок быстро выучивает, что при взаимодействии с матерью он ощущает удовольствие и безопасность. Познания на опыте границы собственного тела – в данном случае, их ментальное представление – способствуют тому, что у ребенка появляется более упорядоченное представление об окружающих его объектах и о себе, взаимодействующим с объектами. Эти, установленные во время взаимодействия, паттерны вносят вклад в чувство неразрывности на протяжении всего развития, так как они реактивируются в личностном контексте на протяжении всей жизни.

Аффективно значимые переживания, первые удовольствия и неудовольствия и затем последовательно дифференцированные раздельные эмоции вносят следующие изменения в чувство «я». Аффективные переживания являются центральными в практике взаимодействий и телесной практике. Они помогают при ухаживании за младенцем – например, плач ребенка сигнализирует матери, что он нуждается во внимании. На основе приятных и неприятных переживаний ребенок изучает свое тело и со временем учится контролировать свои ощущения. На основе межличностных взаимодействий медленно формируется область таких положительных эмоций как радость или интерес. Они в свою очередь, помогают создавать стимулы для социального взаимодействия, исследования и обучения, а также способствуют появлению представления об идеальном состоянии эмоционального существования (Joffe и Sandier, 1967). Соответственно, это желательное состояние зависит от наличия объекта, который рассматривается как идеал. Желание поддерживать такие идеальные взаимоотношения постеленно приводит ребенка к интернализации или к построению значимых внутренних правил и стандартов. Это обуславливается тем, что для ребенка становится значимым, что одобряется и что не одобряется.

Со временем это идеальное эмоциональное состояние начинает зависеть от внутреннего идеала (Эго–идеал, часть Суперэго). Поддерживание самооценки зависит от функционирования Суперэго, так как уровень самооценки отражает степень приближения «я» к идеалу.

Важность аспекта аффективных переживаний «я» подчеркивалась у Шпруэлла (1975) и Эмди (1983, 1984), которые описали биологически обоснованное «аффективное „я“» или «аффективное ядро». Это эмоциональное ядро обеспечивает непрерывность в нашем развитии, несмотря на различные изменения. Это также усиливает межличностные взаимодействия, ибо это «гарантирует, что мы в состоянии понимать других людей» (Emde 1983, стр. 180).

Развитие чувства собственного «я»

Начало формирования «я»

Вопрос о способах, которыми детское чувство собственного «я» и его ментальное представление становится отличным от восприятия им окружающего мира, уже давно занимали психоаналитиков. Координация рука – рот (Hoffer, 1945, 1950а, 1950b), визуальное восприятие (Spitz, 1957; Greenacre, 1960), изменение состояний внутреннего напряжения (Freud, 1970) и социальное взаимодействие (Mahler, 1975; Emde, 1985) уже считаются объясненными со всех сторон. Совершенно очевидно, что ребенок в заметной степени владеет предадаптивным потенциалом, используемым при прямом взаимодействии с матерью. Это взаимодействие включает перцептуальный, двигательно эмоциональный диалог. С самого рождения ребенок отличает свою мать, он демонстрирует внимание и поиски раздражителей, а также способность к избеганию раздражителей.

Однако, следовало бы иметь в виду, что в первые несколько недель большая часть взаимодействий матери и ребенка связана с регулированием физиологических потребностей (Sandier, 1962, 1964) или гомеостазом (Greenslan, 1981). В течение этого периода происходит постепенный сдвиг с эндогенного к экзогенному функционированию ребенка (Emde & Robinson, 1979). Как часть этого сдвига становится очевидным более психологическое функционирование и появление социальной улыбки. Вскоре ясно определяется еще большая индивидуальная дифференциация. Эти различия связаны со своеобразными откликами, обусловленными чисто индивидуальными отличиями матерей, придающими значительную эмоциональную окраску взаимодействиям с ребенком. На основе аффективного взаимодействия с матерью, после нескольких недель появляется, как назвал его Вейль «основное ядро в фундаментальном направлении диалога мать – дитя» (1976). Это основное ядро помещает каждого ребенка в широкую область развития, от гармонии до дисбалланса. Именно в пределах этого основного ядра инстинктивные раздражители становятся управляемыми и появляются объектные отношения.

Начала диалога и формирование ядра чувства собственного «я»

В начале жизни детское развитие ощущений тела, опыты восприятий себя и других и аффективные переживания, существуют, большей частью, в контексте диалога мать – дитя. Через два три месяца взаимодействие с матерью уже не ограничивается только сферой питания. Аффективные взаимодействия между матерью и ребенком, включая визуальные, тактильные и кинестетические переживания обеспечивают фон, на котором ребенок начинает строить чувство собственного «я» и восприятие другого, отличающегося от него самого, целостного и отдельного. Таким образом, можно заключить, что из основного ядра взаимодействия мать – дитя, ребенок выстраивает то, на что Штерн (1985) ссылается как на «ядро „я“» и «ядро другого» или то, что Эмди (1983) называет «аффективное ядро», подчеркивая эмоциональный аспект этого взаимодействия.

Все больше и больше ребенок включается во взаимодействие с матерью как полноценный партнер и играет важную роль в регулировании уровня возбуждения. Штерн (1974b, 1985) описывает, как ребенок, используя неприязнь во взгляде, прекращает возбуждение, которое превысило оптимальную дозу, и с помощью взгляда и мимики ищет поощрения, когда возбуждение минимально. Колл (1930) подчеркивал, что общение между матерью и ребенком обычно включает широкое разнообразие взаимодействий, визуальных, сенсомоторных, слуховых и кинестетических.

Поразительный пример возможностей ребенка при взаимодействии – или, если быть более точным, пример его потребностей – демонстрируется в эксперименте (Tronick, 1978) «зрительного нарушения», который предлагает необычное взаимодействие с источниками нормальности и психопатологии. Две видеокамеры с раздельными дисплеями следят за движениями матери и ребенка, которые повернуты лицом к друг другу. Мать просят избегать глаз ребенка, а смотреть поверх его головы и сохранять лицо и тело неподвижными, насколько это возможно (для того, чтобы нарушить нормальные ожидания от взаимодействия). Результат драматичный. Вначале ребенок пытается привлечь обратно взгляд матери, заглядывая в ближайшие углы, двигая глазами из стороны в сторону, мотая головой вперед и назад, в очевидных попытках восстановить визуальное взаимодействие. Вскоре, ребенок начинает грустить и уже пытается достичь контакта с матерью, наклоняя вперед головку, двигая ручками, ножками, всем телом. В конце концов, ребенок прекращает попытки, съеживается и обмякает. Затем следуют новые попытки контакта с ничего не выражающим лицом отдалившейся матери. Следуя эксперименту, мать вновь устанавливает связь с ребенком, и очень скоро они хорошо контактируют друг с другом.

Винникотт описывал «зеркальную» роль, которую играет мать на ранних стадиях эмоционального развития. Он спрашивает: «Что видит ребенок, когда смотрит в лицо матери?» «Обычно,– предполагает он, – то, что видит ребенок – это он сам» (1967, стр. 112). Таким образом, Винникотт хочет сказать, что гордость и счастье за своего ребенка будут отражаться на лице матери. Ребенок, чувствуя то, что видит в матери, формирует базисное ощущение хорошего состояния и безопасности. Этот решающий вклад матери подчеркивался Кохутом (1971, 1977), который отмечал, что детское выживание требует специфической психологической среды – наличия отзывчивых, выразительных Я объектов, которые гордятся ребенком, и путем отражения этой гордости, подтверждают его природную энергию и жизнеспособность.

Эксперименты Тропика ярко демонстрируют, насколько ребенок нуждается во взаимности, и как зависит от нее. Ответное поведение ребенка на кратковременную неспособность матери зеркалить позволяет сделать выводы о воздействии на развитие ребенка материнской депрессии или ее неспособности взаимодействовать со своим ребенком (Tropick, 1977, 1978). Однако было бы ошибочным полагать, что вся более поздняя патология – отражение реальной несостоятельности матери в течение этого периода, как это полагают Винникотт и Кохут. Эксперименты Тропика показывают также и способности ребенка быстро восстанавливать физические и душевные силы в пределах постановки эксперимента. Определенно, нельзя игнорировать зависимость от ранних обстоятельств, но работа Тропика помогает избежать тенденции обвинять матерей, не учитывая всех факторов, вовлеченных в процесс развития.

Развитие ощущений тела или примитивное ощущение себя

Примерно в семь девять месяцев по поведению ребенка становится заметно, что область его впечатлений о теле расширяется. Ребенок уже узнает свои ступни и может легко найти большой палец руки. Из первоначальных психологических ощущений фрагментарных образов частей тела, в состоянии возбуждения или при необходимости, ребенок, по видимому, собирает через наименее стрессовые переживания, незрелую, но, тем не менее, надежную схему тела. Хотя существуют определенные разногласия относительно способов, которыми ребенок изучает себя и других в первые месяцев жизни (например Stern, 1985, стр.101; Sichtenberg, 1987), но во второй половине первого года, по видимому, появляется способ, который Малер и МакДевитт (1966) называют примитивным «чувством себя», окрашенным преимущественно в приятные тона, и, главным образом, приносящим удовольствие.

Качественное эмоциональное взаимодействие мать – дитя вносит чрезвычайно важный вклад в этот фон удовольствия. Когда мать при взаимных намеках или при социально желаемых взаимодействиях возвращает активному ребенку чувство безопасности или приходит в восторг от его исследовательских попыток, это обеспечивает фундамент, на котором ребенок может выстроить чувство любви к себе и уверенность в себе. Не только особенность их взаимодействий отражается позднее в межличностных отношениях, но и, как полагает А. М. Сандлер, семена постоянства объекта и постоянства себя закладываются в течение этого времени в ходе диалога. Опыты повторяющихся пристальных разглядываний постоянного либидного объекта, который взаимодействует с ребенком и даже на расстоянии обеспечивает его чувством безопасности и чувством всемогущества, ведет, в конечном счете, к формированию чувства постоянства объекта. «Однако вместе с дифференциацией „я“ объекта, перед ребенком также появляется и другой постоянный объект, с постоянной идентичностью. Это собственное „я“ ребенка» (1977, стр. 199).

Объективное ментально представленное чувство собственного «я»

Примерно в пятнадцать восемнадцать месяцев ребенок достигает существенных успехов в развитии – он начинает ходить, может понимать и ссылаться на себя, как на объективное существо, отдельное от других. То есть появляется сознательное представление о себе. Очевидно, что начинающий ходить ребенок, видя свое отражение в зеркале, понимает, что это – он (Amsterdam, 1972; Shulman & Kalloviz, 1977; Louse & Brucks Gunn; Emde, 1983). К тому же, как только появляется способность к символическим играм и использованию языка, появляется возможность описать свои ощущения.

Начинающие ходить дети, не только воспринимают себя как отдельное объективное существо, но у них также уже есть представление об отсутствующих сейчас объектах и событиях. И дети вполне могут оперировать этими представлениями. На это объективное чувство себя, самосознание и самопредставление ссылается Гринэйкр, говоря о «стабильном ядре идентичности» (1953а, 1958). Это чувство идентичности или «ядро идентичности», следует отличать от «ядра личности» у Штерна. «Ядро личности» появляется со способностью делать простые сравнения себя с другими. Способность к самоосознанию и самопредставление предвещают расширение кругозора в межличностном и внутрипсихическом смысле. Дальнейшее продвижение, анальная фаза психосексуального развития и дифференциация себя как мужчины или женщины с «ядром половой идентичности» (Stoller, 1968a) расширяют и углубляют представление о себе. Появление вербальных навыков и способности подвергать сомнению намерения и желания объекта, отличающиеся от желаний самого ребенка, приводит вначале к конфликту в развитии, а затем и к внутрипсихическому. Вдобавок, память и фантазии комбинируются, и в первое время ребенок этого возраста может питать и поддерживать фантазию о том, какой следовало бы быть реальности (Stern, 1985). Межличностное взаимодействие теперь включает прошлую память, настоящую реальность и, все больше и больше, некоторые идеи о будущем. Эти точки зрения, комбинируясь, образуют подфазы фазы разделения–индивидуации, которая играет решающую роль в появлении чувства себя (Mahler, 1975).

Как только ребенок начинает в значительной степени осознавать желание самостоятельности и независимости, равно как и желание приятного межличностного взаимодействия, он сознает требования матери и идет на компромиссы. Это означает частичный отказ инстинктивного удовольствия в обмен на сотрудничество. Недовольный вынужденными ограничениями ребенок начинает осознавать свою зависимость от любви и поддержки матери. Гнев пробуждает детский страх потерять материнскую любовь. Сильная амбивалентность в чувствах приводит к тому, что ребенок начинает сомневаться возможно ли интегрировать «хорошие» и «плохие», неприятные представления о себе. Решение этой задачи оптимальным образом для ребенка в некоторой степени зависит от родительской способности к сочуствственной, но достаточно четко поставить запреты, ограничения и минимальные стандарты. Наблюдая материнские и отцовские эмоциональные реакции, ребенок определяет, какое поведение одобряется, а какое – нет. Когда ребенок начинает интернализировать правила взаимоотношений, как часть раннего Суперэго, он обобщает и объединяет все эти чувства. Несогласованно приводит к межличностным беспорядкам и изоляции.

Либидное постоянство собственного «я»

Но мере успехов в контролировании телесных ощущений и выполнении родительских предписаний, ребенок изучает более приемлемые способы выражения независимости и самостоятельности, при которых не приходится жертвовать межличностными связями. К тому же у него начинает развиваться представление о себе, в пределах которого интегрированы различно окрашенные образы себя. Следовательно, он может поддерживать любовь к себе, и чувствовать себя в целом «хорошим», несмотря на редкие вспышки недовольства или фрустрации, которые вызывают самокритику и неприятную рефлексию, как только начинает функционировать Суперэго. Таким образом, будет поддерживаться самооценка, а либидное постоянство собственного «я» установится параллельно либидному постоянству объекта.

Постоянство собственного «я» не означает стойкую и редко меняющуюся точку зрения на «я», как это можно было бы подумать. Скорее, это общий гештальт, который основывается на позитивном организационном фундаменте, в пределах которого существует широкий ряд специфических сознательных и бессознательных образов себя, любой из которых может стать организующим центром в любой конкретный момент времени (Eisnitz, 1980). «Либидная подзаправка» от постоянного объекта необходима для поддержания интегрированного, позитивного чувства собственного «я» (R. E. Tyson, 1933). Такая подзаправка, в конечном итоге, также частично извлекается из любящего Суперэго, когда ребенок начинает жить в соответствии с интернализированными стандартами и идеалами.

С установлением либидного «я» и постоянства объекта, устанавливается прочное, стабильное и, в основном, позитивно принимаемое чувство себя, отличающегося и отдельного от других.

Это чувство себя ощущается как активный фактор, способный придавать движущую силу и направление расширению детского психического функционирования.

Интегрированная личность и ответственность за себя

На протяжении инфантильной генитальной фазы, чувство собственного «я» расширяется. Генитальная сексуальность совместно с сексуальными побуждениями влекут за собой совершенно новое восприятие тела: овладение детскими сексуальными побуждениями, приобретенными в течение раннего детства, включает в себя и приобретение ответственности за тело. Именно во взаимоотношениях с побуждениями новой генитальной сексуальности ядро половой идентичности твердо консолидируется, как только сексуальность и чувство отдельной и уникальной личности объединяются. Теперь ребенок формирует прочную идентификацию с родителем того же пола и дифференцированный по полу и нарциссически оцененный образ тела, который служит позитивным источником самооценки. Половая идентичность добавляет к детскому ядру личности не только понимание того, «кто он», но и «какой он» (Вагасе, 1951). Это обеспечивает основу для встречи с Эдиповым комплексом.

Многие системы развития, которые обсуждались в этой книге, сходятся при формировании Эдипова комплекса. Синтезирующая функция Эго в интегрировании множества происходящих взаимодействий, сознательных и бессознательных мыслей, желаний, фантазий, конфликтов, тревог, защит и решений, наряду с вырабатыванием идентификации с обоими родителями и стараниями разрешить Эдипов комплекс, ведет к интегрированному чувству идентичности, которого раньше не было.

Левальд полагал, что Эдипов комплекс, со всеми сложностями, которые несет эта концепция, является водоразделом в индивидуации: «Основанный на инстинктивной жизни Эдипов комплекс в психоаналитической психологии становится символом первой любви человека, символом ясного осознавания своей натуры. Он заключается в страстном вовлечении в любовь и ненависть с первыми либидными объектами. А ограничения, накладываемые на это вовлечение, отбрасывают его назад к самому себе» (1985, стр. 442). Левальд называл этот процесс «создание души».

Крайности любви и ненависти и лояльность конфликтов Эдипова комплекса отмечают поворотный пункт в психическом развитии. Один возможный исход для ребенка – продолжать нарциссические поиски совершенства (Rotstein, 1980), чтобы подтвердить свое всемогущество. Затем, пытаясь манипулировать окружающей средой, он настаивает на своих правах. Когда его желания (Эдиповы или доэдиповы) не исполняются, он сердится, считая, что его обманули, настаивает на том, что родители несправедливые и «нечестные». Другой исход для ребенка – бороться за личность с ценностями и моралью родителя. В этом случае Суперэго становится внутренним голосом власти, и, хотя внутренний конфликт может сохраняться, он дает ребенку возможность ощутить новое чувство самостоятельности и независимого функционирования. С интернализацией Эдипова конфликта, разрешением и отказом от Эдиповых целей и консолидацией Суперэго, Суперэго начинает играть важнейшую роль в чувстве собственного «я» и в идентификации. Это означает, что из за его участия в развитии самооценки, из за наград и наказаний, начинает появляться чувство ответственности за себя.

Расширение социальной жизни в латентный период вносит дополнительный вклад в чувство собственного «я». В частности, чувство ответственности за себя укрепляется, вместе с все большей интернализацией и самостоятельностью Суперэго. При благоприятных условиях, ребенок начинает понимать, хотя бы иногда, что он может ошибаться. Превратности в самооценке являются мучительным аспектом латентности, так как восторг или грусть и одиночество наступает, когда ребенка принимает или отвергает любимый друг или группа.

Отрочество и стабильность идентификации

Биологические изменения, непостоянные настроения, различные семейные и социальные отношения, а также новая ответственность в течение отрочества, – все это способствует развитию чувства собственного «я». Эти элементы иногда приносят с собой то, что Эриксон назвал «кризисом идентификации» (1956). Но удачное завершение подросткового периода, который будет описан в дальнейших главах этой книги, включает в себя отношение к телесным изменениям, эмоциональные переживания и опыты социальных взаимоотношений. Все это дает юноше возможность перейти к полностью интегрированному чувству собственного «я» со стабильным чувством идентичности.

Резюме

Мы описали формирование чувства собственного «я». Это развитие включает в себя: телесный опыт, отношения с объектами и значимые переживания. В течение развития существует много изменений как в теле, так и в образе тела. Много превратностей и в объектных отношениях, что обсуждалось в предыдущей главе. В течение развития изменяются и эмоциональное восприятие тела, объектов, чувства собственного «я» и самооценки. Однако существует ярко выраженная неразрывность чувства собственного «я» в течение всего его развития.

Часть четвертая. Аффект

Глава 8. Психоаналитический взгляд на теорию аффектов

Аффекты занимают центральное место в нашей психической жизни и межличностных отношениях, поэтому представления об их природе и функционировании были частью психоаналитической теории с самого начала. Для Фрейда самым мощным аффектом была тревога, поскольку она была наиболее выражена у его пациентов. Конечно, он осознавал, что существуют другие аффекты, к которым, по его собственным словам, применимы те же самые идеи (1895b, 1896). В ранних работах Фрейд приравнивал аффекты к психической энергии как к источнику мотивации (1894). Впоследствии он рассматривал их как манифестации неосознанных влечений (1915b, стр. 152). Еще позже он пришел к выводу, что они служат предупредительными сигналами, действующими в тандеме с защитами и потому являются функциями Эго (1926а). С недавних пор аффекты стали рассматриваться как свободные от конфликта функции Эго (Emde, 1980а, 1980b) и как первичные движущие силы – мотивационная система, лежащая в основе структурализации инстинктивных влечений (Loewald, 1978; Kernberg, 1982).

Различные теории аффектов зачастую несовместимы друг с другом и запутывают читателя, потому что каждый автор пытается по своему определить релевантные концепции и феномены, одни более явно, чем другие. Вдобавок термины «аффект», «эмоция», «чувство» нередко используются как взаимозаменяемые, что отнюдь не добавляет ясности концепции аффектов. Мы определяем аффекты как психические структуры, включающие мотивационные, соматические, экспрессивные, коммуникативные, эмоциональные или чувственные компоненты, а также ассоциированную идею или когнитивный компонент (Compton, 1980; Knapp, 1987). Термины «чувство» и «эмоция» мы оставляем соответственно для переживаемого и поведенческого аспекта аффектов – для одного из компонентов сложной структуры.

Опорными литературными источниками для ориентации в проблеме аффектов и прояснения туманных мест могут служить превосходные обзоры Кнаппа по теории аффектов в психологии, нейропсихологии и психоанализе (1981, 1987). Суммируя характерные черты аффективных переживаний и поведения, он говорит, что аффекты переживаются ярко, непосредственно и как нечто императивное. В количественном отношении переживания аффектов могут варьироваться от едва ощутимых до масштабных интенсивных реакций; одномоментно может переживаться более одного аффекта; аффекты имеют тенденции сохраняться надолго и сцепляться с сопутствующими физическими или висцеральными процессами; для них характерно более или менее стереотипное выражение. Этот впечатляющий набор характеристик затрагивает фундаментальные нейрофизиологические и психологические вопросы.

История и направления исследований аффектов

Как указывает Томкинс (1981), длинная история изучения эмоций начинается с Аристотеля, вслед за которым в течение двух тысяч лет философы теоретизировали о природе первичных эмоций и «страстей». Затем подключились биологи в лице Дарвина (1872), установившего, что человек и его ближайшие зоологические родственники используют одни и те же паттерны определенных движений лицевой мускулатуры для выражения основных эмоций. Следствием этого открытия было его классическое утверждение об эволюционном значении эмоциональной экспрессии. Последующие биологи, и прежде всего этологи, продолжили данную линию исследований. Обширная литература на тему эмоций появилась и в психологии. Теория эмоций Джеймса Лэнга, появившаяся на стыке веков, может считаться фундаментом для современных теорий, разработанных в русле академической психологии. Согласно этой теории, эмоциональные переживания являются результатом сознательного восприятия различных телесных изменений, которые, тем самым, составляют источник эмоций, а не результат и не сопутствующий фактор (Eysenck et al., 1972, стр. 572).

Идеи Дарвина об эволюционном значении эмоциональной экспрессии стали основой для обширных исследований экспрессии аффекта. Большую популярность приобрели теории и исследования Томкинса (1962, 1963), возродившего тезис Дарвина; Томкинс первым предложил надежный метод идентификации и классификации аффекта по лицевой экспрессии. Он установил девять категорий: интерес – возбуждение, удовольствие – радость, удивление – испуг, страх – ужас, боль – страдание, гнев – ярость, стыд – унижение, презрение и отвращение. Томкинс (1970, 1978) утверждал, что аффект – это первично лицевое и кожное поведение и что реакции лицевой мускулатуры, так же, как висцеральные и моторные, управляются генетическими биологическими программами, закрепленными в центральной нервной системе. Эта программы запускаются нейронными возбуждениями различных степеней. Томкинс вдохновил других, в особенности Кэролл Изард (1971, 1972) и Пола Экмана (1984, Ekman and Friesen, 1975) на эмпирические исследования универсальности лицевой экспрессии дискретных категорий эмоций. Перекрестные культурные исследования с большими количествами испытуемых продемонстрировали, что определенные выражения лица универсально связаны с переживаниями счастья, удивления, страдания, страха, гнева, печали и отвращения. Есть данные о подобных выражениях в младенчестве (Demos, 1982).

Психоаналитик, однако, заметит, что выражение индивидуумом определенной эмоции само по себе ничего не говорит о том, что значит для него эта эмоция. Часто упоминается о коммуникативном намерении экспрессивного поведения, при этом нередко игнорируется влияние чувств на восприятие и мысли: то есть то, что эмоция и связанная с ней идея, возникшая у наблюдателя, могут привести к ошибочному пониманию другого человека, как зачастую и случается.

Современные неврологические исследования, о которых можно прочесть в обзоре Шварца (1987), показывают, что аффекты и аффективные действия имеют совершенно определенный неврологический базис. Можно сказать, что с аффектами связаны анатомически конкретные нервные цепи; что доступные восприятию, ощутимые сопутствующие проявления аффектов связаны с нейрофизиологической активацией частей мозга, включая гипоталамус; лимбическую систему, средний мозг и варолиев мост; что сопутствующие паттерны лицевых, позиционных, звуковых, висцеральных реакций и действий представляют собой связанные с аффектом и интегрированные в подкорке компоненты единой моторной реакции. Пытаясь провести связь между неврологией и психоанализом, Шварц выдвигает идею, что эти паттерны приобретают для человека психологическое значение в результате различных процессов научения.

Когнитивная сторона аффектов также много исследовалась. Лазарус, Коллер и Фолкман, например, утверждают, что эмоция – это «продукт когнитивной активности», вызывающий как импульсы действия, так и паттерны соматических реакций (1982, стр. 229). Но проблема большинства когнитивных исследований аффекта состоит в том, что они не рассматривают бессознательный аффект. Стремясь учесть в своей концепции наличие и важность бессознательного мышления, Розенблатт (1985) принимает системный подход и рассматривает аффект как субъективное переживание процессов обратной связи, действующих в многочисленных мотивационных системах. Лингвистически исследовалось взаимное влияние аффектов и языка.

Шапиро (1979) дает полезное описание процесса кодирования аффектов в речи и их раскодирования слушателем; «эмоциональная музыка» речи или ее отсутствие рассматривались в других работах (Deese, 1973; Sifneos, 1974; Edelson, 1975). Шафер предположил, что клиницист сосредотачивается на активном намерении за пассивными метафорами. Это привело его к убеждению, что аффектам, по существу, соответствуют наречия, например: говорить сердито (1976, стр. 169); что эмоции не могут переживаться (стр. 301); что эмоции у довербальных детей являются результатом их действий и лицевой экспрессии (стр. 354 356). (Это напоминает взгляды Томкинса, обсуждавшиеся выше.)

Психоаналитическая теория аффекта опирается на исследования эмоциональной экспрессии и ассоциированных с ней нейроэндокринных, периферических и центральных процессов нервной системы, а также на работы по изучению когнитивных, поведенческих и лингвистических параметров аффекта. Уже упоминавшийся Кнапп (1987) сделал обзор этих взаимно дополняющих друг друга подходов. Но ни один из них, ставших своего рода «строительными лесами» психоаналитической теории аффекта, не говорит нам об внутрипсихической стороне аффекта, которую нельзя определить движениями лицевых мышц и возбужденными нейронами. По нашему мнению, внутрипсихическое значение и переживание аффекта не является следствием нейронной или мышечной активности: это другое измерение и именно это психоаналитическое измерение главным образом интересует нас. Сначала, чтобы описать основной фон, мы рассмотрим вклад Фрейда в понимание аффектов. Хотя в его работах на эту тему речь идет преимущественно о тревоге, мы полагаем, что его позднейшие идеи (1926) могут относиться и к другим аффектам. Если учесть образование и интересы Фрейда, то не покажется удивительным, что в его работах нашли выражение философские, психолерические и биологические подходы. После обсуждения идей Фрейда мы рассмотрим отношения между аффектами и влечениями, аффектами и объектами, аффектами и Эго.

Теория аффектов Фрейда

Согласно самой ранней теории аффектов Фрейда, внешнее событие вызывает у человека аффективную реакцию, которая по тем или иным причинам, например, вследствие ассоциации с неприемлемой идеей, не может быть выражена. Человек пытается подавить или забыть свой аффект; но когда ему это удается, он не освобождается от мощной мотивирующей силы («не разряжает» «возбуждение»), связанной с аффектом и сопутствующей ему идеей и порождающей теперь различные симптомы. Терапия, основанная на этой теории, направлена на возвращение в сознание события или связанной с ним вытесненной идеи вместе с сопутствующим чувством; это возвращение несет с собой разрядку (катарсис) чувства и исчезновение симптомов. Психотерапия, или «лечение словом», является альтернативой действию, к которому побуждает чувство (1894, I895a, 1895b).

В этой «гидравлической модели» чем сильнее подавление, тем интенсивнее и мощнее аффект. Поскольку внешнее событие рассматривается в ней как провоцирующий фактор для возникновения психического травматического состояния, которое, поглощая человека, вызывает у него неуправляемое возбуждение (чувства), эта теория стала известна как модель «аффективной травмы» (Rapaport, 1953; Sandier, Dare, Holder, 1972).

В топографической теории, развивавшейся в течение примерно 25 лет, Фрейд по прежнему связывал между собой аффект, энергию и мотивацию, хотя и более сложным образом. Он определил инстинктивное влечение как психическую репрезентацию биологической силы; из этого следует, что провоцирующее событие должно быть скорее внутреннего, чем внешнего характера. Влечение подразумевает постоянно присутствующее мотивирующее напряжение (1915а, стр. 118 119), которое, накапливаясь, вызывает неприятные чувства, прежде всего тревогу; процессы разрядки напряжения порождают разнообразные эмоции, в основном приятные (1915с, стр. 178). Фрейд добавляет, что эмоции связаны с идеями, или мыслями, поэтому, осознав свои чувства, мы можем «узнать», что происходит в глубинах нашей психики, и определить нужды, требующие удовлетворениям (1915с, стр. 177). Связь идей и чувств поныне остается центральным положением психоаналитической теории аффектов (Brenner, 1974). В научных исследованиях, однако, нередко идеи и чувства рассматривают изолированно, что, вероятно, является неизбежным артефактом принятых концепций, но, тем не менее, приводит к определенным проблемам. Например, аффекты идентифицируется почти исключительно по характеру осознаваемых чувств, которые мы испытываем, при этом недооценивается роль неосознанных фантазий (Arlow, 1977).

Топографическая теория была полезна Фрейду для понимания многих клинических ситуаций, однако по мере накопления опыта он находил все больше трудностей в концептуализации аффектов, – особенно связанных с чувствами тревоги и вины, – как результата накопления энергии влечений. Эти трудности послужили одним из стимулов для разработки новой структурной теории психики, в которой классификация базировалась на психическом функционировании, а не на степени осознавания (1923а).

В дальнейшем (1926) Фрейд оставил попытки найти источник аффектов и занялся рассмотрением их влияния на психическое функционирование. В его структурной теории было два важных момента, касающихся аффектов. Во первых, он предположил, что аффекты (обсуждая в основном тревогу, он считал, что теория может быть обобщена и на другие аффекты) могут травматически влиять на функционирование Эго. Он выдвинул предположение, которое можно считать унаследованным из теории аффективной травмы: чрезмерное возбуждение, порожденное реальными внешними обстоятельствами (например, такими, как сексуальное совращение или физическое унижение) или внутренними инстинктивными факторами, вызывает такую сильную тревогу, что организующие, синтезирующие и защитные функции Эго оказываются перед ней беспомощны. Фрейд считал, что такие травматические обстоятельства обычно, хотя и не всегда, относятся к младенчеству и к раннему детству, когда незрелое, еще слабое Эго легко может быть обезоружено. Во вторых, Фрейд предположил, что аффекты могут способствовать адаптации, так как сигнализируют об опасности. Поскольку изначально тревога – это реакция на собственную беспомощность, впоследствии она может воспроизводиться в ответ на потенциально опасную ситуацию: «Таким образом, тревога, с одной стороны, – это ожидание травмы, с другой – повторение ее в смягченной форме» (1926, стр. 166). Он добавляет, однако, что «Эго, которое пережило травму пассивно, теперь активно повторяет ее в ослаблением варианте, надеясь, что теперь сможет само направлять ее ход» (стр. 167). Итак, когда человек воспринимает какую либо внутреннюю опасность (внутрипсихический конфликт между влечением и запретом) или внешнюю угрозу, у него возникает чувство тревоги, связанное с идеей, образом или фантазией об угрожающей ситуации. Благодаря тому, что аффект активизирует защиты, соответствующие опасной ситуации, беспомощности удается избежать и интенсивность чувств удерживается на минимальном уровне, где они не могут дезорганизовать деятельность Эго. В этом смысле можно рассматривать влияние аффектов как организующее, адаптивное и мотивирующее, как часть реакции Эго, связанной с предвосхищением опасности и позволяющей не допустить травмы. «Индивидуум, – писал Фрейд, – значительно увеличивает свою способность к самосохранению, если он может предвидеть травматическую ситуацию, связанную для него с беспомощностью, и подготовиться к ней, вместо того, чтобы просто сидеть и ждать, когда она случится» (стр. 166).

Фрейд приходит к выводу, что созревание Эго приносит с собой улучшение способности предвосхищать то, что Рэнгелл назвал впоследствии «беспомощным, обезоруженным травматическим состоянием» (1968, стр. 391), путем все лучшего использования аффектов как сигналов. Опасность здесь рассматривается либо как внешняя, ведущая к «физической беспомощности, если опасность реальна», либо как внутренняя, проистекающая из конфликта, ведущая к «психической беспомощности, если опасность обусловлена собственными влечениями» (Freud, 1926, стр. 166). Следовательно, мы можем сказать, что после достижения такого уровня зрелости и развития, на котором может действовать сигнальная функция, непосредственными побудителями являются не влечения, а аффекты.

Фрейд добавляет важное звено между двумя формами тревоги: «После того, как младенец обнаруживает, что внешний, воспринимаемый объект может положить конец опасной ситуации... он уже боится не самой ситуации (мучительной беспомощности), а того, что приводит к ней, то есть потери объекта» (1926, стр. 137 138). Отныне тревога, пережитая как реакция на ситуацию, вновь испытывается тогда, когда ожидаются обстоятельства, в которых эта ситуация может повториться. Фрейд считал, что для каждой стадии психосексуального развития характерны свои потенциальные опасности, и предложил последовательность ситуаций вместе со связанными с ними фантазиями и тревогами. Эта последовательность определяется психосексуальным развитием: страх потери объекта и потери любви объекта, страх кастрации, страх наказания со стороны Суперэго (чувство вины). Сейчас мы знаем, что первые три из этих опасностей могут предвосхищаться уже вскоре после того, как ребенок, начавший ходить, становится способен к формированию фантазий, и что эти три опасности спепифически связаны с конфликтами развития второго года жизни, так же, как и с более поздними. Поэтому соотнесение с психосексуальными стадиями уже не особенно полезно.

Сигнальная теория аффектов Фрейда показала, что приятные и неприятные ощущения младенца очень рано прикрепляются к объектам. Сигнальная теория не только внесла вклад в теорию объектных отношений, но и способствовала признанию важности раннего младенческого опыта для здорового функционирования личности в будущем.

Современное психоаналитическое понимание аффекта

Последняя модель Фрейда не решила все проблемы в теории аффекта, и это отразилось на дальнейшей психоаналитической мысли. Оставалось неясным, как лучше рассматривать аффекты: в связи с влечениями и их разрядкой, как в ранней теории Фрейда, или как функции Эго, или же в рамках сигнальной теории. Оставалось также под вопросом, могут ли выполнять сигнальную функцию другие аффекты, кроме тревоги. В течение прошедших лет теоретики уделили много внимания этим двум проблемам. Например, хотя Джонс (1929) полагал, что сигнальная теория применима ко всем чувствам, и писал о страхе, вине и ненависти, хотя Фейнихел (1941) описал, как гнев, тревога, возбуждение, отвращение и стыд попадают под контроль зрелого Эго и используются как сигналы, лишь в 50 е годы, благодаря работам Рапапорта (1953) и Якобсон (1953), было признано, что сигнальная теория применима и по отношению к другим аффектам. Якобсон даже считала, что сигнальную функцию могут принимать и позитивные чувства, такие, как восторг, однако, по мнению Шура (1979), в концепции сигнального удовольствия есть определенные трудности.

Фрейд (1926) определенно говорит о связи между влечениями и аффектами. Он не оставляет сомнений и в том, что считает аффекты участвующими в функционировании Эго, а также то, что они должны рассматриваться в связи с объектными отношениями. В современных психоаналитических теориях аффекты, как правило, обсуждаются в одном или в нескольких из этих аспектов.

Аффекты и влечения

На всех этапах развития своих взглядов Фрейд сохранял представление о тесных и многообразных связях между аффектами и влечениями. Например, позднейшая формулировка (1926) говорит о связи аффектов и влечений в обоих аспектах теории. Как сигнал, аффект предупреждает об опасности. Внутренняя опасность – конфликт между сексуальным или агрессивным влечением, ищущим удовлетворения, и запретом со стороны Эго или Суперэго. Как результат травмы, аффект объясняется чрезмерно мощными раздражителями в раннем детстве, которые могли происходить как из внешних источников, так и из внутренних – сексуальных или агрессивных влечений, – и вызвали интенсивные чувства, разрушающие функционирование Эго. В аналогичных ситуациях дальнейшей жизни при приступах паники контроль Эго может снова отказать, и чувства могут снова обезоружить Эго (Fenichel, 1945). «Разрядная» теория аффектов, согласно которой внутренний источник аффектов – это исключительно активность влечений, подвергалась резкой критике, особенно со стороны тех, кто считает, что концепция психической энергии несостоятельная (см. Rosenblatt и Thickstml, 1977; Rosenblatt, 1985). Еще раньше критика исходила от Якобсон (1953), которая писала о том, что активность Эго, так же, как и непосредственное удовлетворение влечений в еде или в половом акте, часто сопровождается выражением сильных чувств. Она сделала важный комментарий, что в то время, как оргазмические переживания могут происходить на различных уровнях напряжения, сопутствующие им чувства определяются не напряжением или его разрядкой, а, скорее, самим фактом изменения напряжения. Это согласуется с позицией Фрейда, считавшего, что удовольствие или неудовольствие определяется не количественными факторами, то есть интенсивностью, а чем то качественным, возможно, ритмом, или временной последовательностью изменений (1924b, стр. 160). Таким образом, Якобсон показывающие несостоятельность разрядной теории происхождения эффекта. Ее комментарии, однако, по всей видимости, распространяются лишь на осознаваемые чувства и поднимают дальнейшие вопросы о связи между теорией влечений и принципом удовольствия – страдания (Rapaport, 1953). По нашему мнению, ее подход показывает, что исчерпывающая психоаналитическая теория аффектов должна объяснять весь спектр аффектов, все возможные обстоятельства и механизмы их возникновениям. Подобные идеи высказаны также у Розенблатта (1985).

Остается невыясненным вопрос о том, как следует рассматривать признаки удовольствия или неудовольствия: как Фрейд (например, в 1905а, 1923а, и также см. Brenner, 1982), в качестве самых ранних свидетельств активности влечений, или же в качестве ранних аффективных проявлений (см. Emde et al., 1976). Нет никаких сомнений в связи между аффектами и влечениями, и, возможно, новые данные о раннем развитии раскроют важные взаимоотношения между ними. Например, Вейл (1978) указал, что чрезмерный дефицит оральной стимуляции или большие задержки в удовлетворении голода подрывают синтезирующие процессы примитивного Эго, ведут к ранним усиленным выражениям агрессии и создают почву для тревожных реакций, с примитивной переплетенностью гнева и тревоги. Таким образом, крайне интенсивные ранние переживания, связанные с влечениями, могут оказать значительное воздействие на возникновение определенных аффектов и на их контроль.

Представление о взаимном влиянии аффектов и влечений позволяет рассмотреть возможность других источников ранней мотивации, кроме влечений. Некоторые авторы утверждают, что уже в самом раннем детстве наблюдается целый ряд мотивационных систем, которые в ходе развития приобретают иерархическую организацию (например, см. Gaensbauer, 1982; Stern, 1985; Lichtenberg, 1989). Действительно, как мы упоминали при обсуждении психосексуального развития, высказывались идеи, что аффективная насыщенность отношений мать – младенец способствует структурализации влечений и Ид как психической системы. Левальд (1971, 1978), например, полагает, что аморфные импульсы и рефлекторная активность младенца координируются и организуются во влечения, приобретая таким образом цель и направленность, именно благодаря тому, что ассоциируются с реакциями извне, которые уменьшают напряжение и вызывают удовольствие. То есть форма, принимаемая либидными влечениями, – это результат «творческого» процесса, основанного на биологических предадаптациях и аффективном взаимодействии мать – младенец (см. также Kernberg, 1976; Gaensbauer, 1982; P. Tyson, 1988).

Шварц (1987), как мы упоминали выше, пытался интегрировать данные неврологии, теорию обучения и психоанализ. По его мнению, процессы обучения в соединении с аффектами ведут к тому, что младенец становится способен различать оральные, выделительные и генитальные источники сенсорных стимулов и манипулировать своим телом так, чтобы вызывать приятные ощущения и устранять неприятные. Память ощущений, связанных с зональным созреванием и зональными стимулами, способствует тому поведению, которым Фрейд (1905b) обосновал свою психосексуальную теорию либидного развития.

Другие авторы подчеркивают, что агрессивное влечение, подобно либидному, формируется на основе биологически предопределенных стереотипных аффектомоторных реакций на опасность, связанную с шоковым, фрустрирующим, депривирующим, садистическим или унижающим поведением матери (см. Greenacre, 1960; Galehson, 1986, Stechler and Gallon, 1987). Согласно этому подходу, структурирование как сексуального, так и агрессивного влечений можно рассматривать как результат взаимодействия врожденных задатков, раннего аффективного опыта и проявлений и ответа среды. При этом аффективная сторона ответа среды на выражения удовольствия или неудовольствия младенцем в значительной мере определяет организацию либидных и агрессивных влечений.

Пример – сосательное поведение младенца. Еще во внутриутробный период происходит стимуляция слизистой оболочки посредством сосания большого пальца. Сосание само по себе – врожденный рефлекс, и у нас нет никаких свидетельств его психологического значения для новорожденного. Однако сосание и кормление составляют контекст многих ранних взаимодействий, в которых устанавливаются взаимоотношения матери и младенца. Таким образом, сосание приобретает психологическое значение, связанное с приятной оральной стимуляцией, удовлетворением голода, приятным контактом с матерью. Биологические задатки, объект и аффективные компоненты могут рассматриваться как факторы процесса, в ходе которого приятное сосание структурируется как оральный компонент.

Комбинация этих факторов была выявлена в исследованиях Спитц (1945, 1946а, 1946b) и Доулинг (1977), описанных нами в четвертой главе. В экспериментах Спитца младенцев кормили и давали им все возможности для сосания, но они были лишены взаимоотношений с матерью. У младенцев в исследовании Доулинга отчасти была аффективная среда взаимообмена с матерью, но они были лишены оральной стимуляции и удовлетворения от сосания. В обеих группах впоследствии наблюдались глубокие нарушения в выражении влечений и функционировании Эго. Младенцы хорошо развивались психологически и физически лишь тогда, когда достаточно скоро происходило соединение этих двух факторов: приятной аффективной среды, связанной с взаимоотношениями матери и младенца, и сенсорного удовлетворения. Эти наблюдения подтверждают, что хотя биологические задатки инстинктивных влечений и Ид как психической структуры присутствуют с самого начала, Ид, как и Эго, в момент рождения еще не дифференцировано (Hartmann, Kris & Loewenstem, 1946). Факты, в противовес ранней теории Фрейда, показывают, что инстинктивные влечения дифференцируются и приобретают психологическое значение благодаря аффективному диалогу матери и младенца. Именно аффективное взаимодействие играет критическую роль в дифференциации, интеграции и консолидации явлений, которые классифицируются, в конечном счете, как появления либидного или агрессивного влечений.

Аффекты и Эго

С того времени, когда Фрейд сформулировал идею, что аффекты могут служить функциями Эго, основное внимание в психоаналитическом мышлении и позднее в психоаналитических исследованиях психического развития было обращено на прояснение роли аффектов в развитии и функционировании Эго. Спитц, например, пришел к выводу, что, по мере того, как Эго становится все более организованным и способным к организации поведения, происходящие в нем соединения различных функций сопровождаются появлением новых форм аффективной экспрессии. Эти новые аффективные проявления вызывают драматические перемены в межличностных контактах и ведут к новым формам адаптивного поведения, в результатом которых являются новые фазы развития. Он полагал, что эти аффекты – социальная улыбка, переживание беспомощности в восемь месяцев и негативизм – могут рассматриваться как индикаторы новых уровней развития Эго.

Очень много изучалась роль аффектов в формировании психической травмы и нарушении развития Эго (Spitz, 1945, 1946а, 1946b, 1950, 1964; A. Freud, 1951, 1967; Greenacre, 1952b, 1967; Rangell, 1968, Weil, 1978; Ritvo, 1981). Указанные авторы описывают различные отрицательные последствия травматических ситуаций, под которыми имеются в виду «любые условия, действующие явно неблагоприятно, негативно, резко нарушающие развитие маленького ребенка» (Сгееnасге, 1976, стр.128). Относительно недавняя статья (Shengold, 1989) помогает понять травматическое влияние детского унижения и депривации. В ней отмечается, что сознательная, неоднократная и хроническая гиперстимуляция, перемежающаяся с эмоциональной депривацией, в период, когда ребенок полностью зависит от мира взрослых, вызывает у ребенка ужасающий сплав беспомощности и яростного гнева. Чтобы выжить, он должен подавить эти чувства, убить свои эмоции. Одна женщина, которой пришлось адаптироваться таким образом, говорила, что в ее снах у людей не было лиц! Шенголд делает вывод, что результатом подавляющей травмы является «убийство души».

Анна Фрейд писала, что, поскольку по мере психического созревания и развития Эго, увеличивается терпимость к дестабилизирующим внешним раздражителям и неприятным ощущениям, связанным с фрустрацией, депривацией или пугающей гиперстимуляцией, индивидуум наиболее уязвим в младенчестве и раннем детстве (1967, см. также Rangell, 1968). Если отношения матери и младенца нарушены, то младенец оказывается в ситуации, которая, в отличие от «шоковой травмы», приводит к тому, что Крис назвал «травмой напряжения» (1965, стр. 324). Другого рода расстройства происходят оттого, что мать неоднократно оказывается не в состоянии защитить маленького ребенка. Хан назвал такого рода травму «кумулятивной» (1963). И травма напряжения, и кумулятивная травма могут нарушить процесс структурирования эго синтезирующих функций.

В концепции сигнального аффекта Фрейда отразился другой аспект развития Эго и позволила далеко продвинуться в понимании проблемы адаптации. Относительно низкая интенсивность тревоги, которая служит сигналом опасности, внешней или внушенной, говорит о том, что чувства уже не подавляют нас, и мы теперь способны активно контролировать и регулировать свои обстоятельства и реакции.

Сигнальная функция требует когнитивной оценки: мы должны уметь идентифицировать и осознавать аффект, прежде чем он достигнет разрушительной силы. Мы должны также идентифицировать, сознательно или бессознательно, лежащий в основе конфликт и сопутствующую ему опасность. Далее память и фантазия делают возможным предчувствие или предвосхищение (Noy, 1982). Например, ребенок может предвосхищать в сознательной или бессознательной фантазии последствия удовлетворения конфликтных желаний: это может быть беспомощность, потеря объекта, потеря любви, чувство вины, кастрация и другие катастрофические события. После этого перед ним встает выбор: позволить себе удовлетворение того или иного желания; полностью его блокировать; модифицировать его форму какими либо защитами или компромиссными образованиями: еще как то адаптировать свое поведение в соответствии с опасностью. Выбор, который делает ребенок, зависит от его способности терпеть фрустрацию и откладывать получение удовлетворения. Если эта способность достаточно сильна, он выберет защиту и компромисс, предупреждая усиление эмоции и удерживая ее в управляемом состоянии. Таким образом, степень зрелости и силы Эго отражена в способности ребенка использовать малую долю своих собственных аффектов как сигналы для модификации поведения и, тем самым, удерживать свои чувства на уровне минимальной интенсивности.

Рассмотрим два примера. Сюзи, четырех лет, играет в дочки матери: дочка плохая, поэтому мама убивает ее. На следующий день Сюзи уже менее способна выразить в фантазии свою ненависть к матери и желание ее смерти. Импульсы спроецированы, переживаются в переносе как исходящие от аналитика, и связанная с конфликтом тревога становится неуправляемой. Она вбегает в комнату аналитика, на ее лице написан ужас, и она кричит: «Не прикасайся ко мне, хоть ты и считаешь меня ужасной непослушной маленькой девочкой!» Провоцируя аналитика, она хватает ножницы и пытается атаковать его. Затем, когда ножницы отобраны, она забивается под кресло и начинает пронзительно рыданиями. Она беспомощно рыдает несколько минут и, наконец, становится способна принять предложение тихой сказки.

Джонни, тоже четырех лет, играет в то, как его семья и семья аналитика вместе отправляются в морское путешествие. Аналитик должна объявить обед, но она делает ошибку и объявляет его неправильно. Джонни приходит в ярость и выбрасывает представляющую аналитика куклу за борт, чтобы ее съел кит. Внезапно он чувствует желание помочиться, а вернувшись из туалета, уже не может вспомнить, во что играл перед этим.

Сюзи, которая мало способна воспринимать свои чувства, оказывается не в состоянии регулировать их и нуждается в помощи извне. Джонни же смог воспринять и свой возрастающий гнев, и предполагаемое в фантазии наказание за него, которое вызвало мгновенную вспышку тревоги. Идентифицированная тревога вместе с фантазией о потере любимого терапевта, потери ее любви или кастрации, а также мучительных чувств печали и вины ввели в действие защиту – бегство и регрессию. Отреагировав защитой, он сохранил свои чувства в таких границах, что не был подавлен ими и сделан беспомощным. Кратковременное аффективное переживание Джонни не обезоружило его Эго, а напротив, организовало его реакцию. В нашем описании сигнальная функция Джонни выглядит частично осознаваемой; на самом деле чаще она бывает неосознанной. Ариов (1977) отмечает, что, поскольку аффект связан с конфликтом, любой из его компонентов – соматический, эмоциональный, экспрессивный, ассоциированная идея или фантазия – может быть подавлен, полностью или частично. Один лишь краткий миг Джонни переживал тревогу по поводу возможных последствий. По мере развития сигнальная функция становится более или менее автоматической, действующей без осознания сигнальных чувств. Неудивительно, что в результате аналитической терапии, мы зачастую начинаем лучше осознавать свои чувства и ассоциированные с ними бессознательные фантазии.

Способность формировать сигнальную функцию не присутствует изначально, автоматически не сопутствует аффекту. Это важное достижение развития. Когда она становится доступной (что происходит обычно где то на третьем году жизни), то это знаменует мощный прогресс в адаптации, поскольку сигнальное использование аффектов предохраняет ребенка от состояния беспомощности. С развитием Эго улучшается дифференциация аффектов, выражения чувств, все большее осознавание аффектов и как следствие – улучшается саморегуляция, улучшается контроль дезорганизующих действий аффектов. Патологические состояния, в которых неоднократно переживается беспомощность перед лицом собственных чувств, свидетельствуют о нарушениях сигнальной функции и, возможно, о патологическом функционировании Эго (примеры см. у Ritvo, 1981). Гринэйкр (1941) предположила, что один из источников такого патологического функционирования Эго связан с ранними аффективными переживаниями. Она считает, что тяжелые травмы, гиперстимуляция, длительная фрустрация, постоянное физическое страдание «все это ведет к нарушениям в формирующемся Эго». В результате указанных факторов аффекты подавляют и дезорганизуют Эго, вместо того, чтобы способствовать формированию его синтезирующих и регулирующих функций. Если нарушения затрагивают не только психологический, но и нейрофизиологический уровень, возникает особая чувствительность к физиологическим реакциям тревоги – «предрасположенность к тревоге». Гринэйкр считает, что такая предрасположенность в соединении с конституционными задатками может увеличивать тяжесть невротических расстройствам (см. James, 1960; Wea, 1978).

Аффекты и объектные отношения

Начало современному пониманию взаимосвязи аффектов и объектных отношений положил Спитц своей концепцией взаимодействий матери и младенца (1962, 1963). Он стремился акцентировать важность двустороннего процесса невербальной значимой коммуникации – аффективного диалога между матерью и младенцем, влияющего на них обоих и образующего основу для объектных отношений ребенка. Говоря об объектных отношениях, мы уже упоминали, что Спитц впервые ввел эту концепцию при обсуждении эксперимента Харлоу с детенышами обезьян, которых растили с использованием неодушевленных суррогатных матерей; тогда Спитц указывал, что отсутствие аффективного диалога между младенцем и суррогатной матерью имело масштабные разрушительные последствия для развития обезьяньих детенышей.

Как мы уже говорили выше, взаимодействие матери и младенца является основой для развития чувства «я» и объектных отношений. Если эта основа не была установлена или разрушилась, это приводит к аффективным расстройствам, а также к искажениям развития ряда психических структур, как показали Анна Фрейд (1941, 1942, 1949), Спитц (1946а, 1946b), Харлоу (1960а, 1960b), Харлоу и Циммерман (1959), Боулби (1960b, 1961, 1969) и многие другие более поздние исследователи.

Интересные результаты были получены в исследованиях, специально посвященных роли аффектов во взаимодействиях матери и младенца. Например, выяснилось, что матери «настроены» воспринимать выражения эмоций младенца и отвечать на них «заранее», то есть уже тогда, когда собственно эмоций еще нет. В начале внеутробной жизни поведение новорожденного в основном обусловлено эндогенными, рефлекторными поведенческими паттернами, зависящими от текущего состояния, такими, как неподвижность или беспокойные движения. Начиная с примитивных паттернов, младенец прогрессирует к все более явной лицевой экспрессии, к экспрессии через звуки и телесные движения. Эта экспрессия стимулирует здоровую нарциссическую и эмпатическую идентификацию матери с младенцем, благодаря которой она чувствует его внутреннее состояние. Таким образом, поведение младенца способствует установлению взаимной аффективной системы обратной связи между ним и средой, обеспечивающей его выживание (Basch, 1976; Call, 1984).

Младенцы также «настроены» воспринимать материнские эмоции и их поведение показывает, что они ожидают увидеть выражение эмоций на лице матери. Можно наблюдать, как уже в трехмесячном возрасте младенец проявляет беспокойство, затем замыкается в себе и затем пытается вернуть внимание матери. Это видно в эксперименте, который мы описывали ранее, когда мать по инструкции должна вдруг сделать «каменное лицо» во время аффективного общения (Tronick et al., 1978). Ко второй половине первого года жизни младенец проявляет способность пользоваться восприятием эмоций матери для того, чтобы проверять себя и получать поддержку (Mahler et al., l975), а также по выражению ее лица ориентироваться, продолжать ли свои действия, когда ситуация становится незнакомой, – этот аффективное взаимодействие называется «социальным соотнесением» (Scree et al., l981; Emde and Scree, 1983).

Штерн, описывая свой взгляд на взаимодействия матери и младенца, вводит термин «аффективная настройка». Это способность матери соответствовать в своем поведении темпу и интенсивности проявлений младенца и его внутреннему эмоциональному состоянию без буквальной имитации его поведенческой экспрессии (1984, стр. 7). Отсутствие соответствия или настройки, приводит к наблюдаемым нарушениям состояния или игры младенца. По мнению Штерна, аффективная настройка – это важное условие благоприятного развития, так как она помогает младенцу понять, что «внутренние эмоциональные состояния – это формы человеческого опыта, которые можно разделить с другими людьми» (1985, стр. 151). Аффективная настройка осуществляется с помощью невербальных метафор и представляет собой необходимый шаг в освоении символов и языка. Взяв за основу концепцию диалога матери и младенца Спитца и тщательно изучив ее, Штерн добавляет к описанию этого диалога ряд новых деталей.

Резюме

Аффекты представляют интерес не только для психоанализа, и мы кратко перечислили ряд дисциплин, где они изучались. Об интересе к этой теме свидетельствует появление в течение последних ста лет множества теорий аффектов, при этом взгляды на аффекты остаются весьма противоречивыми. Мы указали, что согласно психоаналитическому подходу, внутрипсихическое значение и переживание аффекта не являются следствием движений лицевых мышц или возбуждения нейронов. Аффекты взаимосвязанны с влечениями, функционированием Эго и объектами и приобретают для каждого индивидуума специфическое значение в ходе его развития.

Обратимся теперь к развитию функционирования аффектов, в особенности, к эволюции сигнальной функции аффектов.

Глава 9. Развитие аффекта

Плач новорожденного – сигнал того, что он нуждается в присутствии матери и получении от нее аффективного ответа. Суть ее реакции определяется тем, что она думает и чувствует по поводу плача младенца. Противоположная ситуация – ощущение новорожденным материнской реакции. Субъективное значение будет постепенно формироваться в контексте его потребностей. Его собственные эмоции, адресованные матери в плаче или другой мимической экспрессии, так же только постепенно приобретут субъективное значение.

Способность использовать сигнальную функцию аффектов не существует с рождения. Систематические исследования развития ребенка в первые несколько недель его жизни (Spitz, 1950; Brandy and Axeirad, 1970) демонстрируют отсутствие какого либо эго функционирования, необходимого для сигнальной функции – нет ни способности к интеграции восприятий, ни памяти, ни отзывчивости, ни реакций (Freud, 1926). Хотя младенец обладает с рождения достаточным количеством восприятия и другой активностью центральной нервной системы, интеграция этих факторов происходит только постепенно.

Эмди (1984) изучил зрелое восприятие выражения аффектов новорожденных и описывал перекрестное изучение 611 матерей с детьми от рождения до 8 месяцев. Большинство материнских сообщений включает интерес, удовольствие, беспокойство, удивление, тревогу и страх младенца в возрасте трех месяцев. Наибольшие трудности в изучении аффектов новорожденных и в отрывочных, и в систематических исследованиях заключались в неискоренимой тенденции наделять младенца внутренним эмоциональным состоянием, на основании выражения его лица. Достоверность часто исчезала, когда ситуация вызывала отклик в наблюдавшем. Эмоциональное состояние младенца часто оценивалось по представлениям наблюдателя: что бы он почувствовал в сходной ситуации, о чем могла бы говорить сходное выражение лица или поведение. Бэш акцентирует, что Дарвин допустил ошибку «взрослости», когда он отказался распознавать лицевую конфигурацию как выражение реакции, которая подчеркивала значение частичных реакций, которые установлены независимо (1970).

Лицевая экспрессия аффектов отражает приобретенные способности к общению, но они присутствуют только в одном аспекте аффектов: в повышенной вариабельности, связанной с окружающей средой и опытом процесса развития, как следствие персональной наполненности структуры аффекта, включающей ассоциативные идеи и субъективные чувства, появляется большая степень различий, даже если лицевая экспрессия ребенка оценивается как идентичная экспрессии другого. Определенные психопатологические исследования показывают, что различия между лицевой экспрессией, эмоциями и аффектами не обязательно соответствуют чему то одному. В этой, как и в других линиях развития, существует множество маленьких шажков и взаимопересекающихся тропинок, которые делают свой вклад в общий аффективный опыт. Существует сходная тенденция приписывать младенцу стремления: например, стремление к общению. Ясно, что плач младенца является экспрессией и имеет коммуникативную ценность; выражение аффекта влияет на ухаживающего и помогает им управлять (Wolf, 1959; Rycroft, 1968; Bowlby, 1969). Варьирующая интеграция когнитивных навыков, необходимая для стремления к общению, не присуща от рождения и развивается только постепенно. Относительно времени, когда у младенца может возникнуть стремление к общению – мы смотрим по установленным атрибутам человеческих тенденций к проецированию или экстернализации эмоций на других как необходимый компонент «достаточно хорошей матери» (Winnicott, 1967) или оптимально «аффективного климата» (Spitz, 1947) или «средне премлемого отношения» (Hartmann, 1939).

Улыбка

Очаровательная улыбка вселяет в наблюдателя уверенность, что эмоции младенца соответствуют его собственным. Дж. М. Барри говорит в «Питере Пэне»: «Когда младенец впервые смеется, смех рассыпается на тысячи кусочков, и они все скачут, и это – начало сказки». Не удивительно, что эта социальная улыбка младенца означает, что он чувствует удовольствие; также как его плач рассматривается, как выражение боли, страха или злости. Однако социальная улыбка – это первый организатор, обозначенный Спитцом (1959) как индикатор роста в его эго организации. Улыбка, однако, хороший пример появления и дифференциации лицевой экспрессии, что становится возможным вскоре после рождения, но только после начала ассоциирования с чувством удовольствия и стремления к общения.

Эмди и Хартманн (1972) описали две системы улыбок. Эндогенная система, существующая с рождения, оперирует главным образом на базе различных физиологических факторов. Она появляется в состоянии сна или засыпания, независимо – после еды или нет, и сопровождает REM стадию сна. Однако у новорожденных с врожденными дефектами мозга эндогенная улыбка проявляется в той же степени, как и у нормальных (Emde & Hartmann, 1971; Oster, 1978). Обнаружено, что эндогенная улыбка уменьшается между вторым и третьим месяцем от рождения.

Экзогенная (или социальная) улыбка появляется как ответ на внешний раздражитель. Она появляется позже, чем эндогенная. Нерегулярно она начинает появляться в конце первого месяца. Для нее используется установившийся (в эндогенной улыбке) моторный паттерн. Эту улыбку можно наблюдать параллельно с функционированием системы эндогенной улыбки. Время появления экзогенной улыбки генетически предопределено, как продемонстрировал Фридманн (1965), монозиготные близнецы значительно более конкордантны в этом аспекте, чем гетерозиготные. Исследования Спитца и Вольфа (1946) установили, что хотя экзогенная улыбка может развиваться благодаря стимулам, она регулярно продуцируется предъявлением ребенку особого гештальта человеческого лица, который включает в себя нос, два глаза, лоб и некоторые движения, такие, как кивание. Улыбка ребенка исчезала, если эту конфигурацию предъявляли в профиль или если один из этих элементов исчезал. Было обнаружено, что лицо не обязательно должно быть человеческим; улыбка появлялась при предъявлении шара с нанесенным на него рисунком лица. Неразличаюшая экзогенная улыбка быстро закрепляется, но позже ребенок начинает формировать привязанность к лицу матери и ее лицо вызывает наиболее сильную реакцию. Неразличающая улыбка после этого начинает быстро убывать с разными вариациями степени уменьшения в зависимости от особенностей воспитывающего ребенка окружения близких.

Пример появления улыбки показывает, что, хотя камуфляж присутствует: новорождённый улыбается и при засыпании, и при пробуждении, и во сне он (камуфляж улыбки) не может быть ни индикатором желаний ребенка получать удовольствие от общения, ни индикатором опыта удовольствия, ни очевидностью обмена с другой персоной – все эти значения улыбки приходят позже. Это так же показывает, что вторая форма улыбки начинается как стереотип, без разделения эмоциональных проявлений, появляется в ответ на специфический визуальный раздражитель.

Можно сказать, что психологическое значение связывается с улыбкой только после того, как собственная улыбка появится и пройдет определенную эволюцию во взаимодействии с источником раздражителя, которая извлекает их (психологические значения) и способности Эго производить разделение в ощущениях. Изображение себя не обязательно означает чувства младенца.

Психологическое значение и память

Остается вопросом, когда первичный стереотип, не разделяющий выражения, начинает связываться с психологическим значением. Как уже упоминалось, ранняя экспрессия младенца показывает, что эти удовольствия и неудовольствия содержат биологические послания, жизненно важные для адаптации и выживания (Emde, Gaensbauer, Harmon, 1976; Emde, 1980a; 1980b), но только постепенно они начинают связываться с удовольствием или фрустрацией потребности в голоде и комфорта. Вскоре экспрессия также начинает связываться с потребностью в человеческом взаимодействии – тогда, когда появляются воспоминания, ребенок начинает ассоциативно связывать удовольствие от удовлетворения потребностей с присутствием ухаживающей фигуры. Дополнительный вопрос: в каком возрасте младенец начинает связывать потребность в удовлетворении, присутствие значимой материнской фигуры и чувство удовольствия? Соединение этих трех элементов дает эффективную психологическую значимость ребенку, которая сопровождает эволюцию аффекта и дифференциацию.

Простые наблюдения предполагают, что появление этих связей – это появление памяти. Потому что младенец свободно улыбается знакомому человеческому лицу и три месяца, и каждый может заключить, что это становится возможным, когда младенец способен образовывать связи между опытом удовольствия и матерью. Но трех четырехмесячный младенец может отличать мать от других людей, используя различные виды восприятия, такие как зрение и запах (Montaquer, 1983). Наблюдения Спитца и Вольфа (1946) показывают, что визуальная конфигурация улыбки неспецифична и не обязательно должна быть человеческой. Что то большее, чем память об узнавании лица, требуется для психологического значения аффекта. Возможно, что, так как значение начинается в контексте способностей младенца отличать мать от других людей на основе распознования определенного числа материнских особенностей (McDevitt, 1975), способности возрастают, так как становится возможным воспоминание. Дифференциальное видение материнского лица возникает около семи недель, начинается с ее глаз (Haith et al., 1977), и в последующие недели и месяцы младенец повторно запечатлевает многие ее детали, варьирующиеся и стабильные, что ведет к постепенному созданию образа матери.

Многие наблюдатели согласны, что ребенок имеет прочную привязанность к матери в четыре пять месяцев. В семь восемь месяцев он безошибочно показывает скуку в отсутствии матери и желание ее видеть; мать уже не легко надолго заменить (McDevitt, 1975). Это предполагает зачатки воспоминаний, достижение развития, которое, как считал Пиаже (1936), появляется позже, около восемнадцати месяцев, когда устанавливается образное мышление и язык используется наравне с другими способами общения. Более современные эксперименты расширили систему памяти, базирующуюся не на языке (Stern, 1985). Нахман и Штерн (1984) имеют очевидные данные раннего присутствия системы аффективной памяти и предполагают, что аффективный опыт вызывает воспоминания уже в семь месяцев, это предполагается также и в докладе МакДевитт. Оперативная память, таким образом, играет интегрирующую роль в создании аффективного компонента умопостроения, что подтверждается в заявлении Спитца, утверждающего, что психические функции развиваются «на основе аффективного обмена», который является «первопроходцем путей развития» (Spitz and Cobliner, 1965, стр. 140).

Страх перед чужими

Реакции стресса на чужих наблюдались и докладывались многими авторами (обзор Emde, 1980). Спитц (1959) обозначил их появление как «вторичный организатор» психики, как индикатор становления либидного объекта в детском сознании. Он заключил, что антипатичная реакция младенца на чужого и его бегство к матери подтверждает, что младенец способен отличать членов семьи от чужаков, и что он предпочитает мать. Спитц и Коблинер (1965) также установили, что восприятие чужого лица подразумевает потерю матери. Сейчас известно, что ребенок может отличать лицо матери от лица чужого уже до семи девяти месяцев; далее реакции отделения менее предсказуемы и менее постоянны, чем страх перед чужим, несомненно, их пик приходится на второй год жизни (Emde, 1976). Объяснение Спитцем восьмимесячного беспокойства базируется на когнитивном несоответствии или реакциях на разлуку, которые недостаточны и несоответственны.

Спитц обнаружил, что появление стресса говорит о важном сдвиге в развитии. Изучение показывает, что постепенные выражения эмоций появляются в контексте определенного развития и зависят от развития центральной нервной системы. С этим также связаны определенные когнитивные способности. Выражения удовольствия и неудовольствия появляются в два три месяца, но выражение страха, удивления, гнева начинают появляться только после семи девяти месяцев, и в то же время начинают устанавливаться причинно следственные связи (Emde, 1980, 1976). Соответственно, появление страха перед чужим говорит о налаживании связи причин и следствий, предчувствии неудовольствия, появлении эмоциональных реакций, избегающее поведение. Интенсивность стресса также связана с качеством отношений матери и ребенка; при более безопасных отношениях стресс будет менее интенсивен. Смотри Малер и МакДевитт (1968), Боули (1969), Райнголд (1969), Айнсварт (1978).

Теперь материнская реакция приобретает новое значение для ребенка. Хотя его собственный аффект еще не функционирует как сигнал, начинают появляться «социальные ссылки». Начиная с конца первого года (и в течение всей жизни) ребенок ищет эмоциональную информацию от матери (или от других значимых людей), когда сталкивается с несемейной (незнакомой) ситуацией. Затем он использует эмоциональное выражение матери как индикатор ее ощущений безопасности или тревоги, в зависимости от обстоятельств. Сорс и Эмди (1981) описали экспериментальную ситуацию, в которой это использование материнского аффективного выражения может быть повторено и исследовано. После столкновения с чужим ребенок немедленно бежит к матери; если ответная реакция матери выражает приятные чувства, улыбку, значит ситуация безопасна и ребенок начинает исследовать чужого. Если лицо матери отражает опасность, ребенок бросается в слезы и бежит к матери. Исследователи пришли к выводу, что аффективный сигнал матери является проводником последующего поведения ребенка.

Экспериментальные и социальные ссылки доказывают, что материнская эмоциональность является решающим фактором для развития Эго ребенка в двух направлениях. Первое: ее уверенность или предостережение, содержащееся в аффективных реакциях, начинают включаться как интегральная часть системы оценки ребенка и функционируют как высшее Эго; и второе: ее аффективные вмешательства помогают уязвленному Эго ребенка травматическим аффектом всеохватывающей паники. Эти наблюдения поддерживает идею, что появление стресса связано с формированием восприятия матери ребенком как либидного объекта, на котором он строит основное доверие. Мать сейчас – надежный источник продолжающейся безопасности. Вместо опыта дезорганизующей паники при столкновении с чужим ребенок использует материнскую поддерживающую улыбку, поощряющая к общению с чужим. Механизмы страха перед чужим и социальные ссылки далее начинают строить фундамент для использования ребенком его собственных аффектов как сигналов.

Аффекты как многогранный психологический опыт

Как говорилось ранее, мы рассматриваем аффекты как ментальные структуры, имеющие:

1) мотивационно поведенческий компонент;

2) соматический компонент;

3) эмоциональный компонент;

4) экспрессивный компонент;

5) коммуникативный компонент;

6) ассоциативная идея или когнитивный компонент.

По мере развития ребенка мы постепенно наблюдаем все большую дифференциацию аффективных паттернов поведения и большую дискретность эмоциональной экспрессии; посредством этого ребенок извлекает из матери нужную реакцию. Однако, его аффективная экспрессия не может дать ему ориентиры для адаптации в мире независимо от матери. Когда ребенок обретает память, способность выражать идеи и конструировать желания и фантазии (которые требуют способности формировать связь идей), он постепенно подходит к аффективной поведенческой реакции и к составляющим ее идеям и фантазиям. Теперь его собственное поведение и поведение других людей обретает для него новое значение. Связи паттернов аффективных поведенческих реакций с памятью и идеями (сознательными и бессознательными) – это нечто большее, чем эмоциональное выражение аффекта в начале психологического опыта. Когда чувства связываются с идеей, они могут тут же вербализоваться. Теперь Эго легче распознать и отрегулировать их, защититься от них и проконтролировать их; таким образом, умственная деятельность уже не зависит от требований чувств.

Фрейд утверждал (1926), что различие между эмоциональным выражением и аффектом (как многогранным психологическим опытом) позволяет отделить страх разлуки от страха перед чужими. Это различие было замечено Спитцем, но предположено Бенджемином (1961а, 1963). Страх перед чужими предсказуем, он является основой для появления страха и причинно следственных связей. Но мы можем сказать, что страх перед чужими не подразумевает соединение эмоции с идеей или фантазией. Стресс при разлуке отличается от страха перед чужими и меньше согласуется с курсом развития. Реакции на разлуку появляются рано – в четыре месяца. (Burlingham & Freud, 1942; Gensbauer, 1982), но стресс в предвестии разлуки наступает только на втором году жизни (Tennese & Lumle, 1964).

Чтобы к страху присоединилось предчувствие потери объекта, необходимо, чтобы ребенок приобрел определенную способность к умопредставлению объекта и себя и способность фантазировать о последствиях пребывания без объекта. Как только начинает пониматься смысл отделения от объекта, моментально появляется чувство беспомощности. Ребенок чувствует потребность в присутствии объекта, создающего безопасность, он предчувствует беспомощность при угрозе потери объекта. Много позже страх потери объекта может начать ассоциироваться с невротическим конфликтом. В этом случае мы можем увидеть, что многие фантазии об объекте и предчувствие разлуки с объектом сливаются друг с другом.

Сигнальная функция

Когда прогресс развития становится достаточным для связывания чувств с идеями и аффекты начинают выполнять сигнальную функцию, ребенок начинает лучше контролировать и регулировать свои аффекты и уже не подпадает всецело под их власть. Исследователи уделяли мало внимания эволюции развития этой функции в сравнении с патологическими состояниями, при которых она отсутствует (см. клинические примеры, обсуждаемые Hartmann, 1953; Ritva, 1981; Kernberg, 1984).

Мы считаем, что использование сигнальной функции начинается с успешной интернализации и идентификации с материнскими организующей и регулирующей функциями. Следовательно это может появиться только бок о бок и в соотношении с постоянством объекта либидо (R. Tyson).

Использование аффектов как сигналов подразумевает, что Эго способно опознать опасность при получении аффекта и вызвать соответствующее поведение, чтобы защититься и пойти на компромисс. Следующий вопрос: что облегчает или обеспечивает способность так воспринимать, опознавать и применять защиты и компромиссы. Вот что думал Фрейд по этому вопросу: «Есть общие опасности для человечества, они есть у каждого. Но мы нуждаемся и не можем уловить те факторы, от которых зависит способность некоторых людей субъективировать аффект тревоги и, независимо от индивидуальных способностей, нормально работать умом, в то время как другие люди решают, что обречены потерпеть неудачу (1926, стр. 150).

Топлин предположил, что способность использовать малые количества тревоги и других аффектов как внутренний сигнал конфликта или опасности начинается с материнской реакции на аффективное поведение ребенка (1971; также Ritvo, 1981). Структурализация и эффективное оперирование сигнальной функцией, однако, гарантируется только своевременной и содержательной реакцией матери на экспрессию чувств младенца и связывающим поведение с действием, уменьшающим стресс и обеспечивающим комфорт и безопасность, и, таким образом, поддерживающим чувствительность и саморегуляцию функций Эго. Первый успех таких попыток матери становится очевидным, когда восьмимесячный младенец начинает утилизировать материнские аффективные сигналы как индикатор опасности или безопасности в социально значимых отношениях.

Конфликт анально воссоединительной фазы возбуждает аффективное состояние и повышает потребность в матери, уравновешивающей фрустрации и удовлетворения ребенка. Все больше и больше ребенок начинает чувствовать страхи объектных отношений, упоминаемых Фрейдом: страх потери объекта, страх потери любви объекта, страх быть наказанным объектом. Эти фантазии наделены общим предчувствием опасности, связанным с представлением о матери. Для ребенка безопасность зависит от внешнего ощутимого присутствия матери. Итак, он считает, что она способна предотвращать состояние всеохватывающую беспомощность является источником стабильности.

Если мать не охвачена требованием ребенка или стрессом, она может ответить на его смещение чувств таким образом, чтобы установить баланс между терпимостью по отношению к удовлетворению влечений и подходящим компромиссом. Таким образом, регулирование баланса редуцирует стресс, обеспечивает формирование терпимости по отношению к фрустрации и самокопирующий механизм, уверяет ребенка в стабильности материнской любви, благоприятствует интернализации, и вносит свой вклад в развитие способности контролировать аффект. Без периодических вмешательств, материнской эмпатии, регулирующих реакций, в которых есть потребность, как в высшем Эго, тревога может разрушить функционирование Эго и создаст состояние беспомощности и ощущение потери либидной связи с объектом (например – вспышки капризов ребенка) (York & Weisberd, 1976). Таким образом, мы полагаем, что всеохватывающая беспомощность – это проявление травматической тревоги, как первоначально писал Фрейд.

Катан (1961) обращал внимание на важный аффект – регулирующую функцию языка. Если слова могут быть наложены на аффективный опыт, что то, что обозначает родительские чувства, ребенок начинает распознавать, внимать, увеличивать понимание своих чувств. Сообщение, что данный поступок более приемлем в другое время, дает возможность отложить его. Желаемое общение может быть установлено, и эго мастерство и самоконтроль будут сосуществовать благодаря чувству гордости. Если ребенок не сумеет научиться адекватной вербализации аффектов, может развиться несоответствие между силой и сложностью аффективных состояний и способностями их выражения. Если нет нужных слов, ребенок может положиться на действия или на другие формы выражения; в таких условиях существует минимум возможностей отложить импульсивное действие, что подрывает эго мастерство, усиливает конфликт с окружением и развивает, а не предупреждает состояние, в котором ребенок склонен повторно впадать в беспомощность и подпадать под власть аффектов.

Если мать успешно выполняет роль высшего Эго, ребенок будет способен идентифицироваться с ее отношением к либидным и агрессивным влечениям и с подходящей регулирующей реакцией на аффективное состояние. Другими словами, чтобы превозмочь свою беспомощность в отсутствие матери, ребенок нуждается в постоянном внутреннем присутствии матери и ее интернализированных способностей регулировать и сохранять безопасность. Успешная интернализация убеждает, что ребенок имеет необходимые ресурсы для независимого регулирования аффектов. Образ объекта, его любовь, функция поддержания комфорта становятся внутренними ресурсами, которые, как предполагала Малер, приходят с постоянством объекта либидо (Mahler et al., 1975), тогда функция соответствия аффективному сигналу с использованием регулирующей и организующей активности становится эго функцией ребенка. Следовательно, ребенок способен распознавать свое собственное аффективное состояние и утилизировать его как сигнал, в соответствии с его внутренней организацией, регуляцией и защитной активностью. Способность эффективно утилизировать сигнальную функцию зависит от успешности интернализации и обычно появляется с приобретение некоторой степени постоянства объекта либидо.

Возвращаясь к вопросу Фрейда (1926), мы предполагаем, что не обречен потерпеть неудачу в управлении тревогой тот, кто детерминирован важной саморегулирующей способностью, полученной с интернализацией и тот, кто приобрел постоянство объекта либидо. Сигнальная функция аффекта усиливает способность Эго выдерживать давление конфликтов развития, особенно в Эдиповом комплексе. Способность реагировать в соответствии с растущим требованием конфликта и, таким образом, сдерживать болезненность аффектов в пределах границ послушания зависит от того, будут ли аффекты функционировать согласованно, как сигналы, организующие функционирование Эго.

Будущие ступени развития

Способность утилизировать сигнальную функцию может детерминировать путь, в котором Эдипов комплекс, превратности его итогов и задачи латентной и подростковой стадии управляемы. Относительная неподвижность влечений и расширение когнитивных способностей в латентный период облегчают функционирование аффектов, как сигналов. Расширение когнитивных способностей так же способствует большему самосознанию, в том числе осознанию аффективного опыта, которое в будущем усилит сигнальную функцию.

В отрочестве аффекты подвижны и вариации фазоспецифических защит должны соответствовать широкому диапазону колебаний настроения. Хотя настроение колеблется без ограничений и до отрочества, но это особенно характерно для данной фазы. Связь между аффектами и настроением неоднозначна. Разное настроение обусловленно влиянием комплекса аффективных состояний, про которое Вайншел (1970) сказал, что ему трудно дать определение, но он предположил, что оно относится к воспоминаниям о ранних событиях. Когда определенный провоцирующий опыт возбуждает ранние воспоминания, они будят определенные предчувствия и мобилизуют раннее состояние Эго в формировании настроения. Арлоу (1977) добавляет, что провоцирующий опыт может развиваться, когда он уже достаточно близок к бессознательным фантазиям, связанным с соответствующей ранней памятью.

Настроение колеблется особенно в соответствии с подростковой реорганизацией Эго и Суперэго. Мы допускаем, что колебания настроения могут, как и аффекты в целом, служить сигнальной функцией, хотя, если они порочны, то служат дезорганизации функций Эго. Будут ли они всеохватывающими или будут служить сигнальной функции, зависит от силы Эго, о чем мы детально поговорим в этой книге в связи с развитием Эго в отрочестве.

Резюме

Интерес к аффектам не ограничивается только психоанализом, и в последней главе мы кратко ссылаемся на различные дисциплины, вовлеченные в эти исследования. Здесь мы концентрируемся на внутрипсихическом значении аффектов и на развитии сигнальной функции. Мы отметили, что, если способность к эмоциональной экспрессии проявляются от рождения в виде поведенческих паттернов, то психологическое значение приходит в связи с этой экспрессией и развивается постепенно. До этого они играют решающую роль привлекательного сторожа таким образом, чтобы аффективная взаимность между матерью и ребенком может быть установлена в интеграционном диалоге. После периода ранней инфантильности, когда интенсивный аффективный опыт может дезорганизовать функционирование Эго, интернализация и идентификация с материнским организующей и регулирующей реакцией на эмоциональный сдвиг младенца дает возможность ребенку использовать свои собственные аффекты, как сигналы надвигающейся угрозы. Аффекты затем функционируют как сигналы, что облегчает организующую и регулирующую функции Эго. Хотя наше может создаться впечатление, что ингредиенты становления сигнальной функции – это хорошо известные факты, это совсем не так. Многие вопросы остаются без ответов и много исследований должно быть проведено в будущем. Но из этих двух глав, мы надеемся, станет очевидно, что современная концепция аффектов – запутанная и неоднозначная, как и роль аффектов в развитии психики.

Часть пятая. Когнитивное развитие

Глава 10. Перспективы психоаналитического подхода к когнитивному развитию

Сознательные или бессознательные идеи и фантазии – это то, что придает смысл и обогащает наш внутренний мир. Соединение идей с импульсами позволяет нам узнать наши инстинктивные влечения и облегчает отсрочку действия. Взаимосвязанные идеи и фантазии – это то, что делает наш аффективный опыт психологически осмысленным и помогает понять наше эмоциональное состояние. Постольку способы мышления тоже меняются по мере развития, когнитивное функционирование личности, включая способность к коммуникации, также говорят нам нечто о прошлом этой личности, ее развитии, о конфликтах и о способах адаптации к ним. Познание когнитивного развития полезно как для психоаналитика, так и для любого другого, интересующегося человеческим разумом.

Понимание эволюции и структуры сознательного и бессознательного процесса мышления полезно в нескольких отношениях. Связи между идеями и чувствами и способность к общению являются настолько важными для психической жизни, что оценка когнитивного развития необходима для адекватного понимания формирования Эго. Например, то, как травматическая ситуация влияет на маленького ребенка, зависит не только от природы бессознательного конфликта, но и от того, как ребенок воспринимает это событие.

Вскоре после землетрясения девочка в возрасте двух лет и десяти месяцев говорила по телефону: «Привет. У нас только что было землетрясение. Я не делала этого. Мама не делала этого. Папа не делал этого. И моя сестра не делала этого. Это, конечно, произошло само!» (R. L. Tyson, 1989). Мы полагаем, что бессознательные конфликты привели ее к чувству ответственности за происшедшее, и поэтому она увещевает других, чтобы восстановить собственную уверенность.

И в детстве, и позже, в зрелости, терапевтическое вмешательство, если оно необходимо, будет более эффективным, если терапевт принимает во внимание нарушения, которые могут быть следствием незрелости когнитивных навыков ребенка. Ранние способы мышления могут сохраняться и оказывать влияние на взрослого в виде воспоминаний о прошлом, фантазий, желаний и опыта отношений с объектами. Такая их устойчивость может влиять на восприятие взрослым текущей реальности и реакцию на новую информацию, и, если аналитик отслеживает ранние способы мышления, его техническое вмешательство будет более умелым.

Когнитивность – это пограничный термин, отсылающий нас к любым процессам, посредством которых мы осознаем или приобретаем знания. Он включает в себя ощущение, узнавание, воображение, символизирование, суждения, воспоминания, обучение, размышление и умозаключения. Любой из этих процессов может иметь место вне сознания и влиять главным образом на наши аффективные состояния.

Психоанализ изучает два взаимосвязанных, но сильно отличающихся друг от друга вида мышления – первичный и вторичный процессы⁹. Для первичного процесса мышления характерна конкретность, сгущение и смещение, зрительная образность и символичность; это глубоко бессознательный процесс, и является средством выражения внутреннего субъективного мира. Первичный процесс мышления представлен через сознательные и бессознательные фантазии, игру фантазии, дневные мечты и сновидения, магическое мышление, оговорки, шутки, артистическую и творческую активность.

Мышление, руководимое вторичным процессом, может быть сознательным или бессознательным. Оно характеризуется рациональностью, упорядоченностью и логичностью. Оно основывается главным образом на вербальном символизме и, главным образом, осуществляет адаптацию к реальности.

С некоторыми примечательными исключениями – например, Хартманн (1939), Крис (1952), Рапапорт (1951, 1960) – психоаналитические исследования были направлены главным образом на первичный процесс, тогда как академическая психология была сфокусирована главным образом на развитии вторичного процесса мышления. Пиаже различал две разновидности мыслительных процессов, но он счел первичный процесс мышления слишком трудным для изучения и, следовательно, по эмпирическим причинам, сконцентрировался на вторичном процессе (см. Anthony, 1957), создав осмысленную теорию роста логичности мышления. Поскольку психоаналитики больше интересовались пониманием функционирования первичного процесса, а не его развитием, психоаналитическая теория не имеет осознанной и хорошо разработанной точки зрения на развитие первичного процесса, которая бы согласовывалась с теорией развития вторичного процесса, и многие вопросы остаются открытыми.

Фрейд сформулировал свои главные идеи по этому вопросу в 1895 и 1900 годах, и внес несколько значительных изменений после 1911 года, таких как прикрепление первичного процесса к Ид, и прикрепление вторичного процесса к Эго, когда предложил свою структурную модель (1923а). Со времен Фрейда психоаналитические исследования когнитивности были отрывочны и, большей частью, ограничены попытками интегрировать работы Пиаже с психоаналитической теорией, с переменным успехом (см. Anthony, 1957; Wolf, 1960; Decarie, 1965; Peterfreund, 1971; Basch, 1977; Greenspan, 1979). Поскольку теория Пиаже и другие теории когнитивности были не слишком связаны с идеями о бессознательных умственных процессах, идеи Фрейда о первичном и вторичном процессах остаются основой психоаналитических рассуждений о когнитивности.

Первичный и вторичный процессы

Одно из самых ранних и самых важных открытий Фрейда состояло в том, что бессознательные процессы и логическое сознательное мышление подчиняются разным правилам. Джонс сказал, что «революционный вклад Фрейда в психологию состоял не столько в том, что он продемонстрировал существование бессознательного и, может быть, даже не в том, что он исследовал его содержание, сколько в его утверждении, что имеются два фундаментально различных вида ментальных процессов, которые он назвал первичным и вторичным соответственно» (1953, стр. 397).

Фрейд полагал, что первичный процесс – это язык Бессознательного, и что он функционирует в соответствии с принципом удовольствия (1895а, 1900, 1911). Его идеи соответствовали его модели разрядки влечения и теории, что целью ментального аппарата является поддержание гомеостаза. Он описывал первичный процесс как облегчение удовлетворения влечения путем искажения и маскировки противоречащих друг другу производных от этого влечения. Тогда энергия влечения может быть разряжена и удовольствие может быть получено, так как, хотя импульсы влечений достигают сознания, они делают это только в замаскированной форме. Фрейд поддерживал идею, что первичный процесс существует с рождения и что с приобретением опыта и развитием вторичный процесс начинает подавлять и превосходить первичный. Из за позднего появления вторичного процесса «сердцевина нашего бытия, содержащая бессознательные импульсы, остается недостижимой и проявляет непреодолимую силу относительно всех более поздних ментальных процессов (1900, стр.603). Фрейд характеризует первичный процесс как иррациональный, импульсивный и примитивный: иррациональный, так как связи между бессознательными идеями конечно не выглядят логическими; импульсивным, так как он имеет импульсивное качество постольку, поскольку он связан с влечением; и примитивным, так как он считал, что первичный процесс является врожденным и не развивается в дальнейшем.

Фрейд объяснял, что в начале, когда ребенок думает о чем то или желает чего либо, это просто визуализированно, или, как он считал, «представлено галлюцинаторным образом», в соответствии с принципом удовольствия (1911, стр. 219). Разочарования ребенка, не получившего ожидаемого удовлетворения, ведут его к формированию концепции реального мира и к поиску способов его изменения. Моторная разрядка не ограничена доминированием принципа удовольствия. С установлением принципа реальности сдерживаемые действия совершается с помощью мышления как «побочного действия» отложенного удовлетворения.

Фрейд подчеркивал, что решающим отличием первичного процесса от вторичным является связь визуальных образов со словами. «Мышление в образах является, таким образом, очень неполной формой становления сознания» (1923а, стр. 21). Путем соединения визуальных образов с соответствующими словами личность достигает высокой психической организованности, что дает «возможность первичным процессам достигать цели с помощью вторичного процесса» (1915, стр. 202). Он берет клиническое доказательство функционирования первичного процесса, чтобы выявить регрессию к более примитивным состояниям и говорит, что работой анализа является снабжение словесными связями идей первичного процесса (1923а). Тогда они становятся доступными для понимания.

Когда Фрейд представил структурную теорию, он обозначил первичный процесс как Ид и вторичный процесс как Эго. В этом контексте он установил принцип реальности и связь бессознательных идей и зрительного восприятия со словами, что ведет к развитию Эго. Он отмечает, что «легко видеть, что Эго является частью Ид, которая была модифицирована под прямым влиянием внешнего мира... Более того, Эго пытается донести влияние внешнего мира до Ид с его стремлениями и попытками подчинить принцип реальности принципу удовольствия, который неограниченно властвует в Ид. (1923а, стр. 25).

Обсуждение

Теория Фрейда содержит в себе некоторые неясности. Первая из них состоит в том, что теория энергий и их перемещений связывается с теорией процессов мышления. Вторая – это тенденция рассматривать первичный и вторичный процессы как существующие отдельно и легко разделимые, как будто рефлексы психической активности – это не комбинация обоих процессов. Третья – склонность рассматривать первичный процесс как субъективный, хаотичный и патологический, а вторичный процесс – как объективный, упорядоченный и ориентированный на реальность. Следующая неясность состоит в соединении первичного процесса с визуальными и сенсорными впечатлениями и уравнивании вербального символизма со вторичным процессом. Пятая неясность – это идея о том, что первичный процесс является врожденным, но вскоре перекрывается развитием вторичного процесса. Эта идея предполагает, что сам первичный процесс не развивается и, следовательно, любое указание на его присутствие предполагает регрессию к более примитивным психическим состояниям.

Энергетическая теория или когнитивная теория?

По формулировке Фрейда, первичный процесс отсылает нас как к тому, что является ответственным за искажение логического, рационального мышления в поисках удовлетворения, так и к форме ментальных процессов. Конечно, как первичный, так и вторичный процесс мышления часто вовлекаются во множество способов достижения удовлетворения. Но неразрывно связывать одну форму мышления с удовлетворением влечений – значит смешивать когнитивность с мотивацией. Мы считаем, что для психоаналитического понимания лучше сохранять разделение когнитивности и мотивации; они переплетены как психические системы, но, тем не менее, это отдельные системы.

Более того, если вторичный процесс характеризуется откладыванием удовлетворения или разрядки и логическим, рациональным мышлением, импульсивность ребенка, так же как его очевидно нелогичный способ мышления, отражает воздействие первичного процесса. Такой путь разделения психических процессов на категории не применим на ранних стадиях развития логического мышления. Но вторичный процесс мышления находится в рамках индивидуального прохождения ступеней на пути к зрелости.

Эти два компонента, способ разрядки и сдерживания энергии и способ мышления, являются наследственными, согласно теории первичного и вторичного процессов, что внесло свой вклад в неуверенность Фрейда относительно первичного процесса и природы бессознательного (Reeves, 1965, стр. 157). Должен ли первичный процесс рассматриваться, как обслуживающий внутренний мир, Бессознательное, или его «ведет вторичный процесс» (Freud, 1915, стр. 202), или возможно и то и другое одновременно?

Арлоу и Бреннер (1964) обсуждают первичный и вторичный процессы в терминах структурной теории. Они считают, что, поскольку Фрейд говорит о них обоих в связи с подвижностью катексиса влечений, аспект мышления может быть опущен, поскольку понятие первичного процесса шире, чем мышление. Мы согласны с Арлоу и Бреннером в том, что удовлетворение влечений может быть рассмотрено отдельно от когнитивности. По нашему мнению, тем не менее, поскольку удовлетворение влечения является всего лишь одним из многих использований, к которым может быть приложена любая комбинация первичного и вторичного процессов, мы можем многое уяснить, если установим связь между функционированием первичного процесса и энергией влечения, и сохраним мышление как аспект теории. Сознательное и бессознательное фантазирование, например, которое сочетает первичный и вторичный процессы, отражает не только проявления влечений и внутренний мир субъективной реальности, но и элементы аффективных проявлений защитной активности, адаптации к внешнему миру, морального суждения и наказания. Пятилетняя девочка может служить примером. Она чувствует себя рассерженной и обманутой из за того, что печенье, которое ей дал отец, меньше, чем то, которое отец дал ее сестре. Она уверена, что оно меньше, потому что тогда, когда она уже проглотила быстренько свое, у ее сестры все еще остается больше половины печенья. Затем она фантазирует, что ее отец умирает и она единственная, кто приходит на его похороны.

Свойственная возрасту девочки незрелость по всей линии развития логического мышления приводит ее к умозаключению о разнице в размере печенья из за разницы в скорости его поедания. Это заключение алогично для взрослого, но нормально для ребенка ее возраста. Однако ее вывод, что она была обманута, является психической правдой, так как оно символизирует невыполнение ее эдипова желания полностью обладать отцом. Фантазия этого ребенка отражает первичный процесс, поскольку она использует магическое мышление, символизацию и зрительные образы, и, поскольку это отражает связь между гневом пациентки и ее желанием смерти отца, ее эдипово желание и уменьшение его. Согласно энергетической теории, тем не менее, эта фантазия может быть классифицирована как вовлечение вторичного процесса, так как побуждение было отложено – ее гнев был выражен в мыслях, она не ударила сестру или отца, чтобы разрядить свой гнев. Рассматривая здесь когнитивность и мотивацию как отдельные системы, мы можем заметить, что и первичный и вторичный процессы были скомбинированы в фантазии девочки. Проверка реальности и адаптация происходили одновременно с желаниями Ид, аффективными проявлениями, защитной активностью, указаниями Суперэго и эго синтезирующей функцией.

Смешивание первичного и вторичного процесса

Хотя первичный процесс, возможно, появился, чтобы регулировать внутренний субъективный мир «психической реальности», а вторичный процесс – чтобы регулировать «объективную реальность», они переплетаются в процессе поддержания гармонии между двумя реальностями. Действительно, когнитивные процессы могут рассматриваться, как действующие во всем спектре между первичным и вторичным процессами, занимающими противоположные концы спектра. В основном, умственное функционирование может быть представлено как равновесие между ними (Noy, 1979), которое отражает функционирование Ид, Эго и Суперэго (Arlow, 1969).

Одна из трудностей в проведении различий между первичным и вторичным процессами – это символизм или символическое мышление. Символическое мышление появляется, если одна вещь используется для того, чтобы обозначать другую, как зрительный образ или мысленное представление символизируют персону или вещь, что Фрейд назвал образным мышлением. Когда слово используется таким образом, оно представлено как в языке, так и в мыслях. Символизм в представлениях, мыслях и языке обнаруживается и в первичном, и во вторичном процессе. Когда символизм используется в выражении психического конфликта, связь между символом и тем, что символизируется чаще всего не осознается, особенно при функционировании первичного процесса. Способность к символизированию с использованием слов и языка важна для развития Эго и возникает из ориентированного на реальность мышления.

Ференци (1912) и Джонс (1916) проводят различие между символической эквивалентностью и символической репрезентацией. Символ и то, что он символизирует могут восприниматься как идентичные – таким образом символически устанавливается эквивалентность; или символ может замещать подлинную идею – это символическая репрезентация. Сигал (1978) описывает одного пациента, который отказывался играть на скрипке, потому что он не будет публично мастурбировать, тогда как другой будет играть, потому что хотя скрипка может бессознательно представлять для него пенис, он все же знает разницу. Эдкамб (1984) считает, что переходы от символической эквивалентности к символическим представлениям важны для развития и опираются на способность воспринимать и понимать как различия, так и сходства. Мы считаем, что неуспешность создания или поддержания этих переходов имеет отношение к патологическим процессам и пока еще недостаточно изучена (к дальнейшей дискуссии о символизме см. Rycroft, 1956, Renik, 1972, Blum, 1978; об особенностях символов, как вместилища мыслей, и символов, как средств общения или внешних связей см. Mandler, 1988).

Пиаже (1937, 1960) также считал способность к символизированию (которую он назвал семиотической функцией) очень важной для развития. Он настаивал на том, что, когда эта способность возникает, у нее две линии развития: личной системы символов, которые заключают в себе идиосинкретический смысл для личности, и другой, связанной с социально сформированной системой символов и основанной на языке. Он предполагал, что символическая функция (направленно и ненаправленно обеспечивающая мышление и адаптацию начиная с детства) имеет некоторое превосходство над языком и логическим мышлением.

Дальнейшие исследования основной теории

Рапапорт (1951, 1960), один из нескольких психоаналитиков изучавших мыслительные процессы, сомневался в предпосылке, называющей первичный процесс примитивным, хаотичным и патологическим, а вторичный процесс организованным, логическим и ориентированным на реальность. Он подчеркивал, что организованные, синтезируемые и приемлемые социально аспекты первичного процесса могут доказываться распространенными мифами и анимистическим мышлением. Крис (1952) разделял символические, персонализированные, субъективные и образные компоненты функционирования вторичного процесса особенно в творчестве. Арлоу (1969) писал, что познание реальности рассматривается прежде всего как область одного только вторичного процесса, однако оно зависит от взаимодействия восприятия с бессознательной фантазией, что бессознательное мышление воздействует на сознательное произвольное мышление, и что сама бессознательная фантазия конструируется в соответствии с логической схемой (что также отмечалось Holt, 1967).

Рапапорт (I960, стр. 843) и Арлоу (1969) согласны, что все виды мышления включают в себя как первичный, так и вторичный процесс, и оптимальное функционирование умственных процессов опирается на равновесие между ними обоими. Ясно, как подчеркивали Арлоу и Бреннер (1964), что функционирование первичного процесса не обязательно патологично или плохо адаптивно, и, действительно, Ной (1969) утверждал, что отсутствие каких либо проявлений первичного процесса может обозначать психическую патологию.

Установление эквивалентности между первичным процессом и зрительно воспринимаемыми и сенсорными впечатлениями, и между вторичным процессом и вербальным символизмом также проблематично. Это предположение, идущее от фрейдовской идеи о том, что сны обрисовывают и первичные и вторичный процессы, смешивает ее проявления с самой психической организацией и функцией. Когда язык развивается, он быстро становится средством выражения вторичного процесса и рационального логического мышления, и это составляет главное, наиболее важное средство рефлексии организации, так же как и общения. Однако, можно также обнаружить высокую степень структурированности, организованности и логики, например, в визуальных формах искусства, танце и музыке, хотя ни одно из этих качеств не основывается на вербальном символизме. Более того, человеческое взаимодействие в течение всей жизни опосредуются невербальными, символическими способами общения (Langer, 1942), а вербальный символизм является обычным способом проявления функционирования первичного процесса, что видно в иносказаниях, шутках и вербальной сжатости.

Идея, что первичный процесс примитивен, также является предметом полемики. И Фрейд, и Пиаже понимали, что младенческое мышление имеет иные формы, чем в течение дальнейшей жизни, и оба считали, что с появлением речи появляются другие формы мышления, которые заменяют более ранние. Но Пиаже считал, что представления, символизация и активность фантазии только начинаются с появлением речи, в то время, как Фрейд полагал, что символизация и фантазирование появляются или вскоре после рождения, или во время рождения, как функция первичного процесса. Он считал, таким образом, что ментальные функции первичного процесса примитивны и говорил, что они «не изменяются с течением времени; они вообще не имеют отношения ко времени» (1915е, стр. 187). Это приводит Ноя к заключению, что, с точки зрения Фрейда, «первичный процесс должен рассматриваться как нечто, вытекающее из ниоткуда и развивающееся в никуда, странная группа функций, для которых не может быть найдено ничего похожего среди других биологических функций!» (1979, стр. 174).

Долговременные исследования детей подробно продемонстрировали, что поведенческий и мыслительный феномен, несмотря на его первоначальную фазу, подвижен и меняется с течением времени. Как мы уже упоминали, ранние формы логического мышления, хотя и могут казаться иррациональными взрослому, являются, тем не менее, ранними формами вторичного процесса мышления, которые должны развиваться с течением времени. То же самое относится и к первичному процессу. Хотя основные процессы (сгущение, магическое мышление и так далее) могут оставаться неизменными, формы их проявления (в сновидениях, в ритуалах, формах искусства и фантазиях) с течением времени отражают развитие в основной когнитивной системе так же, как это развитие отражают изменения в логических процессах. Иными словами, первичный и вторичный процессы могут рассматриваться как увеличительные стекла, через которые мы можем увидеть развитие основных когнитивных систем. Кажется, что Пиаже рассуждал сходным образом, обсуждая пути, по которым он пришел к умозаключению, что детские сновидения, также как и детское логическое мышление в разных возрастах отражает их уровень когнитивного развития. Фаст (1985) расширила концепцию Пиаже, пытаясь пересмотреть представления о мышлении в рамках первичного процесса. Она полагает, что статичные, примитивные, неразвивающиеся аспекты – это те, которые были исключены из когнитивных преобразований вследствие потребности в защите. Принимая это во внимание, Ной (1969, 1979) утверждает, что и когнитивное развитие в целом, и его отдельные функции, нуждаются в том, чтобы и первичный и вторичный процессы достигли оптимальных уровней развития.

Это ставит под сомнение то, что первичный процесс не зависит от времени. Мы считаем, что это не так. Тем не менее, неразрешенные конфликты, либидные желания, содержание связанных с ними фантазий, мучительные или живые воспоминания о травматичных или необычайно счастливых событиях зависят от времени. Они утверждаются в подсознании вневременным образом. Однако, они могут приобретать иной или дополнительный смысл с течением времени, и различно распределяться в ходе развития. На различных стадиях развития ранние желания преобразуются в соответствии с конфликтами, а также различными когнитивными возможностями более поздних фаз развития.

Современные исследователи развития полагают, что то, что Фрейд описывал как функционирование первичного процесса, не является врожденным. Когнитивные способности, нуждающиеся в визуальном воображении и фантазировании, не появляются раньше двенадцати месяцев от роду. Хотя эта область мало исследована, мы считаем, что процессы сгущения, смещения и им подобные не появляются до этого возраста. Это свидетельствует, что первичный и вторичный процессы уходят корнями в младенчество. Рапапорт (1960) выдвинул предположение, что и первичный и вторичный процесс исходят из недифференцированных матриц и каждый из них имеет отдельные внутренние факторы созревания. Хотя Холт (1967) предполагает, что эти общие матрицы представляют собой сенсомоторный образ действий в младенчестве, последние исследования открывают новые способы раннего восприятия и возвращают нас к вопросу о том, что приводит к формированию репрезентативной и символической системы, что будет обсуждаться в следующей главе.

Резюме

Многие концептуальные проблемы психоаналитической системы являются нерешенными. Мы сделали обзор теории Фрейда и обсудили трудности связанные с этой теорией. Тем не менее, мы согласны, что его концепция первичного и вторичного процессов, каждый из которых имеет свой, отличный организационный образ действия – один обеспечивает бессознательный внутренний мир субъективной реальности, а другой – внешнюю реальность – является исключительно ценной и имеет несомненное развитие и клиническое подтверждение.

Мы полагаем, что первичный и вторичный процессы являются увеличительными стеклами, через которые можно с успехом рассматривать стадии развития когнитивной системы. Тем не менее, проблемы еще остаются: например, проблема последовательности появления таких функций, как сгущение и смещение, которые широко реализуются в первичном процессе. В следующей главе мы изучим ступени когнитивного развития.

Глава 11. Стадии когнитивного развития

Первичный и вторичный процессы являются увеличительными стеклами, через которые можно видеть созревание основной когнитивной системы. Эти два процесса действуют в соответствии с двумя способами организации – первичный процесс характеризуется ассоциативностью, конкретностью, сгущением и смещением, магическим мышлением, вторичный процесс – рациональным мышлением и логикой. Хотя эти два процесса частично перекрываются, первичный процесс обслуживает прежде всего бессознательный субъективный внутренний мир психической реальности, а вторичный процесс ориентирован на реальность. Психоаналитические исследования в основном были сосредоточены на проявлениях первичного процесса на протяжении всего времени его развития, тогда как работы Пиаже посвящены основной структуре развития вторичного процесса. В этой главе, описывая наиболее заметные черты психоаналитического взгляда на когнитивное развитие, мы опираемся на оба процесса.

Сенсомоторная фаза

Ребенок рождается с набором тонко гармонизированных, хорошо интегрированных рефлексов и способен к основным чувствам (Prechtl, 1982). Некоторые из этих врожденно построенных блоков исчезают через несколько месяцев, в то время, как другие продолжают существовать и развиваются по мере того, включаясь в схемы действий, связанных с объектами или событиями. Именно те блоки рефлексов, которые претерпевают изменения, Пиаже расценивал (Flavell, 1977), как основу самого раннего (сенсомоторного) мыслительного функционирования, которое преобладает в первые два года жизни и продолжает существовать в течение всей жизни. В соответствии с теорией сенсомоторного интеллекта, ребенку не хватает символической функции, и также у него нет способности вызывать мысленные образы людей или объектов в их отсутствие, а также он не обладает способностью манипулировать мысленными образами в форме фантазии. Вместо этого, мышление ребенка в этот период (разделенный на шесть подстадий) связано с его действиями – так, его действие направлено на воспринимаемый объект, и он демонстрирует блок «воспринял – и – сделал», то есть тесно связанное с действием и ограниченное действием интеллектуальное функционирование (Flavell, 1977).

Для психоаналитика центральным в теории когнитивности является пункт о ранних образах собственного «я» и других людей. Это происходит потому, что истоки функционирования первичного и вторичного процессов, также как истоки интернализации и формирования психической структуры опираются прежде всего на репрезентации и символизм.

Современные исследования указывают на возникновение обоих мыслительных процессов в традиционных и шутливых диалогах между матерью и младенцем. Они становятся стабильными к двум или трем месяцам, вслед за появлением «социальной улыбки». Спитц (1965), Колл и Марчак (Call & Marchak, 1966), Колл (1980) и Штерн (1974а, 1974b) описывают детально эти диалоговые взаимодействия. Типичная реакция родителей на улыбку ребенка среди прочего включает в себя вокализацию; Колл (1980) согласен, что восприятие голоса устанавливается через эти игровые взаимодействия, обеспечивая долингвистическое основание языка (см. также Bruner, 1974, 1977; Levinson & Call, 1987). Так как вторичный процесс логического мышления базируется главным образом на языке, абстракциях и концепциях, он возникает лишь благодаря их использованию. «Социальная улыбка» может рассматриваться как «организатор» не только объектных связей и отношений функционирования Эго, но также и вокализации и мыслительного функционирования.

Взаимодействие родитель–дитя составляет среду формирования первых концепций «я» и объекта. Спитц и Коблинер (Spitz & Cobliner, 1965) наблюдали, что дети в четыре месяца смотрели на дверь после ухода матери. Это заставляет предположить, что ребенок до некоторой степени может представлять мать в ее отсутствие. Это впечатление подкрепляется другими исследованиями развития. Бауер (1974) например, приводит доказательства того, что дети устанавливают постоянство когнитивного объекта (или «вещи») к четырем шести месяцам. Он утверждает, что ребенок не ищет объект, спрятанный под тканью, как это описано в экспериментах Пиаже, только потому, что у него нет моторных навыков, необходимых для того, чтобы схватывать и поднимать вещь. Мэндлер (1988) настаивает, что, во всяком случае, достижение воспринимаемого объекта, в корне отличается от концепции этого объекта. В исследованиях, направленных на освещение истоков образного мышления, она демонстрирует способность вспоминать у детей шести, а в некоторых случаях даже четырех месяцев. Она пишет, что дети уже рождаются со способностью к перцептуальному анализу – способностью сравнивать одну перцепцию с другой; путем таких сравнений ребенок начинает создавать концепции объектов отдельно и независимо от сенсомоторных схем¹⁰. Эти концепции создают основу для представлений и символов, которые формируют систему знаний в легко достижимом формате. Мэндлер считает, что только с извлечением информации из этой системы возможно произвольное или сознательное мышление. Таким образом, эта способность вызывать что либо произвольно обеспечивает доказательство того, что начали формироваться концепции объектов. Это не подразумевает, что инегрированные репрезентации себя и объекта достижимы в шесть месяцев, но это предполагает, что процесс начинается значительно раньше, чем думал Пиаже.

Когда появляются причинно следственные связи, примерно в шесть или восемь месяцев, ребенок начинает использовать определенное визуальное восприятие как знак, что за ним последует определенное событие. Если события не происходят в ожидаемой последовательности, когнитивный диссонанс сопровождается беспокойством, который ребенок включает в свой опыт, этот фактор может способствовать «реакции на чужого» в восьмимесячном возрасте. То, что ребенок предчувствует событие, следующее за визуальным восприятием, обозначает наличие некоторой формы доступной ему памяти. То, что он смотрит на мать и начинает использовать выражение ее лица как источник информации, подразумевает некоторую внутреннюю концепцию матери и память об опыте безопасности около нее. Эти различные наблюдения подкрепляют вывод, что и в самом деле, к концу первого года ребенок действительно имеет некоторые элементарные мысленные репрезентации матери и самого себя.

Колл подчеркивает, что не только лицо матери, но и ее голос важен для формирования мысленных репрезентаций. Как он говорит, «голос, как и улыбающееся лицо, является динамически движущимся, меняющимся и ритмически организованным аспектом социального взаимодействия ребенка с другими» (1980, стр. 278). Эта способность к восприятию языка (языка понятного, даже если еще не произносятся слова), развивается из восприятия голоса, устанавливающегося ко второму или третьему месяцу. Восприятие языка становится лучше проработанным во втором полугодии и ведет к появлению фонем – совокупности значимых звуков. Тогда звуковые фонемы интегрируются с состояниями чувств, и ребенок расшифровывает значения выражений лица и голоса матери и реагирует на них. Это означает, что социальные отношения, которые мы описывали, основываются не только на эмоциональной выразительности лица матери, но также на осознании ребенком ее голоса, жестов и поз. «Улыбка становится органичной в связи с вокализацией, – пишет Колл, – и вокализация становится органичной в связи с динамической живой улыбкой» (стр. 278 279). Голос и лицо становятся местом организации эмоций и когнитивности.

На следующей ступени развития ребенок начинает использовать слова как сигналы от других людей, так же, как другую контекстуальную информацию, для того, чтобы предвосхищать события и отвечать на свое окружение. Спитц подчеркивает, что к десяти – двенадцати месяцам ребенок уже выучивает и начинает отвечать на слово и жест «нет» (1957, стр. 13). Такой ответ, одновременно с возрастающей способностью ребенка искать и указывать называемые объекты (Werner & Kaplan, 1963; Mandler, 1983), указывает на рост воспринимаемого словарного запаса, а также на дальнейший прогресс в образном мышлении.

Игра – это работа детства. Игра становится способом выражения фантазий, вызванных желаниями, контролируемым средством овладения тревогой и страхами (Waelder, 1932), и точным инструментом для когнитивного роста, полезным для объяснения и проверки реальности. Таким образом, игра лежит в основе роста первичного и вторичного процессов (Plaut, 1979; Galenson, 1984; Moran, 1987; Solnit, 1987a). Хотя игровые взаимодействия между матерью и ребенком можно наблюдать, начиная с двух трех месяцев, собственно игра появляется между восемью и двенадцатью месяцами. Это время, когда для поведения ребенка характерны целенаправленные исследования методом проб и ошибок, экспериментирование и объяснения. Новшеством является активный поиск, попытка едва начавшего ходить ребенка понять мир вокруг него. Используя способность координировать средства и цели, ребенок этого возраста находит новые подходы к проблемной ситуации и демонстрирует более совершенное осознание причин и следствий. Указание Малер на этот период, как на «фазу практики» признает несущую удовольствие, воспроизводящуюся природу детской игры (Mahler, 1975).

До этого пункта мы рассматривали наиболее ранние доказательства существования мысленных образов и языковых образований – это наиболее ранние доказательства тех форм мышления, которые лежат в основе функционирования как первичного, так и вторичного процессов. Тем не менее, во второй половине первого года мы также начинаем видеть поведение, которое указывает на начало дифференциации первичного и вторичного процессов. Мы полагаем, что это создание и использование переходного объекта (Winnicott, 1953, 1959). Это первый персонально созданный символ. Обычно это начинается в возрасте восьми месяцев, когда устанавливаются узнаваемые воспоминания, и появляются воспоминания, которые можно выживать произвольно (Busch, 1974; Metcalf & Spitz, 1978, стр. 102), мать становится либидным объектом и ребенок начинает устанавливать причинно следственные связи и реагировать неудовольствием на чужих людей и ситуации. Винникотт предполагает, что во время отделения ребенка от матери переходный объект функционирует как мост между реальностью ребенка и реальностью матери и, таким образом, является символом матери. Поскольку переходный объект обеспечивает поддержание субъективного чувства безопасности в то время, когда младенец предчувствует разрушение безопасности, постольку его использование можно рассматривать как раннее проявление символической репрезентации. Поскольку ребенок не сознает разницы между символом, и тем, что он символизирует, мы считаем это ранней формой организации первичного процесса.

«Магический феноменализм» (Piaget, 1936), который как предполагали Вольф (1960) и Холт (1967), может быть формой основы первичного процесса магического мышления, появляется между восемью и двенадцатью месяцами. Пиаже наблюдал реакцию ребенка на производимые движения, за которыми следовал новый интересный результат, не зависящий от действий самого ребенка. Поскольку ребенок повторял эту последовательность снова и снова, Пиаже заключил, что ребенок считает свои действия магическими. Еще в 1913 году Ференци ссылался на этот феномен, как на «магические жесты»; родители делают жесты в ответ на жесты и выражение лица ребенка. Поскольку ребенок не осознает выражение своего лица и не пытается с его помощью сообщить некоторый смысл, реакция родителей появляются как бы «по волшебству», магически. Магические результаты жестов ребенка могут побуждать его к дальнейшим открытиям. Но это также может быть компонентом первичного процесса магического мышления.

Символизация и истоки внутренней и внешней реальности

Иногда между пятнадцатью и восемнадцатью месяцами ребенок демонстрирует очевидные проявления образного мышления, начинает использовать высказывания, относящиеся к себе и к другим. Вместе с тем, мы можем быть уверены, что маленький ребенок обладает интегрированным представлением об объекте, которое позволяет ему воспроизводить образ объекта в его отсутствие. У такого ребенка также есть чувство объекта, отдельного от него самого. Кроме того, с этого времени определенно используется коммуникативная речь. Одно из первых слов, полученных от матери, – это «нет» (Spitz, 1957). Спитц постулирует, что жест «нет» – это первый абстрактный символ, указывающий на способность ребенка развивать суждения, «думать о вещах». Семантически, возникновение «нет» сигнализирует о появлении полезного, экспрессивного, коммуникативного языка, способности к символизации.

Вслед за этим возникает множественность поведения, отражающая возрастающее использование символизма. Ребенок использует свой растущий словарь, чтобы известить о своих желаниях и вкладывает новые значения в решение проблем. Это предполагает наличие мышления ориентированного на реальность (вторичного процесса). Между восемнадцатым и двадцать первым месяцами экспрессивный словарь ребенка расширяется примерно от двадцати до двухсот слов, и он начинает комбинировать слова, чтобы сделать синтаксически правильные простые предложения. Приобретение новых упорядоченных, состоящих из двух слов выражений и вопросов – это веха развития, настолько же выразительная, как и первые слова ребенка, те, которые Блюм (1978) считает индикаторами нового уровня организации и синтеза в формировании психической структуры. Эти достижения дают ребенку возможность вербально выражать желания и потребности; теперь он может понимать и задавать простые вопросы.

Кроме того, использование слов помогает ребенку начать воспринимать свое собственное внутреннее состояние, свои собственные аффекты, дифференцируя свои желаемые и реальные состояния, и проводить дифференциацию между своими желаниями и желаниями матери. Это различие порождает конфликт между ребенком и матерью. Однако, теперь способность к мысленной манипуляции символами приводит к тому, что воображаемые последствия (такие, как потеря любви, потеря объекта, телесные повреждения) возникают вместе с тревогой. Такие фантазии увеличивают вероятность интернализации конфликта и идентификации с матерью, что служит для разрешения конфликта. Это важный шаг на пути к формированию психической структуры (см. восемнадцатую главу).

Очевидность фантазийных желаний и воображаемых последствий конфликта приводит нас к заключению, что одновременно с внешним миром реальности ребенок конструирует внутренний психический мир, частично осознаваемый, частично бессознательный. Вследствие этого он использует слова и символы, чтобы выразить желания и фантазии и начинает использовать символическую игру, чтобы создать персональные символы, выбирая объекты в своем окружении для того, чтобы представить другие объекты; он имитирует поведение других, не представленное в настоящем и воспроизводит прошедшие события.

Примечательным примером ранней символической игры может служить игра восемнадцатимесячного внука Фрейда, с исчезновением и появлением игрушки, во время которой он издавал долгий звук «о–о–о», который Фрейд считал словом gone (1920, стр. 14). Фрейд интерпретирует игру мальчика как попытку активно управлять неприятной разлукой с матерью или пассивно познавать ее. И языковый символизм, и мысленные образы задействованны в символизации, что, похоже, становится заменой не только отсутствующей матери, но и сопутствующего аффекта.

По мере того, как символическое мышление становится богаче, становится заметной дальнейшая дифференциация функционирования первичного и вторичного процессов не только в детской игре, но и в проявлениях бессознательных процессов. Одним из самых ранних сообщений об этом является сон девятнадцатимесячной Анны Фрейд о дикой землянике.

Мы делаем вывод, что символизм в некоторый момент становится доступным – в отсроченной имитации, символической игр и в языке – он используется для обслуживания как первичного, так и вторичного процессов, раздельное функционирование которых становится все более очевидным по мере развития. Язык, очевидно, начинает превосходить другие символические функции, связанные с сознанием, проверкой реальности и адаптацией, он также становится необходимым инструментом восприятия внутреннего мира психической реальности по мере того, как ребенок обретает способность использовать язык для обдумывания своих чувств, желаний и конфликтов.

Символическое мышление приводит ребенка к тому, что Пиаже называет дооперациональной стадией. Ребенок теперь может использовать мышление как «пробное действие», как это называл Фрейд; он может визуализировать действия мысленно, без прохождения через физические действия.

Дооперациональные образы реальности у ребенка относительно статичны и конкретны, а его мысли близки к действию. Он еще не способен отделить общее от частного и наоборот (индукция и дедукция). Он переходит от одной частности к другой и курсирует между общим и частным. Для ребенка на дооперациональной стадии все имеет причину, идентифицируемое основание. Он не конструирует логические отношения, а создает ассоциативные связи и таким образом устанавливает теории про мир и про отношения с другими людьми, в которых фантазии и реальность не очень четко разделяются. Его мысли еще не вполне социализированы и в основном эгоцентричны¹¹. Хотя он может выказать эмоциональное отношение к другим, в целом он не в состоянии принять точку зрения другого, он считает, что у другого такие же мысли, как у него. События и опыт во внешнем мире понимаются в терминах внутреннего мира. У ребенка нет употребимой концепции абстрактных понятий, таких как пространство или время, отдельно от его личного опыта. Таким образом, время является значимым только потому, что оно определяет последовательность еды, игры, сна и т. д.

Поскольку для ребенка на дооперациональной стадии нет ничего случайного, эгоцентрическое мышление обычно приводит его к предположению, что причина любого частного события соотносится с его собственным опытом и его внутренним миром сознательных и бессознательных мыслей и желаний. Поэтому он часто путает желания и фантазии. Половые различия объясняются предположением, что произошло нечто ужасное, и это вызывает тревогу и чувство неуверенности, содержание которых меняется в зависимости от возраста, пола и опыта. Смерть, развод и болезни могут представляться ребенку исполнением его желаний и фантазий, таким образом усиливая его эгоцентрическое восприятие себя, восприятие собственного всемогущества; если он чувствует ответственность и вину за свои желания и их последствия, как это часто случается, за этим могут последовать многочисленные фантазии о телесных повреждениях (E. Furman, 1974; R. L. Tyson, 1983).

Когда язык уже появился, он быстро становится инструментом мышления, организации, рефлексии, он господствует в функционировании вторичного процесса так же, как выработка внутреннего символического мира господствует в первичном процессе. Язык ускоряет организацию вторичного процесса и облегчает причинное мышление, категоризацию и абстрагирование. Использование языка способствует самоосознанию, развитию и, главным образом, интроспекции, он влияет на объектные отношения по мере того, как ребенок развивает способность посылать, получать и понимать вербальные сообщения.

Общение отчетливо делится на две категории, одна из которых по природе своей информативна, а другая обладает стремлением к контролю (Flavell, 1977). По мере возрастания навыков общения возрастает способность ребенка получать и передавать информацию передавать свои собственные мысли и чувства другим, это важный путь получения обратных связей о его растущем фонде информации и идей.

Маленький ребенок также развивает способность общаться с самим собой. Он начинает думать о своем опыте, идеях, чувствах, фантазиях и снах. Облачение мыслей и чувств в слова помогает контролировать побуждения и окрашенность аффектов и помогает ребенку устанавливать различия между внутренним миром и внешней реальностью (Katan, 1961). Эта способность к общению необходима для развития и формирования психической структуры и интернализации конфликта. Цель других видов общения – контроль. Их цель – вести, формировать, направлять или любым другим образом влиять на поведение другого человека. Ребенок очень рано учится понимать контролирующие указания матери. По мере того, как ребенок развивает умение вербализовать свои потребности и желания, он обретает способность сообщать о своих желаниях для того, чтобы контролировать то, что происходит с ним, а также контролировать других людей. Возможно, языковые навыки также участвуют в самоконтроле, как словесное мышление становится инструментом пробного действия. Такой самоконтроль отражен в высказывании Фрейда: «человек, который первым бросил взамен копья в своего врага обидное слово был основателем цивилизации» (1883, стр. 36).

Вербализация чувственных восприятий происходит раньше и легче, чем вербализация чувств. Более того, как подчеркивает Катан (1961), с вербализацией эмоций сначала с помощью родителей, а позже самостоятельно, возрастает способность ребенка различать его желания и фантазии с одной стороны и реальности с другой. Кроме того, интегрирующие процессы и проверка реальности ведут к усилению контроля над чувствами и стремлениями, поскольку вербализация чувств и стремлений делает менее необходимой их отработку. Как замечает Вейль, «легче ждать, когда слова обещают удовлетворение в будущем» (1978, стр. 479). В конечном итоге, ребенок осуществляет свою самоорганизацию посредством внутренней речи и вербального мышления (Лурия, 1961, стр. 61).

Огромный вклад языка в овладение эмоциями виден в исследованиях детей с задержкой развития речи. В отсутствие организованной схемы, которая обеспечивает вербализацию, эти дети остаются более связанными с сенсомоторным образом действия, их эмоции имеют тенденцию к бурным и разнообразным проявлениям, что приводит к различным проблемам в поведении.

Рассмотрим, как пример, четырехлетнего мальчика, который только начинает составлять слова в простые предложения. Несмотря на существенную задержку в развитии речи, его когнитивное функционирование по тестам казалось нормальными, однако его эмоциональное развитие подвергалось огромному риску из за очень сильной фрустрации, порожденной неспособностью сообщать свои мысли и чувства. Его чувства пришлось прослеживать в беспорядочном поведении, а его игра по преимуществу вращалась вокруг аварий игрушечных автомобилей. Таким образом, его эмоциональное функционирование без использования слов целиком определялось действиями.

В раннем детстве использование языка, мышления и игры тесно связаны, ребенок использует слова по своему, часто произносит их вслух, как часть игры. Развитие внутренней речи и мышления – для него нечто большее, чем просто общение с другими людьми (см. Выготский, 1934; Roiphe & Galenson, 1981). Использование игры вместе с языком и мышлением помогает ребенку интегрировать различные линии развития, как это видно, например, из примера Ройфа и Галенсона, как пробуждение различных зон и желаний, связанных с объектом отражается в игровых действиях. К тому же, игра дает возможность практиковаться в логическом мышлении и вербальном выражении, и тогда язык становится средством рефлексии, организации и знаний. По мере того, как ребенок становится опытнее в использовании языка, он расширяет как внутренний мир воображения, так и понимание мира внешней реальности. Совершенствование использования первичного и вторичного способа мышления становится более заметным.

Это становится все более справедливым по мере приближения ребенка к Эдипову комплексу с его противоречивой и конфликтной природой. Связи между символом и тем, что он символизирует, становятся все более бессознательными благодаря подавлению и другим защитам; вследствие этого все больше символов используется для представления желаний и тревог Эдипова комплекса и предшествовавших ему событий. Эти символы и темы были увековечены в литературе и мифологии, в историях о поглощении субъекта или субъектом, сражениях и победах субъекта или над субъектом и в романтических историях о героинях и героях, которые представляют соответствующие возрасту перемены либидных и агрессивных стремлений.

Мы сделали вывод о ранней структурализации внутреннего мира психической реальности и смысла внешней реальности, с первичным процессом, служащим прошлому, и вторичным процессом, служащим будущему. Мы, тем не менее, не согласны с Ноем (1979), что эти процессы не могут быть четко дифференцированы до тех пор, пока у ребенка не разовьется в достаточной мере чувство реальности, позволяющее классифицировать объекты в соответствии с их отношением к внешней реальности и к субъективному опыту. Внутренние потребности и желания субъективного опыта организованные в соответствии с первичным процессом, могут затем подвергнуться «вторичному пересмотру» при попытках вербализовать сны и мечты или четко сформулировать эмоциональный опыт. Концепции ребенка, а также опыт реальности таким же образом подвергаются пересмотру по мере того, как они организуются применительно к его субъективному опыту.

Если даже попытки осмысления реальности возникает в очень раннем возрасте, они остаются незрелыми и тесно связанными с личным опытом, а правила логики больше связаны со внутренней реальностью, а не с внешней, вплоть до начала латентного периода. Соответственно, границы между первичным и вторичным процессами остаются довольно зыбкими в течении раннего детства. Эта изменчивость границ драматизируется по мере вхождения ребенка в латентный период.

Латентный период

Спонтанность пятилетнего ребенка, который легко вербализует мысли и чувства и имеет свободный доступ к внутреннему миру, полному фантазий и желаний, трансформируется к возрасту семи лет (плюс – минус год). Теперь ребенок совершает энергичные усилия, чтобы подавить инстинктивную жизнь. Заботливо созданные, стилизованные рисунки и социализированные игры с правилами и объективными целями становятся обычным явлением по мере того, как ребенок пытается примкнуть к наиболее выраженным социальным нормам группы. Твердые границы разделяют первичный и вторичный процессы, и мир фантазии ограничивается личной жизнью.

Стадия конкретных операций (термин Пиаже) связывается с появлением новых когнитивных навыков, которые укрепляют ориентацию на логику и реальность. Ребенок начинает думать о действиях, не воспроизводя их в движении. Он может думать об обратной и комплиментарной деятельности, может успешно координировать изменения во времени и в пространстве, его мышление больше не подчиняется восприятию текущего момента. Таким образом, в терминологии Пиаже, мысленные операции становятся обратимыми, и достигается их сохранность. Ребенок также способен рассматривать ситуацию более объективно, с менее эгоцентрической точки зрения – Пиаже называет это децентрализацией.

Способность к децентрализации позволяет ребенку думать одновременно о нескольких аспектах ситуации и одновременно принимать в расчет несколько вариантов. Расширяется не только саморефлексия ребенка, он также может принимать во внимание чувства других людей, так что появляется реальный потенциал эмпатии. Хотя эмпатия эпизодически проявлялась и раньше, она была главным образом связана с собственными интересами и опытом ребенка. Ребенок предлатентного периода может жалеть мать из за того, что она простужена, но главным образом потому, что это нарушает нормальное течение его активности. Поскольку ребенок в латентном периоде имеет возможность вообразить, как бы он чувствовал себя на месте матери, и может понять, что реальность матери отделена от него самого, он может сопереживать матери независимо от того, задеты его собственные желания или нет.

Способность к децентрализации и рефлексии важна для формирования психической структуры, особенно развития Суперэго. По мере возрастания осознавания социальной системы моральных правил и способности к рефлексии собственных действий, ребенок начинает переоценивать свое грандиозное стремление в жить по своему. Он начинает понимать, что социальное признание зависит от некоторых изменений его действий в соответствии с потребностями и интересами других людей. Рефлексия заметно усиливает самоконтроль и делает более возможным приспособление к социально разделяемой системе моральных правил. Замена внешнего контроля на внутренний дает ребенку большую самостоятельность, но, в то же время, возрастает склонность к невротическим конфликтам. Сдерживание и контролирование стремлений и отсрочка действий становятся все более заметными.

По мере того, как ассоциативное и магической мышление уступает место более объективным и ориентированным на реальность способам мышления, граница между первичным и вторичным процессами становится все болей четкой. Новые когнитивные навыки увеличивают стабильность, так что инстинктивные побуждения уже не вмешиваются в процесс логического мышления и проверку реальности, а становятся бессознательными и остаются в изоляции.

Шапиро и Перри (1976) утверждают, что разделение первичного и вторичного процессов мышления, типичное для латентного периода, обуславливается факторами взросления. Они сделали обзор различных областей исследования, и во всех них демонстрируется в возрасте около семи лет конвергенция дифференциации мозга, поведения и взросления. Из этого они заключают, что определенное слияние в развитии – разрешение Эдипова комплекса, структурализация мыслительного аппарата в его три функциональных направления, новые уровни когнитивной организации и замена внешнего контроля на внутренний контроль и организацию – не случайны, и являются частью свойств человеческого организма. Это то, что предполагает возможность умственной организации высокого уровня и является признаком латентного периода.

Шапиро и Перри предполагают, что новые когнитивные навыки и более высокий уровень организации умственного функционирования благоприятствуют новому подходу к старым проблемам. Благодаря этому, доэдиповы и эдиповы желания и фантазии, доминирующие в анимистической, ассоциативной, магической мыслительных формациях первичного процесса, становятся все более и более отчужденными по мере их отделения от более упорядоченного, логического тина мышления. Память, организованная в соответствии с ассоциативными формами мышления, затем становится менее доступной сознанию. Когда идеи, организованные в соответствии с первичным процессом, прорываются в сознание, они становятся все более и более архаичными и более трудно понимаемыми.

Однако, функционирование первичного процесса остается действенным и играет важную роль в поддержании психического равновесия. Инстинктивные влечения также представлены в значительной степени, но без достаточного выхода для удовлетворения влечений возрастает защитная активность. Ребенок может демонстрировать ограничения или подавление поврежденного Эго, также могут появиться симптомы. Хотя субъективная, внутренняя жизнь ребенка теперь реже предъявляется окружающим и даже, может быть, менее доступна для осознания, производные от влечений можно заметить в одиночных играх, фантазиях и снах. Выдумки о семье или вариации на эту тему, истории о супергероях, о которых мы писали выше, часто являются фантазиями латентного периода. В фантазиях, снах или кошмарах часто появляются монстры (символы Суперэго), приходящие, чтобы наказать. Часто не поддающиеся контролю монстры отражают защитную функцию этих импульсов.

Производные от влечений также проявляются в другой активности, такой, как групповая игра, в которой, особенно в раннем латентном периоде, несколько детей могут разрабатывать сходные фантазии. Придумывание историй, возможно основанных на разработке школьных событий или рисование (некоторые дети в латентный период начинают использовать такие приемы, как карикатура) также дают выражения производные от влечений. Кроме того, более знакомые нам проявления функционирования первичного процесса, такие как шутки, оговорки, мечты и сны, становятся более обычными по мере того, как желания и фантазии эдипова возраста уходят во внутренний бессознательный мир.

Из за давления влечений и постоянно присутствующей угрозы регрессии появляются некоторые специфические для данного возраста способы самовыражения, которые интегрируют потребности влечений и требования защит. Хотя некоторые из них могут переноситься в более позднюю жизнь, как правило, они начинаются в латентном периоде и характерны именно для него. Например, занятия спортом в организованных командах дают выход агрессии. Девочки получают особенное удовольствие от прыганья через скакалку и других видов повторяющейся ритмической активности, что не только обеспечивает психомоторную разрядку напряжения, но и сопутствующий ритм придает сублимированный смысл инстинктивным проявлениям (Kaplan, 1965; Goldings, 1974).

Кроме физической активности творческие интересы, такие, как рисование и литературные опыты, открывают дорогу мышлению в рамках первичного процесса, уточняя и совершенствуя его с помощью вторичного процесса. В частности дети с особо богатым воображением, а также одаренные дети, иногда создают воображаемых товарищей или фантастических двойников, как упоминалось выше, в третьем разделе. Эти воображаемые товарищи могут воспринять смещенные неприемлемые импульсы по мере того, как ребенок начинает сознательно иметь дело с конфликтами, что в противном случае может порождать тревогу. Воображаемый товарищ может понять печаль, ревность, гнев, вину, стыд – все те чувства, которые, как боится ребенок, могут привести к наказанию, критике или изоляции, если поделиться ими с настоящими друзьями или родителями (см. Freud, 1909b; Nagera, 1969; Myers, 1976, 1979).

Кроме собственного творчества дети в латентном периоде жадно воспринимают творчество других. Способность к рефлексивному мышлению, которая позволяет ребенку отчетливо различать фантазии и реальность, незаменима для детских выдумок. Если ребенок смешивает первичный процесс, подчиняющийся воображению, и вторичный процесс, подчиняющийся логике, выдумки могут стать пугающими и слишком возбуждающими, чтобы быть приятными и доставлять удовольствие. Однако сохраняются противоречия между способностью ребенка латентного периода разрешать интеллектуальные проблемы с помощью логики и искажением реальности во всех областях, где существует бессознательный конфликт. Бессознательный конфликт может подорвать способность ребенка запоминать, вспомнить, рассуждать и судить о «объективной реальности» (Abend, 1982). Во время школьного эксперимента ребенок возможно способен осознавать неизменность веса или объема независимо от формы контейнера, хотя его все еще уязвляет ощущение обмана, когда кусок пирога у матери выглядит больше. Таким образом, проверка реальности все еще остается довольно гибкой. Ребенка можно бессознательно заставить использовать аффективные проявления других людей как намеки на то, находят или нет подавленные импульсы выражение в форме производной влечения. Временами у ребенка можно заметить даже некоторую сверхподозрительность к этим ограничениям, находящегося под давлением сильного внутреннего конфликта. Поэтому, несмотря на возрастающую способность к децентрализованной проверке реальности, слабым местом ребенка в латентный период остается эгоцентрическая интерпретация внешних событий.

Отрочество и операциональный синтез

Ригидное разделение внешней и внутренней реальности, характерное для латентного периода, в отрочестве замещается более открытым взаимодействием. Способность к рассуждению, к логическому и абстрактному мышлению становится более зрелой. Это комбинируется с неустойчивостью психического аппарата, типичной для отрочества, как описывали Якобсон (1961), Блос (1968), Роснер (1972), в это время оживают доэдиповы и эдиповы конфликты, провоцируемые инстинктивными переменами биологического созревания. В результате, мыслительные процессы в отрочестве принимают уникальный творческий характер, проявляющийся как взрыв новшеств и артистических проявлений, не наблюдаемых ни до, ни после этого. Ной (1978, 1979) предполагает, что такое творчество, даже если оно и является регрессией для обслуживания требований Эго (Kris, 1952), лучше понимать как «операциональный синтез» первичного и вторичного процессов мышления, посредством которого вторичный процесс мышления расширяется и включает в себя часть первичного процесса. Способность, которую Пиаже описывал, как мышление посредством формальных операций появляется в середине или в конце отрочества.

Пиаже считал, что человек достигает равновесия в формальных операциях в возрасте примерно от четырнадцати до пятнадцати лет, благодаря как созреванию центральной нервной системы, которая определяет предел когнитивного развития, так и социальному окружению, обеспечивающему стимулы и среду, в которой может быть реализован максимум способностей (Inhelder & Piaget, 1958). Пиаже полагает, что созревание центральной нервной системы и взрослые социальные роли согласуются в подростковый период. Хотя его заключения о нервной системе еще не основывались на достоверных данных, более поздние исследование позволяют предположить, что изменения в организации мозга, такие, как изменения, измеряемые с помощью ЭЭГ, проявляются в отрочестве, к семнадцати годам ЭЭГ начинает принимать форму, нормальную для ранней взрослости. Вольф (1981) отмечает, что мы мало знаем о тонких подробностях структурных изменений мозга после младенчества. Зависимость функций мозга от миелинизации остается предметом обсуждения (McKhann, Coyle & Benjamins, 1973). Во всяком случае, исследования показывают, что главные ассоциативные пути внутри полушарий, а также межполушарные не полностью заканчивают свой рост до позднего отрочества (Яковлев и Лекурс, 1967; Ракис и Яковлев, 1968; Лекурс, 1975). Если созревание продолжается до позднего отрочества и ранней взрослости, мы не можем ожидать, что равновесие будет достигнуто к четырнадцати или пятнадцати годам.

Второй определяющий фактор когнитивного созревания, по Пиаже, – принятие социальной роли взрослого, – также остается под вопросом до четырнадцати лет. Это может быть справедливо на некоторых уровнях нашего общества или в неиндустриальных обществах, но справедливость этого для западной культуры среднего класса остается под вопросом, как в культуре, где был принят психологический «мораторий» (Erikson, 1968). Хотя подростковый период обозначает начало психологического отрочества, психологическая и социальная зрелость не может быть достигнута по крайне мере до начала или середины двадцатилетия.

Подросток обретает способность обосновывать свои гипотезы самостоятельно, а также проверять мысленно свои собственные рассуждения. Он конструирует законы общего характера, строит умозаключения, создает теории и мысленно манипулирует идеями. Пиаже назвал этот процесс гипотетически дедуктивным рассуждением. Когнитивность основывается на форме, на содержании и на абстракции вещей, а не на самих вещах. Действительное замещается по степени важности на возможное (Anthony, 1982), когда подросток обретает способность формулировать абстрактные, философские, идеальные гипотезы и теории о вселенной, мире и обществе, так же, как о своем собственном существовании и реальности будущего. Мышление становится более систематичным и подросток обретает способность критически размышлять как о процессе своего мышления, так и о его результатах. Таким образом, новый наглядный, логичный, способный приводить аргументацию язык делает все это внешним, и вера может подвергаться методической критике (Anthony, 1982).

Мышление посредством формальных операций влияет также на первичный процесс, что видно в более утонченных формах символизации. Лангер (1957) также подчеркивает, что символы являются средством выражения концепции объектов, а не просто их заместителями. Например, форма первичного процесса, как это явствует из фантазий или творческой активности, развивается сходным образом. Она отражает абстракции и привлекает внимание не только к содержанию, но и к форме. Хотя тематические корни творческой работы или фантазии могут происходить из инстинктивных желаний раннего детства, форма, в которой они выражаются в отрочестве и в зрелом возрасте, более развита, чем в раннем детстве. Действительно, поиск «безупречной формы» (Langer, 1957, стр. 208) с осознованием гармонии, равновесия, симметрии, совмещение противоположностей в творческой деятельности обычно не появляются, пока не появятся когнитивные навыки отрочества.

Кроме того, творческая непрерывность мышления в отрочестве (операциональный синтез первичного и вторичного процесса) также проявляется в характерной, свойственной возрасту регрессии и в смешении более ранних желаний и конфликтов на взрослые стремления. Вследствие этого, мышление в отрочестве может сочетать в себе поиск философии жизни с нарциссическими и личными темами, отражающими некоторый когнитивный эгоцентризм. Подросток верит, что другие люди могут и должны воспринимать мир и его проблемы так же, как он, и он борется за то, чтобы соответственно управлять своим окружением. Одна шестнадцатилетняя девочка, рыдая, сердито кричала: «Я имею право на собственную точку зрения», после того, как ей не удалось убедить родителей, что ее точка зрения «правильная».

Мышлению подростка тоже присуще всемогущество, оно наполнено мечтами о революциях и социальных реформах, которые могут противоречить объективному положению дел. Когда подросток снова возвращается к децентрализации и обдумыванию перспектив, возникает некоторая путаница, которая отражается в характерной вязкости подросткового мышления (Anthony, 1982).

Поэтому подросток склонен колебаться между мыслями и чувствами, думает о своих мыслях и о своих чувствах, и этот процесс иллюстрируется следующей цитатой, взятой из записок шестнадцатилетнего Достоевского: «Чтобы знать больше, надо чувствовать меньше, и наоборот... Что именно подразумевается под словом „знать“? Природа, душа, любовь, Бог познаются сердцем, а не разумом. Когда мы в соответствующем настроении, мы можем пребывать в том мире идей, в котором парят наши души, жаждая растворения. Но мы земнорожденные существа и можем только догадываться об Идее – не постигая ее мгновенно со всех сторон. Проводником нашей проницательности сквозь временные иллюзии в сокровенный центр души является нечто, называемое Разум. Разум – это материальное вместилище, тогда как дух или душа живут в мыслях, которые нашептывает сердце. Мысли рождаются в душе. Разум – это инструмент, машина, которая движима духовным огнем. Когда человеческий разум (который мог бы требовать для себя отдельной главы) проникает в сферу желания, он работает независимо от чувств и, соответственно, от сердца. Но когда нашей целью является понимание любви или природы, мы движемся в сторону цитадели сердца, что за совершенно безумные системы рождаются тогда в умнейшем и самом пылком мозгу. Чтобы получить верный результат из этой пестрой мешанины, нужно было бы подчинить их все математической формуле. И еще они являются „законами“ нашей современной философии... Я жалею нашего бедного отца! У него такой замечательный характер. Он совершенно чужой в мире. Он живет в нем уже пятьдесят лет и все еще имеет то же самое представление о человечестве, что и тридцать лет назад. Какая утонченная невинность!»

Периодический уход в фантазии – еще одна характерная черта отрочества. Хотя такой уход у некоторых юношей может означать патологическое неприятие реальности, у других это, в конце концов, может привести к лучшему узнаванию реальности, поскольку потребности и цели интегрируются с возможными путями их реализации (Hartmann, 1939). Фантазии также обеспечивают доступ к внутренней реальности, ранние желания и конфликты теперь могут быть осознаны с помощью более зрелого психического аппарата и его большей способности к рефлективному и логическому мышлению. Проникновение в внутрипсихическую жизнь часто дает результат, способствующий совершенному овладению как внутренним, так и внешним миром. Когда внутрипсихические процессы воспринимаются как опасные и знание их угрожает психическому равновесию, в области, где они сталкиваются с познанием реальности, могут возникнуть ригидные защиты.

Когда процессы, свойственные отрочеству, близятся к завершению и структура характера достигает зрелости, образование и социальное давление усиливают разделение первичного и вторичного процессов. Первичный процесс все более уходит в сны, грезы, фантазии, творчество и создание симптомов, он все более становится «языком» бессознательного, а внешнее общение и поведение начинают подчиняться логическому мышлению системы вторичного процесса. Исключая случаи, когда психическая реальность вмешивается в познание объективной реальности, мышление становится рациональным и логическим.

Адаптивное когнитивное функционирование и рефлексивное мышление, тем не менее, продолжают зависеть от оптимального соответствия друг другу первичного и вторичного процессов. Несмотря на то, что они подчиняются различным правилам и используют различные способы проявления, первичный и вторичный процессы мышления должны работать гармонично и упорядочено для того, чтобы поддерживать наилучшую эмоциональную, социальную и интеллектуальную приспособленность человека.

Резюме

Мы описали последовательность когнитивного развития. Мы считаем, что первичный и вторичный процессы являются линзами, через которые видно когнитивное созревание. Оба они происходят из примитивного, стилизованного, игрового диалога между матерью и ребенком. Переходный объект и магический феноменализм, как мы полагаем, являются ранними проявлениями начавшегося первичного процесса. Речь является критерием способности к символизации. С тех пор, как ребенок становится способен к символизации, становится возможным мышление как пробное действие и внутренний мир психической реальности начинает отличаться от внешней реальности. Мы можем предположить, что бессознательное появляется с возникновением сновидений. Хотя языковое развитие способствует рефлексии и мастерству вторичного процесса мышления, долатентные годы характеризуются анимистическим, ассоциативным, магическим мышлением, первичный и вторичный процессы смешиваются друг с другом и сохраняют слитность.

Однако, в латентном периоде между ними поддерживается четкое разделение, так как внутренний мир чувств, стремлений, желаний и конфликтов, а также выражающего их символизма, отделен от мира внешней реальности и становится ей все более чуждым. В отрочестве становится возможной способность к мышлению с помощью формальных операций, и между первичным и вторичным процессами мышления устанавливается операционным синтез. По мере того, как первичный процесс становится «языком» бессознательного, а мышление делается рациональным и логическим, разделение первичного и вторичного процессов становится нормой.

Часть шестая. Суперэго

Глава 12. Суперэго: теоретический очерк

Суперэго – это психическая система, которая устанавливает и поддерживает морально нравственные стандарты и желаемые цели и идеалы. При оптимальном функционировании она способствует внутрипсихической и межперсональной гармонии и облегчает социальную адаптацию. Временами «голос совести» становится весьма громким. Суперэго, подобно Эго и Ид, – это не определенная область мозга, а теоретическая концепция (хотя и кажется, что антропоморфный подход сулит прямую выгоду).

По поводу Суперэго, его развития и функционирования, ведется большая полемика. Споры вокруг этой концепции во многом порождены определенной двусмысленностью и несоответствиями, берущими начало в работах Фрейда. Тем не менее, данную главу открывает краткий их обзор, так как наши современные представления покоятся на фундаменте, заложенном Фрейдом. Мы обратимся к некоторым из двусмысленных и трудных мест в его концепции, после чего изложим основные предпосылки структуры Суперэго и его функций. Следующая глава посвящена развитию Суперэго. В связи с тем, что мы предполагаем сходство развития и функционирования Суперэго у мужчин и женщин, в этих двух главах дается общая теория. Различия Суперэго, связанные с полом, рассматриваются в четырнадцатой главе в контексте разнообразных точек зрения, связанных с развитием Суперэго у женщин.

Развитие представлений Фрейда о Суперэго

Впервые по поводу Суперэго, Фрейд высказался в статье «О нарциссизме» (1914)¹². Сделав наблюдение, что за подавлением инстинктивных импульсов следует конфликт, в котором замешаны культурные или этические категории, он предположил, что личность формирует для себя некий идеал стандарт, служащий мерилом собственных поступков; любовь к себе и самоуважение становятся зависимыми от успешности сопоставления себя с ним. Фрейд далее выдвигает идею о том, что опыт детских отношений с родителями в значительной мере определяет формирование такого идеала, что он впоследствии модифицируется благодаря учебе и образованию, и что неудача в его поддержании оборачивается чувством вины или комплексом неполноценности. В заключение он пишет (стр. 100), что самоуважение возникает не только в результате инфантильного нарциссизма или чьей то любви к субъекту, но также и в результате соответствия установленному стандарту.

Несколькими годами позже, продолжая развивать мысль о внутренней критической инстанции, «которая даже в спокойные времена принимает критическую позицию в отношении Эго» (1921, стр. 109), Фрейд точнее определил ее функции. Они включают в себя «самонаблюдение, морализацию, цензуру сновидений и ведущую роль в вытеснении» (стр. 110). Далее он отмечает, что весь предшествующий опыт отношений с людьми может повторно воспроизводиться с помощью Суперэго (стр. 130).

В 1923 году Фрейдом вводится термин «Суперэго». Фрейд в целом не был последовательным в употреблении терминов, он часто подменял «Суперэго» «Эго идеалом» и наоборот; первое, однако, он описывает как одну из трех структур психики. В обсуждаемом очерке автор замечает, что чувство вины проистекает из двух источников. Один складывается из интернализаций родительских фигур и идентификаций с ними на основе реального переживания ребенком критики со стороны родителей, другой берет начало в эдиповой фазе, успех которой зависит от постоянной бдительности Суперэго в отношении мощных импульсов Ид и либидных превратностей. Вследствие этой бдительности, «Эго по сути является представителем внешнего мира, реальности. Суперэго же, напротив, является представителем мира внутреннего, Ид» (1923а, стр. 36). Таким образом, Суперэго олицетворяет либидные импульсы, направленные вовнутрь. Вот почему «Суперэго... может быть сверхморальным» и впоследствии стать сверхжестоким (1923а, стр. 54).

В основу теории Суперэго Фрейд заложил психологию мужчины; Фрейд полагал, что, когда мальчик видит в отце препятствие для реализации своих эдиповых желаний, у него возникает ненависть к нему и потребность вытеснять эти желания. Чтобы сохранить отцовскую любовь, мальчик идентифицируется с ним, и именно благодаря этой идентификации Суперэго приобретает запрещающий, повелевающий и наказывающий характер отца. Становясь вместе с этим выразителем отношения к родителю, Суперэго ребенка направляет на Эго всю ту нереализованную враждебность, которую он испытывал или мог бы испытывать по отношению к отцу, и мальчик относится к себе так, как к нему отнесся бы воображаемый отец. Далее Фрейд указывает на парадоксальную ситуацию: «Любопытно, что чем больше человек сдерживает свою агрессию, тем более суровым – то есть более агрессивным становится его Эго идеал» (1923а, стр. 54). Другими словами, если даже враждебность и не выражается открыто, ее проявлением будет повышение требований Суперэго и увеличение чувства вины.

В другом очерке, представленном в том же году, «Инфантильная генитальная организация» (1923) Фрейд признает нехватку понимания ранних лет женского развития. Этот пробел в знаниях в особенности заметен в его теории формирования и функционирования Суперэго у девочек, которую он начинает развивать в упомянутой выше работе и продолжает в 1925 году работой «Некоторые психические последствия анатомического различия между полами» (1925). По мнению Фрейда, если принять во внимание, что именно согласие девочки со своей кастрацией обусловливает ее прогресс в эдиповой фазе, то у нее меньше причин для интернализации Суперэго, чем у мальчика. Фрейд также полагает, что Суперэго главным образом является результатом идентификации с отцом. Поскольку девочки чаще отождествляются с матерью, а не с отцом, он делает вывод, что их Суперэго мягче.

Далее Фрейд развивает свои мысли о внутренней критике в связи с возникновением страха наказания и о сигнальной функции тревоги. Он предполагает, что после разрешения Эдипова комплекса ребенок больше не боится наказания извне, так как теперь он боится гнева собственного Суперэго. «Отношение Эго к чему то как к опасности и развитие сигнальной тревоги – это влияние Суперэго: его недовольство, наказание или потеря его любви» (1926, стр. 139 140).

Начиная с 1926 года Фрейд углубляет определенные аспекты концепции Суперэго и пробует расширить ее применение. К примеру, он отмечает, что функции Суперэго и Эго трудноразличимы, за исключением лишь случая психического конфликта, когда эти различия выявляются (1926, стр. 97). Он также исследует важную роль Суперэго в увековечении культуры (1927) и в связи с требованиями общества (1930).

Возвращаясь к проблеме строгости Суперэго, Фрейд (1933) поясняет, что оно может быть безжалостным, приводя к чувству вины и неполноценности, даже если родители были добры, терпимы, отзывчивы и не внушали страха. Окончательно обобщая свои идеи, Фрейд пишет: «Излишняя строгость Суперэго – это не следствие его реальной модели (родительской); она зависит от силы защитных механизмов, действующих против эдиповых искушений» (1940, стр. 206). Фрейд здесь высказывает мысль о том, что «детали взаимоотношений Суперэго и Эго становятся вполне доступными пониманию, если их рассматривать в ретроспективе отношения ребенка к родителям (1940, стр. 146, курсив наш).

Противоречия теории Суперэго Зигмунда Фрейда

Разночтения в концепции Суперэго возникли отчасти из за того, что Фрейд упредил свою гипотезу о структуре психики введением термина «Эго идеал» (1914, стр. 94). В его понимании, Эго идеал – это одновременно и интернализованный идеальный образ или стандарт, и инстанция, которая проверяет Эго на соответствие этому идеалу. В 1923 году вводится термин «Суперэго», однако в дальнейшем оба понятия используются как взаимозаменяемые. Вследствие наличия двух концепций (инстанции и стандарта) и двух терминов, мнения по поводу того, следует ли считать Эго идеал отдельной инстанцией или же частью Суперэго, разделились (см., например, Pirs & Singer, 1953; Lample de Grut, 1962; Blos, 1974). Нам же Эго идеал видится совокупностью специфических мысленных представлений, содержащей образцовые, типовые или желаемые стандарты (способы существования). Мы рассматриваем его не в качестве отдельной инстанции, а в качестве группы представлений в рамках Суперэго.

Часто затруднения возникают вокруг строгости, внутренне присущей Суперэго. Хотя Фрейд недвусмысленно пишет о том, что эта строгость является проявлением силы защит против инстинктивных побуждений, а не родительского гнева, он в следующем предложении, тем не менее, намекает на значение родительского влияния, так как именно родительские фигуры Суперэго принимает в качестве стандарта (1940, стр. 146). То, что Фрейд признает родительское влияние на формирование Суперэго, ведет к характерному заблуждению, выражающемуся в том, что Суперэго представляет только отношение родителей к ребенку. Как будто Суперэго – это всего лишь зеркало, пассивно отражающее реальные события детства. Кохут, например, рассматривает его функции критики и наказания, как производные от родительской власти над ребенком, а его одобрение – как непосредственное перенесение одобрения родителей, сильно зависящего от изначальной способности родителей быть любящими и поддерживающими (Kohut & Seiz, 1963, стр. 366 367).

Мы склоняемся к точке зрения, что родители, как и сам ребенок, вносят значительный вклад в развитие Суперэго. Это влияние может усиливаться не только инстинктивными влечениями и защитами против них, но и незрелостью сознательных функций ребенка, проявляющейся в том, что в воспоминаниях реальные события внешнего мира искажаются.

Другой областью теории, вызывающей полемику, является период формирования Суперэго. Фрейд полагал, что решающую роль играет идентификация с отцом, относящаяся ко времени попыток избежать страха кастрации и разрешить Эдипов конфликт (1923а, стр.28 39). То есть Суперэго формируется по мере разрешения Эдипова конфликта, что дало Фрейду основания именовать его «наследником Эдипова комплекса» (стр.36).

Мелани Кляйн (1928) – одна из тех, кто не согласен с таким поздним формированием Эдипова комплекса, хотя она рассматривает похожие мотивы: комплекс образуется, чтобы избежать телесных повреждений. Кляйн полагает, что Суперэго складывается в период орально садистской фазы (во вторую половину первого года жизни), и что этот процесс основывается на интроекции пугающих и наказывающих родительских фигур. Такие интроекции являются результатом проекции орально садистских импульсов младенца на родителей.

Мы придерживаемся мнения, что точки зрения как Фрейда, так и Кляйн ошибочны. С нашей точки зрения Суперэго, подобно остальным психическим системам, развивается линейно, начиная с первого года жизни. Фрейд, придерживаясь мнения о том, что Суперэго образуется после разрешения Эдипова комплекса, не принимает в расчет ранние стадии развития; создается впечатление, что его образование одномоментно. Что же касается взглядов Кляйн, то изучение процесса развития показывает, что тех сложных функций, которые она приписывает младенцу, объясняя образование Суперэго на восьмом или девятом месяце жизни, у него в это время нет.

Позиции как Фрейда, так и Кляйн, были в течение последних десятилетий пересмотрены аналитиками, предложившими другие формулировки. Хартманн и Левенштейн (1962), придерживаясь противоположного Кляйн мнения, утверждают, что структурализацию Суперэго можно допустить только по достижении им самостоятельности – такого функционирования, когда оно контролирует сознание без поддержки извне. Тем самым период формирования Суперэго относится примерно к латентной фазе. Мы считаем это другой крайностью. С одной стороны, в описываемой Хартманном и Левенштейном самостоятельности Суперэго больше Эго идеала – из аналитической же работы с детьми мы знаем, что карающая функция Суперэго имеет место задолго до того, как оно начинает без значительной внешней поддержки эффективно выполнять функцию борьбы с соблазнами. Фактически, самостоятельности Суперэго может оставаться недостаточной для достижения целостности всю жизнь (Reingell, 1974, 1980), что представляет опасность для многих людей.

О развитии Суперэго выдвинуты другие, более правдоподобные, концепции. Гринэйкр (1952а) полагает, что оно включает в себя четыре этапа: основа закладывается в первые два года жизни; опыт плохого и хорошего в годы формирования привычек; борьба за эдипов отказ примерно в пятилетнем возрасте; укрепление достижений эдиповой фазы за счет социализации и слияния индивидуального и социального сознания в латентный период. Якобсон (1964) и Малер (1965а) вполне, на наш взгляд, справедливо привлекают внимание к роли доэдиповых объектных отношений и связанного с ними конфликта в формировании Суперэго. Совсем недавно Эмди (1988а, 1988) привел результаты исследования процесса развития, фокусирующегося на том, что он называет «моральными эмоциями», корни которых уходят во взаимодействия ребенка с матерью, и которые возникают независимо от матери. Относится это к возрасту двух трех лет.

Эти идеи свидетельствуют об отходе от позиции Фрейда, в которой главная роль в развитии Суперэго приписывается последствиям страха и разрешения Эдипова конфликта. Сегодняшние теоретики психоанализа принимают в расчет как стремление ребенка сохранить внутриличностную и, наконец, внутрипсихическую гармонию, так и конфликты – доэдиповы и Эдипов. Однако, многие авторы, возможно из за лояльности к концепциям Фрейда, ссылаются на доэдипову интернализацию авторитетных фигур как на «предшественника Суперэго»; хоть это и подчеркивает различие между ранними этапами и более поздней интегрированной структурой, это также укрепляет пренебрежение к раннему вкладу в психику ребенка. Вдобавок, это увековечивает отстаиваемую некоторыми коллегами точку зрения, что структуры тройственной модели не развиваются до тех пор, пока не появится Эдипов комплекс, и что, соответственно, эта модель неприменима при рассмотрении патологий более раннего происхождения. Мы же придерживаемся мнения, что Суперэго имеет длительную историю развития, начинающуюся в младенчестве, и, вместо того, чтобы вводить «предшественников», мы предпочитаем ссылаться на ее ранние стадии.

Мужской предрассудок, Фрейда, что Суперэго девочки слабо и неустойчиво по причине недостатка страха кастрации и отождествления с отцом, создал особенно трудную проблему. Эта точка зрения породила большую полемику, начиная уже с современников Фрейда – Джойса, Хорни, Кляйн – которые были с ним не согласны. Они настаивали на том, что те женщины, которых они лечили, мучились от приступов вины, стыда и низкого самоуважения так же часто, как и мужчины. В последующие годы в опровержение того, что иногда именуется фрейдовским фаллоцентрическим взглядом на данную сторону развития, приводились самые различные доводы. Идея о том, что у женщин более слабое, менее устойчивое Суперэго, в основном признана несостоятельной, а то практически ценное, что в ней содержалось, отражено в дифференцировании структур Суперэго и в своеобразии содержания интернализованных идеалов и стандартов. В четырнадцатой главе мы рассматриваем эти сходства и различия в функционировании Суперэго у мужчин и женщин.

Компоненты Суперэго

Терапевтический опыт привел Фрейда к постулату, что психика устанавливает некий идеал–стандарт, с которым личность себя сопоставляет. Эта идея получила широкое распространение. Рассмотрим подробнее природу данного стандарта¹³.

Объяснения Фрейда создают впечатление, что императивы, моральные стандарты и желаемые идеалы являются результатом деятельности Суперэго. Они происходят из восприятия ребенком ухода за ним, поощрений и наказаний, суждений и требований, похвалы и критики родителями, учителями, сверстниками и другими значимыми людьми. Так как эти элементы происходят из различных источников и возникают на разных этапах развития, между ними может не быть заметной логической зависимости. Хорошо развитое, работоспособное Суперэго взрослого должно поэтому рассматриваться как однородная уравновешенная система разнонаправленных стремлений. Любая классификация компонентов Суперэго будет обязательно сопровождаться некоторым произволом, но, поставив своей целью проследить источники и пути развития различных частей этой системы, мы вслед за Сандлером (1960а, 1981) отличаем интроекты (под ними мы подразумеваем интернализованные директивы, наставления и запреты) от идеалов (или желаемых целей и стандартов). Конечно же, в действительности они функционируют как единое целое.

Интроекты

Когда психическая репрезентация объектов и себя уже сложилось, некоторая часть психического содержания отделена от основной – в действительности оно, возможно, никогда не будет полностью интегрированным. В качестве этой части выступают представления, воплощающие императивы родительские наставления и запреты, их «можно» и «нельзя», «должен» и «не должен». Данные представления также претендуют на особый статус в их связи с родительскими и другими авторитетными фигурами, и в итоге они функционируют, как будто у них есть родительские авторитет и власть. Тогда ими «выполняется функция, которая до сих пор выполнялась представителями внешнего мира» (Freud, 1940, стр. 205). Таким образом, Суперэго продолжает отражать взаимоотношение ребенка и родителя, поскольку оно «продолжает выполнять для Эго роль внешнего мира, несмотря на то, что стало частью мира внутреннего» (стр. 206). Эмди (1988а) сообщает о недавнем исследовании процесса развития, которое подтверждает точку зрения Фрейда. У детей трехлетнего возраста исследователи находят свидетельства того, что интернализованные наставления внушают детям чувство присутствия «другого» и связи с ним, когда родителя рядом нет.

Идеалы

Основываясь на переживании радостных эмоций в отношениях с матерью или отцом, когда ребенок чувствует, что его хвалят, одобряют, поощряют и любят, он формирует разнообразные идеалы, одновременно стремясь продлевать и повторять такие отношения. Эти психические представления, несущие типичные и желаемые стандарты или способы существования, можно сгруппировать, используя первоначальный фрейдовский термин «Эго идеал».

Фрейдом и другими авторами описаны различные идолы, сознательные и бессознательные. Они возникают по мере процесса развития, и временами одни из них конфликтуют с другими. Чтобы провести различие между ними, Сандлер с коллегами (1963) предложил рассматривать Эго идеал как слагаемое идеальных объектных представлений, идеальных представлений об идеальном ребенке и идеальных представлений об Эго. Мы считаем такой подход особенно полезным при отслеживании развития компонентов аппарата Суперэго.

Идеальные объектные представления формируются из ранних детских впечатлений от родителей, которых ребенок видит совершенными и всемогущими. Идеальные объектные представления во время раннего детства приукрашиваются и вбирают в себя фантазии об исполнении желаний, а также опыт доставляющих радость взаимоотношений. Эти ранние образы всемогущества, совершенства, чудесного являются весьма стойкими и становятся стандартами, с которыми субъект может соотносить себя, будущие объекты, либо поздние впечатления от родителей – например, в подростковом возрасте.

Идеальные представления о ребенке охватывают одобренные стандарты, морально нравственные категории и идеалы, которые родители предъявляют ребенку. Они, таким образом, до известной степени внедряют в него свои интроекты. Эти идеалы, однако, также представляют родительскую фантазию об идеальном ребенке, и ребенок очень рано узнает, «каким моя мама хотела бы меня видеть». Идеалы варьируют в зависимости от пола, культуры и социальной подгруппы, которые являются средством реализации идеалов, специфических для данного пола и культуры. Этот комплекс идеальных представлений в значительной степени является производным от Суперэго родителей и вносит свой вклад в то, что мы называем совестью¹⁴, которая, по замечанию Фрейда (1930), служит защите цивилизации. Если стандарты родителей ущербны или их поведение заметно отличается от поведения, требуемого от ребенка, его Суперэго может включить подобные дефекты (Jonson & Shurock, 1952), либо проявлять непоследовательность в функционировании.

Идеальные представления о себе – это уникальный и личный взгляд на то, «каким бы я хотел видеть себя» (Sandier и другие, 1963). Многие идеалы, сосуществуя бессознательно и сознательно, составляют идеальное представление о себе, которое в итоге складывается в более сложную психическую конструкцию, нежели дают ранние интроекты и идеалы.

Образ идеального «я» частично происходит из отношений идеальных объектных представлений, иными словами – из представлений о любимых лицах, внушающих восхищение или страх. Другим источником является «хороший», «устраивающий» или «идеальный» образ ребенка, внушенный родителями. Пережитые ранее в действительности или в фантазии состояния дают третий источник идеальных представлений о себе. Они включают в себя воспоминания, возможно, ретроспективно идеализированные, так же, как и фантазии о полной взаимной гармонии, отсутствии фрустрации, либо исчерпывающем инстинктном удовлетворении во время раннего младенчества, либо волшебном всемогуществе и величии, типичном для анальной фазы. Через всю жизнь человек может пронести зародыш желания испытать вновь состояния, связанные с гармоничной взаимностью и всемогуществом, с образом восхитительного и неподражаемого ребенка, который однажды возник в воображении. Якобсон замечает, что «Суперэго представляет собой единственную область Эго, где детские фантазии о всемогуществе находят безопасное укрытие и в модифицированном виде могут жить с выгодой для Эго» (1954, стр. 105). Идеальное представление о себе, таким образом, как указывает Фрейд, становится «наследником первоначального нарциссизма, пребывая в котором, Эго ребенка испытывало самодостаточность» (1921, стр. 110).

Четвертый источник идеальных представлений о себе – это текущая реалистическая оценка себя, своих потенциальных возможностей и ограничений. Возможно, такого видения себя достичь непросто, потому что разнообразные представления, воплощенные в Эго идеале, часто конфликтуют между собой. Различные идеалы, одновременно представленные в Суперэго в лучшем случае приводят к гибкости и пластичности. Хуже, когда этот конфликт ведет к непредсказуемости, непоследовательности, искажениям и тому, что Рейнджелл называет «компромиссом целостности» (1963, 1974, 1980). Райх (1960) указывает, что сохранение надежды на исполнение невоплотимых инфантильных желаний свидетельствует о принципиальной неспособности смотреть в лицо внешней и внутренней реальности. При построении и модификации идеальных представлений о себе способность считаться с реальностью является непременным условием адаптации и эмоционального благополучия в жизни.

Функции Суперэго

Суперэго функционирует для поддержания внутрипсихической и межперсональной гармонии и облегчения социальной адаптации. По Фрейду, для того, чтобы осуществить эту задачу оно «наблюдает за Эго, отдает распоряжения, выносит суждения и наказывает – в точности как родители, чье место оно занимает» (1940, стр. 205). Судя по этим и другим комментариями кажется очевидным, что Фрейд определяет базовую функцию Суперэго как самонаблюдение и запуск защитных механизмов, а также вынесение самосуждений, что ведет либо к одобрению и вознаграждению, либо к упрекам и критике в свой адрес и наказанию (1914, стр. 95; 1917, стр. 247; 1921, стр. 109, 110; 1923а, стр. 36, 37; 1933, стр. 65).

Помехой в различении функций Суперэго является то, что их нельзя наблюдать непосредственно, а приходится выводить из мыслей, идей, эмоций, фантазий, действий и чувств в отношении чего либо или кого либо (Barace, I958). Более того, функции Суперэго непросто отличить и от функций Эго. Фактически, сознательный и бессознательный контроль за собственными мыслями и действиями правильнее рассматривать в качестве функции Эго, служащей целям Суперэго. Это самонаблюдение осуществляется с целью предотвратить или откорректировать такое поведение, которое отклоняется от стандартов Суперэго (Freud, 1914, стр. 95; 1921, стр. 105; 1940, стр. 205). Когда аффектам приходится выполнять сигнальную функцию, воспоминания о прошлых событиях вносят вклад в восприятие ситуаций, которые могут приводить к нарушению стандартов Суперэго. Тогда чувство вины служит сигналом к запуску защитных механизмов. Фрейд указывает на то, что Суперэго согласуется с наблюдением и критикой родителями; когда родительский запрет остается действенным и в их отсутствие, это знаменует собой важный для развития шаг (1914, стр. 96; 1940, стр. 205). Необходимо также помнить и о том, что функционирование Суперэго может вмешиваться в наблюдение за собой, приводя к заблуждениям в отношении себя и внешнего мира (Hartmann & Loewenstein, 1962, стр. 58).

Суперэго также выполняет функцию вынесения суждений о себе, сравнивая поведение человека с идеальным поведением и оценивая степень сходства. Если между действительным представлением о себе и внутренним стандартом или идеалом имеется значительное расхождение, то это сопровождается агрессивно окрашенной самокритикой, упреками и наказанием, обычно в форме болезненных аффектов вины, стыда, тревоги, депрессии и чувства неполноценности, что ведет к утрате самоуважения (Jacobson, 1946). Поэтому наказание со стороны Суперэго может быть столь же категоричным и иррациональным, как и любой импульс Ид. Фрейд (1933) заключил, что цель терапевтического анализа (также как и поздних этапов развития, в особенности подросткового возраста) состоит в ослаблении влияния Суперэго на функционирование Эго.

С другой стороны вынесение суждений о себе может вызвать и одобрение. В этом случае родительскую роль берут на себя идентификации с родительскими поощрениями, похвалой и гордостью за ребенка, и в итоге ребенок сам себя вознаграждает. Чувства гордости, собственного достоинства и возросшее самоуважение являются следствием приверженности внутренним стандартам.

Фрейд подчеркивает важность функционирования Суперэго для поддержания нарциссического равновесия: «Но по большей части чувство неполноценности происходит из отношения Эго к собственному Суперэго; аналогично чувству вины, оно является выражением напряженности между ними... трудно отделить чувство неполноценности от чувства вины» (1933, стр. 65 66). Фрейд также пишет: «Муки, вызываемые упреками совести, в точности соответствуют детскому страху потерять любовь, страху, на место которого заступила мораль. С другой стороны, если соблазн сделать что либо нежелательное с точки зрения Суперэго, Эго успешно преодолевает, то самоуважение растет, а чувство гордости усиливается» (1940, стр. 206).

В аналитической литературе чаще подчеркиваются садистские компоненты Суперэго и меньше внимания уделяется его гуманным свойствам: защите, любви и заботе. Нюнберг в числе первых обсуждает концепцию мягкого Суперэго, полагая, что его истоки лежат в доэдиповых отношениях матери и ребенка (1932, стр. 145). Крамер подробно изучает идею интернализации доэдиповой любящей матери. Он считает, что когда этот поддерживающий и направляющий аспект Суперэго не развивается, Эго остается беззащитным перед Ид, что приводит к патологическим последствиям (1958). Сходным образом Шафер указывает на «любящую и любимую» сторону Суперэго. Она представляет любимых и любящих, защищающих, утешающих и руководящих доэдиповых и эдиповых родителей, которые «даже наказывая, дают необходимую заботу, тепло и ласку» (1960, стр.186).

Эти функции заботы, покровительства и любви (наряду с наказывающей ролью родителей) ребенок интернализует, идентифицируясь с ними, что является частью успешного утверждения либидного постоянства объекта. Идентификация с «объектом в создающей комфорт роли» (Furer, 1967) в конечном счете дает ребенку возможность любить, защищать, утешать и руководить с чувством гордости за себя¹⁵. Поэтому успешное становление Суперэго дает мощный потенциальный источник благополучия. Это позволяет ребенку с каждым годом все меньше зависеть от внешних источников «нарциссической поддержки», предоставляя возможность избегать разочарования и фрустрации пользуясь интернализованными идеалами и стандартами, чему способствуют родители.

Одной из характерных черт Суперэго является то, что оно никогда не становится гомогенным; это позволяет разнообразным идеалам внутри Эго идеала возникать и существовать. Способность человека сохранять самоуважение может, таким образом, быть показателем гармоничности или же дисбаланса и конфликта во внутрисистемном конфликте (Hartmann, 1950). Хронически заниженное самоуважение может свидетельствовать о конфликте между идеалами. По описанию одного пациента, его мать боялась, что он может стать неотесанным мужланом и поэтому способствовала его художественным и интеллектуальным упражнениям, отец же не хотел, чтобы он стал размазней, и поощрял грубость и агрессивные игры. Жалобы пациента состояли в том, что он не может одержать победу на интеллектуальном поприще, которое его привлекало; у него было заниженное самоуважение, так как он сомневался, настоящий ли он мужчина. Гармонизация идеалов внутри Эго идеала является еще одной задачей развития, особенно актуальной в подростковом возрасте.

Теперь мы обращаемся к развитию данной психической системы. В очередной главе нами прослеживается развитие Суперэго, начиная с формирования категорий «можно и нельзя» и вплоть до структуры этой системы, функционирующей не только для внушения болезненных аффектов стыда, вины и низкого самоуважения, но и для обеспечения приверженности морально нравственным стандартам без дополнительной внешней поддержки.

Глава 13. Развитие Суперэго

Суперэго имеет долгую историю развития. Идеалы и интроекты начинают формироваться в очень раннем периоде жизни и впоследствии продолжают играть значительную роль наряду с компонентами, присоединяемыми позднее; опыт доэдиповой, эдиповой и постэдиповой фаз вносит важный вклад в функционирование Суперэго. Вследствие этого, в период развития личности, а иногда и в течение всей жизни Суперэго претерпевает трансформации.

Начало становления Суперэго

Мы усматриваем истоки Суперэго в желании ребенка сохранить родительскую любовь и поддержать гармонию межличностных отношений; в его понимании того, что это требует примирения собственных желаний с родительскими. Для того чтобы возникла подобная мотивация, ребенок, начиная с самого раннего детства, должен иметь конкретный и достаточный опыт доставляющих удовольствие отношений с родителями. В процессе таких взаимодействий происходит трудноуловимый сознательный и бессознательный обмен информацией, способствующий раннему установлению взаимности, что создает предпосылки формирования интроектов (см. Stern, 1977; Braselton & Else, 1979; Sandier, 1981; Emde, 1988a, 1988b). Среди этапов раннего развития, необходимых для формирования Суперэго, можно выделить различение себя и других и формирование устойчивых представлений себя и объекта. Ряд аналитиков полагают, что самый ранний детский опыт удовлетворения и фрустрации матерью играет важную роль в стимуляции восприятия и содействии такому различению (Jacobson, 1954; Spitz, 1958; Sandier, 1960a; Kernberg, 1976). Слуховой, зрительный и кинестетический – все эти способы восприятия вносят свой вклад в становление Суперэго. Опыт «слышимого» (Freud, !923a, стр. 52), родительские запреты и ограничения (как «физические начала» запрещающего Суперэго) (Spitz, 1958, стр. 399), переживание успокаивающего убаюкивания и узнавание черт лица матери «в роли зеркала» (Spitz, 1958, Peto, 1967; Winnicott, 1967) – все это накладывает аффективный отпечаток на представления себя и объекта, что впоследствии находит отражение в характере интроектов и идеалов.

Формирование интроектов и идеалов

Примерно к семимесячному возрасту ребенок начинает ожидать проявления материнских эмоций, необходимых ему для регулирования своих поведенческих реакций в моменты неуверенности в своих силах (Emde, 1980b). Согласно данным научных наблюдений, вскоре у него появляется способность понимать запреты и указания, которая становится явной приблизительно к девяти месяцам (Spitz, 1957). С этого времени переживание ребенком материнских запретов вносит свой вклад в образование интроектов.

На формирование Суперэго также оказывает воздействие прогресс в развитии, сопровождающий переход ребенка от ползания к хождению. Вскоре после того, как ребенок начинает ходить, он становится упрямым и капризным, и вдобавок к кормлению у родителей появляется новая забота – приучение ребенка к дисциплине (MacCoby & Martin, 1983). Опыт дисциплинирующего родителя усваивается ребенком; родительские эмоции до и после запрещенного действия можно согласовать с тем, что наблюдается в поведении ребенка, представляющем часть единого процесса.

Формирование ранних интроектов основывается не на интегрировании представления о матери как целом, а на опыте приятного и неприятного, связанным с материнским образом, либо доставляющим удовольствие, либо запрещающим и наказывающим ребенка (Browdy & Mechony, 1964). В самом деле, интроекты значительно отличаются от результатов простого копирования внешних объектов: вдобавок к восприятию ребенком последних в искаженном виде (из за несовершенства когнитивных функций), интроекты воплощают еще и проекции, преувеличивающие и искажающие все, что связано с угрожающими и запрещающими родителями (Jowns, 1947, стр. 148 149). Качество интроектов определяется следующими факторами: качеством ранних отношений между матерью и ребенком; реакциями ребенка на ограничения и фрустрацию; способностью ребенка переносить фрустрацию. Когда имеется повышенная напряженность в отношениях, стресс, тревога или фрустрация, или когда ребенок плохо переносит фрустрацию, его восприятие родителей в значительной мере искажается, привнося в складывающийся интроект бескомпромиссность и жесткость. Кернберг (1976) указывает, что когда при развитии Суперэго не интроецируются черты любящей матери, оно приобретает примитивный, агрессивный характер и склонность к легкому проецированию, которая берет начало в сильных орально агрессивных фиксациях.

Формирование идеалов идет одновременно с формированием интроектов. Ранние образы желаемого идеального состояния себя основаны на реальном или воображаемом переживании безопасности, удовольствия и аффективного единства внутри диады мать – ребенок. Такое идеальное состояние образует краеугольный камень идеальных представлений о своем «я», к которому детское чувство грандиозности и всемогущества в течение фазы практики прибавляет компонент активного удовольствия. Так как родители в это время обычно видятся всемогущими и совершенными, это создает основу для идеальных объектных представлений. Таким образом, Эго идеал таит в себе детские доэдиповые фантазии о грандиозности и веру ребенка в родительское всемогущество (Jacobson, 1964).

Уступчивость объекту

Описанные выше продвижения в развитии влечения, амбивалентность стадии воссоединения и расширение когнитивных возможностей во время второго года жизни взаимодействуют, влияют и испытывают влияние со стороны новых компонентов структурирующегося Суперэго.

Сэндер отмечает характерную проблему второго года жизни ребенка: он «озабочен тем, как обеспечить доступность матери в качестве средства облегчить его целенаправленные действия и удовлетворить его специфические потребности». Проблемой матери в этот период является необходимость сбалансировать «заботливость с введением ограничений» (1983, стр. 342). Взаимность между матерью и ребенком, с ее базисной любовью, утешением и регуляцией, облегчает принятие родительских стандартов и правил. Если воссоединение происходит слишком неравномерно, то это может нарушить доставляющую удовольствие взаимность, так что формирующийся идеал родителя ставится под угрозу; у ребенка появляются трудности с принятием материнских ограничений, и тем самым наносится ущерб развитию Суперэго.

Типичные для стадии воссоединения конфликты развития, в которых желание ребенка свободно выразить свою волю наталкивается на материнские требования сдерживать импульсы, создают почву для внутрипсихического конфликта. Когда ребенок начинает видеть разницу между пожеланиями матери и собственным внутренним миром импульсов и желаний, это его сердит и фрустрирует; однако, по предшествовавшему опыту общения с социально представительным объектом, он также знаком с регулирующим утешением, который несет с собою материнская любовь, даже если она теперь от чего то и зависит. С раннего возраста ребенок видит, что у матери также имеется свое представление об «идеальном» ребенке. Вероятно это связано с его склонностью фиксировать материнские эмоциональные сигналы как до, так и после запрещаемого действия, будто бы в стремлении найти подтверждения тому, справедлив запрет или нет (см. Emde, 1988a). Поэтому ребенку приходится выбирать между несовместимыми желаниями свободно выразить свою волю и удовлетворить материнскому идеалу, ища взаимной гармонии. Амбивалентность растет. Но по мере того, как удовольствие от всемогущества начинает убывать, получение одобрения со стороны идеализированного родителя (родителей) становится главным источником самоуважения в раннем возрасте (предпосылка потребности в одобрении со стороны Суперэго в дальнейшем).

По наблюдениям Ференци (1925), некоторые из наиболее серьезных конфликтов раннего развития связаны с туалетными проблемами ребенка, и согласие контролировать функции выделения указывает на начало интернализации. Согласие ребенка с требованиями родителей Ференци именует «сфинктер моралью». К сожалению, смысл данного термина приобрел уничижительную коннотацию, так как он относится к согласию с требованиями идеализированного внешнего объекта, вне зависимости от внутренних стандартов, с целью получить любовь, признание или власть.

Ясно, что согласие не гарантирует окончательной идентификации со стандартами объекта. Если материнские стандарты слишком высоки, она чрезмерно критична, или же либидные и агрессивные импульсы ребенка особенно трудно им контролируются, у малыша может быть недостаточно возможностей получить одобрение и поощрение, и он постоянно будет бояться потерять материнскую любовь и утешение. Чтобы предотвратить такую потерю, ребенок может переоценивать и идеализировать родительские стандарты и развивать ранние и излишние реактивные образования (Jacobson, 1964, стр. 96 100). Это ведет к. формированию необходимых до зависимости и обожаемых интроектов, и ребенок стремится быть «хорошим» всякий раз, когда он чувствует стыд и отвращение к своему «я» в связи с тем или иным выражением производных влечения. В этом случае согласие с желаниями объекта используется для защиты против выражения влечения, в особенности против направленных на объект враждебности и агрессивности. В крайнем случае, такая пассивная уступчивость может вести к зависимости вместо самостоятельности, результатом чего является утрата непосредственности, и уступчивость может стать извращенной чертой характера¹⁶. Ритво и Солнит (1960) обсуждают некоторые из условий, необходимых для идентификации по типу, противоположному пассивной уступчивости.

Согласие с требованиями матери ведет, однако, не только к модификации поведения ребенка, но и облегчает их интернализацию и формирование более сплоченных интроектов. Поэтому уступчивость ребенка материнским требованиям указывает на начало интернализации конфликта. Так как эти интроекты начинают проявляться (бессознательно) как авторитетный внутренний голос, то данный конфликт является главным достижением стадии воссоединения, знаменуя собой важный шаг вперед в развитии Суперэго, связанный с формированием внутренних средств контроля и управления.

С точки зрения процесса развития, детский опыт фрустрации происходит из трех источников: неспособности объекта реализовать желания ребенка; степени податливости ребенка желаниям матери; степени уступчивости растущим требованиям интроектов. Процесс формирования интроектов проявляется зачастую, когда ребенок в своего рода ранней ролевой игре наказывает сам себя за неправильные поступки. Идентифицируясь с агрессором, он может кричать себе: «Нет, Нет!» – в чем видится «нет» его матери (A. Freud, 1936), бить себя по рукам, либо проявлять свою идентификацию с запрещающими родителями жестами, мимикой, интонацией, выражать ее в поступках или отношениях (Spitz, 1957). Ребенок на данном этапе, однако, еще не превратил требования интроекта в свои собственные, еще не идентифицировался с ним. Он продолжает испытывать потребность в содействии извне, чтобы поддерживать возникающие внутренние стандарты.

Ряд исследователей признают важность для развития Суперэго ребенка эмпатии и последовательности со стороны матери, особенно во время данной фазы (Ritvo & Solnit, 1960; Winnicott 1962b; Furer, 1967). Злоупотребление удовлетворением, непоследовательность или неудачная постановка ограничений могут оказать пагубное воздействие. Без поддержки и организующего влияния со стороны более зрелого человека, ребенок лишен возможности неторопливо развивать свою устойчивость к фрустрации, постепенно допуская повышение ее уровня. Развитие им внутренних средств контроля и управления тогда запаздывает, а их место замещают далекие от реальности ожидания удовлетворения со стороны сверхидеализированных представлений о родителе. Последнее вмешивается впоследствии в установление зрелых объектных отношений.

В оптимальном случае, сочувствующая мать адаптирует свои требования к способностям ребенка, а не навязывает произвольно ему нереальные стандарты. С другой стороны, она чужда простого молчаливого удовлетворения его желаний. Ребенок может тогда с гордостью воспринимать собственную зависимость, разделяя ее с матерью, и не ощущая такое обоюдовыгодное ограничение своих желаний как унижение или фрустрацию, или как потерю собственного всемогущества и контроля. Такая мать воспринимается им как утешающая, любящая и постоянная в своем отношении авторитетная фигура, и ребенок, идентифицируясь с ее мягким и разумным обращением с ним, при развитии устойчивости к фрустрации закладывает в собственную сферу самоуправления чувство уверенности. Эти идеальные условия вносят вклад в формирование Эго, которое во взаимодействиях с Суперэго будет носить наставнический и защищающий характер (Schater, 1960).

В данной связи, на фоне подчеркнутого внимания к эмпатии в настоящее время часто мало внимания уделяется тому, как тонкости отношений родителя и ребенка воздействуют на процесс психической структуризации у последнего. То, что принято рассматривать как эмпатию, может на деле представлять собой компенсацию матерью своих собственных запретных желаний посредством попустительства желаниям ребенка. Олден (1953) полагает, что кажущаяся эмпатия матери может основываться на ее нарциссических желаниях больше, чем на собственно детских потребностях. В этом случае для нее характерна непоследовательность в требованиях и применение неуместных и неадекватных наказаний. Так ориентированная мать может, как считает Броуди (1982), способствовать усилению нарциссических требований ребенка и собственного морального мазохизма. Последний появляется, например, тогда, когда мать боится, что выставление требований может дать выход ее собственной агрессивности, и тогда она идет на уступку при первом же признаке сопротивления со стороны ребенка. Непоследовательность в требованиях и наказаниях откладывает интернализацию конфликта; вместо того, чтобы достичь внутреннего компромисса в попытке уступить объекту (и позже – интроекту), ребенок поддерживает фантазию собственного всемогущества и направляет усилия в сторону манипулирования объектом, надеясь на исполнение всех своих желаний. Если родитель наделен суровым характером и склонностью наказывать, то эти качества, преувеличенные проецируемым гневом самого ребенка, впоследствии интернализуются и становятся частью интроекта. Такой неблагоприятный внутренний климат подрывает чувство безопасности у ребенка, результатом часто бывают садомазохистские черты характера, и у ребенка проявляется привязчиво враждебная зависимость от объекта.

Покажем это на примере одной четырехлетней пациентки. Ее любимое вымышленное имя Золушка, и она представляет себе, что ее идеализированная крестная мать дарит ей все, что бы она ни пожелала. В действительности же она визжит от ярости, когда все ее желания не выполняются, а когда она замечает, что у матери две подушки, а у нее только одна, у девочки возникает приступ бешенства. Говоря, что ненавидит мать, она легко провоцирует ее гневные упреки, после чего ощущает, что ее никто не любит, и боится, что однажды мать бросит ее и уйдет к другому ребенку. Мать говорит, что она пытается быть последовательной в отношениях с дочерью, но для нее невыносимо быть «занудной»; постановка и поддержание ограничений заставляют ее чувствовать себя мелочно придирчивой.

Идеализация ребенком родителей является нормальной стадией развития Суперэго, важной для его обучения контролю над собственными импульсами. Завоевание любви идеализированного объекта постепенно становится столь же (и даже более) важным, как и удовлетворение влечения. В самом деле, Нюнберг считает, что самое раннее принятие родительских ограничений ребенком основано на любви к родителям. Именно любовь родителей и трудности в преодолении болезненной амбивалентности способствуют тому, что ребенок уступает им и в итоге идентифицируется с их требованиями и ожиданиями (1932, стр. 145; см. также Holder, 1982).

Если у ребенка не складывается такого идеализированного взгляда на родителей, их любовь не возмещает ему пожертвованного удовлетворения. Недостаточная или преждевременно потерянная идеализация родителя ставит под угрозу чувство уверенности ребенка в умении справляться с инстинктивными импульсами, лишает важного источника чувства завершенности и самоценности (Hartmann & Loewenstein, 1962, стр. 61). Напряженность конфликта между желаниями, связанными с влечением и с объектом, невелика, и таким образом, невелика и мотивация соглашаться с желаниями объекта. При таких обстоятельствах, признание авторитета матери вместо того, чтобы вести к чувству гордости, может приводить к боязни утратить власть и контроль и к пассивному смирению. Попытки ребенка сохранить или восстановить прежнее, теперь идеализированное, блаженное состояние могут вести (сразу или впоследствии в результате защитной регрессии) к патологическому упорству, характерному для ранних форм самовозвеличивания. Такое возвеличивание может в дальнейшем приводить к выбору объекта по нарциссическому типу (Reich, 1960) и вмешиваться в поддержание индивидом должной самооценки, вплоть до его подверженности депрессивным реакциям; когда его «величие» не получает достаточной поддержки, он начинает чувствовать себя уязвленным, неполноценным и испытывает чувство гнева.

Интернализованный конфликт и уступчивость интроекту

Развитие когнитивных способностей в возрасте 2–3 лет вносит разнообразие и обогащает мышление и фантазию ребенка. Это создает потенциал для дальнейшей структурализации Суперэго. Теперь, когда ребенок сердится и не подчиняется желаниям матери или чувствует, что не отвечает ее видению того, каким должен быть «идеальный ребенок», он начинает беспокойно фантазировать о возможных последствиях – утрате любви, потере объекта или наказании. Чтобы избежать этого процесса или сопровождающей его тревоги, ребенок начинает соглашаться с интернализованными «можно» и «нельзя», даже когда матери рядом нет, и влияние интроектов расширяется. Только отметив, что ребенок покорен желаниям матери даже в ее отсутствие, можем мы сделать вывод о том, что достигнута уступчивость интроекту.

По данным Эмди, к трехлетнему возрасту дети уже развивают некоторую способность уступать интроекту. В эксперименте, в комнате, полной игрушек, маленький ребенок играет с экспериментатором. Входит мама, неся еще две игрушки, говорит ребенку, чтобы он их не трогал, пока ее нет, оставляет их и снова уходит. Ребенок продолжает играть со взрослым в куклы, и через некоторое время кукла экспериментатора выражает желание поиграть с запрещенными игрушками. Некоторые из привлеченных к этому исследованию детей могли устоять перед таким искушением, и отношение их, в сущности, выражалось словами: «Вы разве не слышали, что сказала моя мама? Мне лучше их не трогать. И тебе лучше не трогать» (1988а, стр. 36). Эмди и его коллеги заключают, что такие дети имеют интернализованное чувство матери, ее правил и чувствуют ответственность в отношении этого. Такое внутреннее чувство «другого» сообщает им некоторую способность к самоконтролю, с помощью которой они могут сопротивляться искушению.

Уступчивость определенным требованиям интроекта усиливается реактивными образованиями, которые инкорпорируют самые ранние функции самокритики: реактивные образования этого периода отражают конфликты развития, присущие данной фазе. Это особенно касается проблем, относящихся к телесному, таких как приучение к горшку или управление агрессивностью. Чувство отвращения, возникающее при потере контроля сфинктера (или родственных этому выражениях инстинктного удовлетворения), разворачивается против собственного «Я», и вместе с потерей самоуважения может возникать болезненное чувство стыда. Как сказала одна маленькая девочка двух лет и восьми месяцев, обмочившись: «Я себе не нравлюсь». Стыд как реакция на внутреннюю критику (это необходимо отличать от угрызений совести, смущения и чувства унижения как реакции на внешнюю критику) указывает на то, что имеют место попытки уступить требованиям интроекта. Соответственно, защитные реактивные образования служат заслоном от инстинктивного удовлетворения, и в то же время они обеспечивают некоторую, очень небольшую, регуляцию самооценки путем отражения болезненного чувства стыда. На этот аспект развития Суперэго обращает внимание Якобсон (1964).

Уступчивость интроекту вносит вклад в устойчивость объекта и себя, обеспечивая впоследствии их надежность. Она следует за попытками разрешить болезненную амбивалентность в отношении объекта и обеспечивает его позитивный отклик, что усиливает внутренний любящий образ матери (Mahler, 1975) и «привлекательный» образ себя (R. L. Tyson, 1983). Нельзя, однако, недооценивать трудности, с которыми сталкивается ребенок, уступая интроекту. В раннем детстве функция Эго слаба по сравнению с силой импульсов. Следовательно, даже если ребенок двух с половиной – трех лет испытывает угрызения совести, стыд и чувство вины в тот момент, когда его поведение плохо соотносится с требованиями интроекта, эти болезненные эмоции не гарантируют предотвращения подобных проступков в будущем. Сознание вины может свидетельствовать о том, что произошла интернализация родительских стандартов, тогда как эффективное использование вины в качестве сигнала («моральная тревога» – Freud, 1926), с целью предотвратить недопустимое поведение, появляется позднее. Этот разрыв в функционировании Суперэго обсуждается Анной Фрейд (1936, стр. 116 119).

Внутрисистемный конфликт: конфликтующие интроекты и идеалы

Прогресс на пути к инфантильной генитальной фазе развития сопровождается расширением спектра межперсональных отношений и, соответственно, внутрисистемным конфликтом. Начинает формироваться ряд взаимоисключающих интернализованных требований и идеалов. Значит, пришло время внутрисистемного конфликта – конфликта внутри системы Суперэго.

Во время инфантильной генитальной фазы, когда приходится иметь дело с давлением проблем, связанных с половой идентичностью, появляется широкий спектр желаемых представлений о своем «Я», идентифицированным с идеализированными объектами своего и противоположного пола. В самом деле, мы полагаем, что критическим, хотя и недостаточно освещенным в литературе, фактором формирования Суперэго является желание любви идеализированного родительского объекта одноименного пола. Несмотря на то, что эта мысль сокрыта в фрейдовском предположении о главенстве кастрационной тревоги при формировании Суперэго мальчиков, здесь мы хотели бы подчеркнуть не только роль мотивации, придаваемой угрозой наказания, но и мотивации, обеспечиваемой желанием еще раз испытать доставляющие удовольствия контакты с идеализированным объектом. Вдобавок к удовольствию и чувству безопасности, эти контакты опосредуют производимые ребенком решающие идентификации, что усиливает надлежащее и устойчивое чувство мужественности или женственности. Амбивалентные чувства, испытываемые в отношении этого идеализированного объекта, приводят к болезненному чувству отчужденности; вот почему ребенок склонен уступать и идентифицироваться с указаниями данного идеализированного объекта, пытаясь избегнуть, смягчить или разрешить эту болезненную амбивалентность. Такие идентификации играют решающую роль при формировании Суперэго. Однако возраст, когда приходит пора для данного влияния, у мальчиков и девочек различен. В одной из работ мы даем описание того, как формирование Эго идеала, основанное на идентификации с идеальным родителем одноименного пола, начинается у девочек раньше, чем мальчиков (Tyson & Tyson, 1984). В сущности, Эго идеал девочки таит в себе воображаемое и идеализированное состояние интимной целостности со своей матерью младенческой поры.

Произведенные во время инфантильной генитальной фазы идентификации с родителем одноименного пола стимулируют Эдиповы фантазии, которые включают любовь и ненависть в отношении обоих родителей. Эти фантазии и амбивалентные чувства способствуют процессу дальнейшей идентификации. Вскоре ребенок оказывается захваченным в сложное переплетение событий, представленных конфликтующими идентификациями, связанными с полом, и конфликтующими чувствами любви и ненависти к каждому из родителей. Из за того, что каждый из них ждет от ребенка чего то своего, последний ощущает, что быть «идеальным ребенком» для одного родителя, значит рисковать разочаровать другого.

В довершение ко всему, идеалы и желаемое удовлетворение ранних этапов развития конфликтуют с идеалами инфантильной генитальной и начинающейся эдиповой фаз. Попытки выполнить одно внутреннее требование неизбежно ведут к несоблюдению другого. Например, воображаемое идеальное единение маленькой девочки с матерью противопоставляется Эдипову влечению к отцу. Девочка едва ли может в одно и то же время быть матерью ребенку отца и дочерью своей матери.

Такие внутрисистемные конфликты, связанные с Суперэго, ведут к непостоянству Суперэго и являются источником будущей нарциссической уязвимости. Достичь идеала становится невозможно, так как разнообразные родительские ожидания воплощаются в интроектах, а новые, связанные с очередной фазой, и специфические родительские идеалы находятся в составе Эго идеала. Чаще всего внутрисистемный конфликт начинается в раннем детстве, однако, окончательное примирение конфликтующих стандартов и идеалов, приводящее к более устойчивому нарциссическому равновесию, достигается не ранее, чем в конце подросткового периода. Но даже и тогда определенные внутрисистемные конфликты имеют тенденцию сохраняться неограниченно долгое время.

Идентификация с интроектами и идеалами – чувство вины

Эдипов комплекс красной нитью пронизывает процесс формирования Суперэго. Как мы видим, важный вклад вносится и предэдиповыми детерминантами, но Эдипов комплекс служит целям реорганизации приобретенных ранее интроектов и идеалов так, что Суперэго как система начинает функционировать более согласованно. Как указывал Вельдер (1936), существует значительное различие между виной (мы бы сказали, угрызениями совести), переживаемой в присутствии грозного внешнего объекта, и таковой, ощущаемой в результате вмешательства внутренней инстанции – Суперэго.

Достигнув инфантильной генитальной фазы психосексуального развития и успешно идентифицировавшись с родителем одноименного пола в качестве ролевой, ребенок обыкновенно вступает в полосу фантазий желания, характерных для Эдипова комплекса, с типичными для нее крайними проявлениями любви и ненависти, садизма и мазохистского самопожертвования. Предшествовавшая этому боязнь потерять объект или любовь принимает новое измерение – характер триадных объектных отношений, когда в Эдиповых фантазиях ребенка начинают фигурировать оба родителя. Также возрастает нарциссическая уязвимость, так как неосуществленные Эдиповы желания часто переживаются как унижение и ненужность.

В дополнение к этому, в развитие Суперэго вносит свой вклад боязнь ответной враждебности со стороны эдипового соперника. Часто на этом этапе развития страх возмездия воображается в виде ущерба телу. Так как сексуальное возбуждение связано теперь с гениталиями, то дети (в особенности мальчики) представляют себе, что за Эдиповы желания последует наказание в форме телесного ущерба. Этот страх основан на примитивной концепции «закона талиона» (т.е. на возмездии по принципу «око за око»; Freud, 1913), значимой для ребенка данного возраста и данной стадии умственного развития. Поэтому поскольку центром его сексуального возбуждения теперь является пенис, а нарциссический вклад в пенис – центром его идеального представления о мужественности, мальчик воображает, что наказанием за Эдиповы желания будет кастрация.

Ущерба гениталиям (как следствия мастурбации), может бояться и девочка, хотя с более общей точки зрения она боится телесных повреждений любого типа, являющихся магическим результатом ответных попыток матери атаковать ее внешность и сделать ее менее привлекательной в качестве сексуального объекта для отца. Например, с одной шестилетней девочкой случился истерический припадок после укуса пчелы, которую, по ее мнению, магически наслала на нее ведьма. На расспросы девочка отвечает: «У меня такие длинные ресницы, что люди называют меня хорошенькой, а ведьма ревнует!»

Эти страхи являются преувеличенными из за нарциссического вклада в тело, природы детской фантазии и влияния мышления первичных процессов; тем не менее они основаны на относящемся к раннему детству опыту многократных травмирующих телесных воздействии и боли. В эти страхи вносят свою лепту беспомощность и уязвимость перед лицом превосходящих по силе взрослых, например, при заигрывании с ребенком, щекотании его, физическом наказании, сексуальном или психическом насилии, медицинских вмешательствах.

Боязнь телесного ущерба способствует дальнейшему структурированию Суперэго. Ребенок стремится избежать не только ущерба телу, но и потери идеализированной связи с родителем, тоже идеализированным. Таким образом, ребенок подталкивается к отказу от инцестуозных желаний и приверженности к родительским и внутренним стандартам тройной угрозой: телесного ущерба, ущемлением его нарциссизма, страхом потери любви, равно как и ранними реактивными образованиями и страхом потери объектной любви, помогавшей справиться с конфликтами, порождавшимися анальными импульсами. Соответственно, Эдиповы конфликты служат мощной, хотя и не единственной, мотивирующей силой, способствующей формированию Суперэго, о чем в свое время и писал Фрейд (1924а).

Эдипов комплекс содержит в себе также потенциал следующей стадии формирования Суперэго – идентификации с интроектами и идеалами. Ребенок со всевозрастающей отчетливостью осознает, что родители не только провозглашают определенные поведенческие стандарты, но и сами живут по некоему моральному и нравственному кодексу. Ребенок в своей идеализации родителей приходит к необходимости идеализировать и этот кодекс (Hartmann и сотр., 1946) и выстраивает собственную мораль, идентифицируясь со вполне конкретно идеализированными моральными стандартами родителей.

С увеличением степени интернализации конфликта ребенок начинает бояться потерять любовь собственного Суперэго больше, чем любовь родительскую; наказание, исходящее от Суперэго, переживается одновременно, но в разном соотношении, как потеря чувства собственного достоинства и как болезненное чувство вины. Это чувство вины может быть сознательным, или же может проявляться сознательными последствиями активного бессознательного защитного процесса (Pulver, 1974), например, в форме самонаказания, добавочного чувства неполноценности или чувства утраты собственного достоинства. Поскольку Суперэго становится действующим внутренним источником наказаний, то боязнь внутреннего неодобрения за неспособность соответствовать интернализованным стандартам столь же сильно мотивирует приверженность поведенческим стандартам, как и предшествовавшая этому боязнь потери объекта, потери любви, унижения, кастрации или иного телесного ущерба.

Чтобы избежать этого чувства вины, ребенок обычно идет на дальнейшие внутренние компромиссы. Ища искупления вины, любви и одобрения со стороны Суперэго, он стремится идентифицироваться с воплощаемыми в нем требованиями и идеалами. Тогда он, обеспечивая соответствие внутренним поведенческим стандартам и обретая достаточное чувство собственного достоинства, становится менее зависимым от внешних источников.

Разрешение Эдипова конфликта ускоряется и облегчается процессом окончательной и зависящей от обстоятельств (хотя всегда неполной) идентификации ребенка со своим собственным внутренним моральным кодексом. Хотя свидетельства идентификации с определенными идеалами и интроектами очевидны и до его вхождения в Эдипову фазу (в реактивных образованиях трехлетнего возраста, например), ребенок совершает следующий шаг в своем развитии, когда эти идентификации становятся тверже. По мере этого процесса конфликты ослабевают, так как стандарты идеала и требования интроекта становятся желаниями и характеристикой представлений о своем «Я». Путем идентификации с идеалом ребенок приходит к росту чувства собственного достоинства, что косвенно компенсирует отказ от прямой реализации влечений. Такая идентификация также помогает ребенку почувствовать себя защищенным от опасности реализации влечения и последующих нарциссических разочарований, которые несет с собой Эдипов комплекс. Более того, как только чувство вины принимает на себя сигнальную функцию, ребенок становится более чувствительным, избегая тех ситуаций, которые могут привести к интенсивному ощущению виновности. Когда регрессии или значительного внутрисистемного конфликта нет, поведение все в большей мере становится автоматическим (или «второй натурой»), в соответствии с интернализованным моральным кодексом и требованиями интроектов.

Эти решающие идентификации означают, что возникающее Суперэго, будучи пока еще неустойчивым и подверженным экстернализации, можно рассматривать как согласованно действующую умственную единицу. Теперь имеется возможность для инфантильного невроза, так как первоистоки конфликта, наказания, так же как и источники чувства собственного достоинства, – все становится внутренним.

Когда нет непреодолимого конфликта или пагубного внешнего влияния, ребенок постепенно отказывается от своих инцестуозных Эдиповых желаний, а связанные с ними конфликты находят определенное разрешение, благодаря наличию внутренней наказывающей инстанции, строгость которой соответствует интенсивности сексуальных, либо агрессивных импульсов. Чувство собственного достоинства уязвимо до той степени, в которой функции наказания и самоосуждения оперативны в действиях против несоблюдения требований интроекта или неспособности достичь идеальных стандартов, хотя по сравнению с бессознательными импульсами эти внутренние средства контроля и управления остаются слабыми. До некоторой степени такая непоследовательность в функционировании остается характеристикой Суперэго, ибо его функционирование никогда не является ни единообразным, ни полностью надежным. Поэтому и впредь будет сохраняться потребность в любви родителей или определенной форме нарциссической подпитки, дабы уравновешивать исходящую изнутри критику. Однако, постепенно самоодобрение, источником которого является приверженность внутренним идеалам и моральным требованиям, начинает перевешивать предполагаемую ценность желаемого удовольствия и удовлетворения от внешних источников, так как пришла пора инфантильного невроза, и голос совести ощущается как часть отчетливо самостоятельной внутренней инстанции.

Разрешение Эдипова конфликта и согласованность функционирования Суперэго

Опираясь на наблюдения и анализ детей, Холдер (1982) утверждает, что значение разрешения Эдипова конфликта для формирования Суперэго, возможно, переоценивается. Он отмечает, что в латентной фазе у некоторых детей уже завершается процесс интернализации и структурирования Суперэго, функционирующего самостоятельно, в то время как они все еще остаются в центре эдиповой борьбы с неослабевающими соперничеством и желанием смерти родителю противоположного пола; с сильным желанием занять место отца или матери и стать объектом привязанности родителя одноименного пола. Такие дети не всегда демонстрируют типы родительских идентификаций, свидетельствующих о разрешении эдипова конфликта; тем не менее кажется, что они подвержены сильному чувству вины не только вследствие поступков, но и вследствие некоторых из их желаний. Позиция Холдера отражает то, что названо Левальдом (1979) «изживанием Эдипова комплекса» в психоанализе. То есть нам кажется, что преобладающий интерес в настоящее время к доэдиповым стадиям развития привел к угасанию веры в то, что вовлечение в эдипов конфликт и разрешение его, неполноценность или отсутствие этих процессов могут оказывать влияние на дальнейшее развитие ребенка. На наш взгляд, для достижения Суперэго самостоятельности требуется больше, чем идентификации с наказывающими родительскими интроектами.

Нами уже отмечен тот факт, что интроекты и идеалы формируются рано, поэтому интроекция авторитетных родительских фигур и потребность в наказании для «искупления» проступков (действительных или вымышленных) может существовать до вовлечения в эдипову фазу. Несмотря на раннее чувство вины (или, по крайней мере, угрызения совести), ребенок под натиском эдиповых импульсов может упрямо искать запретного удовольствия: либо в форме проявления инцестуозных желаний к объекту, либо выражая влечение другими способами.

Таким образом, мы придерживаемся того мнения, что именно интернализация родительских ценностей и моральных норм и идентификация с этим внутренним кодексом трансформирует межличностные эдиповы конфликты во внутрипсихические. Это подразумевает протекание внутренних модификаций, основанных скорее на компромиссе и действии защит, нежели на продолжении манипуляций с окружающим миром. Только идентифицируясь со своими собственными интернализованными моральными нормами, ребенок берет на себя большую ответственность за свои поступки. Следовательно, неудачная интернализация родительских ценностей или идентификация с интернализованными стандартами представляет собой неудачу в структурировании Суперэго. В таком случае ребенок может чувствовать себя нарциссически зависимым от исполнения эдиповых желаний и обманутым в случае, если его желания не удовлетворены. О такой неудаче можно судить по резким колебаниям чувства собственного достоинства, по непостоянству ценностей и поведения в разнообразных ситуациях с различными людьми, когда ребенок пытается манипулировать окружением, чтобы получить инстинктивное удовлетворение, и по затянувшейся зависимости от внешних объектов – средств контроля за инстинктивным и импульсивным поведением и поддержания собственного достоинства. Это можно проиллюстрировать на примере одной семилетней девочки. Будучи обнаруженной за сексуальной игрой с другой девочкой, она не проявляет видимых угрызений совести, а скорее разъярена: какое право они имеют входить в ее комнату?!

Можно теперь задать вопрос: разрешение ли эдипова конфликта консолидирует функционирование Суперэго, ведя к самостоятельности, или же более последовательное функционирование Суперэго облегчает преодоление конфликта? На этот вопрос можно ответить, что справедливо и то, и другое. Эдиповы желания обыкновенно ведут к чувству вины (особенно потому что Суперэго не видит различия между намерениями и поступками (Freud, 1930), и значительный стимул к отказу от них и идентификации с интернализованными родительскими ценностями исходит от тех болезненных аффектов, которые связаны с функционированием Суперэго. Но в этом случае имеет место инфантильный невроз, и идет соответственное структурирование психики. Мы согласны с Джоунсом, что «концепция Суперэго – это то самое средоточие, где мы можем ожидать соприкосновения всех проблем Эдипова комплекса и нарциссизма с одной стороны, и ненависти и садизма – с другой» (1926, стр. 304).

Латентная фаза и Суперэго как внутренний авторитет

Процесс нормального развития требует, чтобы в латентной фазе ребенок привык к Суперэго, как внутреннему авторитетному голосу, чтобы Суперэго стало терпимее к выражению влечений за счет модификации некоторых излишне строгих архаических черт ранних интроектов. В самом начале латентной фазы в функционировании Суперэго имеется тенденция к примитивности, жестокости, ригидности, непоследовательности и легкости экстернализации. Эти разрывы и крайности в функционировании Суперэго периода начала латентной фазы являются результатом того, что Суперэго не является точной копией функций, до того заимствованных у других во внешнем мире, а искаженной и неустойчивой (особенно вначале) их версией. Впоследствии, однажды ребенок может показаться способным на любое правонарушение из за отсутствия интернализованных моральных стандартов, в другой раз – человеком сверхморальным и, как полицейский, следящим за порядком, докладывающим о нарушениях других, и в то же время осуждающим их за свои собственные проступки. Однако, иной раз он может повести себя так, чтобы спровоцировать повторное наказание, призванное смягчить его бессознательную вину, что немало озадачивает окружающих (Freud, 1917).

Поскольку детская способность сдерживать себя по сравнению с сильным давлением влечений относительно слаба, ребенок часто терпит неудачу, пытаясь поддерживать постоянные стандарты и идеалы Суперэго. Это обозначает в начале латентной фазы период уязвимости чувства собственного достоинства. Черты характера оказываются теперь более определенными, чем раньше. Многие из них основываются на реактивных образованиях, но ставших стойкими этическими принципами (Freud, 1926). В латентный период ребенок выказывает убежденность и честность и особенно старается, чтобы другие соблюдали все правила и были честными.

Для ребенка в этот период особенно важны выполняемые Суперэго функции отслеживания инстинктивных импульсов и их контроля. Суровые ограничения необходимы в связи с тем, что нужно подавлять ассоциированные эдиповы инцестуозные желания. Когда на мастурбацию наложен строгий запрет, может появиться множество симптомов, таких как навязчивые действия, обсессивное мышление, извращенные «сны наяву», невнимательность или трудности с концентрацией внимания в школе и даже асоциальное поведение. Чрезмерное чувство вины, жесткие внутренние стандарты и страх кастрации могут запустить порочный круг. Борнштайн отмечает, что чем менее извращена и смещена мастурбация ребенка, тем менее изнуряющим будет возникающее потом чувство вины (1953, стр. 70).

Расширяющийся в латентном периоде круг общения несет ребенку новые искушения, тогда как поддержка стандартов родителями уменьшается по мере роста ожиданий того, что ребенок будет в этом самостоятельнее. Сопровождающаяся ослаблением родительской поддержки борьба с сексуальными и агрессивными влечениями представляет собою испытание для незрелых Эго и Суперэго, обнаруживая в функционировании последнего слабые места. В результате может пострадать поведение в школе (A. Freud, 1949), ребенок время от времени может вовлекаться в сексуальные игры со сверстниками, после которых обостряется чувство вины.

Ко второй половине латентного периода конфликты и чувство вины, связанные с мастурбацией, имеют тенденцию к ослаблению. Против вмешательства сексуальных импульсов у ребенка уже имеется более совершенная защитная структура; Суперэго менее примитивно, менее жестоко и требовательно, и мастурбация и связанные с ней фантазии, к этому времени уже замаскированы и смещены от первоначальных эдиповых желаний и объектов, кажутся менее опасными. Следовательно, неизвращенная генитальная мастурбация, сопровождаемая явно сексуальными фантазиями, время от времени практикуется в поздний латентный период и психически нормальным ребенком.

На ранних стадиях развития Суперэго легко экстернализуется. Мальчик, который весь день дрожит при мысли, что скажет отец, если он перепачкается, демонстрирует это, только услышав отцовские слова: «Смотри у меня!» Будущее развитие ребенка, однако, требует, чтобы в латентном периоде он стал брать на себя ответственность за свои поступки и ощущать Суперэго как внутренний авторитетный голос.

Продолжающийся процесс идентификации с родительскими морально нравственными ценностями отчасти стабилизирует функцию Суперэго и способствует всевозрастающей независимости от давления, оказываемого самыми ранними или примитивными интроектами и влечениями (Hartmann & Loewenstein, 1962; E. Jacobson, 1964). По мере протекания идентификации с внутренними правилами и стандартами, все более независимо от внешнего авторитета, имеют место самокритика и самонаказание, самовознаграждение с более устойчивым чувством благополучия. Как только возникает такая стабильность и независимость, то можно говорить об самостоятельном Суперэго.

Промежуточной ступенью в этом процессе является то, что ребенок при сверстниках задействует иные моральные стандарты, нежели в присутствии родителей. Значит, согласно замечанию Анны Фрейд, «подлинная нравственность начинается, когда интернализованная критика, воплощенная теперь в стандартах, выставляемых Суперэго, совпадает с восприятием Эго своей вины» (1936, стр. 119).

Поэтому латентная фаза несет двойную нагрузку, требуя, во первых, интеграции развивающегося Эго, когнитивных функций и функций Суперэго (смягчение сурового, наказывающего характера последнего) и, во вторых, консолидация, ревизия и поддержание морального кодекса. Пиаже (1964), Кольберг (1981) и Гиллигэн (1982) рассматривают мораль и то, как моральный кодекс изменяется в процессе развития. Этим изменениям способствует прогресс в абстрактном мышлении, позволяющий ребенку совершать свой нравственный выбор независимо от внешней поддержки способами более последовательными и адекватными.

Интернализация и консолидация родительского отношения, авторитета и ценностей продолжается весь латентный период. На этом пути ребенок находит другие объекты поклонения, чьи требования и стандарты могут отличаться от родительских. Эти различия позволяют ребенку в процессе деперсонификации Суперэго переоценивать родительские стандарты и осуществлять модификацию или пополнение своего представления о нравственности. По словам Фрейда: «В процессе развития Суперэго также воспринимает влияние тех людей, которые заступили на место родителей – воспитателей, учителей, объектов преклонения. Как правило, оно все дальше удаляется от первоначальных родительских фигур, становясь, так сказать, безличней» (1933, стр. 64).

Иногда ребенку не удается целиком взять на себя ответственность за собственные поступки, что является показателем того, что директивы Суперэго слабо интернализованы или легко экстернализуются, так что он продолжает наделять авторитетом внешние фигуры. При нехватке самостоятельности Суперэго ребенок остается зависимым от других, однако оказывает сопротивление их давлению и порядкам. Его действия продолжают основываться на принципе удовольствия, не совпадая с тем поведением, которого от него ожидают, и он не способен идентифицироваться с авторитетными фигурами. Ребенку кажется, что окружающие его не понимают, плохо с ним обращаются и злоупотребляют им. Такой ребенок в подростковом возрасте обычно сталкивается с серьезными затруднениями, его мораль, стандарты и способы их реализации обыкновенно реэкстернализуются и переоцениваются. Если, уже подростком, ребенок так и не достигает саморегуляции и самостоятельности Суперэго, то он продолжает ожидать от внешнего мира соответствия своим желаниям; он определенно получает нарциссическую травму всякий раз, когда его ожидания, что внешний мир ему что то должен, не оправдываются.

Суперэго в подростковом возрасте

Биологические изменения подросткового возраста приводят в движение то, что Эриксон (1956) называет «нормативным кризисом» подросткового возраста, и основой этого становятся результаты развития в латентной фазе. Функционирование Суперэго играет в это время решающую роль, определяя, реализует ли человек свой потенциал, поскольку в отношении Суперэго к идеалам, объектам и влечениям, должно быть, происходят новые перемены. Вдобавок, если подросток идет к тому, чтобы стать полностью самостоятельным, он должен принимать существенно большую ответственность за себя и свои поступки. Это подразумевает, что его Суперэго должно стать полностью интернализованным, что ведет к постепенному отказу от руководящей роли родителей. В итоге, функционирование Эго должно возобладать над функционированием Суперэго.

По замечанию Фрейда: «...одно из наиболее значительных, но одновременно и наиболее болезненных достижений подросткового периода... – это обретение независимости от родительского авторитета, процесс, который сам по себе создает противостояние... между новым поколением и старым» (1905b, стр. 227). Якобсон (1961) делает наблюдение, что определенное и окончательное преодоление практической и психологической зависимости от родителей часто сопровождается сильным чувством вины, которому нет аналогов в детстве. Это, как указывает Левальд, связано с тем, что разрушение родительского авторитета и увеличение собственной значимости сродни, в психической реальности, убийству родителей; разрушается не только их власть, но и они сами, как либидные объекты (1979, стр. 390). Хотя процесс принятия на себя ответственности и начинается раньше, его завершение – это задача подросткового периода, того времени, когда ранние идеалы и интроекты переоцениваются и модифицируются, а Суперэго перестраивается, так чтобы оно могло функционировать как прочная и устойчивая система сообразно реалиям взрослой жизни. В это время оптимальное развитие подростка сопровождается параллельным процессом у родителей, которые должны постепенно отказываться от своего давления на молодую личность и руководящей роли.

Регрессивная персонификация Суперэго – то есть экстернализация внутреннего авторитета – это первый шаг подростка на пути реорганизации Суперэго. С этого времени он ощущает себя скорее в непрекращающемся противостоянии с родителями, чем осознает то, что у него имеется внутренний конфликт. Даже ожидая от родителей поддержания стандартов и обеспечения стабильности, он может, превозмогая себя, сопротивляться навязыванию этих стандартов.

С другой стороны, когда родители подростка расходятся в своих требованиях к нему или когда кто то из родителей не проявляет постоянства, результатом могут быть разнообразные проявления непоследовательности со стороны Суперэго. Временами родитель может быть требовательным в одном и попустительствовать в другом, или требовать от ребенка определенного поведения, но сам подавать пример прямо противоположного. Так поступает, например, мать, которая запрещает дочери встречаться с мальчиками, а в то же время сама ведет беспорядочный образ жизни (клинический случай см. у Блюма, 1985). Хоть мы и обсуждаем возможные пагубные результаты непоследовательного поведения родителей, когда говорим о раннем детстве, неустойчивость Суперэго в подростковом возрасте и потребность во внешнем авторитете создает условия для потенциально равновеликого ущерба, если родители непоследовательны.

Ослабляя свой контроль, родители (или интернализованные их фигуры), как либидные и авторитетные объекты, могут вызывать у подростка чувства одиночества, несчастья и покинутости. Такое состояние души Анна Фрейд характеризует как «утрату внутреннего объекта» (1958). Борясь с этими чувствами, ребенок перемещает свои эмоциональные привязанности, также как и функции Суперэго, на коллектив и замещает идентификации с родителями идентификациями с сильным, идеализированным групповым лидером.

По наблюдению Фрейда, «сильные эмоциональные привязанности, наблюдаемые нами в группах, вполне достаточны, чтобы объяснить одну из их типичных черт – нехватку независимости и инициативы их членов, одинаковость реакций, их скатывание, так сказать, до уровня групповых людей». Но если мы рассмотрим группу, как единое целое, мы увидим больше. Некоторые ее особенности, такие, как оскудение интеллектуального потенциала, несдержанность эмоций, стихийность, тенденция переходить все границы в выражении эмоций и целиком отреагировать их в форме действий – эти и подобные черты... определенно создают впечатление регрессии психической деятельности на более раннюю стадию». (1921, стр. 117)

Данное Фрейдом описание группового поведения особенно полезно для понимания подростковых коллективов. Создается впечатление, что подросток перестает страдать от чувства вины, вызванного неспособностью стойко придерживаться внутренних стандартов, как только его эмоциональные связи и руководство его поведением оказываются внутри коллектива. Последний способствует переработке регрессивных бессознательных импульсов и зависящих от объекта конфликтов в тоже самое время, когда подвергаются пересмотру ранние интроекты и идеалы. В самом деле, коллектив предлагает альтернативные возможности для идентификации, новые стандарты и эмоциональную поддержку на фоне психического рассогласования, вызванного регрессией и реорганизацией Суперэго.

Успех в полном освобождении от эдиповых пут, установлении новых объектных отношений и реорганизации психической структуры достигается только при условии, что описанные изменения не подрывают либидных вкладов прошлого, не устраняют прошлые идентификации (Jacobson, 1964, стр. 173). Если групповые стандарты слишком отличаются от уже интернализованного морального кодекса, то подросток может оказаться в невероятном смятении, и тогда произойдет просто повторение инфантильных конфликтов в новом контексте. Оставшиеся в прошлом узы таковы, что для оптимального прогресса подросток должен окончательно определиться в отношении дальнейшего воссоединения с родителями, чтобы сознательно и бессознательно принять некоторые из их зрелых стандартов и нравственных принципов и идентифицироваться с ними, отвергнув другие. Производимые подростком идентификации с отдельными нравственными стандартами родителей и приведение их в соответствие как с теми нравственными нормами, которые исходят из раннего детства, так и с теми, которые берут начало во взаимоотношениях со сверстниками, способствуют дальнейшему усложнению его психической структуры. Организация Суперэго становится более сбалансированной и устойчивой, что позволяет ребенку уверовать в свою значимость и принять ответственность за себя в то самое время, когда он становится все менее зависимым от родителей.

Нужно, однако, быть осторожными, чтобы правильно оценить, сколь долго может идти этот процесс. Один девятнадцатилетний юноша попадает в аварию. Он не виноват, но считает, что с ним должен пойти в суд его отец. Поскольку он не видит себя наделенным авторитетом, ему трудно понять то, что ему кто нибудь может поверить.

Вдобавок к модификации интроецированных родительских стандартов, процесс реорганизации Суперэго подразумевает и модификацию ранних идеалов. Идеализированные родители раннего детства очень отличаются от родителей подросткового возраста, и цели, представленные инфантильным идеалом, могут иметь мало общего с действительностью и с потенциальными возможностями человека. Обсуждаемые перемены требуют от подростка оживления инфантильных бисексуальных желаний, представленных в его Эго идеале. Перемещение этих желании в группу сверстников и вызывающий восхищение групповой лидер служат целям уменьшения вызываемой желаниями тревоги, хотя боязнь возникновения гомосексуальной привязанности иногда препятствует этому. Примерами других смещений являются увлечения учителями, спортсменами, певцами, рок – и поп группами, кинозвездами – всем тем, что группа или социум в целом считает чем то особенным – по мере того, как подросток перекраивает свой Эго идеал, который обычно все больше и больше удаляется от первоначальных родительских фигур.

Блос говорит о достижении «вторичного постоянства объекта» как о процессе, в котором обосновавшиеся в Суперэго старые идеализированные образы всемогущих родителей «очеловечиваются» (1967, стр. 181). Впоследствии подросток переоценивает свое идеализированное представление о родителях прошлого в свете более реалистических образов родителей настоящего; делая так, он дальше модифицирует идеальный объект и представления о самом себе, добиваясь соответствия внешней реальности. Оптимальным результатом является интернализация идеальных целей, которые ценятся и при том относятся к числу реальных возможностей человека. Это открывает возможность для приведения в соответствие с Эго идеалом взрослого представления о самом себе; впоследствии обретается способность последовательнее поддерживать чувство собственного достоинства.

Такой результат подразумевает также и то, что Суперэго включает более реалистические идеалы и моральные стандарты и в своих функциях руководства, вынесения суждений, критики и наказания становится лояльнее. Поскольку источник авторитетного голоса теперь вновь надежно размещен в пределах психического аппарата, структура Суперэго выгодно отличается индивидуальностью, гибкостью и устойчивостью и превращается в зрелую, самостоятельную, согласованно и последовательно функционирующую психическую систему.

Нарисованная картина до некоторой степени идеализирована, ибо Суперэго всегда сохраняет свойство оживлять ранние примитивные интроекты, моральные директивы и идеалы с их жестокими, карающими определениями в адрес Эго. Принимая во внимание наличие такого примитивного ядра, нельзя отрицать потенциальную возможность враждебных самообвинений и наказаний. Суперэго остается также всю жизнь подверженным экстернализации, например, тогда, когда мы ощущаем, что ожившие инфантильные невротические конфликты по характеру межличностны. Это встречается при психоаналитическом лечении, например, когда аналитик зачастую воспринимается выносящим суждения и преследующим. Такой опыт свидетельствует о том, что вместо позднейших модификаций и пересмотров в центре Суперэго сохраняются доэдиповы и эдиповы конфликты, объединенные в инфантильном неврозе.

Резюме

История развития Суперэго простирается от его зачатков периода тесного взаимодействия матери и ребенка, узловых додэдиповых и эдиповых конфликтов, объединенных в инфантильном неврозе, через интернализации латентной фазы и реорганизацию в подростковом возрасте до некоторой переменной величины возраста зрелого. Главные периоды его пересмотра имеют место после разрешения эдипова конфликта и в подростковом возрасте, но идеалы, ценности и моральные принципы могут подвергаться дальнейшему пересмотру в течение всей жизни, будучи определяемы воздействием новых людей, идей и ценностей. Сознание человека, продолжая оперировать категориями «правильно» и «неправильно», может в зависимости от обстоятельств демонстрировать гибкость в претворении своих «законов». Аналогично, хотя наши наиболее примитивные идеалы, с которыми мы желаем сравняться, и продолжают существовать, мы способны переоценивать их в свете реалистической оценки своих возможностей.

Вдобавок к модифицируемости, Суперэго остается всю жизнь подверженным экстернализации. Преодолевая Эдипов комплекс как в его инфантильной, так и в подростковой версии, и по ходу внося необходимые изменения в структуру и функционирование Суперэго, мы обретаем ответственность за самих себя.

Здесь нами дано описание следующих основных этапов развития Суперэго:

1. Начало становления Суперэго.

2. Формирование примитивных интроектов и идеалов.

3. Конфликт развития, уступчивость объекту, интернализация конфликта.

4. Интернализованный конфликт и уступчивость интроекту.

5. Внутрисистемный конфликт: конфликтующие интроекты и идеалы.

6. Эдипов комплекс, идентификация с интроектами и идеалами и чувство вины.

7. Разрешение эдипова конфликта и согласованность функционирования Суперэго.

8. Латентная фаза, внутренний авторитетный голос и самостоятельность Суперэго.

9. Экстернализация, модификация и реинтернализация в подростковом возрасте.

10. Главенство Эго.

Глава 14. Половые различия в развитии Суперэго

Обсудив общие элементы в функционировании и развитии Суперэго у мужчин и женщин, мы теперь сосредоточимся на половых различиях в способах, которыми дети справляются со своей сексуальностью, агрессией и переживаниями, связанными с родителями, воздействующими на развитие Суперэго. После обзора гипотез, выдвинутых в противовес точке зрения Фрейда на развитие и функционирование Суперэго у женщин, мы отдельно опишем черты развития Суперэго женщин и мужчин. (Может быть, удобнее было бы говорить о мужском и женском развитии Суперэго. но мы будем избегать использования этого выражения, поскольку оно предполагает наличие у Суперэго пола). Наше обсуждение ограничится периодом раннего детства, поскольку мы рассматриваем формирование Суперэго, а не позднейшие его преобразования.

Теория развития Суперэго у женщин

Фрейд полагал, что голос совести является мужским голосом, возникшим из отождествления с отцом. По его мнению, организация Суперэго у женщин является ниже, чем у мужчин, разница проистекает из различной связи между комплексом кастрации и Эдиповым комплексом у мальчиков и девочек. Принимая во внимание, что комплекс кастрации побуждает мальчиков подавлять эдиповы желания и ведет к отождествлению с отцом, у девочек принятие кастрации приводит к эдиповому прогрессу. Только в редких случаях девочка отождествляется с отцом так же, как мальчики. Эти рассуждения привели Фрейда к предварительному заключению: «для женщин уровень того, что этически приемлемо, иной, чем у мужчин. Их Суперэго никогда не бывает настолько непреклонным, настолько безличным, настолько независимым от его эмоциональных истоков, как мы требуем того у мужчин. Они показывают меньшее чувство справедливости, чем мужчины, они менее готовы подчиниться великим требованиям жизни в своих суждениях, они более подвержены влиянию чувства привязанности или враждебности – всего этого достаточно, чтобы считать формирование их Суперэго видоизмененным» (1925b, стр. 257 258).

Джонс не согласился с рассуждением Фрейда о неадекватности функционирования Суперэго у женщин; его собственный клинический опыт заставил его думать, что женщины страдают из за чувства вины не меньше, чем мужчины. Он считал, что взгляд на страх кастрации как на главную мотивацию Суперэго является ограниченным; это ведет к риску смешать психологию женщин и мужчин и мешает пониманию фундаментального конфликта у женщин, который приводит к формированию Суперэго.

С точки зрения Джонса, женщина больше всего боится отделения и отвержения, и она развивает Суперэго в борьбе с этими страхами. Корректируя то, что он считал сверхсосредоточенностью Фрейда на Эдиповом комплексе, он указывал на важность для девочек доэдиповой привязанности к матери. Он считал, что страх быть отвергнутой и отделенной от матери переносятся в Эдиповой фазе на отца. Затем, пытаясь заслужить одобрение отца, и избежать отвержения и заброшенности, девочка отождествляется с моральными идеалами отца. Далее Джонс говорит, что зависть к пенису может быть отмечена в том, что женщины часто развивают идею, что мужчины (значит, отец) решительно против женственных желаний, не одобряют женственность (1927, стр. 449). Таким образом, отождествление девочки с отцом при попытках избежать разлуки и отвержения часто приводит к включению мужских и умалению женских идеалов.

Несмотря на идеи Джонса, концепция кастрации продолжает существовать и, в некоторой степени, остается ахиллесовой пятой теории формирования Суперэго у женщин. Для укрепления убеждения, что женщины развивают функционирование Суперэго, по крайней мере, до той же степени, что и мужчины, аналитики пытаются найти у женщин мотив, который соответствовал бы страху кастрации у мужчин.

Хорни (1926), например, хотя и возражала против сравнения развития у женщин и мужчин, тем не менее, связывала развитие Суперэго у женщин со страхом повреждения гениталий. Она считала, что когда зависть к пенису оказывает влияние как динамический фактор у взрослой женщины, это указывает на регрессивное разрешение Эдипова комплекса. В процессе анализа, Хорни обнаружила у взрослых женщин всепроникающие фантазии о чрезвычайно большом пенисе, осуществляющем насильственное проникновение, причиняющим боль, страх и разрушения. Она допускала, что такие фантазии порождаются в раннем детстве; маленькая девочка, наблюдая диспропорцию размеров отца и своими собственными, будет бояться вагинального повреждения, что она и представляет себе в фантазиях о совокуплении. По Хорни, эти страхи заставляют девочку отказаться от эдиповых желаний и женской позиции, она перенимает мужскую идентификацию и желание пениса. Женское желание быть мужчиной затем поддерживается подавлением эдиповых страхов и эдиповой вины, и до тех пор, пока кастрация принимается за доказательство вины, отсутствие пениса будет доказывать девочке, что она виновата.

Мелани Кляйн также обращала основное внимание на повреждение тела как на мотив формирования Суперэго, хотя она отошла от точки зрения Фрейда на формирование Суперэго у женщин (1928; 1929; 1930; 1933). Во первых, она выдвинула постулат о том, что формирование Суперэго начинается гораздо раньше, чем предполагал Фрейд, и что это архаичное Суперэго характеризуется крайними степенями доброты и жестокости из за очень ранних отождествлений. Во вторых, то, чего девочка боится – это атакующая мать, а не атакующий отец. Кляйн считала, что девочки в младенчестве думают, что пенис ее отца создал еще и других детей, укрытых в теле ее матери. Зависть девочки ведет ее к орально садистическому желанию поглотить груди матери, содержимое тела матери и разрушить мать. Проекция этой фантазии имеет результатом страх самой девочки, что содержимое ее собственного тела уязвимо для захвата, разрушения и увечья. Эти страхи прорываются во время отлучения от груди и представляют первую опасную для маленькой девочки ситуацию. Кляйн думала, что страх одиночества, потери любви и потери объекта любви являются позднейшими модификациями этой ранней тревоги.

Мюллер Брауншвейг (1926) предполагал, что Суперэго женщины равно Суперэго мужчины. Он считал, что женственная природа девочек проявляется очень рано и включает в себя резко выраженный мазохизм и пассивность, обнаруживающие бессознательное знание в пассивной роли вагины. А поскольку основное желание женщины – подчиниться мужчине, инцестуозные импульсы подвергают девочку опасности насилия со стороны отца, потери любви матери, а также потери любви отца в той мере, в какой отец олицетворяет суд. Подчинение также подвергает опасности эго, зависть к пенису возникает как реактивное образование в ответ на первичное, пассивное, мазохистское желание быть изнасилованной. Этот пенис идеал затем используется как основа Суперэго у женщин, и представляет собой контроль Суперэго над защитой от подавленных желаний Ид. Согласно Мюллер Брауншвейг, «страх депривации», связанный с возможностью потерять фантазийный пенис, является в конечном итоге таким же сильным для женщин, как страх кастрации для мужчин, если не более того.

Закс также не соглашается с идеей ослабленного Суперэго у женщин и предполагает, что функционирование независимого Суперэго женщин базируется на идеале самоотречения. Это означает, что девочка отказывается от эдиповых устремлений и терпит сопутствующую им фрустрации. Фрустрация начинается рано ввиду того, что принимая кастрацию, девочка открывает клиторную мастурбацию, фрустрирующую и не удовлетворяющую, которая подталкивает ее к инцестуозным эдиповым желаниям. Затем она бывает фрустрирована в своем генитальном желании отца или ребенка от него. В последнем усилии держаться за эдипов комплекс – а для нее это фиксация на отце – она переносит на него «со страстной силой» оральные желания, исходно Связанные с оральной фрустрацией и матерью, фатальность этих оральных желаний, объектом которых является теперь отец, является важной установкой окончательной формы Суперэго у женщин. Если эти оральные желания не могут быть преодолены, девочка остается фиксированной на отце и в зависимой манере отождествляется с эго– идеалами. Если фрустрация терпима, отец интроецируется, и девочка отделяется и функционирует независимо, «принимая депривацию как жизненный идеал» (1929, стр. 50).

Якобсон наблюдала тенденцию женщин обесценивать их женственность и уступать мнению мужчин (1937), и считала, что это соответствует мнению Фрейда о том, что Суперэго женщин слабо и нестабильно. Однако ее смущало, что те же самые женщины могли страдать от безжалостных, жестоких запретов Суперэго. Позже (1964) она не согласилась с Фрейдом, что у женщин недостаточно побуждений для формирования Суперэго, она полагала, что Суперэго у женщин развивается по иному пути, чем у мужчин. Она считала, что открытие девочки о том, что у нее нет пениса переживается как нарциссическая обида, ответственной за которую она считает мать. Могут быть предприняты некоторые меры для возмещения этого, что обычно открывает путь чувству подавленности, иногда с преобладанием отказа от генитальной активности и с анальной эволюцией и ее собственных и материнских гениталий, с которыми она справляется, стремясь быть опрятной, чистой и послушной. Отказываясь от генитальной активности, она переносит внимание с гениталий на все тело. В гневе отворачиваясь от обесцененной теперь матери, девочка осуществляет амбивалентное сближение

с отцом. У него изымается нарциссизм, а затем облачается в ее гениталии; страх потери пениса заменяется страхом потери его любви; и потеря любви отца символизирует потерю пениса, повторяя более ранее нарциссическое оскорбление.

Чтобы охранить себя от потери любви отца, девочка начинает содействовать его идеям и ценностям; таким образом, женская боязнь совести становится вторичной «социальной болезнью», так же, как мнения и суждения фаллического объекта любви начинают иметь решающее значение. Основой того, что девочка ценит свою женственность, Якобсон считала характер отношений обоих родителей, благоприятный ее женственности: «Окончательная конституция Эго, зрелость эго идеалов и самостоятельность Суперэго у женщин тем успешнее, чем лучше маленькая девочка учится подчеркивать свою женственность и таким образом может найти путь обратно, к отождествлению с материнским Эго и Суперэго» (1964, стр. 114 115).

Райх (1953) не подвергала сомнению точку зрения Фрейда на то, что Суперэго у женщин происходит из эдиповых намерений, но она полагала, что эго идеалы формируются раньше, и что тревога эго идеалов прерывает интернализацию Суперэго. Она занималась исследованиями нарциссических патологий у некоторых женщин и заметила последовательно осуществляемые нарциссические выборы объекта и использование этих патологических объектных связей для преодоления обиды, нанесенной ее самоуважению и для того, чтобы превозмочь кастрационные чувства. Таким образом, они часто становятся слишком зависимыми от мнения окружающих. Она считала, что эти нарциссические нарушения проистекают из доэдиповой патологической связи мать– дочь. Эта патология прерывает развитие Суперэго, так что не возникает ни эдиповой завершенности, ни полной интернализации Суперэго.

Гринэйкр (1952а) предполагает, что Суперэго девочек находится под влиянием взаимодействия с ее физическим телом. Девочка может смириться с тем, что она не обладает пенисом, но она, тем не менее, предполагает, что его отсутствие – это наказание за прошлую мастурбацию с тех пор как часто возникающее мастурбационное возбуждение привлекло ее внимание к ее «прискорбному состоянию». Этот предполагаемый грех, за который она уже понесла наказание, проявляется в накоплении чувства вины, которое вносит свой вклад в ненормальное усиление позднейших чувств вины в ситуациях конфликта. Гринэйкр предполагал, что это накопление чувства вины содействует некоторым заметным, хотя довольно расплывчатым или бесцельным угрызениям совести и тревожным тенденциям, часто наблюдаемым у девочек.

Шассге Смиржель (1970) рассматривала проблему чувства вины у женщин под самыми различными углами. Она считала, что дети обоих полов считают мать сильной и всемогущей и чувствуют себя беспомощными и несовершенными по сравнению с ней. Мальчик чувствует нарциссическое удовлетворение при мысли, что у него есть что то, чего нет у его матери, но девочке, чтобы освободиться от матери, приходится обращаться к отцу. Однако эдипова позиция означает, что она должна идентифицироваться с матерью, которую она считает кастрирующей. Она хочет пенис не ради него самого, но как мятеж против человека, который причиняет нарциссические раны – всемогущей матери. Женщина перенимает моральные убеждения ее сексуального партнера, поскольку ее бессознательная вина сильно связана с запретами всемогущей матери – «ты не должна иметь собственных правил». Чувство вины у женщин, таким образом, произрастает из желания соединиться с отцовским пенисом, орально или вагинально, и заместить всемогущую мать. Защитой от соперничества с матерью, от страха перед идентификацией с кастрирующей матерью и от стража кастрации отца девочка может выбрать зависимость от отцовской заботы. В этом случае она не занимает место матери около отца и не отождествляется с кастрирующей матерью, она остается зависимым ребенком, и не становится женщиной.

Муслин (1972) настаивает, что Суперэго женщин можно сравнивать с Суперэго мужчин и по структуре и по функциям, но содержание запретов и идеалов у женщин и мужчин различно. Он видел, что жажда любви и потребность в одобрении отца и других объектов продолжается всю жизнь. В итоге, страх потери любви и ущерба самоуважению так же важны для регуляции психической деятельности, как и страх наказания Суперэго в форме чувства вины.

Шафер утверждает, что традиционные установки Фрейда привели его к недооценке как роли связи девочки с матерью, так и роли догенитального опыта. Шафер настаивает, что том, что Фрейд считал устойчивой моральной стабильностью мужчин, скорее является изоляцией аффекта и обсессивной психопатологией, а не моральными ценностями. Шафер также обращает внимание на необходимость выявления различий между Суперэго и моралью. Вместо рассуждения вроде: «Девочки не развивают неуклонно свое Суперэго, как это делают мальчики...», она считала более верным, что мальчики развивают кодекс морали, что является просвещенным, реалистичным, согласующимся с конвенциональными нормами цивилизованного взаимодействия между людьми (1974, стр. 466).

Блюм (1976) критиковал точку зрения Фрейда, что мазохизм является моральным, эротогенным и женственным, и, следовательно, важной частью женского Суперэго. Он подчеркивал, что, мазохизм является остатком незавершенного детского конфликта и не является ни сущностно женским, ни важным компонентом женского характера. Сильные мазохистские эго идеалы обычно связываются с нарушением объектных связей и отражают доэдипову и эдипову патологию. Далее Блюм отмечает, что материнская преданность не нужно путать с мазохистским порабощением или с предохранением объекта от агрессии.

Бернштейн (1983) критиковал фрейдовскую концепцию развития и функционирования Суперэго на основе тех временных рамок, которые он предлагал, и тех мотиваций, которые он предлагал, и за то, что он брал мужские характеристики за универсальный стандарт адекватности функционирования Суперэго. Она утверждает, что, как было измерено с помощью управляемого контроля, Суперэго у женщин не менее эффективно, чем у мужчин, но содержание директив Суперэго у женщин иное, чем у мужчин, и что ограничения, налагаемые Суперэго женщин, происходят от иных источников, нежели страх кастрации. Этими источниками являются страх грандиозной нарциссической матери в младенчестве; распространение анальных запретов на генитальные импульсы из за спутанности и взаимопроникновения анальной и генитальной областей тела фантазии о бывшей в прошлом кастрации, которые придают большую обоснованность страхам повреждения тела, такие, как сексуальное проникновение или рождение детей.

Обсуждение

Основной идеей, общей для этих различных точек зрения, является то, что Фрейд заблуждался, считая, что развитие и функционирование Суперэго у женщин является низшим по отношению к таковому у мужчин. Доклады о психоаналитических опытах, представляемые на протяжении многих лет, ясно обнаруживают у женщин сильное чувство вины, склонность к самокритике, чувство незащищенности, склонность уступать чужому мнению и важность доэдиповой связи девочки с матерью. Это может быть истолковано и как следствие неудовлетворительно интернализированного Суперэго, и, что более предпочтительно, как поведение, свидетельствующее о сложных путях развития, тесно сплетенных с развитием Суперэго, как и с развитием характера.

Не нужно удивляться, что мы считаем, что любые представления о развитии Суперэго у женщин должны принимать в расчет множество факторов: сексуальность, агрессивность, связи матери с ребенком и отца с ребенком, формирование половом идентичности (которое мы обсуждали в седьмой главе), регуляцию нарциссического равновесия, разнообразие идеалов, устойчивость целей и вклад переживаний как доэдиповой, так и эдиповой и послеэдиповой стадий развития.

Среди этих многих факторов особенно важно при обсуждении развития Суперэго у девочки рассмотреть содержания идеалов и интроекций. Муслин (1972) подчеркивал, что, приняв во внимание, что специфические идеалы, запреты и моральные кодексы меняются от культуры к культуре, по его опыту, можно выделить общие элементы содержания Суперэго у женщин западной культуры. Они включают в себя запрет на агрессивную активность, цензуру сексуальной активности, ограничение других форм инстинктивных проявлений, идеал «быть милой, ласковой, застенчивой» или «быть неагрессивной, чистой, опрятной», и часто ожидания того, что она станет матерью собственной матери.

Среди других современных комментаторов, Шафер (1974) и Бернштейн (1983) делали акцент на том, что различия в женских и мужских ценностях приводят к очевидным различиям в функционировании Суперэго, даже в случае слабости Суперэго. Концепция «твердость» против «гибкости» иллюстрирует это. Читая работы Фрейда о Суперэго, мы поняли, что он подразумевал, что прочная структура, не подверженная воздействию эмоций прошлого и настоящего, является наиболее желательной. Напротив, мы сказали бы, что бывают случаи, когда гибкая структура, способная своевременно отвечать на окружающее, каким оно является в данный момент, более моральна. Гиллиган (1982) с позиций психолога демонстрировала значимые различия в мужских и женских откликах на необходимость решить моральную дилемму; она заключила, что мужчины часто реагировали, исходя из приверженности абстрактным законам, тогда как женщины часто реагировали, исходя из того, что лучше для отношений.

С нашей точки зрения, ошибочное заключение о том, что Суперэго у женщин слабее, отражает воздействие внутрисистемного конфликта. Такой конфликт может начаться, когда, следуя за ранними указаниями Суперэго о послушании авторитету, женщина подчиняется мнению другого, для того чтобы поддержать отношения. Затем директивы Суперэго, исходящие из более поздних источников, могут помочь ей принимать независимые решения. Но более ранние интроекции все еще имеют сильное влияние и противоречат более поздним. При такой дилемме даже самые независимые женщины могут временами страдают от нерешительности, колебаний и чувства вины.

Спорный вопрос о мотивации и временных рамках также важен для обсуждения половых различий в развитии Суперэго. Мы интерпретируем данные о развитии Суперэго, чтобы показать, что, в общем, у девочек формирование Суперэго начинается раньше, чем у мальчиков. В некоторой степени это облегчается благодаря хорошо известному факту, что на первых годах жизни когнитивные способности лучше развиты у девочек, чем у мальчиков того же возрастание мы полагаем, что желание любви идеализированного объекта того же пола и страх потери этой любви являются первостепенно важными в развитии Суперэго. Исход половой идентификации, нарциссизм и самоуважение тесно связаны с этим желанием. Следовательно, потребность разрешить конфликтные чувства любви и ненависти, приводящая к идеализации объекта любви того же пола, является центральной в формировании Суперэго. У девочек этот конфликт должен быть разрешен до того, как произойдет эдипова прогрессия. Для мальчиков этот конфликт является центральным для разрешения эдипова комплекса. Следовательно, мы утверждаем, что у девочек центральной мотивацией для формирования Суперэго является ее желание любви идеализированной матери. Часто это влечет за собой желание фантазийного, идеализированного чувства близости или единства, что, как девочка воображает, должно было быть частью ее связи с матерью в младенчестве. С появлением ведущей роли гениталий это часто принимает форму сближения со сказочной Богоматерью – типическим образом. Конфликт стадии воссоединения, тем не менее, вместе с борьбой с излишним давлением и попыткой упрочить раздельную идентичность и чувство самостоятельности приводит девочку к страху потерять любовь идеала. Первые шаги девочки в формировании Суперэго затем представляют собой ее попытки разрешить этот конфликт. Часто это подразумевает идеализацию матери и формирование жестких интроектов, которые оборачиваются против личности, когда она проявляет сексуальные или агрессивные побуждения.

Хорошо разработано: конфликт стадии воссоединения и гнев на мать сталкиваются с ощущением, что она любима матерью. Утрата чувства интимной близости ведет к чувству амбивалентного и фрустрации других желаний. Теперь проекции искажают реальную мать, но ранние идентификации с запретами, требованиями этой искаженной материнской репрезентации в попытке разрешить сильную болезненную амбивалентность, формируют основу ее Суперэго.

Рассматривая пример Бет, трех с половиной лет, обратим внимание на ее обращение с другими детьми: из за импульсивности своего поведения, она сторонилась других детей, щипалась, таскала за волосы и била их. Всякий раз, когда она была недовольна, она дралась, а когда ей выговаривали, она упорно забиралась под стол и рыдала, заявляя, что ее никто не любит. Она делал так, опасаясь любого вида интимности в отношениях, и будучи чрезмерно зависимой от других в поддержании своего самоуважения. Ее мать, боящаяся, что контроль над Бет недостаточен, реагировала на это неправильно, обрывая ее, применяя силу, допуская пугающие проявления гнева и отстаивая свой контроль, ругая ее за то, что она никогда не думает о других людях и часто сравнивая ее (не в ее пользу) с сестрой, которая была на два года младше, пока Бет не была полностью деморализована, и ее сердце не было разбито. Бет пыталась, в соответствии с указаниями, думать о других, что она понимала как противопоставление «себя и других», ее когнитивное развитие еще не позволяло ей понять истинную благопристойность, слушалась их, но все равно чувствовала только неодобрение, на что реагировала гневом. Отец, пытаясь смягчить влияние матери, считал свою негативную реакцию на поведение Бет адекватной.

В ходе терапии главным желанием переноса была фантазия, что Бет и аналитик – близнецы. Она любила рисовать, но считала, что рисунки аналитика лучше, ее собственные рисунки не казались ей хорошими, если ее рисунки были лучше, она опасалась ревнивого гнева аналитика, который может опустошить ее чувства. Поэтому она делала вывод, что будет лучше, если она и аналитик будут одинаковыми – или близнецами. Они провели многие часы, рисуя «рисунки близнецов», на которых аналитик делал то же, что делала Бет. Таким способом она воссоздала не только свое регрессивное желание чувства единства и преданности, но также свой поиск идеализированной матери.

Хотя патология Бет не может быть взята как пример нормального развития, она, тем не менее, показывает преувеличенную картину того, что обычно обнаруживается в раннем развитии женщин, где разногласия между контролем и конкуренцией, основанные не на эдиповых переживаниях, а на нарциссическом сравнении женской красоты являются наивысшими. Затем это разрушает желанную близость с матерью. Одним из следствий этой динамики может быть то, что девочка может быстро сдаться в борьбе за независимость в угоду пассивной уступчивости и в поддержку регрессивной фантазии о том, что она – младенец. Поскольку примитивные самокритичные элементы интроекций и идеалов имеют постоянное влияние, они менее подвержены переменам, чем более поздние, более реально ориентированные элементы, авторитетные фигуры продолжают рассматриваться как враждебные и жесткие, что усиливает пассивное подчинение. Хотя амбивалентность периода воссоединения у мальчиков также ведет к интернализации конфликта, в этом случае половое отличие отталкивает его от чувства близости к матери и ведет к отдаленности и чувству отличия от нее, к отождествлению с идеализированным отцом, вместо подчинения требованиям матери. Поскольку Фрейд считал, что формирование Суперэго связано только с Эдиповым комплексом и преимущественно применимо к мужчинам, неудивительно, что он делал вывод, что важнейшим является элементом страх кастрации. Однако, мотивация формирования Суперэго не так проста и меняется с течением времени, как мы уже описали в предыдущей главе. Там мы выделяли, что удовольствие от отождествления с идеалом и желание заслужить одобрение идеализированной матери являются потенциальными мотивами для формирования Суперэго, как только материнская любовь дает такую возможность.

Разумеется, одним из наиболее важных аспектов развития женщины является сильная привязанность девочки к матери и трудность существования вне ее. Успешная эдипова прогрессия включает в себя не просто смену объекта. В нашем обсуждении половой идентификации в следующей главе мы подробно опишем трудности, которые возникают у девочек при отказе от привязанности к матери при одновременном отождествлении и соревновании с ней. Часто она достигает эдиповой прогрессии только ценой постоянной сильной ненависти к матери. Даже если она имеет дело с этими чувствами только через формирование реакций, они могут сформировать жесткое, критичное и наказующее Суперэго. Часто девочки оказываются не в состоянии до конца оставить мать и сохраняют привязанность к ней на всю жизнь. Балинт (1973) описывает женщин, которые переносили свою привязанность на других женщин, но оставались доэдиповыми в том, как заботились о них и обращались с ними.

Хотя такая борьба наблюдается часто, на удивление малую роль в формировании Суперэго женщин играет агрессия. Действительно, враждебные импульсы и связанные с ними конфликты подразумеваются во многих формулировках, но акцент делается на сексуальности – чувстве вины за мастурбацию, эдиповых желаниях, желании получить отцовский пенис и так далее. Исключая Мелани Кляйн, концепции ранней связи с матерью включают в себя разочарование в ней и гнев на нее за то, что она не снабдила дочь пенисом.

Современные исследования показывают, что враждебные импульсы имеют много источников, это не просто реакция на разочарование и нарциссическую обиду на отсутствие пениса, не менее важными, чем этот, являются сексуальные источники. Малер, например, обращала внимание на чередование отдаления и освобождения начавшего ходить ребенка с призывающим и сближающим поведением, что она назвала амбитенденцией (Mahler et al., 1975). Этот феномен обычно появляется у девочки, начавшей ходить, одновременно с построением ее собственной индивидуальной идентичности и способности независимо функционировать. В этот период регрессивная связь объединения мать–дитя разрушается независимостью и идентичностью девочки. Агрессия служит развитию отделения–индивидуации, но сила ненависти и гнева на мать может преждевременно разрушить идеал мать. В результате возникает преждевременно и пассивно сформированный характер или задержка в подчинении матери, прерывание разрешения конфликтов развития и задержку в формировании способности переносить амбивалентность. Потеря идеализирующего взгляда на мать также прерывает интернализацию руководящих, оберегающих и поддерживающих интроектов. Вместо этого девочка формирует ниспровергающую точку зрения на объект и интернализирует враждебные, бескомпромиссные интроекты. Идентификация с негативным объектом подвергает ее риску сформировать негативный образ себя, и в результате получается личность с ненавидящим самокритичным Суперэго и уязвимым самоуважением. Наделсон и ее коллеги (1982) подчеркивали, что матери часто критически осуждают враждебные импульсы своих дочерей. Маленькая девочка начинает бояться ответного лишения любви (наказания за гнев); к тому же собственный гнев девочка ощущает, как разрыв связи, препятствующий наслаждению от ощущения материнской любви и идеализации матери. Это способствует расширению враждебности интроектов и чрезмерному увеличению самокритикующей функции Эго. Насколько сильны фантазии о потере любви, настолько же сильна тревога девочки; ее чувство утраты раннего взращивающего материнского Эго идеала, поэтому ее гнев, направленный вовне, приводит к еще большей тревоге и обесцениванию матери. Благодаря защитным возмещающим усилиям разрешить чувство амбивалентности, девочка старается быть хорошей, чистой и опрятной, чтобы вернуть материнскую любовь. Делая это, она часто вовлекает подчиненную и мазохистскую позиции во внутренний авторитет (и обуславливает этим будущее Суперэго) для поддержания объектной связи и предотвращения утраты любви. Этот страх возникает оттого, что она проецирует свои враждебные интроекты (Blum, 1976).

Хотя формулировки Кернберга (1976) не создавались специально для женщин, они уместны при рассмотрении препятствий на ранних фазах формирования Суперэго у женщин. Он описал, как патогенный эффект раннего преобладания агрессии в результате искажает образов родителей. Он прерывает интернализацию более поздних, более реалистичных образов родителей, так что сохраняются ненавидящие, враждебные (Кернберг предпочитал говорить – садистичные), разрушительные и легко проецируемые качества Суперэго. Это оборачивается столкновением с более высокими уровнями Суперэго и с развитием интернализации системы ценностей. Такой недостаток может принять форму патологической интеграции враждебных и идеализированный репрезентаций себя и объекта; тогда идеал доминирует в агрессивных аортах и приобретает характеристики враждебных требований совершенствования, вызывающих чрезмерное подавление инстинктивных проявлений.

Сходная динамическая картина может возникнуть из за патологии матери (Lax, 1977). Рождение дочери может вывести мать из душевного равновесия, так как это событие может иметь для нее различные бессознательные значения. Возможно, она бессознательно желает пенис и потому предпочитает мальчика. По этой или какой либо другой причине мать оказывается не в состоянии развить генитальную материнскую озабоченность (Winnicott, 1956), поскольку ребенок не соответствует ее фантазии о ребенке. Возникающий у девочки образ себя затем объединяется с позицией, обесценивающей мать, и девочка затем познает себя как существо, негодное для любви, никчемное и неадекватное. Конфликты анальной и детской генитальной фаз добавляются к ниспровергающему чувству неполноценности, мать сама по себе не воспринимается как идеал. Интернализация отвергающей, обесценивающей матери ведет к мазохистской самообесценивающей позиции и примитивному, жесткому и враждебному Суперэго. Обнаружение девочкой анатомических различий может привести к компромиссу в конфликте стадии воссоединения, если идеализация матери серьезно подрывается каким либо из описанных способов. Девочка уже не хочет быть как мать, она чувствует нарциссическую обиду, гнев и разочарование, пришедшие с этим открытием (Jacobson, 1954, 1964). Зависть к пенису может развиваться, но это вторично по отношению к неспособности девочки разрешить ее амбивалентность по отношению к матери (Roiphe & Galenson, 1981; Grossman & Stewart, 1976). В этих обстоятельствах, зависть к пенису может часто сопровождаться обесцениванием женственности и отождествление с отцом и с его идеалами.

Хотя эти обстоятельства делают эдипову привязанность девочки к отцу трудной или задерживают ее эдипово соединение с ним, эдипова прогрессия может, тем не менее, произойти. В этом случае вся любовь и нарциссические ожидания направлены на отца, а разрушительный, чрезмерный эдипов гнев и враждебность связываются с соперничеством с матерью. Если мать является предметом этих негативных чувств, тогда интроекты, основанные на раннем познании матери, превратятся во враждебность, направленную наружу. Из за этого увеличится потребность в отце и в его любви. Следовательно, тревога девочки по поводу ее продолжающегося гнева будет фокусироваться на нарциссической угрозе – неотзывчивости отца и враждебности матери и лишения ее любви. Страх наказания за эдиповы желания затем комбинируется вокруг пугающих образов, которые могут включать в себя некоторые формы повреждения тела, выстроенных на раннем чувстве беспомощности и бессилия. Девочка может проявлять такие страхи по разному. Одна шестилетняя девочка, после того, как описала, как ей приятно, когда ее щекочет отец, увидела сон, в котором ее щекотал вампир.

Неразрешенные конфликты по поводу агрессии, обращенной на мать, могут сделать девочку уязвимой к переживанию неизбежного в процессе развития эдипова разочарования, как очень болезненного отказа. Она чувствует, что она недостаточно красивая, не подходит для любви и недостаточно хорошая, и это предшествует крушению иллюзий в отношении матери. Эти же чувства снова возникают в связи с возрождением самообесценивания.

Окончательное укрепление Суперэго девочки почти не зависит от влечений и враждебных интроекций. Внутренние образы зависят от того, в какой степени отец способен уберечь ее и помочь ей на стадии воссоединения. Отец может помочь девочке снизить агрессию (Herzog, 1982), такая помощь полезна девочке для понижения враждебности к матери и также к ней самой в ее враждебных интроектах. Для этого, чтобы выйти из затруднительного положения, нужно, чтобы отец был для дочери добавочным голосом авторитета и дополнительным источником благополучия, чтобы он адекватно поддерживал ее эдипово развитие и был эмпатичен к ее эдипову разочарованию. Девочка еще больше поможет, если связь отца с ней такова, что она чувствует одобрение своей женственности и материнского эго идеала, а так же соответствующих аспектов отца, его идеалов и моральных принципов.

Развитие Суперэго у мужчин

Поскольку именно мать привносит стандарты и требования на ранних стадиях развития Суперэго, происхождение мужского авторитетного голоса в Суперэго требует объяснения. С нашей точки зрения ответ лежит не только в способе, которым доэдиповы конфликты преобразуются Эдиповым комплексом, но также в природе доэдиповых и эдиповых конфликтов как таковых. Хотя мальчик имеет дело с амбивалентностью в отношении матери в фазе воссоединения, в противоположность девочке, мальчик не сталкивается с потерей иллюзий и гневом от потери идеализированного чувства единства с матерью, поскольку это чувство единства разрушает его ощущение собственной мужественности. Различие, таким образом, дает толчок его борьбе за самостоятельность. Мальчики получают нарциссическое удовлетворение хотя бы от того, что, как они думают, они обладают чем то, чего нет у матери, что полезно для защиты от чувства гнева и беспомощности, вызываемых ощущением силы и всемогущества матери (Chasseguet Smirgel, 1970). К тому же, хотя его ранние интроекты авторитетной фигуры и сопутствующей ей системы ценностей основаны на запретах и стандартах, установленных матерью, с возрастанием чувства мужественности он все больше и больше считает авторитетом своего отца. Разумеется, мальчик может защищаться от ранних страхов кастрации, идеализируя отца. Эта идеализация может уменьшать стремление подчиняться материнским стандартам. Если он воспринимает требования матери как очень назойливые, он может упрямо отказываться от их выполнения, стремясь утвердить чувство независимости и мужественности, что часто и отчетливо заметно при трудностях обучения пользованию туалетом. Как только мальчик переходит в детскую генитальную фазу и ощущает ведущую роль гениталий, в его сознании возрастает важность отца как идеала и приближение к идеалу доставляет нарциссическое удовольствие от возрастающего чувства мужественности. Когда мальчик принимает отца как идеал мужественности и старается идентифицироваться с ним, это прокладывает путь позитивному разрешению Эдипова комплекса (Freud, 1921). Теперь отец нужен мальчику не только для конечной эдиповой прогрессии, но и для интернализации безопасного чувства мужественности (этот процесс, детально описан в последующих главах).

Когда, из за конфликтующих инцестуозных влечений возрастает амбивалентность мальчика по отношению к отцу, отцовские репрезентации становятся все более авторитетными. В то же время, отцовский интроект становится выразителем, так сказать, всех прежних интроектов Суперэго, и доэдиповы враждебные чувства к материнским запретам реорганизуются, трансформируются и направляются на отца. Тогда мальчик может вернуться к матери как к менее амбивалентно любимому либидному объекту. Такой взгляд на мать смягчает другие, крайне враждебные доэдиповы материнские интроекты. Во время возрастающей включенности Эдипова комплекса появляются приятные фантазии эдипова успеха, этим фантазиям сопутствует соперничество и ненависть к отцу. Поскольку мальчик также любит идеально воспринимаемого отца, эти эдиповы фантазии привносят болезненное чувство амбивалентности, а также страх. И страх кастрации, и амбивалентность могут прийти в противоречие с приятным ощущением собственной мужественности. Амбивалентность по отношению к отцу может привести к его обесцениванию, и, следовательно, к обесцениванию самого мальчика как мужчины. Разрешение конфликта амбивалентности обеспечивает поддержание его фаллически нарциссических отношений, что усиливает полноправное чувство мужественности, с которым мальчик отождествляется как с идеальным отцом. Приятное чувство мужественности, следовательно, зависит от успешного разрешения мальчиком его амбивалентности к отцу, достигаемой за счет отказа от инцестуозных желаний и принятия правил отца, и за счет дальнейшей идеализации отца. Нарциссическое удовлетворение, увеличивающееся с помощью отождествления с идеалом отца и его моральными стандартами, помогает уравновесить нарциссическую травму от эдиповой неудачи. Мы считаем, что так же как у девочек, у мальчиков есть потребность в разрешении амбивалентности через идеализацию объекта любви одного с ними пола, создающей сильную мотивацию для формирования Суперэго. Любовь и ненависть мальчика к отцу могут вызнать различные фантазии об ответном наказании, избегание которого создает дальнейшую мотивацию для отождествления с правилами отца. Как мы отмечали ранее, мальчик также получает все большее осознание как того, что у отца есть правила для него, так и то, что отец сам живет, следуя установленным моральным стандартами и правилам и, как часть эдипова становления, мальчик идеализирует эти моральные правила и отождествляется с ними. Мы уже подчеркивали, что девочки начинают формировать Суперэго раньше, чем мальчики, что в последствии можно обнаружить в ее Суперэго примитивные элементы, и чем более поздние, более реально ориентированные элементы, тем они более подвержены изменениям. Это значит, что репрезентации авторитета у мальчиков могут не иметь настолько примитивных черт, какие есть у раннего Суперэго девочек.

В некоторых случаях Суперэго мужчин проявляет ригидное и догматическое соблюдение правил, что, возможно, как считает Шафер (1974), преимущественно связано с обсессивной патологией. Важным этиологическим фактором обсессивной психопатологии является потребность в строгом следовании директивам Суперэго из за сильного страха кастрации. Здесь мы хотим отметить такой относительно мало рассмотренный аспект роли отца, как снижение агрессии. По разным причинам, мальчики часто имеют больше трудностей, чем девочки, в контроле над либидными и агрессивными импульсами. Из за большей импульсивности они более уязвимы для жестких интроектов. и страх кастрации может сохраняться. Один маленький мальчик даже проявлял этот страх в виде активного желания. Он хотел быть девочкой, потому что «девочкам не так сложно быть хорошими...» Как и для девочек, для мальчиков существенно, чтобы отец помог ему понизить контроль и другими способами управлять своей сексуальностью и агрессией и отождествиться с отцовскими предписаниями. Он частично делает это, грубовато играя с мальчиком. Это сначала возбуждает мальчика, но затем отец помогает ему, приводя его в спокойное состояние. Когда отец не выполняет этой функции, чрезмерно увеличивая агрессию и снижая контроль над ней, возрастает вероятность жестких интроектов или реального наказания. И то и другое усиливает страх кастрации. Позже рациональные рассуждения могут быть нарушены, и мужчина может упорно настаивать на том, что только точно следуя законам и придерживаясь буквы закона, можно избежать несчастья или кастрации.

Приведем пример Джимми, шести с половиной лет. Родители Джимми развелись, когда ему было три года, оба заключили повторные браки и разделили опеку над ним. Джимми одинаково восхищался как родным отцом, так и отчимом, но эти двое мужчин придерживались различных воззрений и представляли собой контрастно противоположные модели для отождествления. Его родной отец вел себя в несколько пугающей, агрессивной манере, и выражал грубый, жесткий образ мужественности. Его отчим был спокойным, с мягкой речью, любящим, нежным, но твердо контролирующий себя. Пока Джимми сражался с этими двумя точками зрения на мужественность, интеграция и эффективное функционирование Суперэго страдали. Он был маленького роста и очень сердился, если его поддразнивали за его рост. Он пытался демонстрировать свою мужественность путем физической агрессии и нападок, как его отец. Но затем он становился подавленным, считал себя плохим мальчиком, – реакция, которая отражает жесткие интроекты и идеалы, основанные на ценностях его отчима.

Интересно, что точно обратное поведение может также указывать на сильный и устойчивый страх кастрации тревогу. Неуступчивость в отношении внутренних или интернализированных запретов и моральных стандартов приводит к разрушительному поведению, которое ставит мальчика в положение конфликта с внутренним авторитетом; такое поведение часто мотивируется потребностью продемонстрировать и увеличить свою мужественность. Хотя оценка авторитета может быть болезненной и приводить к чувству стыда, она может также подтверждать возмужание и эффективность, и, поэтому, в некоторой степени негативная оценка подкрепляется. В этом случае, тем не менее, дальнейшая интернализация Суперэго задерживается другими патологическими последствиями.

Резюме

Хотя мы не отдали должное всему ряду разнообразных половых различий в развитии Суперэго и ограничили обсуждение ранним детством, мы надеемся, что мы, тем не менее, опровергли идею Фрейда о том, что функционирование Суперэго у женщин неполноценно по сравнению с таковым у мужчин.

Наш основной тезис состоит в том, что потребность в разрешении амбивалентности к идеализированному объекту того же пола, служащая формированию половой идентификации, является исключительно важной для развития Суперэго. Для девочек эта задача встает раньше, когда когнитивные навыки еще не созрели. Следовательно, очень велика вероятность, что интернализация жестких, разъединяющих безжалостных инроектов происходит от этих усилий. Это подвергает опасности приятное нарциссическое наделение властью чувства собственной женственности и функционирование любящего Суперэго. Это также потенциально приходит в противоречие с окончательной интернализацией самостоятельного, независимого функционирования Суперэго.

Для мальчиков эта задача встает несколько позже, когда достижима некоторая проверка реальности благодаря более развитым когнитивным навыкам. Кроме того, мальчики не сталкиваются с лишением иллюзий и чувством гнева от потери идеализированного чувства единства с матерью, поскольку половое различие обеспечивает дополнительную силу его стремлению к независимости. Разрешение амбивалентности к отцу является важнейшим для развития Суперэго мальчиков. Разрешение амбивалентности обеспечивает полноценное чувство мужественности, которое мальчик идентифицирует с идеальным отцом, а также обеспечивает отождествление с отцовскими правилами и нравственными нормами. Таким образом, он откладывает фантазии гетеросексуального завоевания на более поздний период жизни. В этот период он получает все возрастающее удовольствие от того, что похож на идеализированного отца и разделяет с ним активность, так же, как от подчинения нравственным нормам отца и идентификации с ними. Голос авторитета затем постепенно становится независимо функционирующим, внутренним и прочным.

Часть седьмая. Пол

Глава 15. Половое развитие: теоретический обзор

В теории психосексуального развития Фрейда отсутствует концепция половой идентичности. Правда, повсюду в его работах можно найти упоминания мужественности и женственности, однако его определения этих концепций основаны на инфантильной сексуальности и никак не учитывают влияния развития объектных отношений, чувства «я», Суперэго и Эго. Концепция половой идентичности, включающая все это, появилась относительно недавно, когда были в большей мере осознаны различные факторы развития.

Мы следуем Столлеру в предпочтении термина «половая идентичность» более многозначному термину «сексуальная идентичность». Дело в том, что если последний относится к биологической характеристике мужественности или женственности, то первый обозначает более широкую концепцию. Это психологическая система, которая соединяет и интегрирует личностную идентичность с биологическим полом и на которую оказывает значительное влияние объектные отношения, идеалы Суперэго и факторы культуры. Наконец, понятия, связанные с корнем «секс», часто используются для обозначения эротических фантазий или поведения, что скорее относится к психосексуальности, чем к идентичности.

С полом различными путями связан широкий спектр чувств, мыслей, фантазий, убеждений и действий, складывающихся в манеры ухаживания, вступления в брак, воспитания детей (Meyer, 1980). Вследствие разнообразия участвующих элементов, а также множественности форм психопатологии, связанных с теми или иными из этих элементов, мы считаем целесообразным различать половую идентичность, поло ролевую идентичность и сексуальную ориентацию. Хотя и то, и другое, и третье в глобальном смысле обусловлено половым развитием, каждое зависит от своих факторов и своих условий развития. Клинически четко различая признаки каждой из трех характеристик, мы можем более конкретно определять вклад тех или иных факторов развития и психопатологические элементы любой данной клинической картины.

Еще одно вводное замечание: психоаналитические авторы нередко пытались делать общие теоретические выводы о развитии женственности, основываясь на представлениях о мужском развитии. На последующих страницах после теоретического обзора концепций мы обсудим развитие чувства пола отдельно у мужчин и женщин, чтобы прояснить их различные пути, насколько позволяет текущее состояние наших знаний. При этом мы рискуем повторяться, зато противостоим соблазну пытаться понять один пол на основе контраста с другим.

Половая идентичность

Половая идентичность – это широкая концепция, включающая все качества индивидуальных сочетаний мужских и женских черт, обусловленная большим массивом биологических, психологических, социальных и культурных факторов (Stoller, 1968a. 1976). Столлер подчеркивает, что в ходе развития эффекты идентификаций с объектами как своего, так и противоположного пола накладываются друг на друга, поэтому окончательная половая идентичность – то есть личностная идентичность в соединении с биологическим полом – представляет собой сочетание мужских и женских черт. Столлер говорит, что даже само определение мужественности или женственности является личностным: конечно, культурные факторы могут наложить на него отпечаток, однако каждый человек развивает сложную систему представлений о самом себе, в том числе восприятие себя как мужчины или женщины (1976, 1985).

Половая идентичность строится на основании того, что Столлер называет ядром половой идентичности (1968а, 1968b). Это самое примитивное, отчасти осознанное и отчасти неосознанное чувство принадлежности одному биологическому полу, а не другому. Столлер определяет его как базовое «чувство своего пола – мужского у мужчин и женского у женщин... Оно есть часть, но не эквивалент более широкого чувства половой идентичности» (1976, стр. 61). Среди многих факторов, участвующих в формировании ядра половой идентичности: физиологические и биологические силы, психологические факторы, объектные отношения, функции Эго и когнитивные способности, – со многих сторон обсуждавшиеся Гринэйкр (1950, 1958), Кольбергом (1966, 1981), Столлером (1968а, 1976), Мани и Эрхардтом (1972), Ройфом и Галенсоном (1981) и другими.

Столлер предполагает, что ядро половой идентичности зарождается еще у плода как биологическая сила; половые гормоны, воздействующие на плод, вносят существенный вклад в этот процесс. Анатомия и физиология внешних половых органов также играют важную роль в формировании ядра половой идентичности; обычно по ним происходит отнесение к биологическому полу.

На эти биологические и анатомические факторы накладываются социальные и психологические условия. Определение биологического пола при рождении побуждает родителей к определенному стилю обращения с малышом. Они посылают ему множество вербальных и невербальных сообщений о том, что значит и в чем выражается в этой семье мужественность или женственность; в них отражаются позиции родителей, братьев и сестер по отношению к ребенку данного пола, а также разнообразные сознательные и бессознательные фантазии. Действительно, с тех пор как родители узнают биологический пол своего ребенка (до рождения или тут же после), их отношение к нему принимает определенный образец, зависящий от того, мальчик это или девочка.

Считается, что фантазии и ожидания матери во время беременности влияют на первоначальные ее реакции по отношению к ребенку (Kestenberg, 1976; Broussard, 1984). Ощущения и настроения, сопровождающие телесные изменения при беременности, способствуют регрессии, давая беременной женщине шанс разрешить прежние и текущие конфликты между ней и ее матерью, а также интегрировать прежние свои фантазии в оформленную фантазию о ребенке. Беременность представляет собой кульминацию желаний, зародившихся еще в раннем детстве; в течение ее ранние и поздние детские желания и фантазии, вместе с юношескими модификациями и доработками, интегрируются с текущей реальностью. Кроме того, беременность подтверждает идентификацию с матерью, возрождая сопутствующие амбивалентность и конфликты из всех этапов развития. Если отношения женщины с ее собственной матерью были конфликтными, то мысль о том, что будет девочка или о том, что будет мальчик, может вызывать у нее особенно сильные эмоции.

То, в какой степени женщина способна разрешить ранние конфликты и интегрировать ранние желания и фантазии, оказывает глубокий эффект на ее первоначальные реакции по отношению к ребенку и ее обращение с ним. Например, если младенец – девочка, женщина может начать бояться повторения с ней собственных конфликтных отношений с матерью. При наихудшем сценарии мать может идентифицировать дочь с очерненной частью своего образа. Механизмы проекции приводят затем к соответствующим интерпретациям поведения младенца. Так, одна мать рассказывала: «В первый раз, когда я взяла ее на руки, она посмотрела на меня холодным, ледяным взглядом и отвернулась». Далее может последовать пренебрежение или плохое обращение (см. Sleele, 1970, 1983; Sleele & Pollock, 1968). С другой стороны, женщина может отнестись к тому, что у нее девочка, как к шансу заново проработать материнско дочерние конфликты, и попытаться восстановить или воссоздать присутствующие в фантазии идеализированные утраченные симбиотические отношения раннего младенчества; в менее удачном варианте она может стремиться полностью поглотить ребенка, воспрепятствовать его независимости и самостоятельности, так что маленькой девочке нелегко будет вырваться из ее объятий. Если младенец – мальчик, на реакции матери по отношению к нему и ее обращение с ним могут повлиять фантазии, связанные с обретением вожделенного пениса, или фантазии, ассоциированные с отцом или братом, или даже разочарование от невозможности достигнуть чувства единения, которое, как она верит, могло бы быть с девочкой.

Вследствие множества неразрешенных конфликтов и патологических фантазий для женщины иногда материнство и мазохизм – примерно одно и тоже, независимо от пола младенца (Blum, 1976). В таких случаях для женщины появление младенца означает потерю самостоятельности и независимости, что дает почву для различных садомазохистких взаимодействий. Позиция отца может прямо или косвенно влиять на реакцию матери по отношению к новорожденному. По некоторым данным, поддержка мужа способствует успешной адаптации женщины к беременности (Shereshefsky & Yarrow, 1973). Отношения с мужем также могут предотвращать чрезмерную регрессию матери.

Следует рассмотреть еще влияние отца на половую идентичность младенца. Его пренатальные фантазии накладывают отпечаток на его последующее обращение с младенцем, так же, как и у матери. Если младенец – мальчик, отец может надеяться на то, что сын разделит его интересы, или может фантазировать о повторении с сыном тех значимых переживаний, которые он имел с собственным отцом, или может надеяться, что у него с сыном будет что то, чего ему недоставало в отношениях с собственным отцом. Если младенец – девочка, у отца могут быть фантазии на тему ее физической внешности. Он может надеяться, что она будет хорошенькая и привлечет множество поклонников, а также, что самое важное, ответит на его любовные намеки (см. Burlingham, 1973). Иногда у мужчины бывает беспокойство о том, как он будет взаимодействовать с девочкой, поскольку он не сможет повторить с ней свой опыт с собственным отцом. Подобные тревоги зачастую выражаются, хотя и неосознанно, в выборе двусмысленного имени, которое, будучи женским, имеет мужскую уменьшительную форму, так что, например, Вероника становится Ронни, или Андреа – Энди.

С первых мгновений жизни младенцев отцы взаимодействуют с ними иначе, чем матери. И с сыновьями, и с дочерьми они обычно более активны и привносят больше стимуляции и возбуждения; Герцог (Herzog, 1982) высказывает мысль, что это, в конечном счете, оказывает важное влияние на способность ребенка модулировать агрессивные импульсы. Мы бы добавили, что и сексуальные импульсы тоже, особенно если отец умеет не только привести ребенка в возбуждение, но и помочь ему перейти из возбужденного состояния в более тихое. Как менее «заряженный» объект, отец может оптимально способствовать окончательному разрешению конфликта воссоединения, помогая ослабить чрезмерно сильную связь с матерью и, таким образом, снижая вредное влияние конфликта между анальностью и воссоединением на половое развитие. Сыновьям отцы передают свой взгляд на мужественность, который те обычно принимают как идеальный. Это влияет на отношение мальчиков к мужественности: то, насколько они могут соответствовать идеалу, накладывает отпечаток на их отношение к собственной мужественности. В то время как мать может амбивалентно относиться к возрастающей женственности дочери, отец больше готов испытывать гордость (Ticho, 1976) и поощрять женственную идентификацию девочки с ее матерью. В то время как матери нередко выказывают отвращение и негодование в связи с генитальными исследованиями младенца дочери, отцы склонны быть менее оценочны на эту тему (Herzog, 1984).

По некоторым данным, существует определенный «критический период» развития привязанности и интереса отца к ребенку. Отцы, не имевшие контакта со своими детьми в течение первых нескольких месяцев их жизни, могут впоследствии испытывать трудности в проявлении теплоты по отношению к ним (Greenberg & Morris, 1974). Если, напротив, отец становится основным заботящимся родителем, на него направляются все нормальные привязанности и конфликты, обычно испытываемые по отношению к матери (см. Pruett, 1983, 1984, 1987).

Ядро половой идентичности, или первичная мужественность и первичная женственность, связана также с ощущением младенцем собственного тела. Младенец строит образ тела путем включения различных оральных, анальных, уретральных и генитальных ощущений, возникающих при кормлении, пеленании, купании, игре и других интимных аффективных взаимодействиях с матерью или другим основным заботящимся лицом. Перцептивное, моторное и когнитивное функционирование, более зрелое при рождении, чем принято было думать, помогает младенцу в различении частей тела, в том числе гениталий, и в интеграции различного телесного опыта и ощущений в «образ тела», это раннее чувство «я», основанное на появляющемся образе тела, делает важный вклад в ядро половой идентичности.

Наблюдения показывают, что по мере того, как чувство «я» начинает приобретать психическое выражение, у младенца формируется некоторое осознание оральной, уретральной, анальной и генитальной телесных зон (Mahler et al., 1975; Roiphe & Galenson, 1981). Это кажется настолько несомненным, что мы приходим к выводу: базовое или ядерное чувство принадлежности к мужчинам или женщинам является интегральной частью своего образа с самого начала. Правда, Фаст (1978, 1979) выдвигает представление о наличии в самый ранний период жизни недифференцированной половой матрицы¹⁷, однако большинство авторов признают, что к пятнадцати восемнадцати месяцам, когда появляются признаки формирующегося чувства «я», появляются и указания на то, что младенец начинает сознавать себя существом мужского или женского пола, обладающим соответственно мужскими или женскими гениталиями (Kleeman, 1965, 1966, 1971; Stoller, 1976; Roiphe & Galellson, 1981). В возрасте между двумя и тремя годами можно наблюдать уже более четкие признаки осознания пола, поскольку в этом возрасте мальчики начинают вести себя в соответствии с характеристиками мужественности, а девочки – женственности. К этому времени ядро половой идентичности уже устанавливается так прочно, что считается большинством авторов неизменяемым (Money et al., 1955a, 1955b; Stoller, 1985).

Хотя ядро половой идентичности устанавливается в первые несколько лет жизни, половая идентичность в широком смысле по мере дальнейшего развития продолжает усложняться, разрабатываться, детализироваться. На различных стадиях развития накладываются эффекты избирательных идентификаций с каждым из родителей. Кроме того, имеют место определенные попытки разотождествления, которые действуют как стимул развития. Ранние идентификации дорабатываются более поздними. Окончательный результат этих процессов – половая идентичность, включающая множество элементов из многих стадий развития.

Поло ролевая идентичность

Поло ролевая идентичность возникает на базе ядра половой идентичности, но не тождественна ей: это обусловленные полом паттерны сознательных и бессознательных взаимодействий с другими людьми. Этот аспект своего образа формируется на основе тонких взаимодействий между родителями и ребенком с самого рождения, которые зависят от позиций родителей по отношению к биологическому полу ребенка, а также от того, как они ощущают себя мужчиной или женщиной и от стиля взаимодействий каждого из них с другими. У младенца вместе с самыми ранними представлениями о себе и объектах возникают представления о взаимодействиях, отношениях и диалогах с другими (Sandier & Sandier, 1978, стр. 239). Представления о «ролевых отношениях» соединяются с другими аспектами полового сознания, и в итоге образ себя содержит элементы половой идентичности вместе с ролью или привычным способом взаимодействия, принимаемым для отношений с другими людьми в связи с собственной мужественностью или женственностью.

Не следует смешивать поло ролевую идентичность, как мы ее здесь понимаем, с социально обусловленными выученными ролями: в отличие от последних, она представляет собой внутри психическое представление взаимодействий. Пока ребенок растет, его идентификации с объектами его пола и его внутрипсихические представления ролевых отношений действительно испытывают влияние культурных и социальных факторов, и, в конечном счете, поло ролевая идентичность вбирает в себя многое из поведения, обусловленного культурной средой. В этом плане большое значение имеют когнитивные способности. Восприятие ребенком физических и поведенческих различий у братьев и сестер своего и противоположного пола, сверстников и родителей побуждает его отнести себя самого к определенной категории. Категоризация себя как мужчины или женщины организует половой опыт и руководит поиском «подобных себе объектов» в качестве ролевых моделей, с которыми можно было бы идентифицироваться (Kohlberg, 1966, 1981, стр. 439).

Сексуальная ориентация

Грин (1975) выделил сексуальную ориентацию среди других аспектов половой идентичности. Она выражает предпочтение объектов любви определенного пола. Сексуальная ориентация берет начало рано, в доэдиповых или эдиповых объектных отношениях, хотя может не установиться окончательно и не быть источником конфликта до наступления юношеского возраста, пока не достигнута сексуальная зрелость и ранние объектные отношения не переработаны в подростковом возрасте.

Именно в связи с сексуальной ориентацией обычно возникает тема бисексуальности и бисексуального конфликта. Фрейд (1905b) рассматривал бисексуальность как нормальную черту психологического устройства человека, которая особенно ярко проявляется в связи с позитивным и негативным Эдиповым комплексом. Поскольку слово «бисексуальность» используется для обозначения как сексуальных устремлений, направленных на оба пола, так и идентификаций, осуществляемых с каждым из родителей в процессе развития (Moore & Fine, 1968), этот термин размывает границу между половой идентичностью в широком смысле и сексуальной ориентацией. Поэтому он и сам становится «смазан». Мы считаем полезным разграничивать характеристики выбора объекта и качества идентификаций, участвующих в формировании половой идентичности.

Обсуждение

Предложенное разграничение половой идентичности, поло ролевой идентичности и сексуальной ориентации позволяет сделать более точным наше понимание факторов развития. Определяя вклады каждой из трех компонент в процесс развития, мы способны яснее представлять себе возможные опасности; кроме того, многие чувства и поведения, связанные с полом, обретают новую значимость, когда рассматриваются не только в глобальных терминах. Наконец, при таком рассмотрении, более очевидными становятся различия мужского и женского развития.

Например, считается, что психосексуальное развитие у девочек много сложнее, чем у мальчиков, потому что девочкам для вступления в фазу Эдипова комплекса необходимо сменить объект любви. Здесь речь идет о сексуальной ориентации. Однако хотя у девочки различные желания, фантазии и связанные с объектами переживания могут ослабить нарциссический вклад в чувство женственности, в целом, установление прочного ядра чувства своего пола – достаточно гладко протекающий процесс. Прочное установление мужской половой идентичности связано с относительно большими трудностями. У мальчика идентификация с первичным объектом любви может подрывать чувство мужественности, поэтому, чтобы сформировать надежное чувство себя как мужчины, он должен разотождествиться с матерью (Greenson, 1954, 1968). Сравнивая мальчиков и девочек, мы можем сказать, что у мальчиков переход к эдиповой фазе может проходить более гладко, но формирование идентичности у них протекает сложнее вследствие необходимости сменить объект. Смена объекта нужна и для установления поло ролевой идентичности. Вхождение же в Эдипов комплекс у мальчиков требует не смену объекта, а смену роли по отношению к объекту. Эта смена роли возможна лишь при условии достаточной прочности у мальчика ощущения себя мужчиной.

Различение половой идентичности, поло ролевой идентичности и сексуальной ориентации полезно также клинически. Рассмотрим пример: взрослый человек жалуется на то, что не может найти подходящий объект любви, и на сексуальную неадекватность. Аналитическое исследование показывает, что его половая идентичность достаточно прочна и сексуальная ориентация является гетеросексуальной. Но если он не смог идентифицироваться с отцом и мужской половой ролью, он будет чувствовать себя «маленьким мальчиком во взрослом мире», и это приведет к чувству неадекватности в сексуальных отношениях с женщинами. Таким образом, патология связана прежде всего со сферой поло ролевой идентичности. Поэтому в данном случае благоприятной может быть директивная терапия. Иное дело – если бы патология коренилась главным образом в непрочном чувстве мужественности, которое может заставлять мужчину видеть в каждой женщине агрессора и возможного кастратора. Хотя предъявленные симптомы могут быть те же самые, терапия показана другая. Рассмотрим, например, пациента, который в фантазиях представляет себя наделенным фаллическим всемогуществом и силой. Идеал такого рода был описан Пирсоном (1986, стр. 3) как мужчина с большим, мощным, неутомимым фаллосом, способный заставлять женщин сходить с ума от желания. Наш пациент, видя себя таким, тем не менее жалуется на преждевременную эякуляцию. При подробном исследовании выясняется, что главным источником удовольствия для него была мастурбация, потому что в контрасте с его фантазиями покорения бесчисленного множества женщин, бессознательный страх кастрации заставлял его опасаться потери пениса в половом акте. Таким образом, его идеализация фаллического всемогущества представляет собой защиту от неуверенности, связанной с чувством мужественности и вызванной тем, что страх кастрации подорвал у него процесс установления прочного чувства мужского «я».

Резюме

Концептуальные границы, проведенные нами между половой идентичностью, поло ролевой идентичностью и сексуальной ориентацией, дают в наше распоряжение структуру, позволяющую понять эволюцию пола в развитии. В следующей главе мы опишем пути взаимодействия между этими тремя линиями развития пола и другими одновременно развивающимися психическими системами ребенка.

Глава 16. Половое развитие: девочки

Теперь мы проследим установление ядра половой идентичности или первичной женственности у девочки, и затем рассмотрим, как объектные отношения и формирование Суперэго на втором и третьем годах способствуют расширению аспектов половой идентичности. После этого мы обсудим то, как половая идентичность и поло ролевая идентичность способствуют эдиповым конфигурациям, формируя основу для будущей сексуально партнерской ориентации. И затем мы проследим последующее развитие в течение латентного и подросткового периодов.

Ядро половой идентификации

Чувство женственности у девочки зависит от формирования ядра половой идентичности. Столлер отмечает, что, раз установившаяся женственность, становится «настолько прочной частью идентичности, что никакие превратности жизни не могут разрушить ее» (1968b, стр. 48).

Вдобавок к влияниям, описанным ранее, таким, как гормоны и родительское управление, ранняя идентификация девочки–младенца с матерью делает важный вклад в первичное ощущение принадлежности к женскому полу. Фантазии о единстве мать дочь часто встречаются у матерей (Chodorow, 1978), в частности, многие матери могут легко идентифицироваться с телом своих маленьких дочерей (Bernstein, 1983). Иногда материнские фантазии сопровождаются тенденцией поглотить маленькую дочь или обладать ею. Эти фантазии и тенденции потенциально вредны, они создают сильное аффективное «окружение» (Spitz, 1965), которое воспитывает у девочки примитивную идентификацию с матерью. По мере того, как возникает образ тела и, затем, образ себя, эти идентификации влияют на формирование примитивного чувства принадлежности к женскому полу.

Формирование образа тела является важной составной частью на пути к первичной женственности. В истории существовали споры о вагинальном осознании девочки и, следовательно, о степени возможности девочки представить и воспринять ощущение гениталий в образе собственного тела (см. Greenacre, 1950, 1958, Kestenberg, 1956, 1961, 1968; Barnet, 1966; Mure, 1976: Silverman, 1981). Фрейд считал, что девочка остается в неведении относительно своей вагины до полового созревания, некоторые современные авторы, такие как Плот и Хьюстон (1986) согласны с этим мнением. Однако, не только осознание существования вагины включено в генитальное осознание и представление. Женские гениталии имеют несколько видимых и доступных для прикосновения частей, которые являются источником приятных ощущений – половые губы, части между ними, влагалище. Для девочки не составляет труда локализовать их, и в действительности, девочки трогают и обследуют свои гене талии во время пеленания, что предполагает понимание наличия гениталий и опыт генитальных ощущений. Представление об этих внешних частях гениталий, по предположению Майера, может быть ранним предвестником концептуализации вагины по мере того, как оно ведет девочку к ощущению своих гениталий, как «имеющих открытое потенциальное внутреннее пространство» (1985, стр. 334). Следующий шаг в последовательном формировании умственного представления о вагине, по мнению Майера, ссылающегося на Барнета (1966) – осознание влагалища, которое прокладывает путь к осознанию вагины, так как предполагает существование пространства за найденной «открытостью»; то есть эта ассоциативная связь своих гениталий с потенциально открывающимся пространством внутри подготавливает девочку к представлению своей вагины. Мы можем заключить, что, так как гениталии девочки и ощущения, ассоциирующиеся с ними, – настолько неотъемлемая часть ее тела и переживаний тела с самого начала, развитие образа собственного тела будет включать чувство осознания гениталий, которое может быть расплывчатым и смутным. Даже, если раннее самосознание несвязное и фрагментарное, когда у девочки в младенчестве возникает представление о себе, оно включает в себя некое примитивное ощущение себя женщиной с женскими гениталиями. (Silverman, 1981, и Person, 1983, придерживаются того же мнения).

Вполне возможно, что формирование уверенного ощущения своего тела с полноценными гениталиями для девочки может быть даже легче, чем для мальчика, так как женские гениталии не являются видимым придатком, уязвимым для потери. Тревога относительно повреждения гениталий может появиться позже из за чувства вины, вследствие мастурбации, но, несмотря на то, что связанные с этим конфликты могут привести девочку к сексуальным фантазиям о том, что ее могут побить, изнасиловать или навредить ей как нибудь еще, ее страх повреждения гениталий обычно не нарушает интегрированное ощущение своего тела. Фантазии о том, что ее могут побить, не исключение в развитии девочки, но гораздо реже встречаются у мальчиков. О связи этих фантазий с развитием мазохизма (см. Glen, 1984; Galenson, 1988, 1972, 1990; D. Novick & K. K. Novick, 1987).

Нарциссизм и половая идентификация

Женские гордость и стеснение, связанные с собственным телом и с собой, как женщиной – то есть ее окончательная нарциссическая позиция, связанная с общим чувством половой идентификации – берет свое начало в раннем детстве. На втором и третьем годах жизни соединение конфликтов разделения – индивидуации, раннего Суперэго, зависти к пенису и роли отца оказывают важное влияние на нарциссический вклад маленькой девочки в ощущение принадлежности к женскому полу.

Оказавшись перед дилеммой борьбы за самостоятельность и одновременно положения зависимости, маленькая девочка часто испытывает враждебность и злость по отношению к матери. Если эти чувства сильны, они могут столкнуться с представлением о матери, как об идеале и с удовольствием, которое девочка получает от идентификации с ней. В результате сильные амбивалентные отношения мать дочь могут мешать удовольствию и гордости девочки за свою женственность. Однако, если агрессивные проявления не захватывают полностью, они могут дать возможность девочке отделиться и выборочно идентифицироваться с матерью. В таком случае у нее может сформироваться чувство индивидуальности (Mahler, 1981), а также ее собственное уникальное ощущение приятной женственности (R. Tyson, 1986a).

Примерно между пятнадцатью и двадцатью четырьмя месяцами, девочка демонстрирует определенное знание анатомических различий (Burlingem & A. Frud, 1944; Green, 1953b; Mahler и др., 1975, Kleeman, 1976, Roiphe & Galenson, 1981). Дороти Бирлингем и Анна Фрейд сообщили, как две маленькие девочки проявили признаки беспокойства при виде гениталий мальчика. Они отмечали, что дети обычно негативно реагируют на эти первые рассматривания; вместо того, чтобы отмечать различие гениталий, они подчеркивают сходство других частей своего тела – например, выказывают особый интерес к пупкам и груди друг друга (1944, стр. 626 627).

Наблюдения за реакцией маленькой девочки на обнаружение анатомических различий часто интерпретируется, как индикатор ощущения кастрированности и зависти к пенису (Mahler и др., 1975; Roiphe and Galenson, 1981). Эти реакции, несомненно, встречаются, но нас интересует, являются ли они основой нормального женского развития, как утверждал Фрейд (1940). Чтобы понять значение реакции девочки необходимо учитывать ее отношение к родителям, включая степень эмоциональной (скорее, чем сексуальной) доступности отца, а также материнское ощущение своей собственной женственности. Когда отношения мать – дочь «достаточно хороши» и мать в гармонии с собственной женственностью, маленькая девочка может выявить удивление при обнаружении анатомических различий; она может даже демонстрировать временное восхищение или трепет при виде пениса (Greenacre, 1953b), искать любую возможность увидеть пенис и выражать желание иметь такой же. Но вместе с этим она испытывает чувство гордости от принадлежности к женскому полу. Если отец либидно доступен, это восхищение может привести к ранней идентификации с ним. Часто восхищение пенисом может относиться к мочеиспускательным функциям, когда девочка экспериментирует с мочеиспусканием в положении стоя. Это может выражать зависть к пенису или зависть к «совершенству» мочеиспускательного органа мальчика и желание достичь такого же контроля над телом. Как заметил Кестенберг, маленькая девочка «хочет обзавестись пенисом, как орудием контроля, а не как органом для удовольствия» (1975, стр.223; см. также Horny, 1924).

Однако, если ранние фазы разделения – индивидуации проходят беспокойно, девочка может отреагировать на обнаружение анатомических различий сильно выраженной завистью к пенису. Галенсон и Ройф (1976) отметили изменение настроения у девочки в этом возрасте, которое они относят к обнаружению половых различий. Малер и ее коллеги (1975) наблюдали такие же изменения настроений, но они приписывали их приближающемуся кризису воссоединения, в течение которого депрессивное настроение свидетельствует об ощущении потери идеализированного чувства единства. Желание иметь пенис в этом случае может выражать попытку защититься от страха потери объекта, который является частью процесса разделения – индивидуации.

Во всех своих разнообразных формах зависть к пенису может подорвать у девочки уверенность в себе и в дальнейшем внести напряжение в отношения матери и дочери, соединяя трудности анального периода и фазы воссоединения. Например, если девочка считает, что приобретение пениса сделало бы ее более приемлемой для матери и открыло бы возможность восстановления ранней близости с матерью, зависть к пенису может стать средством выражения конфликтов воссоединения. Гросман и Стюарт (1976) предполагают, что в таких случаях зависть к пенису можно понимать, как метафору развития, выявляющую общее чувство ранимости, нарциссической уязвимости, неполноценности, обделенное™ и ощущения ущерба; то есть это выражение всех конфликтов фазы воссоединения, включая основную фантазию о том, что мать предпочла бы мальчика.

Чтобы осмыслить реакции маленькой девочки на обнаружение анатомических различий, мы должны принять во внимание ее продвижение в разных сферах развития. Например, конфликты в объектных отношениях и первые стадии формирования Суперэго также как и импульсы влечений вносят важный вклад в то, что, вне учета этого, может выглядеть простым выражением зависти к пенису.

Было бы своевременно обсудить, в связи с этим, является ли страх кастрации центральной особенностью женского развития. Женское чувство неполноценности часто интерпретируется по взрослому, как относящееся к мнению о том, что девочка реагирует на осознание генитальных различий с ощущением того, что ее кастрировали. Не трудно проследить возникновение этой идеи. В 1920 году в примечании к «Трем лекциям по теории сексуальности» Фрейд категорически заявляет: «Мы имеем основание также говорить о комплексе кастрации и у женщины. И мальчики, и девочки формируют теорию о том, что женщины... теряют это путем кастрации» (1905b, стр. 195). Примерно в то же время Абрахам (1920) описал психопатологию, являющуюся результатом женского комплекса кастрации.

Наши сегодняшние знания не позволяют делать нам столь категоричные заявления. Ранняя травма и опыт переживания или присутствия при нанесении физического ущерба могут вызвать смущение, способное подорвать стабильность образа тела (Greenacre, 1953a). Более того, желания, фантазии, конфликты и страхи относительно переживаний, связанных с отцом и матерью в течение процесса разделения – индивидуации могут легко привести девочку к переживанию страха потери объекта. Фрейд наблюдал, как ранние страхи разлуки легко переходили в страхи относительно целостности тела (1926, стр. 136 139). Сетлэйдж (1971) отметил случай, в котором существовала четкая связь между расстройством ранних объектных отношений, сильным страхом разлуки и озабоченностью девочки своим телом, страхом телесного ущерба. Аналогично, известна двухлетняя девочка, которая перенесла операцию по удалению двусторонней грыжи, спустя короткое время после возвращения матери к полному рабочему дню так, что девочка была вынуждена оставаться долгие часы в яслях. Комбинация стеснения от телесного ущерба, оторванность от матери и убеждение, что мать отдавала предпочтение старшему брату, привели девочку к фантазиям о том, что хирург отрезал ей пенис. Она надеялась, что он вырастет снова, а тем временем задерживала фекалии, чтобы не лишиться какой нибудь другой ценной части тела.

Майер (1985) указывал на отличие этих фантазий от исключительно женских страхов генитального ущерба или потери гениталий, которые Хорни (1924) описала как «женскую генитальную тревогу». Майер указывает на то, что некоторые женщины не только опасаются нанесения повреждений гениталиям в результате мастурбации или полового акта, но и боятся утратить доступ к гениталиям, как будто они могут закрыться и более никогда не открыться, утратив свою восприимчивость.

Эти исключительно женские тревоги, которые выявляются и меняются в процессе развития, создают основу для развития женской генитальной тревоги. Это может начаться с раннего любопытства девочки к своим внутренним и внешним гениталиям (Kestenberg, 1976), затем перерасти в страх повреждения от мастурбации, дальше перейти в страх внутреннего ущерба, вызванный непониманием процесса деторождения, затем вылиться в подростковый страх ущерба от полового акта и в страх беременной женщины подвергнуться внутреннему повреждению со стороны ожидаемого ребенка¹⁸. Следует отметить, что эти генитальные тревоги скорее не предшествуют, а следуют за формированием первичной женственности и сами по себе не приводят к чувству неполноценности.

Роль отца в развитии девочки имеет важное влияние на ее формирующееся чувство женственности.

Часто подчеркивается его важный вклад, как защитника от угрозы быть поглощенной матерью. Девочки на втором году жизни ведут себя с отцом по новому, привнося явный эротический элемент и ища мать только в периоды стресса. Эти изменения не происходят, если ранние отношения матери и дочери были не достаточно хорошими; в таких случаях враждебная зависимость девочки от матери часто усиливается после обнаружения половых различий, и отец воспринимается, как вторгающийся в их отношения. Это обращение к отцу может быть неправильно понято, как преждевременный Эдипов комплекс (например Ogden, 1987), но так как оно не сопровождается другими проявлениями триадных объектных отношений, мы предполагаем, что это скорее защитный маневр против регрессивного притяжения к матери, от которой маленькая девочка пытается отделиться (см. Mahler и др., 1975, Perens и др., 1976; Roiphe & Galenson, 1981). Тем не менее роль отца – решающая в поддержании у маленькой девочки чувства женственности и отец может помочь ей справиться с чувством неполноценности, возникшим, как реакция на обнаружение анатомических различий.

Ранняя генитальная фаза и расширение ощущения женственности

На третьем году жизни девочка начинает демонстрировать целый ряд новых манер поведения. Возрастающий эксгибиционизм, озабоченность анатомическими различиями или восторженность телами и гениталиями обоих полов, скопофилия и усиленная генитальная мастурбация указывают на то, что начинает доминировать ранняя генитальная фаза. Как отмечалось в нашей дискуссии по психосексуальности, для оптимального развития от девочки требуется справиться с двумя главными задачами в течении доэдиповой стадии ранней генитальной фазы. Она должна принять женскую половую роль (см. ниже) и консолидировать нарциссически ценный образ своего тела. Последнее включает в себя формирование ядра половой идентичности по мере того, как устанавливается общее чувство половой идентичности. В этом процессе эксгибиционизм занимает важное место. Многие маленькие девочки, похоже, испытывают кинестетическое удовольствие от таких действий, как бег, прыжки, танцы и кувыркание, им нравится демонстрировать свое тело любым способом. Они любят, когда их поощряют оба родителя и ищут поощрения, которые возбуждают их нарциссическое удовольствие в ощущении себя женщиной¹⁹. Эти действия ускоряют у девочки формирование женской нарциссически ценимой половой идентичности.

В то же время девочки обычно выказывают продолжительную и более разработанную заинтересованность быть как мать, выражая желание украшать себя, имитируя мать, определенными аксессуарами, которые для них символизируют женственность.

Интерес, любопытство и тревога девочки относительно своих гениталий также становятся более явными, когда сексуальное возбуждение начинает фокусироваться вокруг генитальной мастурбации, возможно включающей стимуляцию как вагины, так и клитора. Так как единственно известная функция клитора – обеспечить эротический фокус для сексуальной стимуляции (Masters & Johnson, 1966, Kloere, 1976), не удивительно, что мастурбация девочек преимущественно клиторная, хотя иногда девочка дотрагивается до вагины или вставляет в нее предметы. Она также может использовать непрямые, скрытые способы мастурбации, как, например, сжатие бедер, катание на своих ногах или на коленях отца.

Зависть к пенису в ранней генитальной фазе становится вездесущей. Хотя она может начаться раньше, на этом этапе у нее есть тенденция выражаться в специфическом фазовом соперничестве с мальчиками, и является частью продолжающегося процесса формирования нарциссически ценимого образа женского тела. Когда эта зависть преувеличивается и сопровождается чувством неполноценности и снижением самоуважения, она может привести к ранним проблемам в объектных отношениях, которые приводят к нарциссической ранимости (Grossman & Stuarde, 1976). В таких случаях формирование устойчивого, приятного ощущения женственности может нарушиться и произойдет задержка позитивного эдипова развития. Чтобы успешно пройти эту фазу, девочка должна найти способ совладать с завистью к пенису и сформировать нарциссически ценимое восприятие собственного тела.

Кроме зависти к пенису у девочки присутствует зависть к материнской груди. Это отражает идеализацию зрелого материнского тела, зависть к матери и соперничество с ней, которые могут стать более очевидными в эдиповых отношениях и могут привести, как предполагает Гринэйкр (1950), к иллюзорному ожиданию ощутить превосходство после подросткового возраста. Этот аспект женского развития был недооценен исследователями, исключая Мелани Кляйн, которая отмечала ранние инфантильные фантазии и конфликты, связанные с завистью к груди (1952b, 1957). Аналитические наблюдения девочек долатентного периода выявили убедительные доказательства влияния зависти к материнской груди (или вообще зависти ко всему, чего у них нет, так свойственной детям) на развитие. Зависть к груди может быть такой же или даже сильнее, чем зависть к пенису (Tyson, 1989b).

Поло ролевая идентификация

Как мы уже отмечали, поло ролевая идентичность относится к сознательным и, особенно, бессознательным способам взаимодействия с другими людьми, отражающим половую идентичность человека. То, что мы можем классифицировать, как женские ролевые идентификации, начинается в удивительно раннем возрасте. По наблюдению Столлера (1976), безусловно, женские манеры, жесты и способы взаимодействия проявляются у девочки еще до того, как она начинает ходить. Это не только указывает на раннее формирование первичного ощущения женственности, но и является ранним началом женской поло ролевой идентификации.

Другое важное проявление поло ролевой идентичности – это желание заботиться о ребенке (F. Tyson, 1982а). На это желание указывает, в частности, игра в куклы, начиная с двенадцати – восемнадцати месяцев. Фрейд рассматривал желание девочки иметь ребенка, как замену желанию иметь пенис и считал это типичным способом справиться с завистью к пенису в течение ранней генитальной фазы, однако, он также отмечал фантазии о ребенке в связи с трудностями анальной фазы (1916–1917, стр. 318 319). Не смотря на то, что желания и конфликты анальной и ранней генитальной фаз изначально могут проявляться в желании иметь ребенка, современное аналитическое мнение состоит в том, что это желание девочки – базовое выражение женственности. Действительно, Кестенберг (1956а) предполагает существование материнского «инстинкта». Перенс и его коллеги (1976) считают желание девочки иметь ребенка врожденной половой характеристикой. МакДевитт (1975) объяснял его, как способ справиться с осознанием отделенности и конфликтами фазы воссоединения.

Мы считаем, что желание иметь ребенка также свидетельствует о поло ролевой идентификации, это мнение ни в коем случае не противоречит упомянутым ранее. Как выражение поло ролевой идентичности, оно среди первых, возникающих задолго до ранней генитальной фазы и триадных эдиповых объектных отношений. На самом деле, по мере того, как проявляется ощущение первичной женственности и маленькая девочка все больше осознает свою принадлежность к женскому полу, она начинает идентифицироваться (часто бессознательно) с материнской манерой взаимодействия с окружающими и с материнским заботливым отношением к ней самой. Фантазии, наполненные желанием быть матерью с ребенком, впоследствии формируют основу ее женской половой роли и ее Эго идеала. Поэтому в этот период желание маленькой девочки иметь ребенка и ее эротическая установка по отношению к отцу (Abelin, 1971; см. ниже) могут быть скорее проявлением поло ролевой идентификации на парной доэдиповой стадии, чем отражением триадной эдиповой динамики.

После того, как девочка вступает в раннюю генитальную фазу, принятие женской половой роли становится главным условием для перехода к эдиповой стадии. Для формирования желаний и фантазий занять место матери в отношениях с отцом, она должна одновременно испытывать гордость от ощущения себя женщиной, как мать, и идентифицироваться с материнской ролью в отношениях с отцом. Вместо того, чтобы быть ребенком или папиной дочкой, она хочет быть хозяйкой дома и объектом любви, выбранным отцом. Здесь часто возникают фантазии о свадьбе. Опять же, это не нужно автоматически воспринимать, как признак эдиповых желаний; когда эти фантазии проявляются впервые, они чаще свидетельствуют о радости принятия участия в женских делах вместе с идеализированной материнской фигурой и разработке женской половой роли. Желание быть единственным объектом любви отца развивается из этих фантазий. По мере того, как девочка все более осваивает женскую половую роль с помощью этих фантазий, она борется за право взаимодействия с отцом в более зрелой женской манере, одновременно расширяя и углубляя идентификацию с матерью.

Желание иметь ребенка и игра в заботу и уход за ним продолжается как выражение женской половой роли. В течение ранней гениальной фазы эти фантазии часто становятся более детально разработанными не только из за расширения идентификации с матерью (как и возросшая склонность к фантазированию), но также из за ролевых изменений в отношении к отцу: теперь она хочет ребенка от отца. Как сказала одна девочка в возрасте четырех лет и пяти месяцев, после того, как мать родила ей сестру, «Но мне снилось, что папа подарил мне пять пупсиков».

Эдипов комплекс и начало сексуально партнерской ориентации

Эдипово развитие у девочки предполагает все большее и большее восприятие отца как объекта любви и создание разработанных фантазий о «чарующей фигуре ее фаллического отца» (Jacobson, 1964, стр. 114). Так девочка делает первый главный шаг на пути к окончательной гетеросексуальной ориентации.

По Фрейду, эдипово развитие девочки основывается на принятии своего неполноценного кастрированного положения, яростном отдалении от матери, растерянности и, затем, принятии отца, как любовного объекта, вследствие чего мать воспринимается, как соперница. Мы расширяем понимание женского эдипова комплекса в контексте развития половой идентичности. Тотальное отвержение матери девочкой происходит только в патологических случаях и может заставить девочку отказаться от преследования эдиповой привязанности к отцу. Мы считаем, что важно понимать, как привязанность к матери меняется и развивается.

Эти изменения основываются на задачах развития доэдиповой ранней генитальной фазы, из которой возникает нарциссически ценимое (вместо неполноценного) ощущение женственности и развивается женская половая роль. Все это основывается на доэдиповой привязанности девочки к матери. Когда девочка символически разрешает доэдипову амбивалентность в пользу матери и достигает необходимой степени постоянства либидного объекта, у нее появляется «нежная внутренняя мать». На этом этапе под ведущим влиянием ее женского Эго идеала и желания расширить свою женскую половую роль, она может оказаться озабоченной фантазиями быть избранной отцом, не опасаясь быть покинутой матерью, и сверх того, уверенная в ее продолжающейся любви. По мере того, как девочка приобретает способность к триадным объектным отношениям, она утрачивает свою исключительную привязанность к матери. Она не отвергает ее; она хочет, чтобы отношения с отцом были не такими, как с матерью. Тревога теперь концентрируется вокруг страха потерять любовь, как отца, так и матери.

Несмотря на то, что в фантазиях девочка вытесняет мать, воображая себя предметом отцовской любви, она продолжает надеяться на поддержку идеализированного прекрасного материнского образа. На самом деле ее фантазии развиваются именно в связи с этим образом, и она чувствует обеспокоенность, если считает, что ее либидные желания относительно отца подвергают опасности анаклитическую связь с матерью. Одна девочка в возрасте трех лет и восьми месяцев проиллюстрировала это своим заявлением о том, что она хочет быть «женатым ребенком» – то есть, не хочет ждать, пока вырастет. Она, казалось, не предусматривала критицизма матери, несмотря на то, что была конкурентноспособной, но скорее искала материнской поддержки в различных вариациях своей фантазии. Определенный отказ и решение выявились, когда она попросила посмотреть на мамино свадебное платье и разрешить ей надеть его, когда она выйдет замуж.

Позитивное эдипово развитие девочки не всегда проходит так гладко, как предполагает данное описание. Достижение способности к триадным отношениям зависит частично от природных данных и от степени отзывчивости отца. Его восхищение поддерживает ее гордость и самоуважение, способствует ее идентификации с женским Эго идеалом и усиливает эдипову консолидацию. Однако, если отец более обольщающий, чем восхищающийся, маленькая девочка может стать перевозбужденной, но все еще под влиянием конфликтов преданности и вины и, затем, может регрессивно снова вернуться к матери. Другие возможные трудности в отношениях дочери и отца (см. Leonard, 1966) включают в себя тенденцию у девочки идеализировать отца (или мужчин в целом) или видеть в нем чрезмерно садистичного и наказующего, если он часто отсутствует, неотзывчив или критичен.

Другое препятствие в эдиповом развитии девочки – это ее чувства по отношению к матери. Трудности в разрешении конфликтов воссоединения могут задержать эдипово развитие. Когда начинается движение вперед, предшествующий конфликт может облегчить регресс. Тогда вместо того, чтобы вовлечь девочку в эдиповы стремления, ее зависть к матери или сознательное чувство вины за эдиповы желания приводят к страху потерять материнскую любовь. Вдобавок, из за раннего начала формирования Суперэго у девочки, в ответ на усилия разрешить конфликт воссоединения, идеализация матери и самокритичность со стороны жестких интроектов могут нарушить ее уверенность в своей женственности. Слияние этих факторов может заставить ее отказаться от Эдипова соревнования и регрессировать в раннюю привязанность к матери, оставаясь замороженной в положении детской зависимости. Такие черты характера как покорность, уступчивость и мазохистичность становятся доминирующими. Необычный случай Фрейда с гомосексуальной женщиной иллюстрирует некоторые из этих положений (см. Tyson, 1989b, для разработки).

Неотъемлемой частью психоаналитических формул было постулирование, что негативный Эдипов комплекс предшествует позитивному. Девочка идентифицирует себя с отцом, принимает активную фаллическую роль в отношении к матери и соревнуется с отцом в достижении материнской любви в триадных объектных отношениях (см. Lample de Grut, 1927, Deutch, 1930, 1932, 1944, 1945; Freud, 1931; Breenswick, 1940; Patera, 1975). Фрейд отмечал, что привязанности девочки к отцу предшествует «период, определяемый негативным комплексом» – то есть, «фаза привязанности исключительно к матери с равной силой и страстностью. Кроме смены объекта любви, вторая фаза не привносит почти ничего нового в ее эротическую жизнь» (1931, стр. 225 226).

Несмотря на то, что колебания и конфликты в отношении выбора объекта являются частью идеи бисексуальности, парная доэдипова амбивалентная привязанность к матери у девочки, сопровождаемая восприятием отца как назойливого и приносящего беспокойство, должна отделяться от триадной, так называемой негативной эдиповой привязанности. И хотя доэдиповы отношения мать – дочь могут быть «сильными и страстными», Эдгамб и ее коллеги (1976) отмечают в аналитических исследованиях, что сила и страстность догенитальны и сфокусированы на контроле борьбы, а не на трехстороннем соревновании за объект. Поэтому можно заключить, что негативная эдипова ситуация – не обязательная часть женского развития. Мы соглашаемся, но добавляем оговорку. Мы находим, что если имеет место негативная эдипова привязанность к матери, она скорее последует за позитивной, а не предшествует ей и предполагает нарушение объектных отношений (см. Tyson, 1986a, для разработки).

Фрейд заметил, что разрешение эдиповой ситуации для девочки не столь безотлагательно, как для мальчика; эдиповы желания могут всего лишь медленно отодвигаться, подавляться или они могут оставаться в течение неопределенного срока времени. Мы согласны с тем, что, так как девочке нужно разрешить много конфликтов перед тем как перейти к позитивной эдиповой позиции, однажды достигнутая триадная гетеросексуальная конфигурация может продлиться. Однако, страх нарциссических повреждений или утраты материнской любви и усиливающееся давление чувства вины, исходящего из Суперэго, заставляет девочку подавить эдиповы либидные желания относительно отца. Таким образом, она сохраняет нежные отношения с обоими родителями. Однако, для девочки не является исключительным продолжать искать расположения отца. Это не только помогает укрепить ее удовольствие от ощущения женственности, но и облегчает выборочную идентификацию с отцом, что расширяет ее половую идентичность. Пока материнская зависть не пробуждает чрезмерное чувство вины, пока привязанность присутствует в уместных пропорциях и бессознательные инцестуозные желания не осознаются, девочка может удерживать позитивную эдипову конфигурацию до подросткового периода, когда подъем сексуальных импульсов может заставить ее использовать реактивные формирования против отцовской привязанности и искать внесемейные объекты.

Но, мы не должны смешивать тенденции девочки оставаться в позитивном эдиповом гетеросексуальном состоянии с неудачей в формировании Суперэго, как сделал Фрейд, когда он не смог определить ранние различия между развитием мужчин и женщин. Как мы разъяснили в нашей дискуссии о Суперэго, путь девочки в формировании Суперэго отличен от пути мальчика. Он начинается раньше и потребность разрешить амбивалентность, относительно вхождения матери в Эдипов комплекс, делает фундаментальный вклад в развитие. Более поздние модификации зависят от успешного развития и разрешения Эдипова комплекса, во время которого девочка совершает выборочную идентификацию с отцом.

Латентный период

В течение латентного периода девочка перерабатывает более ранние конфликты, консолидирует и разрабатывает все аспекты своего полового развития. С помощью латентных преобразований половая идентичность расширяется и укрепляется. С развитием социальных отношений девочка вступает в контакт с более широкими группами сверстников и находит больше возможностей поиска новых объектов для идеализации и идентификации. Так как общение со сверстниками может стать конкурентным и пробуждать бывшую ранее неуверенность, девочка, для того, чтобы поддержать свою уверенность в ощущении женственности, может использовать и преувеличивать стереотипные и несколько поверхностные аспекты женственности. И, наоборот, мальчишеское поведение, замеченное у некоторых девочек латентного периода, может свидетельствовать о приобретении мужских черт. Это может также быть компенсацией для девочек, у которых чувство женственности, по какой либо причине, непрочное и недооцененное.

Фрейд (1933) считал, что приобретение взрослой женственности требует от девочки отказаться от инфантильных желаний иметь пенис и подавить осознание генитального удовольствия – то есть она должна отказаться от мастурбации. Эта идея – результат его ошибочного мнения о том, что стимуляция клитора обостряет зависть к пенису, он сравнивал клитор с «маленьким пенисом». Однако, клинический опыт ясно показал, что ни мастурбация, ни склонность к генитальной чувствительности не исчезают у здоровой латентной девочки (см. Borenstein, 1953; Freiberg, 1972; Kloere, 1976). Из за жесткого запрета Суперэго, непосредственная стимуляция гениталий может встречаться реже, но существует много способов маскировки, которые включают непрямую стимуляцию, например, ритмическая активность или тактильная стимуляция при езде на велосипеде или на лошади, катании по перилам или частом мочеиспускании. Бессознательная мастурбационная вина и страх генитального ущерба также могут быть вытеснены, иногда за счет ипохондрического страха телесного ущерба, встречающегося у некоторых латентных девочек. Девочки могут отделять сознательные и бессознательные мастурбационные фантазии от акта мастурбации, таким образом обеспечивая важную умеренность для разработки и консолидации чувства женственности по мере того, как доэдиповы и эдиповы конфликты, желания и темы пола обрабатываются в завуалированной форме.

Поло ролевая идентичность становится более разработанной в течение латентного периода, периода практики половых ролей. В течение этих лет девочки претендуют быть матерями, няньками, домохозяйками, учительницами, деловыми женщинами, танцовщицами, любовницами и так далее, с разными уровнями понимания по мере того, как их поло ролевая идентификация начинает учитывать аспекты социально принимаемого поведения, и они идентифицируются с женщинами, отличными от их матерей. Однополый идеал или однополое поведение – которое в наше время так часто встречается у родителей – могут быть скорее источником тревоги, чем комфорта дал латентной девочки, так как ее личная и половая идентичность еще недостаточно устойчива.

Сексуально партнерская ориентация не сильно проявляется в латентном периоде, и в отношениях со сверстниками скорее есть тенденция к бисексуальной ориентации. Девочке может нравиться определенный мальчик, но она обращает большее внимание на отношения со сверстницами, рефлексируя аспекты доэдиповых и негативных эдиповых объектных отношений. Депочки формируют маленькие группировки или парочки лучших подруг; если в их пару вторгается соперник, это причиняет много несчастья и боли. Попытки сгруппироваться по три человека обычно не удаются.

Подростковый период

Сочетание в женщине мужских и женских черт, ее половая роль и сексуально партнерская ориентация консолидируются в результате разрешения ожидаемых подростковых конфликтов развития. Окончательное соединение всех этих черт обычно устанавливается к концу подросткового периода.

На конечную возможность женщины найти удовлетворительное и нарциссически ценимое ощущение своей женственности и переживать сексуальное удовольствие сильно влияет ее отклик на задачи развития, о которых предвещает начало менструации. И действительно, Ритво (1976) предполагает, что менструация имеет все характерные черты нормального кризиса развития и, что она может быть стимулом иди помехой развитию. Она служит организатором более зрелого чувства женственности и основой, вокруг которой выстраивается пересмотренный образ тела, образ, который должен интегрировать принятие тела и удовольствие от его женственности, сексуальности, активности и потенциала деторождения. (Многие писали об этом, но см. особенно Kestenberg, 1961; Elee 1967; Hart & Sarnov, 1971). Важный пересмотр образа своего тела сопровождает менструацию.

Маленькую латентную девочку подростковый период снабжает зрелым телом с быстро формирующейся грудью. Девочка должна сформировать самовосприятие и восприятие своего тела, приспосабливаясь к этим физиологическим изменениям. В сравнительно короткое время эти изменения делают все более очевидными различия между мужчиной и женщиной, ребенком и взрослым. Неразрешенные конфликты в любой из этих областей часто проявляются в озабоченности своим телом, по мере того, как девушка пытается справиться с огорчительными несоответствиями между собственным телом и «идеальным» телом.

Приобретение взрослого тела четко напоминает девочке, что она похожа на свою мать и одновременно отделена от нее. Сознательно или предсознательно это напоминание возрождает неразрешенные желания единства мать – ребенок и конфликты всех стадий развития. Трудности в разрешении этих конфликтов выявляются, кроме других признаков, в неорганизованности в еде у девочек – подростков вследствие того, что они пытаются изменить свое тело.

Менструация может быть ритуалом перехода, но отношение секретности, чувство неполноценности, стыда и небезопастности могут сосуществовать параллельно с ощущением гордости, самоуверенности, самонадеянности и адекватности новому развитию. Менструация обычно стимулирует неразрешенные анальные конфликты. В отличие от мочи и фекалий, менструальные выделения не могут контролироваться волевым сфинктерным действием; невозможность контроля выделений привносит чувство беспомощности, пассивности, стыда и страха унижения. Реактивные формирования создают добавочный стресс. У маленькой девочки могло развиться чувство отвращения к менструальной матери, к ее груди, или просто к продуктам и запахам материнского или своего собственного тела. Если ей удается, несмотря на это, справиться и принять свое зрелое телесное функционирование, она должна модифицировать эти реактивные формирования. Страхи телесного повреждения также могут возникнуть в связи с менструацией. Менструальные выделения или их регулярность пробуждают беспокойство, возможно, из за их скрытого смысла беременности, но чаще из за неосведомленности о загадочных внутренних процессах. Значительная тревога часто обнаруживается у девочки, если она пользуется тампонами (Shoper, 1979), для этого она должна подробно изучить свою вагину. Эта тревога может быть связана с ранними страхами генитального ущерба, или эти страхи могут снова возникнуть из за сложности использования тампона. Из за сильной озабоченности телом во время подросткового возраста, как подтверждают Плот и Хьюстон (1986), подростковые коллизии являются даже более важными для психосексуального развития девочки, чем эдипова фаза. По их мнению, в женском образе тела до подросткового возраста не хватает понимания об организации, предоставляемой для пениса. Невозможность увидеть вагину создает чувство загадочности, незавершенности, беспокойства и неуверенности. С началом менструации приходит большее осознание вагины. Вагинальные ощущения становятся более сознательными и более ясно локализуются и, таким образом, становятся интегрированными в образе женского тела. Этот взгляд может точно отражать опыт развития некоторых, но не всех девочек, другие способны различать ранние вагинальные ощущения и, таким образом, способны сформировать представление о женском теле до начала менструации. Но все таки большинство девочек видимо извлекают пользу из большего вагинального осознания и последующего завершения формирования образа тела, которое приходит с менструальным функционированием.

Как конкретное подтверждение принадлежности к женскому полу, менструация иногда возрождает зависть к пенису и чувства лишения, нарциссической ранимости и неопределенности относительно приемлемого образа тела. Хотя эти чувства потенциально вредны, они могут быть нейтрализованы вновь обнаруженным удовольствием и гордостью от окончательного развития, хотя бы приблизительно идеального женского тела по мере того, как озабоченность размером своей груди по сравнению с грудью матери или с грудью другой, внушающей восхищение женщины, заменяет озабоченность завистью к пенису. Затем девушка может внезапно отказаться от поведения сорванца, которое нравилось ей ранее, как будто начало менструации и развитие груди усиливают гордость от чувства женской идентичности (Jacobson, 1964).

Биологические изменения также возрождают и усиливают сексуальные влечения девочки. Как усиленная мастурбация, так и некоторые сексуальные опыты с другими не редки, хотя они обычно повергают в страх, стыд и чувство вины перед реструктурированным Суперэго. Вдобавок, любопытство и фантазии о половых отношениях часто приводят к тревоге, а фантазии о боли и повреждениях от полового акта просто вездесущи.

Поло ролевая идентичность также переосмысливается и окончательно формируется в течение подросткового периода. Зрелая сексуальность требует поиска новых способов взаимодействия с окружающими, особенно с потенциальными любовниками. Часто, достигая половой зрелости, девочка обретает ощущение самоуверенности. Из осторожной и стеснительной она может превратиться в надменную и флиртующую, иногда на грани с кастрирующей и садистичной в своих взаимодействиях с противоположным полом – не только с ее сверстниками, но и с отцом. На ранних этапах манера девочки во взаимодействии с мальчиками и мужчинами может походить на карикатуру на женскую роль, выдавая лежащую в основе тревогу, но окончательная роль, которую женщина принимает во взаимодействии с объектами любви, начинает формироваться в раннем подростковом периоде.

Желание иметь ребенка вновь возникает у девочки подростка – желание, которое отражает одновременно и переосмысление эдиповых инцестуозных желаний, модификации и дополнения к более ранним поло ролевым идентификациям. И в самом деле, сознательно нежелательная, но присутствующая в бессознательных надеждах беременность – не редкость в подростковом возрасте, и желание окончательно принять женскую половую роль, ухаживая за собственным ребенком, встречается у многих девушек, которые растят собственных детей. Но подростковая беременность – это более сложная вещь, чем просто объединение поло ролевой идентификации.

Возлюбленный часто является заменой матери, и сексуальные отношения первоначально могут быть продолжением ранней зависимости. Часто молодой человек исчезает с рождением ребенка, если не до него, и девочка возвращается к матери. Для некоторых это означает удовлетворение бессознательного желания иметь ребенка одновременно, как способ возвращения к собственной матери, отвергая регрессивную привязанность (теперь они равны) и, как бессознательную регрессивную попытку с помощью сильной привязанности к ребенку воссоздать или создать впервые существующее в фантазиях, идеализированное, желаемое единство мать – дочь.

Разнообразие узнаваемых социальных ролей и возможностей, которые открыло образование, тоже могут быть дополнением к ранним поло ролевым идентификациям, если девочка контактирует с широкими социальными кругами. Идентификации с более широким диапазоном мужских и женских фигур выявляется по мере того, как девочка обдумывает возможные карьеры. Так как современная женщина может овладеть многими профессиями, которые раньше считались чисто мужскими, и она может это сделать своим женским способом, обращаясь с другими как женщина, рассуждения о женской поло ролевой идентификации с позиции выбора профессии должны быть осторожными. Тем не менее социально узнаваемые иди вдохновляемые роли делают важный вклад и, мы считаем, что конечная женская поло ролевая идентификация является синтезом идентификаций и стремлений как раннего детства, так и подросткового периода.

Сексуально партнерская ориентация формируется главным образом в подростковом периоде. Конфликты, связанные с выбором объекта, начинаются с Эдиповым комплексом, несмотря на то, что в раннем детстве конфликтующие желания относительно объекта могут сосуществовать, не будучи особенно болезненными или «шумными». Но в подростковом периоде ощущение идентичности у девочки становится связанным с ее сексуальными приоритетами, таким образом, разрешение конфликтов относительно выбора объекта любви становится главной задачей.

Недвусмысленная заинтересованность в любовном романе возникает в подростковом периоде, когда девочки начинают влюбляться в мальчиков. Такая безрассудная влюбленность может указывать на старания девочки осуществить свои женские интересы и на желание сделать гетеросексуальный выбор объекта. Эти отношения могут развиваться и стать источником удовольствия и любви при условии, что инцестуозные влечения остаются репрессированными. Если гетеросексуальная активность пробуждает бессознательные фантазии о воплощении Эдиповых желаний, чувство вины может заставить девочку прекратить ее. Преждевременная гетеросексуальная активность может также быть защитой от регрессивного притяжения к доэдиповой матери. Несмотря на то, что интимность отношений лучших подруг предусматривает перемещение этой привязанности, и эти отношения могут первоначально обеспечить возможность обеим девочкам развивать фантазии о гетеросексуальных действиях, парное единство может привести к гомосексуальным продолжениям и экспериментам. В таком случае эти отношения могут стать столь интенсивными и удовлетворительными, что переход к гетеросексуальной ориентации задерживается или вовсе не происходит (Blos, 1979).

Путь девочки подростка к разрешению ее конфликтов относительно выбора объекта лежит через Эго идеал. Инфантильные образы себя и объекта должны быть пересмотрены и деидеализированы. Образ всеобъемлюще хорошей, заботливой матери, с которой в своих фантазиях у девочки присутствует симбиотическое слияние (или расщепленный образ: лишающей, жестокой матери и страстно желаемой, прекрасной матери) – это более миф, чем реальность – также как и удовольствия, содержащиеся в этой фантазии. Рассеивание этих мифов делает возможным для девочки интеграцию зрелого Эго идеала, базирующегося на идентификации с пересмотренным образом матери в соединении с идентификацией с другими женщинами, внушающими восхищение. Нарциссическое удовлетворение приходит через идентификацию с Эго идеалом, по мере того как чувство женственности консолидируется. Теперь девочка свободна сделать гетеросексуальный выбор объекта.

Резюме

Формирование приемлемого чувства женственности или женской половой идентичности начинается с первичной женственности (ядра половой идентичности). Более широкое чувство половой идентичности, объединяющее некоторые мужские так же, как и женские черты формируется в течение долгого времени. В действительности, разные добавления и пересмотры могут быть сделаны в течение жизни. Ухаживание, бракосочетание, беременность, рождение ребенка и материнство также как и другие центральные события жизни делают важный вклад в развитие в дальнейшем.

Поло ролевая идентичность проделывает свой отдельный путь развития. Желание иметь ребенка – это часто раннее проявление, отражающее идентификацию с матерью в ее заботливом и ухаживающем взаимодействии с окружающими. В то время, как другие более тонкие идентификации ролевых отношений – это также часть женской поло ролевой идентичности. Они сознательно или бессознательно влияют на форму женского межличностного взаимодействия. Беременность, рождение ребенка и материнство также являются стереотипными половыми ролями, которые наше общество соотносит с понятием женственности на основе детерменированных культурой, принимаемых половых ролей.

Сексуально партнерская ориентация хоть и относится к половой идентичности и поло ролевой идентичности – это отдельный аспект, она проходит свой путь развития. Конфликты относительно выбора объекта начинаются в раннем детстве в течении Эдипова комплекса и установления триадных объектных отношений. Подростковый период требует разрешения инфантильных и подростковых конфликтов относительно выбора объекта. Окончательная ориентация зависит от процесса разрешения конфликтов в течение подросткового периода. Несмотря на то, что конфликты относительно выбора объекта могут никогда окончательно не решиться, и некоторые люди могут изменить свою ориентацию в удивительно позднем возрасте, пол, выбранного женщиной объекта любви обычно твердо устанавливается в течение позднего подросткового периода и периода ранней взрослости.

Глава 17. Половое развитие: мальчики

Половая идентичность у мальчиков и прочное чувство мужественности устанавливается в процессе, сходном с таковым у девочек. В этой главе мы описываем отличающиеся исходы и конфликты.

Ядро половой идентичности

В начальную фазу установления телесной мужской половой идентичности вносят свой вклад половая принадлежность от рождения, родительские фантазии и родительские половые гормоны. Далее, мальчик должен определить свой телесный образ, который включает обнаружение им его пениса. В большинстве описанных случаев (Loewenstein, 1950; Kleeman, 1956; Roiphe & Galenson, 1981) это открытие происходит во втором полугодии жизни на протяжении ранней фазы разделения – индивидуации и четвертой стадии сенсорно моторного развития по Пиаже, когда ребенок начинает привыкать к постоянству объекта (т.е., когда он признает объект все еще существующим, даже если он скрыт и невидим непосредственно). Как часть этого процесса, приятный тактильный, двигательный и визуальный опыт, достигаемый через общее исследование всего тела, генитальной чувствительности и манипуляции с гениталиями, интегрируется в появляющийся образ себя. Левенштейн (1950) дает замечательное описание материнского наблюдения за ее десятимесячным сыном, обнаружившим свой пенис. Ребенок, лежавший голышом в кроватке и игравший со своими ногами и руками, брыкался ножками. Несколько раз он задел пяткой свой пенис. Он вглядывался вниз, очевидно, чтобы увидеть, что было причиной ощущения. Его выпуклый животик мешал ему увидеть свой пенис, и он стал играть со своим пупком, нажимая на него. Потом он делал то же со своим животом и вдруг увидел свой пенис. Он медленно потрогал его пальцем и, сияя, посмотрел на мать. В течение нескольких следующих минут он повторял этот маневр несколько раз, ползая, садясь, нажимая на живот и трогая свой пенис с некоторой неуверенностью. Ему потребовалось несколько минут, чтобы осознать, что пенис – на самом деле часть его тела, что он принадлежит ему.

Так как за обнаружением пениса обычно следует намеренное дотрагивание и самостимуляция в сочетании с любящими взглядам на мать (Kleemari, 1956; Roiphe & Galenson, 1981), некоторые аналитики подчеркивают важность взаимодействия мать ребенок, как необходимой части процесса определения границ тела и установления генитального осознавания (Greenacre, 1953а, 1958; Spitz, 1962; Kleeman, 1965; Francis & Marcus, 1957).

На втором году жизни «практикующий» ребенок начинает приобретать больший контроль и гордость за каждый аспект своего телесного функционирования, особенно гордясь процессом мочеиспускания, как только становится возможным контроль за сфинктером. Удовольствие маленького мальчика от мочеиспускания – это часть его удовлетворяющего взаимообмена с матерью, но теперь очевидно возрастает интерес к отцу и его мочеиспусканию (Loewenstein, 1950; Kleeman, 1966; Roiphe & Galenson, 1981).

В связи с интересом к мочеиспусканию и близко ассоциированным генитальным возбуждением (это сочетание Ференци (1924) определил как уретральный эротизм), на втором году мальчик обычно обнаруживает различие полов (Fenichel, 1945). Узнает ли он это в отношении братьев и сестер, ровесников, или родителей, он постепенно осознает, по крайнее мере, по временам, что его генитальный телесный образ отличается от образа матери. Поскольку на этой ранней стадии для мальчика его телесный образ еще нестабилен, обнаружение анатомических различий часто сопровождается страхом кастрации. Мальчик, эгоцентричный в своем мышлении в этом возрасте, делает типичное заключение, что все имеют пенис и ошибочно принимает женские гениталии как результат его потери. Один мальчик восемнадцати месяцев, например, наблюдал в яслях, как пеленали маленькую девочку. Хотя он обычно был свидетелем этой процедуры, в один особый день его реакция была другой. Когда воспитатель сказал ему, что теперь его очередь, он убежал, закричав: нет! нет! и зажал свои пеленки. Когда пеленки были сменены, он продолжал зажимать пенис и кричать нет нет! Хотя воспитатель объяснил ему анатомическое различие, он оставался заметно встревоженным в течение еще нескольких дней при пеленании.

Проецируемая агрессия, типичная для анальной фазы добавляет доказательства к кастрационной теории мальчиков. Поскольку накапливаются ожидания и запреты, он может бояться кастрации как наказания и может воображать, что следует бояться матери, от которой исходят эти запреты.

Успехи в обучении туалету могут также порождать ранние кастрационные реакции. В дополнение к тревоге, порождаемой конфликтом развития между желаниями матери и ребенка, тревога может порождаться успешным использованием горшка для дефекации, поскольку ребенок видит свой нарциссически инвестированный продукт выброшенным и потерянным (Heimann, 1962). Климан (1965) описывает мальчика, которые в период возросшего генитального осознавания и интереса к мочеиспусканию отца, начал дергать собственный пенис, говоря: «Прочь» или «оторвать», – что совпало с успешным использованием горшка (Roiphe & Galenson, 1981).

Гринэйкр (1953а, 1958) подчеркивает важность первых восемнадцати месяцев для стабильности конечной половой идентичности мальчика. Наблюдая, что гениталии являются источником интереса, удовольствия и тревоги задолго до фаллической фазы, она считает, что травма, длительное наблюдение материнских гениталий, или заметное нарушение в отношениях мать – ребенок, может приводить к нарушениям и неопределенности образа тела и предрасполагает мальчика к дальнейшим кастрационным реакциям. Однако, следует отметить, что проявления ранней кастрационной тревоги дают доказательство, что сделан шаг по направлению к ядру половой идентичности, при чем мальчик осознает, что он – мужского пола.

Приведем пример. Мальчик двух с половиной лет упорно отказывался пользоваться горшком. Когда его раздевали, он бегал вокруг и помахивал гениталиями, как крыльями, говоря: «Бабочка! бабочка!» Хотя во многих областях отношения матери и ребенка оказались достаточно хорошими, мать чувствовала себя побежденной им в приучении туалету. Дальнейшие исследования показали, что он не только наблюдал наготу родителей, но недавно также был свидетелем церемонии обрезания у своего маленького брата. Мальчик рассказывал любимую историю о гусенице, которая легла спать, проснулась бабочкой и улетела. Аналитик обнаружил, что наблюдение женских гениталий, свидетельство обрезания и анальные сражения с матерью были организованы вокруг кастрационной тревоги. Его когнитивная незрелость привела его к страху того, что его пенис, как бабочка, улетит в наказание за его гневную борьбу с матерью, дефекация для него доказывала потенциальную возможность потери части тела.

Чтобы минимизировать раннюю кастрационную тревогу мальчика и стабилизировать телесную половую идентичность, оптимальной может быть помощь отца. Он может редуцировать влияние материнской поглощающей тенденции, так же как и облегчить разрешение конфликта воссоединения, таким образом переводя кастрационную тревогу, подразумеваемую в этом конфликте, в менее вредную. Как мужская фигура для идентификации, отец становится все более важным для мальчика, который постепенно осознает «мужское бытие» и ищет как раз такую фигуру; отождествляясь с отцом, мальчику легче разотождествиться с матерью (Greenson, 1954). Идентификация с отцом усиливает чувство мужественности и придает уверенность в целостности гениталий, и телесный образ мальчика становится более стабильным.

Центральную роль отца для установления прочного чувства мужественности у мальчика не следует преуменьшать. Фрейд утверждал, что «анатомия – это судьба», подразумевая, что чувство «мужественности» гарантировано наличием пениса (1912). Столлер (1985), однако, заключает, что прочное чувство мужественности – это достижение. Так как чувство собственного «я» появляется частично через идентификацию с матерью, мальчик имеет «встроенную» уязвимость. Чтобы установить уверенное чувство мужественности, он должен иметь чувство отличия от матери, чувство, которое появляется, когда есть мужчина, с которым он может идентифицироваться. Когда отец не является легко доступным, идентификация с ним может быть задержана или невозможна, и установление уверенного чувства мужественности у мальчика нарушается. Трудность нейтрализации идентификации с матерью, когда отцовская фигура недоступна, была показана на примере психологической оценки одного трехлетнего мальчика. После того, как были успешно показаны все части тела на картинке, его одинокая мама потрогала его под рубашкой и настаивала, чтобы он показал свои соски. Она объяснила, что цветастый жакет, который он носил, достался по наследству от дочери подруги и, к несчастью – подошел! О его длинных локонах она говорила, что они делают его похожим на девочку, но они такие хорошенькие, что она не хочет их отрезать.

Одной особенностью важного проявления мужской идентичности является мочеиспускание стоя, которой мальчик обычно учится, подражая отцу, или видя это, или тогда, когда отец или мать говорят: «Мальчики это делают стоя, как большие дяди». Гордость за струю мочи, которую он может произвести, помогает мальчику прийти к соглашению в борьбе за обучение туалету. Когда отец отсутствует или не вовлечен, интерес к функции мочеиспускания оказывается задержанным (Roiphe & Galenson, 1981), и писание стоя тоже задерживается. Это часто предполагает неуверенность в чувстве мужественности (P. Tyson, 1982b).

Фаллический нарциссизм и половая идентичность

Сила созревания приводит, наконец, к стадии примата генитальности, когда генитальные интересы и удовольствия доминируют, и генитальная мастурбация становится главной аутоэротической активностью. Как сказано ранее, некоторые фазоспецифические задачи должны быть решены в ранней части детской генитальной фазы, которую Эдкамб и Бургнер (1975) называли фаллическо нарциссической фазой. Во первых, мальчик должен обрести нарциссически ценное видение своего цельного мужского тела и свое чувство мужественности, во вторых, он должен принять мужскую половую роль.

В ходе этого нахождения – значительного нарциссического вклада в укрепление его ядра половой идентичности (Stoller, 1968а) – начинается примат, точнее, идеализация фаллоса, что выразил один четырехлетний мальчик: «Я знаю, вся сила супермена – из его пениса». Обладание большим и патентным пенисом становится желаемым аспектом идеального мужского эго, и попытки достичь идеала доказывают, что фаллическая сексуальность полностью расцветает. Сейчас становятся общими заметные проявления фаллического эксгибиционизма, или в виде прямой демонстрации гениталий, или в виде производных. Мальчик демонстрирует большой интерес к собственным гениталиям, или к гениталиям сверстников или взрослых мужчин – особенно своего отца. Многие мальчики завидуют другим, у которых пенис больше.

Кроме зависти к пенису и поглощенности им, мальчик обычно очарован анатомией обоих полов и выражает зависть к женскому бюсту, или ее лону, или ее способности иметь детей (Kestenberg, 1965a; Van Leekwen, 1966; Ross, 1975). Он даже может выражать желание быть девочкой. Хотя иногда он может говорить о таком желании, он больше ценит свои собственные гениталии. Большая озабоченность тем, что они могут быть повреждены или потеряны, проявляется в возрождении кастрационной тревоги в это время. Хотя раньше мальчик, возможно, отрицал анатомические различия вследствие своего когнитивного развития, отрицание или хаотичность, продолжающееся в этой фазе, указывает на защитный процесс против поднимающейся кастрационной тревоги.

В течение генитальной инфантильной фазы самоуважение мальчика часто уязвимо. Это частично связано с убывающим чувством всемогущества и возрождающейся кастрационной тревогой, а частично – с чувством генитальной неполноценности, порождаемым эксгибиционизмом, завистью к пенису, и осознанием, что его гениталии малы по сравнению с идеалом. Оптимальный нарциссический вклад в его мужской телесный образ, пенис и чувство мужественности заметно возрастает, когда оба родителя показывают заметную гордость его доблестями. Тогда ребенок интернализует родительскую гордость, и его уверенность в своей мужественности набирает силу.

В этой связи особенно важна роль отца. Как уже подчеркивалось ранее, отец помогает мальчику регулировать агрессивное поведение (Herzog, 1982). Важность этого вытекает из факта, что мальчики часто используют агрессию в попытке защититься от кастрационной тревоги и чувства фаллической неполноценности. Если отец, вместо того, чтобы помогать мальчику модулировать агрессию, становится строгим «дисциплинатором», он может интенсифицировать кастрационную тревогу у мальчика, стимулировать враждебное состязание сына с ним и помешать идеализации мальчиком своего образа. Нередко такой отец становится враждебным и состязательным в ответ на это поведение сына и. представляя себя как непобедимого, фаллического, мужественно идеального, унижает и дразнит сына, чтобы сделать его «выносливым». Такое поведение только усиливает защитную враждебность мальчика. Во всяком случае, из за отцовской пассивности или беспомощности, или из за его стимуляции враждебной состязательности, наблюдающаяся у мальчика преувеличенная демонстрация фаллической силы (в качестве идентификации с агрессором), обычно свидетельствует о его небезопасности, а не доказывает его мужественность, выдавая и подчеркивая продолжающийся страх кастрации.

Транссексуальные желания могут быть первично связаны с неразрешенностью задач фаллическо нарциссической фазы. Неудача в нахождении нарциссической ценности в мужском телесном образе и чувстве мужественности, так же как и неудача в принятии мужской половой роли (см. ниже) ведет к состоянию, описанному как чувство «пойман в ловушку в неправильное тело». Такое транссексуальное состояние, возможно, ведет к приобретенной психопатологии и частичным задержкам развития, или к защитной регрессии (Socarides, 1978), к моменту, где идеал идентификации противоположны тому, что соответствует сути половой идентичности.

В течение первых двух лет жизни главными отношениями для мальчика являются отношения с матерью или другими ухаживающими женщинами, которые «снабжают» его первой ролевой моделью. Поэтому идентификация с матерью и женской ролью обязательно присутствует в раннем детстве. Мальчик подражает матери в ее ежедневных делах по дому и часто дает свидетельство специфического желания рождать детей и ухаживать за ними, как это делает мать, особенно в течение анальной фазы, когда анально генитальная чувствительность, возможно, становится ассоциированной с фантазиями о рождении детей (Ross, 1975). Фрейд отметил в «Случае маленького Ганса», что «в фантазиях он был мамой и хотел детей, с которыми он мог бы повторить выражения нежности, с которыми сам был знаком» (1907а).

Мальчик может использовать свою идентификацию с матерью и ее половой ролью несколькими путями. Она может помочь ему справиться с чувством потери объекта, порожденным возрастающей тревогой разлуки, или облегчить амбивалентные чувства к ней, становясь «как она». Хотя фантазии о деторождении и отношение к этому у очень маленьких мальчиков может считаться фазоспецифическими, мальчику, чтобы установить мужскую половую роль, нужно переключить свою идентификацию с матери на отца, успешная деидентификация с матерью критически важна для мальчика в нахождении прочного чувства мужественности (Greenson, 1968). Попытки разотождествления и смешивания сопутствующих ролей продемонстрированы мальчиком, который надевает цветную широкополую шляпу и нянчит куклу, а потом выбрасывает куклу и шляпу и одевает другую, ковбойскую шляпу.

Отец так важен в поощрении мужских отношений (Stoller, 1979), что его ценность как ролевой модели является критической. Благодаря устанавливающейся первичной мужественности, дальнейшему сенсомоторному развитию в сочетании с начинающимся образным интеллектуальным развитием, мальчик теперь имеет когнитивный опыт, позволяющий ему различать мужское и женское. В это время он начинает искать «подобных себе объектов» (Kohlberg, 1966) как ролевую модель для идентификации.

По мере приближения к фаллической фазе, мальчик все больше смотрит на отца как на обожаемый идеал. Он хочет быть со своим идеализируемым отцом и хочет, чтобы отец его вознаграждал, и строит желаемый образ себя по модели образца совершенства, который он создал в своем представлении. Фрейд рассматривал эту идеализацию и идентификацию с отцом как предпосылку вхождения в эдипову фазу (1921). Поскольку мальчик идентифицируется с отцовским способом взаимодействия с другими, он начинает хотеть взаимодействовать другим способом и с матерью.

Ясно, что легкодоступность отца во многих видах деятельности важна для мальчика, т. к. он идентифицируется с мужской половой ролью; когда отец не доступен, или сверхагрессивен или состязателен, могут появляться различные патогенные последствия (Tyson, 1982b, 1986b). Возрастающее осознание роли отца в рождении детей также помогает мальчику идентифицироваться с отцом, вместо того, чтобы относиться к нему так же, как мать. Это помогает ему справиться с разочарованием по поводу невозможности иметь детей и затем разотождествиться с матерью (Ross, 1982a, 1982b; P. Tyson, 1980, 1982b), и это тоже продвигает его мужскую идентификацию. Он может предчувствовать возможность быть отцом так же, как и его отец. Хотя деидентификация с матерью никогда не может быть полной и желание иметь ребенка никогда полностью не исчезает, в основном мужская половая роль укрепляется идеализацией отца и идентификации с этим идеалом. Пережитки материнской идентификации могут затем проявляться преимущественно во взращивании, воспитании и поддерживающей роли, которая может существовать параллельно с мужскими чертами.

Качество отношений между родителями является важным и для нарциссического вклада в мужественность мальчика и для его принятия мужской роли. Если их отношения перегружены амбивалентностью, существование подрывается недоступностью и ненадежностью отца, или мать обесценивает отца, мальчик может бояться, что его как мужчину тоже будут обесценивать. В этом случае ему может не удаться адекватный переход от идентификации с матерью к идентификации с отцом и мужская половая роль.

Эдипов комплекс и половая идентичность

Установив примат гениталий, уверенное и нарциссически ценное чувство мужественности и мужскую половую роль, успешно деидентифицировавшись с матерью, мальчик продвигается к позитивной эдиповой фазе. Теперь он начинает искать другой тип отношений с матерью. Он хочет быть более мужественным в отношениях с ней; вместо того, чтобы быть ее ребенком в анаклитической зависимости, мальчик хочет занять место своего отца и иметь исключительные отношения со своей матерью (Freud, 1921).

Фантазии и игры пятилетнего мальчика иллюстрируют такие желания и связанную с ними опасность. Играя с куклами – женщиной, мужчиной и мальчиком – он однажды представил, что на женщину напал лев. Мальчик спас ее, убил льва и увел ее за конюшню, где они обнимались и целовались. Затем появился муж женщины, строго наказал мальчика и взял жену домой, где они обнаженными легли в постель. Ребенок возбужденно хихикал. На следующий день он представил, что принцесса взята в плен и брошена в подземелье. Король планирует ее убить. Но он притворяется шутом и пытается спасти женщину, обманув короля. Как раз когда он убегает с женщиной, появляется настоящий шут и показывает что он – самозванец, только ребенок. Он объясняет своим захватчикам: «Я только пытался всех порадовать и развлечь». Затем самозванец был убит.

Продвижение к эдиповой фазе означает для мальчика не изменение объекта любви, а скорее, изменение фантазий об объекте и роли в отношениях с объектом. Возрастающая интенсивность генитальных импульсов сопровождается генитальным возбуждением – это выражено мальчиком, который, играя с лошадьми, поинтересовался: «Кто будет приручать лошадей?». Возможно, он думал, что поможет наездник (он еще не читал Фрейда!). Эти импульсы интенсифицируют либидное стремление мальчика к матери. Генитальная мастурбация, единственное, соответствующее фазе, сексуальное удовлетворение, доступное ему, часто возрастает вместе с соответствующими фантазиями. В отличие от доэдипового парного соревнования, где отец – это просто конкурент за внимание матери для мальчика, который только хочет сохранить или получить обратно центральное место, эдипово триадическое желание заставляет соперничать с ним самим. Теперь мальчик хочет завладеть отцовским большим пенисом как внешним символом мужественности и удалить отца, чтобы самому себе обеспечить исключительные отношения с матерью, для которой он теперь играет роль мужа любовника. Другими словами, он идентифицируется с соперником, поскольку хочет занять его место.

Мальчик начинает чувствовать сильную вину из за своего растущего сексуального возбуждения по отношению к матери и своих «недопустимых импульсов» (Freud, 1924a). Опять появляется кастрационная тревога, но теперь он боится уже отца, а не матери.

Хотя мальчик имеет фантазии, связанные с его сексуальными импульсами, о том, чтобы быть любовником матери, как сказано ранее, эти ранние детские фантазий не включают реалистического или точного изображения взаимодействия. Детские сексуальные фантазии запутанны и смущают его. Так как детские чувства очень интенсивны, попытки Эго организовать их (сверх его когнитивных и эмоциональных возможностей постигать детали) часто способствуют искажениям – факт, обнаруженный в ранние годы детского психоанализа.

Незрелые когнитивные функции способствуют возрастанию кастрационной тревоги. Мальчик боится, что его могущественный отец знает о его мыслях и фантазиях и будет мстить. Он боится повреждения или потери пениса. «Загадочные» эрекции и затвердевание пениса могут усиливать этот страх. Мальчик еще связывает спонтанные эрекции с генитальным возбуждением и, поскольку они не поддаются контролю, он чувствует тревогу. При затвердевании он может бояться, что пенис становится все меньше и меньше и может совсем исчезнуть (Solnit, 1979). Фактически, он ассоциирует затвердевание с ужасным магическим наказанием отца. Вероятно, таким путем страх кастрации может вести к порочному кругу навязчивой мастурбации, которая только усиливает кастрационную тревогу и напряжение.

Учитывая многие возможные факторы, которые могут подрывать чувство мужественности в различных фазах развития, кастрационную тревогу, видимо, следует понимать метафорически, подобно зависти к пенису (Grossman & Stewart, 1976), как то, что сопутствует развитию и может принимать множество значений и претерпевать превращения в различных стадиях (P. Tyson, 1989b), а не просто полностью расцветает и заканчивается в пределах фаллической фазы, как предполагал Фрейд. В соответствии с таким подходом, мы можем описать три фазы возникновения кастрационной тревоги.

Важнейшими исходами раннего детства являются телесная интеграция, идентификация и необходимость разотождествиться с матерью. Кастрационная тревога, происходящая из этого раннего периода, выдает банальные нарушения во взаимоотношениях мать – ребенок и проявляется в небезопасности в процессе разделения и дифференциации и ненадежности чувства телесной целостности и мужской идентичности себя.

В ранней детской генитальной (или фаллическо нарциссической) фазе критическим исходом является укрепление нарциссически ценного и цельного образа тела и прорисовка мужской половой роли. Кастрационная тревога, происходящая из этого периода, которая может проваляться в фаллическом эксгибиционизме, вуайеризме, унижающем отношении к женщине и идеализированном преувеличении мужской сексуальности, указывает на неадекватный нарциссический вклад, продолжающееся беспокойство о своем мужском теле, а также на некоторые нарушения объектных отношений.

Кастрационная тревога, происходящая преимущественно из эдиповой фазы, проявляется в, защитном соревновании с отцом или другими мужчинами и в страхе потери любви, или унижения или наказания от отца. Кастрационная тревога, происходящая из эдиповой фазы, при взрослении ребенка может проявляться в страхе наказания от Суперэго. Рассмотренную как «метафору развития» кастрационную тревогу не следует считать только страхом потери пениса; по мере развития и усилий в достижении своего эго идеала, она уже относится к страху подрыва мужественности, поскольку страх актуального повреждения или потери гениталий генерализуется и касается уже собственной эффективности, потенции и соответствия идеалу. Клиническая проблема состоит в различении кастрационной тревоги, происходящей из неразрешенного эдипового конфликта с продолжающейся угрозой Суперэго, кастрационной тревоги, представляющей уязвимость фаллического нарциссизма и неудачное усвоение мужской половой роли, и кастрационной тревоги, представляющей резкие нарушения в ранних объектных отношениях и сопровождающейся первичной неуверенностью в чувстве мужской полноценности.

Мальчик приходит к формированию тесной привязанности к отцу в процессе идеализации и идентификации с ним. Из за этого могут возникать негативные эдиповы желания, то есть, желание отца как первичного объекта любви, к которому есть сильное либидное стремление, и эти желания конфликтуют с позитивным либидным стремлением к матери. Это может быть основанием для конфликта в области сексуальной ориентации на партнера.

Обычно маленький мальчик проявляет переживаемое либидное стремление к обоим родителям (позитивные и негативные эдиповы стремления), и он может воображать себя соответственно в мужской или женской роли. Негативная эдипова позиция, когда мальчик сознательно представляет себя как женщину, обычно менее продолжительна, чем позитивная позиция. Это, видимо, является результатом его кастрационной тревоги; если он будет продолжать попытки занять место матери и идентифицироваться с ее половой ролью и, таким образом, в фантазиях становиться женщиной, – это может повлечь за собой потерю драгоценного пениса. Это подразумевает неудачу в достижении фаллической нарциссической цели его эго идеала. Более того, поскольку близкие отношения с отцом основаны на идеализации мужественности и идентификации с отцом, женская идентификация может быть причиной скорее потери, чем приобретения отцовского восхищения и любви.

Негативные эдиповы стремления не только чреваты потерей отцовской любви и неудачей в достижении эго идеала, но занятие материнского места также подвергало бы опасности его доэдипову анаклитическую привязанность к ней, это – дополнительная угроза, поскольку мальчик в этом возрасте все еще зависит от матери в физических потребностях, чувстве благополучного существования и позитивном отношении к себе. Поэтому мальчик активно обращает свое внимание к пенису, отказывается от женственных фантазий, отвергает в себе все потенциально женское и пытается достичь идеала, что позволяет ему продвинуться дальше к идентификаций с отцом. Однако, это только временное разрешение конфликта выбора объекта; окончательное разрешение отодвигается до подросткового периода (Blos, 1979).

Позитивная эдипова позиция также, в конце концов, неизбежно оказывается разочарованием для мальчика, не оправдывает его надежд на полное удовлетворение его позитивных либидных желаний, которое он находит обычно только в фантазиях. Фактически, он находит, что ни один из родителей не отвечает удовлетворительно на его либидные предложения и не может воспринять его стремления серьезно; скорее, они могут думать, что он «милый», родительский смех или отсутствие отклика указывает мальчику, что он неадекватен и еще не дорос до своего Эго идеала, который может снизить интенсивность его Эдипова комплекса.

Даже когда значимость его либидных стремлений признается, мальчик может пережить Эдипово разочарование как удар по самооценке в период очень высокой нарциссической уязвимости. Более того, кастрационная тревога существует так же долго, как и либидные желания. В это время кастрационная угроза включает страшную потерю пениса, потерю любви отца и все усиливающееся наказание Суперэго. Чтобы сохранить нарциссическую интеграцию и баланс и избежать кастрационных страхов, он постепенно откладывает свои эдиповы желания.

Отказу от эдиповых желаний способствует возрастающий набор защит, развитие Суперэго и интернализация родительских указаний, а также возрастающий доступ в расширяющийся социальный мир, где могут быть представлены либидные желания. Со временем эдиповы желания подавляются, модифицируются или сублимируются, что делает возможным для мальчика поддерживать нежные отношения с обоими родителями.

Идентификация с отцом

При рассмотрении Эдипова комплекса Фрейд описывал роль идентификации с отцом и как шаг к Эдипову комплексу, и одновременно как средство его разрешения. Первый шаг часто недооценивается и процесс неправильно истолковывается в смысле того, что идентификация с отцом – это защитное состояние, защищающее мальчика от проецируемых враждебных эдиповых желаний, и это родственно разрешению эдипова конфликта. Но некоторые авторы отметили, что близкие наблюдения маленьких детей продемонстрировали, что незащитная идентификация с отцом начинается очень рано (Loewald, 1951; Abelin, 1971, 1975; Edgcumbe & Burgner, 1975; Stoller, 1979; P. Tyson, 1982a, 1986b). Фрейд рассматривал идентификацию как «самое раннее выражение эмоциональной связи с другим миром» (1921). Следовательно, идентификация – это не только защита; более того, идентификация с отцом предшествует началу и является условием Эдипова комплекса. Именно благодаря идентификации с отцом в его половой роли мальчик может сам приобрести мужскую половую идентичность и в фантазиях сделать поворот от того, чтобы быть ребенком своей матери к тому, чтобы стать ее любовником. Как отмечал Абелин (1971), эдипово соперничество предполагает эмпатическую идентификацию с отцом соперником. Только позже ребенок замечает, что отец стоит на пути его позитивных эдиповых фантазий, что «его идентификация с отцом приобретает враждебную окраску и становится идентичной с желанием заменить отца в отношениях с матерью» (Фрейд, 1921).

Идентификация с отцом продолжается и за пределами инфантильной генитальной фазы. Фрейд описывал, как происходит разрешение эдипова конфликта путем принятия отца как Эго идеала, идентификации с этим идеалом в процессе развития Суперэго (1921, 1924а). Мы уже описывали формирование Эго идеала, при котором отец играет такую важную роль. Теперь когнитивное продвижение позволяет мальчику более часто принимать к сведению других людей и их желания – то есть, мыслить менее эгоцентрично. Таким образом, он все более способен эмпатически чувствовать желания отца и распознать, что правила отца распространяются не только на сына, но и на себя самого. По мере развития целостности Суперэго отцовские правила и моральные стандарты все более идеализируются и интернализуются, и нарциссическое вознаграждение приходит через идентификацию с идеалом. Страх кастрации и вина создают для мальчика мощную мотивацию отказаться от либидных желаний, направленных на мать и идентифицироваться с родительскими интроектами. Поступая так, он сохраняет нежные отношения с обоими родителями и временно откладывает дальнейшее разрешение Эдипова комплекса на более позднее время.

Латентный период

Ко времени латентного периода у мальчика уже присутствуют основные; структуры психики. В идеале, он входит в период психической интеграции и консолидации, включая половую идентичность. Прочное чувство мужественности базируется на его идентификации с отцом. Однако, очевидно сохраняются небезопасность и кастрационные страхи, о чем свидетельствует абсолютное царствование фаллического нарциссизма, так как мальчики в латентном периоде склонны соревновательно демонстрировать свои мужские доблести и дразнить или избегать девочек. Широкие социальные возможности в этот период помогают мальчику интегрировать чувство мужественности, переживая различные отношения со сверстниками, с другими мальчиками и другими мужчинами. Идеализация этих фигур включается в Эго идеал и упорно сохраняется; когда мальчик успешно идентифицируется с этими идеализациями, приходит нарциссическое удовлетворение. Таким образом, широкие социальные контакты дают мальчику возможность расширить его чувство половой идентичности.

Социальные отношения латентного периода по существу отражают фаллическо нарциссическую идеализированную привязанность сына к отцу, которая в это время бесконфликтна и помогает сохранить подавление задержанных эдиповых желаний, защищает от женственных желаний и идентификаций и предотвращает дальнейшую угрозу кастраций. Латентный период – это также время, когда мальчик может практиковаться в различных формах мужской роли. Таким путем внутрипсихическая роль, ранее установленных отношений, уточняется социальными и культурными влияниями, и в результате расширяется смысл половой роли.

Подростковый период

Биологические изменения предподросткового и подросткового периода бросают вызов мужественности мальчика, его чувству идентичности со своей половой ролью и его предшествующей позиции, относительно выбора объекта любви. Поскольку возрастает давление влечений, могут оживляться конфликты всех уровней предшествующего развития. Доэдиповые пассивные стремления конфликтуют с активной мужской идентификацией; женские идентификации конфликтуют с мужской идеализацией; инцестуозные конфликты угрожают кастрацией и опасны для целостности Суперэго, и конфликты по поводу выбора сексуального объекта угрожают чувству мужественности.

Эти конфликтующие потоки усиливают внутреннюю дисгармонию так сильно, что границы между нормой и патологией часто становятся размытыми. Мальчик может противостоять ожившим позитивным эдиповым нежным чувствам до тех пор, пока его инцестуозные желания остаются подавленными (Shengold, 1980), но, вновь появившиеся негативные эдиповы желания, одновременно возбуждают его стремление к мужскому приятельству и страх гомосексуальности. Случайный гомосексуальный контакт – например, в виде взаимной мастурбации – способен привести его к множеству вопросов, тревог и проблем по поводу сексуальной идентичности. Подросток может опасаться, что привязанность или сексуальная активность по отношению к другим мальчикам свидетельствует о фиксированной гомосексуальной позиции. Вследствие тревоги он может регрессировать к доэдиповым привязанностям.

Такая регрессия, однако, впоследствии осложняет бисексуальный конфликт. Оживление ранних женственных идентификаций может подрывать ненадежное чувство мужественности, тогда как оживление анально воссоединительного конфликта вновь вызывает кастрационную тревогу – в особенности, страх кастрирующей матери. Представление о матери как фаллической и кастрирующей может распространяться на всех женщин, заставляя мальчика совсем отказаться от контактов с женщинами. Поскольку некоторые девочки в этом возрасте склонны проявлять довольно грубую настойчивость – они «преследуют» мальчиков – они могут быть для восприимчивых мальчиков как бы угрожающими и усиливать страх перед женщиной и восхищение мужчинами.

У некоторых мальчиков восхищение мужчинами вызывает такую тревогу по поводу своего чувства мужественности, что для того, чтобы его доказать и поддержать, они преждевременно обращаются к гетеросексуальной активности. Из за защитной природы этих отношений, основанной на фаллических нарциссических стремлениях, они часто поверхностны и непродолжительны (то, что иногда называется типом дон Жуана). Эти отношения скорее служат преимущественно защитой от гомосексуальности, чем подтверждают чувство мужественности и помогают разрешить конфликт выбора сексуального объекта. Однажды установившись, такой стиль отношений мешает возможному достижению зрелых, взаимных гетеросексуальных отношений.

Когда конфликт выбора объекта ведет к какого то рода гомосексуальной активности, такие эпизоды могут переживаться как травма и приводить к «вторичной подростковой фиксации» (Blos, 1979). В этом случае мальчик остается в том, что ощущается как невыбранная, но, тем не менее, фиксированная гомосексуальная позиция. В гомосексуальную ориентацию вовлечено множество факторов, многие из которых имеют более ранние корни, чем их проявление в подростковом периоде, и мы только начинаем распознавать ряд этих факторов (Green, 1980; Isay, 1989; Fridman, 1988). Но проходящий со временем гомосексуальный компонент подростковой сексуальности – это обязательная задача развития для всех подростков. Окончательная ориентация по поводу сексуального партнера определяется во многом решением; принятым в это время.

Успешная реорганизация Эго идеала – это основа для разрешения тревог и конфликтов, связанных с половой идентичностью мальчиков подростков. Присутствующее в подростковом периоде подавление привязанностей к инфантильным объектам заставляет его искать другие выражения любви к его отцу. Так, он ищет мальчиков или мужчин, которые бы имели какие то характеристики его отцовского Эго идеала. Спрюэл отметил это: «Так же, как запрещающее Суперэго зарождалось в тлеющих углях Эдипова комплекса, основной взрослый Эго идеал рождается в углях раннего подросткового периода» (1979). Таким образом, инфантильный Эго идеал подлежит пересмотру, и более зрелый мужской Эго идеал укрепляется. Мальчик стремится стать подобным идеалу, и это усиливает его чувство мужественности, поскольку предоставляет свободу гетеросексуального выбора.

По мере того, как мальчик достигает разрешения конфликтов выбора объекта и дальше интегрирует более зрелый Эго идеал, снова появляются вопросы о половой роли. Эти вопросы становятся более ясно определенными в связи с некоторым сексуальным экспериментированием в течение среднего и позднего подросткового периода и расширением отношений за пределы семьи. Если мальчик не слишком ограничен необходимостью демонстрировать фаллические доблести, эти отношения могут служить основой для построения зрелых гетеросексуальных взаимных отношений и укреплять половую идентичность юноши.

Ко времени достижения «взрослости» юноша обычно уже имеет довольно стабильное чувство собственной общей половой идентичности. Оптимально, если он интегрирует некую смесь мужественности и женственности; его позиция относительно сексуальных предпочтений стабильна; у него есть ясное понятие о сексе и о желаемом объекте любви; и, соответственно, его половая идентичность более менее целостна.

Резюме

Установление прочного чувства мужественности – это длительный процесс для мальчика, начинающийся в младенчестве, когда устанавливается телесная половая идентичность. Прочное чувство мужественности зависит, в числе прочего, и от деидентификации с матерью и идентификации с отцом. Оно также зависит от успешного преодоления кастрационной тревоги. Мы полагаем, что поскольку кастрационная тревога – это постоянно существующая в процессе развития проблема, проявляющаяся в различных стадиях, ее можно считать «метафорой развития». Динамика лежащих в основании конфликтов, так же как и описанные проявления в конкретных случаях дают ключи к пониманию времени их происхождения.

В добавление к половой идентичности, идентичность мужской роли должна рассматриваться в дискуссии о родовом развитии. Мы указывали, что хотя идентификация с матерью и ее ролью обязательно существует в раннем развитии мужчины, критическим для окончательного чувства мужественности мальчика, так же как и для вступления в эдипову фазу, является то, что мальчик деидентифицируется с матерью и принимает мужскую половую роль. Это прокладывает путь для Эдиповых отношений мальчика с матерью. Таким образом, эдипово движение для мальчика включает не смену объекта, а смену роли в отношении этого объекта.

Мы отметили, что ориентация в отношений сексуального партнера является отдельной задачей, со своей собственной траекторией развития. Конфликты по поводу выбора объекта начинаются в раннем детстве, когда в течение идеализации и идентификации с отцом в фаллической нарциссической фазе мальчик формирует близкие отношения с отцом. В развивающихся эдиповых желаниях эта идеализация может быть основанием для того, чтобы отец стал первичным либидным объектом. Хотя многие другие факторы могут участвовать в выборе объекта, и некоторые из них еще плохо понятны, окончательная ориентация, будь она гомосексуальная, гетеро , или бисексуальная, зависит от того, как разрешился конфликт подросткового периода. Хотя конфликты никогда не могут быть полностью разрешены, ориентация на сексуального партнера у мужчины обычно фиксируется в позднем подростковом периоде.

Наконец, мы обсуждали половую идентичность, поло ролевую идентичность и ориентацию на сексуального партнера раздельно, но мы также подчеркивали, что они являются переплетающимися аспектами родового развития. Синтезирующая и интегрирующая функции Эго способствуют установлению адаптивного динамического баланса между ними на протяжении всех стадий развития, так что все они участвуют и вносят свой вклад в общее законченное чувство половой идентичности.

Часть восьмая. Эго

Глава 18. Развитие Эго

Наша ключевая предпосылка состоит в том, что многие различные аспекты личности, о которых мы здесь говорим, развиваются одновременно. Любая связь между функциями или объединение всех этих функций (приобретаемых, очевидно, случайно) проистекает из функционирования Эго. Последнее создает из психических элементов некую структуру, какую то упорядоченность, тем самым привнося в нашу психику согласованность.

В одной из ранних работ Фрейдом используется термин das Ich, переводимый как Эго, который вводится для обозначения эмпирического чувства «я». Выдвигая свою гипотезу о строении психики, Фрейд добавляет, что Эго можно также представить себе, как «организацию согласованных умственных процессов», включающую все те функции, которые необходимы для регулирования влечений и адаптации к реальности (1923а, стр. 17). Иными словами, подразумеваются два уровня абстрагирования: эмпирический уровень, который ведет к формированию представлений о себе и об объекте, и неэмпирический, необходимый для целей организации, синтеза и регуляции личности. Нами уже дано описание первого из них, и теперь мы переходим к не эмпирическому. Мы обсуждаем ряд концептуальных вопросов и даем определение развития Эго как организующей структуры.

Сначала рассмотрим вопросы функционирования Эго. Фрейд относит к Эго те функции, которые служат задаче адаптации к внешней реальности, и в то же время связаны с миром внутренним и с поддержанием психического равновесия. Эти ориентированные внутрь и вовне функции постоянно взаимодействуют друг с другом, и, в процессе развития, Эго обретает навык общения как с миром внутренним, так и с внешним. Эволюционируют защитные механизмы, помогающие контролировать или задерживать инстинктивное удовлетворение или иные импульсивные побуждения. Аффекты, как мы уже видели, играют роль сигнала, предваряющего опасность, связанную либо с бессознательными импульсами, либо идущую извне. Используя процессы интернализации и отождествления, Суперэго формирует и затем поддерживает Эго в деле приспособления к требованиям как внутренней, так и внешней реальности.

Одна из наиболее важных функций Эго проявляется в тенденции организовывать и объединять личность. Фрейд отмечает, что эта способность к синтезу возрастает с ростом силы Эго (1926, стр. 98; дальнейшую проработку см. также у Нюнберга, 1931). Хартманн (1956) замечает, что Фрейд, признавая эту синтезирующую функцию наряду с функциями адаптации и контроля (на которые Хартманн ссылается как на мощную триаду функций Эго), описывает Эго не только как организацию, но также как инстанцию организующую и гармонизирующую три составные системы личности. Мы хотим добавить, что именно этот синергизм функционирования Эго объясняет устойчивость и связность чувства «я». Нойбауэр (1980, стр. 33) рассматривает различия между организующей, синтезирующей и интегрирующей функциями Эго. Эти ценные различия мы здесь не затрагиваем, чтобы не усложнять изложение материала.

Рассматривая Эго в качестве инстанции, организующей личность, неизбежно приходится поднимать вопрос о том, каким нам видится его развитие. Если, признавая фрейдовскую классификацию умственных процессов, в соответствии с их функциями в ситуациях конфликта и адаптации, под Эго понимать просто группу схожих функций, тогда одним из способов оценки его развития будет отслеживание эволюции этих функций. Мы, однако же, предпочитаем иной подход. Мы следуем представлению о внутренней организации Эго, выработанному Левальдом, и концептуализируем стадии его развития, основываясь на увязывании между собой различных функций (1978, стр. 210). Иными словами, мы предпочитаем сосредоточиться на эволюции интегративной функции, нежели углубляться в вопросы развития разнообразных индивидуальных функций, ибо Эго в своем развитии стремится к слаженности.

Некоторые авторы интерпретируют концепцию «сферы, свободной от конфликта» Хартманна, как расходящуюся с этим интегративным взглядом. Хотя он не зря обращает внимание на функции Эго, не являющиеся результатом конфликта, – когнитивные, например, – некоторые сочли, что его мысль о том, что определенные функции имеют «первичную самостоятельность», подразумевает, что они проявляются как то изолированно и независимо от любой прочей части личности.

Если эти разнообразные функции Эго настолько взаимосвязаны, тогда когнитивные функции не могут быть изолированными, и, таким образом, самостоятельными или свободными от любых простых зависимостей. Хоть когнитивные способности и развиваются независимо от конфликта, оптимальность их развития зависит от правильности материнского отношения (которое необходимо включает адекватную и своевременную сенсорную стимуляцию), адекватности развития влечения и, конечно, они могут быть нарушены позднейшим конфликтом. Рост когнитивных способностей доставляет удовольствие, но они, также, все более сложными способами задействуются для удовлетворения влечений и других актуальных побуждений. Подобное происходит и с аффектом: он не вырастает из конфликта, но принимает впоследствии сигнальную функцию в связи с ним. Акцент на взаимосвязи функций уводит прочь от дебатов по поводу того, какие из них возникают из конфликта, а какие –независимо от него. Вместо этого внимание фокусируется на том, каким образом взаимодействуют влечения, функции Эго и внешние факторы, и как они влияют друг на друга в процессе развития.

Именно эти вопросы интеграции и организации функций Эго обратили на себя внимание Спитца (1959). Как уже упоминалось выше, он полагает, что по мере того, как дискретные процессы увязываются и складываются в связную структуру, формируется стереотип, отражающий возросшую интеграцию и структурализацию внутри Эго. Далее, с каждым успешным шагом в структурализации, приобретение нового опыта становится интегрированным функционированием всей структуры как целого, а не процессом, основанным на несвязанных, дискретных компонентах.

Мы считаем, что положение Спитца о том, что вновь возникающие аффекты и модели поведения указывают на сдвиги в организации Эго и рост взаимосвязанности его элементов, полезным для понимания последовательности этапов развития этой системы. Соответственно, при написании данной главы его схема была принята нами за основу. Хотя Спитца интересовали только первые два года жизни, сдвиги в развитии отмечаются на протяжении всего подросткового возраста. В связи с этим один из авторов этой книги (Tyson, 1988) предполагает, что применение предложенной Спитцем схемы организующих психику факторов может с пользой быть распространено, по крайней мере, на Эдипову фазу. В настоящей же работе ее применение распространяется также на латентный и подростковый периоды. Альтернативную схему можно найти у Гриншпан (1988).

Вновь возникающие выражения аффектов и модели поведения используются нами как индикаторы рывков вперед в организации Эго, его сложности и связности. Таковыми являются: социальная улыбка; стрессовая реакция на постороннего; проявления негативизма в жестах и речи; стыд и тревога, вытекающие из интернализации конфликта; либидное постоянство объекта со способностью приводить себя в комфортное состояние и использованием аффектов в их сигнальной функции; инфантильный невроз и чувство вины; практика при интеграции, происходящей в латентный период; подвижность аффекта, упреждающая внутрипсихические сдвиги подросткового периода; устойчивость настроения, отражающая примат Эго над инстинктивными импульсами и архаическими требованиями Суперэго к концу подросткового возраста.

Здесь настал момент сделать предостережение. Эго – это, несомненно, гипотетическое, внеопытное умопостроение, однако всегда имеется тенденция подходить к нему антропоморфно. Если мы, говоря об Ид, Эго или Суперэго, время от времени называем их конфликтующими, договаривающимися, совершающими сделку, охраняющими содержимое и т.п., то мы надеемся, что читатель понимает, что, как однажды выразилась Анна Фрейд, мы «только притворяемся». «Как мне кажется, Эго и не возражало бы против персонификации на время представления о нем... То, против чего Эго возражает, – это осознание бессознательного» (Sandler, 1985, стр. 33).

Фаза недифференцированности

Начало жизни характеризуется как фаза «отсутствия различий» (Hartmann, Kris & Loewenstein, 1946) или как стадия «недифференцированности» (Spitz, 1959), из за того, что наблюдения, свидетельствующие о возможности функционирования Ид и Эго как психических систем (или о том, что существует какое то различие в это время между удовольствием и неудовольствием), отсутствуют. Хартманн (1939) признает, что состояние «адаптированности» новорожденного к окружающему не управляется непосредственно какой то внутри психической структурой, а определяется главным образом биологическими потребностями, а также эмоциональной и сенсорной поддержкой со стороны окружения.

Междисциплинарные исследования последних лет привели к пересмотру ряда представлений о младенчестве и расширили наши знания об адаптированности новорожденного. Он совсем не tabula rasa или «оглушенный и сбитый с толку» (William James, 1890) в затянувшемся состоянии первичного нарциссизма (Freud, 1914) или «нормального аутизма» (Mahler и сотр., 1975), а активный, ищущий стимулов, когнитивно вполне развитый и социально контактный человечек. Для поддержания физиологического гомеостаза и регулирования психики у него имеется сложно организованная система эндогенно задаваемых моделей поведения.

Однако, мы еще не можем говорить об Эго, как психической системе, регулирующей поведение, хотя новорожденный и настойчиво движется к этому. Наличие у новорожденного врожденного набора высоко организованных моделей поведения связано с синхронизацией им своего внутреннего состояния (Emde, 1980с; Sandier, 1983). Как подчеркивает Спитц: «Физиологические механизмы приспособления новорожденного к окружающей среде не аналогичны психическим» (Spitz, Emde, Metkalf, 1970, стр. 433)²⁰. Эта ранняя интегративная синхронизация облегчается эмоциональной атмосферой взаимоотношений матери и ребенка, которые, в свою очередь, возможны при соответствующем «настрое» матери (Stern, 1984) и полноценности младенца. Такая синхронность создает физиологическую базу для возникновения синтезирующего Эго. Стоит этой интегрирующей, регулирующей и синхронизирующей функции нарушиться, например, при воздействии стресса на уровне организма или состоянии сильного напряжения (вызываемых физиологическими нарушениями, разрывом синхронии мать – ребенок или неоднократными задержками в удовлетворении потребностей), как может развиться целый ряд нарушений функций Эго, а также недостаточность, преждевременность развития или несбалансированность в его организации и синтезирующей способности (Spitz, 1959; Sandier, 1962, 1969; Spitz & Kobliner, 1965; Sandier, 1970; Vale, 1970, 1978).

Пример раннего, но несбалансированного развития Эго приводится Джеймсом (1960), описывающим развитие младенца, которого хронически недокармливали первые три месяца жизни. Уход за ним по преимуществу осуществлялся няней, кормившей ребенка по часам и пеленавшей его руки перед кормлением. Наблюдение за ребенком показало, что он крайне насторожен, напряжен, часто вздрагивает и, пребывая в хронически недокормленном и беспокойном состоянии, хватает ртом свои руки под пеленкой. Джеймс проследил развитие ребенка в течение нескольких лет и отметил в ряде аспектов преждевременность развития и несбалансированность, которые он отнес на счет влияния упомянутого раннего опыта. К трем месяцам жизни выражение лица ребенка в спокойном состоянии представляло собой нечто среднее между изумленным, обескураженным и подавленным. Такое состояние чередовалось с состоянием гиперчувствительности к стимуляции. К восьми месяцам у ребенка начало отмечаться жалобно призывное выражение лица, чему Джеймс предложил объяснение объектного голода. С момента поднятия на ноги у ребенка отмечалось легкое расстройство движений, и при том необычная умственная пластичность. С двух пет девочка тянулась к чтению и письму, изучая азбуку, подражала своему старшему брату, идущему в школу, но у нее сохранилась тенденция к задержке моторной активности. К пятилетнему возрасту она стала очаровательной «общественной особой», перенимая манеры, жесты и интересы других, с которыми она находила общий язык, однако эти отношения были совсем лишены эмоций. В восемь лет у девочки был отмечен фетишизм к шерстяным вещам: она укутывала руки в шерстяное кашне и теребила его, одновременно посасывая свои большие пальцы, щекоча нос и верхнюю губу перебираемой шерстью, что напоминало то, как она слюнявила свои спеленутые, укутанные в простыню руки, будучи младенцем. Джеймс сделал вывод, что травматический опыт кормления в раннем возрасте и нянечка вместо матери помешали установлению надлежащих объектных отношений; интеграция личности была, таким образом, затруднена, и результатом стало серьезное нарциссическое отклонение.

Социальная улыбка

Согласно Спитцу (1959), первый ощутимый сдвиг в психической организации ребенка происходит между вторым и третьим месяцами жизни, и о нем свидетельствует появление социальной улыбки. (Более ранние «эндогенные» улыбки, как нами отмечается при обсуждении аффектов, имеют иные характеристики и не связаны с социальным взаимодействием.) Появление социальной улыбки означает прогресс по сравнению с врожденными способностями и указывает на отзывчивость к внешним стимулам. Эта улыбка дает стимул матери, которая стимулирует ребенка; мать быстрее и лучше всех учится распознавать такую улыбку, после чего реакция улыбкой начинает участвовать в завязывающемся диалоге – обмене сигналами, закладывая основу для развития коммуникации. Реакция улыбкой также указывает на появляющуюся у ребенка способность к предвосхищению, и таким образом начинает играть важную роль во взаимоотношениях матери и ребенка.

Многие ранние взаимодействия матери и ребенка происходят в контексте ситуаций кормления, так же как и ситуаций не связанного с кормлением получения удовольствия от сосания материнской груди и игр. По мере того, как оральное удовлетворение начинает приобретать психологический смысл и образовывать часть примитивной системы мотивации (в итоге – часть Ид), стремление ребенка повторить приятные ощущения, свойственные указанным здесь видам деятельности, ведет к дифференциации между Эго и Ид (Loewald, 1978).

Для структурализации саморегулирующих функций Эго растущее значение приобретает к тому же детский опыт игровых взаимодействий, не относящихся к ситуациям кормления. В большинстве случаев мать регулирует взаимодействия в самом их начале. Интернализации регулирующих материнских функций и идентификации с ними способствует оптимальное соотношение удовлетворения и фрустрации при этих взаимодействиях. Как, однако, уже упоминалось, исследования показывают, что социальная улыбка указывает на готовность к взаимодействию; кажется, что ребенок желает межличностного обмена (и в определенной степени способен регулировать его) (Braselton, 1974; Stern, 1974b, 1977; Beebe & Stern, 1977; Tropick, 1977; Beebe, 1986). Итак, мы видим, что взаимодействие матери и ребенка вносит в развитие Эго важный вклад.

Используемый Малер термин симбиотический подчеркивает оптимальную аффективную связь на это время: взаимной «настроенности» матери и ребенка. Как только эта синхроничность нарушается, или же стресс ребенка превышает допустимый уровень (например, при внезапном отделении от матери, чрезмерной задержке в удовлетворении потребности в пище или сосании, дурном обращении, таком как в эпизодах насилия или злоупотребления, результатом является психическая травма. То есть все эти ситуации – травматичны: появляющееся Эго ощущает беспомощность перед лицом избыточного возбуждения или усиливающегося стимулирования. Стоит такому стрессу затянуться, как бывает, например, в непредсказуемом., нестабильном, внушающем тревогу или лишающем удовлетворения окружении, ситуациях хронической фрустрации, задержки в удовлетворении потребности в пище или сосании, фрустраций в моторной и двигательной активности как у младенцев, которых лечат в связи с врожденными ортопедическими патологиями (см. Roife & Galenson, 1981), как процесс организации Эго, дифференциации влечений и формирования привязанности к объектам может замедляться или нарушаться в связи с «травмой напряжения» (Kris, 1956, стр.224) или «кумулятивной травмой» (Han, 1963). В результате у ребенка может развиться предрасположенность к чрезмерной тревожности и/или состояниям ярости (Greenacre, 1941; Vale, 1970, 1978). К тому же могут нарушиться и примитивные саморегулирующиеся функции, что ведет к несбалансированности, преждевременности или же задержке в развитии Эго (Bergman & Escalopa, 1949; A. Freud, 1967; Koll, 1983).

Джон, родившись прежде срока, провел в больнице четыре недели. Когда ему было четыре месяца, его снова госпитализировали в связи с синдромом задержки развития. В раннем детстве он часто болел, испытывал недостаток внимания и насилие. В 3 года и девять месяцев Джон еще не мог складывать из слов предложения, и его умственные способности соответствовали возрасту 2,9 лет (I.Q. по Стэнфорд–Бине – 64), Вдобавок, он был агрессивен и неуправляем, и мать воспитывала его при помощи поводка и кнута. Хотя необходимо брать в расчет многие генетические и социоэкономические факторы, кажется, что Джон находится в ситуации, когда слабость конституции ребенка и неспособность матери отвечать специальным требованиям обращения с ним, вмешиваются в формирование привязанности ребенка к матери. Несложившиеся взаимоотношения нарушают стремление ребенка к исследовательской активности и ставят под угрозу возникающие когнитивные и синтезирующие функции, что ведет к глубокой задержке в развитии.

В возрасте 3–6 месяцев у ребенка отмечаются признаки развития зачаточной, но прочной концепции о самом себе, что описывается нами при обсуждении возникновения чувства собственного «я». Вскоре можно предположить наличие примитивного ощущения своего «я» (Mahler & Furer, 1968). Двигательная активность и способность к воспоминанию в сочетании с различными кинестетическими, тактильными, зрительными и обонятельными ощущениями, ведущие к образованию упомянутого образа своего тела, – это один из первых примеров синтезирующего, интегративного функционирования Эго (Hoffer, 1949, 1950b; Greenacre, 1969). Фактически, и Фрейд считал так же, хотя его замечание, что «Эго – это, во первых, и, прежде всего, телесное Эго» (1923а, стр. 26) стало источником путаницы, особенно, если мы хотим подразумевать под Эго психическую систему. Кажется, что это один из случаев, когда подразумевается эмпирическое чувство своего «я», а не организующая система. Если мы переведем это выражение иначе, чтобы оно звучало как чувство своего «я» – это, во первых, и, прежде всего, телесное «я», то смысл будет состоять в том, что чувство своего «я» впервые возникает как чувство своего тела, приходит вместе с ним.

Стрессовая реакция на постороннего

Второй основной прогрессивный сдвиг в организации Эго имеет место где то между 7 и 9 месяцами жизни ребенка. Страх и стресс как реакции на все незнакомое внезапно появляются на фоне постепенной интеграции восприятия, памяти, мыслительных процессов (связки середина–конец), вставания на ноги, появления суждений. Отличая знакомое от незнакомого, ребенок теперь способен демонстрировать стрессовую реакцию при виде постороннего, очевидно, ожидая чего то страшного. Тогда же у него появляется способность воспринимать материнские предупреждения или утешения.

Спитц (1959) рассматривает возникновение такого стресса, как аффективный индикатор того, что мать стала «собственно либидным объектом» – лицом, которое предпочитается всем прочим. Установление либидного объекта в лице матери имеет для развития Эго важное значение, поскольку в это время мать начинает выполнять роль социального референта. Теперь ребенок отвечает на ее аффективные сигналы, такие, как сигнал об опасности или ее отсутствии (описываемые нами при обсуждении аффектов); этим путем мать оказывает воздействие и направляет реакцию адаптации младенца к новым стимулам. Ее успокаивающий аффективный сигнал оказывает поддержку саморегулирующим функциям ребенка и поощряет адаптивную деятельность, что важно для расширения его интеллектуального кругозора. В дальнейшем в ситуациях тревоги правильное вмешательство матери защищает ребенка от дезорганизующей паники и в то же самое время оптимизирует поступательное развитие: его защитных механизмов и использование им сигнальной функции. В конце концов, синтезирующие, организующие, регулирующие функции Эго начнут поддерживаться сами собой, как это происходит при использовании аффектов в качестве сигналов и при введении защит для избегания опасных ситуаций.

Негативизм в жестах и в речи

Аффективным индикатором следующего сдвига в развитии ребенка, происходящего между 15 и 18 месяцами жизни, является негативизм, выражающийся в отрицании в жестах и словах. Прогрессивная реорганизация на этом уровне включает увязывание речи и сопровождающей ее способности к образному мышлению и манипуляции символами с чувствами своего «я» и «я» другого, которые представлены в психике и дифференцированы по полу. Такая связь несет с собой растущую способность к саморефлексии и рефлексии других, а также зачатки способностей к формированию защит.

При подробном рассмотрении можно отметить, что Спитц (1957) видит в «нет», появляющемся сразу после такой реорганизации и проявляющемся в жестах и в речи, начало полезного языка, самый ранний пример использования ребенком замещения действия общением. Став доступной, речь ускоряет и облегчает переход к независимому функционированию ребенка; она не только делает возможной общение, но и организует мыслительный процесс и умственные операции. Язык становится средством мышления, организации, рефлексии и овладения. Соответственно, начинает выкристаллизовываться осознание себя, как мальчика или девочки, как отдельного от матери человека, скорее, маленького и зависимого, нежели всемогущего. Более того (о чем мы пишем при обсуждении сознания), произнесение ребенком слов позволяет сделать вывод о начале дифференциации между внутренним миром психической реальности и внешним миром объективной реальности. Итак, ребенок начинает формулировать желания и несложные фантазии и отличать их от требований внешней реальности. Период упрямства, негативизма, амбивалентности с присущими ему конфликтами и трудностями развития объектных отношений и возвещает об осознании этих различий.

Спитц также полагает, что «нет» ребенка в жестах и речи является проявлением идентификации с агрессором и, как таковое, защитным механизмом. В том, что ребенок использует защитные механизмы, проявляется заметный прогресс в развитии его Эго, так как на более ранних стадиях развития еще нет внутренних структур, необходимых для точного восприятия, рефлексии и интеграции события (это необходимо для запуска защитных механизмов). Хотя реакции отказа, бегства, или избегания были налицо, все они связаны с использованием матери в роли социального представителя: они были основаны на аффективном сигнале, получаемом от нее и указывающем на оценку ею данной ситуации, а не на собственной внутренней ее оценке. (Данный вопрос обсуждают Стопоров и Лахманн, 1978; Фрайберг, 1982 и Валпершчэйн, 1983.) Овладев навыками образного мышления с сопровождающими их умственными возможностями, ребенок может подвергать события осмыслению (рефлексии) и мобилизовать согласно своим внутренним оценкам защитные механизмы. Среди них на практике обычно встречаются: идентификация с агрессором, повторение, обращение пассивного в активное. Это становится возможным именно теперь – с началом фантазирования и символизации. Отказ, бегство или уход так же представляют собой распространенные ранние защитные механизмы²¹.

Прогрессивная консолидация, следующая за появлением речи, соответственно включает дальнейшую дифференциацию между собой и объектом, мальчиками и девочками, любовью и ненавистью, сознательным и бессознательным и первичными и вторичными процессами. Навыки образного мышления и функционирование защитных механизмов могут говорить о большем упорядочении и интеграции внутри Эго. Эти результаты создают фундамент для следующего этапа его формирования – интернализации конфликта как начала функционирования Суперэго.

Интернализация конфликта: формирование Суперэго

Появление тревоги и стыда в возрасте примерно 24–30 месяцев является указанием на интернализацию конфликта и начало первого этапа формирования Суперэго. Окончательная консолидация функционирующего Суперэго создает возможность для устойчивой межличностной и внутрипсихической гармонии. Согласно данному выше описанию, как только появляется способность к репрезентативному мышлению, совершаются первые шаги в формировании Суперэго, которые становятся очевидными по мере формирования психических репрезентаций родительских правил, советов и предостережений. Далее авторитетный голос начинает звучать не только снаружи, но и изнутри, и конфликт все в большей степени становится внутренним, то есть это теперь конфликт между внутренними желаниями и внутренними директивами. В связи с конфликтующими желаниями появляется тревога, и часто можно наблюдать, как выражение влечения сменяется у ребенка стыдом. Таким образом, процесс формирования Суперэго выставляет дальнейшие требования к организующим, интегрирующим и регулирующим функциям Эго, следовательно, начинающееся формирование Суперэго подразумевает функционирование Эго на достаточно продвинутом уровне.

Соответственно, мы полагаем, что интернализация конфликта, отражающая первый этап структурализации Суперэго, указывает на достижение следующего уровня в организации Эго. Тревога (которую, как мы отмечаем при обсуждении аффектов, нужно отличать от стрессовой реакции на постороннего) и стыд в ответ на внутреннюю критику (отличающуюся от угрызений совести, смущения и униженности, как реакций на внешнюю критику) являются аффективными выражениями, намечающими этот новый уровень психической организации и интеграции.

Здесь полезно немного углубиться. Мышление с использованием символов позволяет связывать чувства с идеями. Затем для облегчения представления растущего психологического опыта на помощь приходят аффекты, то есть, как говорится здесь при их обсуждении, сложные структуры, включающие взаимосвязанные компоненты: соматические, мотивационные, коммуникационные, эмоциональные, а также связанные с восприятием, формированием и выражением идей. Символизация также создает возможность для саморефлексии, и как только ребенок находит в матери источник своего благополучия, он также понимает, что ее любовь не безусловна. Теперь межличностные конфликты сочетаются с фантазиями о страшных последствиях. Ситуации опасности, кратко описанные Фрейдом (1926), могут все быть почвой для игры воображения и разнообразных страхов. Всплески эмоций, причина которых кроется в осознании конфликта между внутренними желаниями и внешними требованиями, несут угрозу синтезирующим и регулирующим функциям Эго, пока относительно слабым. Модуляция и управление агрессивностью являются, безусловно, центральным моментом в развитии во второй год жизни, доставляя проблемы как еще незрелому Эго ребенка, так и объекту (Mahler, 1972b). Специфические для этого периода конфликты обеспечивают, таким образом, среду для того, что охарактеризовано как конфронтация между незрелым Эго периода раннего психического развития и еще пока не укрощенной агрессивности Ид (Loewald, 1974; Ritvo, 1974; Settleage, 1975, 1980). Стремясь разрешить конфликт, ребенок задействует еще более обширный перечень защитных механизмов, включающий реактивные образования, уничтожение сделанного, экстернализацию, конденсацию, смещение, проекцию, обращение аффекта и обращение агрессии на себя. Когда применение этих защит не дает успеха, враждебная агрессивность часто эротизируется, возникают и могут сохраняться садомазохистские отношения и черты характера (см., например, Galenson, 1986).

Конфликт развития между матерью и ребенком выдвигает дилемму: ребенок хочет сохранить материнскую любовь и при этом жаждет инстинктивного удовлетворения, которое угрожает потерей этой любви. Ребенок не может выносить одновременного присутствия несовместимых чувств (MacDevitt & Mahler, 1980; Settleage, 1980), и согласие с материнскими требованиями с дальнейшей интернализацией ее правил является возможностью сохранить ее любовь. Если это происходит, конфликт развития между желаниями ребенка и матери превращается во внутрипсихический.

Туалетный тренинг является той ареной, на которой ярко разыгрываются все описываемые события, хотя от них не свободна ни одна сторона жизни. Туалетный тренинг начинается с конфликта между желаниями матери и ребенка. Успешное приспособление к указаниям матери сменяется совместной гордостью и чувством завершенности; препирательство и отказ – сознанием собственной обделенности и гневом. В оптимальном случае приспособление ведет к формированию интроекта и позже к идентификации с ним – по мере того как материнские туалетные стандарты перенимаются ребенком. В этом случае незрелое Суперэго ребенка отчасти принимает на себя угрожающие и наказывающие функции матери, и ребенок испытывает чувство стыда всякий раз, когда случается «неприятность». Он может устыдиться, если «горшка» нет рядом, или же проявлять тревогу при виде чего то неприятно пахнущего или грязного, поскольку может иметь реактивные образования. Эти новые аффекты тревоги и стыда не зависят от сигнальной или наказывающей функции объекта и указывают на прогресс в психической структурализации у ребенка.

В оптимальном случае, идентификация с матерью включает идентификацию с ее постоянными, последовательными функциями организации, регуляции и гармонизации. Эти идентификации облегчают адаптацию незрелого Эго к болезненным и конфликтным чувствам. Идентификация с родительским отношением к инстинктивным влечениям несет, таким образом, возможность достижения новой степени саморегуляции и самоконтроля. Тогда успешное решение ребенком задач, актуальных во время анальной фазы развития, сопровождается гордостью, приятным чувством овладения и чувством собственного достоинства, в большей мере регулируемом на уровне «я».

Формирование интроектов и идеалов увеличивает потенциал для внутрипсихического конфликта, но оно же и предоставляет средство для восстановления межличностной гармонии и открывает новые возможности для саморегуляции. Регулятивные, интегративные усилия Эго теперь начинают поддерживаться со стороны Суперэго, а новые защитные механизмы помогают малышу справляться с сильными либидными и агрессивными импульсами. Аффективное выражение тревоги и стыда информирует нас об этом прогрессе в развитии.

Постоянство либидного объекта и аффекты в их сигнальной функции

Если все протекает нормально, то начиная примерно с 30–36 месяцев малыш подходит к полезному периоду либидного постоянства объекта: он достаточно много интернализирует из тех проявлений материнской заботы, на представления которых он может положиться во время ее непродолжительного отсутствия, чтобы чувствовать себя комфортно, уверенно и счастливо. Мы полагаем, что с точки зрения аффективных и поведенческих признаков на прогресс в развитии ребенка указывает активное использование им аффектов в качестве сигналов и мер для самоорганизации, зашиты и успокоения (Tyson, 1988).

Поэтому оказывается, что мать, облегчая использование ребенком аффектов в качестве сигналов, может внести решающий вклад в функционирование его Эго. Как нами говорится в связи с объектными отношениями и аффектами, это начинается тогда, когда реакция матери в ответ на эмоциональные запросы ребенка всякий раз носит организующий, регулирующий, гармонизирующий и успокаивающий характер. Идентификация с матерью тогда включает и идентификацию с типом ее реакций на выражение ребенком эмоций.

Если это понимать таким образом, то принятие малышом некоторой степени постоянства либидного объекта предполагает, что он совершил важный шаг в развитии своего Эго, ибо это подразумевает, что материнские функции ответа на его аффективный сигнал являются теперь интернализированными функциями его Эго. Если это так, то ребенок становится способен лучше воспринимать и оценивать аффект и, задействуя надлежащие защиты, ограничивать его до тех пор, пока им нельзя будет управлять. Тем самым улучшается саморегуляция и достигается более полный самоконтроль.

В результате становится проще справляться с тревогой и другими чувствами, сопровождающими конфликт – внутрипсихический или межличностный, и более реальной становится ситуация, когда каждая из конфликтующих сторон готова пойти на определенные уступки (Loewald, 1974). Компромисс тогда может сопровождаться приятными чувствами овладения, а обычно он получает и энергетическую подпитку от объекта.

Рассмотрим еще один пример из случая Джонни, о котором говорится в восьмой главе. Однажды, рассердившись и разругавшись с аналитиком, он нарисовал грустного человека, которого по ошибке посадили в тюрьму вместо грабителя. Затем полицейский грабителя поймал, отправил в тюрьму и отпустил на свободу того, теперь счастливого человека. Клинический материал постоянно открыт для различных интерпретаций: то, что Джонни с трудом контролирует вспышки гнева, может свидетельствовать о структурной недостаточности его Эго. Его фантазии о полицейском и грабителе могут свидетельствовать о недостаточной интеграции отцовских или материнских репрезентаций хорошего и плохого; его грустное настроение может (в переносе) отражать нарциссическую рану – следствие ошибки аналитика, чтобы привлечь к себе достаточную эмпатическую подпитку. Поскольку здесь возможны различные интерпретации, то также кажется, что Джонни описывает конфликт, порожденный в нем его агрессивными побуждениями и своим опытом.

Причиной того, что Джонни страдает болезненно слабым чувством собственного достоинства и подвергает риску отношения с важными для его жизни людьми, включая аналитика, является, во первых, его неспособность регулировать инстинктивные желания, которые ему приходится именовать «грабительскими» и, во вторых, отсутствие должной поддержки со стороны чувств «полицейских». В его рисунке также видны попытки выработать эффективные внутренние ограничители, которые бы выполняли функции стража и полицейского в отношении его инстинктивных побуждений и помогали поддерживать как внутреннюю, так и межличностную гармонию. На предлагаемые ему интерпретации Джонни реагирует, делая самолетик из бумаги и целясь им в аналитика, но в последний момент смеется и говорит: «Мой полицейский удержал меня!»

Интернализация материнских регулирующих, успокаивающих и организующих реакций на тревожные состояния малыша способствует росту силы и устойчивости Эго. Последнее проявляется в возрастании способности урегулировать конфликт, смягчить его аффективные проявления. То, насколько Эго ребенка способно задействовать связанные аффекты в качестве сигналов компромисса и защиты, определяет результат столкновения с Эдиповым комплексом: разрешение, регрессию или уход от конфликта.

Рассмотрим другой пример из случая Сьюзи (который выше сравнивается со случаем Джонни). Однажды Сьюзи притворяется Золушкой и воображает, что ее волшебная крестная мать дарит ей прекрасное платье, помогает попасть на бал и выйти замуж за принца. Фантазия сопровождается блеском в глазах и кокетливыми жестами. Но неожиданно, проецируя свою проистекающую из чувства вины самокритику, Сьюзи представляет себе, что аналитик – это злая мачеха, которая убивает Золушку, чтобы вместо нее обвенчаться с принцем. Склонность Сьюзи переполняться тревогой в ответ на конфликт отсрочивает интернализацию и согласие на внутренние компромиссы, так что всякий раз, когда ее желания фрустрируются, у нее начинается истерика, цепь которой – манипулирование матерью. Но перед лицом Эдиповых желаний единственными альтернативами являются регрессия и отклонение, находящие выражение в ее версии сказки о Рапунцель. Вообразив себя Рапунцель, девочка язвительно упрекает ведьму в том, какая она плохая мать: принц угостил ее конфетой, которая понравилась ей много больше, чем ведьмина еда из мяса и костей. Как было и в настоящей сказке, ведьма, прослышав о сопернике, в бешенстве отрезает Рапунцель волосы, отправляет ее в пустыню и ослепляет принца. Но в версии Сьюзен, в тот момент, когда Рапунцель находит незрячего блуждающего по пустыне принца и, омыв его своими слезами, возвращает ему зрение, Сьюзен Рапунцель оставляет принца и отправляется на поиски своей настоящей матери – потерянной, желанной, кормящей и дающей все необходимое, – матери поры ее младенчества.

Подобные Сьюзен дети, не справившиеся с интернализацией сигнальной функции и неспособные к саморегуляции, остаются беззащитными перед возможностью повторных переполнений дезорганизующим аффектом. Являющаяся следствием этого структурная недостаточность обнаруживается в ряде патологий, включая нарциссические и пограничные синдромы.

Наши комментарии и эти клинические примеры хорошо согласуются с предостережением Хартманна (1952) по поводу тенденции чересчур упрощать материнскую роль в развитии Эго ребенка. Он ссылается на примеры, когда ребенок неоднократно переполняется аффективными чувствами, будучи неспособным использовать тревогу в качестве сигнала, и остается зависимым от матери в роли вспомогательного Эго, несмотря на, казалось бы, состоявшуюся близость ее и ребенка. Он предполагает, что любое суждение по поводу адекватности этой близости должно включать оценку функционирования Эго малыша.

Эдипов комплекс и инфантильный невроз: чувство вины

Проблемы наступившей инфантильной генитальной фазы психосексуального развития предъявляют к незрелому Эго новые требования. Задачи установления половой идентичности и озабоченность собственной нарциссичностью приводят ребенка к необходимости идентифицироваться с идеализированным родителем одноименного пола; эти идентификации прокладывают путь к Эдипову комплексу, который обыкновенно порождает конфликт с его фантазиями, страхами и колебаниями чувства собственного достоинства.

Ребенок стремится удовлетворить либидные, агрессивные и другие актуальные побуждения; достичь определенной степени контроля над импульсами (Lastman, 1966); удовлетворить стандартам набирающего силу Суперэго; добиться консолидации значимой с позиции нарциссизма половой идентичности; перед лицом неудовлетворенных фантазий желания поддержать чувство собственного достоинства. На этом пути складывается множество всевозможных вариантов Эдипова конфликта. То, какие ресурсы имеются в распоряжении Эго и задействуются им во время Эдипова конфликта, играет важную роль для последующего развития ребенка.

Эдипов комплекс формирует стержневой конфликт, который Фрейд назвал инфантильным неврозом (1909а, 1918). Этот термин относится к специфической структуре и организации мышления, характеризуемой интернализованным конфликтом и функционирующим Суперэго. Как говорилось нами при обсуждении развития Суперэго, первые шаги в его формировании делаются с формированием интроектов и идеалов и интернализацией конфликта, но эти ранние фрагменты Суперэго еще не могут функционировать как хорошо организованная, согласованная и прочная система, способная эффективно осуществлять функции контроля и наказания. Более согласованной, интегрированной, одним словом, функциональной системой Суперэго становится по мере того, как ребенок идентифицируется с моральным кодексом и этическими стандартами родителей, пытаясь разрешить Эдипов конфликт и, став приверженным этим, теперь внутренним стандартам, пойти на дальнейшие внутренние компромиссы. Соответственно, истоки конфликта, истоки наказывающей инстанции при болезненном аффекте вины и источники чувства собственного достоинства становятся теперь внутренними. Они становятся теперь весьма удаленными и недоступными для внешнего влияния модификации.

Инфантильный невроз поэтому подразумевает формирование нового типа психической организации – интегрированного. Как таковой, он представляет собой попытку объединения минувших (предэдиповых), текущих прогрессивных (эдиповых), внутренних (активное – пассивное, мужественное – женственное) и невротических конфликтов в единую, в более адаптированную к реальности, социально приемлемую организацию. Он представляет собой наивысший уровень организации психики, который пока может достичь малыш.

Этот прогресс ребенку достается нелегко. Глубину его страдания можно почувствовать на примере случая маленького Ганса (Freud, 1909a). Фрейд замечает, что хотя инфантильный невроз и представляет собой исход борьбы между интересами самосохранения и требованиями либидо, борьбы, в которой победа остается за Эго, это достигается ценой страдания и самоотречения: «Ценой, которую мы платим за наше продвижение к цивилизованности, является счастье, теряемое нами по мере роста чувства вины» (1930, стр. 134).

Примером напряженности и страдания, которые могут сопровождать инфантильный невроз, служит случай Коулин. Соревнование с отцом во время эдиповой фазы претерпевает смешение на его старших братьев, которые, кажется, всегда стояли между ним и матерью. Чувство вины заставляет его сместить желание смерти братьев на других детей, и однажды его желание «убить всех детей в мире, кроме тех, которые дома» высказывается вслух. Он исступленно кусает пластмассовую куклу, случайно оброняя имя брата, но впоследствии отрицает враждебные чувства к братьям. Он подбегает к окну и выкрикивает ругательства и угрозы смертью детям, играющим во дворе. А после того, как аналитик интерпретирует смещение, ребенок отвечает: «Тогда мама вся была бы моя, а потом я убил бы ее тоже!» Его сразу же переполняет тревога, он смешает желание смерти на аналитика и пытается ее атаковать. Его удерживают, и тогда он высказывает саморазрушительную фантазию падения из окна. Аналитик интерпретирует использование Коупином агрессии в качестве защитного приема и высказывает предположение, что он ищет любви окружающих. Тогда мальчик серьезно отвечает: «Я такой плохой внутри, что никто никогда не сможет меня полюбить». И умоляет: «Пожалуйста, прогоните мои ужасные тревоги!»

Анна Фрейд пишет, что, несмотря на то, что инфантильный невроз может протекать тяжело, травмировать и сопровождаться болезненными симптомами, конфликты, которые лежат в его основе, – нормальные. Поэтому она высказывает мысль (весьма похожую на мысль ее отца), что инфантильный невроз – это «цена, которую приходится платить за более высокую ступень развития личности» (1970а, стр. 202).

Инфантильный невроз занимает центральное место в раннем детском возрасте и представляет собой заметный прогресс в организации и функционировании Эго. Вот почему мы отводим ему роль шестого организатора психики; чувство вины – это связанный аффект, сигнализирующий об этом прорыве в организации Эго,

Так как конфликты, источники одобрения и неодобрения и средства разрешения конфликтов теперь все по большей части внутренние (хотя для их, усиления изредка необходима помощь извне), инфантильный невроз подразумевает, что Эго функционирует все более самостоятельно – более независимо от внешней поддержки.

Латентная фаза. Трудолюбие

В возрасте 6–7 лет в связи с наступлением патентного периода происходит еще один важный сдвиг в развитии. Он отмечен аффектом «практики», который указывает на окончательное овладение ребенком своими внешним и внутренним миром, и этому прогрессу оказывает значительную поддержку способность сублимировать.

Первоначально Фрейд (1905b) описывает латентность в терминах уменьшения внешних проявлений инфантильной сексуальности и способности сублимировать инстинктивные импульсы. Сегодня мы бы также включили сюда более или менее успешное разрешение ребенком Эдипова конфликта и реорганизацию под влиянием развивающегося Суперэго защитных структур Эго. Эти достижения в психическом развитии необходимо отличать от простого взросления: ребенок между 7 и 11 годами часто характеризуется как «ребенок, достигший латентного возраста», независимо от того, произошли ли у него надлежащие психические изменения.

Поскольку патентная фаза не однородна, поскольку в различные ее моменты для психики актуальны различные задачи и поскольку этот период охватывает несколько лет жизни, теоретики психоанализа попытались его подразделить (см. Albert, 1941; Bornstein, 1951; Williams, 1972; Sarnoff, 1976). Мы отдаем предпочтение классификации Борнштейн, которая описывает латентную фазу как раннюю и позднюю. Этот выбор обусловлен тем, что она основывает свои критерии на изменениях в функционировании Эго и Суперэго, находящих отражение в поведении ребенка.

Согласно материалу, предлагаемому нами при обсуждении сознания, Шапиро и Перри (1976) находят, что примерно у 7 летнего ребенка в сферах когнитивного, неврологического, физического, морального и социального функционирования одновременно происходят важные изменения. Проходит время конкретного операционного мышления, и начинают доминировать вторичные процессы; теперь становится очевидным более определенное деление между рациональным мышлением и фантазированием. Это связано с тем, что первичные процессы все в большей мере бессознательны и сохраняются в сфере личной жизни. Вследствие этого, требования внутреннего мира в меньшей мере влияют на мышление и формирование отношения, и последние становятся больше ориентированы на логику и реальность. У ребенка совершенствуется способность видеть вещи с различных сторон и объективно оценивать других. Это способствует большему осознанию себя, в том числе и как части социума, что мотивирует снижение импульсивности поведения.

По мере приближения к 7 летнему возрасту внешний мир ребенка расширяется. Школьная жизнь предлагает возможности для овладевания, творчества, покорения все новых рубежей в двигательной, социальной и интеллектуальной сферах. Большая группа сверстников с характерным для нее акцентом на подвижных играх предлагает также социально приемлемый путь как для направления агрессивности, так и для стабилизации требований Суперэго: в коллективе обычно большое внимание уделяется правилам, и дети ровесники или старшие по возрасту могут в дополнение к семейным фигурам являться примерами при выработке поведенческих стандартов. Сверстники и учителя, предоставляя ребенку новые возможности смещать Эдиповы желания и фантазии, также способствуют расширению диапазона его защитных механизмов (A. Freud, 1979).

Давление влечений к патентному периоду не прекращается. Хотя многие дети и продолжают в определенной мере заниматься мастурбацией, сам акт мастурбации и связанные с ним фантазии часто не совпадают по времени. Впоследствии фантазии сами по себе становятся важным путем удовлетворения желаний, причем запретные желания выражаются в символической форме и все больше удаляются от эдиповых тем и объектов, как можно видеть на примере фантазий о семейном романе или боязни чудовищ.

Дополнительная задача для Эго во время патентного периода состоит в том, чтобы приспособиться и привыкнуть к Суперэго в роли внутреннего наблюдателя, судьи и критика. Поскольку по сравнению с контролирующими функциями Эго, инстинктные импульсы и другие актуальные побуждения сильнее, то в это время недавно претерпевшее консолидацию Суперэго имеет тенденцию быть болезненно жестоким и суровым. Чтобы избежать причиняющих боль самообвинений, ребенок использует проекцию и воспринимает других как наблюдающих и выносящих суждения. Вот почему он склонен осуждать других за свои собственные проступки.

В раннем латентном периоде организующие способности Эго все еще слабы по сравнению с бременем стоящих задач, так что не является редкостью некоторая психическая дисгармоничность. По мере взросления ребенок развивает более совершенные средства урегулирования конфликтов и защиты от них. Содержание фантазии сдвигается от воображаемых идеализированных фигур к реальным объектам. Содержание Суперэго претерпевает постепенную модификацию: примитивные, несколько искаженные родительские интроекты превращаются в стандарты, более близкие к реальности. Теперь между тремя ментальными структурами возможно более гармоничное сосуществование.

Еще большее нарциссическое удовлетворение доставляет сублимирование, которое одновременно облегчает и является индикатором этой возросшей гармонии. Хотя сублимации могут отмечаться и раньше (Harris, 1952), способность развивать их, пользуясь связанным с ними удовлетворением, а не просто защищаться от любой формы инстинктивного удовлетворения (Gross & Rubin, 1972), является важнейшей составной частью оптимального развития в патентной фазе. В это время об успехе сублимирования можно судить по множеству новых интересов и достижений, которые появляются у ребенка. Рост навыков и способностей становится самостоятельным источником социального и субъективного одобрения, позволяя ребенку постепенно уменьшать зависимость от родителей. Это способствует поддержанию чувства собственного достоинства и в то же самое время установлению с родителями более гармоничных отношений.

Рост гармонии во внутреннем мире сопровождается интеграцией защитных механизмов и ростом стабильности настроения и аффекта. Функционирование Эго становится в меньшей мере подверженным регрессии, что ведет к возрастанию независимости от влечений и родительских объектов. Как указывает Буксбаум, консолидация функций Эго может облегчать контроль за влечениями и их торможение, в то время как биологически ослабленное влечение может облегчать консолидацию функций Эго: «Это вопрос не приоритета, а взаимного влияния» (1980, стр. 123).

Эриксон (1959) говорит о «склонности к практике», имея в виду испытываемую ребенком в латентный период потребность выходить за рамки фантазирования и делать что нибудь полезное – творить. Постольку поскольку у тех детей, которые не овладевают возрастными навыками, в этот период наблюдаются ослабевание чувства собственного достоинства и нарушения поведения, мы бы дальше развили термин Эриксона и подчеркнули практику, которая появляется одновременно со способностью сублимировать. Так как появление нового аффекта используется в качестве показателя достижения более высокого уровня организации, мы допускаем, что «практика» – это показатель того, что ребенок во время патентной фазы успешно овладевает своим внутренним и внешним миром.

Подростковый возраст: лабильность аффекта и реструктурирование психики

Биологическое созревание в подростковом периоде, сопровождаемое ростом влечения и быстрыми физическими, когнитивными и социальными переменами, представляет собою испытание для защитных и интегративных функций Эго подростка. Относительное затишье и гармония в психической сфере ребенка в конце латентного возраста сменяются неизбежными сдвигами, напряжением и дисбалансом возраста подросткового. Теперь главной задачей Эго становится возвращение психического баланса, с тем чтобы уникальная, индивидуальная и самостоятельная идентичность появилась одновременно с интегрированной, стабильной структурой характера.

Для этого процесса разбалансировки и реструктурирования психики типичны непредсказуемые и неконтролируемые колебания настроения. Подросток скатывается от душевного подъема к депрессии; от чрезмерной нарциссической экспансии (или «нарциссического бума», как это именует Якобсон (1961)) – к самоненавистничеству и отчаянию; от любви – к ненависти (довольно часто к одному и тому же объекту); от пылких объятий и преданности другу или подруге – к холодному безразличию к ним. Степень связанной с колебаниями аффекта тревоги зависит от силы Эго по сравнению с давлением влечений, Суперэго и внешнего мира. Сдвиги в настроении, изменения в поведении и быстро проходящие симптомы часто переходят грань между нормальным и патологическим и являются отражением важных конфликтов между и внутри различных психических структур, как и попыток посредством компромиссного образования разрешить конфликт.

Поскольку колебания аффекта являются внешним признаком биологической и психологической разбалансировки и процесса реструктурирования, Стэнли Холл (1904) окрестил подростковый возраст, как время «бурь и стремлений». В самом деле, в работах периода зари психоанализа прослеживается тенденция к преувеличению возможного диапазона и интенсивности патологий этого возраста (см. Aichorn, 1925; Bernfeld, 1938; Deutch, 1944; Keitan, 1951; Freiberg, 1955). В ответ Оффер (1969) заявляет, что внутреннее беспокойство вовсе необязательно сопровождает развитие подростков. Мы полагаем, что это утверждение так же далеко от истины. Выполнение стоящих перед подростком задач взросления и развития требует принципиальных изменений его психических систем, и эти изменения обязательно сопровождаются эмоциональным расстройством и стрессом. Хотя внутреннее волнение необязательно должно быть «шумным» и потому заметным для окружающих, оно, тем не менее, является неотъемлемой чертой развития ребенка в подростковом возрасте. Как Гилерд (1957), так и Анна Фрейд (1958) указывают, что наличие такого расстройства является показателем того, что идет процесс психического реструктурирования; его полное отсутствие может быть признаком патологии. Поскольку расстройство столь характерно для подросткового возраста мы, в соответствии с высказанной нами ранее гипотезой, можем предположить, что появление новых аффектов дает сигнал о сдвиге в развитии, что эта аффективная подвижность имеет значение восьмого организатора психики. Ее появление указывает на нарушение психического равновесия, характеризующего процесс развития в подростковом возрасте.

То, какой способ задействуется индивидом, чтобы справляться с натиском повышенной секреции гормонов, возросшего влечения, осложненных нарушением баланса между психическими структурами, в значительной мере определяется тем, в какой степени Эго в латентной фазе стало самостоятельным, стабильным и интегрированным (степенью, до которой его функционирование не нарушено конфликтом и не связано с энергетической подпиткой со стороны взрослых). Именно в такой степени характерные для подросткового возраста конфликты будут свободны от прошлых проблем, а психические ресурсы индивида – от истощения объектными связями прошлого. То, в чем развитие индивида отстает от этого идеала, подразумевает то, в какую форму он попытается облечь упомянутые неинтегрированные остатки прошлых периодов, и это также должно стать одной из задач подростка (Blos, 1958; Harly, 1961).

Прежде чем ребенок достигает собственно подросткового возраста, он вступает в фазу возраста, как мы говорим, предподросткового. Эта фаза психологического приспособления ведет к появлению самых ранних подростковых изменений и сопровождается появлением вторичных половых признаков. Предподростковый возраст – это переходный период, который характеризуется рассеянным беспокойством, регрессией, неустойчивостью настроения и характера, когда аффекты и поведение становятся более текучими и непредсказуемыми. Внутрипсихическое равновесие нарушают прогрессивные и регрессивные тенденции, новые биологические и психологические потребности. Это дало основания Эриксону предположить, что наступление предподросткового возраста знаменует собой начало нормативного кризиса – то есть фазы нормального роста конфликтности, характеризуемой заметной колебанием силы Эго и притом высоким потенциалом его развития (1956, стр. 116). Этот нормативный кризис в подростковом возрасте становится более отчетливым.

В предподростковом возрасте задачи развития фокусируются вокруг психологического овладения физиологическими изменениями в теле, изменениями в своем образе, а также вокруг изменения отношений внутри семьи и со сверстниками. Во время этой фазы у детей, практически без исключения, отмечается рост подвижности аффекта и колебания настроения, сопровождаемые некоторой степенью замкнутости и противодействия, что свидетельствует о психической напряженности этого процесса. Ни новый объект любви, ни новая инстинктивная цель не могут быть прослежены у ребенка в этом возрасте; конфликты главным образом сосредоточиваются вокруг регрессивных бессознательных импульсов, регрессивных побуждений по отношению к родителям, а также защит от этих регрессий.

Эго в предподростковом возрасте испытывает значительный стресс. Биологическое созревание сопровождается ростом силы сексуальных и агрессивных импульсов, так что ранее сформированные защиты и принятые адаптивные меры могут быть неадекватны. Непрерывные быстрые телесные изменения требуют постоянного пересмотра образа тела и себя самого. Нарциссические устремления увязываются с телесными изменениями, поскольку образы идеального Я с последними, как они воспринимаются ребенком, могут не состыковываться. Следовательно, аффективные реакции на собственное тело изменяются от гордости и эйфории до стыда и чувства неполноценности.

Биологические изменения и физическое созревание сопровождаются усилением существующих объектных конфликтов. Физическая зрелость – это внешний показатель того, что ребенок начинает напоминать родителя одноименного с ним пола. По мере того как оживают идентификации и идеализации прошлого, снова встают задачи половой идентичности, однако, конфликт может спровоцировать усиление идентификаций с этим родителем и, таким образом, способствовать возрождению зависимости. Так же, в качестве попытки противодействия регрессивной тенденции, могут совершаться заметные усилия в направлении устранения идентификации.

Окончание предподросткового и начало раннего подросткового возраста отмечаются половой зрелостью ребенка. Блос (1979) подразделяет подростковый возраст на три периода – ранний, средний и поздний, что, на наш взгляд, может помочь организации обсуждаемых здесь нами задач Эго. Как только наступает половая зрелость (у девочек это обычно происходит на два с лишним года раньше, чем у мальчиков), и мальчики, и девочки имеют тенденцию к утрате регрессивных догенитальных побуждений и к постепенному установлению примата гениталий. Догенитальные импульсы отныне и впредь находят свое выражение в рамках генитальной активности.

Во многих отношениях во время раннего подросткового возраста продолжаются процессы, начатые в предподростковом возрасте. Однако из за социального и внутрипсихического давления Эго в борьбе с регрессивными побуждениями приходится испытывать дополнительную нагрузку. По наступлении физической зрелости и формировании взрослого, половозрелого и сексуально функционирующего тела это может представлять из себя непомерно тяжелую задачу, особенно если учитывать возросшую секрецию половых гормонов и то, что в распоряжении ребенка вряд ли имеется нечто большее, чем самостимуляция.

В то же самое время подростковая мастурбация может сопровождаться интенсивными чувствами тревоги и стыда, как это описывается нами при обсуждении психосексуального развития, и на поверхность может всплыть масса фантазий, конфликтов и тревог по поводу тела и его функционирования. Харли (1961) замечает, что наряду с мобилизацией генитальных резервов, может происходить чрезмерная насыщенность либидо интеллектуальной или иной деятельности Эго, что находит свое выражение в сверхнагруженных и сверхподвижных переменчивых интересах и увлечениях.

По причине относительной силы инстинктивных побуждений и относительной слабости Эго, встреча с ними в раннем подростковом возрасте зачастую сопровождается экспериментированием с наркотиками, алкоголем и сексом, что может порождать многочисленные конфликты, связанные с отношением к этому родителей и собственного Суперэго. Стандарты Суперэго часто реперсонифицируются, и роль, которую прежде играло Суперэго, начинают играть сверстники.

Возможно, наиболее важной задачей, стоящей сейчас перед подростком, является выполнение определенных требований половой идентичности. Последнее включает обновление своего телесного образа в терминах идентификации или разидентификации с родителем одноименного попа и ревизию Эго идеала. По мере того как подросток находит новые объекты любви, приближаясь к среднему подростковому возрасту, обретение им чувства новой идентичности облегчается.

Фактически, к среднему подростковому возрасту до определенной степени уже началось сексуальное экспериментирование. Неразрешенные бисексуальные конфликты – конфликты вокруг идентификаций по мужскому и женскому типу и конфликты в связи с выбором объекта – вызывают тревогу. Разрешение подростком этих конфликтов облегчает адаптивный переход к поиску вне семьи новых объектов любви.

Теперь во второй раз начинается процесс индивидуации (Blos, 1967). В процессе освобождения от влияния родителей, как в качестве объектов любви, так и авторитетов, претерпевая реорганизацию Суперэго, подросток сталкивается с новой задачей – необходимостью достижения нового баланса между Эго и Суперэго. Этот ряд задач несет добавочную нагрузку на организующие, саморегуляторные и адаптивные способности Эго. Соответственно, формируется ряд возрастных защит против объектов как таковых, а также против импульсов (A. Freud, 1958).

Блос (1967) указывает на то, что увеличение ресурсов Эго подростка создает возможность модификации остаточных компонентов инфантильной травмы, конфликтов и фиксаций, благодаря регрессивному оживлению и экстернализации ранних объектных конфликтов. Например, более зрелое Эго может переоценить боязнь быть оставленным родителями и страх потери их любви, основываясь на том соображении, что даже не совершив уступки желанию объекта (или интроекта), подросток не почувствует себя беззащитным и обессилевшим. Соответственно, ранние интроекты и идеалы претерпевают обновление, во время которого они (в идеале) теряют часть своей побудительной силы.

В дополнение к этим главным переменам в объектных отношениях и в Суперэго, процесс индивидуации у подростка включает сдвиг в отношениях между Эго и Суперэго. В начале латентного периода, когда Суперэго претерпевает консолидацию, способность Эго контролировать влечения пока слаба. Поэтому директивы Суперэго имеют тенденцию ограничивать и быть жестокими в наказании. Адаптивная же тенденция жизнедеятельности подростка требует, чтобы он признал свое тело с его сексуальными потребностями, так же как и ответственность за себя и свои поступки. Это подразумевает не только деидеализацию инфантильных идеалов, но и главенство Эго над ранними интроектами и идеалами, с тем, чтобы подросток мог совершить новые идентификации с сексуально активными родителями, которые относятся к его сексуальной деятельности с пониманием и снисхождением (Jacobson, 1961), в то время как ответственность за эту деятельность ложится на подростка. Подросток получает большую свободу выбора, принимая в расчет текущую реальность, нежели автоматически уступая требованиям Суперэго. Постепенно его Эго все меньше направляется Суперэго и берет все большую ответственность на себя. В результате, у подростка возникает чувство инстинктивной свободы, свободы объектного выбора и свободы мысли, чувств и действий; он становится самостоятельней, независимей от внешних влияний и давления архаического Ид и Суперэго. Эти свободы могут быть ему гарантированы до той степени, до которой его Эго получает самостоятельность и силы на поддержание стабильной и прочной системы в соответствии с реалиями взрослой жизни.

Процесс подростковой индивидуации длится долго; он может не завершиться вплоть до самого позднего подросткового или раннего взрослого возраста. Этому процессу помогает, однако, зрелость когнитивных способностей, которые поддерживают ориентацию на реальность, против преобладания чувств вины, стыда, как и авторитета ранних интроектов и идеалов. Этот новый образ мыслей дает подростку способности к самосознанию; вместо того, чтобы быть эгоцентричным, он становится способным осознавать свои мотивы и яснее видеть себя в качестве объекта мысли. Таким образом, он приходит к новому чувству личной идентичности, что подробно изучает Эриксон (1956).

Установление идентичности не имеет в подростковом возрасте ни начала, ни конца, ибо в течение всей жизни происходит добавление и исключение разнообразных, аспектов своего образа. Отличительной особенностью подросткового процесса формирования идентичности является то, что он впервые происходит в контексте физической зрелости тела и зрелой способности к логическому мышлению. Интеграция этого чувства зрелости с репрезентациями, идентификациями и идеалами прошлого, как и с репрезентациями будущих целей и возможностей, говорит об еще одном шаге в психической структурализации в направлении формирования целостной взрослой личности.

Поздний подростковый возраст: главенство Эго и стабильность настроения

Ел (1968, 1976) рассматривает вопрос о том, как и когда завершается подростковый возраст. Он приходит к заключению, что для того, чтобы возникла определившаяся, интегрированная и самостоятельная взрослая личность, индивид должен пройти 4 этапа. Первый, являющийся частью процесса второй индивидуации, – это окончательное перенятие им авторитета родителей и своего Суперэго. Теперь подростку приходится принимать на себя большую ответственность за то «кто он есть и что он делает» (Blos, 1967, стр. 148). Второй включает урегулирование и прекращение жалоб в связи с непоправимыми событиями или травмами детства, такими, как последствия потери им объекта или влияния особой чувствительности к чему то или физической неполноценности. Третьей задачей подростка является установление чувства исторической преемственности прошлого. Знание о том, кто он и где его истоки, позволяет осуществить выход из уютного детского мира, где все устроено родителями, без дезорганизующего разрыва. Четвертая задача – это окончательное разрешение бисексуальных конфликтов, дающее возможность консолидации половой идентичности и сексуальных предпочтений. Тогда индивид становится свободен для поиска подходящего зрелого объекта любви.

В оптимальном случае, благополучное завершение у подростка этих процессов в различных описанных нами психических системах выводит его Эго на новый уровень интегрированности, целостности и доминирования над другими психическими системами. Его функционирование становится относительно свободно от влияния раннего архаичного Суперэго, доминирует над импульсивностью инстинктивных влечений, а также относительно свободно от влияния окружения, хотя и не безразлично к нему. Как только достигается данный уровень главенства Эго, аффекты и их выражение начинают колебаться в приемлемых рамках (Zetsel, 1965; Elee, 1968), лучше сдерживаются и модулируются. В результате успешного развития Эго достигается и укрепляется гармония между внутренним и внешним, а также во внутреннем мире человека. Становится более предсказуемым стереотип саморегулирующих, адаптационных, организующих и синтезирующих реакций Эго, приобретающих определенный стиль. Это связано с тем, что стереотипы реакций становятся более автоматическими, а стереотип регуляции чувства собственного достоинства определеннее (Rache, 1958). Как только достигнута стабильность идентичности (Erickson, 1956), возникает интегрированная взрослая личность. Возрастание гармоничности отражается в росте стабильности настроения. А появление стабильности настроения, как считается, сигнализирует о достижении нового уровня психической стабильности и завершении подросткового возраста.

Резюме

Вслед за Спитцем, мы используем здесь появление нового аффекта или нового его качества с целью обозначить каждый новый уровень координированности и интегрированности функций Эго, подразумевающий новый уровень его организации и развития. Несмотря на то, что первые проявления любого аффекта драматичны и их легко наблюдать, с течением развития эти проявления становятся все незаметней, однако, их всегда можно обнаружить.

Соответственно, нами выдвинуто предположение о том, что появление социальной улыбки (на 2–3 месяце жизни ребенка) сигнализирует о новом уровне организации и синтеза, говоря о прогрессе по сравнению с врожденными способностями и о начале функционирования психики; стрессовая реакция на постороннего (на 7–9 месяце жизни) обозначает установление либидного объекта; негативизм (на 15–18 месяце) свидетельствует о способности к саморефлексии и появлении речевых способностей; тревога и стыд (на 24–30 месяце) – об интернализации конфликта и начале формирования Суперэго; использование аффектов в качестве сигналов опасности и конфликта сопровождает установление либидного постоянства объекта (в 30–36 месяцев); чувство вины (в возрасте от 3 до 5 лет) указывает на интеграцию Суперэго и на инфантильный невроз; практика (латентный период) – на возросшую самостоятельность функционирования Эго и Суперэго; лабильность настроения (подростковый возраст) – на подростковый процесс психической реорганизации; стабильность настроения (поздний подростковый возраст) – на главенство Эго над влечениями и другими импульсивными желаниями, как и над директивами Суперэго. Последнее же указывает на то, что подростковый возраст подошел к концу.

Эпилог

Представляя настоящую попытку объединения психоаналитических теорий развития, мы руководствовались в основном тем соображением, что многие системы личности растут и развиваются одновременно и независимо друг от друга. Все системы необходимо взаимосвязаны и в целом составляют единую сложную систему. Вот почему наш ум (и это вполне заслуживает удивления) продолжает в течение всей жизни согласованно функционировать.

Для того чтобы описать процесс развития, мы обсуждаем здесь многие предметы: некоторые подробно, некоторые в более сжатой форме. Мы признаем, что в последнем случае есть опасность чрезмерного упрощения, в особенности потому, что мы не смогли принять в расчет в систематизирующем и обобщающем обзоре, каким является наш, многочисленные тонкости каждого предмета. Мы, однако, надеемся, что настоящий обзор пролил свет как на трудности, сопровождающие процесс развития, так и на то, что любая часть поведенческих проявлений может иметь под собою ряд возможных значений. Тенденция сводить любое объяснение либо к внешним событиям, либо к внутрипсихическим силам, насколько это нам удалось, нами здесь преодолевается.

Несколько тем в этой книге опущены совсем. Среди них – отношения ребенка во внутрисемейной системе, отличные от его отношений с родителями; развитие социальных взаимодействий; приложение наших теорий к психопатологии. Эти предметы, будучи несомненно важными, находятся вне нашего фокуса на внутрипсихических аспектах нормального развития, до той, конечно, степени, до которой нам удается их здесь описать.

Мы также отдаем себе отчет в том, что в части, где мы говорим о роли матери и отца, представляемая нами картина местами до известной степени идеализирована, как будто бы наша теория относилась лишь к тому ребенку, который растет в целостной семье. Хоть клиницистам может показаться, что ежегодно в их практике встречается не так много функционирующих целостных семей, мы полагаем, что понимание той роли, которую играют оба родителя в развитии ребенка, полезно для детального рассмотрения и концептуализации оптимального развития, а также для того, чтобы оценить, где может быть уязвим ребенок, взросление которого проходит в альтернативных ситуациях.

Местами при прочтении данного материала может сложиться впечатление определенности, завершенности некоторых моментов, как будто бы некоторые гипотезы приняты так широко, что достигли статуса установленного факта. Если нами создается такое впечатление, то сейчас мы хотим его исправить. Психоаналитическая теория до сих пор отмечена многими открытыми вопросами и противоречивыми областями, так что она, подобно обсуждаемой нами модели развития, является незавершенной, развивающейся, подверженной переменам и эволюционированию по мере появления новых данных.

Тем не менее, мы надеемся, что обрисованная нами перспектива процесса развития окажется достаточно согласованной, чтобы быть полной, и в то же время достаточно пластичной, чтобы оставаться в русле нового знания. Мы также надеемся, что представили свои идеи таким образом, что передали не только сложность процесса развития, но и способствовали размышлению о психике человека.

Словарь встречающихся терминов

Многие термины, вошедшие в психоанализе в повседневное употребление, постепенно приобрели целый ряд значений. Этот словарь предназначен для того, чтобы прояснить использование нами в данной книге каждого конкретного термина: мы не задумывали его как исчерпывающее авторитетное руководство по психоаналитической терминологии. Он в первую очередь ориентирован на то, чтобы дать такое объяснение терминов, которого было бы достаточным для продолжения чтения этой книги без перерыва на просмотр дополнительной литературы. Рекомендуем еще четыре источника для тех, кто захочет больше узнать о любом из упоминаемых здесь терминов: L. E. Hinsie and R. J. Campbell. Psychiatric Dictionary, 4th ed. (New York: Oxford University Press, 1970); J. LaPlanche and J. –B. Pontalis, The Language of PsychoAnalysis (London: Hogarth Press, 1973); B. E. Moore and B. D. Fine, eds. Psychoanalytic Terms and Concepts (New Haven and London: Amer. Psychoanal. Assn. and Yale Univ. Press, 1990); и C. Rycroft, A Critical Dictionary of Psychoanalysis (Middlesex: Penguin, 1972).

АВТОНОМНОСТЬ (AUTONOMY) Свойство независимого функционирования. Что касается психических систем, например Суперэго, то говорят, что оно функционирует автономно, если его функционирование не нарушается конфликтом и не зависит от поддержки со стороны взрослых. Хартманн (1958) ввел этот термин в психоаналитическую теорию по отношению к Эго. (См. также ПЕРВИЧНАЯ АВТОНОМНОСТЬ. ВТОРИЧНАЯ АВТОНОМНОСТЬ).

АДАПТАЦИЯ (ADAPTATION) Способность приспосабливаться к внутренней или внешней реальности. Она часто требует приведения собственных внутренних потребностей в соответствие с окружающей средой, но может потребовать и использования определенных защитных механизмов, например, во внутренней психической реальности.

АККОМОДАЦИЯ (ACCOMODATION) Понятие Пиаже, относящееся к способу связи с окружающей средой в терминах уже имеющейся информации о ней, или то, что Пиаже называет «внутренними схемами». Примером может служить ребенок, который впервые видит обезьянку, и та кажется ему кошкой: она примерно такого же размера, и он о кошках уже наслышан. Это понятие Пиаже напоминает аллопластическую адаптацию.

АЛЛОПЛАСТИЧЕСКИЙ (ALLOPLASTIC) Тип адаптации, характеризуемый способностью человека добиваться реакции из окружающей среды для удовлетворения внутренних потребностей или желаний, а также относиться к окружающей среде главным образом в свете этих желаний и потребностей. Эта способность играет решающую роль в раннем младенчестве, когда ребенок должен быть в состоянии пробудить внимание окружения к себе с тем, чтобы выжить. Но не проходящая склонность манипулировать окружающей средой как единственным (или главным) средством удовлетворения своих внутренних нужд или разрешения конфликтов считается ненормальной и может указывать на патологию.

АМБИВАЛЕНТНОСТЬ (AMBIVALENCE) Одновременное присутствие сильных противоположных чувств (любви и ненависти) по отношению к одному и тому же человеку.

АНАКЛИТИЧЕСКИЙ (ANACLITIC) Тип зависимости, когда один человек полагается на другого в удовлетворении либо основных потребностей, либо физических или психологических потребностей. Отношение младенца к матери всегда носит аналитический характер.

АНАЛЬНАЯ фаза (Стадия) (ANAL PHASE) Стадия развития либидо, когда наибольшее удовольствие сфокусировано на функционировании анальной зоны. Это главным образом удовольствие от дефекации или задерживания каловых масс.

АССИМИЛЯЦИЯ (ASSIMILATION) Создание новых внутренних схем в ответ на новую информацию из окружающей среды. Это понятие Пиаже напоминает аутопластическую адаптацию (см. ниже). Примером может служить ребенок, который видит обезьянку и, зная, что это не кошка, создает новую категорию: животные могут быть кошками или обезьянками.

АУТИЗМ (AUTISM) Расстройство развития органического происхождения, результатом которого является ослабление социальных взаимоотношений, обычно сопровождающееся качественным ухудшением вербального и невербального общения. Этот термин заимствован Малер из психопатологии и обозначает первые несколько недель жизни ребенка, когда он, в противоположность более поздним этапам развития, менее способен к взаимодействию с родителями.

АУТОПЛАСТИЧЕСКИЙ (ADTOPLASTIC) Способность осуществлять внутренние (или психические) модификации в ответ на воздействия окружающей среды. Указанная способность требует проверки реальности и в большинстве случаев подразумевает способность к внутреннему компромиссу и отсрочки удовлетворения.

АУТОЭРОТИЗМ (AUTOEROTISM) Сексуальная стимуляция и удовлетворение без прибегания к внешним раздражителям. Примером может служить мастурбация в любой форме.

Аффект (AFFECT) Многогранное психологическое явление, включающее мотивационные, соматические и другие выражения чувств, с которыми связана идея или компонент сознания. Его необходимо отличать от эмоции и от чувства.

Аффект ТРАВМА (AFFECT TRAUMA) Так часто называют первую фрейдовскую модель психики. (См. также модель ВЛЕЧЕНИЕ РАЗРЯДКА.)

БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ (UNCONSCIOUS) Ментальное содержимое и процессы, которые в любой момент времени находятся вне пределов сознания и не могут быть осознаны. В психоаналитической теории признается два вида бессознательного. Описательное бессознательное – это любой материал, недоступный осознанию. Динамическое Бессознательное (которое отличают в написании по заглавной букве «Б»), относится к ментальному содержимому и процессам «системы» Бессознательного топографической модели, которые недоступны сознанию и не могут его достичь из за противодействия вытеснения и других защит.

БИСЕКСУАЛЬНОСТЬ (BISEXUALITY) Совокупность черт характера и сексуальных желаний, которые присуши как своему, так и противоположному поду. Примером может служить человек, который находит в себе и мужские и женские черты и хочет половых отношений с обоими полами. С точки зрения развития, источник бисексуальности лежит в тенденции рано отождествляться с разнообразными чертами обоих родителей, поддерживая к каждому из них либидные чувства. Это может послужить основой для психического конфликта.

ВЛЕЧЕНИЕ (DRIVE) В Стандартном издании работ Фрейда повсеместно используется термин Trieb, переводимый как «инстинкт». Однако, в противоположность автоматическому, основанному на стереотипах инстинктивному поведению (которое мы видим у низших животных), в психоаналитическом употреблении этот термин обозначает психологическое явление. Это ментальное соответствие биологической силы, вносящей мотивирующий вклад, то есть побуждаеющей ум к действию. В отличие от моторной деятельности, которая у животных следует сразу после возбуждения, у человека в данной ситуации поведение зависит от Эго. Это создает возможность пластичного, разнообразного выражения реакции на бессознательный импульс.

ВНЕОПЫТНЫЙ (NONEXPERIENTIAL) Гипотетические аспекты психических функций, такие как защитные механизмы, или психические системы (Ид, Эго и Суперэго). Понятия о психическом функционировании являются центральными в теории психоанализа и имеют клиническую ценность для понимания механизмов, определяющих поведение, не являясь при том частью нашего опыта. Их можно уподобить конструкции, поддерживающей сцену; мы можем смотреть пьесу, но не видеть этих вспомогательных сценических сооружений.

ВНУТРИСИСТЕМНЫЙ (INTRASYSTEMIC) В тройственной модели психики Ид, Эго и Суперэго именуются системами. Когда между импульсами или влечениями внутри одной системы существует конфликт, он называется внутрисистемным. Конфликт идеалов – это типичный внутрисистемный конфликт внутри Суперэго. (См. также МЕЖСИСТЕМНЫЙ.)

ВСПОМОГАТЕЛЬНОЕ Эго (AUXILIARY EGO) Говорят, что мать (или любой другой осуществляющий уход человек) выступает в качестве вспомогательного Эго, если она заботится о ребенке, защищает его, создает ему комфортные условия и оберегает от излишней внутренней или внешней стимуляции. Термин подразумевает, что ряд функций Эго уже наличествует, но имеется потребность в помощи извне – такой, какую ребенок в итоге сможет оказывать себе сам.

ВТОРИЧНАЯ АВТОНОМНОСТЬ (SECONDARY AUTONOMY) Состояние функций Эго, которые берут начало в областях конфликта, но достигают независимого функционирования. Примером является опрятность.

ВТОРИЧНЫЙ ПРОЦЕСС (SECONDARY PROCESS) Мышление, для которого характерны рационализм, логичность и упорядоченность. В огромной степени опирается на вербальный символизм и функционирует главным образом в адаптации к реальности. Может быть сознательным и бессознательным. (См. также ПЕРВИЧНЫЙ ПРОЦЕСС.)

ВЫТЕСНЕНИЕ (REPRESSION) В ранних работах Фрейда этот термин первоначально обозначал любую защитную деятельность, но затем его употребление стало ограничиваться специфическим видом защиты, когда деятельность психики или содержание желаний, фантазий, событий раннего детства устраняется от сознания путем процесса, который человек не осознает.

генитальная фаза (GENITAL PHASE) Последняя стадия психосексуального развития. Она начинается в подростковом возрасте и означает биологическую возможность оргазма. Как только человек достигает генитальной фазы, составные сексуальные влечения ранних стадий психосексуального развития обычно организуются с целью получения конечного генитального удовлетворения, хотя они и могут быть использованы для полового возбуждения в процессе предваряющей сексуальной игры.

ЗАВИСТЬ К ПЕНИСУ (PENIS ENVY ) Неприятное чувство, часто сопровождаемое пониженным чувством собственного достоинства, вызываемое жадным тяготением к мужскому фаллосу. Фрейд видит в ней коренную черту психологии женщины. Это представление было подвергнуто тщательному изучению и выяснилось, что и мальчики страдают завистью к пенису, когда обнаруживают, что у более старших половой орган заметно больше, чем у них.

ЗАЩИТНЫЕ МЕХАНИЗМЫ (DEFENCE MECHANISMS) Различные попытки Эго защититься от опасности. Эта опасность обычно имеет отношение к какому то внутрипсихическому конфликту и следует из того, что некое вытесненное желание угрожает прорывом в сознание, его удовлетворение же ассоциируется с воображаемым или реальным наказанием. Об угрозе прорыва вытесненного желания сигнализируют болезненные чувства тревоги или вины, которые и побуждают Эго отбрасывать данное желание или влечение. Защиты функционируют бессознательно, так что человек не имеет представления об их деятельности. Они являются нормальной составляющей развития и функционирования психики.

ЗОНА Эго, СВОБОДНАЯ ОТ конфликта (CONFLICT FREE EGO SPHERE) Область функционирования Эго, которая начинается за зоной внутрипсихического конфликта, остается вовне его и обычно в него не вовлекается. Примерами могут служить движение, сознание и речь. Это понятие введено Хартманном и связано с его понятиями ПЕРВИЧНОЙ и ВТОРИЧНОЙ АВТОНОМНОСТИ.

ИД (ID) Гипотетическая психическая система, заключающая в себе инстинктные влечения, то есть мотивирующие тенденции, которые функционируют, чтобы побудить психику к активному поиску удовлетворения. Ид – это одно из трех подразделений психики в структурной теории, двумя другими являются Эго и Суперэго.

идентификация или ОТОЖДЕСТВЛЕНИЕ (IDENTIFICATION) Изменение образа себя в сторону большего сходства с объектом восхищения (или определенными его аспектами). Этот термин используется для обозначения как процесса внесения таких изменений, так и для самих изменений. Идентификация с родителем появляется рано и является необходимым компонентом нормального развития. Хотя идентификация и может иногда включать в себя аспект защиты, ее нельзя однозначно считать защитой. Идентификацию необходимо отличать от интернализации, инкорпорации и интроекции (см. ниже).

ИМИТАЦИЯ (IMITATION) С точки зрения развития, копирование объекта обожания или ненависти, как при идентификации, но имитация – это обычно временное и чаще всего сознательное явление.

ИНДИВИДУАЦИЯ (INDIVIDUATION) Процесс развития, протекающий в первые три года жизни когда ребенок пытается выработать уникальное и отчетливое чувство идентичности, со своими собственными индивидуальными чертами, отличное от представления об объекте – как правило матери.

ИНКОРПОРАЦИЯ (INCORPORATION) Примитивная фантазия принятия чего нибудь внутрь своего тела через то или иное естественное отверстие – рот, ухо, нос, анус – для того чтобы овладеть чертами внешности или качествами объекта. Термин иногда также используется в значении либо разрушения субъектом объекта, либо получения субъектом удовольствия от проникновения в него объекта. Необходимо отличать от идентификации, интернализации и интроекции.

ИНСТИНКТ (INSTINCT) См. ВЛЕЧЕНИЕ

ИНСТИНКТИВНОЕ ВЛЕЧЕНИЕ (INSTINCTUAL DRIVE) Воспринимается как идея, желание или импульс «влекущий» или побуждающий психику к деятельности. Инстинктивное влечение является психическим представлением гипотетической мотивирующей тенденции предположительно соматического происхождения. Первоначально Фрейд полагал, что влечение имеет особые телесные источники, но сегодня мы подчеркиваем, что инстинктивное влечение образуется путем слияния многих факторов, так что в дополнение к соматическому компоненту, свой вклад вносят также аффективные переживания и внешнее влияние. Оно также имеет цель, объект и интенсивность, но окончательное поведение зависит от Эго; следовательно, особое внимание уделяется психологическим явлениям.

Интернализация (INTERNALIZATION) Общий термин, который включает в себя все те процессы (такие как инкорпорация, интроекция и идентификация), посредством которых из взаимодействий с реальными или воображаемыми объектами образуются внутренние (или психические) представления, функции, структуры, правила и характеристики.

ИНТЕРНАЛИЗОВАННЫЙ конфликт (INTERNALIZED CONFLICT) Конфликт, который начинается как внутриличностный, но затем превращается в конфликт между психическими структурами, например, как в случае конфликта между инстинктным желанием и запретом со стороны Суперэго. Часто фигурирует как невротический конфликт.

ИНТЕРСИСТЕМНЫЙ (INTERS YSTEMIC) См. МЕЖСИСТЕМНЫЙ

ИНТРАСИСТЕМНЫЙ (INTRAS YSTEMIC) См. ВНУТРИСИСТЕМНЫЙ

ИНТРОЕКТ (INTROJECT) Ментальное представление, которое происходит из процесса интроекции (см.). Этот термин в особенности используется для обозначения ментальных представлений, приобретающих вес в процессе формирования Суперэго – «должен» и «не должен». После образования они ощущаются как имеющие всю силу и власть, вымышленную или реальную, действительных объектов, из которых они происходят. Необходимо отличать от идентификации, инкорпорации и интернализации.

ИНТРОЕКЦИЯ (INTROJECTION) Термин изначально введен Ференци (1909) для обозначения противоположности проекции – то есть это доставляющее удовольствие принятие в себя аспектов внешнего мира. С тех пор термин приобрел дополнительные значения: как синоним идентификации; как примитивная форма интернализации; как примитивная форма идентификации, связанная иногда с «психотической идентификацией», когда границы между представлениями о себе и об объекте нечеткие; наконец, как защита. Он также может означать усвоение ребенком требований объекта и включение их в свою психику, так, что ребенок реагирует одинаково как в присутствии, так и в отсутствие этого объекта. В этом состоит специфика употребления данного термина.

Инфантильная генитальная фаза (Стадия) (INFANTILE OENITALE PHASE) Период психосексуального развития, сменяющий анальную стадию, когда наибольшая часть детского сексуального внимания сфокусировано на гениталиях, а оральное и анальное удовлетворение отступает на задний план. См. также ФАЛЛИЧЕСКАЯ фаза (Стадия).

инфантильный невроз (INFANTILE NEUROSIS) Внугрипсихическая организация, характеризуемая интернализованным конфликтом, который рождает тревогу, и способная (при содействии структуры Эго) отвечать на этот сигнал тревоги, прибегая к компромиссу или к защитам, то есть к внутренней модификации (вместо манипуляции окружением). Инфантильный невроз начинается с интернализации конфликта и подразумевает функционирование Суперэго. С интернализацией ряда стандартов, источника наказаний и поощрений бессознательные влечения начинают вызывать внутреннее неодобрение и наказание (чувство вины). Соответственно, инфантильный невроз подразумевает, что внутреннее эмоциональное расстройство и компромиссные решения недосягаемы для внешнего влияния, и Эго и Суперэго функционируют относительно независимо от внешней энергетической подпитки.

КАСТРАЦИОННАЯ ТРЕВОГА (CASTRATION ANXIETY) См. Страх КАСТРАЦИИ

КАТЕКСИС (CATHEXIS) Гипотетическая психическая энергия, присовокупляемая к чему то или во что то вкладываемая, например, во внешний объект или в собственное «я», или в их ментальные образы.

КЛОАЧНАЯ Теория (CLOACAL THEORY) Детский сексуальный предрассудок, что анус и вагина – это одно и то же, так что предполагается, что дефекация, совокупление и рождение осуществляются через анус.

конфликт, ВНУТРИПСИХИЧЕСКИЙ (CONFLICT, INTRAPSYCHIC) Конфликт между противоположными психическими системами человека, противоположность противостоянию между ним и внешним миром.

конфликт, ВНУТРИСИСТЕМНЫЙ (CONFLICT, INTRASYSTEMIC) Конфликт между противоположными аспектами одной системы, т. е. внутри одной системы, как в случае конфликтующих идеалов внутри Суперэго.

КУМУЛЯТИВНАЯ ТРАВМА (CUMULATIVE TRAUMA) Любое состояние, действующее в течение некоторого времени, которое неблагоприятно, пагубно или опасно для развития маленького ребенка.

Латентный период (LATENCY) Стадия развития, характеризующаяся уменьшением внешних проявлений инфантильной сексуальности, что подразумевает вытеснение или благополучное разрешение эдипова конфликта и реорганизацию защитных структур Эго под влиянием развития Суперэго.

ЛИБИДО (LIBIDO) Метафорическая, гипотетическая психическая энергия, ответственная за подпитку сексуального влечения.

МАЗОХИЗМ (MASOCHISM) Потребность в физическом или душевном страдании или боли с целью сознательно иди бессознательно достичь сексуального возбуждения или удовлетворения.

МАСТУРБАЦИЯ (MASTURBATION) Самостимуляция какой либо эрогенной зоны, доставляющая сексуальное удовольствие.

МЕЖСИСТЕМНЫЙ (INTERSYSTEMIC) Ид, Эго и Суперэго – это психические системы тройственной модели. Когда между желаниями и импульсами различных систем имеется конфликт, его называют межсистемным. Типичным межсистемным конфликтом является конфликт между каким то импульсом к удовлетворению влечения, берущим начало в Ид, и желанием отсрочить это удовлетворение, возникающим на основе берущих начало в Эго реалистических соображений. См. также ВНУТРИСИСТЕМНЫЙ.

МЕНТАЛЬНЫЙ ОБРАЗ (РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ) (MENTALREPRESENTATION) Более или менее устойчивый и сохраняемый образ объекта, формирующийся в психике. Ментальный образ построен из ряда многосторонних восприятий объекта и объединяет их. Например, детский ментальный образ матери выстроен из большого количества ее образов и впечатлений от нее, а также из образов самого ребенка во взаимодействиях с ней.

МЕНТАЛЬНЫЙ АППАРАТ (MENTAL APPARATUS) Гипотетическое подразделение психики на разнообразные системы или группы функций. В соответствии со структурной моделью, функции группируются в структуры Ид, Эго и Суперэго.

МЕТАПСИХОЛОГИЯ (METAPSYCHOLOGY) Введенный Фрейдом термин (1901), обозначающий определенную психологию за пределами сознания. Введен с целью выделить психоанализ из психологии, основанной на сознательных ментальных видах деятельности, таких как разум и восприятие. Фрейд называет «метапсихологическое представление» наиболее полным описанием любого клинического явления, какое приходится давать психоанализу (1915, стр. 181). Позднее этот термин начал главным образом обозначать теоретические основы психологического знания. Хотя во время бурного развития теорий Эго психологии в 1950 е гг. метапсихологию и стремились отделить от клинического опыта, эта тенденция сегодня менее выражена. Соответственно, метапсихология – это понятийный аппарат, с помощью которого можно изучать функционирование человеческой психики. Происходя из клинических наблюдений и в целом являясь фундаментальным, этот понятийный аппарат все же должен периодически пересматриваться в соответствии с углублением понимания. Таким образом, метапсихология постоянно развивается.

МИР представлений (REPRESENTATIONAL WORLD) Концепция, предложенная Скиддером и Розенблаттом (1962), обозначающая собрание образов или представлений об объектах внешнего мира, которая, посредством интернализации, погружается во внутренний мир, давая некую эмпирическую карту явлений объективной реальности в том виде, в котором она существует в уме каждого человека.

модель ВЛЕЧЕНИЕ РАЗРЯДКА (DRIVE DISCHARGE MODEL) Первая фрейдовская модель психики. Так как Фрейд за основу берет гидравлическую модель и метафорическую психическую энергию, он полагает, что ментальный аппарат имеет тенденцию к сохранению энергии на низком и постоянном уровне. Когда она в избытке, она должна разряжаться. Стрессовые эмоции, например, пробуждаемые травматическим опытом отношения с окружающими в раннем детстве (в особенности сексуальными домогательствами со стороны взрослых), рассматриваются в качестве причины роста ментальной или психической энергии, что ведет к нарушению равновесия в ментальном аппарате. При этом возникает «побуждение к разрядке», «требование» вернуться к постоянному состоянию. Вытеснение этого аффекта ведет к «преграждению пути» энергии, и эта энергия вмешивается в ровное функционирование ментального аппарата. Чем больше количество вытесненной энергии, тем больше нарушается психическое функционирование, и тем более травмирующим является результат. Таким образом, психическая энергия увеличивается или уменьшается за счет стимуляции или разрядки (эмоции), и поэтому лечение в то время основывалось на катарсисе. Фрейд считал, что эта модель может послужить неврологической основой психопатологии.

нарциссизм (NARCISSISM) В первоначальной концепции Фрейда нарциссизм определялся как либидное вложение Эго (себя), взятого за объект либидного влечения. Теперь это понятие приобрело дополнительный ряд значений: сексуальное извращение, стадия развития, тип объектного выбора, способ отношения к окружающему, характеристика чувства собственного достоинства.

НЕВРОТИЧЕСКИЙ (NEUROTIC) Тип конфликта между психическими системами.

НЕГАТИВНЫЙ Эдипов комплекс (NEGATIVE OEDIPUS COMPLEX) Назван так по аналогии с фотографическим негативом. Обозначает идентификацию ребенка с родителем противоположного пола и обращение его либидного интереса к родителю своего пола.

НЕЙТРАЛИЗАЦИЯ (NEUTRALIZATION) Гипотетический психический процесс, связанный с понятием психической энергии (см.). Он предполагает, что сексуальные или агрессивные аспекты мотивирующей силы влечения уменьшаются или дезактивируются и, следовательно, происходит их десексуализация и деагрессификация.

ОБРАЗ собственного «я» (SELF IMAGE) Образ себя в данное время и в данной ситуации. Он состоит из образа тела и представления о своем внутреннем состоянии на данный момент. Этот образ происходит из представления о самом себе и образует часть его.

ОБЪЕКТ (OBJECT) В психоаналитическом употреблении объект обозначает человека. Это не совсем удачное определение вошло в широкое употребление после определения Фрейдом объекта либидного влечения – человека, опосредующего получение удовольствия.

ОБЪЕКТНОЕ ПОСТОЯНСТВО (OBJECT CONSTANCY) Понятие, введенное Хартманном (1952) для обозначения этапа в развитии объектных отношений, когда сексуальные или агрессивные импульсы не нарушают или не разрывают связи с объектом. Это понятие потеряло свой первоначальный смысл из за смешения с аналогичным понятием Пиаже, а также потому, что Спитц, Анна Фрейд и Малер, оперируя совсем непохожими понятиями и критериями, используют почти одинаковую терминологию. Спитц говорит о постоянстве либидного объекта в то время, когда ребенок дает понять, что предпочитает мать всем остальным объектам (шесть восемь месяцев). Анна Фрейд использует термин объектное постоянство для обозначения времени, когда мать начинает сохранять свою роль наиболее важного человека для ребенка, несмотря на то, удовлетворяет она его потребности или фрустрирует их (также примерно шесть восемь месяцев). Постоянство когнитивного объекта, или «вещественное» постоянство не связано с межперсональными отношениями и их интернализацией, а скорее обозначает сохранение ментального образа, когда сам момент восприятия уже миновал. Постоянство когнитивного объекта, когда интегрированное представление живет в памяти и может быть по желанию вызвано к восприятию, становится устойчивым примерно к восемнадцати месяцам жизни ребенка. Малер использует термин либидное постоянство объекта, которое, на ее взгляд, приобретается постепенно и требует для начала прочной привязанности к матери, далее – восприятия когнитивного представления о матери и, наконец, определенной разрешенности чувств любви и ненависти, с тем, чтобы мать представлялась любящей. Тогда ментальное представление о ней может быть «любящим» и функционирует как создающее комфортное состояние и дающее поддержку в ее отсутствие, что дает ребенку возможность функционировать отдельно и добиваться более совершенных путей взаимоотношений с людьми.

ОБЪЕКТНАЯ РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ (OBJECT REPRESENTATION) См. ПРЕДСТАВЛЕНИЕ ОБЪЕКТА.

ОБЪЕКТНОЕ ЛИБИДО (OBJECT LIBIDO) Обозначает либидную энергию или психологическое внимание, направленные на внешние объекты любви. Объектное либидо противоположно нарциссическому, когда внимание сосредоточено на себе.

«я» ОБЪЕКТ (OBJECT/SELF) Понятие, центральное в теориях Хайнца Кохута, которое используется в качестве функциональной составляющей самого себя, придавая устойчивость фрагментирующему потенциалу стимуляции или аффекта.

Объектные отношения (OBJECT RELATIONS) Бессознательные ментальные представления объектов, которые складываются из межличностных взаимодействий по мере развития личности. В них обнаруживаются представления значимых связей и опыта детства, и они глубоко затрагивают межличностные взаимодействия человека и выбор им объектов. Чтобы подчеркнуть их внутрипсихическое нахождение, иногда используется термин интернапизованные объектные отношения.

ОБЪЕКТНЫЙ ВЫБОР (OBJECT CHOICE) Человек, выбранный в качестве наиболее важного объекта любви. В теории либидо, это человек, выбранный в качестве объекта либидного влечения. На этот выбор обычно оказывают влияние бессознательные детерминанты и стадия развития.

ОПЕРАЦИИ (OPERATIONS) Используемый Пиаже термин для обозначения когнитивной способности думать о действиях без необходимости сопровождать это физическими движениями. Он описывает развитие мышления ребенка в форме следующих стадий:

1. Предварительные операции. Это наиболее ранняя стадия, когда ребенок способен к ментальному размышлению о действиях. Мышление на этой ранней стадии главным образом эгоцентрическо и прелогическо. На суждения оказывают влияние скорее восприятия, чем логика.

2. Конкретные операции. Мышление в терминах конкретных, существующих объектов. На этом этапе ребенок способен думать о действиях в уме, но еще не способен в уме формировать гипотезу или рассматривать возможности.

3. Формальные операции. Когнитивная способность размышлять о предположительном и в уме проверять мысли.

Оральная фаза (Стадия) (ORAL PHASE) Первая стадия либидного развития, приблизительно соответствующая первому году жизни, когда главным источником либидного удовлетворения ребенка предположительно являются приносящие удовольствие оральные виды активности, такие как сосание и кусание.

ОТРИЦАНИЕ (DENIAL) Защитный механизм, при котором Эго субъекта избегает осознания некоторых болезненных аспектов действительности, как это имеет место при очевидном игнорировании анатомических различий маленьким мальчиком.

ПЕРВИЧНАЯ АВТОНОМНОСТЬ (PRIMARY AUTO NOMY) Врожденные характеристики, которые созревают в процессе развития независимо от внешнего влияния. Регрессия или конфликт могут оказывать на них влияние. Примером служат моторные способности и сознание.

ПЕРВИЧНЫЙ ОБЪЕКТ (PRIMARY OBJECT) Первый и самый важный в жизни младенца человек, обычно мать.

ПЕРВИЧНЫЙ ПРОЦЕСС (PRIMARY PROCESS) Способ мышления, связанный с субъективным внутренним миром или с системой Бессознательного. Характеризуется ассоциативным мышлением, конкретностью, конденсацией, смещением, образностью и символизацией. Примером служат сновидения, фантазии и оговорки. См. также ВТОРИЧНЫЕ ПРОЦЕССЫ.

ПЕРЕХОДНЫЙ ОБЪЕКТ (TRANSITIONAL OBJECT) Это понятие введено Виннокоттом для обозначения роли любимых ребенком предметов, таких как одеяло или игрушка, которые нужны ему для того, чтобы чувствовать себя комфортно в отсутствии матери. Кажется, что переходный объект символизирует связь между младенцем и матерью и наделен качествами их обоих.

ПОЗИТИВНЫЙ Эдипов комплекс (POSITIVE OEDIPUS COMPLEX) Отождествление ребенка с родителем одного пола, когда либидный интерес имеется к родителю противоположного пола.

половая идентичность (GENDER IDENTITY) Психологическая конфигурация, которая объединяет идентичность личности, биологический пол, опыт межличностного взаимодействия, внутрипсихические последствия (такие как идентификации), последствия влияния культуры и социума – всеобъемлющее чувство мужественности или женственности.

ПОЛОРОЛЕВАЯ идентичность (GENDER ROLE IDENTITY) Характерное сознательное или бессознательное принятие человеком половой роди при взаимодействиях с другими людьми. ПОСТОЯНСТВО ОБЪЕКТА (OBJECT CONSTANCY) См. ОБЪЕКТНОЕ ПОСТОЯНСТВО.

ПОТЕРЯ ОБЪЕКТА (OBJECT LOSS) Реальная потеря любимого человека из за разлуки или чувство такой потери вследствие какого то внутрипсихического процесса.

ПРЕДСОЗНАТЕЛЬНЫЙ (PRECONSCIOUS) Любые ментальные процессы, содержание и воспоминания, которые более или менее доступны сознанию, но которые в данный момент находятся за его пределами. Термин также использовался для обозначения одной из психических систем в топографической модели.

ПРЕДСТАВЛЕНИЕ ОБ ОБЪЕКТЕ (OBJECT REPRESENTATION) Ментальное представление о внешнем объекте, который размещается во внутреннем мире и встраивается в него. Это представление может соответствовать действительному объекту, но часто претерпевает изменения со стороны какого нибудь бессознательного процесса, например чувств любви и ненависти по отношению к объекту, или со стороны различных фантазий и идеализации.

ПРЕДЭДИПОВА фаза (Стадия) (PREOEDIPAL PHASE) Стадии объектных отношений, предшествующие образованию Эдипова комплекса. Характеризуются, главным образом, привязанностью к первому объекту любви – к матери.

ПРОЕКТИВНАЯ идентификация (PROJECTIVE IDENTIFICATION) Термин, введенный Мелани Кляйн и обозначающий механизмы, используемые в фантазии ребенком, чтобы совладать с агрессивными чувствами к себе и к матери. Расширение сферы его употребления выразилось: в применении к более поздним стадиям; во включении возможности смещения вовне; в обращении агрессивности обратно на себя по ассоциации с чувством преследования; в желаниях обладать объектом и контролировать его; в части механизмов контрпереноса и в реальном изменении внутреннего состояния объекта.

ПРОЕКЦИЯ (PROJECTION) Защитный механизм, для которого характерны приписывание внешнему объекту неприемлемых импульсов и чувств, которые затем направляются обратно на себя. См. также ЭКСТЕРНАЛИЗАЦИЯ.

ПРОИЗВОДНОЕ влечения (DRIVE DERIVATIVE) Так как влечения сами по себе не осознаются, последствия их мотивирующего вклада становятся сознательными только из за их воздействия на психическое функционирование; поэтому производное влечения может проявляться в мыслях, импульсах, желаниях или поведении.

ПСИХИЧЕСКАЯ РЕАЛЬНОСТЬ (PSYCHIC REALITY) Фрейд использует этот термин для обозначения всего, что в психике субъекта приобретает силу внешней, объективной, или материальной реальности. В строгом смысле, термин относится к какому либо бессознательному желанию и связанной с ним фантазии, но в расширительном употреблении психическая реальность может включать сознательные и бессознательные мысли, чувства, сновидения, фантазии, воспоминания и восприятия, безотносительно к их совместимости с внешней реальностью. В терминах психической реальности, на желание или фантазию можно реагировать, как будто данное событие реально имело место, например, чувством вины и нарушением памяти.

ПСИХИЧЕСКИЙ АППАРАТ (PSYCHIC APPARATUS) См. МЕНТАЛЬНЫЙ АППАРАТ.

ПСИХОАНАЛИЗ (PSYCHOANALYSIS) Изучение деятельности человеческой психики и поведения, с обращением особого внимания на бессознательную ментальную активность. Оно включает три аспекта: метод исследования психики; система знаний о человеческом поведении; метод лечения эмоциональных расстройств.

ПСИХОСЕКСУАЛЬНОЕ развитие (PSYCHO SEXUAL DEVELOPMENT) Организация личности, складывающаяся в процессе прохождения через последовательность стадий развития и основывающаяся на прогрессивном преобразовании эрогенных зон. Это развитие имеет место наряду с развитием сопровождающих его фантазий и конфликтов, связанных с развитием объектных отношений, Суперэго, Эго и когнитивных функций.

развитие (DEVELOPMENT) Процесс формирования личности в ходе взаимодействия между факторами взросления и окружающей среды с одной стороны и личным опытом – с другой.

ВОССОЕДИНЕНИЕ (RAPPROCHEMENT) Термин обозначает задачу пересмотра отношений с целью восстановления гармонии. Малер использует его в связи с конфликтом развития между ребенком и матерью во время второй половины второго года жизни. Малыш начинает ощущать определенную отделенность от матери, а также нехватку собственного всемогущества, которое было характерно для предшествовавшей фазы практики. Возникает необходимость в пересмотре отношений с матерью. Хотя этот конфликт начинается на втором году жизни, актуальные для него проблемы возникают на каждой новой стадии развития, и отношения между родителем и ребенком, соответственно, должны пересматриваться на каждой из этих стадий.

РЕАКТИВНОЕ ОБРАЗОВАНИЕ (REACTION FORMATION) Защитный механизм, при котором инфантильное желание оттесняется путем формирования черты характера, представляющей противоположный инстинкт. Например, во время анальной фазы аккуратность заменяет хаотичность.

РЕГРЕССИЯ (REGRESSION) Процесс поиска удовольствия или использования поведенческих стереотипов, характерных для одной из прошедших стадий развития. Такое поведение наблюдается в периоды повышенного нервного напряжения или тревоги. Прежде в психоаналитической теории такие изменения поведения мыслились в терминах «возвращения» в определенной последовательности действий к точке фиксации, где имелась задержанная энергия.

РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ ОБЪЕКТА (OBJECT REPRESENTATION) См. ОБРАЗ ОБЪЕКТА

СЕНСОМОТОРНЫЙ (SENSOMOTOR) Тип мышления, основанный на сенсорном восприятии и моторной активности. Это единственный тип мышления, который имеется у младенца с рождения и примерно до восемнадцати месяцев жизни (согласно Пиаже; потому он и называет этот период сенсомоторной стадией). На данной стадии ребенок совершает действия по отношению к объектам и демонстрирует практический, воспринимающий и связанный с действием тип интеллектуального функционирования.

СИМБИОЗ (SYMBIOSIS) Биологический термин, обозначающий два отдельных, но взаимозависимых организма. Малер использует его для описания типа объектных отношений, характерных для младенца двух четырех пяти месячного возраста; она полагает, что в этом возрасте у ребенка еще нет чувства отделенности от матери. Так как сейчас мы признаем, что у ребенка с рождения имеется множество способностей сознания и восприятия, позволяющих различать понятия «внутри» и «снаружи», отличать себя от другого, и что ребенок рождается уже приспособленным к социальному взаимодействию, то точку зрения Малер лучше выражать в терминах оптимальных аффективных отношений в обсуждаемый период: мать и ребенок тонко «настроены» друг на друга. В этом смысле мы полагаем, что данный термин сохраняет свое значение в качестве метафоры, характеризующей аффективный идеал, когда имеется некое аффективное единство между матерью и ребенком. Фантазия о том, что младенчество – это симбиотическое состояние полного удовлетворения потребности, не является редкостью у детей, а фантазия симбиотического единения матери и ребенка часто поддерживается у беременной женщины. Человек может похожим образом фантазировать о том, что у него был такой опыт с матерью в ранние детские годы и пытаться пережить его еще раз с кем нибудь другим.

СИСТЕМА (SYSTEM) Организация из взаимосвязанных элементов, находящихся в динамическом взаимодействии друг с другом.

СМЕЩЕНИЕ (DISPLACEMENT) Защитный механизм, выражающийся в том, что человек совершает замену первоначального объекта другим или использует одну часть своего тела вместо другой. Примером может послужить мальчик, который вместо того, чтобы сердиться на отца, сердится и злится на других авторитетных мужских фигур из своего окружения.

СОЗНАНИЕ (CONSCIOUSNESS) Осознание ощущений, исходящих от внешнего мира или изнутри тела и психической сферы.

СОЗРЕВАНИЕ (MATURATION) Генетически предопределенные изменения в развитии. Последовательность продвижения по этапам психосексуального развития или время появления определенных функций, таких, например, как переход от ползания к хождению и появление речи, определяется врожденными, биологически предопределенными факторами.

СОСТАВНОЙ ИНСТИНКТ (COMPONENT INSTINCT) Явление, при котором частные импульсы объединяются с образованием единого выражаемого влечения. Это относится главным образом к прегенитальным импульсам и действиям, которые соединяются воедино в процессе нормального развития, подчиняясь доминированию генитальной зоны. Целый ряд оральных, анальных и уретральных функций может объединяться и выражаться посредством определенного вида активности, например, разглядывания (как при скопофилии). Часто соединенные вместе влечения периодически сменяют друг друга, как в случае садистских и мазохистских влечений, где агрессивность и сексуальность в поведенческих проявлениях выступают вместе.

Страх КАСТРАЦИИ (CASTRATION ANXIETY) Термин относится к страху мальчиков (в раннем детстве) перед реальным повреждением гениталий; он широко используется для обозначения преувеличенного страха получить повреждение любой части тела или страха потерять потенцию. Термин используется в общем смысле и применяется к обоим полам, относясь к различным чувствам страха повреждения гениталий или любого типа повреждений тела, хотя мы видим необходимость ограничить его использование психологией мужчины.

СТРУКТУРА (STRUCTURE) Термин, применяемый для описания медленно изменяющейся и развивающейся, относительно устойчивой системы, какими являются, например, Эго или Суперэго в структурной теории.

СТРУКТУРАЛИЗАЦИЯ (STRUCTURALIZATION) Формирование психической структуры – процесс, при котором ряд функций становятся связанными с целью формирования прочной и согласованно действующей системы.

Структурная Теория (STRUCTURAL THEORY) Теория ментального функционирования, выдвинутая Фрейдом в 1923 году, где он предлагает сгруппировать ментальные процессы в три системы – Ид, Эго и Суперэго – в соответствии с их функциями во время конфликта и адаптации. Эти системы приходится именовать структурами из за их относительной устойчивости и низкой скорости перемен в них, постоянства их целей и последовательности в способах их деятельности.

СУБЛИМАЦИЯ (SUBLIMATION) Бессознательное направление сексуальных импульсов на цели, более приемлемые для Эго и Суперэго. Например, когда в латентном возрасте ребенок вместо мастурбации и погружения в связанные с нею фантазии, сочиняет рассказы, рисует или с удовольствием отдается рукоделию.

Суперэго (SUPEREGO) Гипотетическая психическая система, которая функционирует для установления и поддержания морально нравственных стандартов и желаемых целей и идеалов. При оптимальном функционировании она способствует внутрипсихической и межперсональной гармонии и облегчает социальную адаптацию. Ее функционирование в частности ощущается как увеличение чувства собственного достоинства или болезненного аффекта вины.

СФЕРА Эго, СВОБОДНАЯ ОТ конфликта (CONFLICT FREE EGO SPHERE) См. ЗОНА Эго, СВОБОДНАЯ ОТ конфликта.

ТЕЛЕСНОЕ Эго (BODY EGO) Ощущение собственного «я», которое впервые возникает как чувство собственного тела и приходит вместе с ним. Фрейд использует этот термин, чтобы сослаться на наиболее ранние проявления функционирования Эго.

ТЕЛЕСНЫЙ ОБРАЗ (BODY IMAGE) См. ОБРАЗ собственного ТЕЛА.

Теория ЛИБИДО (LIBIDO THEORY) Теория о том, что сексуальные побуждения с самого раннего детства мотивируют функционирование психики, и что в течение сексуального развития внимание фокусируется в некоторой последовательности на эрогенных зонах – от оральной через анальную к генитальной. Теория предполагает, что истоки сексуального инстинкта лежат в соматических процессах и что они связаны с определенными целями или желаниями, которые вызывают чувственное удовольствие, ассоциированное с фантазиями на тему объекта.

ТОПОГРАФИЧЕСКАЯ модель (TOPOGRAPHICAL MODEL) Вторая фрейдовская модель психики, в которой ментальный аппарат подразделяется на три системы: Бессознательное, Подсознание и Сознание.

ТОЧКА ФИКСАЦИИ (FIXATION POINT) В теории либидо фиксация является результатом блокировки выхода либидной энергии на определенной стадии инфантильного развития. Может происходить по причине травмы, конфликта, фрустрации или значительного удовлетворения, доставленного в то время. Время или место фиксации именуются точкой фиксации, и ее возникновение может затруднять дальнейшее развитие. Когда позже происходит столкновение с новыми препятствиями, то имеет место регрессия к точке фиксации. Сегодня вместо того, чтобы видеть в фиксации то место в непрерывном ряду событий, когда энергия отводится в депо и к которому психика должна обратиться, чтобы возобновить поток этой отведенной энергии, ее рассматривают как мысль, желание или поведение, связанные с удовольствием или страданием и продолжающие оставаться для человека эмоционально значимыми. Сохранение ее влияния особенно заметно в период повышенного нервного напряжения. С этой точки зрения, возникновение точек фиксации закономерно для нормального развития, хотя этот термин становится все менее полезным.

ТРАВМА (TRAUMA) Состояние, которое ощущается как превосходящее способность Эго организовывать и регулировать и поэтому вызывающее состояние беспомощности.

ТРЕВОГА (ANXIETY) Аффективное состояние, включающее неприятные болезненные и стрессовые чувства, которое субъективно переживается как беспокойство или паника и похоже на страх перед лицом реальной опасности. Тревога сопровождается предчувствием скорого натиска некоей внутренней или внешней силы и связывается с одной либо несколькими фантазиями или идеями.

ТРОЙСТВЕННАЯ модель (TRIPARTITE MODEL) Термин, часто применяемый к модели психики, введенной Фрейдом в 1923 году и состоящей из Ид, Эго и Суперэго, как трех основных частей психики. Известна также как структурная модель.

ФАЛЛИЧЕСКАЯ МАТЬ (PHALLIC MOTHER) Фантазия, что у матери есть пенис. Термин фаллическая женщина часто в свободном употреблении обозначает женщину с вызывающе мужскими чертами характера.

ФАЛЛИЧЕСКАЯ фаза (Стадия) (PHALLIC PHASE) Стадия психосексуального развития мальчиков, которая сменяет анальную и во время которой основной фокус сексуального внимания сосредоточивается на гениталиях. Стадия названа фаллической, потому что во время нее основной интерес и тревога мальчика оказываются связаны с пенисом. Мы отдаем здесь предпочтение первоначальному фрейдовскому термину инфантильная генитальная фаза, так как он допускает более свободное рассмотрение других аспектов этого периода развития, имеющих одинаково важное значение также и для девочек. Используемый Фрейдом термин (по немецки das Ich) для обозначения как эмпирического чувства собственного «я», так и гипотетической психической системы, которая служит целям организации и синтеза личности. В первых двух фрейдовских моделях психики этот термин относится главным образом к эмпирическому чувству своего «я», а с момента создания структурной модели – по преимуществу к соответствующей гипотетической системе.

ФАНТАЗИЯ (FANTASY) Более или менее связный ряд ментальных образов, которые могут быть как сознательными, так и бессознательными, и в котором образы, идеи или модифицированные внешние восприятия часто располагаются (или переставляются) чтобы дать удовлетворение неисполненному желанию.

Эго ДИСТОННЫЙ (EGO DYSTONIC) Желания, импульсы или мысли, которые рассматриваются субъектом как нежеланные, несовместимые или несоответствующие стандарту.

Эго ИДЕАЛ (EGO IDEAL) Идеальный образ самого себя, к которому человек стремится как сознательно, так и бессознательно, с которым он себя соизмеряет. Он основан на идентификациях (главным образом с родителями), но в подростковом возрасте подвергается пересмотру, при котором образцами для идентификации становятся другие фигуры. Эго идеал составляет часть Суперэго.

Эго СИНТОННЫЙ (EGO SYNTONIC) Поведение совместимое с собственными стандартами, как, например, в случае черты характера, которая может быть неприятна другим, но не доставляет неудобства самому человеку.

Эдипов комплекс (OEDIPUS COMPLEX) Конфигурация отношения ребенка к родителям, основанная на фантазии и возникающая обыкновенно в разгаре инфантильной генитальной стадии. Она подразумевает идентификацию ребенка с родителем своего пола и либидный интерес к родителю противоположного пола. Фантазия ребенка о заступании на место одного из родителей, чтобы играть его роль по отношению к другому родителю, обычно сопровождается целым рядом конфликтов, так как у него имеются восхищение родителем одного с собой пола и преданность ему, а также страх кары за то, что он занял не свое место.

ЭКСГИБИЦИОНИЗМ (EXHIBITIONISM) Демонстрация себя с целью получить инстинктивное удовлетворение от осознавания того, что являешься объектом разглядывания и вызываешь реакцию наблюдающего.

ЭКСТЕРНАЛИЗАЦИЯ (EXTERNALIZATION) Защитный механизм, который характеризуется тенденцией располагать вне себя собственные инстинктные желания, конфликты, настроение и стиль мышления с тем, чтобы они воспринимались как чужие. Необходимо отличать от проекции.

ЭНЕРГИЯ, ПСИХИЧЕСКАЯ (ENERGY, PSYCHIC) Гипотетическая метафорическая сила в ментальной деятельности, введенная для объяснения кажущегося количественного аспекта определенных элементов психической жизни. Всегда рассматривалась как похожая, но не аналогичная понятию энергии, принятому в физике.

ЭПИГЕНЕЗ (EPIGENESIS) Принцип развития, заимствованный из эмбриологии. Был впервые применен к психоаналитической теории Эриксоном (1959) и подразумевает, что личностный рост подчинен определенным законам, общим для всего, что растет. У каждого типа организма имеется своя программа, в соответствии с которой для каждой части наступает свое время особой значимости, и так до тех пор, пока из этих частей не образуется функционирующее целое. Соответственно, происходящие в процессе развития события по мере роста личности возникают с определенной частотой и в определенной последовательности.

ЭРОГЕННЫЕ ЗОНЫ (EROGENOUS ZONES) Области тела, стимуляция которых приводит к чувству полового удовлетворения или возбуждения. Вдобавок к гениталиям, ими могут быть и другие области тела. В их развитии имеется последовательность, когда значение имеют последовательно оральная, анальная и генитальная зоны.

Цитируемая литература

Abelin, E. L. (1971) The role of the father in the separation – individuation process In Separation – individuation Essays in honor of Margaret S. Mahler, ed. J. McDevitt and C. Settlage New York Int. Univ. Press, pp. 229 252.

Abelin, E. L. (1975) Some further observations and comments on the earliest role of the father Int. J. Psychoanal, 56 293 302.

Abend, S. M. (1982) Serious illness in the analyst Countertransference considerations J. Amer. Psychoanal. Assn., 30 365 379.

Abraham, H. C., and Freud, E. L., eds (1965) A psychoanalytic dialogue: The letters of Sigmund Freud and Karl Abraham, 1907 1926, New York Basic Books Abraham, K. (1916) The first pregenital stage of the libido inselected papers on psychoanalysis New York Basic Books, 1953, pp. 248 279.

Abraham, K. (1920) Manifestations of the female castration complex In Selected papers on psychoanalysis. New York Basic Books,1953, pp. 338 369.

Abraham, K. (1924a) The influence of oral erotism on character formation In Selected papers on psycho analysis New York Basic Books, 1953, pp. 393 406.

Abraham, K. (1924b) A short study of the development of the libido, vicwed in the light of mental disorders In Selected papers on psycho analysis New York Basic Books, 1953, pp. 418 501.

Abrams, S. (1977) The genetic point of view Historical antecedents and developmental transformations J. Amer. Psychoanal. Assn., 25 417 426.

Aichhorn, A. (1925) Wayward youth New York: Viking Press, 1965.

Ainsworth, M. D. (1962) The effects of maternal deprivation: A review of findings and controversy in the context of research strategy. In Deprivation of maternal care. A reassessment of its effects Public Health Papers No 14 Geneva WHO, pp. 97 165.

Ainsworth, ML D. (1964) Patterns of attachment behaviour shown by the infant in interaction with his mother Mernll – Palmer Q, 10 51 58.

Ainsworth, M. D.; Blehar, M.; Waters, E.; and Wall, S. (1978) Patterns of attachment Hillsdale, N. J. Eribaum.

Alpert, A. (1941) The latency period: Re examination in an educational setting Amcr. J. Orthopsychtat., II: 126 132.

Als, H.; Tester, B. M.; and Braselton, Т. В. (1979). Dynamics of the behavioral organization of the premature infant: A theoretical perspective. In Infants born at risk: Behavior and development, ed. T. M. Field, A. M. Sostek, S.; Goldberg, and H. H. Shuman. New York Spectrum, pp 173 192.

Amsleidam, B К (1972) Mirror self image reactions before age 2. Developmental Psychology, 5 297 305

Anders, T. F. (1978) Home recorded sleep in two– and nine month old infants. J. Amer. Acad. Child Psychlat., 17 421 432.

Anders, T. F. (1982) Biological rhythms in development Psychosom. Med, 44 bl 72.

Anders, T. F., and Zcanah, С. Н. (1984) Early infant development from a biological point of view in Frontiers of infant psychiatry Vol 2, ed. J. Call, E. Galenson, and R. L. Tyson New York Basic Books, pp. 55 69.

Anthony, E. J. (1957) Symposium on the contribution of current theories to an understanding of child development, the system makers Piaget and Freud Bnt. J. Med. Psychol, 30 255 269.

Anthony, E. J. (1982) Normal adolescent development from a cognitive viewpoint / Amer. Acad. Child Psychlat., 21 318 327.

Anthony, E. J., and Cohler, B. J., eds. (1987) The invulnerable child New York Guilford Press.

Arlow, J. A. (1969) Unconscious fantasy and disturbances of conscious experience Psychoanal Q, 38 1 27.

Arlow, J. A. (1977) Affects and the psychoanalytic situation Int.. J Psychoanal, 58 157 170.

Arlow, J. A., and Brenner, C. (1964) Psychoanalyttic concept and the structural theory New York Int. Univ. Press.

Balint, M. (1959) Primary love and psycho analytic technique London Tavistock.

Balint, M. (1968) The basic fault Therapeutic aspects of regression London Tavistock.

Balint, E. (1973) Technical problems found in the analysis of women by a woman analyst: A contribution to the question «What does a woman want?» Int. J. Psychoanal., 58 289 300.

Barnett, M. C. (1966) Vaginal awareness in the infancy and childhood of girls. J. Amer. Psychoanal. Assn., 14 129 141.

Basch, M. F. (1976) The concept of affect Are–examination J. Amer. Psycho anal Assn., 24, 759 778.

Basch, M. F. (1977) Development psychology and explanatory theory in psychoanalysis Ann. Psychoanal., 5 229 263.

Beebe, B. (1986) Mother – infant mutual influence and precursors of self– and object I eprescntations. Empirical studies of psychoanalytic theories Vol 2, ed. J. Masling Hillsdale, N. J. Eribaum, pp. 27 48.

Beebe, В., and Stern, D. (1977) Engagement – disengagement and early objective experiences. In Communicative structures and psychic structures, ed. N. Freeman and S. Grand New York Plenum Press, pp. 35 50.

Bell, A. (1961). Some observations on the role of the scrotal sac and the testicles. J. Amer. Psychoanal. Assn., 9:261 286.

Bell, R. Q. (1974). Contributions of human infants to caregiving and social interaction. In The effect of the infant on its caregiver, ed. J. M. Lewis and L. A. Rosenblum. New York: Wiley, pp. 1 19. Bell, R. Q., and Harper, L. V. (1977). Child effects on adults. Hilisdale, N. J.: Eribaum.

Benedek, T. (1959). Parenthood as a developmental phase: A contribution to the libido theory. Amer. Psychoanal. As. m., 7:389 417.

Benjamin, J. D. (1961a). Some developmental observations relating to the theory of anxiety. Amer. Psychoanal. Assn., 9:652 668.

Benjamin, J. D. (1961b). The innate and the experiential in child development. In Lectures on experimental psychiatry, cd. H. W. Brosin. Pittsburgh: Univ. of Pittsburgh Press, 1961, pp. 19 42.

Benjamin, J. D. (1963). Further comments on some developmental aspects of anxiety. In Counterpoint, ed. H. S. Gaskill. New York: Int. Univ. Press, pp. 121 133.

Beres, D. (1958). Vicissitudes ofsuperego functions and superego precursors in childhood. Psychoanal. Study Child, 13:324 352.

Beres, D. (1981). Self, identity, and narcissism. Psychoanal. Q., 50:515 534.

Bergman, D., and Escalona, S. K. (1949). Unusual sensitivities in very young children. Psychoanal. Study Child, 3/4:333 352.

Bernfeld, S. (1938). Types of adolescence. Psychoanal. Q., 7:243 253.

Bernstein, D. (1983). The female superego: A different perspective. Int. J. Psychoanal., 64:187 201.

Bertalanffy, L. von (1968). General system theory: Foundations, development, applications. New York: George Braziller.

Bettelheim, B. (1976). Theusesofenchantment: The meaning and importance of fairy tales. London: Thames and Hudson.

Bibring, E. (1947). The so called English School ofpsychoanalysis Psychoanal. Q., 16:69 93.

Bibring, G. L.; Dwyer, T. F; Huntington, D. S.; and Vallenstein, A. F. (1961). A study of the psychological processes in the pregnancy and earliest mother – child relationship. Psychoanal. Study Child, 16:9 72.

Blos, P. (1958). Preadolescent drive organization. J. Amer. Psycho anal. Assn., 6:47 56.

Blos, P. (1962). On adolescence: A psychoanalytic interpretation. New York: Free Press.

Blos, P. (1967). The second individuation process of adolescence. Psychoanal. Study Child, 22:162 186.

Blos, P. (1968). Character formation in adolescence. Psychoanal. Study Child, 23:245 263.

Blos, P. (1970). The young adolescent: Clinical studies. New York: Free Press.

Blos, P. (1974). The genealogy of the ego ideal. Psychoanal. Study Child, 29:43 88.

Blos, P. (1976). How and when does adolescence end? In Adolescent psychiatry. Vol. 5, cd. S. C. Feinstein and P. Giovacchini. New York: Aronson, pp. 5 17.

Blos, P. (1979). The adolescent passage. New York: Int. Univ. Press.

Blum, H. P. (1976). Masochism, the ego ideal, and the psychology of women. Amer. Psychoanal. Assn., 24 (Suppi.): 157 191.

Blum, H. P. (1978). Symbolic processes and symbol formation. Int. J. Psychoanal., 59:455 471.

Blum, H. P. (1982). Theories of the self and psychoanalytic concepts: Discussion. Amer. Psychoanal. Assn., 30:959 978.

Blum, H. P. (1985). Superego formation, adolescent transformation, and the adult neurosisy. Amer. Psychoanal. Assn., 33:887 909.

Boesky, D. (1988). The concept of psychic structure. J. Amer. Psychoanal. Assn., 36 (Suppi.): 113 135.

Bornstein, B. (1951). On latency. Psychoanal. Study Child, 5:279 286.

Bornstein, B. (1953). Fragment of an analysis of an obsessional child: The first six months of analysis. Psychoanal. Study Child, 8:313 332.

Bower, T. G. R. (1974). Development in infancy. San Francisco: Freeman Press.

Bowlby, J. (1958). The nature of the child's tic to his mother. Int. J. Psychoanal., 39:350 373.

Bowlby, J. (1960a). Grief and mourning in infancy and early childhood. Psychoanal. Study Child, 15:9 52.

Bowlby, J. (1960b). Separation anxiety. Int. J. Psychoanal., 41:89 113.

Bowlby, J. (1961). Processes of mourning. Int. J. Psychoanal., 42:317 340.

Bowlby, J. (1969). Attachment and loss. Vol. Attachment. New York: Basic Books.

Bowlby, J. (1973). Attachment and loss. Vol. 2, Separation, anxiety, and anger. NewYork: Basic Books.

Bowlby, J. (1980). Attachment and loss. Vol. 3, Loss, sadness and depression. NewYork: Basic Books.

Bowlby, J. (1981). Psychoanalysis as a natural science. Int. Rev. Psychoanal., 8:243 256.

Brazelton, Т. В. (1973). Neonatal behavioral assessment scale. London: Spasticslnternational Medical Publications.

Brazelton, Т. В. (1982). Joint regulation ofneonate parent behavior. In Social interchange in infancy, ed. E. Z. Tronick. Baltimore: University Park Press, pp. 7 27.

Brazelton, T. B., and Als, H. (1979). Four early stages in the development ofmother – infant interaction. Psychoanal. Study Child, 34:349 369.

Brazelton, Т. В.; Koslowski, В.; and Main, M. (1974). The early mother – infant interaction. In The effect of the infant on its caregivcr, cd. M. Lewis and L. Roscnblum. New York: Wiley, pp. 49 77.

Bialriton, Т В.; Tronick, E.; Adamson, I.; Als, H.; and Wise, S. (1975). Early mother – infant reciprocity. In Parent – infant interaction. Ciba Foundation Symposium 33. Amsterdam: Elsevier, pp. 137 154.

Brenner, C. (1959). The masochistic character: Genesis and treatment./. Aner. Psychoanal. Assn., 7:197 226.

Brenner, C. (1974). On the nature and development of affects: A unified theory. Psychoanal. Q., 43:532 556.

Brenner, C. (1979). The components of psychic conflict and its consequences in mental life. Psychoanal. Q., 48:547 567.

Brenner, C. (1982). The mind in conflict. New York: Int. Univ. Press.

Brenner, C. (1987). Notes on psychoanalysis by a participant observer: A personal chronicle. J. Amer. Psychoanal. Assn., 35:539 556.

Breuer, J. and Freud, S. (1893 1895). Studies on hysteria. S. E., 2.

Brody, M. W, and Mahoney, V. P. (1964). Introjection, identification and incorporation. Int. J. Psychoanal., 45:57 63.

Brody, S. (1980). Transitional objects: Idealization of a phenomenon. Psychoanal. Q., 49:561 605.

Brody, S. (1981). The concepts of attachment and bonding. Amer. Psychoanal. Assn., 29:815 829.

Brody, S. (1982). Psychoanalytic theories of infant development and its disturbances: A critical evaluation. Psychoanal. Q., 51:526 597.

Brody, S., and Axelrad, S. ( 1970). Anxiety and ego formation in infancy. New York: Int. Univ. Press.

Brody, S., and Axelrad, S. (1978). Mothers, fathers, and children: Explorations in the formation of character in the first seven years. New York: Int. Univ. Press.

Broussard, E. (1984). The Pittsburgh firstborns at age nineteen years. In Frontiers of infant psychiatry. Vol. 2, ed. J. Call, E. Galenson, and R. L. Tyson. New York: Basic Books, 1984, pp. 522 530.

Bruner, J. S. (1974). From communication to language: A psychological perspective. Cognition, 3:255 287.

Bruner, J. S. (1977). Early social interaction and language acquisition. In Studies in mother infant interaction, ed. H. R. Schaffer. London: Academic Press, pp. 271 289.

Brunswick, R. M. (1940). The preoedipal phase of libido development. In The psychoanalytic reader, ed. R. Fliess. New York: Int. Univ. Press, pp. 261 283.

Burgner, M. (1985). Oedipal experience: Effects on development of an absent father. Int.]. Psychoanal., 66:311 320.

Burgner, M., and Edgcumbe, R. (1972). Some problems in the conceptualization of early object relationships: Part II, The concept of object constancy. Psychoanal. Study Child, 27:315 333.

Burgner, M., and Kennedy, H. (1980). Different types of sadomasochistic behavior in children. Dialogue, 4:49 58.

Burlingham, D. (1952). Twins: A study of three pairs of identical twins. London: Imago.

Burlingham, D. (1973). The preoedipal infant father relationship. Psychoanal. Study Child, 28:23 47.

Burlingham, D. and Freud, A. (1944). Infants without families. In The writings of Anna Freud. Vol. 3. New York: Int. Univ. Press, 1973, pp. 543 666.

Burns, P.; Sander, L.; Stechler, G.; and Julia, H. (1972). Distress in feeding: Short term effects of caretaker environment of the first ten days. J. Amer. Acad. Child Psychiat., 11:427 439.

Busch, F. (1974). Dimensions of the first transitional object. Psychoanal. StudyChild, 29:215 229.

Buxbaum, E. (1945). Transference and group formation in children and adolescents. Psychoanal. Study Child, 1:351 366.

Buxbaum, E. (1980). Between the Oedipus complex and adolescence: The «quiet» time. In The course of life. Vol. 2, cd. S. 1. Greenspan and G. H. Pollock. Publication No. (ADM) 80 999. Washington, D.C.: DHHS, pp. 121 136.

Calef, V., and Weinshel, E. (1979). The new psychoanalysis and psychoanalytic revisionism. Psychoanal. 148:470 491.

Call, J. D. (1964), New born approach behaviorand early ego evelopment. J. Psychoanal., 45:286 294.

Call, J. D. (1979). Introduction to normal development. In Basic handbook of child psychiatry. Vol. I, ed. J. Noshpitzetal. New York: Basic Books, pp. 3 10.

Call, J. D. (1980). Some prelinguistic aspects of language development. J. Amer. Psychoanal. Assn., 28:259 289.

Call, J. D. (1983). Toward a nosology of psychiatric disorders in infancy. In Frontiers of infant psychiatry. New York: Basic Books, pp. 117 128.

Call, J. D. (1984). From early patterns of communication to the grammar of experience and syntax in infancy. In Frontiers of infant psychiatry. Vol. 2, cd. J. D. Call, E. Galenson, and R. L. Tyson. New York: Basic Books, pp. 15 29.

Call, J. D., and Marschak, M. (1966). Styles and games in infancy. In Infant psychiatry, ed. E. Rexford, L. Sander, and T. Shapiro. New Haven: Yale Univ. Press, 1965, pp. 104 113.

Campos, J.J.; Barrett, K. C.; Lamb, M. E.; Goldsmith, H. H.; and Stenberg, C. (1983). Socioemotional development. In Handbook of child psychology. Vol. 2, ed. M. Haith and J.J. Campos. New York: Wiley, pp. 783 916.

Cath, S. H.; Gurwitt, A. R.; and Ross, J. M., eds. (1982). Father and child: Developmental and clinical perspectives. Boston: Little, Brown.

Chasseguet Smirgel, J. (1970). Female sexuality: New psychoanalyhc views. Ann Arbor: Univ. of Michigan Press.

Chess, S., and Thomas, T. (1986). Temperament in clinical practice. New York: Guilfoid Press.

Chodorow, N. (1978). Reproduction of mothering: Psychoanalym and the sociology of gender. Berkeley: Univ, of California Press.

Glower, V. L. (1976). Theoretical implications in current views of masturbation in latency girls. Amer. Pchnanal. Asm., 24:109 126.

Colarusso, C. A., and Nemiroff, R. A. (1981). Adult development: A new dimension of psychodynamic theory and practice. New York: Plenum Press.

Compton, A. (1980). A study of the psychoanalytic theory of anxiety: Part III, A preliminary formulation of the anxiety response. J. Amer. Psychoanal. Assn., 28:739 774.

Compton, A. (1981 a). On the psychoanalytic theory ofinstinctual drives: Part 111, The complications of libido and narcissism. Psychoanal. 13., 50:345 362.

Compton, A. (1981b). On the psychoanalytic theory ofinstinctual drives: Part IV, Instinclual drives and the ego – id – superego model. Psychoanal. 17, 50:363 392.

Darwin, C. R. (1872). The expression of the emotions in man and animals. Chicago: Univ, of Chicago Press, 1965.

Decarie, T. G. (1965). intelligence and affectivity in early childhood. New York: Int. Univ. Press.

Deese, J. (1973). Cognitive structure and affect in language in communication and affect. In Language and thought, ed. P. Piner, L, Kramcs, and T. Alloway. New York: Academic Press, pp. 91 113.

Demos, E. V. (1982). Facial expressions of infants and toddlers: A descriptive analysis. In Emotion and early interaction, ed. T. Field and E. Fogel. Hilisdale, N.J.: Eribaum, pp. 118 129.

Dcutsch, H. (1930). The significance of masochism in the mental life of women. In The psycho analytic reader, ed. R. Fliess. New York: Int. Univ. Press, 1948, pp. 223 236.

Deutsch, H. (1932). On female homosexuality. In The psychoanalytic reader, ed. R. Fliess. New York: Int. Univ. Press, 1948, pp. 237 260.

Deutsch, H. (1944). The psychology of women: Apsychoanalytic interpretation. Vol. 1. New York: Grune and Stratton.

Deutsch, H, (1945). The psychology of women: A psychoanalytic interpretation. Vol. 2, Motherhood. New York: Grune and Stratton.

Dewald, P. A. (1981). Adult phases of the life cycle. In The course of life: Psychoanalytic contributions toward understanding personality development. Vol. 3, ed. S. 1. Greenspan and G. H. Pollock. Publication No. (ADM) 81 1000. Washington, D.C.: DHHS, pp. 35 53.

Dowling, S. (1977). Seven infants with esophageal atresia: A developmental study. Psychoanal. Study Child, 32:215 256.

Drucker, J. (1981). Cognitive and affective growth: Developmental interaction. In Development: Concepts of cognition and affect, ed. T. Shapiro and E. Weber. Hilisdale, N. J.: Eribaum, pp. 240 261.

Edelson, M. (1975). Language and interpretation in psychoanalysis. New Haven: Yale Univ. Press.

Edgcumbe, R. M. (1984). The development of symbolization. Bull. Hampstead Clin., 7:105 126.

Edgcumbe, R. M., and Burgner, M. (1975). The – phallic narcissistic phase: A differentiation between preoedipal and oedipal aspects of phallic development. Psychoanal. Study Child, 30:161 180.

Edgcumbe, R. M.; Lundberg, S.; Markowitz, R.; and Salo, F. (1976). Some comments on the concept of the negative oedipal phase in girls. Psychoanal. Study Child, 31:35 62.

Eisnitz, A.J. (1980). The organization of the self – representation and its influence on pathology. Psychoanal. 49:361 392.

Ekman, P. (1984). Expression and the nature of emotion. In Approaches to emotion, ed. K. Schcrer and P. Ekman. Hilisdale, N. J.: Eribaum, pp. 35 55.

Ekman, P., and Friesen, W. V. (1975). UntMiking the face. Englewood Cliffs, N. J.: Prentice Hall.

Ernde, R. N. (1980a). Emotional availability: A reciprocal reward system for infants and parents with implications for prevention of psychosocial disorders, in Parent – infant relationships, ed. P. M.Taylor. Orlando, Fla.: Game and Stratton, pp. 87 115.

Ernde, R. N. (1980b). Toward a psychoanalytic theory of affect: Part I, The organizational model and its propositions. In The course of life: Infancy and early childhood. Vol. I, ed. S. I. Greenspan and G. H. Pollock. Publication No. (ADM) 80 786. Washington, D.C.: DHHS, pp. 63 83.

Ernde, R. N. (1980c). Toward a psychoanalytic theory of affect: Part II, Emerging models of emotional development in infancy. In The course of life: Infancy and early childhood. Vol. I, cd. S. I. Greenspan and G. H. Pollock. Publication No. (ADM) 80 786. Washington, D.C.: DHHS, pp. 85 112.

Ernde, R. N. (1981). Changing models of infancy and the nature of early development: Remodeling the foundations. J. Amer. Psychoanal. Assn., 29:179 219.

Ernde, R. N. (1983). The prerepresentational self and its affective core. Psycho anal. Study Child, 38:165 192.

Ernde, R. N. (1984). The affective self: Continuities and transformations from infancy. In Frontiers of infant psychiatry. Vol. 2, cd. J. D. Call, E. Galenson, and R. L. Tyson, New York: Basic Books, pp. 38 54.

Ernde, R. N. (1985). From adolescence to midlife: Remodeling the structure of adult developmcnt.y. Amer. Psychoanal. Assn., 33 (Suppl.): 59 112.

Ernde, R. N. (1988a). Development terminable and interminable: Part I, Innate and motivational factors from infancy. Int. J. Psychoanal., 69:23 42.

Ernde, R. N. (1988b). Development terminable and interminable: Part II, Recent psychoanalytic theory and therapeutic considerations, Int. J. Psychoanal., 69:283 296.

Ernde, R. N.; Gaensbauer, T; and Harmon, R.J. (1976). Emotional expression in infancy: A biobehavioral study. Psychological Issues, Monograph 37. New York: Int. Univ. Press.

Ernde, R. N., and Harmon, R.J. (1972). Endogenous and exogenous smiling systems in early infants. Amer. Acad. Child Psychiat., 11:177 200.

Ernde, R. N., and Robinson, J. (1979). The first two months: Recent research indevelopmental psychobiology and the changing view of the newborn. In Basic handbook of child psychiatry. Vol. I, ed. J. D. Call, J. D. Noshpitz, R. L. Cohen, and I. N. Berlin. New York: Basic Books, pp. 72 105.

Erode, R. N., and Sorce, J. F. (1983). The rewards of infancy: Emotional availability and maternal referencing. In Frontiers ofinfant psychiatry, ed. J. D. Call, E. Galenson, and R. L. Tyson. New York: Basic Books, pp. 17 30.

English, H. В., and English, A. C. (1958). A comprehensive dictionary of psychological and psychoanalytual terms. New York: David McKay.

Erikson, E. H. (1946). Ego development and historical change. Psychoanal. Study Child, 2:359 396.

Erikson, E. H. (1950). Childhood and society. New York: Norton.

Erikson, E. H. (1956). The concept of ego identity. Amer. Psychoanal. Assn., 4:56 121.

Erikson, E. H. (1959). Identity and the life cycle: Selected papers. Psychological Issues, Monograph 1. New York: Int. Univ. Press.

Erikson, E. H. (1968). Identity: Youth and crisis. New York: Norton.

Esman, A. H. (1983). The «stimulus barrier»: A review and reconsideration. Psychoanal. Study Child, 38:193 208.

Eysenck, H.J.; Arnold, W. J.; and Meili, R,, eds. (1972). Encyclopedia of psychology. Bungay, Suffolk: Richard Clay, The Chaucer Press.

Fairbairn, W. R. D, (1954). Observations on the nature of hysterical states. Brit. J. Med. Psychol., 29:112 127.

Fairbairn, W. R. D. (1963). Synopsis of an object – relations theory of the personality. Int. ]. Psychoanal., 44:224 225.

Fast, I. (1978). Developments in gender identity: The original matrix. Int. Rev. Psychoanal., 5:265 274.

Fast, I. (1979). Developments in gender identity: Gender differentiation in girls. Int. Rev. Psychoanal., 6:441 453.

Fast, I. (1985). Event theory. Hilisdale, N.J.: Eribaum.

Fenichel, O. (1941). The ego and the affects. In The collected papers of Otto Fenichel. 2nd ser. New York: Norton, 1954, pp. 215 227.

Fenichel, O. (1945). The psychoanalytic theory of neurosis. New York: Norton.

Ferenczi, S. (1912). Symbolism. InScxinpsyc.hoanalysis. New York: Basic Books, 1950, pp. 253 281.

Ferenczi, S. (1913), Stages in the development of the sense of reality. In Sex in psychoanalysis. New York: Basic Books, 1950, pp. 213 239.

Ferenczi, S. (1924). Thalassa: A theory of genitality. Albany: Psychoanalytic Quarterly, 1938.

Ferenczi, S. (1925). Psycho analysis of sexual habits. In Further contributions to the theory and technique of psycho analysis. New York: Basic Books, 1952, pp. 259 297.

Ferenczi, S. (1930). Notes and fragments, 11. In final contributions to the problems and methods of Psycho analym. New York: Basic Books, 1952, pp. 219 231.

Flavell, J. H. (1977). Cognitive development. Englewood Cliffs, N. J.: Prentice Hall.

Fogel, G. 1. (1989). The authentic function of psychoanalytic theory: An overview of the contributions of Hans Loewald. Psychoanal. 58:419 451.

Fraiberg, S. H. (1955). Some considerations in the introduction to therapy in puberty. Psychoanal. Study Child, 10:264 286.

Fraiberg, S. (1968). Parallel and divergent patterns in blind and sighted infants. Psychoanal. Study Child, 23:264 300.

Fraibcrg, S. (1969). Object constancy and mental representation. Psychoanal. Study Child, 24:9 47.

Fraiberg, S. (1972). Some characteristics of genital arousal and discharge in latency girls. Psychoanal. Study Child, 27:439 475.

Fraiberg, S. (1974). Blind infants and their mothers: An examination of the sign system. In The effect of the infant on its caregivcr, ed. J. M. Lewis and L. A. Rosenblum. New York: Wiley, pp. 215 232.

Fraiberg, S. (1982). Pathological defenses in infancy. Psychoanal. 51:612– 635.

Francis, J., and Marcus, I. (1975). Masturbation: A developmental view. In Masturbation from infancy to senescence, ed. J. Francis and I. Marcus. New York: Int. Univ. Press, pp. 9 51.

Freedman, D. G. (1965). Hereditary control of early social behavior. In Determinants ofvinfant behavior. Vol. 3, ed. B. M. Foss. New York: Wiley, pp. 149 159.

Freud, A. (1922). Beating fantasies and daydreams. In The writings of Anna Freud. Vol. 1. New York: Int. Univ. Press, 1974, pp. 137 157.

Freud, A. (1936). The ego and the mechanisms of defense. Vol. 2 of The writings of Anna Freud. Rev. ed. New York: Int. Univ. Press, 1966.

Freud, A. (1941–1945). Reports on the Hampstead Nurseries. The writings of Anna Freud. Vol. 3. New York: Int. Univ. Press, 1973, pp. 3 540.

Freud, A. (1949). Aggression in relation to emotional development: Normal and pathological. In The writings of Anna Freud. Vol. 4. New York: Int. Univ. Press, 1968, pp. 489 497.

Freud, A. (1951). Observation on child development. In The writings of Anna Freud. Vol. 4. New York: Int. Univ. Press, 1968, pp. 143 162.

Freud, A. (1952). The mutual influences in the development of Ego and Id. In The writings of Anna Freud. Vol. 4. New York: Int. Univ. Press, 1968, pp. 230– 244.

Freud, A. (1955), The concept of the rejecting mother. In The writings of Anna Freud. Vol. 4. New York: Int. Univ. Press, 1968, pp. 586 602.

Freud, A. (1958). Adolescence. In The writings of Anna Freud. Vol. 4. New York: Int. Univ. Press, 1968, pp. 136 166.

Freud, A. (1960). Discussion of Dr. John Bowlby's paper (Grief and mourningin infancy and early childhood). In The writings of Anna Freud. Vol. 5. NewYork: Int. Univ. Press, 1969, pp. 167 186.

Freud, A. (1962). Assessment of childhood disturbances. Psychoanal. Study Child, 17:149 158.

Freud, A, (1963). The concept of developmental lines. In The writings of Anna Freud. Vol. 6. New York: Int. Univ. Press, 1965, pp. 62 87.

Freud, A. (1965). Normality and pathology in childhood: Assessments of development. Vol. 6 of. The writings of Anna Freud. New York: Int. Univ. Press, 1965.

Freud, A. (1967). Comments on psychic trauma. In The writings of Anna Freud. Vol. 5. New York: Int. Univ. Press, 1969, pp. 221 241.

Freud, A. (1968). Panel discussion wilh J. Arlow (Mod.), J. Lampl de Groot, and D. Beres. Int. Psychoanal., 49:506 512.

Freud, A. (1970a). The infantile neurosis. In The writings of Anna Freud. Vol. 7. New York: Int. Univ. Press, 1971, pp. 189 203.

Freud, A. (1970b). Child analysis as a subspecialty of psychoanalysis. In The writings of Anna Freud. Vol. 7. New York: Int. Univ. Press, 1971, pp. 204 219.

Freud, A. (1976). Changes in psychoanalytic practice and expcri encc. In The writings of Anna Freud. Vol. 8. New York: Int. Univ. Press, 1981, pp. 176 185.

Freud, A. (1979). Foreword. Psychoanal. Study Child, 34:3 4.

Freud, A. (1983). Problems of pathogcncsis: Introduction to the discussion. Psychoanal. Study Child, 38:383 388.

Freud, S. (1893). On the psychical mechanism of hysterical phenomena. In S.E., 3:25 39.

Freud, S. (1894). The neuropsychoses of defense. In S.E., 3:43 61. Freud, S. (1895a). On the grounds for detaching a particular syndrome from neurasthenia under the description «anxiety neurosis.» In S.E., 3:87 117. Freud, S. (1895b). Project for a scientific psychology. In S.E., 1:295 397.

Freud, S. (1896), Draft K. The neuroses of defense. In S.E., 1:220 232.

Freud, S. (1900). The interpretation of dreams. Vols. 4 and 5 of S.E. Freud, S. (1905a). Fragment of an analysis of a case of hysteria. In S.E., 7:31 122. Freud, S. (1905b). Three essays on the theory of sexuality, in S.E., 7:125 243.

Freud, S. (1908). Character and anal erotism. In S.E., 9:169 175.

Freud, S. (1909a). Analysis of a phobia in a five year old boy. In S.E., 10:5 149.

Freud, S. (1909b). Family romances. In S.E., 9:237 241.

Freud, S. (1911). Two principles of mental functioning. In S.E., 12:213 226.

Freud, S. (1912). On the universal tendency to debasement in the sphere of love. In S.E., 11:179 190.

Freud, S. (1913). Totem and taboo, in S.E., 13:1 161.

Freud, S. (1914). On narcissism: An introduction. In S.E., 14:67 102.

Freud, S. (1915a). Instincts and their vicissitudes. In S.E., 14:111 140.

Freud, S. (I915b). Repression. In. S.J.. 14:141 158.

Freud, S. (1915c). The unconscious. In S.E., 14:161 215.

Freud, S. (1916–1917). Introductory lectures on psycho analysis. Vols. 15 and 16 of S. E.

Freud, S. (1917). Mourning and melancholia. In S.E., 14:237 259.

Freud, S. (1918). From the history of an infantile neurosis. In S. E., 17:3 122.

Freud, S. (1920). Beyond the pleasure principle. In S. E., 18:7 64.

Freud, S. (1921). Group psychology and the analysis of the ego. In S.E., 18:67 143.

Freud, S. (1923a). The ego and the id. In S.E., 19:3 66.

Freud, S. (1923b). The infantile genital organization. In S. E., 19:141 145.

Freud, S. (1924a). The dissolution of the Oedipus complex. In S.E., 19:172 179.

Freud, S.(1924b). The economic problem of masochism. In S.E., 19:157 170.

Freud, S. (1924c). The loss of reality in neurosis and psychosis, in S.E., 19:183 187.

Freud, S. (1925a). An autobiographical study. In S.E., 20:3 77.

Freud, S. (1925b). Some psychical consequences of the anatomical distinctionbetween the sexes. In S.E.. 19:243 258.

Freud, S. (1926). Inhibitions, symptoms and anxiety. In S.E., 20:77 175.

Freud, S. (1927). Dostoevsky and parricide. In S.E., 21:175 196.

Freud, S. (1930). Civilization and its discontents. In S.E., 21:59 145.

Freud, S. (1931). Female sexuality. In S.E., 21:223 246.

Freud, S. (1933). New introductory lectures on psycho analysis. In S.E., 22:3 184.

Freud, S. (1939). Moses and monotheism. In S.E., 23:3 137.

Freud, S. (1940). An outline of psycho analysis. In S.E., 23:141 207.

Friedman, L. (1980). The barren prospect of a representational world. Psychoanal. Q., 49:215 233.

Friedman, R. C. (1988). Malehonosexualily: A contemporary psychoanalytic perspective. New Haven: Yale Univ. Press.

Furer, M. (1967). Some developmental aspects of the superego. Int. J. Psychoanal., 48:277 280.

Furer, M. (1972). The history of the superego concept in psychoanalysis: A review of the literature. In Moral values and the superego concept in psycho analysis, ed. S. C. Post. New York: Int. Univ. Press, pp. 11 62.

Furman, E. (1974). A child's parent dies: Studies in childhood bereavement. New Haven: Yale Univ. Press.

Furman, E. (1985). On fusion, integration, and feeling good. Psychoanal. Study Child, 40:81 110.

Furman. R. A. (1975). Excerpts from the analysis of a prepuberty boy. In Masturbation, ed. 1. M. Marcus and J. J. Francis. New York: Int. Univ. Press, pp. 223 229.

Gaensbauer, T. J. (1982). The differentiation of discrete affects: A case report. Psychoanal. Study Child, 37:29 66.

Galenson, E. (1964). Panel: Prepuberty and child analysis. Amer. Psychoanal. Assn., 12:600 609.

Galenson, E. (1984). Influences on the development of the symbolic function. In Frontiers of infant psychiatry. Vol. 2, ed. J. D. Call, E.

Galenson, and R. L. Tyson. New York: Basic Books, pp. 30 37.

Galenson, E. (1986). Some thoughts about infant psychopathology and aggressive development. Int. Rev. Psychoanal., 13:349 354.

Galenson, E. (1988). The precursors of masochism: Protomasochism. in Masochism: Current psychoanalytic perspectives, ed. R. A. Glick and D. I. Meyers. Hilisdale, N. J.: Analytic Press, pp. 189 204.

Galenson, E., and Roiphe, H. (1971). The impact of early sexual discovery on mood, defensive organization, and symbolization, Psychoanal. Study Child, 6:195 216.

Galenson, E., and Roiphe, H. (1974). The emergence of genital awareness during the second year of life. In Sex differences in behavior, ed. R. C. Friedman. New York: Wiley, pp. 223 231.

Galenson, E., and Roiphe, H. (1976). Some suggested revisions concerning early female development. J. Amer. Psychoanal. Assn., 24 (Suppl.):29 57.

Galenson, E., and Roiphe, H. (1980). The preoedipal development of the boy. J. Amer. Psychoanal. Assn., 28:805 828.

Geleerd, E. R. (1957). Some aspects of psychoanalytic technique in adolescence. Psychoanal. Study Child, 12:263 283.

Gilligan, C. (1982). In a different voice: Psychological theory and women's development. Cambridge: Harvard Univ. Press.

Glenn, J. (1984). A note on loss, pain and masochism in children. Amer. Psychoanal. Assn., 32:63 73.

Glover, E. (1945). Examination of the Klein system of child psychology. Psycho anal. Study Child, 1:75 118.

Golding, W. (1955). Lord of the flies. New York: Capricorn Press.

Goldings, H. I. (1974). Jump – rope rhymes and the rhythm of latency development in girls. Psychoanal. Study Child, 29:431 450.

Gould, R. L. (1972). The phases of adult life: A study in developmental psychology. Amer. J. Psychiat., 129:521 531.

Green, A. (1975). The analyst, symbolization and absence in the analytic setting, Int. J. Psychoanal., 56:1 22.

Green, R. (1980). Patterns of sexual identity in childhood: Relationship to subsequent sexual partner preference. In Homosexual behavior: A modern reappraisal, ed. J. Marmor. New York: Basic Books, pp. 255 266.

Grcenacre, P. (1941). The predisposition to anxiety. In Trauma, growth and personality. New York: Norton, 1952, pp. 27 82.

Greenacre, R (1948). Anatomical structure and superego development. In Trauma, growth and personality. New York: Norton, 1952, pp. 149 164.

Greenacre, P. (1950). Special problems of early female sexual development. Psychoanal. Study Child, 5:122 138.

Greenacre, P. (1952a). Pregenital patterning, int.]. Psychoanal., 33:410 415.

Greenacre, P. (1952b). Trauma, growth, and personality. New York: Norton.

Greenacre, P. (1953a). Certain relationships between fetishism and the faulty development of the body image. In Emotional growth. Vol. 1. New York: Int. Univ. Press, 1971, pp. 9 30.

Greenacre, P. (I953b). Penis awe and its relation to penis envy. In Emotional growth. Vol. 1. New York: Int. Univ. Press, 1971, pp. 31 49.

Greenacre, P. (1958). Early physical determinants in the development of the sense of identity. In Emotional growth. Vol. 1. New York: Int. Univ. Press, 1971, pp. 113 127.

Greenacre, P. (1960). Considerations regarding the parent – infant relationship. In Emotional growth. Vol. 1. New York: Int. Univ. Press, 1971, pp. 199 224.

Greenacre, P. (1967). The influence of infantile traumas on genetic patterns. In Emotional growth. Vol. 1. New York: Int. Univ. Press, 1971, pp. 260 299.

Greenberg, J. R., and Mitchell, S. R. (1983). Object relations in psychoanalytic theory. Cambridge: Harvard Univ. Press.

Greenberg, M., and Morris, N. (1974). Engrossment: The newborn's impact upon the father. Amer. J. Orthopsychiat., 44:520  531.

Greenson, R. R. (1954). The struggle against identification.y. Amer. Psychoanal. Assn., 2:200 217.

Greenson, R. R. (1968). Dis – identifying from mother: Its special importance for the boy. Int. J. Psychoanal., 49:370 374.

Greenspan, S. 1. (1979). Intelligence and adaptation: An integration of psychoanalytic and Piagetian developmental psychology. Psychological Issues, Monograph 47/48. New York: Int. Univ. Press.

Greenspan, S. l. (1981). Psychopathology and adaptation in infancy and early childhood: Principles of clinical diagnosis and preventive intervention. New York: Int. Univ. Press.

Greenspan, S. l. (1988). The development of the ego: Insights from clinical work with infants and young children. Amer. Psychoanal. Assn., 36 (Suppi.): 3 55.

Grolnick, S, A., and Barkin, L, eds. (1978). Between reality and fantasy: Transitional objects and phenomena. New York: Aronson.

Gross, G. E., and Rubin, 1. A. (1972). Sublimation: The study of an instinctual vicissitude. Psychoanal. Study Child, 27:334 359.

Grosskurth, P. (1986). Melanie Klein. New York: Knopf.

Grossman, W. l., and Stewart, W. (1976). Penis envy: From childhood wish to the developmental metaphor. J. Amer. Psychoanal. Assn., 24 (Suppi.): 193 212.

Gunsberg, L. (1982). A selected critical review of psychological investigations of the father – infant relationship. In Father and child, cd. S. H. Cath, A. R. Gurwitt, and J. M. Ross. Boston: Little, Brown, pp. 65 82.

Guntrip, H. (1961). Personality structure and human interaction. New York: Int. Univ. Press.

Guntrip, H. (1969). Schizoid phenonena, object relations and the self. New York: Int. Univ. Press.

Guntrip, H. (1975). My experience of analysis with Fairbairn and Winnicott. Int. Rev. Psychoanal., 2:145 156.

Guntrip, H. (1978). Psycho analysis and some scientific and philosophical critics. Brit. J. Med. Psychol., 51:207 224.

Haith, M. M., Bergman, Т., and Moore, M. J. (1977). Eye contact and face scanning in early infancy. Science, 198:853 855.

Hall, G. S. (1904). Adolescence: Its psychology and its relations to physiology, anthropology, sociology, sex, crime, religion and education. New York: Appleton, 1916.

Hanly, C. (1978). Instincts and hostile affects. Int. J. Psychoanal., 59:149 156.

Harley, M. (1961). Genitality and structural development of adolescence. Amer. Psychoanal. Assn., 9:434 460.

Harley, M., and Weil, A. P. (1979). Introduction. In Infantile psychosis and early contributions. Vol. I of The selected papers of Margaret S. Mahler. New York: Aronson, pp. ix–xx.

Harlow, H. F. (1960a). Affectional behavior in the infant monkey. In Central nervous system and behavior, ed. M. A. B. Brazier. New York: Josiah Macy, Jr., Foundation, pp. 3 21.

Harlow. H. F. (1960b). Primary affectional patterns in primates. Amer. J. Ortho psychiat., 30:676 684.

Harlow, H. F, and Zimmerman, R. R. (1959). Affectional responses in the infant monkey. Science, 130:421 432.

Harmon, R. J., and Ernde, R. N. (1971). Spontaneous REM behaviors in a microccphalic infant: A clinical anatomical study. Perceptual Motor Skills, 34:827 833.

Harmon, R, M.; Wagonfeld, S.; and Ernde, R. N. (1982). Anaclitic depression: A follow – up from infancy to puberty. Psychoanal. Study Child, 37:67 94.

Harries, M. (1952). Sublimation in a group of four – year – old boys. Psychoanal. Study Child, 7:230 240.

Hart, M., and Sarnoff, C. A. (1971). The impact of the menarche.y. Amer. Acad. Child Psychiat., 10:257 271.

Hartmann, H. (1939). Ego psychology and the problem of adaptation. New York: Int. Univ. Press, 1958.

Hartmann, H, (1950). Comments on the psychoanalytic theory of the ego. In Essays on ego psychology. New York: Int. Univ. Press, 1964, pp. 113 141.

Hartmann, H. (1952). The mutual influences in the development of ego and id. In Essays on ego psychology. New York: Int. Univ. Press, 1964, pp. 155 182.

Hartmann, H. (1953). Contribution to the metapsychology of schizophrenia. In Essays on ego psychology. New York: Int. Univ. Press, 1964, pp. 182 206.

Hartmann, H. (1955). Notes on the theory of sublimation. In Essays on ego psychology. New York: Int. Univ. Press, 1964, pp. 215 240.

Hartmann, H. (1956). Notes on the reality principle. In Essays on ego psychology. New York: Int. Univ. Press, 1964, pp. 241 267.

Hartmann, H., and Kris, E. (1945). The genetic approach in psychoanalysis. Psychoanal. Study Child, 1: 11 30.

Hartmann, H.; Kris, E.; and Locwenstein, R. (1946). Comments on the formation of psychic structure. Psychoanal. Study Child, 2:1 1 38.

Hartmann, H., and Loewenstein, R. (1962). Notes on the superego. Psychoanal. Study Child, 17:42 81.

Hayman, A. (1969). What do we mean by «Id»? J. Amer. Psychoanal. Assn., 17:353 380.

Hayman, A. (1989). What do we mean by «phantasy»? Int. J. Psychoanal., 70:105 114.

Heimann, P. (1962). Notes on the anal stage. Int. J. Psychoanal., 43:406 414.

Heimann, P. (1966). Comments on Dr. Kernberg's paper (Structural derivatives of object relationships). Int.J. Psychoanal., 47:254 260.

Herzog, E., and Sudia, C, (1973). Children in fatherless families. In Review of child development research. Vol. 3, ed. В. М. Caldwell and H. N. Ricciuti. Chicago: Univ. of Chicago Press, pp. 141 232.

Herzog, J. M. (1980). Sleep disturbance and father hunger in 18 – to 28 – month – old boys: The Erikonig syndrome. Psychoanal. Study Child, 35:219 233.

Herzog, J. M. (1982). On father hunger: The father's role in the modulation ofaggressive drive and fantasy. In Father and child, ed. S. W. Cath, A. R. Gurwitt, and J. M. Ross. Boston: Little, Brown, pp. 163 174.

Herzog, J. M. (1984). Fathers and young children: Fathering daughters and fathering sons. In Frontiers of infant psychiatry. Vol. 2, cd.J. D. Call, E. Galenson, and R. L. Tyson. New York: Basic Books, pp. 335 342.

Hotter, W. (1949). Mouth, hand and ego integration. Psychoanal. Study Child, 3/4:49 56.

Hoffer, W. (1950a). Oral aggressiveness and ego development. Int. J. Psychoanal., 31:156 160.

Hoffer, W. (1950b). The development of the body ego. Psychoanal. Study Child, 5:18 24.

Hoffer, W. (1952). The mutual influences in the development of Ego and Id: Earliest stages. Psychoanal. Study Child, 7:31 41.

Holder, A. (1982). Prcocdipal contributions to the formation of the superego. Psychoanal. Study Child, 37:245 272.

Holt, R. R. (1967), Motives and thought: Psychoanalytic essays in honor of David Rapaport. Psychological Issues, Monograph 18/ 19. New York: Int. Univ. Press.

Homey, K. (1924), On the genesis of the castration complex in women. In Feminine psychology, ed. H. Kelman. New York: Norton, 1967, pp. 37 53.

Homey, K. (1926). The flight from womanhood: The masculinity complex in women as viewed by men and women. Int. J. Psychoanal., 7:324 339.

Homey, K. (1933). The denial of the vagina. In Feminine psychology, ed. H. Kelman. New York: Norton, 1967, pp. 147 161.

Homey, K. (1967). Feminine psychology, ed. H. Keiman. New York: Norton.

Hughes, J. M. (1989). Reshaping the psychoanalylic domain: The work of Melanie Klein, W. R. D. Fairbairn and D. W Wlnmcott. Berkeley: Univ. of California Press.

Inhelder, B. (1970). Operational thought and symbolic imagery in cognitive development in children. Chicago: Univ. of Chicago Press.

Inhelder, В., and Piaget. J. (1958). The growth of logical thinking: From childhood to adolescence. New York: Basic Books.

Isay, R. A. (1989). Being homosexual: Gay men and their development. New York: Farrar, Straus, and Giroux.

Izard, С. Е. (1971). The face of emotion. New York: Appleton – Century Crofts.

Izard, С. Е. (1972). Patterns of emotions. New York: Academic Press.

Jacobson, E. (1937). Ways of female superego formation and the female castration conflict. Psychoanal. 45:525 538.

Jacobson, E. (1946). The effect of disappointment on ego and superego formation in normal and depressive development. Psychoanal. Rev., 33:129 147.

Jacobson, E. (1953). The affects and their pleasure unpleasure qualities in relation to the psychic discharge processes. In Drives, affects, behavior, ed. R. Loewenstein. New York: Int. Univ. Press, pp. 38 66.

Jacobson, E. (1954). The self and the object world: Vicissitudes of their infantile cathexis and their influences on ideational and affective development. Psychoanal. Study Child, 9:75 127.

Jacobson, E. (1961). Adolescent moods and the remodeling of psychic structures in adolescence. Psychoanal. Study Child, 16:164 183.

Jacobson, E. (1964). The self and the object world. New York: Int. Univ. Press.

Jacobson, J. G. (1983a). The structural theory and the representational world. Psychoanal. Q., 52:514 542.

Jacobson, J. G. (1983b). The structural theory and the representational world: Developmental and biological considerations. Psychoanal. ()., 52:543 563.

Jacobson, S. W. (1979). Matching behavior in the young infant. Child Develop., 50:425 430.

James, M. (1960). Premature ego development. Int. J. Psychoanal., 41:288 294.

James, W. (1890). The principles of psychology. New York: Holt, Rinehart and Winston.

Jaques, E. (1981). The midlife crisis. In Adulthood and the aging process. Vol. 3 of The course of life, ed. S. l. Greenspan and G. H. Pollock. Publication No. (ADM) 81 1000. Washington, D.C.: DHHS, pp. 1 23.

Joffe, W. G. (1969). A critical review of the status of the envy concept. Int. J. Psychoanal., 50:533 545.

Joffe, W. G., and Sandier, J, (1965). Notes on pain, depression and individuation. Psychoanal. Study Child, 20:394 424.

Joffe, W. G., and Sandier, J. (1967). Some conceptual problems involved in the consideration of disorders of narcissism.y. Child Psychother., 2:56 66.

Johnson, A. M., and Szurek, S. A. (1952). The genesis of antisocial acting out inchildren and adults. Psychoanal. Q., 21:323 343.

Jones, E. (1916). The theory of symbolism. In Papers on psychoanalysis. Boston: Beacon Press. 1961, pp. 87 144.

Jones, E. (1922). Some problems of adolescence. In Papers on psycho analysis. Boston: Beacon Press, 1961, pp. 389 406.

Jones, E. (1926). The origin and structure of the super ego. In Papers on psycho analysis. Boston: Beacon Press, 1961, pp. 438 457.

Jones, E. (1927). The early development of female sexuality. In Papers on psycho analysis. Boston: Beacon Press, 1961, pp. 438 457.

Jones, E. (1929). Fear, guilt and hate. Int.J. Psychoanal., 10:383 397.

Jones, E. (1933). The phallic phase. In Papers on psycho analysis. Boston: Beacon Press, 1961, pp. 452 484.

Jones, E. (1935). Early female sexuality. Int. J. Psychoanal., 16:263 273.

Jones, E. (1947). The genesis of the super ego. In Papers on psycho analysis. Boston: Beacon Press, 1961, pp. 145 152.

Jones, E. (1953). The life and work of Sigmund Freud. Vol. 1. New York: Basic Books.

Kagan, J. (1978). The growth of the child: Reflections on human development. New York: Norton.

Kaplan, E. B. (1965). Reflections regarding psychomotor activities during the latency period. Psychoanal. Study Child, 20:220 238.

Katan, A. (1951). The role of «displacement» in agoraphobia. Int. J. Psychoanal., 32:41 50.

Katan, A. (1961). Some thoughts about the role ofverbalization in childhood. Psychoanal. Study Child, 16:184 188.

Katan, A. (1972). The infant's first reaction to strangers: Distress or anxiety? Int. J. Psychoanal., 53:501 503.

Keniston, K. (1971). Youth as a stage of life. In Adolescent psychiatry. Vol. I, ed. S. D. Feinstein, P. L. Giovacchini, and A. A. Miller. New York: Aronson, pp. 161 175.

Kernberg, O. F. (1969). A contribution to the ego psychological critique of the Kleinian school. int. J. Psychoanal., 50:317 333.

Kernberg, O. F. (1974a). Barriers to falling and remaining in love. Amer. Psychoanal. Assn., 22:486 511.

Kernberg, O. F. (1974b). Mature love: Prerequisites and characteristics. J. Amer. Psychoanal. Assn., 22:743 768.

Kernberg, O. F. (1975). Borderline conditions and pathological narcissism. NewYork: Aronson.

Kernberg, O. F. (1976). Object relations theory and clinical psychoanalysis. New York: Aronson.

Kernberg, O. F. (1977). Boundaries and structures in love relations. Amer. Psychoanal. Assn., 25:81 114.

Kernberg, O. F. (1980a). Internal world and external reality: Object relations theory applied. New York: Aronson.

Kernberg, O. F. (1980b). Adolescent sexuality in the light of group processes. Psychoanal. Q., 49:27 47.

Kernberg, O. F. (1980c). Love, the couple, and the group; a psychoanalytic frame. Psychoanal. Q., 49:78 108.

Kernberg, O. F. (1982). Self, ego, affects and drives.y. Amer. Psychoanal. Assn., 30:893 917.

Kernberg, O. F. (1984). Severe personality disorders: Psychotherapeutu strategies. New Haven: Yale Univ. Press.

Kernberg, O. F. (1987). An ego psychology object relations theory approach to the transference. Psychoanal. Q., 51:197 221.

Kestenberg, J. S. (1956a). On the development of maternal feelings in early childhood. Psychoanal. Study Child, 11:257 291.

Kestenberg, J. S. (1956b). Vicissitudes of female sexuality.y. Amer. Psychoanal. Assn., 4:453 476.

Kestenberg, J. S. (1961). Menarche. In Adolescence: Psychoanalytic approach to problems and therapy, ed. S. Lorand and H. Schneer. New York: Harper, pp. 19 50.

Kestenberg, J. S. (1968). Outside and inside, male and female. J. Amer. Psychoanal. Assn., 16:457 520.

Kestenberg, J. S. (1975). Children and parents: Psychoanalytic studies in development. New York: Aronson.

Kestenberg, J. S. (1976). Regression and reintegration in pregnancy.y. Amer. Psychoanal. Assn.. 14:213 250.

Khan, M. (1963). The concept of cumulative trauma. Psychoanal. Study Child, 18:286 306.

Klaus, M. H., and Kennell. J. H. (1976). Maternal infant bonding. St. Louis: C. V. Mosby.

Kleeman, J. A. (1965). A boy discovers his penis. Psychoanal. Study Child, 20:239 266.

Kleeman, J. A. (1966). Genital self discovery during a boy's second year: A follow up. Psychoanal. Study Child, 21:358 392.

Kleeman, J. A. (1971). The establishment of core gender identity in normal girls. Archs. Sexual Behavior, 1:117 129.

Kleeman, J. A. (1976). Freud's views on early female sexuality in the light of direct child observation. J. Amer. Psychoanal. Assn., 24 (Suppl.):3 27.

Klein, G. S. (1976a). Freud's two theories of sexuality. In Psychology versus metapsychology: Psychoanalytic essays in memory of George S. Klein, ed. M. M. Gill and P. S. Hoizman. Psychological Issues, Monograph 36. New York: Int. Univ. Press, pp. 14 70.

Klein, G. S. (1976b). Psychoanalytic theory: An exploration of essentials. New York: Int. Univ. Press.

Klein, M. (1928). Early stages of the Oedipus conflict. In The writings of Melanie Klein. Vol. 1. London: Hogarth, 1975, pp. 186 198.

Klein, M. (1929). Infantile anxiety situations reflected in a work of art and inthe creative impulse. In The writings of Melanie Klem, Vol. 1. London: Hogarth, 1975, pp. 210 218.

Klein, M. (1930). The importance of symbol – formation in the development of the ego. In The writings of Melanie Klein. Vol. I. London: Hogarth, 1975, pp. 219 232.

Klein, M. (1933). The early development of conscience in the child. In The writings of Melanie Klein. Vol. 1. London: Hogarth, 1975, pp. 248 257.

Klein, M. (1935). A contribution to the psychogenesis of manic depressive states. In The writings of Melanie Klein. Vol. 1. London: Hogarth, 1975, pp. 262 289.

Klein, M. (1940). Mourning and its relation to manic depressive states. In The writings of Melanie Klein. Vol. 1. London: Hogarth, 1975, pp. 344 369.

Klein, M. (1946). Notes on some schizoid mechanisms. In The writings of Melanie Klein. Vol. 1. London: Hogarth, 1975, pp. 1 24.

Klein, M. (1948). A contribution to the theory of anxiety and guilt. In The writings of Melanie Klein. Vol. 3. London: Hogarth, 1975, pp. 25 42.

Klein, M. (1952a). On observing the behaviour of young infants. In The writings of Melame Klein. Vol. 3. London: Hogarth, 1975, pp. 94 121.

Klein, M. (1952b). Some theoretical conclusions regarding the emotional life of the infant. In The writings of Melanie Klein. Vol. 3. London: Hogarth, 1975, pp. 61 93.

Klein, M. (1957). Envy and gratitude. In The writings of Melanie Klein. Vol. 3. London: Hogarth, 1975, pp. 176 235.

Klein, M. (1958). On the development of mental functioning. In The writings of Melanie Klein. Vol. 3. London: Hogarth, 1975, pp. 236 246.

Klein, M.; Heimann, P.; Isaacs, S.; and Riviere.J. (1952). Developmentsin psycho analysis. London: Hogarth.

Klein, Milton (1980). On Mahler's autistic and symbiotic phases: An exposition and evolution. Psychoanal. Contemp. Thought, 4:69 105.

Klein, Milton, and Tribich, D. (1981). Kernberg's object relations theory: A critical evaluation. Int.J. Psychoanal., 62:27 43.

Knapp, P. H. (1981). Core processes in the organization of emotions. J. Amer. Acad. Psychoanal., 9:415 434.

Knapp, P. H. (1987). Some contemporary contributions to the study of emotions. J. Amer. Psychoanal. Assn., 35:205 248.

Kohiberg, L. A. (1963). The development of children's orientations toward a moral order. Vita Humana, 6:11 33.

Kohiberg, L. A. (1966). A cognitive – developmental analysis of children's sex role concepts and attitudes. In The development of sex differences, ed. E. Maccoby. Stanford: Stanford Univ. Press, pp. 82 175.

Kohiberg, L. A. (1981), The philosophy of moral development, moralstages, and the ideal of Justice: Essays on moral development. Vol. 1. San Francisco: Harper and Row.

Kohon, G., ed. (1986). The British school of psychoanalysis: The independent tradition. New Haven: Yale Univ. Press.

Kohlit, H. (1971). The analysis of the self: A system aticapproach to the psychoanalytic treatment of narcissistic personality disorders. New York: Int. Univ. Press.

Kohut, H. (1977). Restoration of the self. New York: Int. Univ. Press.

Kohut, H., and Seitz, P. F. D. (1963). Concepts and theories of psychoanalysis. In The search for the self. Vol. I, ed. P. H. Ornstein. New York: Int. Univ. Press, 1978, pp. 337 374.

Kohut, H., and Wolf, E. S. (1978). The disorders of the self and their treatment: An outline, int. J. Psychoanal., 59:413 425.

Kramer, P. (1958). Note on one of the preoedipal roots of the superego. Amer. Psychoanal. Assn., 6:38 46.

Kramer, S., and Akhtar, S. (1988). The developmental context of internalized preoedipal object relations: Clinical applications of Mahler's theory of symbiosis and separation – individuation. Psychoanal. Q., 57:547 576.

Kris, E. (1952). Psychoanalytic explorations in art. New York: Int. Univ. Press.

Kris, E. (1953). The study of variations of early parental attitudes. In The selected papers of Ernst Kris. New Haven: Yale Univ. Press, 1975, pp. 1 14 150.

Kris, E. (1956). The recovery of childhood memories in psychoanalysis. In The selected papers of Ernst Kris. New Haven: Yale Univ. Press, 1975, pp. 301 340.

Kubie, L. S. (1966). A reconsideration of thinking, the dream process, and the dream. Psychoanal. Q., 35:191 198.

Lacan, J. (1965). The language of the self, trans. A. Wilder. Baltimore: Johns Hopkins Press.

Lamb, M. E., ed. (1981). The role of the father m child development, 2nd ed. New York: Wiley.

Lamb, M. E. (1984). Mothers, fathers, and child care in a changing world. In Frontiers of infant psychiatry. Vol. 2, ed. J. Call, E. Galenson, and R. L. Tyson. New York: Basic Books, pp. 343 362.

Lampl de Groot, J. (1927). The evolution of the Oedipus complex in women. In The psycho analytic reader, ed. R. Fliess. New York: Int. Univ. Press, pp. 180 194.

Lampl de Groot, J. (1962). Ego ideal and superego. Psychoanal. Study Child, 17:94 106.

Langer, S. (1942). Philosophy in a new key. Cambridge: Harvard Univ. Press.

Langer, S. (1957). Problems of an. New York: Scribner.

Laufer, M., and Laufer, M. E. (1984). Adolescence and developmental breakdown: A psychoanalytic view. New Haven: Yale Univ. Press.

Lax, R. T. (1977). The role of internalization in the development of certain aspects of female masochism: Ego psychological considerations. Int.J. Psychoanal., 58:289 300.

Lazarus, R. S., Kanner, A. D., and Folkman, S. (1980). Emotions: A cognitive phenomenological analysis. In Theories of emotion. Vol. I of Emotion: Theory, research and experience, ed. R. Plutchik and H. Kellerman. New York: Academic Press, pp. 189 217.

Lecours, A. R. (1975). Myelogenetic correlates of the development of speech and language. In Foundations of language development: A multidlsaplinary approach. Vol. I, ed. E. H. Lenneberg and E. Lenneberg. New York: Academic Press, pp. 121 155.

Leonard, M. R. (1966). Fathers and daughters: The significance of «fathering» in the psychosexual development of the girl. Int. Psychoanal., 47:325 334.

Lester, E. P. (1983). Separation – individuation and cognition. J. Amer. Psycho anal. Assn., 31:127 156.

Levinson, N. A., and Call, J. D. (1987). New developments in early language acquisition. Basic handbook of child psychiatry. Vol. 5,ed. J. D. Noshpitzetal. New York: Basic Books, pp. 51 61.

Lewin, B. D. (1933). The body as phallus. Psychoanal. Q., 2:24 47.

Lewis, M., and Brooks Gunn, J. (1979). Social cognihon and the acquisition of self. New York: Plenum.

Lewis, M., and Rosenblum, L. A., eds. (1974). The effect of the infant on his caregiver. New York: Wiley.

Lichtenberg, J. D. (1975). The development of the sense of self. J. Amer. Psychoanal. Assn., 23:453 451.

Lichtenberg, J. D. (1981). Implications for psychoanalytic theory of research on the neonate. Int. Rev. Psychoanal., 8:35 52.

Lichtenberg, J. D. (1987). Infant studies and clinical work with adults. Psychoanal. Inq., 7:311 330.

Lichtenberg, J. D. (1988); A theory of motivational – functional systems as psychic structures. Amer. Psychoanal. Assn., 36 (Suppi.): 57 72.

Lichtenberg, J. D. (1989). Psychoanalysis and motivation. Hills dale, N.J.: Analytic Press.

Loewald, H. W. (1951). Ego and reality. In Papers on psychoanalysis. New Haven: Yale Univ. Press, 1980, pp. 3 20.

Loewald, H. W. (1952). The problem of defense and the neurotic interpretation of reality. In Papers on psychoanalysis. New Haven: Yale Univ. Press, 1980, pp. 21 32.

Loewald, H. W. (1960). On the therapeutic action of psychoanalysis. In Papers on psychoanalysis. New Haven: Yale Univ. Press, 1980, pp. 221 256.

Loewald, H. W. (1965). Some considerations on repetition and repetition compulsion. In Papers on psychoanahsls. New Haven: Yale Univ. Press, 1980, pp. 87 101.

Loewald, H. W. (1971). On motivation and instinct theory. In Papers on psycho analysis. New Haven: Yale Univ. Press, 1980, pp. 102 137.

Loewald, H. W. (1973). The analysis of the self. Psychoanal. Q., 42:441 451.

Loewald, H. W. (1974). Current status of the concept of the infantile neurosis: Discussion. Psychoanal. Study Child, 29:183 190.

Loewald, H. W. (1978). Instinct theory, object relations, and psychic structureformation. In Papers on psychoanalysis. New Haven: Yale Univ. Press, 1980, pp. 207 218.

Loewald, H. W. (1979). The waning of the Oedipus complex. In Papers on psychoanalysis. New Haven: Yale Univ. Press, 1980, pp. 384 404.

Loewald, H. W. (1985). Oedipus complex and development of self. Plychoanal. Q., 54:435 443.

Locwenstein, R, M. (1950). Conflict and autonomous ego development during the phallic phase. Psychoanal. Study Child, 5:47 53.

Luria, A. R. (1961). The role of speech in the regulation of normal and abnormal behaviour. New York: Pergamon Press.

Lustman, S. L. (1966). Impulse control, structure, and the synthetic function. In Psychoanalysis: A general psychology, ed. R. M. Loewenstein, L. M. New – man, M. Schur, and A.J. Solnit. New York: Int. Univ. Press, pp. 190 221.

Maccoby, E. E., and Martin, J. (1983). Socialization in the context of the family: Parent – child interaction. In Handbook of child psychology, socialization, personality and social development. Vol. 4, ed. P. H. Mussen and E. M. Hetherington. 4th ed. New York: Wiley, pp. 1 101.

McDevitt, J. B. (1975). Separation – individuation and object constancy. J. Amer. Psychoanal. Assn., 23:713 743.

McDevitt, J. B. (1979). The role of internalization in the development of object relations during the separation – individuation phase. J. Amer. Psychoanal. Assn., 27:327 343.

McDevitt, J. B. (1983). The emergence of hostile aggression and its defensive and adaptive modifications during the separation – individuation process. Amer. Psychoanal. Assn., 31:273 300.

McDevitt, J. В., and Mahler, M. S. (1980). Object constancy, individuality, and internalization. In Infancy and early childhood. Vol. I of The course of life, ed. S. I. Greenspan and G. H. Pollock. Publication No. (ADM) 80 786. Washington, D.C.: DHHS, pp. 407 423.

McKhann, G. M.: Coyle, P. K.: and Benjamins, A. (1973). Nutrition and brain development. Assn. Research Nervous Mental Diseases, 51:10 22.

Mahler, M. S. (1952). On child psychosis and schizophrenia: Autistic and symbiotic infantile psychosis. Psychoanal. Study Child, 7:286 305.

Mahler, M.S. (1961). On sadness and grief in infancy and childhood: Loss and restoration of the symbiotic love object. Psychoanal. Stud. Child, 16:332 351.

Mahler, M. S. (1963). Thoughts about development and individuation. Psycho anal. Study Child, 18:307 324.

Mahler, M. S. (1971). A study of the separation – individuation process and its possible application to borderline phenomena in the psychoanalytic situation. Psychoanal. Study Child, 26:403 424.

Mahler, M. S. (1972a). On the first three subphases of the separation – individuation process. Int.J. Psychoanal., 53:333 338.

Mahler, M. S. (1972b), Rapprochement subphase of the separation – individuation process. Psychoanal. Q., 41:487 506.

Mahler, M. S. (1975a). On human symbiosis and the vicissitudes ofindividuation. J. Amer. Psychoanal. Assn., 23:740 763.

Mahler, M. S. (1975b). On the current status of the infantile neurosis. J. Amer. Plychoanal. Assn., 23:327 333.

Mahler, M. S. (1981). Aggression in the service ofseparation – individuation: A case study of a mother – daughter relationship, Psychoanal. Q., 50:625 638.

Mahler, M. S., and Purer, E. (1968). infantile psychosis. Vol. I of On human symbiosis and the vicissitudes ofmdivuluatlon. New York: Int. Univ. Press.

Mahler, M. S., and Gosliner, B. J. (1955). On symbiotic child psychosis: Genetic, dynamic, and restitutive aspects. Psychoanal. Study Child, 10:195 212.

Mahler, M. S., and McDevitt, J. B. (1968). Observations on adaptation and defense in statu nascendi. Psychoanal. ()., 37:1 21.

Mahler, M. S., and McDevitt, J. B. (1980). The separation – individuation process and identity formation. In Infancy and early childhood. Vol. I of The course of life, ed. S. 1. Greenspan and G. H. Pollock. Publication No. (ADM) 80 786. Washington, D.C.: DHHS, pp. 395 406.

Mahler, M. S.; Pine, F.; and Bergman, A. (1975). The psychological birth of the human infant. New York: Basic Books.

Mandler, G. (1980). The generation of emotion. In Theories of emotion. Vol. I of Emotion: Theory, research and experience, ed. R. Plutchik and H. Kellerman. New York: Academic Press, pp. 219 243.

Mandler, J. M. (1983). Representation. In Handbook of child psychology. Vol. 3, ed. P. H. Mussen. 4th cd. New York: Wiley, pp. 420 494.

Mandler, J. M. (1988). How to build a baby: On the development of an accessible representational system. Cogn. Develop., 3:113 136.

Masters, W. H., and Johnson, V. E. (1966). Human sexual response. Boston: Little, Brown.

Mayer, E. (1985). «Everybody must bejust like me»: Observations on female castration anxiety, int.]. Psychoanal., 66:331 347.

Meissner, W. (1980). A note in projective identification./. Amer. Psychoanal. Assn., 28:43 68.

Meltzoff, A. N. (1982). Imitation, intermodal coordination and representation in early infancy. In Infancy and eplstomology, ed. G. Butterworth. Brighton, England: St. Martin's Press, pp. 174 192.

Meltzoff, A. N. (1985). Perception, action, and cognition in early infancy. Am. Pediatrics, 32:63 77.

Meltzoff, A. N. (1988). Infant imitation and memory: Nine month – olds in immediate and deferred tests. Child Develop., 59:217 225.

Metcalf, D. R. (1979). Organizers of the psyche and EEC development: Birth through adolescence. In Basic handbook of child psychiatry. Vol. I, ed. J. D. Noshpitz et al. New York: Basic Books, pp. 63 71.

Metcalf, D. R., and Spitz, R. A. (1978). The transitional object: Critical development period and organizer of the psyche. In Between reality and fantasy, ed. S. A. Grolnick and L. Barkin. New York: Aronson, pp. 99 108.

Meyer, J. K. (1980). Body ego, selfness, and gender sense: The development of gender identity. Psychiatric Clinics of North America, 3:21 36.

Modell, A. H. (1969). Object love and reality. London: Hogarth.

Modell, A, H. (1975). A narcissistic defense against affects and the illusion of self sufficiency, Int. J. Psychoanal., 56:275 282.

Modell, A. H. (1984). Psychoanalysis in a new context. New York: Int. Univ. Press. Money, J., and Ehrhardt, A. (1972). Man and woman, boy and girl. Baltimore: Johns Hopkins Univ. Press.

Money, J.; Hampson, J. G.; and Hampson.J. L. (1955a). An examination of some basic sexual concepts: The evidence of human hermaphroditism. Bull. Johns Hopkins Hasp., 97:301 319.

Money, J.; Hampson, J. G.; and Hampson J. L. (1955b). Hermaphroditism: Recommendations concerning assignment of sex, change of sex and psychologic management. Bull. Johns Hopkins Hasp., 97:284 300.

Montagner, H. (1983). New data in the ontogeny of communications systems and biological rhythms in young children. In Frontiers of infant psychiatry, ed. J. D. Call, E. Galenson, and R. L. Tyson. New York: Basic Books, p. 456.

Moore, B. E. (1976). Freud and female sexuality, int. J. Psychoanal., 57:287 300.

Moore, B. E., and Fine, B. D., eds. (1990). Psychoanalytic terns and concepts. New Haven and London: Amer. Psychoanal. Assn. and Yale Univ. Press.

Moran, G. S. (1987). Some functions of play and playfulness. Psychoanal. Study Child, 42:11 29. Mliller Braunschweig, C. (1926). The genesis of the feminine super ego, Int. Psychoanal., 7:359 362.

Muslin, H.L. (1972). The superego in women. In Moral values and the superego concept, cd. S. C. Post. New York: Int. Univ. Press, pp. 101 125.

Myers, W. (1976). Imaginary companions, fantasy twins, mirror dreams, and depersonalization. Psychoanal. 45:503 524.

Myers, W. (1979). Imaginary companions in childhood and adult creativity. Psychoanal. Q., 48:292 307.

Nachman, P. A., and Stern, D. N. (1984). Affect retrieval: A form of recall memory in prelinguistic infants. In Frontiers of infant psychiatry. Vol. 2, ed. J. D. Call, E. Galenson, and R. L. Tyson. New York: Basic Books, pp. 95 100.

Nadelson, C. C.; Notman, M. T; Miller, J. В.: and Zilbach. J. (1982). Aggression in women: Conceptual issues and clinical implications. In Aggression, adaptations, andpsychotherapy. Vol. 3 of The woman patient, ed. M. T. Notman and С. С. Nadelson. New York: Plenum, pp. 17 28.

Nagera, H. (1966). Early childhood disturbances, the infantile neurosis, and the adulthood disturbances. New York: Int. Univ. Press.

Nagera, H. (1969). Imaginary companion: Its significance for ego development. Psychoanal. Study Child, 24:165 196.

Nagera, H. (1975). Female sexuality and the Oedipus complex. New York: Aronson.

Neubauer, P. B. (I960). The one – parent child and his oedipal development. Psychoanal. Study Child, 15:286 309.

Neubauer, P. B. (1980). The role of insight in psychoanalysis. In Psychoanalytic explorations of technique, ed, H. P. Blum. New York: Int. Univ. Press, pp. 29 40.

Neubauer, P. B. (1984). Anna Freud's concept of developmental lines. Psycho anal. Study Child, 39:15 27.

Neugarten, B. (1979). Time, age, and the life cycle. Amer. J. Psychwt., 136:887 894.

Novick, J., and Novick, К. К. (1972). Beating fantasies in children. Int. J. Psychoanal., 53:237 242.

Novick, J., and Novick, К. К. (1990). Some comments on masochism and the delusion of omnipotence from a developmental perspective.y. Amer. Psychoanal. Assn., in press.

Novick, К. К., and Novick, J. (1987). The essence of masochism. Psychoanal. Study Child, 42:353 384.

Noy, P. (1969). A revision of the psychoanalytic theory of the primary process. Int. J. Psychoanal., 50:155 178.

Noy, P. (1973). Symbolism and mental representation. Ann. Psychoanal., 1:125 158.

Noy, P. (1978). Insight and creativity. Amer. Psychoanal. Assn., 26:717 748.

Noy, P. (1979). The psychoanalytic theory of cognitive development. Psycho anal. Study Child, 34:169 216.

Noy, P. (1982). A revision of the psychoanalytic theory of affect. Ann. Psychoanal., 10:139 186.

Nunberg, H. (1931). The synthetic function of the ego. Int. J. Psychoanal., 12:123 140.

Nunberg, H. (1932). Principles of psychoanalysis: Their application to the neuroses. New York: Int. Univ. Press, 1955.

Offer, D. (1969). Adolescent turmoil. In The psychological world of the teen ager: A study of normal adolescent boys. New York: Basic Books, pp. 174 192.

Ogden, Т. Н. (1987). The transitional oedipal relationship in female development. Int. J. Psychoanal., 68:485 498.

Olden, C. (1953). On adult empathy with children. Psychoanal. Study Child, 8:111 126.

Oster, H. (1978). Facial expression and affect development. In The development of affect, ed. M. Lewis and L. A. Rosenblum. New York: Plenum, pp. 43 75.

Papousek, H., and Papousek, M. (1979). The infant's fundamental adaptive responsive system in social interaction. In Origins of the infant's social respon – slveness, ed. E. Thoman. Hilisdale, N.J.: Eribaum, pp. 27 32.

Papousek, H., and Papousek, M. (1981). How human is the human newborn, and what else is to be done? In Prospective issues in infancy research, ed. K. Bloom. Hilisdale, N.J.: Eribaum, pp. 137 155.

Papousek, H., and Papousek, M. (1984). The evolution of parent – infant attachment: New psychobiological perspectives. In Frontiers of infant psychiat n. Vol. 2, ed. J. Call, E. Galenson, and R. L. Tyson. New York: Basic Books, pp. 276 283.

Parens, H. (1979). The development of aggression in early childhood. New York: Aronson.

Parens, H.; Pollock, L; Stern, J.; and Krarner, S. (1976). On the girls entry into the Oedipus complex. J. Amer. Psychoanal. Assn., 24:79 107.

Pedersen, F. A., and Robson, K. S, (1969). Father participation in infancy. Amer. J. Orthopsychiat., 39:466 472.

Peller, L. E. (1954). Libidinal phases, ego development and play. Psychoanal. Study Child, 9:178 198.

Peller, L. E. (1956). The school's role in promoting sublimation. Psychoanal. Study Child, 11:437 449.

Peller, L. E. (1958). Reading and daydreams in latency: Boy girl differences. Amer. Psychoanal. Assn., 6:57 70. Person, E. S. (1983). The influence of values in psychoanalysis: The case of female psychology. Psychiatry Update, 2:36 50.

Person, E. S. (1986). Male sexuality and power. Psychoanal. Inq., 6:3 25.

Person, E. S. (1988). Dreams of love and fateful encounters. New York: Norton.

Peterfreund, E. (1971). Information, systems, and psychoanalysis: An evolutionary biological approach to psychoanalytic theory. Psychological Issues, Monograph 25/26. New York: Int. Univ. Press.

Peterfreund, E. (1978). Some critical comments on psychoanalytic conceptions of infancy. Int. J. Psychoanal., 59:427 441.

Petersen, A. C. (1979). Female to pubertal development. In Female adolescent development, ed. M. Sugar. New York: Brunner/Mazel, pp. 23 46.

Реto, А. (1967). Terrifying eyes. Psychoanal. Study Child, 24:197 212.

Piaget, J. (1932). Moral judgment: Children invent the social contract. In The essential Piaget: An interpretive reference and guide, ed. H. E. Gruber and J. Voncche. New York: Basic Books, 1977, pp. 159 193.

Piaget, J. (1936). The origins of intelligence in children. New York: Norton, 1963.

Piaget, J. (1937). The construction of reality in the child. New York: Basic Books, 1954.

Piaget, J. (1946). Play, dreams and imitation in childhood. New York: Norton, 1962.

Piaget, J. (1952). The child's conception of number. New York: Humanities.

Piaget, J. (1954). Intelligence and affectivity: Their relationship during child development. Palo Alto, Calif.: Annual Reviews, 1981.

Piaget, J. (1958). Equilibration processes in the psychobiological development of the child. In The essential Piaget, ed. H. E. Gruber and J.J. Voneche. New York: Basic Books, 1977, pp. 832 841.

Piaget, J. (1964). Six psychological studies. New York: Random House, 1967.

Piaget, J. (1967). Biology and knowledge. Chicago: Univ. of Chicago Press. 1972.

Piaget, J., and Inhelder, B. (1969). The psychology of the child. New York: Basic Books.

Piers, G., and Singer, M. B. (1953). Shame and guilt. Springfield.

Thomas. Pine, F. (1971). On the separation process: Universal trends and individual differences. In Separation – individuation: Essays in honor of Margaret S. Mahler, ed. J. B. McDevitt and C. Settlage. New York: Int. Univ. Press, pp. 113 130.

Pine, F. (1974). Libidinal object constancy: A theoretical note. Psychoanal. Contemp. Science, 3:307 313.

Pine, F. (1985). Developmental theory and clinical process. New Haven: Yale Univ. Press.

Plant, E. A. (1979). Play and adaptation. Psychoanal. StudyChild, 34:217 234.

Plant, E. A., and Hutchinson, F. (1986). The role of puberty in female psycho sexual development. Int. Rev. Psychoanal., 13:417 432.

Pollock, G. H. (1981). Aging and aged: Development on pathology. In The course of life. Vol. 3, ed. S. 1.

Greenspan and G. H. Pollock. Publication No. (ADM) 81 1000. Washington, D. C.: DHHS, pp. 549 581. Prechtl, H. F. R. (1982). Assessment methods for the newborn infant: A critical evaluation. In Psychobiology of the human newborn, ed. P. Stratton. New York: Wiley, pp. 21 52.

Provence, S., and Lipton, R. C. (1962). Infants in institutions. New York: Int. Univ. Press.

Pruett, K. D. (1983). Infants of primary nurturing fathers. Psychoanal. Study Child, 38:258 280.

Pruett, K. D. (1984). Children of the father mothers. In Frontiers of infant psychiatry. Vol. 2, ed. J. D. Call, E. Galenson, and R. L. Tyson. New York: Basic Books, pp. 375 380.

Pruett, K. D. (1985). Oedipal configurations in young father raised children. Psychoanal. Study Child, 40:435 456.

Pruett, K, D. (1987). Nurturingfather. Journeytowardtheconpleteman. New York: Warner.

Pulver, S. E. (1970). Narcissism: The term and the concept. Amer. Psychoanal. Assn., 18:319 341.

Pulver, S. E. (1974). Unconscious versus potential affects. Psychoanal. Q., 43:77 84.

Rakic, P., and Yakovicv, P. 1. (1968). Development of the corpus callosurn and cavum septi in man.y. Сотр. Neural., 132:45 72.

Rangell, L. (1963). Structural problems in intrapsychic conflict. Psychoanal. Study Child, 18:103 138.

Rangell, L. (1968), A further attempt to resolve the «problem ofanxiety.» Amer. Psychoanal. Assn., 16:371 404.

Rangell, L. (1972). Aggression, Oedipus, and historical perspective. Int. J. Psychoanal., 53:3 11.

Rangell, L. (1974). A psychoanalytic perspective leading currently to the syndrome of the compromise of integrity. Int. J. Psychoanal., 55:3 12.

Rangell, L. (1980). The mind of Watergate: An exploration of the compromise of integnty. New York: Norton.

Rangell, L. (1982). The self in psychoanalytic theory. Amer. Psychoanal. Assn., 30:863 891.

Rapaport, D. (1951). Toward a theory of thinking. In Organization and pathology of thought, ed. D. Rapaport. New York: Columbia Univ. Press, pp. 689 730.

Rapaport, D. (1953). On the psycho analytic theory of affects. In The collected papers of David Rapaport, ed. M. M. Gill. New York: Basic Books, 1967, pp. 476 512.

Rapaport, D. (1960). Psychoanalysis as a developmental psychology. In The collected papers of David Rapaport, ed. M. M. Gill. New York: Basic Books, 1967, pp. 820 852.

Rapaport, D., and Gill, M. M. (1959). The points of view and assumptions of metapsychology. In The collected papers of David Rapaport, ed. M. M. Gill. New York: Basic Books, 1967, pp. 795 811.

Reeves, J. W. (1965). Thinking about thinking. New York: George Braziller. Reich, A. (1953). Narcissistic object choice in women. I. Amer. Psychoanal. Assn., 1:22 44.

Reich, A. (1954). Early identifications as archaic elements in the superego. Amer. Psychoanal. Assn., 2:218 238.

Reich, A. (1958). A character formation representing the integration of unusual conflict solutions into the ego structure. Psychoanal. Study Child, 13:309 323.

Reich, A. (1960), Pathologic forms of self – esteem regulation. Psychoanal. Stud. Child, 15:215 232.

Renik, O. (1972). Cognitive ego function in the phobic symptom. Psychoanal. Q., 41:537 555.

Rheingold, H. L. (1969). The social and socializing infant. In Handbook of socialization theory and research, ed. D. Goslin. Chicago: Rand McNally, pp. 779 790.

Riess, A. (1978). The mother's eye: For better and for worse. Psychoanal. Study. Child, 33:381 409.

Ritvo, S. (1974). Current status of the concept of infantile neurosis. Psychoanal. Study Child, 29:159 188.

Ritvo, S. (1976). Adolescent to woman. Amer. Psychoanal. Assn., 24: 127 138.

Ritvo, S. (1981). Anxiety, symptom formation and ego autonomy. Psychoanal. Study Child, 36:339 364.

Ritvo, S., and Solnit, A.J. (1960). The relationship of early ego identification to superego formation. Int. J. Psychoanal., 41:295 300.

Roiphe, H., and Galenson, E. (1981). Infantile origins of sexual identity. New York: Int. Univ. Press.

Rosenblatt, A. D. ( 1985). The role of affect in cognitive psychology and psychoanalysis. Psychoanal. Psychot., 2:85 97.

Rosenblatt, A. D., and Thickstun.J. T. (1977). Modern psychoanalytic concepts ofgeneral psychology; Part 2: Motivation. Psychological Issues, Monograph 42/43. New York: Int. Univ. Press.

Rosner, H. (1972). «Of music, magic, and mystery»: Studies in adolescentsynthesis. Amer. Psychoanal. Assn., 20:395 416.

Ross, J. M. (1975). The development of paternal identity: A critical review of the literature on nurturance and generativity in boys and men. Amer. Psychoanal. Assn., 23:783 818.

Ross, J. M. (1982a). From other to father: The boy's search for a generative identity and the oedipal era. In Father and child: Developmental and clinical perspectives, ed. S. H. Cath, A. R. Gurwitt, andJ. M. Ross. Boston: Little, Brown, pp. 198 203.

Ross, J. M. (1982b). Oedipus revisited: Laius and the «Laius Complex.» Psychoanal. Study Child, 37:169 200.

Rothstein, A. (1980). The narcissistic pursuit of perfection. New York: Int. Univ. Press.

Rothstein, A. (1983). The structural hypothesis: An evolutionary perspective. New York: Int. Univ. Press.

Rothstein, A. (1988). The representational world as a substructure of the ego. J. Amcr. Psychoanal. Assn., 36:191 208.

Ryeroft, C. (1956). Symbolism and its relationship to the primary and secondary process. Int. J. Psychoanal., 37:137 146.

Ryeroft, C. (1968). Imagination and reality: Psycho analytical essays, 1951 – 1961. London: Hogarth.

Sachs, H. (1929). One motive factor in formation of super ego in women. Int. J. Psychoanal., 10:39 50.

Sander, L. W. (1962). Issues in early mother child interaction. J. Amer. Acad. Child Psychiat., 1:141 166.

Sander, L. W. (1964). Adaptive relationships in early mother child interaction. J. Amer. Acad. Child Psychiat., 3:231 164.

Sander, L. W. (1969). Regulation and organization in the early infant caretaker system. In Brain and early behavior, ed. R. Robinson. London: Academic Press, pp. 311 332.

Sander, L. W. (1975). Infant and carctaking environment: Investigation and conceptualization of adaptive behavior in a system of increasing complexity. In Explorations in child psychiatry, ed. E. J. Anthony. New York: Plenum, pp. 129 166.

Sander, L. W. (1980). Investigation of the infant and its caretaking environment as a biological system. In The course of life. Vol. I, ed. S. 1. Greenspan and G. H. Pollock. Publication No. (ADM) 80 786. Washington, D.C.: DHHS.pp. 177 201.

Sander, L. W. (1983). Polarity, paradox, and the organizing process in development. In Frontiers of infant psychiatry, ed. J. D. Call, E. Galenson, and R. L. Tyson. New York: Basic Books, pp. 333 346.

Sander, L. W.; Stechler, G.; Burns, P.; andJulia, H. (1970). Early mother infantinteraction and 24 hour patterns of activity and sleep. Amcr. Acad. Child Psychiat., 9:103 123.

Sander, L. W.; Stechler, G.; Burns, Р.; and Lee, A. (1979). Change in infant and caregiver variables over the first two months of life: Integration of action in early development. In Origins of the infant's social responsiveness, ed. E. Thoman. Hilisdale, N. J.: Eribaum, pp. 21 28.

Sandier, A. M. (1975). Comments on the significance of Piaget's work for psychoanalysis. Int. Rev. Psychoanal., 2:365 378.

Sandier, A. M. (1977). Beyond eight – month anxiety, Int.]. Psychoanal., 58:195 208.

Sandier, J. (196Qa). On the concept of the superego. Psychoanal. Study Child, 15:128 162.

Sandier, J. (1960b). The background of safety. Int.]. Psychoanal., 41:352 356.

Sandier, J. (1974). Psychological conflict and the structural model: Some clinical and theoretical implications. Int.]. Psychoanal., 55:53 72.

Sandier, J. (1981). Character traits and object relationships. Psychoanal. Q., 50:694 708.

Sandier, J. (1983). Reflections on some relations between psychoanalytic concepts and psychoanalytic practice, Int. J. Psychoanal., 64:35 45.

Sandier, J. (1985). Towards a reconsideration of the psychoanalytic theory ofmotivation. Bull. Anna Freud Centre, 8:223 244.

Sandier, J. ( 1987). The concept of projective identification. In Projection, identification, projection identification, ed. J. Sandier. Madison, Conn.: Int. Univ. Press, pp. 13 26.

Sandier, J., and Dare, C. (1970). The psychoanalytic concept of oralityty. Psychosom. Res., 14:211 222.

Sandier, J.; Dare, C.; and Holder, A. (1972). Frames of reference: The historical context and phases in the development of psychoanalysis. Brit. j. Med. Psychol., 45:133 142.

Sandier, J., and Freud, A. (1985). The analysis of defense: The ego and the mechanisms of defense revisited. New York: Int. Univ. Press.

Sandier, J.; Holder, A.; and Meers, D. (1963). The ego ideal and the ideal self. Psychoanal. Study Child, 18:139 158.

Sandier, J., and Joffe, W. G. (1969). Towards a basic psycho analytic model. Int. J. Psychoanal., 50:79 90.

Sandier, J., and Rosenblatt, B. (1962). The concept of the representational world. Psychoanal. Study Child, 17:128 145.

Sandier, J., and Sandier, A. M. (1978). On the development of object relationships and affects, Int. J. Psychoanal., 59:285 296.

Sarnoff, C. (1976). Latency. New York: Aronson.

Schafer, R. (1960). The loving and beloved superego in Freud's structural theory. Psychoanal. Study Child, 15:163 190.

Schafer, R. (1974). Problems in Freud's psychology of women. J. Amer. Psychoanal. Assn., 22:459 485.

Schafer, R. (1976). A new language for psychoanalysis. New Haven: Yale Univ. Press.

Scharfman, M. (1988). History of child analysis. Paper presented to workshop on the Significance of Child and Adolescent Analysis for Clinical Work with Adults. American Psychoanalytic Association, New York City, November.

Schulman, A. H., and Kaplowitz, C. (1977). Mirror – image response during the first two years of life. Developmental Psychology, 10:133 142.

Schur, M. (1960). Discussion of Dr. John Bowlby's paper. Psycho anal. Study Child, 15:63 84.

Schur, M. (1966). The id and the regulatory principles of mental functioning. New York: Int. Univ. Press.

Schur, M. (1969). Affects and cognition, Int. J. Psychoanal., 50:647 653.

Schwartz, A. (1987). Drives, affects, behavior – and learning: Approaches to a psychobiology of emotion and to an integration of psychoanalytic and neurobiologic thought. Amer. Psychoanal. Assn., 35:467 506.

Schwartz, L. (1978). Book review: The restoration of the self. Psychoanal. Q., 47:436 443.

Segal, H. (1978). On symbolism, int.]. Psychoanal., 59:315 319.

Segal, H. (1979). Klein: Theories and techniques of the pioneer of child analysis. London: Harvester Press.

Settlage, C.F. (1971). On the libidinal aspect of early psychic development and the genesis of infantile neurosis. In Separation – individuation: Essays in honor of Margaret S. Mahler, ed. J. B. McDevitt and C. F. Settlage. New York: Int. Univ. Press, pp. 131 154.

Settlage, C. F. (1975). On the aggressive aspects of early psychic development and the genesis of the infantile neurosis. Unpublished paper.

Settlage, C. F. (1980). The psychoanalytic theory and understanding of psychic development during the second and third years of life. In Infancy and early childhood. Vol. I of The course of

life, ed. S. 1. Greenspan and G. H. Pollock. Publication No. (ADM) 80 786. Washington, D.C.: DHHS, pp. 523 539.

Settlage, C. R; Curtis, Z.; Lozoff, M.; Silberschatz, G.; and Simburg, E. (1988). Conceptualizing adult devclopment.y. Amer. Psychoanal. Assn., 36:347 370.

Settlage, C. R; Kramer, S.; Belmont, H. S.; et al. (1977). Child analysis. In Psychoanalytic education and research: The current situation and future possibilities, ed. S. Goodman. New York: Int. Univ. Press, pp. 49 102.

Shapiro, T. (1979). Clinical psycholinguistics. New York: Plenum.

Shapiro, Т., and Perry, R. (1976). Latency revisited. Psychoanal. Study Child, 31:79 105. Shengold, L. (1980). Some reflections on a case of mother – adolescent son incest. Int. J. Psychoanal., 61:461 476.

Shengold, L. (1989). Soul murder. New Haven: Yale Univ. Press.

Shereshefsky, P. M., and Yarrow, L. J. (1973). Psychological aspects of a firstpregnancy and early postnatal adaptation. New York: Raven Press.

Shopper, M. (1979). The (re)discovery of the vagina and the importance of the menstrual tampon. In Female adolescent development, ed. M. Sugar. New York: Bninner/Mazel, pp. 214 233.

Sifneos, P. (1974). A reconsideration of psychodynamic mechanisms inpsychosomatic symptom formation in view of recent clinical observations. Psychother. Psychosom., 24:151 155.

Silverman, M. A. (1971). The growth of logical thinking: Piaget's contribution to ego psychology. Psychoanal. Q., 40:317 341.

Silverman, M. A. (1981). Cognitive development and female psychology. J. Amer. Psychoanal. Assn., 29:581 605.

Slap, J. (1977). The eroding concept of intrapsychic conflict. Int. J. Psychoanal. Psychother., 6:469 477.

Slap, J. W., and Levine, R J. (1978). On hybrid concepts in psychoanalysis. Psychoanal. Q., 47:499 523.

Socarides, C. W. (1978). Homosexuality. New York: Aronson.

Solnit, A.J. (1979). Psychosexual development: Three to five years. In Basic handbook of child psychiatrj. Vol. I, ed. J. D. Noshpitz et al. New York: Basic Books, pp. 178 183.

Solnit, A. J. (1987a). A psychoanalytic view of play. Psychoanal. Study Child, 42:205 219.

Solnit, A. J. (1987b). Review of The interpersonal world of the infant, by Daniel Stern. J. Amer. Psychlat. Assn., 144:1508 1509.

Solnit, A. J., and Neubauer, P. B. (1986). Object constancy and early triadic relationships. Amer. Acad. Child Psychlat., 25:23 29.

Sorce, J. F; Ernde, R. N.; and Klinnert, M. (1981). Maternal emotional signaling: Its effect on the visual – cliff behavior ofone – vear – olds. Paper presented at the meeting of the Society for Research in Child Development, Boston, Mass.

Spillius, E. B. (1983). Some developments from the work of Melanie Klein. Int. J. Psychoanal., 64:321 332.

Spitz, R. A. (1945). Hospitalism: An inquiry into the genesis of psychiatric conditions in early childhood. Psychoanal. Study Child, 1:53 72.

Spitz, R. A. (1946a). Anaclitic depression: An inquiry into the genesis of psychiatric conditions in early childhood. Psychoanal. Study Child, 2:313 342.

Spitz, R. A. (1946b). Hospitalism: A follow – up report. Psychoanal. Study Child, 2:113 117.

Spitz, R. A. (1947). Grief, a peril in infancy. Film, New York Film Library. Cited in Spitz and Cobliner, 1965.

Spitz, R. A. (1950). Anxiety in infancy: A study of its manifestations in the first year of life. Int. J. Psychoanal., 31:138 143.

Spitz, R. A. (1952). Authority and masturbation: Remarks on bibliographical investigation. Psychoanal. Q., 21:490 527.

Spitz, R. A. (1953). Aggression: Its role in the establishment of object relations. In Drives, affects, behavior, ed. R. Loewenstein. New York: Int. Univ, Press, pp. 126 138.

Spitz, R. A. ( 1957). No and yes: On the genesis of human communication. New York: Int. Univ. Press.

Spitz, R. A. (1958). On the genesis of superego components. Psychoanal. Study Child, 13:375 404.

Spitz, R. A. (1959). A genetic field theory of ego formation: Its implications for Pathology. New York: Int. Univ. Press.

Spitz, R. A. (1960). Discussion of Dr. John Bowlby's paper. Psychoanal. Study Child, 15:85 94.

Spitz, R. A. (1962). Auterotism reexamined. Psychoanal. Study Child, 17:283 315.

Spitz, R. A. (1963). Life and the dialogue. In Counterpoint: Libidinal object and subject, ed. H. S. Gaskill. New York: Int. Univ. Press, pp. 154 176.

Spitz, R. A. (1964). The derailment of dialogue: Stimulus overload, active cycles, and the completion gradient. Amer. Psychoanal. Assn., 12:752 775.

Spitz, R. A. (1965). The evolution of dialogue. In Drives, affects, behavior. Vol. 2, ed. M. Schur. New York: Int. Univ. Press, pp. 170 1.90.

Spitz, R. A., and Cobliner, W. G. (1965). Thefirstyear of life. New York: Int. Univ. Press.

Spitz, R. A.; Ernde, R. N.; and Metcalf, D. R. (1970). Further prototypes of ego formation: A working paper from a research project on early development. Psychoanal. Study Child, 25:417 460.

Spitz, R. A., and Wolf, К. М. (1946). The smiling response. Genetic Psychol. Mono., 34:57 125.

Spitz, R. A., and Waif, K. M. (1949). Auterotism: Some empirical findings and hypotheses on three of its manifestations in the first year of life. Psychoanal. Study Child, 3/4:85 120.

Spruiell, V. (1975). Three strands of narcissism. Psychoanal. (44:577 595.)

Spruiell, V. (1979). Alterations in the ego ideal in girls in mid adolescence. In Female adolescent development, ed. Sugar. New York: Brunner/Mazel, pp. 310 329.

Spruiell, V. (1981). The self and the ego. Psychoanal. Q., 50:319 344.

Stechler, G., and Halton, A. (1987). The emergence of assertion and aggression during infancy: A psychoanalytic systems approach. Amer. Psychoanal. Assn., 35:821 838.

Stechler, G., and Kaplan, S. (1980). The development of the self. Psychoanal. Study Child, 35:85 105.

Steele, B. F. (1970). Parental abuseof infants and small children. In Parenthood, ed. E. J. Anthony and T. Benedek. New York: Little, Brown, pp. 449 477.

Steele, B. F. (1983). The effect of abuse and neglect on psychological development. In Frontiers of infant psychiatry, ed. J. D. Call, E. Galenson, and R. L. Tyson. New York: Basic Books, pp. 235 244.

Steele, B. E, and Pollock, С. В. (1968). A psychiatric study of parents who abuse infants and small children. In The battered child, ed. R. E. Heifer and С. Н. Kempe. Chicago: Univ. of Chicago Press, pp. 103 147.

Stein, M. H. (1979). Book Review: The restoration of the self by Heinz Kohut. Amer. Psychoanal. Assn., 27:665 680.

Sterba, R. F. (1942). Introduction. Psychoanalytic theory of the libido, 3rd ed. New York: Brunner/Mazel, 1968.

Stern, D. N. (1974a). Mother and infant at play: The dyadic interaction involving facial, vocal, and gaze behaviors. In The effect of the infant on its careglver. ed. M. Lewis and L. Rosenblum. New York: Wiley, pp. 187 213.

Stern, D. N. (1974b). The goal and structure of mother infant play. J. Amer. Acad. Child Psychlat., 13:402 421.

Stern, D. N. (1977). The first relationship: Mother and infant. Cambridge: Harvard Univ. Press. Stern, D. N. (1984). Affect attunement, in Frontiers of infant psychiatry. Vol. 2, ed. J. D. Call, E. Galenson, and R. L. Tyson. New York: Basic Books, pp. 74 85.

Stern, D. N. (1985). The interpersonal world of the infant. New York: Basic Books.

Stern, D. N.; Barnett, R. K.; and Spieker, S. (1983). Early transmission of affect: Some research issues. In Frontiers of infant psychiatry, ed. J. D. Call, E. Galenson, and R. L. Tyson. New York: Basic Books, pp. 74 85.

Stoller, R. J. (1968a). Sex and gender: On the development of masculinity and femininity. New York: Science House.

Stoller, R. J. (1968b). The sense of femaleness. Psychoanal. Q., 37 42 55.

Stoller, R. J. (1976). Primary femininitv.y. Amer. Psychoanal. Assn., 24 (Suppi.): 59 78.

Stoller, R. J. (1979). Fathers of transsexual children. J. Amer. Psychoanal. Assn., 27:837 866.

Stoller, R.J. (1985). Presentations of gender. New Haven: Yale Univ. Press.

Stolorow, R. D., and Lachmann, F. M. (1978). The developmental prestagcs of defenses: Diagnostic and therapeutic implications. Psychoanal. ()., 47:73 102.

Strachey, J. (1961). Editor's introduction. In S.E., 19:3 11.

Sutherland, J. D. (1980). The British object relations theorists: Balint, Winnicott, Fairbairn, Guntrip.y. Amer. Psychoanal. Assn., 28:829 860.

Tennes, K., and Lampi, E. (1964). Stranger and separation anxiety in infancy. J. Nerv. Merit. Dis., 139:247 254.

Ticho, E. A. (1982). The alternate schools and the self. J. Amer. Psychoanal. Assn., 30:849 862.

Ticho, G. (1976). Female autonomy and young adult women. Amer. Psycho anal. Assn., 24:139 156.

Tolpin, M. (1971). On the beginnings of a cohesive self: An application of the concept of transmuting internalization to the study of the transitional object and signal anxiety. Psychoanal. Study Child, 26:316 352.

Tolpin, M. (1978). Self objects and oedipal objects. Psychoanal. Study Child, 33:167 184.

Tornkins, S. S. (1962). The positive affects. Vol. 1 of Affect, imagery, consciousness. New York: Springer.

Tornkins, S. S. (1963). The negative affects. Vol. 2 of Affect, imagery, consciousness. New York: Springer.

Tornkins, S. S. (1970). Affect as the primary motivational system. In Feelings and emotions: The Loyola Symposium, ed. M. B. Arnold. New York: Academic Press, pp. 101 – 110.

Tornkins, S. S. (1978). Script theory: Differential magnification of affects. In Nebraska Symposium on Motivation. Vol. 26, ed. E. H. Howe, Jr., and R. A. Diestbier. Lincoln: Univ. of Nebraska Press, pp. 201 236.

Tornkins, S. S. (1981). The quest for primary motives: Biography and autobiography of an idea. Personal. Soc. Psychol., 41:306 329.

Tronick, E.; Als, H.; Adamson, L.; Wise, S.; and Brazelton, Т. В. (1978). The infant's response to entrapment between contradictory messages in face–to–face interaction. J. Amer. Acad. Child Psychiat., 17:1 13.

Tronick, E.; Als, H.; and Brazelton, Т. В. (1977). The infant's capacity to regulate mutuality in face to face interaction. J. Communication, 27:74 80.

Tronick, E. Z., and Gianino, A. (1986). Interactive mismatch and repair. Zero to Three, 6:1 6.

Tyson, P. (1978). Transference and developmental issues in the analysis of a prelatency child. Psychoanal. Study Child, 33:213 236.

Tyson. P. (1980). The gender of the analyst: In relation to transference and countertransference manifestations in prelatency children. Psychoanal., 35:321 338.

Tyson, P. (1982a). A developmental line of gender identity, gender role and choice of love object. Amer. Psychoanal. Assn., 30:59 84.

Tyson, P. (1982b). The role of the father in gender identity, urethral eroticism, and phallic narcissism. In On fathers: Observations and reflections, ed. S. Cath, A. Glirwitt, and J. Ross. Boston: Little, Brown, pp. 175 187.

Tyson, P. (1986a). Female psychological development. Ann. Psychoanal., 14:357 373.

Tyson, P. (1986b). Male gender identity: Early developmental roots. Psychoanal. Rev., 73:405 425.

Tyson, P. (1988). Psychic structure formation: The complementary roles of affects, drives, object relations, and conflict. J. Amer. Psychoanal. Assn., 36 (Suppl.):73 98.

Tyson, P. (1989a). Two approaches to infant research: A review and integration. In The significance of infant observational research for clinical work with children, adolescents and adults, ed. S. Dowling and A. Rothstein. Madison, Conn.: Int. Univ. Press, pp. 3 21.

Tyson, P. (1989b). Infantile sexuality, gender identity, and obstacles to oedipal progression. J. Amer. Psychoanal. Assn., 37:1051 1069.

Tyson, P. (in press). The adolescent process and adult treatment. The significance of child and adolescent analysis for clinical work with adults, ed. S. Dowling and A. Rothstein. New York: Int. Univ. Press.

Tyson, P., and Tyson, R. L. (1984). Narcissism and superego development. J. Amer. Psychoanal. Assn., 32:75 98.

Tyson, R. L. (1983). Some narcissistic consequences of object loss: A developmental view. Psychoanal. Q., 52:205 224.

Tyson, R. L. (1986). The roots of psychopathology and our theories of development. Amer. Acad. Child Psychot., 25:12 22.

Tyson, R. L. (1989). Psychological conflict in childhood: Adevelopmental view. Paper presented at the Seminar for Clinicians, American Psychoanalytic Association, New York.

Tyson, R. L. (in preparation). The psychoanalysts of the relatency child.

Van Leeuwen, K. (1966). Pregnancy envy in the male. Int. J. Psychoanal., 47:319 324.

Vigotsky, L. S. (1934). Thought and language. New York: MIT Press, 1962.

Waclder, R. (1930). The principle of multiple function: Observations on overdetermination. In Psychoanalysis: Observation, theory, application, ed. S. A. Guttman. New York: Int. Univ. Press, 1976, pp. 68 83.

Waelder, R. (1932). The psychoanalytic theory of play. In Psychoanalysts: Observation, theory, application, ed. S. A, Guttman. New York: Int. Univ. Press, 1976, pp. 84 100.

Waelder, R. (1936). The problems of the genesis of psychic conflict in earlier infancy. In Psychoanalysis: Observation, theory, application, ed. S. A. Guttman. New York: Int. Univ. Press, 1976, pp. 121 188.

Walleretein, J. S., and Kelly, J. B. (1980). Sunning the breakup. New York: Basic Books.

Wallerstein, J. S., and Blakeslee, S. (1989). Second chances. New York: Ticknor and Fields.

Wallerstein, R. S. (1981). The bipolarself: Discussion of alternate perspectives. J. Amer. Pfychoanal. Assn., 29:377 394.

Wallerstein, R. S. (1983). Defenses, defense mechanisms, and the structure of the mind. J. Amer. Psychoanal. Assn., 31:201 225.

Wallerstein, R. S. (1988). One psychoanalysis or many? Int. J. Psychoanal., 69:5 22.

Weil, A. P. (1970). The basic core. Psychoanal. Study Child, 25:442 460.

Weil, A. P. (1976). The first year: Metapsychological inferences of infant observation. In The process of child development, ed. P. Neubauer. New York: Aronson, pp. 246 265.

Weil, A. P. (1978). Maturational variations and genetic – dynamic issues. J. Amer. Psychoanal. Assn., 26:461 491.

Weinshel, E. M. (1970). Some psychoanalytic considerations on moods. Int.J. Psychoanal., 51:313 320.

Weissman, P. (1954). Ego and superego in obsessional character and neurosis. Psychoanal. Q., 23:529 543.

Werner, H., and Kaplan, B. (1963). Symbol formation. New York: Wiley.

Widzer, M. E. (1977). The comic – book superhero: A study of the family romance fantasy. Psychoanal. Study Child, 32:565 604.

Williams, M. (1972). Problems of technique during latency. Psychoanal. StudyChild, 27:598 617.

Winnicott, D. W. (1949). The ordinary devoted mother. In Boundary and space, ed. M. Davis and D. Wallbridge. New York: Brunner/Mazel, 1981, pp. 125 130.

Winnicott, D. W. (1952). Anxiety associated with insecurity. In Collected papers. New York: Basic Books, 1958, pp. 97 100.

Winnicott, D. W. (1953). Transitional objects and transitional phenomena. In Playing and reality. New York: Basic Books, 1971, pp. 1 25.

Winnicott, D. W. (1956). Primary maternal preoccupation. In Collected papers. New York: Basic Books, 1958, pp. 300 305.

Winnicott, D. W. (1959). The fate of the transitional object. In Psychoanalytic explorations, ed, C. Winnicott, R, Shepherd, and M. Davis. Cambridge: Harvard Univ. Press, 1989. pp. 53 58.

Winnicott, D. W. (1960). Ego distortion in terms of true and false self. In The maturation processes and the facilitating environment. New York: Int. Univ. Press, 1965, pp. 140 152.

Winnicott, D. W. (1962a). Ego integration in child development. In Thematura – tional processes and the facilitating environment. New York: Int. Univ. Press, 1965, pp. 56 63.

Winnicott, D. W. (1962b). The theory of the parent infant relationship. In The maturattonal processes and the facilitating environment. New York: Int. Univ. Press, 1965, pp. 37 55.

Winnicott, D. W. (1965). The maturattonal processes and the facilitating environment. New York: Int. Univ. Press.

Winnicott. D. W. (1967). Mirror – role of mother and family in child development. In Playing and reality. New York: Basic Books, 1971, pp. 111 118.

Winnicott, D. W. (1971). Playing and reality. New York: Basic Books.

Wolf, E. S. (1988). Case discussion and position statement. Plychoanal. Inq., 8:546 551.

Wolff, P. H. (1959). Observations on newborn infants. Psfchosom. Mcd., 21:110 118.

Wolff, P. H. (1960). The developmental psychologies of Jean Piaget and psycho analysis Psychological Issues, Monograph 5. New York: Int. Univ. Press.

Wolff, P. H. (1966). The causes, controls, and organization of behavior in the neonate. Psychological Issues, Monograph 17. New York: Int. Univ. Press.

Wolff, P. H. (1981). Normal variation in human maturation. In Maturation and development, ed. K. J. Connolly and H. F. R. Prechtl. London: Heinemann, pp. 1 18.

Yakoviev, P. L., and Lecours, A. P. (1967). The myelogenetic cycles of regional maturation of the brain. In Regional development of the brain in early life, ed. A. Minkowski. Oxford: Blackwell, pp. 3 70.

Yasmajian, R. V. (1966). The tesies and body – image formation in transvestitism. Amer. Psychoanal. Assn., 14:304 312.

Yasmajian, R. V. (1967). The influence of testicular sensory stimuli on the dream. J. Amer. Psychoanal. Assn., 15:83 98.

Yogman, M. W. (1982). Observations on the father infant relationship. In Father and child, ed. S. H. Cath, A. Gurwitt, andJ. M. Ross. Boston: Little, Brown, pp. 101 122.

Yorke, C. (1971). Some suggestions for a critique of Kleinian psychology. Psychoanal. Study Child, 26:129 155.

Yorke, C., and Wiseberg, S. (1976). A developmental view of anxiety. Psycho anal. Study Child, 31:107 135.

Zetzel, E. R. (1965). A developmental model and the theory of therapy. In The capacity for emotional growth. New York: Int. Univ. Press, 1970, pp. 246 269.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 Все

Обращение к авторам и издательствам:
Данный раздел сайта является виртуальной библиотекой. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ), копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений, размещенных в данной библиотеке, категорически запрещены.
Все материалы, представленные в данном разделе, взяты из открытых источников и предназначены исключительно для ознакомления. Все права на книги принадлежат их авторам и издательствам. Если вы являетесь правообладателем какого-либо из представленных материалов и не желаете, чтобы ссылка на него находилась на нашем сайте, свяжитесь с нами, и мы немедленно удалим ее.