|
«Памелла» возникла из авторского решения создать так называемый «роман в письмах», серию «образцовых писем», призванных помочь молодым женщинам элегантно выражать себя в собственной переписке. Но Ричардсона так сильно поглотила проблема того, что невинная юная служанка может написать своим родителям о трудностях, стоящих перед ней в ее работе, что он быстро оставил свой «роман в письмах» для того, чтобы написать роман о такой служанке. Он писал этот роман по ночам, после долгой дневной работы в качестве печатника, и закончил эту очень длинную рукопись всего за два месяца. Размышления о возможных трудностях служанки, очевидно, активизировали «внутренний образ» женщины, имеющей для него высшую эмоциональную ценность — т. е. его аниму. Не просто мистер Б. «очарован» Памеллой — весь этот роман демонстрирует яркий случай человека, попавшего под власть своей анимы. Памелла может быть определена как анима Ричардсона. Роман берет начало в переживании, родственном активному воображению. Поэтому мистер Б. может рассматриваться как персонификация бессознательных желаний автора, когда он встречается с очаровывающей его фигурой анимы.
В психологических терминах все действие романа можно описать как проективную репрезентацию дилеммы, стоящей перед Самуэлем Ричардсоном во время написания романа. Таким образом, наше прочтение приводит к утверждению, что нужно определить природу любых параллелей, предполагаемых между мистером Б. и Ричардсоном. Мистер Б. как «лучший джентльмен» представляет собой «персону». Другой мистер Б., протагонист вымышленных событий, — это «теневая фигура». Тень является только частью личности. Она не может отождествляться с целым, и, по определению, она «бессознательна». Это приводит к утверждению, что Ричардсон, несмотря на намеки относительно некоторых параллелей в его письмах, практически не осознавал психологических смыслов своего собственного романа.
Такой вывод приобретает дополнительный вес, если вспомнить о предварительном характере финала романа. Мистер Б. в конце концов преодолевает гордость, которая удерживала его от предполагаемого брака со служанкой. Это — первый шаг на пути к счастью, но, тем не менее, он приводит лишь к предварительному решению. После свадьбы Памелла принимает ответственность за незаконнорожденного ребенка (т. е. за недостатки мистера Б.) и заставляет его сделать то же самое. Таким образом, прошлое интегрировано, поскольку предполагается, что мистер Б. пришел к частичному согласию со своей «подчиненной» природой. Но то, что мистер Б. никогда в действительности не признает, насколько плохо он себя вел, говорит нам о том, что есть еще много материала для проработки. Это прокладывает путь семейным проблемам, которые легли в основу «продолжения» Ричардсона: «Памелла: часть вторая» (1741). А то, что Ричардсон остается невосприимчивым к смыслам своего собственного творчества, следует из того, что его очередной роман, «Кларисса» (1747-1748), — более длинный и лучший роман — в основном развивает ту же тему. Только в «Клариссе» героиня оказывается законченным персонажем, взятым из среднего класса.
Это приводит нас к основной проблеме романа. С психологической точки зрения, возможно, наиболее поразительно то, что эффективный протагонист никоим образом не является «эго»-фигурой. С одной стороны, мистер Б. является преимущественно персоной, с другой — репрезентацией тени. По определению, тень — это архетипический образ. Мистер Б. имеет отношение к Сатане, доминирующему архетипическому образу тени в западной литературе: он — «коварный», как Люцифер (с. 89), и его цель — «соблазнить» Памеллу. Но при этом, очевидно, он не может рассматриваться в качестве свойственного XVIII веку «варианта» дьявола. Он является архетипическим образом (в том смысле, что он наделен некоторыми атрибутами коллективной цели). Однако в отношении романа, он служит лишь персонификацией теневых наклонностей мистера Б. В «Памелле» вообще нет «эго»-фигур. Этот роман иллюстрирует фазу эволюции сознания, непосредственно предшествующую дифференциации тени, ее отделению от «эго». Такое восприятие необходимо, если индивид начинает осознавать собственную индивидуальную идентичность.
Трудно преувеличить важность «Памеллы». Борьба мистера Б. с теневыми наклонностями и его наваждение обладания девушкой из более низкого социального класса предвосхитило две великие темы гетевского «Фауста» (1808). Памелла также служит «образцом» для бесчисленных более поздних образов женщин, чья сила характера сводится к способности справиться с нетерпимым мужем и принести пользу своими добрыми делами. Такие женщины становятся ключевым типом в литературе викторианской эпохи, особенно романов, написанных женщинами. Таким образом, характеристики Памеллы породили поведенческий паттерн, который вредил личностному росту нескольких поколений женщин. Очевидно нам следует лучше разобраться не только в том, как возникали такие «стереотипы», но и почему. Несмотря на недостаток места, следует заметить, что наше рассуждение имплицитно подразумевает, что психологические смыслы сочинения относительно его социальных условий либо относительно автора, продолжают иметь значение для современного читателя.
Долгое время предполагалось, что озабоченность классовым конфликтом, родовыми стереотипами и сексуальной властью лежат в основе «Памеллы», и что все эти проблемы фокусируются в образе мистера Б. Наше прочтение подтверждает значение этих факторов, но оно также и шире их. Конечно, социальные проблемы, поднятые в романе, требуют исследования именно как социальные проблемы. Я лишь настаиваю на том, что проблемы классовых различий, родовых стереотипов и сексуальной власти также, в сущности, являются аспектами психологического «комплекса». Наше прочтение «Памеллы» обращает внимание на дилемму-вызов, которая одновременно уникальна, так как относится к определенному тексту (и, шире, к определенному автору), но также связана с коллективными интересами. То есть дилемма, перед которой стоит мистер Б. — вариант широко распространенного и все еще имеющего значение психологического «комплекса».
«Памелла» является одним из наиболее ранних романов в английской литературе, в котором обнаруживается хорошо развитое понимание социальной действительности. Вероятно, он является наиболее ранним романом, события которого могут рассматриваться как «проекция» личных интересов автора. Учитывая наши открытия относительно мистера Б., можно утверждать, что осознавание индивидом реальности неразрывно связано с осознаванием его собственных теневых наклонностей. Иными словами, только после того, как некто придет к предварительному соглашению с собственной тенью, у него может появиться представление о себе как «эго» (отдельного от коллективного сознания его общества) либо сознательное понимание собственного места в социальной действительности. Вторая часть этого очерка посвящена исследованию данного предположения.К теории литературного сознания
Согласно итальянскому философу XVIII века Джамбатиста Вико, часто ошибочно предполагают, что люди всегда думали так, как мы это делаем в настоящее время (Ротра, 1990). К сожалению, любая литературная критика, включая юнгианскую, продолжает поступать именно так. Несмотря на изощренность своих риторических приемов, постмодернистский дискурс страдает тем, что Вико назвал «самонадеянностью школяров», т. е. ошибочно полагает, что люди всегда думают одинаково. Критики рассматривают тексты, написанные сто, четыреста или даже две тысячи лет тому назад так, как если бы они были написаны людьми той же психологии, что и они сами. Это недопустимо: нельзя полагать, что люди прошлого думали — или даже могли бы думать — так же, как мы это делаем в настоящее время. Делать так — означает продуцировать плохую литературную критику и еще худшую психологию.
Трудность выявления постепенной эволюции сознания не означает, что следует сомневаться в том, что такая эволюция происходит. Любые продукты культуры служат ее свидетельствами, особенно все виды письменных текстов. Несмотря на предварительность всякой попытки определить природу сознания, следует продолжать изучение возможных способов описания и измерения как сознания самого по себе, так и эволюции сознания.
В двух лекциях по алхимии, прочитанных летом 1942 года, Юнг очерчивает теорию, объясняющую, как мы постепенно «забираем» свои разнообразные проекции, т. е. интегрируем источник дилеммы, заложенной в проекции. Каждой стадии соответствует особый вид сознания.
Первая стадия описывает состояние, в котором люди абсолютно бессознательны относительно всякого отделения себя от мира, в котором они живут. У них отсутствует или не развито представление о себе, как о существах, отличающихся от общественных ожиданий по отношению к ним.
Вторая стадия состоит из длительного и порой болезненного отделения личности от «Другого». Она описывает процесс, в котором личность постепенно познает свою собственную идентичность обычно методом «от противного» относительно различных граней «Другого» (например, фигур, репрезентирующих авторитет или «различия»).
На третьей стадии происходит дифференциация моральных ценностей. Здесь личность непрерывно оценивает коллективную мораль своего общества с целью определения своего собственного этического кодекса.
Четвертая стадия начинается с понимания, что те аура и авторитет, которыми личность наделяла все коллективные нормы и ожидания, согласно которым она живет, являются ее собственными продуктами. «Проекция», таким образом, разрушена. Мир воспринимается таким, каков он есть на самом деле, позволяя личности стать особым человеческим существом, которым она и является на самом деле. Эта стадия может показаться целью всего процесса, но, согласно Юнгу, это не так. Поскольку лишенный всей своей «мана» (Мана — в верованиях народов Полинезии и Меланезии сверхъестественная сила, присущая некоторым людям, животным, духам и предметам), мир может показаться неопределенным и бессмысленным. Такое восприятие часто приводит к чувству отчуждения. Это, разумеется, никоим образом не может быть целью.
Поэтому, согласно Юнгу, пятая стадия начинается с установления новых диалектических отношений личности с собой. Это означает сознательное исследование наших врожденных склонностей, особенно наименее осознаваемых, обнаруживаемых только при анализе сновидений и фантазий. В конце этого длительного процесса приходит осознание себя не как бунтаря или «постороннего», а как особого человеческого существа, живущего в данном социуме. Таким образом, круг замыкается. Теперь целью становится новая интеграция с обществом, совершенно отличная от первой стадии, благодаря преимуществу полного осознавания собственной индивидуальной природы, ее функционирования и ограничений.
Эти пять стадий не являются «фиксированной шкалой». Личность не оставляет первую стадию полностью после того, как переходит на вторую, или вторую стадию — когда переходит на третью. Различные части личности часто «обитают» на различных стадиях. Одна часть может быть относительно независимой, другая — совершенно неспособной освободиться от ожиданий своей семьи или от собственной незрелости. Аналогично, люди, находящиеся на первой стадии, должны иметь некоторое осознавание реальности мира, в котором они живут, т. е. четвертой стадии, по Юнгу.
Юнговская схема основывается на определении четвертой стадии, т. е. на том, как личность понимает «реальность». Словосочетание «как она есть» не означает, что реальность предполагается абсолютной. Реальность определяется потребностью субъекта в адаптации к ней. Дикарю из внутренней Бразилии требуется столь же интенсивное переживание реальности, что и жителю Нью-Йорка, но их относительные определения реальности будут совершенно разными. Это объясняет взаимосвязь аспектов четвертой стадии. Один из аспектов относится к способности индивида видеть мир таким, каков он есть на самом деле. Но этот индивид не может даже приблизиться к пониманию сущности мира (в отношении непосредственных потребностей индивида), пока он не начнет хотя бы понимать себя как особое бытие, каковым он и является. Это означает достижение как минимум предварительного согласия со своей собственной тенью. Поскольку реальность относительна, эту схему можно применять к каждому индивидуально и разными способами. Иными словами, любая из пяти юнгианских стадий относительна. Они служат мерой адаптации с данной конкретной точки зрения, а она сама по себе подразумевает определенные вид и уровень самосознания.
Я склонен предполагать, что пять стадий удаления проекций Юнга могут служить литературной критике двумя способами:
1. Они могут помочь выявить различные аспекты сознательного понимания, обнаруживаемого у эффективного протагониста какого-либо произведения.
2. Они создают основу для изучения эволюции литературных интересов.
I. Идентификация доминирующего психологического значения текста
Подобно тому, как различные части личности обитают на различных стадиях развития, всегда можно приписать различные аспекты сознательного понимания, обнаруживаемого у эффективного протагониста, каждой из пяти юнговских стадий. Попробуем применить это к «Памелле», учитывая то, что мы идентифицировали мистера Б. как эффективного протагониста.
1.Нет ничего «индивидуального» в мистере Б.: он просто красивый молодой человек, который почти полностью состоит и, следовательно, «определяется» социальными ожиданиями по отношению к нему. Данный аспект мистера Б. может быть отнесен к юнгианской первой стадии.
2. Роман состоит из различных столкновений с кем-то «Другим»: Памеллы с мистером Б., мистера Б. с Памеллой и, что особенно важно, мистера Б. как персоны с его собственными теневыми свойствами. Эти столкновения можно прояснить в свете второй стадии.
З. В то время как весь роман вращается вокруг различных моральных дилемм, которые проявляются в этих столкновениях, сам мистер Б. приближается к пониманию своих собственных теневых наклонностей. Юнговская третья стадия открывает способ исследования подобных дилемм.
4. Представления мистера Б. об обществе определяются его представлениями о женщинах. Единственное решение, принятое им и относящееся к «эго» (противостоящему персоне), — это его решение храбро возразить леди Даверс и жениться на Памелле. Примечательно то, что он принял его только тогда, когда соседи стали дружно одобрять Памеллу. Такое напряжение между общественным и личным может быть понято в терминах юнговской четвертой стадии.
5. Мистер Б. неохотно признает и, следовательно, приходит к согласию со своими собственными теневыми наклонностями. Это означает, что он не способен «интегрировать» вызов, перед которым его ставит Памелла. В итоге его связь с «эго» непрочная: он остается в заточении у собственной персоны. Его теневые наклонности неизбежно проявляются снова. Поэтому в продолжении «Памеллы» и в «Клариссе» герой — даже более двуличный повеса, чем мистер Б. Юнговская пятая стадия указывает на недостаток смелости у мистера Б.
Каждая стадия не только позволяет выявить различные грани стоящей перед мистером Б. дилеммы, но также может быть истолкована и как проявление различных вызовов, бросаемых ему. Каждая из них идентифицирует важный аспект его психологического развития и, таким образом, точно определяет возможную траекторию литературного исследования. Поочередное рассмотрение текста в отношении каждой из стадий, таким образом, служит прояснению различных аспектов психологической дилеммы. Это неизбежно поднимает вопрос: может ли литературное произведение быть истолковано с точки зрения доминирующего психологического значения?
Рассмотрение окончательной стадии выявляет степень способности эффективного протагониста «интегрировать» содержание собственных проекций, т. е. ограничения собственного сознания. Их можно также обычно приписать либо автору, либо «предполагаемому» автору. Точно так же, отсутствие эго-фигуры не может рассматриваться в качестве доминирующего психологического значения «Памеллы». Беглый обзор наших находок приводит к выводу, что доминирующее психологическое значение романа лежит где-то на границе третьей и четвертой стадий. То есть он направлен на различные аспекты моральной дилеммы и связь с индивидуальностью, отличной от коллективных ожиданий.
Это, однако, не всегда так: различные литературные произведения почти всегда имеют различные доминирующие значения. Следовательно, в литературной критике можно использовать юнговскую схему как шаблон при обсуждении и сопоставлении психологических значений различных произведений.II. К психологической истории литературы
Если юнговские пять стадий помогают определить доминирующее психологическое значение любого литературного произведения, то возникает вопрос: могут ли они также стать основой понимания эволюции литературного процесса?
Всякая теория психологической интерпретации отдельного литературного текста должна соотноситься с более широкой теорией литературной истории. Удивительно, как критики могут прилагать психоаналитическую теорию к литературным текстам лучшей части века без существования какой-либо ясной теории эволюции литературного выражения. Аналогично поступают и юнгианские критики: без тени смущения они считают все произведения, от самых ранних письменных мифов до литературы XIX столетия, «архетипическими». Какие бы параллели мы ни находили между вавилонскими мифами и американским романом XX века, существует самоочевидная потребность проводить «различие», т. е. для юнгианской критики — различать произведения разных литературных периодов.
Понятно, что лучше оговориться в самом начале. Даже если юнговская теория удаления проекций и помогает при исследовании индивидуальных текстов, следует быть осторожными при использовании онтогенетической модели в качестве базиса для филогенетической теории. Вероятно, что мы найдем множество совпадений между различными стадиями на филогенетическом уровне. Точно так же я хочу предположить, что юнгианские стадии удаления проекций открывают возможный способ понимания эволюции доминирующих психологических значений в литературных произведениях.
С моей точки зрения, «доминирующее значение» наиболее фундаментальных устных традиций и ранних мифов — это самоидентичность. Можно поразмышлять о продуктах родоплеменных обществ, в которых люди, неспособные разделить себя и окружающий мир, полностью «за одно» с их коллективными традициями. Они наслаждаются более сильным чувством целостности, чем их современные подобия. Но это — недифференцированная и бессознательная форма целостности, лишенная индивидуальности в нашем понимании этого термина.
Так же эту «стадию» не следует мыслить только как присущую примитивным обществам: она применима ко всем произведениями с нечеткими различиями между личным и коллективным.
Сходным образом, я предполагаю, что специфические адаптации устной культуры в основном были заняты проблемой идентичности в отношении к «Другому». Возможно, самыми очевидными иллюстрациями являются дошедшие до нас мифы и литература Ближнего Востока и Древней Греции. Оба сохранившихся эпоса о Троянской войне представляют героя в конфронтации с «Другим» или с «Другими» (Ахилл против Гектора, Одиссей против Полифема, Цирцеи, Сциллы, просителей и т. д.). Если «Илиада» главным образом посвящена дифференциации культурной — не путать с «национальной» — идентичности, то доминирующим значением «Одиссеи», как и великих классических трагедий, является дифференциация личной — не путать с «индивидуальной» — идентичности (например, Эдип в хорошо известной трагедии Софокла).
Можно заметить связь доминирующего значения с моральным конфликтом греческих трагедий. Но наиболее яркие примеры в этом отношении обнаруживаются в литературе позднего средневековья и эпохи Возрождения. Моральные императивы лежат в основе «Исповеди» блаж. Августина (400), «Божественной комедии» Данте (1300), моральных пьес, таких как «Каждый» (1512), или, конечно, шекспировских пьес (написаны между 1588 и 1613 годами), поскольку почти все они заняты, главным образом, моральной дилеммой. Примечательно, что такая литература обязательно имеет отношение к моральным догматам доминирующей религиозной «идеологии». В западной традиции эта стадия включает в себя классический период, когда Олимпийцы были более или менее безусловными божествами греко-римской империи, а также почти все произведения, созданные в период господства христианства в Европе.
Возникновение литературы, которая преимущественно занята исследованием, как социальной реальности, так и индивидуального сознания, — это относительно современный феномен. Первые ее проявления датируются приблизительно третьей четвертью семнадцатого столетия. С этого времени проекция, представленная христианским «мировоззрением» постепенно начала ломаться. Это с неизбежностью сопровождалось радикальным сдвигом в сознании. Люди начинали творить смыслы собственной реальности и идентичности. Впервые в истории писатели начали видеть значительно более полный социальный спектр, чем замечаемый когда-либо ранее, открывать новые смыслы для индивида. Таким образом, исследовались как социальная реальность, так и смыслы индивидуального сознания, имеющие для нас значение до сих пор и в преддверии XXI века. Конфликтующие аспекты этой четвертой стадии, возможно, лучше всего проиллюстрированы в сочинениях французского философа Жан-Жака Руссо. Его «Социальный контракт» (1762) начинается со слов: «Человек рожден свободным, но повсюду он — в цепях». Его «Исповедь» (написанная в 1760-х гг., опубликованная в 1782 и 1789 гг.) начинается с заявления: «Я могу не быть полезнее моего сородича, но, по крайней мере, я от него отличаюсь». В этих двух фразах можно видеть зерна современного социально-политического сознания и современного индивидуализма.
Юнговская теория об удалении проекций основывается на предположениях о природе четвертой стадии, так же, как и схема, рассматриваемая выше. Поэтому нам необходимо подробнее объяснить, почему следует рассматривать период 1675-1800 годов в качестве водораздела как литературной, так и психологической истории.
Существует фундаментальное различие между социальной реальностью в литературных произведениях, написанных до и после восемнадцатого столетия. «Реальность», предполагаемая западной литературой от «Илиады» (725 г. до н. э.) до «Потерянного рая» (1667) является по сути идеализированной «реальностью», отражающей только меняющиеся интересы привилегированных классов. Возникновение нового и хорошо образованного среднего класса в течение XVIII столетия постепенно привело к формированию новых представлений о вкладе богатства и социальной ответственности. Начало того, что можно описать как «социализм», радикально изменило способ восприятия социальной реальности. «Молл Фландерс» Дефо (1722) является одним из первых романов, демонстрирующих очевидный интерес к социальной реальности, имеющей широкую основу. Этот интерес постепенно становится доминирующим не только в английском романе, но также и в западном сознании.
Дилеммы и вызовы, заложенные в «глубинной структуре» литературных текстов, написанных до XVIII столетия, — «коллективные»: они отражают коллективные интересы, а не «личные» интересы их авторов. Великие трагедии Шекспира не отражают личных тревог и забот. Это не означает, что у людей не было представления об их «индивидуальности» до XVIII столетия. Оно у них было: в дошедших до нас произведениях Сафо, блаж. Августина, Петрарки и Челлини присутствует осознавание автором своей отдельной личности. Но их способ исследования скорее философский, чем психологический. Блаж. Августин, например, утверждал, что его «внутреннее бытие было домом, разделенным внутри себя» («Исповедь», VIII, 8), но он анализировал эти прозрения только в терминах религиозной традиции. Хотя его переживания были совершенно автономными, интерпретировать их он мог только с коллективной точки зрения. Его сознание — как и у Сафо, Петрарки, Челлини, и даже Шекспира — было ограничено его представлениями о геоцентрической вселенной и «пирамидальной» социальной структуре. Только когда эти представления стали исчезать, в течение XVIII века появились авторы, способные свободно исследовать собственные внутренние переживания, т. е. собственную индивидуальность.
В «Потерянном рае», хотя и можно некоторые атрибуты Сатаны отнести к Мильтону, вряд ли можно определить Сатану как личную тень Мильтона. Напротив, хотя психологические смыслы романа Ричардсона связаны с коллективными интересами, мистер Б. сам по себе вряд ли может быть определен как коллективный образ тени. Только в отношении к современному читателю его можно было бы так определить. По отношению к роману он персонифицирует «личную тень» Ричардсона. Это открывает нам вторую причину того, почему период 1675 — 1800 годов является таким поворотным пунктом.
«Принцесса де Клеве» (1678) мадам де Лафайет и «Памелла» (1740) Ричардсона являются первыми крупными произведениями соответствующей традиции, где персонажи отражают интересы их авторов. Важно то, что оба романа содержат конфронтацию персоны с персонажем, которого можно определить как личную тень автора26. Нельзя двигаться от «коллективного» к «индивидуальному» сознанию без конфронтации с тенью. Аналогично, и первые литературные произведения, отражающие личностные интересы собственных авторов, представляют конфронтацию с тенью. Впервые в истории литературы писатели начали «проецировать» на собственные романы личностную дилемму, стоящую перед ними во время написания произведения. Природа таких дилемм тесно связана с тем, что продолжает противостоять индивидуальности и в последнее время. Начиная с XVIII века, литературные произведения становятся все более автобиографическими.
Современные социально-политическое сознание и индивидуализм часто рассматриваются как противоположности. Юнг, Паоло Фрейре и Эндрю Самуэлз показали, что они таковыми не являются. Они являются неразделимыми аспектами способности кого-либо исследовать себя и приходить к согласию с самим собой. Иными словами, в психологических терминах такое изменение происходит приблизительно тогда, когда индивиды начинают исследовать свои собственные личностные тени. Наша схема, следовательно, иллюстрирует, как все больше и больше ассимилировалось то, что однажды было представлено как «Другой», пока не стало частью современного сознания.
Мы все еще связаны с четвертой стадией. Теперь мы признаем, что только начали видеть мир вокруг нас (таким, «каков он есть»), лишь начали понимать наши наиболее фундаментальные психологические потребности и побуждения. Только мечтатели могут думать, что наука или политические лидеры вскоре откроют панацею от всех наших бед. Наши тревоги и проблемы происходят из нас самих. Окружающий мир создан нами. Мы не можем полностью освободить себя от наших проекций и, по всей вероятности, никогда не сможем этого сделать. Все, что мы можем, — это стремиться к их пониманию, а также к лучшему пониманию скрытых значений наших собственных конфликтных наклонностей и, таким образом, к лучшей интеграции с миром. Пятая стадия начинается, когда индивид становится более сознательным относительно природы и степени собственных проекций. Это путь, или цель, или идеал, а не стадия в том же смысле, что и остальные. Можно предположить, что у нее есть литература собственного происхождения.
Мы рассматриваем литературное произведение прошлого из нашего времени и места в истории. Поэтому мы должны различать произведения, в которых нет понимания реальности в современном значении этого слова от тех, в которых реальность и индивидуальное сознание понимаются сходным с нами образом. Нет ничего нового в том, что период 1675-1800 годов был началом современного мира: было много написано о социальных вызовах, порожденных этим веком революций. Я считаю, что мы не можем полностью понять важность произошедших перемен без понимания истоков сдвига в индивидуальном сознании, сделавшем их возможными. Это, наверное, наиболее ясно проявилось в литературе.
Объем данного очерка не позволяет полно исследовать выдвинутые предположения. Я лишь предлагаю способ для определения эволюции доминирующих значений литературного творчества. Юнгианская литературная критика была слишком зависима от представлений об архетипических образах. Юнгианская психология нуждается в способе разделения различных видов архетипического воображения. Я могу предположить, что юнговские пять стадий устранения проекций открывают способ разделения между материалом, относящимся к:
1. Самоидентичности.
2. Идентичности в отношении «другого» («других»).
3. Моральным или этическим дилеммам.
4. Социальной реальности или индивидуальному сознанию.
5. Индивидуальной идентичности.
Литературная история не занимается лишь проблемой изменения литературных стилей или эволюции социальных взаимодействий. Она занимается проблемой эволюции человеческого сознания. Великие литературные произведения служат указателями на пути становления индивидуального сознания
Опираясь на наше прочтение «Памеллы», можно утверждать, что юнговские представления об отдельных литературных образах требуют уточнения. Юнг ссылался только на данную тень. Давно стало понятно, что он обозначал этим термином два различных явления. Это тотальность бессознательного и специфическая персонификация всех тех характеристик, которые человек так хорошо скрывает от других, что и сам не осознает. Уточнение необходимо, поскольку существует три радикальных отличия между коллективными теневыми фигурами текстов до XVIII века и личными теневыми фигурами произведений после эпохи Просвещения. Именно на четвертой стадии писатели начинают осознавать их собственную личную тень и исследовать свое собственное ого», в современном значении этого термина. Аналогично существует потребность разделить коллективные анима (анимус)-фигуры произведений до XVIII века и личные анима (анимус)-фигуры, все чаще появляющиеся в последующей литературе.
Нет сомнения, что представления о социальной реальности и об индивидуальном сознании претерпели радикальную эволюцию в течение последних трех тысячелетий.
Изменения в обществе и отношении индивида к обществу засвидетельствованы с самых разнообразных позиций. Множество работ было написано об эволюции социокультурных установок. Психоистория проложила новые пути исторического исследования. Но пока нет разработанных теорий того, как в данный период развивалось литературное сознание.
Увлечение современных критиков социально-политическими идеологиями приводит к усилению значения социальной истории литературы. Но социальная сфера является лишь одним аспектом нашей действительности; другой — это личный. Социальное и личное сознание являются двумя сторонами одной медали. Чтобы понять эволюцию психологических интересов, следует разобраться с изменениями социально-исторических условий. Столь же истинно и обратное: для того, чтобы лучше понять эволюцию и направление социально-политических условий мы также должны понимать изменения в коллективном и индивидуальном сознании. Настало время для критики, которая развивалась бы вместе с психологической историей литературы.Выводы
Целью рассмотрения повествовательной литературы как проекции дилеммы, стоящей перед автором во время написания произведения, не является сведение прочтения к исключительно психологическим аспектам, но выявление взаимоотношений между, на первый взгляд, разделенными элементами. Мы увидели архетипический образ Непорочной девы, лежащий в основе «Памеллы». Однако в романе есть большее, что не выявляется этим образом самим по себе. Часто думают, что Юнг был настолько поглощен психологическими процессами, что имел мало представления о культуре, кроме некоего упрощенного деления между Востоком и Западом. Это, возможно, правильно по отношению к нему как личности, но неправильно относительно сформулированных им воззрений. Всякое приложение юнгианских представлений к литературе выявляет потребность включенности личности в собственную культурную традицию. Юнгианское прочтение литературного произведения таково, что, поскольку оно исходит из исследования обычных человеческих проблем, оно также занимается социальными, политическими и культурными реалиями.
• Мое прочтение «Памеллы» подчеркивает потребность установить, чей опыт в действительности описывается в любом заданном тексте. Литературные критики часто исследуют психологию главного персонажа без рассмотрения его роли в отношении текста как целого. Эта глава обосновывает, что если интересоваться психологическими смыслами текста, то в первую очередь необходимо определить эффективного протагониста и соотнести все события произведения с данным персонажем.
• Юнговские «вспомогательные средства» обеспечивают способ исследования источника проблемы, стоящей перед эффективным протагонистом.
• Дилемма, стоящая перед эффективным протагонистом, зачастую проявляется как скрытый вызов. В «Памелле» это была потребность мистера Б. встретиться с собственными теневыми наклонностями и придти к соглашению с его сомнительным Эросом. Тем не менее, следует особо отметить, что одной из определяющих характеристик юнгианского подхода является то, что любой исследуемый текст выявляет различные дилеммы, стоящие перед эффективным протагонистом.
• Всегда следует точно определить природу любых параллелей между протагонистом литературного произведения и его автором. Юнговские идеи были привлечены для того, чтобы показать, что мистер Б. представляет собой два различных аспекта личности Ричардсона (его «персону» и «тень»).
• Литературная критика должна больше осознавать то, что я назвал «психологической историей литературы». Я предложил два способа использования здесь юнговской теории об удалении проекций. Она может помочь:
1. Специфицировать природу и уровень сознания, имплицитно заложенного в любом данном произведении, и таким образом идентифицировать его «доминирующий интерес».
2. Проследить эволюцию литературного сознания.
• Юнговские пять стадий устранения проекций определяют способ разделения между различными видами архе-типических образов и взаимодействий.
|
