|
Скачать в архиве
В книге одного из самых известных современных гештальт-терапевтов Ирвина Польстера речь идет о многообразных аспектах “я”, заключенных в одном человеке, диалоге между ними, их синтезе, конфликтах и взаимном влиянии. Профессионалы — психотерапевты и психологи (а также студенты) — получат четкое руководство о том, как работать с противоречивыми “я” пациента, чтобы помочь ему осознать все многообразие составляющих его личность элементов и соединить их в единое целое. Непрофессиональному читателю книга поможет получить более глубокое ощущение самого себя и сделать еще одну попытку ответить на вопрос “Кто я?”.
От переводчика
“...Мы должны учесть огромную притягательную силу постижения собственного “я”. Человек всегда ищет ясного понимания себя самого, он всегда находится в поиске ответа на глобальный вопрос “кто я есть?”.
Ирвин Польстер
По мере перевода этой книги, в полном соответствии с описанием Ирвина Польстера, как всякий “обитаемый человек”, я обнаружила в себе множество “я”, которые непосредственно принимали участие в процессе работы. Первое “я”, скучное, но необходимое — “я-переводчик”. Оно просто старалось добросовестно пересказать мысли автора. Другому моему “я” — “я-психолог” — было намного интереснее. Оно углубленно, почти “внутривенно”, усваивало текст, а порой буквально по ходу дела применяло прочитанное на практике. Были еще “я-редактор”, “я-критик”, “я-читатель”, “я-пациент” и многие другие. Иногда они мирно соседствовали друг с другом, но время от времени вступали в противоречия и обнажали те самые полярности, существование которых так красноречиво описывает автор в своем исследовании.
Жанр предисловия не позволяет выразить все впечатления и переживания, которые сопутствовали мне в работе, поэтому я остановлюсь на самых ярких и важных, особенно для моего “профессионального я”.
Тем, кто уже знаком с творчеством Польстера по его книге “Интегративная гештальт-терапия” (М., 1996), впервые опубликованной на русском языке два года назад, будет интересно увидеть изменения в его взглядах, ведь “Обитаемый человек” написан двадцать лет спустя. Рассуждая о терапевтическом контакте сегодня, Польстер снимает многие табу, которые до сих пор существовали у немалого числа практиков. Он свободно и смело называет такие чувства, о которых раньше почти не принято было говорить в среде профессионалов — любопытство, очарованность, живое общение, великодушие, любовь. “Когда человек входит в кабинет к терапевту, готовый открыть перед ним свои самые сокровенные переживания, многие из которых могли бы стать сюжетом захватывающего художественного фильма, в этой ситуации трудно не стать очарованным, — говорит Польстер. — Быть очарованным простыми переживаниями пациента, который не находит понимания в своей среде — это профессиональный вызов терапевту”.
Есть еще одна очень привлекательная сторона терапевтического подхода Польстера, о которой хочется сказать хотя бы вкратце — это выслушивание истории жизни пациента. “Люди — это говорящие звери, которые рассказывают истории о себе”. Так считает автор, подобно Сартру, который также полагал, что мы живем в мире рассказанных нами историй. Пробелы в наших представлениях о прошлом Польстер называет “репертуаром утраченного опыта” и считает, что дефицит этого опыта приводит человека к торможению в настоящем. Таким образом, то, чем так часто пренебрегают терапевты, акцентируя свое внимание на актуальной проблеме пациента, Польстер использует как мощный терапевтический инструмент.
“Необыкновенная взаимосвязь между терапевтом и пациентом” — это определение Польстера порождает почти мистические переживания. Сила этого словосочетания такова, что начинаешь верить, будто достаточно наладить этот волшебный терапевтический контакт, и случится чудо — с пациентом начнет происходить нечто такое, что круто изменит его жизнь и, конечно, к лучшему. Наверное, любой глубокий человеческий контакт должен вызывать подобные переживания.
“Всякий раз, когда пациент сталкивается с живыми человеческими реакциями терапевта, эти переживания становятся для пациента мостом между экстравагантным терапевтическим опытом и собственным человеческим”, — пишет Польстер. Но здесь, как мне кажется, таится и опасность, особенно для любителей читать “по диагонали”.
Психотерапия — занятие для профессионалов, как бы ее ни называли — наукой, искусством или ремеслом. Если терапевт — ремесленник, значит, хорошо сработав какое-либо изделие, он должен не только суметь сделать второе, но и объяснить своему подмастерью, как сделать третье. Если терапевт — художник, его шедевр будет неповторим, но через некоторое время он сможет создать другой шедевр, также неповторимый. Если терапевт — ученый-исследователь, даже если к нему приходит озарение, впоследствии он непременно тщательно проанализирует свои действия и результаты опытов. Ирвин Польстер соединяет в себе все эти ипостаси мастера, которые счастливо дополняют друг друга. А потому пусть легкомысленный читатель не думает, что достаточно наладить теплые отношения со своим пациентом, и терапия случится сама по себе.
Я говорю о таких очевидных и банальных вещах, потому что сегодня для нашего отечественного психотерапевтического сообщества эта тема весьма актуальна. К сожалению, бывает и так: достаточно прочесть одну специальную книжку, пройти двухмесячные курсы, а может быть даже трехдневный тренинг — и ты уже психотерапевт. Не нужны годы обучения, поиски и сомнения, профессиональный рост и, наконец, полученный опыт. В результате растет армия психологов-недоучек. Для них терапия превращается в “легкий хлеб”, а пациентам встреча с такими “специалистами” приносит лишь разочарование.
Внимательно изучая труд Польстера, с удовольствием прочитывая случаи из его практики, с упорством преодолевая теоретические рассуждения, начинаешь понимать, какой долгий путь опыта и познания прошел автор, чтобы достичь такого мастерства. Это поучительно для всех.
Сам автор настолько увлекательно рассказывает свои истории, что не остается сомнений: книга “Обитаемый человек” безусловно будет интересна не только узкой профессиональной аудитории, но и широкому кругу читателей.
Анна Логвинская
ПРЕДИСЛОВИЕ
За 45 лет практики я убедился в том, что желание человека познать себя чаще всего становится для него главной причиной обращения к терапевту. Уже позже симптомы, от которых страдает пациент, вносят коррективы в такой простой вопрос: “Кто я есть?” В поиске ответа на этот вопрос, а не того фундаментального, всеобъемлющего, неизменного собственного “я”, мы обнаруживаем различные аспекты себя, которые часто так причудливы и непохожи друг на друга, как будто принадлежат разным людям.
Отдельно взятый здоровый человек в разные моменты своей жизни, находясь в разных состояниях, может сильно меняться и быть как бы разными людьми: ребячливым, игривым, непокорным, напряженным, дурашливым. Многообразие, заключенное в одном человеке, со всеми его противоречиями, объединяет все это неуправляемое население “я”, которое проживает в одном человеке. Желание получить более глубокое ощущение самого себя, лучше постичь то, кем же мы являемся, идет в разрез с многообразием менее понятных частей “я”, которые часто находятся в конфликте друг с другом.
Когда я говорю “я”, то имею в виду некое обобщение характеристик и проявлений человека на протяжении его жизни. Профессиональные психологи понимают эти характеристики как часть личной динамики, однако они имеют не только профессиональный смысл. Например, когда человек признает свою агрессию, он понимает разницу между агрессивным поведением и признанием существования в нем стойкого агрессивного начала или “агрессивного я”. Фокусируя внимание на определенных “я” человека — называя их, обращаясь к ним, оказывая на них влияние, создавая диалог между ними — терапевт и пациент могут видеть, какую роль играет каждое из них в сложной жизни человека, какое участие принимает каждое их них в интеграции его “я”. Некоторые из представленных “я”, например, “великодушное я”, “работящее я” или “образцовое я”, могут формировать целостное ядро личности пациента. Другие — “алчное я”, “безответственное я”, “губительное я” — могут быть подавлены, молчаливы, отвергнуты и непризнаны. Однако все они важны. Восстановление живого восприятия всех этих разных элементов собственного “я” — важный шаг на пути формирования мощного и прочного самоощущения человека.
Главная цель этой книги состоит в том, чтобы показать терапевтам, как можно работать с этими противоречивыми “я”: прежде всего, распознать характеристики, которые можно преобразовать в “я”, а затем помочь пациенту развить отношение к ним, как к данности, не исключая необходимые “я”, не позволяя нежелательным “я” брать верх.
Мой подход имеет два основных положения. Первое состоит в том, что идет дальше теорий, которые предполагают существование реального или правильного “я” или же нескольких универсальных “я”, в которых может преобладать единственное “высшее я”. Второе — дает новые возможности синтеза, сохраняющего уникальность каждого элемента человека, соединяя их при этом в единое целое.
Обычно синтез рассматривается как слияние элементов. На языке “я” это означает, что две разрозненные части личности мо-гут влиять друг на друга. Например, у человека могут быть разделенные на части аспекты личности: он может быть жестким бизнесменом и одновременно расслабленным слушателем классической музыки. Эти аспекты могут соединиться, чтобы создать бизнесмена, который внимательно слушает своего собеседника. Это уже очень хорошо, но я предлагаю дополнительную форму синтеза. Такой человек может продолжать чередовать жесткость бизнесмена и расслабленность слушателя музыки. Ведь кора и листья одного дерева очень непохожи друг на друга, но вместе они составляют единое целое — дерево. Согласованные или несогласованные, многие элементы “я” продолжают составлять индивидуальность человека, которую всегда можно распознать в многоголосице человеческого “я”.
Оставаясь гештальт-терапевтом, я подвергаю сомнению некоторые принципы этого метода. В основном люди хотят восстановить отвергнутые аспекты своей личности. В этой книге я попытался исследовать противоречия гештальт-метода.
Когда в 1953 г. я начал заниматься гештальт-терапией, меня привлекла ее широта и возможность соприкоснуться и даже объединить широкий спектр идей, начиная от идей “отступников” психоанализа, например, Юнга, Ранка, Райха, Морено, — от экзистенциалистов до бихевиористов. Но даже этой широты мне показалось недостаточно. Я испытывал потребность в ясных технических приемах и конкретных теоретических инструментах для работы со своими пациентами.
Одним из моих учителей был Фриц Перлз. Секрет его блестящего терапевтического гения, в частности, заключался в силе простых указаний и простых принципов. К сожалению, в этом упрощении многие ушли слишком далеко.
Например, Перлз уверял меня: для того, чтобы избавиться от деперсонализации, я должен избегать употребления слова “оно” и вместо него говорить “Я”. Я дерзко спросил, не будет ли странным, если я скажу “Я смеркаюсь” или “Я иду дождем”? Он согласился с моим замечанием, но это осталось во мне как пример того, каким убийственным может быть эффект упрощения в терапии.
Несколько лет назад на семинаре, который я проводил, я сам столкнулся с подобным явлением. Среди моих слушателей были не только гештальт-терапевты, но и представители других методов, и многие из них выразили убеждение, что гештальт-терапия пренебрегает идеей “я”. Мне было странно услышать такое, и я стал оспаривать это заявление, говоря о том, что, напротив, эта идея широко представлена в гештальт-терапии. Я полагаю, что мои друзья-терапевты заведомо сузили гештальт-принципы до фокусирования внимания на сыром материале переживания того, что люди говорят и чувствуют.
Без сомнения, они слишком упростили свое представление о гештальт-терапии, но в одном их суждение было справедливо: гештальт-теоретики пренебрегли вниманием к принципам контрапункта в угоду фундаментальному представлению о том, что есть человек. Участники семинара чувствовали, что ссылки на “я” (self) странным образом связаны с его экспериментальными исследованиями. Я стал возражать и говорить, что в этом нет ничего странного, потому что факт экспериментального исследования “я” уже давно широко распространен в практике гештальт-терапии. В то же время я понял, что, постулируя идею “ я”, гештальт-терапия отправляет на дальний план прямое переживание.
Гештальт-терапия действительно уделяет гораздо больше внимания непосредственным переживаниям, нежели вопросу о том, что есть человек. Эти приоритеты исходят из того, что многие гештальтисты, в том числе и я сам, стали уклоняться от теоретических основ. Я решил исследовать “я” по-новому, делая основной акцент на сердцевине гештальт-терапии: совместимости переживаний и классификации переживаний, представленных в “я” человека. Этот подход близок моему сердцу и является основной темой моей книги.
Для того чтобы книга “Обитаемый человек” была полезна как практикующим терапевтам, так и студентам, в качестве примеров я использую случаи из собственной практики. Соблюдая конфиденциальность, я, естественно, изменил имена и обстоятельства событий. Описывая свою работу, я привожу некоторые детали моего взаимодействия с пациентами. Каждая глава освещает определенные терапевтические подходы к “я” человека и показывает, каким образом терапевт использует эти принципы, для того чтобы определить и перестроить восприятие человеком собственного “я”.
Одной из задач этой книги стало расширение теоретических принципов и обогащение технического разнообразия. Я привожу суждения терапевтов разных теоретических школ, включая теоретиков смешанных направлений. Этот материал может быть полезен не только для специалистов, работающих с области психиатрии, терапевтов, но и для тех, кто интересуется тем, как человек может открывать самого себя. Книга также адресована всем людям, которые интересуются психологическими исследованиями.
Структура книги
Книга “Обитаемый человек” разделена на две части. В первой части исследуются вопросы, связанные с тем, как формируется “я”, а во второй — очерчиваются основные процедурные принципы актуальной терапии. Первую главу я посвятил универсальной потребности человека в поисках собственного “я”. Вторая глава излагает факторы, которые влияют на формирование частей “я”. Третья глава развивает концепцию различных “я”, демонстрируя возможности их определения и использования в терапии.
Вторая часть книги начинается с четвертой главы, предметом которой является внимание и его воздействие на весь человеческий опыт. Я попытался показать, как использовать внимание в терапии собственных “я”. Пятая глава показывает терапевтам, как использовать гипнотическое и медитативное влияние, для того чтобы настроить пациента на новый уровень потенциальных изменений. Истории жизни, которые естественно выделяются из терапевтического опыта, описаны в шестой главе, в ней также рассказывается об их роли в пробуждении и перестройке как новых, так и старых частей “я”. Седьмая глава фокусирует внимание читателя на технических приемах упрочения контакта между разноуровневыми “я”, а также на контакте терапевта и пациента. Восьмая глава повествует об эмпатии и ее влиянии на терапевтический контакт. Ключевым фактором создания целостности человека является признание частей “я” человека, а затем поиск эмпатического контакта с разнообразием этих частей.
Девятая глава обращена к слиянию фундаментальных человеческих потребностей, хитросплетению контакта и эмпатии. У слияния есть две роли: одна из них является источником синтеза частей “я”, другая — источником усиления терапевтического влияния и чувства причастности к происходящему. Десятая глава показывает, как терапевт может пробудить осознавание пациента, вливая в него новые силы и яркие ощущения. Заключает книгу одиннадцатая глава, в которой обсуждаются способы активной деятельности, вызывающей у человека мощное чувство собственного “я”, находящегося в контакте с окружающим миром.
Помимо перечисленных тем, которые затрагивает эта книга, существует еще одна: мне бы хотелось, чтобы все модели и идеи, изложенные на ее страницах, помогли практикующим терапевтам развить индивидуальный стиль и собственный арсенал терапевтических средств.
Я вижу в этом важную задачу для терапевта — признать и принять множественность частей “я”, населяющих человека, во всей их сложности и многообразии. В такой работе сами терапевты могут признать разнообразие своих “я”, расширить представление об особенностях своего характера, а, следовательно, и круг своих возможностей. Остроумие, симпатия, мастерство, анализ, вдохновение — все эти проявления необходимы в терапии, кроме того, они дают возможность терапевтам, являясь профессионалами, оставаться обычными людьми. Я хочу верить, что с помощью такого разнообразия теоретических и практических принципов каждый терапевт может лучше помочь пациенту в поисках самого себя.
* * * * *
В заключение я хотел бы выразить свою признательность многим людям, которые помогли в создании этой книги.
Я хочу поблагодарить Тома Пэйса за его настойчивое распространение и уточнение идеи “я”. Я также выражаю свою благодарность моим издателям из издательского дома “Jossey-Bass”. Спасибо Бекки Макговерн, которая с таким энтузиазмом отнеслась к моей книге, и Марте Маретих за ее организаторское участие и трогательное отношение к редактуре моей рукописи. Я благодарен моему другу Микаэлю Миллеру, который однажды сообщил мне главное правило автора: “убей все, что любишь”. А Марта помогла мне справиться с этими убийствами. Сначала мне показалось это слишком жестоким процессом, поэтому я вдвойне благодарен Марте за то, что она, вычеркивая лишнее, помогла мне точнее выразить то, что я хотел.
Я также хочу сказать спасибо Гордону Уиллеру, Эллен Брешхолд, Герману Гадону, Рич Хислер, Линн Якобс, Наташе Джозефович, Гари Йонтефу и Стефану Заму за их помощь. Я благодарен моему секретарю Кэтрин Конклин за все, что она сделала для меня. Она очень компетентный сотрудник, но самое главное, она согрела меня своей теплотой, участием и помогла свежими идеями. Кроме того, она много раз спасала меня от моего компьютера, и только поэтому я не стал его жертвой.
И, наконец, моей главной опорой всегда остается моя жена Мириам. Ее суждения о моем языке, содержании того, о чем я пишу, а также редакторская критика сопровождают меня практически во всех моих начинаниях настолько упорно, что проще принимать их во внимание. К счастью, я этого не делаю.
Эта книга начинается с изложения трех моих последних статей (1987, 1990, 1992), каждая из них позже была опубликована в антологии.
Ирвин Польстер
Ла Джолла, Калифорния
Февраль, 1995 г.
Часть I. КАК ФОРМИРУЕТСЯ “Я”?
1. ПОЧЕМУ “Я”?
Пятьдесят лет назад на экранах появился герой мультсериала Папай — одноглазый моряк с неизменной трубкой в зубах и со своим любимым припевом: “Я сам собой, моряк Папай”. Этот забавный веселый человек попадает в разнообразные комические ситуации, но никогда не теряет чувства собственного достоинства, потому что всегда знает, кто он такой. Знаменательно, что в его песенке говорится о том, что гарантировано каждому, — быть самим собой. А ведь это звучит как тавтология, “масло масляное”.
И тем не менее, желание быть самим собой может стать иллюзорной целью в жизни. Люди испытывают острое желание быть самими собой. Поиски настоящего “я” стали настолько непреодолимым стремлением, что концепция “я” имеет шанс сделаться преемницей своих почтенных предшественников — идей души и подсознания.
Идея души веками была поводырем человека, в ХХ веке ее стала теснить идея подсознания. Но и душа, и подсознание имеют один главный недостаток — каждая идея по-своему туманна, и обе они уводят человека от его актуальных переживаний сегодняшнего дня.
Душа более таинственный предмет, чем подсознание. Она составляет суть человека, многим людям именно она позволяет верить в свое реальное существование. Хотя сама душа бестелесна и находится внутри, она позволяет человеку чувствовать собственную глубину и сострадание к другим. В качестве примера неопределяемости души я приведу слова Томаса Мура*, который говорил, что определение душе дать невозможно, что определение души как “интеллектуального занятия” некорректно, тогда как “душа любит мечтать”.
Люди, “повернутые” к своей душе, хотят, чтобы она направляла их, но душа говорит неясно, ее рекомендации очень расплывчаты. Более того, жизнь человека только временное вместилище для души, бренное существование подавляет непобедимую чистоту души, доступную немногим.
В наши дни мало кто говорит о своей душе. Ни один из моих родителей не говорил на эту тему, да и я сам тоже. И все-таки душа, неопределимая, но драгоценная, отождествляется с человеческим духом. В истории развития человека понятие души давало людям огромную силу в их попытках постичь глубину человеческий природы. Это поэтичное и благожелательное представление о том, что есть человек на самом деле.
В ХХ веке в понимании истинной сущности естества человека идею души стала вытеснять идея подсознания. Конечно, подсознание не может конкурировать с душой по значимости. Но оно показывало неприкрытую борьбу за доминирование между Ид, Эго и Супер-Эго*. Идея подсознания гораздо больше преуспела в объяснении ранее непостигаемых переживаний, подсознание признали неоспоримым источником побуждающей энергии. Однако подсознание стало источником раздора между тем, что личность знает о себе, и тем, что проявляется бессознательно. Подсознание имеет лишь призрачную связь с поверхностью, у него есть тайные мотивы, погребенные в его недосягаемых глубинных системах. Подсознание часто противоречит поверхности существования, а это не облегчает человеку поиски своего настоящего “я”. У морячка Папая, конечно, нет таких проблем.
Динамика “я”
После целого века умолчания идея “я” снова вышла на новый уровень обсуждения, она могла сослужить хорошую службу как современный правопреемник идей души и подсознания. Концепция “я”, которую я предлагаю на ваш суд и буду излагать в этой книге, имеет четыре ключевых процесса, которые углубляют понимание личности человека как на поверхности сознания, так и на глубинном уровне, что обычно приписывают и душе, и подсознанию:
1. Пункт /контрапункт или гармоническая связь
2. Конфигурация
3. Оживление
4. Диалог
Пункт / контрапункт
Концепция “я” касается взаимосвязи любых аспектов личности человека, которые попадают в фокус внимания, она стирает грань между поверхностным и глубинным опытом. Такая взаимосвязь принимает поверхностную сторону личности как “внешнюю” ценность, а не просто замену того, что является неясным. Говоря языком “я”, не существует такого настоящего, реального “я”, спрятанного под внешним обликом. Скорее существует скопление “я”, которые соперничают в борьбе за господство. Например, ученый, интеллектуальная личность, чувствует себя несчастным. Он страдает, запертый в четырех стенах своего кабинета, и приходит к выводу, что его настоящее “я” — это страдалец. Но в действительности это не так. Он только выбирает из двух своих “я” — “интеллектуального” и “страдальческого”, и каждое из них имеет свой характер.
Рассматривая различные “я”, населяющие человека, терапевту следовало бы получить некоторое представление о том, что такое контрапункт — понятие, хорошо знакомое музыкантам. В пункте / контрапункте* различные музыкальные партии выстраиваются одна напротив другой. Некоторые находятся в гармонии друг с другом, другие диссонируют, но все вместе они составляют единое целое гармоническое звучание музыки. В культуре, где гармония (не только в музыке) является единственно возможным идеалом, любое отклонение от нее принято рассматривать как шрам на красивом лице, который только неприятно поражает и отвлекает внимание. Однако, как написал музыковед Артур Баливант: “Нет никакой основательной причины, по которой музыкальный контрапункт должен быть гармоническим. Если же слушатель освободится от предрассудков прошлого, он будет награжден новыми впечатлениями” (Bullivant, 1983).
В музыкальном контрапункте ни основная, ни побочные мелодии не теряют своей индивидуальности. Все темы вносят свой вклад в общую работу. То же самое происходит и со всеми аспектами “я” в их разнообразных проявлениях. Несоответствующие друг другу голоса не следует сглаживать и делать гармоническими — не лучше ли пригласить слушателя, терапевта или пациента принять все варианты и приветствовать их союз, рожденный от сложного сочетания пункта/контрапункта?
Если некоторые “я” уходят от внимания человека, это не значит, что они менее реальны, чем “я”, предъявляемые в данный момент. Порой кажется, что иные смутные “я” относятся скорее к концепции подсознания, но это не совсем так. Любое “я” человека существует на самом деле, а не является суррогатом, некоторой ролью, которую играет человек. Например, терапевту, ориентированному на бессознательное, легче признать, что пациент, который говорит о любви к своей матери, на самом деле подсознательно ненавидит ее. Я же, наоборот, предлагаю рассматривать те “я”, которые находятся на заднем плане, как голоса контрапункта. Возможно, эти далекие голоса не слышит господствующее “я”, но для сохранения целостности необходимо слышать их все одновременно.
Некоторые “я”, такие как “интеллектуальное я” или “я-страдалец”, обычно можно определить, непосредственно наблюдая переживания человека. Они высвечиваются гораздо ярче, чем тайные стороны души или подсознания. Другие “я” могут формироваться с помощью наиболее интенсивных переживаний, как например отчаяние, любовь матери.
Такой фокус внимания на видимых проявлениях человека легко доступен обычным переживаниям. Когда терапевт с состраданием относится к ним, он помогает отмечать человеческие качества, которые принято считать качествами души. Научный метод исследования подсознания, который позволяет изъянам человека проявляться где угодно, противоречит общественным идеалам, вскормленным идеей существования души, главная цель которых — быть хорошим человеком.
Еще у праотцов “я”, о котором я говорю, основывалось на подотчетности переживаний. Оно содержит в себе гораздо больше деталей и обычных человеческих чувств, чем душа, и значительно устойчивее, чем подсознание, а эмоционально оно тесно связано с внутренними изменениями человека. Взаимосвязь внешних и внутренних переживаний, поверхности и глубины человека, поддерживается так же, как формация “я” — то осознается, то находится вне осознавания. Колебание между поверхностью и глубиной делает “я” мостом между бессознательным и сознательным опытом. Тем не менее, как я покажу дальше, “я” бывает гораздо более стойким, чем постоянные колебания эфемерных переживаний.
Конфигурация
“Я” формируются с помощью рефлекса конфигурации. Этот рефлекс выражается в том, что он соединяет разрозненные детали личного опыта в единое целое. Это организующий рефлекс, он позволяет человеку быстро выявлять отдельные группы переживаний. С их помощью можно определить множество проявлений человека, таких как борец, грабитель, трус, благородный человек. В каком-то смысле, по мере развития таких характеристик эти группы переживаний могут рассматриваться как собственные “я”.
Давайте рассмотрим, какими различными путями мы можем организовать эти переживания в “я”, чтобы их идентифицировать. При большом охвате “я” интегрирует события жизни. Таким примером может служить эпитафия: “Здесь лежит Эрик, наш общий друг, везде и всегда”. Для тех, кто знал Эрика, такое определение его “я” может быть подходящим обобщением и вполне соответствовать многим историям из жизни Эрика. Но эта эпитафия не отражает всю полноту прожитой Эриком жизни — он пережил взлеты и падения, он любил шутки и розыгрыши, но был мечтателем, когда оставался один.
Человеческая жизнь не поддается короткому определению, но многие люди упорно стараются найти универсальное объяснение своему существованию. Иохим Махадо де Азис, писатель XIX века, писал: “У цивилизованных людей [эпитафия] — это выражение тайны... Эгоизм подстегивает человека ...рискнуть, чтобы спасти от смерти хотя бы частицу души...”
Идея спасения “хотя бы частицы души”, чего-то, что могло бы зафиксировать их существование, заставляет многих наших пациентов тратить жизнь на поиски реальных критериев, так как они страшатся расплывчатости существования. Такая расплывчатость часто воспринимается как нарушение целостности человека. Представление об очерченности “я” люди могут получить, устремляясь к упрощенной “сумме” самих себя. Часто они не могут понять, что правильно, а что неправильно, потому что не осознают, каким образом “суммируют” самих себя или как мало может дать такое суммирование. Концепция собственного “я” не только помогает увидеть эту проблему, но также дает новое руководство для реконструкции обобщенных выводов человека.
Однако, в противовес множественной природе “я”, идея единственного образа самого себя сохраняет свою привлекательность. В 1994 г. газета “Нью Йорк Таймс” опубликовала результаты опроса, в котором участвовало 1136 человек. Участникам опроса предложили определить себя одним словом. Некоторые люди были сбиты с толку этим вопросом, другие быстро находили нужное слово. Джесси Джексон назвал себя “кто-то”, Мартина Навротилова сказала, что она “добрая”, Марио Кьюмо — “участник”, Маргарет Этвуд — “неописуемая”, а Микаель Кинсли сказал, что это дурацкий вопрос. Тем не менее автор статьи признал, что подобный опрос имеет свои ограничения (Barron, 1994). Для некоторых людей такое исследование — не что иное, как отчаянные попытки собрать воедино разрозненные части самих себя. Другие всерьез пытаются найти гармонию в своих поступках, опираясь на свои самые достойные качества.
Все это мы можем часто наблюдать и в терапии. Я хочу привести несколько строф стихотворения, написанного одним из моих пациентов:
Она смотрит сквозь вуаль, ею сотканную,
Сквозь нити своих будней,
Воздвигая стропила и цепляясь за них,
В попытках достичь рая.
Но сети слишком тесны,
Они не отпускают ее,
И она приходит в смятение,
И падает... куда-то... на бренную землю.
Каков порог простых переживаний, “нити будней”, когда они становятся частью “я”? Что это может быть? Резкое замечание, страшная собака, сломанная игрушка, похвала учителя за хороший ответ, автомобильная авария, увиденная из окна? Эти события часто проходят стороной и не оказывают заметного влияния на жизнь, поэтому они нейтрализуются и находятся ниже уровня, необходимого для формирования “я”. Но существуют множество более сильных переживаний, у которых больше шансов быть зафиксированными: ранние воспоминания о старших обидчиках, захватывающие истории, рассказанные дядей-моряком, летние каникулы, упреки в нерадивости, похвалы, восторги, возмущение.
У каждого человека такие переживания складываются в определенную конфигурацию. Сначала все эти переживания просто регистрируются, затем они начинают признаваться как характеристики человека, а уже потом формируются в “я”. Задача терапии — получить свежий взгляд на эти дополнительные влияния, которые могут соединиться в новое представление о “я”. Однако этот процесс может быть затруднен, если в сознании пациента уже существует жестко сложившийся взгляд на свое “я”.
Например, пациент приходит с жалобами на депрессию. От него ушла жена, и после развода он чувствует себя брошенным и ненужным. По экономическим причинам его профессиональная деятельность пришла в упадок. Ему кажется, что он утратил все, что имел — семью, работу, финансовое благополучие. С тех пор, как он потерял, то, что считал собственным “я”, он больше не знает, кто же он, теперь ему уже все равно. А то, что он талантливый, добрый, приветливый, сильный, стойкий, — все это ушло на дальний план. Ему необходимо пересмотреть свои представления о критериях собственного “я”. В этом случае терапия должна переформировать конфигурацию как его печали, так и его способностей.
Оживление
“Я” выходит далеко за пределы суммы переживаний. Оно создается с помощью предрасположенности человека к творческой фантазии, формируя характер из различных признаков. Это определенное бытие, которое представляет скопления пережитых событий. Так, “я” человека, который настроен дарить подарки, можно назвать “я, дарящее подарки”; “я” человека, который любит морские приключение, можно назвать “морское я”; и т.д. Когда терапевт очеловечивает отдельные черты личности, давая им такие определения, эти характеристики оживают.
|
