|
Переживание победы;
Переживание поражения;
Межполовые отношения: любовь, привязанность, эротика, нежность, ревность и пр.;
Борьба за свободу и независимость (личную или своей группы);
Борьба за выгоду;
Борьба за справедливость или с несправедливостью;
Защита себя и близких, столкновение с угрозой;
Агрессивные переживания: гнев, злость, ярость, обвинение кого-то в чем-то;
Стыд, вина;
Страх (в том числе смерти);
Азарт-соревнование;
Обида, горечь утраты;
Ощущение принадлежности к чему-то великому, чувство собственной правоты;
«Трансцедентальные» переживания вроде «просветления» или «личного общения» с Буддой, к примеру. То есть религиозный экстаз. (Бывает и у неверующих).
Если кратко, то: Любовь (нежность, восторг, радость жизни, экстаз и т.д.), Злость (агрессия, страх, обида и т.д.), Правое дело и Добро (разные варианты) и Беда (разного рода грустные и потерянные переживания).
В эти сферы и нужно направлять свои открытые вопросы. Задавать их нужно общо, избегая конкретики, лобовых вопросов («так ты лесбиянка?») и интерпретаций.
Мы же еще и контакт поддерживаем! Нужна спокойная доброжелательность в ответ на любые откровения. Психологу все должно быть «нормально».
Например: «Может ли то, о чем вы говорите, как-то влиять на другие ваши отношения? В семье? На работе? Кстати, как там обстоят дела?» и т.д. Здесь нам нужны даже не сами ответы, а — отчетливая реакция на наши вопросы.
Потому что опираясь именно на эту, невербальную, реакцию, мы решаем о чем будем говорить еще, а какие темы можно пока оставить.
По сути, мы работаем в три этапа:
— Сначала от заявленной конкретики мы как бы распространяемся по ассоциативный паутине, задевая нити возможных тем, делая все более широкие круги, стараясь зацепить эмоционально отзывчивую область.
— Затем, обраружив отклик, мы все сужаем область расспросов, пока не обнаружится само больное место.
— И делаем еще два контрольных «прикосновения» с разных сторон, чтобы убедиться, что дело не в наших галлюцинациях. То есть уходим от болезненной темы в нейтральную и возвращаемся снова. Если реакция повторяется — порядок. Здесь и работаем.
Все проще, если первоначальная заявка уже сопровождается выраженной эмоциональной реакцией. Нам не надо далеко отходить. Просто участливо расспрашиваем о подробностях и сопутствующих обстоятельствах, и нужное всплывет само. Сопровождаясь взрывным усилением эмоциональной реакции.
«Вы как будто заранее знали!»… а никакой мистики. Хорошее наблюдение и профессиональная техника.
К примеру, девушка жалуется на пустоту в жизни и отсутствие друзей, и мы приходим к заниженной самооценке и отвержению своего сексуального начала:
— Я в депрессии...
— У меня все плохо...
— Ну, у меня нет друзей...
— В смысле, молодых людей. Они мной не интересуются...
— Нет, я сама тоже ничего такого не делаю. Все равно без толку...
— И вообще меня интересует карьера.
С этим и работаем.
То есть не с карьерой, конечно.
Наблюдение
Чтобы описанная выше схема работала, нужна точность наблюдения. Нужно отчетливо выделять во всем потоке внешних проявлени человека именно те, которые свидетельствуют об изменении эмоционального состояния.
Каждое внутренние состояние уникальным образом преломляется во внешнем поведении. Ему свойственны определенная мимика и жестикуляция (экстравербальные признаки), тон голоса и темп речи (паравербальные признаки). Нам необходимо замечать и запоминать невербальные проявления разных состояний клиента.
Очень важна соотнесенность, созвучность невербальной информации от клиента с той, которую он выражает осознанно — это информация о конгруэнтности (соответствии разных внешних проявлений между собой: того, что человек говорит и того, как он говорит: слов, тона его голоса, мимики и жестов). Несогласованность-несоответствие поведения и слов клиента (неконгруэнтность) уже само по себе — сигнал о необходимости нашего внимания к затронутой теме. А по контексту беседы можно разобраться и в том, куда копать дальше.
Итак, на что обращаем внимание:
Нас интересует лицо (верхняя, средняя и нижняя треть), плечевой пояс, грудь и живот (информация о дыхании), положение тела и его движение, характеристики голоса, употребляемая лексика и конгруэнтность.
Во всех случаях нас интересует именно изменение по всем этим характеристикам. Большая ошибка заключается в том, чтобы приписывать стандартное объяснение статическим признакам. Если у человека красное лицо, это может свидетельствовать и о легком подпитии, и о повышенном давлении, не обязательно об эмоциональном фоне.
Хотя может — и об этом.
Зажатая поза может говорить и о напряжении, но и о том, что человек хочет в туалет или ему холодно. А может, он всегда так сидит. Нас не интересуют признаки, которые присутствуют постоянно или бОльшую часть времени. Они много могут нам сказать о человеке, но практически ничего — о его сиюминутной реакции на то, что происходит здесь и сейчас.
А мы интересуемся именно этим.
Нам важны именно моменты перехода из одного состояния — в другое. Не краснота, а момент начала покраснения (или накатывающей бледности), не качания ногой, а момент начало этого покачивания, не хриплый голос, а слово, на котором или после которого он охрип, не постоянные паузы, а та из них, которая явно больше остальных, не само кивание, а момент его начала или прекращения, не сама поза, а ее изменение: не как сидит, а когда пересел.
И, второе, нам важно, в какую сторону эти изменения: в сторону облегчения или усиления дискомфорта.
Потому что мы ищем место, для клиента трудное и неприятное. А там, где клиенту хорошо, нам делать нечего.
Он расслабился или напрягся, глаза высохли или покраснели и увлажнились, руки легли на колени или вцепились в них (или судорожно задвигались у лица) и т.д. — вот что нас интересует.
Теперь о конкретном.
Лицо:
В верхней трети лица нас интересуют лоб, брови и переносица. Именно эта часть лица наиболее правдиво отражает эмоции. Труднее всего осознанно управлять положением бровей (кроме выражения удивления). Но и напряжения-морщинки на лбу и переносице, особенно сиюминутные, собранные и тут же распущенные могут прямо говорить об эмоциональном отклике.
Кстати говоря, наиболее честной, несыгранной реакцией считается именно такая, промелькнувшая. Особенно это относится к удивлению. Брови, взвившиеся в удивлении и застрявшие там, в вышине — обычно свидетельствуют о наигранности. А вот дрогнувшие вверх-вниз — обычно об удивлении настоящем.
В средней трети лица мы наблюдаем глаза и нос. Точнее, крылышки носа и его кончик. Крылышки могут раздуваться и опадать. Кончик может подрагивать, подаваться вверх (задрал нос) и опускаться вниз (нос повесил).
Труднее с глазами. Тут целых две больших области. Первая — мелкие реакции мышц вокруг глаз и век (которые, собственно и придают глазам то или иное выражение). То, как закладываются и пропадают морщинки у глаз, как человек щурится или широко открывает глаза, с какой частотой моргает и как все это изменяется — тоже богатая информация о чувствах сидящего (обычно) перед нами человека.
Вторая область — движения зрачков, которые, по свидетельству Д. Гриндера и Р. Бэндлера, свидетельствуют об особенностях обработки информации и обращения к памяти.
Суть кратко: скольжение зрачков к верхним векам говорит о формировании или воспоминании зрительных образов, движения в средней области — о слуховых ассоциациях, воспоминаниях или фантазиях, а глаза, опущенные вниз (направо и прямо), свидетельствует об обращении к чувственному опыту, к ощущениям. Обращение глаз вниз влево подсказывает наблюдателю, что человек проговаривает что-то про себя.
Вот грузный, с мягкими чертами лица человек (пикник) то и дело смотрит вправо вниз, рассказывая о трудностях во взаимоотношениях. Получается, что опирается на ощущения. Так что о чувствах-ощущениях и будем сочувственно спрашивать.
А вот к женщине с богатыми модуляциями голоса и плавными движениями глаз вправо-влево по средней линии мы будем скорее — прислушиваться.
Ну и, соответственно, вместе рассмотрим ситуацию с тем, кто по любому поводу рассматривает потолок и внимательно относится к тому, как выглядит (одевается и ведет себя) сам, а равно придирчив к порядку и красотам вашего кабинета.
В нижней части лица нам интересен не столько рот (губы), потому что именно этой областью люди владеют обычно неплохо и могут изобразить губы практически какие угодно, сколько соотношение сиюминутного выражения этих губ с другими показателями владеющего клиентом настроения.
Конгруэнтность. Помните?
Но особенно важны напряжения мышц челюсти. Вот зубы сжались — четче очерчена линия подбородка, резче легли тени, заиграли желваки. А вот мышцы челюсти расслабились, низ лица слегка расплылся, стал мягче.
Обычно напрягаются-расслабляются еще и мышцы шеи.
Естественно, наиболее богатую информацию об изменениях в эмоциях пришедшего к нам человека дает сравнение и сопоставление изменений на всех трех лицевых уровнях. Эти уровни показывают одно и то же? В одной и той же степени?
И если нет, то нас интересует в первую очередь то, что трудно сыграть-изобразить.
Женщина строгого вида пытается смеяться над своими неурядицами, но глаза красные и подбородок дрожит. Или, наоборот, мама рассказывает о своей озабоченности похождениями дочери, а лицо спокойное и улыбчиво-кокетливое. Человек хмурит брови, а челюсть расслаблена и губы сложены в усмешку.
О чем, интересно?
Нам важны те мелкие изменения, которые не отслеживаются самим человеком — непроизвольные движения. Обычно они менее выражены и мелькают быстрее. Но нам важны именно они.
Тело:
Плечи могут опуститься безвольно, напрячься и подтянуться вверх (голова втягивается в плечи), они могут податься вперед или назад (или одно вперед, другое — назад), могут начать покачиваться из стороны в сторону или вперед-назад, увлекая за собой все тело, могут развернуться или съежиться, вызывая сгорбленность-сутулость.
Естественно, что это не только плечи, а все туловище, но наблюдается легче всего все это именно в районе плеч. Кстати, мерное покачивание плеч выдает и дыхание.
Грудь и живот больше всего говорят о дыхании: здесь нас интересуют его изменения. Человек дышал ровно, но вдруг ритм сбился, задержался, участился. Пошли вздохи. Что-то напрягло? Задело? Расстроило? Или он хотел рассмеяться?
А вот ритм замедлился, выровнялся, углубился (грудь и живот колышатся реже, но увеличиваются на вдохе больше) — человек успокаивается? Или успокаивает себя? А если при ровном мерном дыхании колебаний живота и груди почти незаметно? Может быть, клиент входит в транс?
А мы это планировали? Если нет, что мы будем делать?
Мы наблюдаем и изменение положения тела в пространстве. Человек подался вперед или откинулся? Развернулся к нам или отвернул голову, как бы рассматривая интерьер? Начал жестикулировать (и как — у лица, у груди, на уровне живота, одной рукой или обеими, от плеча, от локтя, от кисти… или просто дрогнули пальцы) или прекратил? Резко или плавно? Встал или сел? Или растекся на стуле? Подобрался? Поджал ноги? Вытянул? Расставил? Скрестил?
Еще раз о главном: нас волнует не само положение тела, а когда (реагируя на какие слова, на какую тему) и как оно изменилось. Нам важны — изменения. Не будем уподобляться тем, кто твердо знает, что «сложенные на груди руки означают закрытость, а покачивание туфлей — сексуальный интерес».
Голос:
Какие изменения мы можем услышать в голосе клиента? Основных характеристик четыре: скорость, громкость, тембр и интонирование. Человек заговорил быстрее или замедлил темп речи? Стал говорить сбивчиво?
Вообще замолчал? Нас интересует не молчание, а то, в каком месте оно вдруг возникло. А если человек только и делает, что молчит, то о чем он все-таки стал разговаривать?
Громче или тише, выше или ниже заговорил клиент? Может быть усилилась амплитуда и частота смены высоты и громкости речи? Как сильно? Где, на какой теме обнаружилось богатство интонационного рисунка, усилилась выразительность речи?
А в каком месте наступила подчеркнутая монотонность и сдержанность? Нам это особенно важно, потому что явный уход от темы, демонстративное отсутствие интереса к ней — такой же явный сигнал о «попадании», как и слезы клиента.
Понятно, что здесь нужен особый навык наблюдательности — нам придется тренировать не столько внимание к видимым проявлениям, сколько чувствительность к изменению — звука. Сложность здесь заключается в том, что обычно мы не слушаем специально КАК именно говорит собеседник. Мы слушаем — содержание его речи. Слова. А здесь нам нужно, не упуская смысла слов, специально концентрироваться на своей собственной рекции на звучание. Вот нам что-то резануло слух. Что? Вот нас потянуло в сон. Почему? Вот что-то откликнулось в душе. Ага! А как это было сказано?
И здесь уже можно говорить о собственной чувствительности на уровне ощущений, как еще об одном средстве наблюдения за происходящими изменениями.
Важно отметить: все это недостаточно знать. Это нужно специально тренировать. Отрабатывать — либо на специальных семинарах-тренингах, либо во время собственной работы.
За изменениями во внешности помогает следить такой прием: если смотреть не прямо на человека, а чуть мимо (например, мимо правого уха), то движение — то есть момент изменения — отслеживается быстрее и четче. Это связано с особенностью бокового зрения. Оно не различает цвета, но гораздо чутче реагирует на движущийся объект.
Это можно потренировать. Если летним днем сидеть на лугу и смотреть расфокусированным взором в траву, в ней неожиданно обнаруживатся богатая и весьма переменчивая жизнь. Жуки и кузнечики, колыхание травинок, трепет лепестков — все это вдруг становится заметно. А если посмотреть в упор — все движение пропадет. Остается «фотография». На память.
Упражнение:
Его тоже можно делать в тройках. Тогда один человек наблюдает, второй — тот, кого наблюдают и третий — тот, кто наблюдает тоже и подсказывает первому упущенное. Работа проста и сложна одновременно. Первый отслеживает тонкие изменения в состоянии «подопытного», описывая детали изменения его внешности. Надо заметить как можно больше непроизвольных, мелких реакций. А третий подсказывает упущенное.
Поначалу эта работа кажется нудной. Но это только до тех пор, пока не окажутся очевидными незаметные с первого взгляда (и часто весьма интересные) подробности. Куда он смотрит, когда погружается в воспоминания? Как он реагирует на вас? На ваши слова? Как часто вздыхает? Дрожат ли пальцы? Напряжены ли мышцы челюсти? Во время такого упражнения, чтобы убедиться, можно даже потрогать…
На всякий случай: мы не можем заметить все. Сознание человека воспринимает и обрабатывает одновременно семь плюс-минус два объекта. А ведь обычно мы еще и слушаем, что говорит клиент. Конечно, сознательно отследить все не удастся. Но — тренируясь в осознанном внимании к одному, другому, третьему нюансу поведения, мы приучаем себя делать это уже неосознанно, автоматически.
Это называется по-разному: интериоризация, актуализация бессознательных ресурсов, неосознанная компетентность, но суть одна: знание становится навыком. И начинает работать.
Ну и, естественно, надо знать меру. Важно следить не за всеми внешними проявлениями, а только за теми, которые имеют для вас значение. Чем дольше вы работаете, тем все больше таких проявлений будет для вас «говорящими», будет связываться с другими, объяснять чувства и переживания клиента. Это дается опытом. Здесь нет четких интерпретаций «покраснел — значит стыдно» или «отводит глаза — значит врет». Любая информация, получаемая таким образом — предположительна. То есть указывает на область, которой нужно глубже заинтересоваться. Более или менее точные суждения получаются тогда, когда вы человека видите уже не первый раз и имеете опыт распознавания именно его реакций.
Все люди — разные! Одни и те же переживания могут проявляться очень по-разному.
Сенсорная очевидность
Если мы с вами не парапсихологи, а просто психологи, то мысли мы не читаем.
И не просто не читаем, а еще и помним о том, что не читаем.
Достоверным при наших наблюдениях мы можем считать только то, что можем увидеть-услышать-почувствовать.
Слезы видим, раздувшиеся крылышки носа, желваки, кулаки сжатые, дыхание слышим шумное…
А все остальное — предположения. Мы не можем знать, что чувствует клиент (и тем более, что он думает). Мы можем предполагать. Если наши предположения и предпринятые на их основе действия срабатывают — все хорошо. Если нет — предположения не верны. Или недостаточны. И значит, надо делать не еще раз то же самое, а что-то другое.
Желательно, чтобы мы все-таки видели-слышали-чувствовали свои наблюдения: понимали, откуда взялись наши предположения. Тогда нам будет легче их пересмотреть.
А чтобы на место отсутствующей (просмотренной и прослушанной) информации реальной не подставлять домыслы, чтобы получать достоверные сведения, нужна тренировка своих навыков восприятия.
Нам нужен навык отличать факты от своей интерпретации этих фактов. Нужна внутренняя дисциплина. И скромность. Мы — увы — можем ошибаться. Да, при хорошей квалификации и богатом опыте мы ошибаемся реже. Но мы ошибаемся все равно. И исправить ошибки позволяет постоянный критический взгляд на происходящее:
Откуда я знаю, что я прав?
На что я опираюсь?
Откуда я взял это?
Откуда я взял, что из этого следует именно то?
А что еще может?
А как бы это тогда выглядело?
А как дело обстоит в реальности? Ну и т.д.
Достоверным мы можем считать лишь непосредственно наблюдаемый (не обязательно нами, но хоть кем-то) результат. Остальное — домыслы. Экстрасенсы думают, что вправляют ауру, целители — что улучшают энергетику, гипнотизеры — что погружают в транс, психологи — что закрывают гештальты, работают с «Родителем, Взрослым и Ребенком», улучшают эго-синтонность или нагружают работой коллективное бессознательное. Верить во все это можно, но критерием качества сделанной работы являются изменения в жизни клиента. Он стал жить (или воспринимать жизнь) так, чтобы ситуация изменилась к лучшему? Ну и хорошо. А наша теория — это НАША теория. И это — теория. Критерий истины — практика.
Прежде чем мы с Вами, уважаемый Читатель, пойдем дальше, давайте остановимся на том, что еще можно наблюдать, что еще помогает нам сделать верные предположения и сузить зону поиска сути проблемы.
Поговорим о том —
Что еще мы знаем о клиенте
Да простят нас ревнители бланковых опросников, но большинство известных нам неплохих психологов вполне обходится без них. Во-первых, потому что информация, предлагаемая этими опросниками, не очень… обязательна.
То есть не прямо связана с действительностью.
Во-вторых, потому что любая (в психологии, а не в психиатрии) информация, полученная с помощью диагностических средств может рассматриваться только как предположительная — как ориентир-догадка о том, на что психологу нужно обратить внимание.
То есть все равно посмотреть-порасспрашивать и оценить полученную информацию.
В-третьих, потому что то немногое, что могут сообщить опросники (даже профессиональные, о популярных речи вовсе не идет), обычно видно и так.
Оговоримся еще раз. Есть процедуры патодиагностические, то есть фиксирующие отклонения уже околомедицинского характера. Эти процедуры достаточно точны именно потому, что призваны отделять норму от патологии.
А если и не точны, то это забота врачей.
Да, бывают случаи, когда клиент ведет себя уж очень неадекватно, теряет логическую нить беседы, скачет с темы на тему и не может восстановить последовательность разговора. Он путает нас с кем-то и вообще бредит, рассказывает подозрительные вещи
О том, что он может летать, потому что он и есть Бог, но ему мешают зараженные червями родственники, например.
Он подоходит в упор, нарушая наше личностное пространство и норовит потрогать, его зрачки уж очень расширены, координация нарушена и вялость прямо на глазах сменяется возбуждением (и наоборот). Словом, клиент уж очень похож на не нашего клиента — тогда мы, конечно можем предложить ему диагностический материал, чтобы убедиться, что ему нужно к врачу. Но лучше будет просто отправить его к врачу.
И если врач наших подозрений не подтвердит, можно работать с чистой совестью.
Один из клиентов упорно требовал научить его, как наказать соседей, которые желают ему зла. Откуда он это знает? Все просто: они слушают ту же музыку, что и он, выходят на улицу тогда же, когда и он, смотрят из окна и — тут голос таинственно понижается — играют в бадминтон, как только увидят, что играть в бадминтон вышел он. Что-то еще? А разве этого недостаточно? Разве человек может безнаказанно доводить другого?
Словом, «поставьте мне красные щиты».
От темы клиент никуда не отклонялся, говорил таинственно и с дрожью в голосе и, обнаружив, что трагическая история о бадминтоне не впечатляет, явно начал подозревать в сговоре с коварными соседями уже и психолога.
В таких случаях мы сами не беремся ничего утверждать. Мы вежливо просим обратиться к психотерапевту. Дескать, этот специалист в вопросах «красных щитов» гораздо компетентнее.
Плюс куда больше нас знает о паранояльных проявлениях.
Но если ничего такого мы не заподозрили, и интересуют нас вовсе не медицинские, а психологические особенности, легче и результативнее положиться на наблюдение.
Вот мы установили контакт и еще не начали выявлять суть, а клиент-то уже разговаривает. И смотрим себе. На тело его смотрим, на пластику, на глаза, на жестикуляцию. Речь, голос его слушаем. И первые выводы делать уже можно. Они тоже будут предположительными (и это надо постоянно помнить), но не менее, а часто и более близкими к правде, чем результаты опросников. А времени мы потратим меньше.
Правда, есть несколько маленьких профессиональных секретов. Опросники-тесты используются часто. Но обычно — не по назначению. Тесты помогают установить контакт (соответствие ожиданиям), создать видимость работы (для начальства), иногда — проводить и саму коррекционную работу (вот мы вроде результаты теста объясняем, а сами, опираясь на эту «научную» базу, даем внушения, предлагаем рекомендации или стимулируем размышления). Много в чем помогают тесты. И лишь формальные их результаты нас обычно интересуют мало.
Есть и еще один интересный момент.
Множество известных нам классификаций и типологий личности так или иначе описывают одну и ту же реальность
Людей
с какой-то своей одной (или нескольких) точек зрения. Они все об одном и том же! Нет единой типологии и единственно правильного теста. А значит, нам не так важно, оральный перед нами тип, дистрактор, визуал, пикник или психастеник. Нам не важно как мы его назовем. Для работы нам важно предположить, чего от человека можно ожидать и в какой приблизительно области могут находиться его жизненные трудности.
Итак, что нас интересует? Сначала вещи совсем банальные: возраст, как человек одет, какую культуру выдает его речь. Потому что возраст дает возможность предположить протекающий фоном возрастной кризис, как основу проблематики, одежда выдает социальный слой (и часто семейный статус), а также позволяет сделать предположения в других, описанных ниже областях, а культура (вместе с возрастом и социальным слоем) укажет как на возможные ценности, так и на характерные заморочки.
Разумеется, все это предположительно.
Возраст и кризисы
Вот, например, схема возрастных кризисов по Эрику Эриксону. Естественно, она не абсолютна, но в нашей практике часто попадает в точку. Ее достоинство в том, что она не только называет периоды, но и указывает на основную проблематику возраста, внутреннюю силу развития и источник возможных неприятностей.
В возрасте около года у ребенка (в зависимости от окружающих обстоятельств, в частности от доброты и заботливости матери) формируется либо базовое доверие, либо базовое недоверие к миру.
Так что техники возрастной регрессии, доступные в разных школах, могут оказаться полезными для исправления ситуации, если наш клиент — базово недоверчив.
К трем годам уже появляется различение хорошего и плохого. (Ребенок связывает свои действия и похвалу-наказание. Это его новое знание о мире, которое распространится на весь доступный ему космос). Появляется основа для чувства вины и самоконтроля.
А раз это «знание», то пригодятся когнитивные техники.
Между тремя и шестью годами происходит внутренний выбор между стремлением к цели и избеганием неприятностей, как основными мотивирующими силами.
И то, что будет выбрано тогда, окажет влияние на весь строй выборов в будущем.
Влияет на это характер и содержание игр ребенка и то, хвалят или ругают его за поиск нового и интерес к неизведанному.
К двенадцати годам, в основном благодаря школе, ребено узнает о себе «может» он или «не может». Он успешен или неудачник, иначе говоря, стоит или не стоит трудиться для достижения результата. Это определяется и школьными оценками, и отношением учителей, сверстников, родителей к способностям и достижениям ребенка.
И мы можем работать с самооценкой любым доступным нам способом.
В подростковом возрасте человек мечется между различными ролевыми стереотипами и требованиями (ребенок — взрослый, безнаказанность — ответственность, свобода — обязательства и т.д.) Если увязать в единое и гармоническое целое весь набор знаний о себе удается, формирутеся эго-идентичность — адекватное и стабильное представление о самом себе. Если этого не происходит, человек попадает в ситуацию «ролевого смешения», когда четкого отнесения себя к миру взрослых-ответственных и обязательных не происходит. Возникающие трудности очевидны. Но к психологу сами подростки приходят редко.
Здесь бывает уместна поддерживающая работа консультанта.
В юности — 18-20 лет — основным содержанием возрастного кризиса считается проблема интимности. Человек ищет глубоких близких отношений, заново, после подростковой войны, находит примирение с миром, доверие к нему в отношениях любви, нежности, привязанностях. При неудачном стечении обстоятельств приходит одиночество и изоляция. Обычно в этом возрасте люди уже сами могут прийти к психологу. И приходят, если что-то не так в близких отношениях.
Молодым людям нужен личностный рост и работа в группе — речь идет об отношениях.
В 24-27 лет молодого человека настигает кризис продуктивности — время оправдывать надежды, время свершать, приносить плоды, достигать успеха, расти в смысле своей общественной значимости. И если этого нет, человек (чаще все-таки мужчина) испытывает весьма неприятные чувства, даже если в личных отношениях у него все хорошо, и все прочие кризисы пройдены успешно. Психолог обычно слышит рассуждения о том, что «вроде все хорошо, но что-то не так». Друзья не в радость, любимые не понимают и т.д. Человек в этом возрасте хочет если еще и не состояться (такие итоги подводят к 30-33 годам), то хотя бы — обнаружить себя на пути наверх.
Плюс на этот же возраст приходится пик более или менее удачных семейных экспериментов и рождения первенцев. Со всеми вытекающими: нервы у жены, мало секса у мужа, денег не хватает, живем с родителями и т.д. Всех этих и других трудностей может и не быть. Но тогда и к психологу идти незачем.
Эриксон продляет возраст, когда актуальна продуктивность, до 64 лет. По сути, до того времени, когда здоровье дает уже первые ощутимые намеки, что «выше головы не прыгнешь». В нашей стране этот возраст наступает раньше. Помимо 30-летнего рубежа очень значим возраст 40-45 лет. Обычно в это время дети выросли, и если представление о собственном месте в жизни было целиком сконцентрировано на них, то в это время идет очень тяжелый процесс отделения ребенка от родителей в свою жизнь. А родители остаются — с чем?
Плюс у женщин климакс. То есть очень растянутая и очень нервная беременность, если судить по внешним проявлениям.
Мужчины тут либо полностью складывают руки (безделье, отупение, алкоголь) и доживают что осталось, либо начинают судорожно «наверстывать» — разводятся и женятся на молодых, ударяются в «высший свет», пускаются в рискованные авантюры и т.д. Судорожность здесь объясняется тем, что на постепенное и планомерное развитие времени уже нет, старость и немощь кажется ужасающе близкой, но так хочется верить, что «мы еще повоюем», что «есть еще порох»!
«Не бойтесь все на карту бросить и прожитое зачеркнуть»…
С этим к психологу и приходят. Либо сами мужчины, либо их брошеные жены.
Ближе к старости (64 у Эриксона, у нас раньше), наступает кризис подведения итогов. Кризис мудрости, как его называет Эриксон. Оглядываясь назад, человек либо с удовольствием подытоживает богатую и плодотворную жизнь, осмысляя себя настоящего, как ее венец (и это «эго-интеграция» по Эриксону), либо не находит себе в прошлом ни опоры, ни цены, ни оправдания. И тогда — отчаяние.
Обычно это уже депрессия или что похуже, и работают тут уже врачи.
В добавление к своей системе возрастных проблематик Эриксон провозглашает одно интересное правило: неразрешенная в свой срок возрастная проблема продолжает быть проблемой и дальше, мешая или искажая адекватное разрешение кризисов последующих. Если, к примеру, в десять лет ребенок чурается и взрослых, и сверстников, то он либо болен, либо у него были и остаются трудности с доверием к миру. Или, возможно, гипертрофированное чувство вины. Если подростковый возраст позади, но человек все еще в стадии ролевого смешения, то у него и в 30 лет будут проблемы и с близкими отношениями, и с продуктивностью. И так далее.
Так что задержки психического развития возможны не только в школьном возрасте.
Поэтому если мы обнаруживаем характерную возрастную проблематику в поведении человека, явно этот возраст переросшего, мы можем предполагать, о чем пойдет разговор. Если же перекосов не видно, мы имеем в виду, что трудности либо на фоне стандартных для этого возраста, либо в них, стандартных, и заключаются.
Но! Все это предположения — и только.
Хотя и полезные.
|
