|
150
оно преодолевает сопротивление, которое с конца XVIII века (когда психотерапия вступила в экспериментальную фазу своего развития) скрывало истинную роль каждого из участников этого отношения. Фрейд был первым, кто сумел выделить взаимообъединяю-щие их аффективные токи. Сегодня, кажется, можно с полной уверенностью утверждать, что открытие трансфера было первым капитальным открытием Фрейда, расчистившим путь для всех последующих.
Среди возможных источников, питавших мысль Фрейда, следует отметить давнее наблюдение, что поведение загипнотизированного человека по отношению к гипнотизеру напоминает поведение ребенка по отношению к родителям1. Заметим также, что мысль о переживании заново прежнего эмоционального опыта сама по себе уже входила в катартический метод.
К какому времени восходят истоки этого открытия и каковы были пройденные на пути к нему этапы? Не имея свидетельств самого Фрейда, мы не располагаем достаточными данными. Психоаналитическая литература ничего не говорит об этом, за исключением единственной статьи Т. С. Саса [Szasz, 1963], высказавшего ряд гипотез, к которым мы еще вернемся. Однако публикации двадцати последних лет, посвященные истокам психоанализа, и среди них биография Фрейда [Jones, 1953], его переписка [Freud, Correspondance, 1873 —1939] и первый том лондонского издания Фрейда, дали новые сведения по этому вопросу.
Прямое гипнотическое внушение
Прежде чем перейти к открытию трансфера, следует рассмотреть отношение Фрейда к гипнотизму до 1887 года (когда он начал применять его во врачебной практике).
Еще будучи студентом, Фрейд присутствовал на публичном сеансе датского магнетизера Хансена. Именно такие сеансы-спектакли Хансена пробудили в германских странах интерес к гипнозу2: в 1880 году появились
1 Сам Фрейд говорил об этом в 1890 году в своей работе («Psychische Behandlung» [Freud, 1890]).
2 До 1840 года литература, посвященная животному магнетизму, была в Германии чрезвычайно обширна, но полна религиозных представлений. 151
первые публикации по этой теме, в частности книга Хейденхайна, известного физиолога из Бреслау, работавшего в русле идей Сальпетриера.
Еще раньше в Австрии работал ученый, который стал первооткрывателем гипнотизма, — это был уже упоминавшийся выше невропатолог Бенедикт, пользовавшийся доброй славой. В 1887 году Бенедикт вместе со знаменитым берлинским врачом-психиатром Гри-зингером присутствовал на^крнгрессе во Франкфурте. Там они встретились с Лазегом, который рассказал им о своих опытах: он вызывал каталепсию у нервных женщин, приказывая им держать глаза закрытыми. По возвращении в Вену Бенедикт успешно воспроизвел эти опыты в клинике Оппольцера, где он работал, однако ассистент клиники запретил ему продолжать эксперименты под предлогом, что применяемый им прием заимствован из животного магнетизма. Любопытно отметить, что этого ассистента звали Иозеф Брёйер... Бенедикт подчинился запрету, но через несколько лет, познакомившись с работами Шарко о «большой истерии», вернулся к опытам с лазеговской «кратковременной каталепсией». В этот период он стремился найти способ лечения большой истерии, и этот метод оказался эффективным для снятия симптомов. В ходе лечения Бенедикт установил наличие глубокого психического воздействия гипноза на больных, которые впадали в состояние, позднее названное им «мистической зависимостью от врача» ! [Benedikt, 1894, р. 19]. Заметив эту опасность, Бенедикт предпочел прибегнуть к металлотерапии, которая давала сходные результаты, но не затрагивала личность врача.
В 1878 году Бенедикт, приехав в Париж для участия в Антропологическом конгрессе, встретился с Шарко. Вместе с другим известным ученым и также участником конгресса Вирховом он присутствовал в Сальпе-триерской клинике на демонстрациях истериков, которые проводил Шарко. По возвращении в Австрию Бенедикт на одной из лекций вновь высказался в пользу гипноза, однако его слушатели, как и Брёйер десятью годами раньше, отнеслись к его сообщению враждебно и обвинили его в месмеризме.
Трудности, с которыми столкнулся Бенедикт, объяс-
1 Позднее это выражение использовал и Фрейд. 152
няются тем, что интерес к гипнозу в Германии и Австрии сопровождался немалой долей подозрительности. Такая враждебность часто возникала и в дальнейшем. Так, известный берлинский невропатолог Молль, побывав в Сальпетриере и Нанси, выступил с сообщением о французских работах в Берлинском медицинском обществе на заседании 26 октября 1887 года, проходившем под председательством Вирхова; доклад Молля вызвал резкую критику [Moll, 1888]. Мейнерт, например, видел в гипнотической терапии «собачью преданность» («hiindische Untejochung») одного человека другому [Meynert, 1888, р. 498]. Гипноз является патологическим состоянием, считал он, и многократные сеансы могут привести к психическому расстройству. И сам Бенедикт способствовал сохранению недоверия к гипнозу, ибо занимал по отношению к нему более чем двойственную позицию; он претендовал на роль первопроходца в этой области в Австрии, но одновременно выступал против его практического использования и даже против его изучения. В статьях о лечении больных истерией, написанных им в 18£9 году, он предостерегал против широкого применения гипноза и внушения, пропагандируемых нансийцами, предпочитая им металлотерапию. Будучи яростным противником теорий Нансийской школы, Бенедикт [Benedikt, 1894] резко критиковал Крафт-Эбинга по поводу его экспериментов с сомнамбулами [Krafft-Ebing, 1893].
Бенедикт был достаточно видной фигурой, и, собираясь на стажировку в Париж, Фрейд обратился к нему за рекомендательным письмом к Шарко. Незадолго до отъезда Фрейд мог наблюдать гипнотерапию в частном санатории Оберштейнера, где он проработал три недели. Возможно, именно там Фрейд впервые попробовал свои силы в гипнозе, как это предполагает Джонс. Вернувшись в Вену, он хотел сразу же познакомить своих коллег с идеями Шарко о гипнотизме и прочел две лекции, одну 11 мая 1886 года в Клубе физиологов, а другую — 25 мая в Психиатрическом обществе, но столкнулся с той же враждебностью, какую встречали в Вене все защитники гипноза. Главным его противником оказался Мейнерт, прежний его руководитель в области церебральной анатомии (1883 — 1885), и с тех пор отношения между ними испортились. 153
Будучи горячим сторонником гипноза, Фрейд, однако, стал применять его во врачебной практике — в форме прямого внушения — только с декабря 1887 года, хотя его кабинет был открыт 25 апреля 1886 года. Как это объяснить? Прежде всего можно предположить, что Фрейд, стремясь привлечь побольше пациентов (как мы знаем, он женился в сентябре 1886 года), не решался прибегать к методу, который пользовался столь дурной славой. В начале своей врачебной деятельности он ограничивался популярной в те годы электротерапией. Джонс удивляется такому конформизму со стороны Фрейда (вспомним «бунтарский» характер лекции 15 октября) в то время, когда он уже владел гораздо более перспективным катартическим методом. Джонс пытается объяснить это скептицизмом, с которым отозвался об этом методе Шарко, когда Фрейд сообщил ему о нем в Париже. Однако этот довод не выглядит убедительным, поскольку вместо электротерапии Фрейд мог бы прибегнуть к гипнозу в его элементарной форме.
Не исключено, с -другой стороны, что здесь сказалось подсознательное сопротивление; будучи сторонником гипнотизма, Фрейд избегал личной вовлеченности в психотерапевтическое отношение, к которому вынуждала его практическая гипнотерапия. Когда же он в конце концов решился применять гипнотическое внушение (в декабре 1887 года), результаты привели его в восторг. «Работа с помощью гипноза была чрезвычайно увлекательна, — говорит он. — В первый раз появилось чувство преодоления своего собственного бессилия, да и слава чудотворца была очень лестной» [Freud, 1925 А. р. 24].
В действительности оценка Фрейдом его собственного отношения к гипнозу в период, когда он занимался гипнозом на практике, претерпела изменения, поскольку в 1909 году в работе «Пять лекций о психоанализе» он заявлял: «Я скоро охладел к гипнозу, это ненадежное средство, в котором есть налет мистицизма» [Freud, 1909 А — 1910, р. 23]. Возможно, в этом высказывании отразился дух времени: 1909 год отмечен резко отрицательным отношением к гипнозу, распространившимся в медицинских кругах после смерти Шарко. Лишь после первой мировой войны началась «реабилитация» гипноза, связанная с его успешным применением при лечении военных неврозов. В 1918 году Фрейд, несомненно чуткий к современным веяниям, уже не говорит о своем отвращении к гипнозу; он даже допускает, что можно соединить «чистое золото психоанализа с медью прямого внушения» и вернуть гипнотическому воздействию должное место 154
[Freud, S.E., XVII, р. 168]. В 1925 году он с похвалой отзывается о терапевтических достоинствах катартического метода Э. Зиммеля, который применялся в немецкой армии в период первой мировой войны [Freud, 1925 А, р. 33].
Лишь спустя полтора года, то есть в мае 1889 года, Фрейд перешел от гипнотического внушения к катарти-ческому методу Брёйера1.
Нерешительность Фрейда, возможно, объяснялась отношением Шарко к этому методу, а может быть, и собственным внутренним сопротивлением, ибо он мог опасаться, что вербальное общение с пациентом под гипнозом чревато слишком глубокой вовлеченностью, а она грозит поставить его в положение, в котором оказался Брёйер в ходе лечения Анны О.
Во всяком случае, Фрейд имел серьезные и вполне понятные основания отказаться от прямого внушения. Ему скоро наскучило однообразие этого метода, который к тому же осложнялся неприятной ситуацией (1892): «Ни врач, ни больной не способны долго терпеть противоречие между отрицанием расстройства во время внушения и вынужденным признанием его существования вне внушения» [Freud, S.E., I, p. 141].
Однако, что самое главное, Фрейд интуитивно почувствовал важность того, что скрывалось за симптомами, и его исследовательский интерес был достаточно силен, чтобы преодолеть внутренние препятствия. Метод, который он начал теперь применять, «удовлетворяет также жажду знания у врача, имеющего право узнать что-то о происхождении тех явлений, которые он стремится излечить» [Freud, 1925 А, р. 27].
1 Позднее Фрейд скажет, что он начал использовать метод Брёйера одновременно с применением гипноза. Однако это утверждение противоречит его же «Очеркам истерии», где сообщается, что катар-тический метод был применен им впервые при лечении Эмми фон Н., в мае 1889 года, то есть через полтора года после начала применения гипноза. Джонс, который обнаружил это противоречие, считает, что Фрейд неточен в первом своем высказывании [Jones, I, p. 265]. Редакторы лондонского издания (1955) ставят эту дату под сомнение, поскольку по ряду признаков можно предположить, что лечение пациентки могло начаться еще в мае 1888 года. Однако они сами заявляют, что вопрос остается пока нерешенным [Freud, S. Е., Н, р. 307].
Исследования Андерссона [Andersson, 1962, р. 74] о жизни Эмми фон Н. подтверждают, что лечение действительно началось весной 1889 года: в рукописи автобиографии одной из дочерей Эмми фон Н. говорится, что она вместе со своей матерью находилась в Истрии. когда до них дошли известия о трагедии в Майерлинге (в начале 1889 года), происшедшей незадолго до их возвращения в Вену. 155
Катартический метод
Смена метода повлекла за собой трудности технического порядка. Пока Фрейд ограничивался прямым внушением под гипнозом, его, вероятно, не заботила глубина транса. Применение катартического метода сразу же резко поставило перед ним эту проблему, ибо этот метод требует глубокого гипноза. Между тем Фрейд заметил на практике, что ему не всегда удается добиться глубокого транса и, более того, некоторые пациенты вовсе не поддавались гипнозу. Он сделал вывод, что причина кроется в недостатках его методики; чтобы усовершенствовать ее, Фрейд в июле 1889 года отправился в Нанси вместе с одной из своих пациенток, у которой, как он писал, «гипноз никогда не достигал степени сомнамбулизма с последующей амнезией». [Freud, 1925 А, р. 25]. Бернгейму также не удалось добиться с этой больной лучшего результата. «Он откровенно признался мне, — продолжает Фрейд, — что ему удавалось добиться значительных терапевтических успехов с помощью внушения исключительно в условиях стационара и никогда с частными пациентами» [ibid., p. 25].
Такие слова, вложенные в уста Бернгейма1, кажутся довольно странными: удивительно, как мог Берн-гейм в это время даже в самой малой степени дискредитировать внушение. Это тем более странно, что два года спустя Фрейд сделал перевод книги Бернгейма «О внушении и его применениях в терапии» [Bernheim, 1886] и подчеркивал эффективность разработанного им метода: из 105 случаев в 81 достигнуто полное излечение и в 22 — частичное. Скорее всего, Бернгейм просто усомнился^ в возможности достаточно часто добиваться глубокого транса; об этом он говорил и в своем выступлении (мы уже упоминали о нем) на Конгрессе по гипнотизму 9 августа 1889 года, то есть всего через несколько недель после встречи с Фрейдом. Подчеркивание немногочисленности лиц, поддающихся глубоко-
1 Джонс приводит еще одну «любопытную» ошибку, допущенную в той же главе автобиографии. Фрейд говорит, что во время своего пребывания в Нанси он решил перевести на немецкий язык две работы Бернгейма. В действительности же одна из них была переведена им и опубликована годом раньше [Jones, I, p. 263]. 156
му гипнозу, соответствовало общей эволюции взглядов Бернгейма, предпочитавшего гипнозу внушение в состоянии бодрствования.
Из сказанного следует, что Фрейд передал слова Бернгейма в искаженном виде. Но в какой момент это произошло? Тридцать шесть лет спустя, в своей автобиографии [Freud, 1925 А], когда речь могла идти о простой ошибке памяти? Или же Фрейд сразу понял слова Бернгейма в том смысле, который больше всего соответствовал его собственным мыслям? Ведь, перейдя от прямого внушения к катартическому методу, Фрейд был склонен умалять значение внушения, а чтобы применять катартический метод, ему нужно было убедить себя, что глубокий гипноз легко достижим у многих пациентов. Возможно также, что Фрейд, имевший дело лишь с частной клиентурой, предпочел «не расслышать», что именно у этого контингента больных число случаев глубокого гипноза ограниченно. Есть и еще одна гипотеза: искажение слов Бернгейма могло произойти задним числом, когда все виды внушения утратили ценность в глазах Фрейда.
Вернемся к Конгрессу по гипнотизму, который проходил с 8 по 12 августа 1889 года, в столетний юбилей Французской революции, ознаменованный многочисленными международными встречами и торжественным открытием Эйфелевой башни. Фрейд, Бернгейм и Льебо прибыли в Париж вместе в начале августа и записались в число участников Конгресса по гипнотизму, а также Международного конгресса по физиологической психологии (с 6 по 10 августа), большинство докладов которого было посвящено психологическим аспектам гипнотизма ( в то время как на Конгрессе по гипнотизму рассматривалить только медицинские аспекты)1.
1 Джонс не упоминает об участии Фрейда в этом первом Конгрессе по физиологической психологии [Cong. Int. Psychol., 1889]. Второй, состоявшийся в 1892 году, назывался Конгрессом по экспериментальной психологии, а третий, проходивший в 1896 году, получил название Психологического конгресса, сохранившееся и поныне. (Двадцатый конгресс проходил в Токио с 13 по 19 августа 1972 года). Конгрессы по гипнотизму были очень редкими: второй из них состоялся в 1900 году, а третьего Парижу пришлось ждать до 1965 года. Да и на нем гипноз был допущен как бы «по протекции», поскольку это был Международный конгресс по гипнозу и психосоматической медицине. В том же 1889 году с 5 по 10 августа в Париже проходил и Международный психиатрический конгресс. 157
Несмотря на интерес к проблеме гипноза, Фрейд, судя по всему, мало бывал на заседаниях, предпочитая прогулки по городу, где тремя годами ранее он провел четыре месяца. 9 августа он выехал обратно в Вену.
На следующий день [см. Chertok, 1960] Буррю и Бюро выступили с докладом, где излагался случай применения метода, весьма сходного с катартическим: восстановление в памяти пережитого в прошлом эпизода и отреагирование. Их работы послужили отправной точкой для Жане при создании его метода оживления прошлого эмоционального опыта. Если бы Фрейд не уехал, он мог бы сделать сообщение о катартическом методе, и тогда многократно дебатировавшийся вопрос о приоритете в этой области мог бы быть прояснен.
Столь явное отсутствие интереса у Фрейда кажется парадоксальным: ведь именно в этот период он активно практиковал гипноз: перевел и снабдил предисловием книгу Бернгейма (1888) и написал хвалебную статью [Freud, S.E I, p. 91] о книге Фореля «Гипнотизм», вышедшей в свет незадолго до конгресса [Forel, 1889]. Сам Фрейд ни разу не давал объяснения своему поспешному отъезду, и нам остается лишь теряться в догадках. Возможно, его равнодушие к работе конгресса связано с Шарко. Хотя именно Шарко должен был стать почетным председателем Конгресса по гипнотизму и действительным председателем Конгресса по физиологической психологии, его не было в это время в Париже, и он отсутствовал на обоих, и второй конгресс открыл за него вице-председатель Рибо. Бенедикт, один из вице-председателей Международного психиатрического конгресса, также не появлялся, под предлогом отсутствия Шарко, на заседаниях обоих конгрессов. Отсутствие Шарко, говорил Бенедикт, позволяло Нансийской школе одерживать верх в дискуссиях [Вепе-dikt, 1889].
Возможно, Фрейд последовал примеру Шарко из глубокого уважения к учителю, а может быть, опыт, приобретенный им во время поездки в Нанси, уже подсказывал Фрейду, что ему предстоит отказаться от гипноза ради другого метода. 158
Отказ от гипноза
Около пяти лет (1887 —1892) Фрейд регулярно применял гипноз в своей врачебной практике. Затем он ограничил сферу его использования, а с 1896 года совсем перестал обращаться к гипнозу как к лечебному средству и лишь от случая к случаю прибегал к нему в целях эксперимента. Чем же был вызван этот отказ?
Фрейд видел недостаток гипноза в том, что он непонятен, не может применяться в широких масштабах, и в особенности в том, что он маскирует те сопротивления [Freud, 1904, р. 261], анализ которых составляет главную часть психотерапевтической процедуры. Разумеется, все эти доводы рационального порядка сыграли свою роль. Лагаш считает, что неприменимость гипноза в широких масштабах послужила главной причиной решения Фрейда, ибо, пишет он, «если бы все па--циенты были гипнабельны, психоанализ вовсе не появился бы» [Lagache, 1952, р. 7]. По мнению Джонса, основным мотивом было то, что гипноз скрывал сопротивления пациента [Jones, I, p. 268]. Был, возможно, и еще один мотив, обусловленный прагматической установкой Фрейда: не почувствовал ли он, что при тогдашнем уровне научных исследований вряд ли удастся проникнуть в тайну гипноза? В связи с этой стороной личности Фрейда Джонс пишет: «Фрейд был прежде всего первооткрывателем: его всегда привлекали такие проблемы, которые открывали возможность интересных научных исследований. Если же он такой возможности не предвидел... его интерес быстро угасал; размышлять над непостижимым было для него лишь тратой времени и умственных сил» [Jones, III, p. 358]1.
1 И снова, поскольку речь идет о Фрейде, хочется внести некоторые уточнения: Фрейд обладал открытым умом и не отказывался «размышлять над непостижимым»; об этом свидетельствует, например, его интерес к телепатии (и сам Джонс это признает). Он не стал, правда, предпринимать эксперименты в этой области, но там, где, как ему казалось, он видел явления телепатии, он, несомненно, размышлял над ними; так, в 1921 году он писал Каррингтону: «Если бы сейчас моя научная карьера только начиналась, а не завершалась, я, возможно, не искал бы другой области исследования, несмотря на трудности, которые она в себе таит» [Freud, Correspondance, p. 364]. К тому же он никогда не видел в телепатии ничего мистического; во всяком случае, он этого не опасался. Зато он «не любил гипноз» и приписывал ему, как мы видели, «мистический» характер. Такое отношение представляется парадоксальным, если согласиться с тем, что телепа- 159
Отметим, что первые объяснения, исходящие от самого Фрейда, касаются отсутствия гипнабельности. В «Пяти лекциях о психоанализе», после приведенного отрывка мы читаем: «Когда я обнаружил, что, несмотря на все усилия, я могу погрузить в гипнотическое состояние лишь небольшую часть своих больных, я решил отказаться от этого метода...» [Freud, 1909A —1910, р. 23]. Конечно, в решении Фрейда оставить гипноз соображения рационального порядка играли свою роль, и нелегко определить долю каждого из них, однако тут действовал также фактор иного рода, который не только побудил Фрейда отказаться от гипноза, как он сам об этом говорит, но и послужил, по нашему мнению, решающим толчком к открытию трасфера. Мы имеем в виду достопамятный эпизод, когда одна из пациенток Фрейда бросилась ему на шею; эту сцену описывает он сам:
«Однажды мне довелось пережить опыт, который в самом ярком свете доказал мне то, что я давно уже подозревал. В тот день я проводил сеанс гипноза с одной из наиболее податливых моих пациенток, с которой мне блестяще удавалось связывать приступы болей с породившими их в прошлом причинами. Таким образом я снял очередной приступ, и, когда затем разбудил больную, она бросилась мне на шею. Неожиданный приход одной из служащих избавил меня от неприятного объяснения!, но с этого дня мы, с обоюдного согласия, прекратили гипнотическое лечение. Я был достаточно хладнокровен, чтобы не отнести этот инцидент на счет своей личной неотразимости, и мне казалось теперь, что я уловил природу мистического элемента2,
тия по крайней мере столь же таинственна — или «мистична», — как и гипноз.
Ниже мы рассмотрим вопрос о том, не присоединялся ли у Фрейда к «страху перед мистикой» «страх перед эротикой».
Высказывалось предположение, что интерес к телепатии у Фрейда возник во Франции. В самом деле, Жане прочитал на эту тему лекцию в Париже 30 ноября 1885 года [Janet, 1886 В]. Фрейд находился в это время в Париже и мог присутствовать на ней, но факт этот не доказан. Сам же Фрейд всегда утверждал, что в период своей парижской стажировки он не знал даже имени Жане.
1 Да, разумеется; однако, если бы Фрейд проводил свои сеансы в непременном присутствии ассистентки и «знаменитый эпизод» не имел бы места, открыл ли бы он трансфер?
2 Бенедикт также употреблял слово «мистический» по отношению к гипнозу, однако между французским mystique и немецким ту-stisch имеется различие в смысле, о котором речь пойдет далее. 160
скрытого в гипнозе. Чтобы устранить или хотя бы избежать его, мне пришлось отказаться от гипноза» [Freud, 1925 А, р. 40 — 41].
ОТКРЫТИЕ ТРАНСФЕРА
Поскольку Фрейд отказался объяснять поведение пациентки своей «личной неотразимостью», он подразумевал наличие какого-то «третьего лица» между ним и ею. И следовательно, логично видеть здесь зародыш понятия трансфера.
К сожалению, мы не можем точно датировать этот эпизод, поскольку автобиография не дает нам никаких указаний на этот счет. К тому же только в книге Джонса мы находим единственное упоминание об этом инциденте1. Согласно Джонсу, Фрейд рассказал об этой истории Брёйеру, чтобы успокоить его в связи с неприятным случаем с Анной О. Действительно, Брёйер, встревоженный инцидентом с Анной О., отказывался в течение длительного периода заниматься истерией. Лет десять спустя2, сообщает Джонс [Jones, I, p. 249], Брёйер пригласил Фрейда на консультацию по поводу случая истерии; однако, узнав, что речь идет о фантазме беременности, Брёйер, опасаясь повторения давнего эпизода, не сказав ни слова, поспешил покинуть дом.
В этот период Фрейд, по словам Джонса, старался оживить интерес Брёйера к истерии, и в частности уговаривал его опубликовать статью о случае Анны О. Колебания его друга, как постепенно понял Фрейд, вызывались инцидентом, прервавшим лечение, и его новое бегство утвердило Фрейда в этом предположении. Именно тогда Фрейд, желая подбодрить Брёйера, и рассказал ему эпизод, о котором говорилось выше; это могло случиться не позднее 28 июня 1892 года, ибо этим днем датировано письмо Фрейда к Флиссу, где упоминается о намерении Брёйера опубликовать в сотрудничестве с Фрейдом работы по истерии. Конечно, трудно претендовать тут на абсолютную точность, но, по-видимому, согласие Брёйера было получено вскоре
1 Анна Фрейд лично заверила нас, что ни в опубликованных, ни в неопубликованных письмах ее отца не содержится упоминаний об этом инциденте.
2 Невозможно выяснить, с какого момента Джонс ведет отсчет времени. Возможно, имелось в виду начало лечения Анны О. или его заключительный эпизод.
—1033 161
после сообщения Фрейда. Сам инцидент произошел несколько раньше, но не ранее мая 1889 года, когда Фрейд начал применять катартический метод.
Если допустить, что идея трансфера зародилась у Фрейда под влиянием этого личного эпизода, то к моменту беседы с Брёйером она уже получила некоторое развитие. В самом деле, как пишет Джонс, «в тот день Фрейд сообщил ему [Брёйеру], как его больная бросилась ему на шею в любовном порыве, и объяснил, почему неприятные происшествия такого рода следует рассматривать как результат трансферентных феноменов, характерных для некоторых разновидностей истерии» [Jones, I, p. 276].
Что же касается даты открытия трансфера, то два новых факта, приведенные в первом томе лондонского издания сочинений Фрейда (1966), позволяют с большим основанием, чем до сих пор, отнести ее к июню 1892 года. В этом же томе сообщается, что работа «Psychische Behandhmg» (Seelenbehandlung) опубликована впервые не в 1905 году, как обычно считалось, а в 1890-м1. Там имеется, кроме того, перевод статьи Фрейда («Hypnose») в «Therapeutisches Lexikon» Антона Бума [A. Bum, 1891], обнаруженной только в 1963 году [Freud, S. Е., I, 105—114].
В этих двух работах по гипнозу, датированных 1890 и 1891 годами, слово «трансфер» еще не встречается. Следовательно, это_открытие произошло между временем написания статьи 1891 года и 28 июня 1892 года.
Возможно даже, что происшедший с Фрейдом неприятный эпизод имел место после выхода в свет этой
1 Работа Фрейда «Psychische Behandlung» появилась в медицинском руководстве (Die Gesundheit) в 1905 году. Однако, как только теперь стало известно, это было уже третье издание этого руководства. Первое (с текстом Фрейда), которое вышло в свет в 1890 году [Freud, 1890], включало также главу Эрбена [Erben, 1890] о «nicht stoff-lichen Krankheiten des Nervensystems (Nevrosen)», то есть о заболеваниях sine materia нервной системы, или неврозах. Наряду с истерией, Эрбен относит к этой рубрике эпилепсию, мигрень, неврастению, базедову болезнь и т. д. Эта глава хорошо иллюстрирует тогдашнее представление о «неврозах»: они считались заболеваниями нервной системы [Rosenthal. Klinik der Nervenkrankheiten].
Психиатрия же, напротив, занималась только психозами [Krafft-Ebing, Lehrbuch der Psychiatrie]. Однако прежние нозологические критерии были далеки от теперешних; например, то, что сегодня относят к числу неврозов навязчивых состояний или даже фобий, входило тогда в категорию психозов: бытовали такие термины, как «психоз сомнения», «бред прикосновения» и т. д. 162
статьи, ибо в ней не упоминается об эротических осложнениях, связанных с гипнозом. Обсуждая вопрос о том, нужно ли присутствие третьего лица на гипнотических сеансах (об этом много спорили в то время), Фрейд высказывался скорее отрицательно. Итак, по-видимому, все эти события (инцидент между Фрейдом и его пациенткой, совместная консультация с Брёйером и попытки его успокоить) произошли в указанный промежуток времени. Известно к тому же, что после злополучного эпизода Фрейд решил отказаться от гипноза. Элизабет фон Р. была первой пациенткой, которую он лечил без применения гипноза осенью 1892 года. Эта дата согласуется с нашими гипотезами.
Трансфер и защита врача
Объясняя Брёйеру поведение некоторых пациентов с помощью трансфера, Фрейд прежде всего успокоился сам; однако позднее, в процессе совместной работы над «Очерками истерии», Брёйер заявил в связи с феноменом трансфера: «Это самое важное из всего, что мы собираемся открыть миру» [Freud, 1925 В, р. 280].
В этой работе вопросу о трансфере уделено довольно мало места, и притом только в тексте Фрейда. Рассматривается только либидинозная форма трансфера, а нам известно, что в дальнейшем концепция трансфера нашла гораздо более широкое применение. Однако в рамках нашей темы нас интересует именно использование понятия «трансфер» в период «Очерков истерии» (1895), то есть в период его зарождения. Итак, каким же оно было в то время?
«Желание, испытываемое пациенткой в данный момент, оказывалось связанным со мной в силу некоей неизбежной навязчивой ассоциации, — пишет Фрейд.— В этом «мезальянсе», который я называю ложным раппортом, возникающий аффект тождествен тому-аффекту, который когда-то побудил пациентку вытеснить запретное желание. С тех пор как я это понял, всякий раз при подобной вовлеченности в отношения с пациенткой я могу предполагать существование трансфера и ложного раппорта. Странное дело, при подобных обстоятельствах больные неизменно впадают в это заблуждение» [Freud, 1895, р. 245 — 246]. Далее Фрейд подчеркивает, что «пациентки, впрочем, посте- 163
пенно начинали понимать, что при подобном трансфере на врача приходится говорить об ошибке влечения, которая рассеивается с завершением психоаналитического лечения» [ibid., p. 246].
Это было совершенно новое истолкование сущности межличностного отношения. Само собой разумеется, цель нашей работы заключается не в том, чтобы изложить многочисленные способы применения трансфера при лечении больного, а в том, чтобы показать, как он воздействует на позицию врача. Теперь врач больше не чувствует себя лично вовлеченным в либидиноз-ные побуждения своей больной: трансфер позволяет ему сохранять дистанцию между собой и пациенткой; он дает ему возможность спокойно наблюдать развивающийся перед ним процесс.
В течение ста лет до открытия Фрейда психотерапевтов преследовал осознанный или бессознательный страх перед возможными эротическими осложнениями, возникающими в ходе межличностной связи; отныне они могли чувствовать себя свободными от этих опасений, как, например, Брёйер после разъяснений Фрейда. Да и сам Фрейд обрел в трансфере защиту против возможных эмоциональных устремлений своих пациенток, а следовательно, и против своих собственных возможных искушений.
Напомним в этой связи, что, начиная с теории флюида, использования магнитов и до «нейрофизиологического субстрата», были разработаны многочисленные приемы с целью (подсознательной, но неизменной) деперсонализировать отношение между врачом и пациентом.
Любопытно, что трансфер — эта безусловная и лишенная всякой искусственности реальность, открытие которой стало революционным переворотом в психотерапевтической методике,—позволяет наконец придать этому отношению личностный характер, но в то же время, как это ни парадоксально, приводит к тончайшей форме деперсонализации, так как вводит между двумя участниками отношения как бы третье лицо. Позволим себе заметить, что с этой точки зрения (новый парадокс!) трансфер вновь оказывается в русле все той же «профилактики», необходимость которой бессознательно преследовала всех практикующих психотерапевтов! 164
Кроме того, существует еще и опасность «трансфера-панацеи». Точнее, речь идет о том, что некоторые исследователи путают смысл понятий «трансфер» и «отношение» как в частной врачебной практике, так и в клинической терапии и преувеличивают роль транс-ферентного (то есть прошлого, фантазматического, «нереального») элемента в отношении вплоть до полного отрицания в нем всего строго актуального, оригинального и неповторимого. В ответ раздаются протестующие голоса, напоминающие о том, что классическое психоаналитическое лечение не сводится к установлению трансфера [Nacht, 1963; Greenson, Wexler, 1969].
Нет сомнения, что трансфер и его использование открыли огромные перспективы. Тем не менее в плане межличностных отношений такие понятия, как «родство», «симпатия», «гармония», «доброта» или «душевное тепло» (о «любви» мы поговорим позже), нельзя объяснить одним только трансфером. И тот, кто захочет проникнуть в глубинную сущность межличностного отношения, «общения», «обмена», будет вынужден признать, что в этой области неизвестное значительно превышает то, что точно установлено.
Нам приходилось уже говорить об отношении Фрейда к истерикам, как в связи с Анной О., так и по поводу больных, наблюдаемых им в Сальпетриере. В рациональном плане Фрейд живо интересовался научной проблемой, связанной с этими больными, однако, в аффективном плане его отношение было двойственным — смесью страха и влечения. Эта двойственность не замедлила проявиться, когда Фрейд начал сам лечить истерию.
Тогда он лучше понял, как важны были такие больные для его исследований, и стал испытывать к ним чувство благодарности. Этим объясняется благожелательность Фрейда, резко отличавшаяся от обычной недоброжелательности, а то и агрессивности врачей того времени по отношению к истерикам. Нам известно, в частности, высокое мнение Фрейда об Эмми фон Н. «Доктор Брёйер и я, — пишет Фрейд, — довольно давно и близко знакомы с г-жой фон Н.... и мы часто не могли сдержать улыбки, сравнивая характерологические черты ее личности с описанием психики истериков, какое издавна встречается в книгах и в представлении 165
врачей... Мы оба видели в г-же фон Н. доказательство того, что истерия не исключает ни безупречного нрава, ни стремления к поставленным целям1. Мы имели дело с замечательной женщиной, чья нравственность, серьезное отношение к своему долгу, поистине мужской ум и энергия, образованность и любовь к истине производили на нас обоих сильное впечатление, а ее забота о благе людей, стоящих ниже ее в обществе, ее врожденная скромность и изящество манер делали ее подлинной дамой высшего света» [Freud, 1895, р. 81]. Нарисованный Фрейдом портрет выглядит несколько идеализированным. Во всяком случае, позднее (1924), вернувшись к случаю г-жи фон Н., Фрейд без всяких комментариев рассказал о ее раздорах с дочерьми и добавил: «Г-жа фон Н. выгнала обеих своих дочерей и отказала им в материальной помощи, несмотря на их бедственное положение»2.
|
