|
После Фрейда большое число психоаналитиков, начиная с Хартмана (Hartmann, 1939, 1956a, 1956b), обсуждали значение задачи адаптации к реальности в душевной жизни человека. Хартман писал, что человек начинает приспосабливаться к реальности не просто вследствие сурового жизненного опыта, но также благодаря способности к предвидению и отсрочке и следуя независимой мотивации к адаптации. Говоря словами Хартмана, “что-то в человеке высказывается, обращаясь к реальности” (Hartmann, 1956a, р. 243).
Цитированные выше формулировки Фрейда, так же как Хартмана и других, не применяются систематически на клиническом уровне. Большинство психоаналитиков и многие психотерапевты различных других направлений, включая тех, кто подчеркивает важность объектных отношений в развитии, берут за основу своей клинической работы теорию, сформулированную в ранних работах Фрейда. Эти психотерапевты принимают, что могучие проявления сексуальности и агрессии — похоть, ярость, ревность и зависть — представляют собой варианты эгоистического (нарциссического) инфантилизма, незатронутого реальностью и управляемого принципом удовольствия. Они не разделяют моих взглядов, что эти мотивы, аффекты и формы поведения выражают не только врожденные импульсы, но также и попытки адаптироваться к реальности, как человек ее воспринимает и понимает.
Эмпирические исследования Даниэля Штерна
Представление о том, что младенец сильно интересуется окружающей действительностью и пытается ее понять, находит ясное подтверждение в исследованиях Даниэля Штерна (Stern, 1985) и других авторов (Brazelton & Yogman, 1989; Emde, 1989). Согласно Штерну (чьи исследования не подтверждают существования примитивной стадии нарциссизма или аутизма), ребенок начинает познавать внешнюю реальность с рождения. Например, он научается распознавать молоко своей матери по запаху на третий день после рождения (Stern, 1985, р. 39), а через несколько недель уже может отличать свою мать по голосу. Ребенок строит свое поведение в соответствии со своими убеждениями, т.е. представлениями о реальности, а не с фантазиями. Так, Штерн пишет, что “младенцы ... заняты событиями, которые происходят в действительности ... У них нет никакого желания реализовывать фантазии. Представляется, что младенец — превосходный испытатель реальности... Реальность на этой стадии никогда не искажается из соображений защиты”. (Stern, 1985, р. 11). Кроме того, в соответствии с Брюнером (Bruner, 1977) Штерн пишет: “С рождения важнейшим делом становится выдвижение и проверка гипотез о том, что происходит в мире” (Stern, 1985, р. 42). Наконец, Штерн пишет, что “младенцы с самого начала в основном исследуют реальность. Их субъективный опыт не страдает никакими искажениями, вызванными желаниями и защитными механизмами, кроме искажений, неизбежных из-за перцептуальной и когнитивной незрелости и чрезмерной генерализации” (Stern, 1985, р. 255).
Что касается сравнительной важности принципа удовольствия и принципа реальности в психической жизни младенца, то Штерн писал:
“Кажется очевидным, что способность младенцев иметь дело с реальностью того же порядка, что и их способность иметь дело с гедонистическими желаниями, и что Эго младенца более дифференцировано и функционирует лучше, чем представляют себе Гловер или Хартманн. Более того, многие следствия, вытекающие из базового допущения “Ид перед Эго”, такие, как идея о том, что первичный (аутистичный) мыслительный процесс предшествует вторичному (реалистическому или социализированному) мыслительному процессу, тоже произвольны”.
Первые попытки человека адаптироваться
Первая реальность, с которой человек сталкивается в своей жизни, — это существование его самого, его родителей и сиблингов: братьев и сестер. Он делает первые попытки адаптироваться к этой реальности, и путем этих попыток приобретает некоторое представление о ней. Поскольку ребенок во всем зависит от своих родителей, единственная хорошая стратегия адаптации для него — наладить с ними разумные рабочие отношения; таким образом, он ищет отношений, при которых он тесно связан с ними и может рассчитывать на их заботу и уход за собой. Такие связи с родителями настолько для него важны, что он делает все от него зависящее, что, как он считает, должно их обеспечить. Он сильно мотивирован выполнять все, что, как он полагает, доставит удовольствие его родителям, в том числе вещи, вовсе не приятные.
Например, один мальчик пяти лет “плохо вел себя” со своим отцом — не из-за изначальных гнева, враждебности или вызывающего поведения, а пытаясь таким образом поддерживать необходимую ему связь с отцом. Отец мальчика был угрюм, раздражителен и необщителен. Единственное, что могло вывести его из мрачных раздумий, — это необходимость сделать сыну выговор за плохое поведение. Когда же мальчик вел себя хорошо, отец не обращал на него никакого внимания. Из этого мальчик сделал вывод, что отцу интереснее проявлять родительскую власть над ним, чем помогать ему. Своим плохим поведением сын давал отцу возможность проявить родительские полномочия. Мальчик верил, что этим доставляет отцу удовольствие и обеспечивает столь важную для себя связь с ним.
“Плохое поведение” героя следующего примера, шестилетнего Алекса Н., было частью его активных и адаптивных попыток заставить своего отца проявить власть, что давало мальчику чувство безопасности. Алекса пугала его власть над отцом, и его вызывающее поведение имело своей целью спровоцировать отца на применение родительской власти.
Алекс Н.
Алекс был умным, очень развитым ребенком, даже вундеркиндом. Любящий отец старался научить его быть настоящим спортсменом*.
Когда отец предлагал ему сыграть в какую-нибудь игру, мальчик принимал его предложение, но когда доходило до дела, начинал вести себя вызывающе. Например, едва начав играть с отцом в какую-нибудь настольную игру, он переворачивал игровую доску. Отец, стараясь своим примером научить сына терпению, тщательно восстанавливал порядок на доске, но, когда все было готово, мальчик вновь переворачивал ее.
Отца ставило в тупик подобное поведение, и, поскольку оно продолжалось, он обратился к детскому психотерапевту, другу семьи. Терапевт сказал отцу: “У вас с вашим сыном разные цели. Вы стремитесь привить ему качества спортсмена, а он хочет, чтобы вы проявили власть над ним, меньше беспокоились о нем и меньше обращали внимания на его капризы. Так вам и следует поступить. Сын чувствует беспокойство и незащищенность и пытается заставить вас измениться”.
Отец последовал этому совету, и его сын стал вести себя значительно лучше. Несколько месяцев спустя мальчик стал с удовольствием играть в различные игры со своим отцом, обладавшим теперь в его глазах боґльшим авторитетом.
Ребенок всего лишь 18 месяцев от роду, мать которого находится в подавленном состоянии, может предпринимать попытки развеселить ее, чтобы она оказала ему внимание, в котором он нуждается (Zahn-Waxler & Radke-Yarrow, 1982). Он может пытаться сделать это, становясь радостным и возбужденным или, напротив, вызывающе непослушным.
Другие аспекты адаптации в настоящей теории
Чтобы адаптироваться, человек должен
выучить моральные основы своего мира
Важную часть реальности каждого человека составляют моральные и этические принципы (убеждения), следования которым от него ожидают другие в отношениях с ними и которыми они руководствуются в своих отношениях с ним. Человек, адаптирующийся к незнакомой ему культуре, вскоре обнаружит, что моральные и этические принципы этой культуры составляют существенную часть его нового мира и что для того, чтобы прижиться в этом мире, нужно выучить указанные принципы и следовать им. Это еще более верно для ребенка, живущего в семье: для адаптации он должен понять моральные и этические принципы, которыми руководствуются его родители. Эти принципы — важная часть его реальности: если он не усвоит их, его ждут порицания, унижения и наказания.
Младенец или маленький ребенок не отделяет мораль от других проявлений окружающей действительности и усваивает моральные принципы вместе с другими представлениями о природе реальности. Он склонен придавать то, что взрослый назвал бы моральным значением, всем важным для него взаимодействиям с родителями. Он признает, что заслуживает, чтобы с ним обращались так, как обращаются с ним родители. Другими словами, он видит за суждением своих родителей как реальное, так и моральное значение. Например, если родители говорят, что он глуп, это ничем не отличается для него от высказывания, что он плохой. Каждое суждение обладает для него как силой реальности, так и моральной окраской. Если ребенок не признает, что родители правильно обращаются с ним, он не сформирует Супер-Эго, которое, как пишет Фрейд, “надзирает за эго, отдает ему приказания, судит его и угрожает наказанием, в точности как родители, чье место занимает Супер-Эго” (Freud, 1940а, p. 205).
Мои реконструкции душевной жизни детей по психоаналитической работе со взрослыми поддерживают представление о том, что наличие или отсутствие чувства вины перед родителями зависит в основном от реакции последних на поведение детей. У ребенка не будет чувства вины за враждебное отношение к родителям, если он не выведет из своих наблюдений или если ему не скажут родители, что такое отношение вредит им. С другой стороны, ребенок, вовсе не относящийся враждебно к своим родителям, будет чувствовать себя виноватым, если родители жалуются, что он огорчает их. Более того, поскольку ребенок склонен брать на себя ответственность за поведение своих родителей, он может чувствовать вину, если родители несчастны или если они отвергают его, даже если он не имеет к этому никакого отношения. Впоследствии ребенок может злиться на родителей за то, что они заставили его испытывать чувство вины. Он может также перепутать причину со следствием и прийти к убеждению, что он чувствует вину потому, что злится (Settlage, персональное сообщение, 1989).
Один пациент, чье детство было отравлено очень дурно обходившейся с ним матерью, проявлял чувство ответственности за ее поведение в том, что упорно отрицал эту ответственность. Час за часом пациент монотонным голосом жаловался на ужасные действия своей матери против него, пока психотерапевт (имевший все основания доверять пациенту) не заверил его, что вполне ему верит и даже считает, что пациент совершенно не провоцировал такое поведение матери. Психотерапевт сказал также, что, как ему кажется, пациент все время борется с желанием несправедливо обвинять себя в том, как мать обращалась с ним. После этого пациент постепенно перестал жаловаться на свою мать и начал осознавать, что действительно считал себя ответственным за плохое поведение своей матери.
Для успешной адаптации выгодно не менять
представления о реальности слишком быстро
Обычно взрослые и, в меньшей степени, дети с трудом меняют свои представления о себе и о внешнем мире. Люди пытаются втиснуть в имеющиеся у них убеждения даже опыт, который, казалось бы, наносит по ним удар. Например, если студент, убежденный в своих слабых способностях или недостаточных знаниях, хорошо сдал экзамен, он может объяснять свой успех везением, легкостью экзамена или мягкостью экзаменатора.
В своем нежелании расставаться с нажитыми убеждениями человек похож на ученого, который не меняет своих теоретических представлений, пока новые факты, очевидным образом не вписывающиеся в имеющуюся теорию, не заставят его сделать это. Подобно ученому, каждый человек склонен придавать больший вес фактам, подтверждающим имеющиеся убеждения, чем фактам, которые этим убеждениям противоречат. И это выгодно для адаптации. Ни человек в обычной жизни, ни ученый в своих исследованиях не добились бы успеха, если бы меняли свои основные убеждения после каждого нового опыта. Оба они нуждаются в относительно стабильной системе убеждений, которыми руководствуются в построении и выполнении своих планов. Даже не всегда правильное, но стабильное руководство лучше, чем постоянно меняющееся.
Этот принцип применим как к нормальным, так и к патогенным убеждениям. Кроме того, сохранение и изменение патогенных убеждений имеет еще некоторые дополнительные особенности. Человек сильно мотивирован как сохранять патогенные убеждения, так и изменять их. Он сильно мотивирован изменить их, потому что страдает от них; однако он боится, что если сделает это, то подвергнется опасностям, которые предсказывают эти убеждения. Рассмотрим, например, случай преувеличенно альтруистичного пациента, который боялся, что если он станет больше заботиться о своих интересах, то повредит другим. Поскольку пациент страдал от своего альтруизма, он был сильно мотивирован отказаться от этих своих убеждений. Тем не менее, он неохотно проверял их правильность, боясь повредить другим.
Убеждения важнее фантазий
Убеждения человека, касающиеся реальности, представляют собой более фундаментальную часть его личности, чем его фантазии о желаемом. В младенчестве человек не позволяет себе отрицать реальность и принимать желаемое за действительное. Когда в детстве он начинает разрешать себе это, его фантазии основываются на сформировавшемся у него понимании действительности. Например, у него не может возникнуть фантазии обладания огромной властью, если у него нет убеждения, что его власть чрезвычайно мала или вовсе отсутствует. У мальчика не появится фантазии, что женщины обладают пенисом, если он до этого не верил, что женщины имели пенис, но потеряли его вследствие кастрации.
Человек отрицает реальность и фантазирует не в соответствии с принципом удовольствия (как утверждает ранняя теория Фрейда), а в соответствии со своими бессознательными представлениями о реальности. Обычно человек считает более адаптивным продолжать ориентироваться на реальность. Однако при известных обстоятельствах он может счесть за лучшее убежать от реальности, отрицая ее или принимая свои фантазии за действительность:
1. Он может в некоторых обстоятельствах бессознательно решить, что столкновение с пугающей действительностью грозит большей опасностью, чем отрицание ее. Например, реальность может видеться ему настолько ужасающей, что столкновение с ней грозит совершенно вывести его из равновесия и лишить возможности защищаться от опасности.
2. Он может решить, что бессилен изменить свою судьбу и, таким образом, ничего не теряет, отрицая реальность. Например, американские солдаты, находившиеся в плену у неприятеля во время войны во Вьетнаме, позволяли себе видеть блаженные сны, в которых сбывались их желания, лишь убедившись, что ничего не могут сделать для улучшения своего положения (Balson, 1975). С этой точки зрения, их блаженные сны были адаптивны. В своих снах потерявшие надежду узники бросали вызов пытавшим их палачам, обретали надежду среди полного отчаяния и наслаждались столь необходимым им сном. (Дальнейшее обсуждение блаженных сновидений содержится в главе 7.)
3. Он может бессознательно решить, что ситуация настолько безопасна, что рискнет забыть о реальности. Например, взрослый может решить отдохнуть от реальной действительности на каникулах, а ребенок — когда чувствует себя особенно защищенным своими родителями.
Человек может уходить от реальности вследствие патогенных представлений о себе и об окружающем мире. Например, он делает это, если бессознательно считает, что живет в настолько враждебном мире и настолько слаб, что не в состоянии себя защитить (см. главу 7). Кроме того, он может искажать реальность, подчиняясь родителю, брату или сестре, которые сами неспособны смотреть в лицо фактам.
Человек оценивает реальность
по своей аффективной реакции на нее
Человек, оценивая действительность и решая, как он должен на нее реагировать, принимает во внимание не только свои соображения о ней, но и (часто в первую очередь) свою аффективную реакцию на нее. Последняя базируется на некоторых сознательных и бессознательных заключениях о природе реальности и может быть вполне адаптивной. Человек способен эмоционально отвечать на события быстро и решительно до того, как он взвесил их на весах своего разума и вербализовал свои мысли. Например, следуя аффективной реакции на продавца, покупатель может начать рассматривать возможность обмана со стороны последнего, прежде чем поймет, что его обманывают, на сознательном уровне.
Представление о том, что аффективная реакция пациента дает ему информацию (пусть субъективную) об окружающей действительности, помогает объяснить ценность осознания вытесненных аффектов. Когда пациент осознает свои вытесненные аффективные реакции на кого-либо, он узнает много нового о своих отношениях с этим человеком. Например, один пациент, наблюдающийся у психоаналитика, понял, что его отношения с родителями в детстве были неудовлетворительными, когда осознал сильный гнев, который вызывают у него родители. Он начал осознавать, что часто чувствовал себя униженным своей матерью, которую воспринимал как соперницу, и постоянно чувствовал себя отвергаемым своим отцом, которого считал замкнутым и эгоцентричным. Понимание этого обстоятельства позволило пациенту осознать патогенное убеждение в своей неадекватности, которую он вывел из насмешек матери, и патогенное убеждение в своей неинтересности, основанием для которого послужило безразличие отца.
Личность человека отражает
его попытки адаптации
То, что человек может организовывать свои аффекты, импульсы, цели и свое поведение в соответствии со своей картиной реальности, становится очевидным в некоторых драматических ситуациях — например, когда человек получает награду, о которой давно страстно мечтал, когда он получает известие о смерти любимого ребенка или когда женщина, которую он любит, принимает его предложение. В таких ситуациях непосредственная реальность, открывшаяся перед человеком, часто берет верх над реальностями, рисуемыми ему его сознательными и бессознательными убеждениями. Однако даже при столь драматических обстоятельствах чувства и поведение человека могут отличаться от ожидаемых; восприятие им ситуации может основываться на тех или иных характерных только для него сознательных и бессознательных убеждений, которые описывают реальность иначе, чем ее видит внешний наблюдатель. Например, человек, чье предложение о браке только что принято любимой девушкой, может чувствовать себя несчастным по одной из следующих причин: ему кажется, что, несмотря на все успехи, что-нибудь не сработает; он знает, что ни одна из женщин не заслуживает доверия; он считает, что не может или не должен быть в своем браке счастливее, чем его родители были в своем.
В других, не столь жестких ситуациях, человек организует свои аффекты, импульсы, цели и свое поведение и воспринимает себя и окружающий мир в первую очередь на основании своих сознательных и бессознательных убеждений, касающихся реальности. Так, в зависимости от своих убеждений человек в той или иной ситуации может чувствовать себя слабым или сильным, умным или глупым, достойным или недостойным. Он может быть оптимистичным или пессимистичным, веселым или печальным, смелым или трусливым, аккуратным или небрежным, доверчивым или подозрительным. Он может быть честолюбивым или безразличным к славе, гордым или пристыженным, уступчивым или неподатливым и т.д.
Мощные, настоятельные дезадаптивные
импульсы отражают адаптацию
к дезадаптивной (патогенной) картине реальности
Ранняя теория Фрейда и описываемая здесь теория по-разному объясняют настоятельность, характерную для некоторых дезадаптивных импульсов. Согласно ранней теории Фрейда, эта настоятельность возникает в силу принципа удовольствия и обеспечивается сексуальной и агрессивной энергией. В предлагаемой здесь теории, эта настоятельность обязана своим существованием в первую очередь патогенным убеждениям пациента, касающимся реальности и морали; такие убеждения могут иметь страшную власть.
Так, мощные неадаптивные импульсы нередко поддерживаются патогенными убеждениями, которые сформировались в детстве при попытках ребенка адаптироваться. Ребенок может приобрести такие убеждения для поддержания связи с родителями. Например, как уже указывалось, он может начать дезадаптивно “плохо” вести себя, если сочтет, что доставляет таким образом удовольствие родителям, давая им возможность насладиться моральным превосходством над ним. Более того, он может обобщить это убеждение, и годами вести себя вызывающе с различными заменителями родителей в бессознательных попытках наладить связь с ними.
Дезадаптивное убеждение человека в его абсолютной ответственности за других может лежать в основе дезадаптивного сексуального поведения. Рассмотрим, например, случай 25-летней женщины, которую сексуально привлекали слабые, ворчливые, любящие все критиковать мужчины. Причиной ее интереса к таким мужчинам было убеждение, вынесенное из опыта отношений с ее несчастным, всем недовольным отцом, что, отвергая мужчин такого типа, она расстроит и рассердит его. Ее роль в семье состояла в том, чтобы быть послушной, успокаивать своего сердитого отца, льстить и поддакивать ему. Оставив родительский дом, она имела сексуальные отношения со слабыми мужчинами с трудным характером, пытаясь поддержать своих любовников. Огромной проблемой для нее стало расставание с одним из них, отношения с которым ее очень тяготили: она считала, что тот будет безутешен и, возможно, покончит жизнь самоубийством.
Психотерапия помогла ей начать серьезнее относиться к своим собственным нуждам, и она, наконец, пошла на постепенный разрыв с этим неадекватным человеком. Однако, когда тот попросил ее о половом сношении без презерватива, она, несмотря на риск забеременеть, испытала непреодолимое желание согласиться. Она рассказала психотерапевту, что была объята сильнейшим сексуальным желанием. Когда психотерапевт предположил, что ее исходным мотивом было дать мужчине почувствовать себя сильным, она охотно согласилась с этим. Она поняла, что охватившее ее желание фактически имело своей основой желание поддержать своего любовника.
В некоторых из приведенных ниже примеров пациенты приобретали и сохраняли интенсивные импульсы как следствие вины выжившего. В этих случаях импульсы оказались сильными не потому, что происходили от мощных инстинктов, а потому что подпитывались совестью пациента. Пациенты использовали эти импульсы для своего наказания. Так что эти импульсы выражали не мощные инстинктивные побуждения, а вину, происходящую от патогенных убеждений.
В первом из этих примеров пациентка, страдавшая комплексом вины выжившего, развила мощное “демоническое” сексуальное влечение, чтобы сохранить лояльность по отношению к своей матери.
Талия С.
Талия С., юрист, 39 лет, выросла в крайней нищете. Ее воспитывали мать и тетка, иммигранты. Это были тяжелые алкоголики, беззаботные, беспутные и распущенные. Мать пациентки проводила сексуальные оргии рядом с кроватью пациентки. Тетка при случае напивалась и бродила вокруг дома, размахивая ножом и выкрикивая угрозы убить племянницу.
Талия была замужем, развелась, имела одного ребенка, которому ко времени начала терапии было 19 лет. Ее муж был ненадежен и плохо обходился с ней.
Характер Талии сформировался в борьбе за изменение грязной и убогой жизни, которую ей приходилось вести в детстве и юности. Испытав побои и оскорбления, она научилась давать сдачи; она решила никому не давать себя провести. В ней проснулось честолюбие; она сумела поступить в колледж, затем в высшую юридическую школу, хорошо училась, получила юридическое образование и стала работать адвокатом.
В 36 лет Талия вступила в фундаменталистскую религиозную секту. Ежедневно посещала сектантскую молельню и строго придерживалась правил секты. Хотя до вступления в секту Талия имела много половых партнеров, она приняла церковное запрещение всяких внебрачных связей. Через год, чувствуя себя лучше, чем когда-либо раньше, она прошла недельную психотерапию. Ее цель, которую поддержала и психотерапевт, состояла в сохранении своих достижений. Главным препятствием к этому было ее бессознательное убеждение в том, что своим преуспеванием и своей моральной разборчивостью она предает свою мать, тетку, а также друзей детства.
Например, хотя Талия могла позволить себе не жить в трущобах вроде тех, в которых выросла, она не могла заставить себя покинуть их. Особенно острое чувство, что она поступает дурно по отношению к тетке и матери, появилось у нее, когда пациентка наладила отношения с психотерапевтом. Однажды после особенно удачной терапевтической сессии, она увидела во сне смерть своей тетки, произошедшую, когда Талии было 10 лет.
Через 6 месяцев после начала психотерапии воздержание Талии оказалось под угрозой: она стала испытывать сильное, почти непреодолимое побуждение установить сексуальные отношения с одним из членов своей секты. Психотерапевт, которая тогда не понимала, что это сексуальное желание происходит от убеждения в необходимой лояльности к матери, допустила ошибку, сказав Талии, что если та действительно любит своего друга, то вполне может иметь с ним сексуальные отношения. Талия расстроилась, а ее сексуальный интерес к своему другу стал еще более острым и мучительным. Психотерапевт, понявшая тогда свою ошибку, напомнила о религиозной совести Талии и поддержала ее в желании сохранить хорошую репутацию в ее новой семье — секте. После этого Талии стало заметно лучше. Она стала лучше осознавать свое иррациональное чувство вины за моральное превосходство над матерью. Психотерапевт объяснила пациентке это искушение попрать свои религиозные принципы и опуститься до уровня ее матери. Пациентка приняла данную интерпретацию и длительное время после этого пользовалась ею, когда нужно было воззвать к своей совести и удержаться от искушения. Это позволило ей, имея сексуальные чувства к своему другу, не думать о сексе с ним.
Следующая пациентка, случай которой мы здесь обсудим, миссис К., также страдала от чувства вины выжившего и от интенсивного чувства ответственности за своих родителей и сиблингов. Она чувствовала, что вредит им своим превосходством над ними и сформировала зависть к пенису в попытках возместить этот вред. (Наша исследовательская группа подробно исследовала эту пациентку. Подробное обсуждение этого случая см. в главе 10 и в Weiss, Sampson & the Mount Zion Psychotherapy Research Group, 1986.)
Миссис К.
Миссис К. была третьей из четырех детей, родившихся в семье среднего класса. В детстве она приобрела сильное чувство ответственности сначала за свою беспомощную мать, а затем за отца, братьев и сестер.
Миссис К. считала обоих своих родителей трогательно жалкими, неспособными наслаждаться жизнью и лишенными чувства собственного достоинства. Ее мать была совершенно неспособна справиться со своими детьми; она беспомощно смотрела, как они тузили друг друга, не обращая на нее никакого внимания. Отец, когда дети доводили его, выходил из себя и проявлял насилие. Однажды, когда миссис К. было шесть лет, она ударила свою мать в живот. Та была неспособна защитить себя и только плакала от боли. Узнав об этом случае, отец побил девочку и запер ее в чулане. Через несколько дней пациентка сильно избила своего младшего брата.
Миссис К. поддерживала хрупкий авторитет своих родителей, разными способами принижая себя, в том числе развив зависть к пенису. Зависть к пенису у миссис К. была совершенно сознательной с десятилетнего возраста. Она стала носить между ног палочку, к которой относилась как к пенису. Своей завистью к пенису миссис К. пыталась поддержать своего брата, который был младше ее на шесть лет, и выразить восхищение своим отцом. Она бессознательно считала, что ее мать расстраивают молодость и привлекательность дочери, и она наказывала себя за то, что заставляет мать завидовать себе, завидуя своему младшему брату точно таким же образом, как, ей казалось, мать завидует ей.
Следующий пример иллюстрирует, что пациент может бороться за изменение неадаптивного патогенного убеждения, касающегося реальности, сформировав отношение, противоположное тому, которое следует из этого убеждения. В этом примере пациентка отстояла свое чувство права распоряжаться своими деньгами от посягательств бессознательного убеждения в своей недостойности.
Марла Л.
Родители Марлы были бедны и работали в маленькой семейной фирме, получая за свой тяжелый труд жалкие гроши. После серьезного финансового кризиса, пережитого ими до рождения Марлы, они стали крайне, если не чрезмерно, бережливы. Они откладывали сколько могли денег, чтобы быть готовыми к следующему кризису. В детстве и юности Марла была еще более бережлива, чем ее родители. Если ей случалось тратить деньги на себя, она чувствовала угрызения совести: ей казалось, что она непозволительно грабит семейный неприкосновенный запас.
Став взрослой, Марла стала преуспевающим юристом и вышла замуж за состоятельного бизнесмена. Теперь она могла позволить себе тратить деньги более свободно, но чувствовала вину выжившего за то, что тратит так много, в то время как ее родители продолжают соблюдать жесткую экономию.
Марла мирилась со своей бережливостью несколько лет, после чего стала бессознательно стремиться преодолеть ее, изменив лежащие в ее основе убеждения. Марла стала вести себя противоположно тому, что предписывали убеждения: она стала расточительной. Она купила себе за несколько тысяч долларов золотое ожерелье, а на вторую годовщину своей свадьбы устроила для себя и своего мужа очень большую и дорогую вечеринку.
Экстравагантное поведение Марлы продолжалось 18 месяцев. За это время она достигла своей цели продемонстрировать себе, что не является больше рабой приобретенных в детстве убеждений. Более того, она сделала некоторые полезные выводы из своего опыта. Пройдя как период чрезмерной бережливости, так и период мотовства, она научилась разумно распоряжаться своими финансами.
Борьба Марлы за изменение своих убеждений проливает свет на вопрос о чувстве права. В течение всего периода расточительности на вопросы мужа о разумности ее расходов Марла самодовольно отвечала, что имеет право тратить деньги как ей вздумается. Ясно, что ощущение своего права на траты было у Марлы вторичным, компенсирующим ее подсознательное убеждение, что она не имеет права. Пациент, который жестко и упорно демонстрирует свое право на что-либо, часто сильно мотивирован, именно таким образом как была мотивирована Марла. Такой пациент почти с неизбежностью начинает чувствовать, что имеет право на изменение не из жажды злоупотреблений (хотя это тоже может вносить свой вклад), а, наоборот, желание компенсировать или изменить подсознательное убеждение, лишающее пациента его права.
Демонстрируемое поведение человека может выражать его адаптационные усилия компенсировать какую-нибудь свою слабость, обусловленную его бессознательными патогенными убеждениями. Этот тезис иллюстрирует случай Рэндалла Д., пришедшего к психоаналитику с тяжелыми обсессивно-компульсивными нарушениями.
Рэндалл Д.
Основной проблемой Рэндалла была нерешительность. Эта проблема появилась у него в раннем детстве в отношениях с родителями, которые были для него лишены всякого авторитета. Он чувствовал себя не защищенным своими родителями; он опасался, что они не смогут сказать ему “нет”. Он чувствовал себя всемогущим. Он научился защищаться от своего всемогущества, а также защищать авторитет своих родителей, отказавшись от принятия решений. Из-за этого он чувствовал себя ущербным. Решившись на что-либо, он немедленно принимался искать причины не делать этого или делать это иначе. Обсессивно-компульсивные нарушения пациента имели своим источником не его бессознательную амбивалентность, а в первую очередь его бессознательное убеждение в том, что он будет слишком сильным и опасным для своих родителей — и, следовательно, для других тоже, — если будет способен принимать решения.
Все свое детство и юность Рэндалл был почти парализован своей нерешительностью. Однако в двадцать с небольшим лет он научился компенсировать ее, следуя жестким расписаниям и системе правил, которую разработал для себя. Например, в будние дни он вставал точно в 6.30, шел на работу в 7.35, приходил домой в 4.30, обедал в 6.00, ложился в постель в 10.00, полчаса читал перед сном, и выключал свет в 10.30. Несколько иного, но столь же жесткого расписания он придерживался и в выходные. Благодаря этим расписаниям и другим правилам, которым он следовал, он мог избегать принятия решений, кроме решений об устройстве расписаний и решения их придерживаться. В то же время он мог поддерживать хорошую работоспособность, пусть ценой жесткого режима жизни.
Человек, ослабленный своими патогенными убеждениями и чувствующий исходящую от них опасность, может пытаться защитить себя, используя одну из двух несовместимых друг с другом стратегий. Он может демонстрировать или сильную амбивалентность, или то, что иногда называют “расщеплением” (splitting). Однако ни амбивалентность, ни расщепление не первичны. Обе эти формы поведения вторичны по отношению к патогенным убеждениям и являются методами борьбы со своей слабостью, которые следуют из этих убеждений.
Рут З.
Рут З., 35-летняя домохозяйка, мать шестилетней дочери, обратилась к психоаналитику по поводу трудностей со своим мужем. Она была единственным в семье ребенком, воспитывала ее склонная к депрессии, властная и требовательная мать. Сколько Рут себя помнила, мать всегда обвиняла ее в эгоизме и низости, видя в ней причину всех своих несчастий. Ее угрюмый, замкнутый отец оставил семью, когда Рут было семь лет.
Хотя на сознательном уровне Рут отвергала обвинения своей матери, бессознательно она соглашалась с ними. На бессознательном уровне она взяла на себя ответственность за несчастную судьбу матери. Когда мать обвиняла ее, Рут не могла себя защитить, а только плакала и чувствовала себя очень несчастной.
В отношениях с мужем Рут совершенно не знала, как справляться с семейными ссорами. Она настолько боялась испытать чувство вины и угрызения совести, что ни в коем случае не могла признать себя неправой. Она отчаянно отбивалась от доказательств своей вины, используя любые, даже противоречащие друг другу средства. С одной стороны, она пыталась примириться с мужем и вызвать его сочувствие, со слезами на глазах доказывая свою невиновность. С другой стороны, она делала попытки свалить вину на него; с язвительной бранью она поносила его, обвиняя в своем несчастье. Иногда Рут использовала обе стратегии в одном и том же разговоре, быстро переходя от одной к другой.
И явная амбивалентность, и расщепление у Рут были вторичны по отношению к патогенным убеждениям, лежащим в основе ее чувства вины. Когда психотерапевт помог Рут стать менее уязвимой к упрекам совести, как проявления амбивалентности, так и расщепления пошли на убыль. По окончании курса психотерапии Рут стала хорошо ладить со своим мужем.
|
