|
В следующем примере из психотерапевтической практики психотерапевт смог отличить тесты со сменой пассивной позиции на активную от тестов переноса по эмоциям, которые он испытывал при тестировании его пациенткой. Когда требования пациентки казались ему особенно неприемлемыми, он справедливо полагал, что имеет дело с тестом со сменой пассивной позиции на активную; когда же требования пациентки представлялись ему вполне разумными, он считал, что это составляющая трансферентного теста.
Лайза О.
Пациентка по имени Лайза О. страдала от двух мощных патогенных убеждений. Во-первых, она считала, что полностью отвечает за других и должна во всем уступать им, чтобы не обидеть. Во-вторых, она полагала, что недостойна помощи и удовлетворения своих желаний. В ходе психотерапии пациентка использовала одну и ту же форму поведения для проверки обоих этих убеждений, надеясь их опровергнуть: она убедительно просила психотерапевта назначить ей дополнительные часы. Сначала Лайза потребовала это в крайне неприятной форме, из чего психотерапевт заключил, что она тестирует его сменой пассивной позиции на активную. Бессознательно Лайза хотела, чтобы психотерапевт отверг ее просьбу — она хотела научиться у него говорить “нет”. Психотерапевт так и поступил. После этого Лайза постепенно, в течение нескольких лет, становилась все более свободной в общении, психологически более сильной, менее склонной соглашаться с другими вопреки собственным интересам. Она стала осознавать свое патогенное убеждение в том, что обидит других, если не согласится с ними.
Через несколько лет психотерапии Лайза вновь попросила назначить ей дополнительные встречи с психотерапевтом, но другим способом: она вела себя так, как если бы действительно нуждалась в дополнительных часах. Соответственно, на психотерапевта ее просьба производила теперь впечатление не провокационной, а искренней. Он предположил, что пациентка теперь тестирует его, надеясь опровергнуть патогенное убеждение, что она недостойна ничьей помощи. После того, как психотерапевт назначил ей первую дополнительную встречу, пациентка стала вести себя более непринужденно и вспомнила новый бессознательный материал. Это была сцена из ее детства. Пациентка, которой было тогда восемь лет, вскоре после смерти своей матери лежала в постели, всеми силами пытаясь вернуть к жизни умершую мать, и чувствовала себя совершенно беспомощной. Помощи ждать было неоткуда.
Очевидно, Лайза проверяла теперь убеждение в том, что она неспособна получить помощь. Когда психотерапевт предоставил ей дополнительный час, она почувствовала, что в действительности дело обстоит не так ужасно. Это позволило ей вспомнить случай, когда она была непреодолимо беспомощной. Пациентка позвала на помощь, и психотерапевт пришел; это позволило ей вспомнить случай, когда она тоже звала на помощь, но ее умершая мать не пришла.
Порядок тестирования двух патогенных убеждений Лайзы определялся соображениями безопасности. В начале терапии она была бессознательно очень напугана ожиданием (основанном на страхе причинить терапевту боль) того, что должна будет подчиняться терапевту, принимать ложные интерпретации и следовать плохим советам. Следовательно, в самом начале терапии Лайза приступила к работе над изменением своего убеждения, состоящего в том, что если она не подчинится терапевту, то причинит ему боль. Она непримиримым образом предъявляла терапевту требования, надеясь, что тот откажет, и она сможет идентифицироваться с его способностью сделать это. Терапевт действительно отказал, и пациентка в течение некоторого периода смогла возродить в себе способность говорить “нет”. Когда она преодолела свой страх подчинения терапевту, то испытала в нем сильную необходимость. Сейчас ее слова о дополнительных встречах звучали по-настоящему правдиво.
Пациент, которому не удалось научиться у своих родителей, как справляться с теми или иными психическими травмами, может использовать смену пассивной позиции на активную, чтобы научиться этому у психотерапевта. Рассмотрим, например, пациента, который не выносил критики. Он настолько соглашался с ней, что иногда был совершенно не в состоянии ее слушать. Эта проблема появилась у него в детстве из-за родителей, которые много критиковали его, хотя сами совершенно не переносили критики в свой адрес. Пациент считал, что должен принимать их критику, чтобы не обидеть их. В ходе психотерапии он критиковал психотерапевта, часто с жаром, надеясь, что психотерапевт не обидится и ответит на его критику, и он сможет научиться переносить критику и разумно отвечать на нее.
Пациенты, которые предпочитают менять пассивную позицию на активную, в детстве страдали от плохого обращения родителей, но ни в детстве, ни потом не понимали, что подобное отношение к ним являлось неоправданным. А если пациент был социально изолирован и не мог наблюдать нормальные взаимоотношения между родителями и детьми, то он может даже и не понимать, насколько плохо относились к нему родители. Такой пациент может бояться переноса; он может бояться, что терапевт начнет к нему относиться так же, как его родители. Зато он может не чувствовать никаких угрызений совести, меняя пассивную позицию на активную. Поскольку пациент полагает, что травмирующее его родительское поведение оправдано, у него, скорее всего, найдутся оправдания и для себя, повторяющего это поведение по отношению к терапевту.
Однако существуют исключения из того правила, что пациенты, чьи требования к терапевту обременительны или трудновыполнимы, тестируют его с переменой пассивной позиции на активную. Пациент, которого сурово наказывали или критиковали родители, может в процессе достижения разумных целей требовать от терапевта чего-либо трудновыполнимого, устраивая тестирование переносом. Он может бесцеремонно требовать сверхурочных сеансов или добиваться права не платить за несколько пропущенных им сессий, надеясь, что это терапевта не затруднит и он не будет критиковать так, как это делали его родители. Терапевт может помочь пациенту, тестирующему его таким образом, удовлетворив его требования или, если это невозможно, сказав, что он (терапевт) хотел бы удовлетворить их, но не имеет для этого средств.
Тестирование со сменой пассивной позиции на активную
Подавляющее большинство пациентов, хотя и не все, в ходе психотерапии рано или поздно применяют тестирование со сменой пассивной позиции на активную. Некоторые пациенты делают это изредка, в ответ на определенные травмирующие события, тогда как для других это является обычной формой поведения.
Пациент, борющийся с мощными аффектами, которые он не в силах преодолеть, может пытаться совладать с ними, переменив пассивную позицию на активную. Например, одна пациентка, чьи мать и сестра погибли трагической смертью, была снедаема такой печалью, что едва могла переносить ее. В ходе психотерапии она описывала гибель матери и сестры в таких горестных выражениях, что психотерапевт едва не заплакал. Пациентке стало легче, когда она отождествила себя с психотерапевтом, который оказался способен противостоять печали.
В ходе психотерапии пациент, испытывающий сильное чувство вины из-за своего желания противостоять родителям, может предложить психотерапевту тест со сменой пассивной позиции на активную. Психотерапевт может пройти этот тест, если докажет свою способность противостоять пациенту. Рассмотрим, например, следующий случай. Отец одной пациентки имел с ней в детстве сексуальные отношения, но отрицал это. Бессознательно пациентка хотела разоблачить отца, но ощущение, что такое разоблачение стало бы непослушанием и предательством, мешало ей сделать это. В процессе психотерапии пациентка рассказала психотерапевту о сексуальных отношениях с отцом. Впоследствии она тестировала психотерапевта, сказав ему, что на самом деле никаких сексуальных отношений не было. Психотерапевт успешно прошел этот тест, сообщив пациентке, что считает, что сексуальные отношения были, хотя ей, вероятно, неприятно вспоминать о них. Способность психотерапевта противостоять отрицаниям пациентки помогла ей противостоять тому, что отец отрицал свое сексуальное насилие.
Тест со сменой пассивной позиции на активную может предложить также пациент, который собирается что-нибудь предпринять, но не знает, как взяться за дело. При подобном тестировании пациент пытается поставить психотерапевта перед проблемой, с которой сталкивается сам; его цель — научиться справляться с такого рода затруднениями. Ниже приводится пример тестирования со сменой пассивной позиции на активную.
Джина Х.
Джина Х. страдала мягкой формой депрессии, причина которой заключалась в патогенном убеждении в том, что она негодяйка и неудачница, потому что не может сделать свою мать (также пребывающую в депрессии) счастливой. В ходе одной из встреч с психотерапевтом через несколько месяцев после начала терапии разговор случайно зашел о преимуществах и недостатках антидепрессантов, которые психотерапевт мог бы прописать ей. Когда выяснилось, что психотерапевт не собирается этого делать, пациентка стала требовать этого самым несносным образом. Она назвала психотерапевта упрямым дураком, однако он остался при своем мнении. Тогда Джина проконсультировалась с психофармакологом и убедила его позвонить психотерапевту и посоветовать ему назначить ей антидепрессанты. Психотерапевт, тем не менее, не изменил своего решения.
Наконец, через несколько недель Джина оставила свои попытки получить антидепрессанты. Вскоре после этого она сообщила психотерапевту о своей тревоге в связи с предстоящей поездкой к матери. Джина беспокоилась, что рядом со своей матерью она станет чувствовать себя беспомощной и будет вынуждена делать все, о чем бы ее мать ни попросила ее.
В действительности требование антидепрессантов было тестом, который пациентка предлагала психотерапевту, чтобы лучше подготовиться к поездке домой. Она поставила его перед проблемой того же рода, что и та, с которой она ожидала столкнуться дома. Джина требовала выписать ей антидепрессанты в надежде, что психотерапевт отклонит это требование и она сможет на этом примере научиться отказывать своей матери. Пример психотерапевта придал Джине достаточно сил, чтобы она смогла прямо подойти к проблеме. Это был шаг вперед. Описанные события помогли пациентке осознать свое чувство “всеобъемлющей ответственности” за свою мать.
Фелис М.
Еще один пример того, как пациент готовится бросить вызов с помощью тестирования со сменой пассивной позиции на активную, возник во время анализа молодой женщины Фелис М. Она хотела бросить своего излишне требовательного партнера, но чувствовала себя слишком виноватой, чтобы так поступить — она знала, что тот почувствует себя отверженным. Фелис работала над тем, чтобы набраться смелости бросить его, тестируя аналитика. Она знала, что аналитик будет возражать против ее требования снизить частоту сессий с четырех до трех посещений в неделю. Представив крайне слабые аргументы этого требования, Фелис самым неприятным образом настаивала на своем в течение нескольких месяцев.
Аналитик пытался анализировать мотивы, движущие пациенткой, но она отказывалась обсуждать это. Однажды, не понимая природы тестирования пациентки, аналитик немного ослабил свою непреклонную позицию, проявив некоторое желание рассмотреть просьбу пациентки. Фелис насторожилась, и повела себя так, как будто не услышала того, что сказал аналитик. Тогда он понял, что пациентка хочет, чтобы он твердо стоял на своем, и остался непреклонным. Аналитик предположил, что пациентка чувствует себя крайне неудобно перед лицом его возможного отступления, поскольку, если бы он сдался, то женщина не смогла бы увидеть в нем модель для ее непреклонной позиции с парнем. Фелис предпочла не заметить колебания аналитика, подсознательно надеясь, что тот поймет это правильно и будет стоять на своем.
Фелис обобщила свои требования, самоуверенно обвиняя аналитика в том, что он заставил ее принять его одностороннее решение; решения, по ее мнению, должны в дальнейшем обсуждаться вместе с ней. Неожиданно она поняла, что сама себя подготавливала к принятию одностороннего решения, а именно: бросить своего парня. И в этом ей помог пример терапевта.
Глория С.
Еще один пример использования тестирования со сменой пассивной позиции на активную для того, чтобы разрешить текущую проблему, возник в терапии молодой женщины Глории С., которая страдала от преувеличенного стремления угодить другим. Она выработала убеждение в том, что не угодить другим значит причинить им боль. Это убеждение развилось из взаимоотношений с родителями, которые были требовательны и очень расстраивались, когда пациентка отказывалась выполнять требуемое.
Большую часть времени психоанализа Глория тестировала свое патогенное убеждение. Она требовала у своего аналитика-женщины удлинения сессий, уменьшения платы, сверхурочных часов и т.д. Пациентка утверждала, будто чувствует себя глубоко оскорбленной отказами терапевта, но обычно казалось, что это придает ей силы. В течение первых нескольких лет терапии, работая в этом направлении, она развила в себе большую стойкость в отношениях с родителями и с друзьями.
На третьем году анализа мать пациентки погибла в автомобильной катастрофе. Это произошло в тот самый день, когда диссертация Глории на степень доктора философии была принята комиссией. Она надеялась, что мать прочтет ее диссертацию. Переполненная горем, Глория стала истерично требовать от терапевта, чтобы та прочла ее труд. Во время этой же сессии пациентка поделилась своим опасением за отца, который жил в другом конце страны. Она понимала, что отец тяжело перенес смерть матери. Пациентка боялась, что отец ожидает от нее, что дочь переедет к нему и займет место матери.
На следующей сессии, проанализировав мотивы, связанные с требованием пациентки прочесть диссертацию, терапевт вернула ее, даже не открыв. Аналитик, вернув диссертацию, успешно прошла тестирование со сменой пассивной позиции на активную. Глория боялась, что отцовское сильное горе поработит ее, и ей придется остаться у него в доме, заняв место его жены. Когда пациентка обнаружила, что аналитик не подчинилась ее горю (не прочла диссертацию и не заняла таким образом место ее матери), она почувствовала поддержку в оказании сопротивления отцовским требованиям. Когда Глория вернулась домой на похороны матери, она с любовью отнеслась к отцу, но все же отказалась от длительного пребывания там.
Три описанных выше примера показывают, что для того, чтобы пройти тестирование, иногда следует не выполнять довольно разумные просьбы. Я обращаю на это внимание, поскольку некоторые терапевты, возможно неправильно понявшие мысли Кохута об эмпатии, полагают, будто нужно удовлетворять любые разумные требования пациента. То, как терапевт должен реагировать на просьбы пациента, различается от случая к случаю, в зависимости от понимания бессознательного плана пациента. Иногда, если терапевт постоянно исполняет желания пациента, он проваливает тестирование, что приводит к ухудшению состояния пациента. Пациент, имеющий острую бессознательную необходимость научиться у терапевта отвечать “нет”, может требовать от него все большего и большего, надеясь заставить его в конце концов ответить отказом.
Однако, как было описано выше, существуют многочисленные исключения из этого правила, когда терапевт, чтобы пройти тестирование, должен следовать за пациентом. В этих случаях, если терапевт отказывает пациенту или следует правилу абстиненции* может причинить вред. Пример этому — терапия Лайзы О., описанная ранее. Лайза выиграла от того, что терапевт согласился на проведение дополнительной сессии. Она вспомнила, как безуспешно пыталась вернуть свою мать к жизни. Пациентке удалось вспомнить то, как страстно она хотела вновь увидеть свою мать живой, потому что терапевт удовлетворил ее просьбу о дополнительной сессии, тем самым позволив ей почувствовать себя достаточно безопасно для того, чтобы допустить болезненные воспоминания.
Тестирование, доставляющее неудобство психотерапевту
Этот раздел посвящен пациентам, чье тестирование беспокоит психотерапевта, причиняет ему неудобство. Среди них есть пациенты, склонные к оскорблениям; склонные обижаться и превратно истолковывать самые невинные слова; пациенты, которым стало лучше, но заявляющие, что психотерапевт разрушил их жизнь; ничего о себе не рассказывающие, однако горько жалующиеся на неэффективность психотерапии; угрожающие самоубийством; отказывающиеся платить за часы, от которых они, по их мнению, не получили пользы; без всякой причины угрожающие психотерапевту судебным преследованием за якобы имевшие место злоупотребления пациенты, которые, заставляют терапевта испытывать чувство, что он совершил серьезные ошибки и т.д.
В общем, психотерапевту не следует пытаться вести более одного-двух подобных пациентов одновременно, поскольку это требует много времени и больших усилий. Если же психотерапевт чувствует себя особенно неудобно с такими пациентами, то ему лучше вообще отказаться от работы с ними. Однако, отказывая тому или иному пациенту в лечении, психотерапевт не должен давать ему поводов думать, что его случай безнадежен: этому пациенту может помочь другой психотерапевт, который умеет работать с такими случаями.
Пациент, причиняющий беспокойство психотерапевту, почти всегда меняет пассивную позицию на активную, т.е. тестирует психотерапевта, ведя себя с ним так, как один из его родителей или какой-нибудь старший член семьи вел себя по отношению к нему самому. При этом пациент надеется, что психотерапевт не будет поставлен в тупик и сломлен подобным поведением. В большинстве случаев такой пациент также осуществляет перенос*. Например, при угрозах психотерапевту, так же как и при хлопанье дверью, имеет место как смена пассивной позиции на активную, так и перенос. Совершая указанные действия, пациент, с одной стороны, бессознательно просит психотерапевта ввести его в некоторые рамки, с другой стороны — надеется, что, несмотря на его неприятное поведение, психотерапевт не отвергнет его, отказав ему в лечении.
Психотерапевт, который осознает, что беспокойство и неприятности, доставляемые ему неудобным пациентом, связаны с работой тестирования, находится в лучшем положении, чем психотерапевт, считающий, что пациент совершает разрушительные, несносные, недопустимые действия просто для собственного удовольствия. В первом случае психотерапевту легче уважать пациента, легче и сочувствовать ему.
При лечении такого неудобного пациента психотерапевту надо попытаться понять метод тестирования пациента. При этом следует использовать всю доступную информацию о пациенте, в том числе сведения пациента о том, как он вел себя по отношению к родителям и как родители вели себя по отношению к нему. Очень большое значение имеет аффективная реакция психотерапевта на поведение пациента. Часто психотерапевт может понять, как пациент чувствовал себя с родителями, по тому, как он сам чувствует себя с пациентом. Если психотерапевт при контактах с пациентом испытывает чувства беспомощности, поражения, крайней тревоги, ответственности за все происходящее или вины, он может предполагать, что пациент испытывал то же самое при контактах со своими родителями. Например, психотерапевт, чувствовавший в ходе первой встречи с пациенткой Зорой Т., что ее проблемы непреодолимы (см. главу 4), сделал вывод, что Зора в детстве, вероятно, чувствовала бремя ответственности за свою несчастную мать и вину за то, что не может сделать ее счастливее.
Если психотерапевт чувствует, что может допустить серьезную ошибку, если не будет крайне осторожно и бережно обходиться с пациентом, то он, возможно, имеет дело с тестом со сменой пассивной позиции на активную, в котором пациент проверяет его склонность к напрасному беспокойству. Проводя такой тест, пациент надеется, что психотерапевт не будет волноваться понапрасну. Можно предполагать, что проводящий этот тест пациент чувствует “ответственность всемогущества” за родителя, заставлявшего его сильно беспокоиться о себе.
В качестве другого примера рассмотрим случай с пациентом, который завидует терапевту и заставляет его испытывать чувство вины за то, что он лучше, чем пациент. Пациент, возможно, в этом случае устраивает терапевту тестирование со сменой пассивной позиции на активную в контексте вины выжившего и надеется, что терапевт не будет подавлен испытываемой к нему завистью. Затем пациент может идентифицироваться с терапевтом, став менее чувствительным к зависти родителей к нему. Еще один пример: терапевт, очень расстроенный тем, что пациент берет отпуск (и на время прерывает анализ), может реагировать на тест со сменой пассивной позиции на активную, в процессе которого пациент надеется разувериться в том, что должен испытывать вину, покидая родителей.
Чтобы пройти тесты со сменой пассивной позиции на активную, психотерапевту следует продемонстрировать лучший способ реагирования на поведение пациента, чем способ, которым сам пациент реагировал на поведение своих родителей. При этом подход и отношение психотерапевта не менее, если не более, важны, чем его интерпретации. Вообще, психотерапевт должен интерпретировать беспокоящее поведение пациента сразу же, “не отходя от кассы”. Однако до интерпретации психотерапевт должен попытаться продемонстрировать, что он способен справиться с поведением пациента. Предположим, некий пациент идентифицировался в детстве со своей несчастливой матерью, склонной обвинять других в своем несчастье, и в ходе терапии жалуется, каким подавленным чувствует себя и как мало психотерапевт ему помогает. В общем случае, психотерапевт не должен пытаться объяснить эти обвинения с точки зрения отождествления пациента с матерью до тех пор, пока не продемонстрирует, что может без труда переносить презрение и обвинения со стороны пациента. Если психотерапевт даст интерпретацию обвинений пациента до того, как покажет, что в состоянии справиться с ними, пациент может подумать, что психотерапевт обвиняет его, чтобы защититься от обвинений. Тогда психотерапевту не удастся показать пациенту хороший пример того, как пациент может справляться с поведением своей матери.
Психотерапевт иногда может быть сбит с толку обвинениями пациента. Если психотерапевт вовремя понимает и отражает опасность, связанные с ней временные огорчения не причинят большого вреда. На самом деле огорчение психотерапевта может оказаться даже полезным: заметив его, пациент иногда успокаивается. Пациент видит, что психотерапевт — такой же человек из плоти и крови, и что он сам, — хотя и огорчен несправедливыми обвинениями, может справиться с ними и достойно себя вести. Пациент, подражая психотерапевту, научится справляться с огорчениями, которые доставляет ему окружающий мир.
Приступив, наконец, к интерпретации поведения пациента, психотерапевт должен заботиться не только о содержании своих интерпретаций, но и об отношении к пациенту, которое они выражают. Например, если пациент предлагает психотерапевту тест на беспокойство со сменой пассивной позиции на активную, психотерапевт может совершенно испортить даже самую удачную интерпретацию, если преподнесет ее пациенту с напряжением и беспокойством.
Это утверждение может быть проиллюстрировано случаем из терапии пациентки, которая в детстве очень беспокоилась о своем хронически больном отце. Она верила, что ее старания спасут ему жизнь. Она напоминала ему, чтобы он принимал лекарства, осматривала его, тщательно оценивая его состояние. В терапии пациентка проверяла со сменой пассивной позиции на активную свое убеждение, что она ответственна за других. Она вела себя так, как будто терапевт ответственен за получение ею пособия по безработице. Терапевт начал интерпретировать страх пациентки, что он начнет беспокоиться о ней так, как она беспокоилась о своих родителях. Много недель эти интерпретации не помогали. Впоследствии терапевт понял, почему это было так. Дело в том, что он подсознательно принял приглашение пациентки стать всемогущим. Он слишком старался быть ей полезным и формулировал свои интерпретации эмоционально и беспокойно. Когда терапевт понял свою ошибку, он изменился и стал интерпретировать более расслабленно. Пациентка почувствовала облегчение, и в терапии наметился прогресс.
Пациент нередко находит интерпретации своего поведения весьма полезными. Он может не понимать, почему производит неприятное впечатление на окружающих, и чувствовать в этой связи вину, иногда довольно сильную. Он может получить значительное облегчение, если психотерапевт показывает понимание его поведения, говоря ему, например, что тот имитирует поведение родителей из уважения к их авторитету, или что проигрывает свой травматический опыт с родителями и принимает при этом на себя роль родителей, или старается показать психотерапевту, что он чувствовал, когда был ребенком. Возможно, пациента успокоят слова о том, что не врожденные дурные импульсы являются причиной его поведения, не просто для своего удовольствия он ведет себя фривольно, безответственно или саморазрушительно — в действительности его поведение имеет своим источником отождествление себя в детстве с родителем, и в ходе психотерапии он работает над тем, чтобы понять свой детский травматический опыт и отказаться от выведенных из этого опыта патогенных убеждений. В качестве иллюстрации данного положения рассмотрим случай Уолтера А.
Уолтер А.
Уолтер А., молодой человек, периодически критиковал своего молодого психотерапевта. Уолтер снова и снова повторял психотерапевту, что тот ничем не помогает ему; что сам не знает, что делает; что он не имеет достаточно опыта, чтобы быть полезным пациентам; он банален, говорит путано, постоянно повторяется и т.д. Психотерапевт не обращал внимания на эти обвинения или успокаивал пациента. Наконец, продемонстрировав устойчивость к язвительным упрекам пациента, психотерапевт заметил: “Может быть, вы попытаетесь показать мне, как вы чувствовали себя в семье в детстве? Возможно, ваш отец критиковал и унижал вас?” Пациент тотчас возразил: “Нет, это делала старшая сестра. Когда я смотрел телевизор, она часто давала мне оплеухи. Я старался сидеть как можно тише, потому что думал, что если я шевельнусь, она рассвирепеет еще сильнее. Сестра называла меня болваном и тупицей”. Сказав это, Уолтер ударился в слезы и прорыдал до конца встречи. Он почувствовал облегчение. Стал испытывать к себе сочувствие, вместо того чтобы считать себя злобным и неблагодарным. Он понял, что критиковал психотерапевта не по злобе — это была часть психотерапевтической работы, которую необходимо было проделать. Кроме того, Уолтер понял, что поведение сестры глубоко ранило его.
Аналогичный пример — случай с пациенткой, которая отклоняла все, что бы терапевт ни говорил. Она называла его слова бесполезными, глупыми, повторяющимися и т.д. Более того, она угрожала, что прекратит терапию. Некоторое время терапевт не обращал на это внимания, а потом сказал: “Возможно, вы ведете себя по отношению ко мне так же, как ваша мать вела себя по отношению к вам, и вы боитесь, что я расстроюсь из-за этого так же, как это делали вы”. Пациентка согласилась и опечалилась. Она начала подражать резкому раздраженному голосу, какой бывал у ее матери, когда она критиковала ее. Пациентка, несмотря на прогресс, вскоре возобновила свое тестирование со сменой пассивной позиции на активную и продолжала работать в таком ключе несколько лет. Однако она внезапно приостанавливалась, припоминая травматические события, какие она только что разыгрывала со сменой ролей. На последнем году терапии пациентка стала более рациональной. Начала жалеть свою мать, чье злобное поведение сделало для нее невыносимым общение в семье и с друзьями. Это пролило свет на другую функцию нетерпимого поведения пациентки — на защиту от вины выжившего.
При лечении пациента, склонного к оскорблениям и обвинениям, от психотерапевта может потребоваться продемонстрировать очень разные реакции. Например, иногда психотерапевт должен давать отпор очевидно нечестным, нелепым или просто глупым обвинениям, чтобы продемонстрировать, что разумный человек может и должен уметь постоять за себя. Однако если психотерапевт делает это слишком охотно в отношении мелких, несущественных обвинений, он будет производить впечатление человека слабого, напуганного и опасающегося критики со стороны пациента. Кроме того, если психотерапевт реагирует на тесты пациента стереотипно, пациент может сделать вывод, что психотерапевт вкладывает в работу мало усердия и действует в соответствии с заранее избранными правилами.
Когда психотерапевт не проходит тесты пациента
Каким бы опытным и внимательным ни был психотерапевт, он неизбежно провалит некоторые из тестов пациента. Если провален небольшой тест, ошибку можно легко исправить, и психотерапевт может на ней поучиться. Когда же ошибка велика, исправить ее трудно, а иногда и невозможно. Этот раздел посвящен обсуждению того, как психотерапевт может узнать о своем провале по тестам пациента, скорректировать мелкие провалы и избежать крупных.
О провале теста пациента психотерапевт часто может узнать по его реакции. Пациент обычно реагирует на провал теста иначе, чем на его успешное прохождение. Если терапевт не проходит тест, давая неправильную интерпретацию, пациент реагирует с меньшим энтузиазмом, чем обычно, или становится несколько подавленным и молчаливым. Он может также не давать новый материал для анализа, игнорировать интерпретацию или сменить тему. Если пациент реагирует одним из описанных выше способов, терапевт может спросить его: “Как вам нравится то, что я только что сказал?” или “Я только что неправильно вас понял?”
Как только терапевт понимает, как именно он провалил тот или иной тест, он может объяснить свою ошибку пациенту. Например, можно сказать пациенту: “Когда вы жаловались, то хотели, чтобы я помог вам осознать, что у вас есть право жаловаться. Поэтому вы были разочарованы, когда я попытался вселить в вас бодрость. Вы поняли это так, что я не хочу выслушивать ваши жалобы”.
После провала небольшого теста
Иногда после провала незначительного теста терапевт может просто подождать, пока не представится еще один случай, когда пациент еще раз не устроит ему похожее тестирование. Например, пациент отягощен убеждением, что он может заставить авторитетного человека дать ему все, что тот захочет. Он вызывающе требует лишнего часа терапии и становится понурым, когда терапевт идет на это. Терапевт понимает, что допустил ошибку, но вместо того, чтобы сообщить об этом, ждет, когда пациент снова начнет его тестировать. Несколькими сессиями позже пациент просит о нескольких бесплатных приемах, и ему становится легче, когда терапевт отказывает в просьбе.
Иногда после провала терапевта пациент сам подсказывает, как пройти тест. В большинстве случаев терапевт должен обратить внимание на эту подсказку. Приведем в пример случай с пациентом, который страдал от убеждения, что его критичность по отношению к терапевту расстроит того. Пациент тестировал это убеждение, критикуя терапевта: “Я высоко ценю вашу готовность помочь мне. Но мне больно, что вы думаете, будто я не могу решить свои проблемы самостоятельно. Вы, кажется, вовсе не цените мои суждения и оценки”. Терапевт старается переубедить пациента, говоря, что высоко ценит его способности и его оценки. Однако пациент чувствует себя не успокоенным, но расстроенным. Он думает, что терапевт защищается и, значит, уязвлен. Поэтому, перед тем как дать новое тестирование, пациент рассказывает, как много пользы извлекла одна его знакомая из того, каким образом терапевт обращался с ее упреками. Терапевт этой знакомой пациента просто заметил, как неловко она чувствовала себя, когда упрекала терапевта. В следующий раз, когда пациент начал критиковать терапевта, тот заметил его неловкость, связанную с этой критикой. Пациент оценил перемену подхода и переборол свою боязнь причинить терапевту боль.
Иногда пациент указывает терапевту на провал тестирования или серии тестов, игнорируя неправильные ответы терапевта. Это было проиллюстрировано выше на примере анализа Фелис М., проигнорировавшей согласие терапевта на уменьшение интенсивности терапии с четырех до трех сессий в неделю. Это также иллюстрирует анализ Лайла К., приведенный ниже.
Лайл К.
Лайл К., преуспевающий юрист, в детстве чувствовал себя отвергнутым обоими родителями. Во время терапии он предъявлял терапевту тесты на отвержение в течение нескольких месяцев после начала лечения и затем продолжал делать это каждые 2 или 3 месяца. Пациент обычно сообщал аналитику, что достиг своих целей, сетовал на дороговизну лечения и заявлял, что хочет его прекратить. Аналитик в ответ сопротивлялся желанию пациента прекратить лечение, указывал на прогресс, которого достиг пациент, и говорил ему, что предстоит достигнуть еще многого. Пациент реагировал тем, что продолжал настаивать на своем в течение короткого времени; затем с облегчением соглашался продолжать лечение. Лайл стабильно прогрессировал, и после пяти с половиной лет лечения аналитик начал думать о том, что пациент в действительности готов к тому, чтобы прекратить лечение. Поэтому, когда Лайл в очередной раз начал грозить тем, что прекратит лечение, аналитик, который не осознавал, что ему предлагают все тот же тест, что и раньше, начал серьезно рассматривать возможность закончить курс. Лайл несколько помрачнел и переменил тему. Он оставил свои угрозы прекратить лечение, так как испугался, что аналитик в действительности позволит ему сделать это. Он не упоминал о возможности окончания курса в течение последующих 8 месяцев, а затем выдвинул настолько слабые аргументы в пользу прекращения лечения, что терапевт понял: в действительности у Лайла не было такого желания.
Иногда терапевт может заключить, что он не прошел важный тест пациента, когда процесс терапии внезапно начинает топтаться на месте, например, если пациент, до этого бывший относительно разговорчивым, становится молчаливым в течение нескольких недель. Если такое происходит, терапевт должен попытаться вспомнить, когда начался этот застой. Он должен также обсудить эту проблему с пациентом, спросить его, каким образом, по его мнению, это началось. Пример возникновения и успешного преодоления подобного застоя представлен ниже.
Дональд Дж.
В детстве Дональд Дж. воспринимал своих родителей как людей слабых и ранимых. Он страдал от мысли, что может заставить родителей подчиниться ему, и, чтобы защитить их, занял позицию нерешительности. По прошествии четырех с половиной лет анализа, в течение которых он добился значительного прогресса, Дональд начал тестировать свое убеждение в собственном всемогуществе, критикуя аналитика. Высказав аналитику свое мнение, Дональд сердито поинтересовался, когда тот сочтет анализ завершенным. Терапевт не считал, что пациент готов закончить курс. Однако вместо того, чтобы просто высказать эту мысль, запуганный бурной критикой терапевт сказал Дональду, что, возможно, он будет готов закончить анализ через год. Пациент, казалось, был удовлетворен этой возможностью.
|
