|
Предчувствие тундры погружает меня в тайну. Обычно представление о тайне связано с чем-то замкнутым, недоступным — пещерой, горной вершиной — обителью просветленных гуру. Но есть более загадочное — это открытость, вседоступностъ тайны. Именно таковы степь, пустыня, тундра. Бесконечная равнина позволяет ощутить — тайна не там, а здесь, ее можно коснуться, и она не исчезнет. Где нет никаких секретов, открывается наибольшая тайна.
Я ухожу в степь, чтобы подобно кочевнику долго странствовать по ней. Но вовсе не для того, чтобы увидеть что-то новое, а чтобы в непрерывности скитания видеть все время одно и тоже. Наполняет пустота того, кто изучает ее свойства. А Бог — наполненность этой пустоты. И принять ее — значит приблизиться к Нему.
Важно только место, где ты стоишь, и место, куда ты идешь — но это одно и то же место. Всего остального не существует.
В тундре нет разницы между "здесь " и "там ". Равнина учит ясности, которая сама по себе есть величайшая тайна, и любая разгадка неизменно мельче ее. Я устремляюсь в степь, потому что лицом к лицу хочу увидеть сфинкса, у которого нет никаких загадок.
Степь пронизывает и душу. Между нашими мыслями, как и между частицами вещества пролегает пустота.
Велик тот, кто испытал на себе влияние пустоты .мира. Велик тот, кто способен быть пустым.
Не кроется ли смысл и самого исходного акта творения из "ничего " всякий раз, когда он воспроизводится в работе художника или мыслителя, извлекающих свои миры все из той же пустоты? Я еду навстречу великой равнине, чтобы всмотреться в ее чистое зеркало. Поезд невидимыми колесами отбивает минуты и километры.
Я погружаюсь в сон. Во мне простирается равнина. Я кочевник в степи, и я степь. И на самом деле я не знаю, что сплю. Где мое тело? Где мое сознание? Где пролегает то, что я называю границами?
В течение двух месяцев я странствовал по тундре, перемежая дела со склонностью к бродяжничеству, которое, впрочем, сделалось чуть ли не основным делом. Тем не менее свои профессиональные заботы я решал вовремя и исправно, а потому полагал, что имею право остальную часть времени проводить, как мне заблагорассудится.
И я узнавал пустоту, кочевал по заснеженной степи и на чистых страницах снега ногами писал книгу своих странствий. Обретался ли мною новый опыт? Не знаю. Поживем — увидим. Об опыте нельзя говорить словами, потому что опыт — явление внеязыковое и языком не передающееся. Таким образом любые заявления бесполезны. Единственно достоверный критерий — переживание. Если качество моей жизни поменяется, значит опыт приобретен. И тогда я уже смогу поразмыслить о нем и сделать какие-то выводы. Единственное, что я могу сказать сейчас — это то, что мои впечатления практически совпали с теми предощущениями и переживаниями, которые я испытал на вагонной полке.
Что ж, а теперь домой. Мысль о возвращении доставляет мне радость.
Дом теперь для меня ознаменовался новым смыслом. Я обрел понимание, что и в городе, и на улице, и в доме, и даже в любой комнате есть своя маленькая степь.
Я уезжаю и не уезжаю.
Речка движется и не движется... (Дзен — коан).
И, лениво покуривая сигаретку в тамбуре, я в предвкушении сладостного мига тихо мурлычу
Дом
Я чувствую приближение дома.
Я ощущаю приближение дома.
Я — Дома.
Здравствуй, дом — мое второе я, пространственный слепок души. Ты представляешься мне как безупречно организованное, одухотворенное пространство, продолжающее меня. Ты — это я, выведенное наружу.
На улице, площади и даже в тихом скверике никто не бывает собой, вынужденный постоянно находиться на перекрестке чужих взглядов и мнений, где каждое "я" — это прежде всего "он ".
Дом — это вселенная, где быт есть выражение очеловеченного, одухотворенного бытия.
Я устремляюсь к дому, чтобы уподобившись мудрецу, или мещанину, беречь покои внутреннего и лишь из окна созерцать уличное, не вовлекаясь в него, не участвуя в нем.
Я не оговорился, соединив обывателя и мудреца. Однако, между ними существует одна маленькая разница: мещанин никогда не выходил из своего дома, а мудрец вернулся в него — из мира, в котором он не нашел ничего лучше дома, изначального места своего. Мудрец постоянно возвращается в дом и потому он в конечном итоге всегда пребывает дома. Ведь и мир по существу — Дом. Иногда мне кажется, что Создатель был одинок, ему нужен был человек. И он сотворил человека. И тем самым одомашнил один из уголков вселенной. Таким образом дом — это место, где присутствие Бога наиболее явно и ощутимо.
История мудрости — уход из дома и возвращение в него.
Я покинул — чтобы вновь обрести.
Каждая домашняя деталь, притянутая тоской — становится откровением.
Каждый раз, когда я буду возвращаться, я буду заново обживать свои дом — в расположении вещей, далее в расстановке мебели ощущается присутствие Мысли, познавшей пространства и времена и соединившей их здесь.
Я облачусь в свой вожделенный халат, проскользну в свои утоптанные тапочки и устроюсь в кресле у ночника. И буду размышлять над тем, что путь мудреца из дома и обратно находится внутри самого дома, где, в сущности, моделируется все мироздание.
Через мое домашнее уединение я войду в Эдем. Бог изгнал человека из рая, чтобы сделать его мудрым — предоставив возможность вернуться. Ибо в доме растет вечное древо жизни, щедрые и тихие ветви которого наполнены плодами мудрости и любви. И здесь обращаются в прах обманчивые дары познания, несущие скорбь — свобода, равенство, братство.
А за пределами дома — круги ада. Туда зовет тебя дьявол, к чужому — во чрево беснующейся толпы митингов и лозунгов или крикливого базара...
А Бог прост: все что тебе нужно — здесь, близко, все, что ненужно — там далеко.
Нет смысла становиться охотником за миражами. Зачем мне горизонты ведь дом итак свернутая в себе бесконечность. И в то же время он — единственное место, где обитает любовь, которая невозможна ни на улице, ни на площади, где пьяное братание лишь одна из ужимок Зверя, где голодная толпа жаждет лишь одного — хлеба и зрелищ.
Кто бродит в поисках утраченного Я, тот находит его, возвращаясь в дом.
Странствия мои завершились, но не прекратились метания. Наполненный, но от того и опустошенный, мозг мой никак не мог обрести покоя. Ни пустота, ни влияние домашних пространств не смогли наполнить душу трепетным ощущением смысла или хоть какой-то значимости. Дни монотонно и медленно перетекали в ночи. Ночи были бессонны, но жизнь протекала как сон — иллюзорным и ирреальным показался поток событий, следовавший бог весть откуда и невесть куда. И, когда я понял, что нет смысла искать ни начала происходящего, ни тем более ожидать его окончания, я, вышедши с этим унылым пониманием на улицу, вдруг обнаружил неприметный листок бумаги на фонарном столбе с текстом, содержание которого показалось несколько невразумительным, но в то же время и каким-то смутным образом волнующим. В объявлении значилось:
ДЯДЕК И ЕГО ЦЕНТР ПРИГЛАШАЮТ НА ПРЕЗЕНТАЦИЮ.
БУДУТ: ВЕЩАТЬ ГУРУ САФОН ГОЛОВАТЫХ И
ПОДАВАТЬСЯ ПРОХЛАДИТЕЛЬНЫЕ НАПИТКИ.
Я переписал адрес и решил сходить.
***
ЛИЦЕДЕЙСТВА И ПРЕОБРАЖЕНИЯ
«Он рассчитывал, что Дядек ему все покажет».
К. Воннегут. «Сирены Титана».
Я направился по указанному адресу и уже примерно через полчаса стоял в несколько отсыревшем, мрачноватом дворике, окаймленном бурыми стенами ветшающих домов, водном из которых зияла чернеющая расщелина дверного проема. Чуть выше висела фанерная табличка: ДЯДЕК И ЕГО ЦЕНТР.
Я вошел в подъезд, поднялся по ступенькам, потемневшим то ли от пребывания в состоянии немытости, то ли от времени, то ли от каких-нибудь еще причин, и оказался на лестничной площадке, украшенной рододендронами. Видно было, что сотрудники Центра не без заботы относятся к убранству своего помещения, а быть может, даже и с кропотливой любовью, если не страстной, то, безусловно, преданной и прошедшей испытание временем.
Внезапно дверь передо мною открылась, и на пороге я обнаружил девушку. Она улыбалась и видно было, что призвание улыбки заключалось в том, чтобы показать, как она довольна, счастлива и обречена на пожизненное просветление. В глазах угадывался отпечаток многозначительной вдумчивости. При некотором усилии воображения и воли ее улыбку можно было бы назвать милой, а одеяние опрятным. Белоснежные пальчики с редкими синеватыми кусочками грязи под ногтями одной руки обнимали пластиковый стаканчик, в котором, по всей видимости находился прохладительный напиток, обещанный в объявлении, в другой же руке она держала тонкий стебелек рододендрона.
— Здравствуйте, — не изменяясь в лице, приветственно воскликнула она, — добро пожаловать! Дядек и его Центр ждут вас!
— Центр... да... я искал Центр, где будут вещать гуру и раздаваться прохладительные напитки.
— А мы и есть тот самый Центр! —жизнерадостно вскрикнула девушка и протянула мне стаканчик.
Я сделал аккуратный глоточек чуть выдохшейся, но действительно прохладной кока-колы. А, девушка, вздрогнув рыжевато-бурым локонком, приблизилась ко мне и уже тише, несколько приглушая голос, проговорила:
— Знаете, зловредные и недалекие люди Центр Дядька называют сектой, хотя сам Сафон Головатых против того, чтобы мы назывались сектой. В действительности мы имеем довольно большое количество филиалов и учебных подразделений в различных городах.
— А чему же вы обучаете? — также занизив интонацию, поинтересовался я, быть может, и слегка заинтригованный.
— А вы пройдите и послушайте вводную лекцию! — радостно вернулась девушка к звонкому тону, вновь обнаружив в улыбке ряд бежевых зубов. — Проходите, проходите, вам будет интересно, — заметив некоторое мое замешательство, повторила она. — А прохладительный напиток можете оставить при себе.
— А если я его оставлю при себе, он перестанет быть прохладительным, — простодушно отозвался я. — И потому мне придется его испить прямо сейчас.
Девушка легко справилась со своим смущением, последовавшим за моей репликой, почти подчеркивая официальность, с которой она заявила, что в таком случае мне принесут еще.
— Ага, — отозвался я, переступил порог и оказался в просторной сумеречно-сумрачной прихожей. Вдоль стен стояли поблекшие стулья с откидными сиденьями.
Девушка предложила мне присесть, в то время как сама прошла в глубину коридора, где скрылась бесшумно. Я начал всматриваться в тишину, которая ничем, однако, не нарушалась кроме разве что вялого течения моих смутных мыслей с редкими всплесками попыток догадаться относительно того, что же последует дальше.
А дальше последовало следующее.
Коридор, вдруг, тускло высветился желтым мерцанием лампочки под потолком, послышался звук хлопнувшей двери, и ко мне приблизился мужчина средних лет, одетый во фланелевые брюки и такую же рубашку. Поклонившись легким кивком головы, он воздушным жестом предложил мне подняться и следовать за ним. Через несколько шагов я по правую руку от себя обнаружил просторную комнату, куда мы и прошли. Так же не проронив ни слова проводник мой указал на один из стульев, после чего удалился, предоставив мне возможность погрузиться в новую задумчивость. Однако, на сей раз погружаться мне не пришлось. Позади себя я услышал шелест, который через несколько секунд материализовался в чрезвычайно живописный облик пожилого, но весьма крепкого человека. Мужчина был абсолютно лыс, и . череп его, туго обтянутый ухоженной кожей, глянцево поблескивал. Он прошел в противоположный конец комнаты и, развернувшись ко мне лицом, патриархально уселся в обширное велюровое кресло.
Тут я заметил, что если не считать лысого патриарха, нахожусь в комнате не один: что-то около двух десятков тел присутствовало здесь. Они также безмолвно и несколько отрешенно покоились на своих стульях.
— Нуте-с, — хрипловато начал владелец кресла, — добро пожаловать, дорогие мои, в наш Центр. Надеюсь, вы все меня знаете, а если знают меня не все, то разрешите представиться. Мое мирское имя Сафон Головатых. Но мое бытие отмечено не тем, что я делаю в быту, а тем, что совершается мною на уровнях более высоких и тонких. И потому многим я известен не как Сафон Головатых, а как Дядек.
Внезапно он умолк. Мы, присутствующие, мягко скользнули в транс безмолвия, который, впрочем, недолго длился. Также резко и вдруг он взревел:
— Прохладительные напитки внести!
В тот же миг в дверях показались девушка, встретившая меня на лестничной площадке, и мужчина во фланелевом одеянии. В руках их были подносы, уставленные пластиковыми стаканчиками. Вошедшие медленно и торжественно обходили нас, и каждый из сидящих, проявляя трепет и тихо переживая ритуальность момента, с пиететом принимал стаканчик с прохладит/ тельным напитком, коим на сей раз оказался квас.
Лик лысого оставался суровым, неподвижным и чеканным; как на древнеримской монете. Он, казалось, терпеливо выжидал, когда мы утолим свою жажду. Наконец, он снова подал голос.
— Итак, дорогие мои, перед вами — Дядек. То есть я. А знаете, что такое Дядек? Вы думаете, я с вами фамильярничаю? —хрипотца его стала тяжелей и таинственней. — Нет, — сам себе отвечая, коротко отрезал он. Угрюмо помолчал и продолжил: — Как вы знаете, землю нашу помимо прочих также населяют и человеческие существа. И разумеется, эти существа не равны меж собой. Все эти глупые россказни о свободе, равенстве, братстве являют собой полную чушь — пищу для услады профана. Люди на самом деле делятся на четыре категории — Дядьки, Штафирки и Винтики. О последней пока умолчу. Все эти незримые и нерегистрируемые группы тем не менее реально существуют и образуют, взаимодействуя между собой, разветвленную и сложную иерархическую систему. Начнем с главного принципа, который в то же время прост и очевиден и представляет собой незыблемый закон, которому следует извечный уклад человеческих отношений. Вот он: одни подчиняются, другие подчиняют, одни хозяева, другие работники. И терциум, как говорили древние, нон датур — третьего не дано. Либо ты хозяин, либо ты работник. Либо владелец, либо подчиненный. И то или иное качество заложено в тебе изначально, от рождения ли, свыше ли, генетически ли — не ^меет значения. Важно то, что ты с этим уже появляешься на свет, и. ты уже хозяин или работник, даже когда еще толком не можешь пролепетать «мама». В этом твоя судьба, твоя ипостась. Итак, в главном и основном мы разобрались. Теперь нам предстоит выяснить определенную комбинаторику указанных нами соотношений.
Самую низкую ступень нашего иерархического подиума занимают винтики. Винтик — представитель ординарного человеческого материала. Он зауряден, усреднен, статистически мало чем отличается от себе подобных и ничем не выделяется из своей среды. В принципе Винтик не самостоятелен и полностью зависит от других людей, равно как в плане психоэнергетическом, так и финансовом. Он звезд с неба не хватает, нуждается в помощи и поддержке, не способен к творчеству, хотя временами и преисполняется амбициозного пафоса. Область политических интересов и манипуляций Винтика — семья и частная собственность. Что касается работы, то на этом поприще уделом Винтика становится сфера обслуживания или мелкое предпринимательство, или же попросту ведение домашнего хозяйства. Винтику не доступен полет мысли, всплеск страсти. Он боязлив, трусоват и в общем-то примитивен. По сути своей Винтик — раб. Да, да, мои хорошие, рабство не политическое или социальное явление, а душевное состояние. И армия потенциальных рабов постоянно пополняется за счет прибывающих в нее Винтиков. Разумеется, не каждый Винтик согласится с тем, что он — Винтик, но точно также, как не всякий алкоголик признает себя алкоголиком.
Класс Штафирок непосредственно возвышается над Винтиками и в общем-то управляет ими. Штафирка более инициативен и даже может проявлять некоторые склонности к самостоятельности и творческой продуктивности. А посему Штафирка не обделен честолюбивыми тенденциями, хотя его творчество и посредственно. Временами он извергает или изливает изречения — банальные, хотя и представляющиеся ему откровениями. Штафирка не прочь поучать, но благодатную почву для его поучений представляют лишь Винтики. В плане профессиональном Штафирки чаще всего занимают посты подчиненные, хотя и более высокие и даже престижные, чем у Винтиков. Иногда Штафирки становятся директорами, начальниками, владельцами фирм, хотя и не совсем удачливыми. Почему не совсем удачливыми? Да потому что, несмотря на формальную престижность своей позиции, он по сути, все равно остается работником. В семье Штафирка может себя проявлять как домашний тиранчик и кормчий, зачастую находя в этом утеху для самоутверждения, постольку поскольку черточки деспотизма успешно компенсируют те обиды и удары, которым он подвергается в Большом Мире от более сильных особей. Такова в общих чертах характеристика Штафирки. Причем здесь хочу обратить ваше внимание, что ни о Винтиках, ни о Штафирках я не говорю пристрастно, с презрением или осуждением. Я просто регистрирую объективное положение дел. Среди тех и других существует немало прелестных и милых людей. И я не вижу оснований относиться к ним плохо только потому, что они рабы. Да-с.
Теперь же перейдем к Дядькам. Дядек, даже если речь заходит и о женщине, по сути своей занимает положение хозяина. Он ни на кого не работает, кроме как на себя. Он ни от кого не зависит, кроме как от самого себя. Дядек абсолютно самодостаточен, оттого обладает силой и властью. Ему иногда могут неподчиняться, но он не подчиняется никому и никогда. Дядек сам для себя — высшее и истинное мерило ценностей и мера вещей. А потому не имеет значения, какой работой он занимается •— политикой; свободным творчеством или просто живет. В любом случае он стихийный лидер, будь он президентом или бродячим философом. Он призван управлять и править. Такова его предначертанность, сопровождающая его с самого рождения. Он управляет и тогда, когда не занят никакой внешней деятельностью, правит, когда не думает о правлении. Он не столько подчиняет, сколько ему подчиняются. Бывает так, что какое-то время Дядек может занимать формально подчиненную, зависимую позицию, но это не длится долго, так как природа все равно берет свое, и результаты неизбежно проявляются в соответствии с ее неумолимыми предписаниями. Дядек может быть предметом поклонения, объектом культа или же отверженным одиночкой, но при этом он всегда остается Дядьком. Однажды один Дядек по имени Гай Юлий Цезарь воскликнул: «Если все против тебя, значит ты силен»! Дядек не боится одиночества в отличие от Винтика или Штафирки, у которых оно вызывает трепетный ужас. Он интуитивно ощущает свою силу и следует ее путем. Некоторые, хотя далеко и не все, из великих мира сего — Дядьки.
Лысый проповедник умолк. Чело его оставалось гладко и неподвижно, лишь в глазах ощущалось напряжение страсти. Присутствующие, словно телепатически сговорившись, сделали по глотку прохладительного напитка. И можно было услышать, как этот глоток проливается по пищеводу. Лысый задумчиво утопил свой взгляд в пространстве. Наконец, кто-то не выдержал и выскочил из паузы:
— Скажите, а что на счет четвертой группы? — тихим ветерком прошелестел вопрос и опустился у стоп Дядька, в миру Сафона Головатых. Лик его на мгновенье словно высветился каким-то незримым, но явно ощущаемым сияньем.
— А четвертая, последняя группа, — медленно и тихо вымолвил он, — это Запредельные. О них никто и ничего не знает, кроме того, что они есть и держат абсолютную власть и контроль над всем, что происходит в мире человеческом. Пред ними Дядьки — то же самое, что Винтики перед Дядьками. Их бытие — тайна. И если про Дядька можно сказать: смотрите, вот это знаменитый или прославленный Дядек, и показать на него пальцем, то по отношению к Запредельному это просто невозможно. Запредельный воплощает в себе принцип истинной тайны. Истинное Тайное никогда не станет Явным. Явным становится не истинная тайна, а так, временная видимость тайны. Если тайное становится явным, то это не тайное. Настоящая же тайна навсегда тайной и останется, она просто обречена на это. А это значит, что даже если вы окажетесь всего лишь в шаге от Запредельного, вы ни за что не узнаете, кто перед вами, хотя в этот самый миг вы, возможно, будете взирать на одного из властителей мира, принимая того за обычного прохожего.
— Мне доводилось слышать, что миром правят масоны, — высказался один из присутствующих.
— Масоны — Дядьки, — быстро возразил лектор, — а миром правят Запредельные.
По нашим рядам потусторонним ветерком пробежал легкий ропот. Я же ощутил тихий гул в голове, а в теле — некое подобие невесомости. Вероятно, мы все в этот момент были несколько смущены или даже смятены. Именно тогда я осознал, насколько опасной может быть для человека новая информация.
— Вы просто не представляете себе, сколь опасной может оказаться новая информация для человека, — озвучив мои мысли, задумчиво протянула хрипловатая гортань Дядька, заставив тело мое содрогнуться.
Я взглянул на него, но глаз не нашел — вместо них на меня взирали две чернеющие бездны, в которых совершенно нельзя было различить ни радужек, ни зрачков. Темнота оставалась неподвижной, будто застывшей, оледеневшей на веки вечные, и через эту неподвижность сквозило небытие. Мне показалось, что в течение нескольких мгновений через меня словно электрический ток, пропускали смерть.
Когда же наваждение прекратилось, и я обрел способность к восприятию происходящего, кресло пустовало, а в зале оставалась примерно половина от общего числа присутствующих.
Вероятно, оценив мое замешательство, ко мне склонилась женщина лет тридцати с высокой грудью и задумчивыми бровями, участливо поинтересовавшись:
— Вам все понятно из того, что сказал Дядек? Я вяло всмотрелся в соседку, проявившую ко мне участие, и только коротко произнес:
— А что?
— Да нет, ничего, — взыграв плечиками ответила та, — просто вы чуть-чуть закемарили...
— Чуть что?
— Заснули.
— Заснул?!
— Ну да.
— А давно?
— Да нет, минут десять назад. Надо было ему перерыв сделать, тогда бы информация не была бы такой утомительной.
— А что я пропустил? О чем он говорил, когда я заснул?
— Он говорил о любви к рододендронам.
— О чем?!
— О том, что рододендроны — такие нежные создания и потому нуждаются в заботе, уходе и ласке.
— А что потом?
— А потом он объявил перерыв, во время которого каждый из нас может перекусить и даже немного вздремнуть.
— Он заметил, что я спал?
— Вовсе нет. Он поднялся с кресла и повернулся к окну, в ту же минуту ваша голова свесилась на грудь, а веки сомкнулись. Я думаю, что то, что он отвернулся, дало вам повод несколько расслабиться. Вот вы и расслабились.
Она некоторое время помолчала, проникая рукой в полиэтиленовый пакет, что покоился у нее на коленах и, выпростав оттуда небольшой сверток, с добротой в голосе спросила:
— Хотите пирожок? Я сама готовила.
— Пирожок? С удовольствием, — удивляясь собственной легкомысленности, с которой перешел от страшных переживаний, случившихся со мной в минуту мистической жути к эротическому щекотанию пробуждающегося аппетита, отозвался я.
Она развернула кулечек и потупила очи долу, что мною было воспринято как смущение, порою овладевающее женщиной в тот момент, когда она вступает в сексуальную игру, еще не осознанную, но уже смутно предощущаемую.
Случай же подобным подозрениям с моей стороны соответствовал. Дело в том, что пословица, согласно которой путь женщины к сердцу мужчины лежит через его желудок, несмотря на свою банальность, подразумевает в себе глубину незаурядную. Ведь с еды начинаются первые взаимоотношения матери и ребенка, и акт поглощения пищи сливается с интенсивными потоками сексуальной энергии, которой обмениваются мать и дитя. В подсознании это закрепляется. Когда же проходит время, и мужчина взрослеет, он так или иначе воспроизводит свои ранние переживания при соответствующих условиях, то есть угощающая его особа, невольно ассоциируется с кормящей матерью. Подобные же ассоциации неосознанно возникают и у женщины, предлагающей пищу мужчине. А посему их совместная трапеза обладает несомненным эротическим подтекстом.
Признаться, действия моей соседки смягчили мою тревожность, ибо передаваемый ею мне пирожок являл собой нечто вроде посредника в нашем символическом сексе — обладая совместной пищей, мы обладаем друг другом. Мы совокуплялись у всех на виду, но об этом никто не догадывался.
Не догадывалась и она, хотя прекрасно об этом знала. А я и знал, и догадывался, потому что не раз уже убеждался — если у женщины нет потребности тебя покормить, значит, ты ей неинтересен и наоборот.
В эту минуту она была для меня моей утешительницей, моей возлюбленной, моей любовницей. И сладостные иголочки микроскопических оргазмов, как пузырьки в нарзане, бегали по поверхности моего тела и скапливались в области живота. Чрево мое набухало сладостным теплом. И вожделение гастрономическое перешло в желание эротическое, чего и следовало ожидать. Я взглянул туда, где лежал пакет и увидел пару очаровательных коленок, чуть прижатых друг к другу.
— Какие у вас вкусные пирожки и красивые ноги! — Восхищенно, но и несколько придавленно прошептал я.
— Что? — Серьезные брови ее округло изумились.
— Что вы делаете сегодня вечером? — По всей видимости минуты, когда через меня пропускали смерть, сделали меня более возбудимым и реактивным.
Брови безмолствовали, а красивые губы чуть подрагивали, то ли эмоционально прикусывая друг дружку, то ли дожевывая остатки пирожка. Мне почудилось, что в этот момент она все поняла и готова была разделить и мое понимание. Но тут в зал шумно вошел Сафон Головатых. Разметав пространство размашистой походкой, он погрузился в глубины своего велюрового трона, и осмотрев пристальным оком присутствующих, мягко скомандовал:
— Прошу вопросы.
Невольное замешательство зависло над нашими рядами — грянула тишина, в которой мы окончательно потерялись, как дети, брошенные в лесу. В дремучей неподвижности пребывал и сам Дядек, который, казалось, на несколько минут отлучился в мистическое безмолвие по какой-то своей никому неведомой надобности.
В конце-концов чей-то бормочущий голосок залетел, как муха на кухню, в разреженное молчащее пространство:
— Скажите пожалуйста, а кто правит миром?
— Запредельные, — отозвался Дядек, всколыхнув торсом.
— А... а...
— Понял. Вы хотите спросить, кто управляет запредельными?
—Да... вернее, я хотел прояснить метафизическую сторону дела.
— Метафизическая сторона дела не подразумевает человека в качестве центральной фигуры земного мироздания.
— То есть?
— То есть вопрос смещается в сторону совершенно иных смыслов. Догадываетесь, каких?
— Наверное, да.
— И каких же?
— Бог и Дьявол?
— Точно.
Кто-то тихохонько пукнул. А из груди соседки моей выползло шелестящее подобие тихого стона. Дядек, однако, никак не отреагировал на звуки, издаваемые в зале и спокойно продолжил:
— И вы по всей вероятности стремитесь узнать, какая в принципе сила — добра или зла—главенствует в нашем мире?
— Да.
— А как вы полагаете, существует ли в нашей земной, предметной реальности — не как понятия, идеи, энергии, а как материальные, вещественные проявления — Бог и Дьявол?
— Н-не знаю... но ведь существовали же воплощения божий на земле — Будда... Христос...
— Это вопрос веры. Правильно?
— Правильно.
— И между тем есть явления, которые безотносительно от веры существуют сами по себе. Скажем, явления природы. И иногда эти явления проявляют все признаки если и не разумного, то во всяком случае, целенаправленного поведения, что может свидетельствовать о некой воле. А раз нам приходится допускать наличие воли и целенаправленности как качеств, способных существовать независимо от человека, то вывод о том, что во Вселенной пребывают силы, которые могут быть охарактеризованы как проявления Бога или Дьявола, вполне обоснован.
— Значит, они непосредственно...
— Да, находятся среди людей. Но я не рекомендую вам искать Бога или Дьявола в окружающей вас действительности, — ,Дядек понизил голос, и слова его тяжело упали в тихий омут наших внемлющих голов. — Иначе у вас могут быть большие .неприятности. — И добавил так, что шепот его мне показался зловещим: — Вы просто не представляете себе, сколь опасной может оказаться иная новая информация для человека.
— Но если, — отважилась моя соседка, и при этом ее пакет, -шурша скользнул к туфелькам, открыв возможность созерцания красивых бедер, — я сталкиваюсь со злом...
— Вы не можете знать, что есть добро, что есть зло, — мягко, но твердо перебил Дядек, — вам неведомо, что есть что. — И после краткой паузы добавил: — Ищите Бога и Дьявола внутри себя. Не могу сказать, что это совсем уж безопасный путь, но во всяком случае наименее опасный. Здесь, по крайней мере, вы с большей долей вероятности сможете, контролировать протекающие процессы. Если же вы намереваетесь взять их под контроль в окружающем вас мире, они просто-напросто захлестнут вас, утопят, раздавят. Вам никогда не приходилось замечать, что даже наши определенные мыс ли, идеи, концепции, которые мы исповедуем или хотя бы продумываем в тот или иной момент времени, вызывают определенные реакции со стороны Мира? Одни из них действуют благотворно, в то время как иные приводят к неприятностям или катастрофам?
В комнате раздался одобрительный ропот, который можно было бы интерпретировать как знак согласия — мол да, приходилось замечать.
— Вот поэтому я и говорю, что жизнь свою можно изменить, не выходя из собственной комнаты. Измени мысли, концепции, систему мировоззрений, и ты начнешь жить по другому. Сейчас же я предостерегаю — если вы вооружитесь идеей поиска мирового Добра или мирового Зла, то вам не сдобровать. Ибо у вас еще не выработан достаточный иммунитет для подобного рода предприятий. Вы сразу же начнете совершать ошибки, многие из которых могут оказаться непоправимыми, если не фатальными. И посему еще раз повторяю — разберитесь вначале, где в вас самих добро, а где зло. Однако, давайте на этом сегодня закончим. Желающие прийти на следующую беседу, могут оставить свой телефон и накануне встречи мы обязательно вас оповестим.
Я мельком и не без надежды посмотрел в сторону соседки и на пол пути встретился с ее глазами, что меня и обрадовало, и прельстило, ибо сам факт направления ее взгляда в мою сторону означал для меня хорошие предчувствия. Мы вместе оставили телефоны сотруднику во фланелевом и вместе вышли из помещения.
Сумерки уже тяжеловато нависали, дул ветер и в воздухе витал крохотный дождик. Сжатыми двориками и подворотнями мы за несколько минут добрались до Цветного бульвара и растворились в его бурлящем течении. Мне показалось, что я, был задумчив. Спутнице моей, вероятно, передалось мое ощущение, и она, - оказавшись ближе, тихо спросила:
— О чем вы думаете?
Вопрос милый, потому что демонстрирует участие со стороны другого, но бесмысленный — если человек задумчив, то, наверняка, не знает, о чем он думает в эту минуту. Поэтому и ответ, наиболее частый в подобных случаях — ни о чем. Я же откликнулся по другому:
— Я думаю о том, что хочу с вами выпить и поужинать. — По сути дела, как я уже отмечал, такая фраза означает предложение вступить в сексуальную связь. «Я хочу с вами поужинать» и «Я хочу вас» — одно и то же. Или так: «Я хочу с вами поужинать» = «Я хочу вас». Конечно, я думал не об этом, я вообще не думал, постольку поскольку пребывал в задумчивости, но откликнулся я так потому, что действительно хотел — . во-первых, выпить, во-вторых, поесть и, в-третьих — женского тела.
Мне почудилось, что она оказалась еще ближе, и я переспросил:
— Вы хотите со мной поужинать?
— Можно. — В ее голосе прозвучала некоторая предрасположенность к симпатии.
Мы медленно побрели по бульвару, направляясь к «Аннушке» (кафе на Цветном бульваре —прим. изд.). Окружающая толпа сблизила нас, мы шли совсем рядом, мы вынуждены были касаться друг друга. Толпа вообще способствует сближению малознакомых мужчины и женщины — просто в силу своих физических свойств. Я это понимал давно и пользовался этим, приглашая девушек, с которыми желал отношений, перво-наперво прогуляться где-нибудь в многолюдном месте. Человек испытывает определенный страх перед прикосновением и некоторую неловкость, прикасаясь к другому, так как прикосновение в общем-то либо акт агрессивный, постольку поскольку наличествует о вторжении извне, либо интимный, ибо являет собой первый шаг сближения, логическим продолжением которого может послужить уже проникновение друг в друга. Среди же стихии толпы не прикасаться к девушке просто невозможно, а она в свою очередь просто вынуждена позволить это в то время, как в любой другой ситуации подобное действие могло бы быть связано с различного рода запинками..
Однако, сейчас я никак не игрался, а просто шел с женщиной, которая мне нравилась. И улица шумела, как некий заколдованный сад, и вечер, исполненный смутных намеков на романтизм, плыл над нами. И во всем была иллюзия какого-то смысла.
— Как вас зовут? — рассмеялась она. Мы чуть замедлили шаг, обменявшись именами и взглядами. «Сергей» — «Оксана».
Затем мы поужинали, а потом пришли к ней домой на Тверскую и там возлежали.
После соития я ощутил пустоту, печаль и потребность в одиночестве, и это побудило меня отправиться к себе.
|
