При этом используется своеобразный путеводитель. Хотя топография его временами бывает парадоксальной, но через нее пролегает путь к успеху.

Так например, не сразу воспринимается должным образом рекомендация не только не стремиться вырваться из зоны ада, но и как можно глубже погрузиться в нее и пережить ее. Ибо именно там, в глубинах ада, прячется дверца, ведущая в зону рая. Ад подобен болоту — чем интенсивнее барахтанье, тем сильнее засасывает.

Чистилище же и есть движение через ад. Это не место пребывания, а процесс. Он может усилить страдания, но он и освобождает, очищает от них.

Нередко и сам процесс психотерапии является таким своеобразным чистилищем, которое дает возможность пациенту пережить опыт своего собственного спасения.

РЕЗЮМЕ

1. Ад и Рай — конкретные реалии, данные человеку при жизни.

2. Направляясь при рождении в этот мир, человек сразу попадает в ад, ощущая положение изгнанника и предчувствуя судьбу странника.

3. Вся последующая жизнь представляет собою способы выхода из ада и поиски рая.

Такой уход является настойчивой попыткой спасения души — спасения от неизбывной тяжести первой травмы появления на свет.

5. Значит, говоря о счастье, следует подразумевать прежде всего спасение.

6. Необходимо уметь видеть разницу между действительно различными состояниями — счастья и блага.

7. Первое — категория внутренняя и определяется характером взаимоотношений, происходящих в глубине, скрытой от внешней предметности. Вторая же обусловливается результатом взаимодействий с миром предметных отношений.

8. Чистилище— не место пребывания, а процесс прохождения через пространство ада.

9. Психотерапевтический процесс во всей его мощи и представляет собой такое чистилище.

§9 Точка нуля. Состояние Ничто. Стратегия перехода. Слово не описывает реальность, но создает ее. Кристаллизация. Ловушки. Бытие — Делание — Создавание

Итак, мы уже отметили, что дверца, ведущая в Рай, сокрыта в самой глубине ада. Это означает, что человеку следует прежде чем устремить свои помыслы вверх, обратить взгляд свой вниз и отважиться на погружение в глубины пугающие, устрашающие, но — его собственные. Если я не встречусь с моим адом, он сам найдет способ встретиться со мной, только в последнем случае последствия могут быть печальны.

Я принимаю намерение, отваживаюсь на то, чтобы начать этот жуткий спуск и вот обнаруживаю себя в бездне, в царстве блуждающих призраков и фантомов, с которыми мне придется взаимодействовать. Я уже почти совсем смирился с пониманием того, что меня ожидают драматические переживания и каверзные испытания и готов пройти сквозь них достойно. Однако последним и самым изощренным испытанием вдруг оказывается та самая заветная дверца, что выводит к свободе, то есть освобождению. Ибо свобода — это прежде всего освобождение. Не так уж и незатейлива на деле оказывается эта дверца. Игольное ушко для верблюда воротами может показаться по сравнению с ней. Но иного выхода, кроме как этот, нет. Соответственно остается или уйти, или остаться. И tertium non datur.

Некий страж стоит на пороге заставы, только вместо требования предъявить паспорт и декларацию он пристально вопрошает: «Кто ты»? И кто отвечает правильно, тот пересекает последнюю черту и оказывается на свободной территории. Чей же ответ неверен, остается в зале ожидания.

«Кто ты? Кто ты? Кто ты? Кто ты'? Кто ты'? Кто ты'? Кто ты? Кто ты? Кто ты?»

Сколько откровенного и сокровенного, а на самом деле ложного выплеснуто на пограничный порог! Сколько перешедших и сколько оставшихся! Временно ли, навсегда ли?

Вот кто-то отвечает: «Я имярек такой-то...» — «Обратно».

«Я — человек» — «Обратно».

«Я — мать троих детей» — «Обратно».

«Обратно... Обратно... Обратно...» — голос холоден и монотонен, как весы Фемиды.

«Я — творец своего счастья и...» — «Обратно».

«Я — никто» — «Проходи».

Назвавшийся Никто, прошел через черту и исчез в дверном проеме, словно бы его и не было. Теперь его уж точно нет. Во всяком случае в аду.

Присутствующие робко зароптали. Одни предположили, что лучше уж быть в аду, чем нигде, другие — быть кем-то, чем никем. И некто даже возмутился, что он некто и не собирается становиться никто. Он, наверное, прав, но остался за чертой.

Робость, сомнения, гордыня — слишком тяжелая ноша для перехода.

Никто — это точка, где происходит обнуление всех личных установок.

Никто — это нулевое пространство, где можно выжить, лишь будучи нейтральным и прозрачным.

Никто — это карантин души, где в невидимом свечении бесстрастной пустоты стерилизуются последние вирусы. Необходимость на первую видимость жестокая, но действующая во спасение. Свобода убивает того, кто не свободен. В этом она еще более жестока.

В сущности это и есть стратегия перехода. Территория счастья не приемлет никакой отягощенности.

Тот, кто решился на жертвоприношение со стороны своей гордыни и рассудочности, низринувшись в ничто, ставши никем, уподобился новорожденному, чья душа теперь открылась для восприятия новых программ. С другой стороны это уже не то состояние беспомощности и беззащитности трепетного комочка вещества и духа, что только-только прибыл в чужую обитель земного мира.

Первый раз каждый из нас умер, когда родился. Умерший дважды, не рождается, но возрождается. И потому прошедший через ноль, обновляется уже в качестве magus.

В Книге, к авторитету и мудрости которой до сих пор апеллирует человечество, говорится о том, что Всевышний создал человека по образу и подобию своему. Наверное, здесь имеется в виду не внешнее сходство и не строение тела, а некое свойство, сходное с качеством Создателя. И первое, что высвечивается в своей очевидности касательно данной аналогии — способность творить — качество творца. Вот оно — подобие, и вот он — образ того, чей замысел воплотился в промысел.

И совершивший переход, наделяется таким даром. Почему? Потому что только тогда, когда чашка пуста, ее можно наполнить свежим чаем.

Только в данном случае человек наполняет себя сам новым содержанием. А процесс начинается с сотворения Слова — которое всегда было, есть и будет вначале. Ибо Слово — это не то, что описывает реальность, а то, что создает ее.

Иные на это возражают — «Как же так? Мы говорим, что желаем счастья, здоровья, богатства, но ничего не меняется»! Весьма распространенная ловушка, в которую столь часто попадает смятенный ум, загружающий себя всевозможными концепциями. Выбраться из нее можно, глубоко и искренне проникнув в суть вопроса: «Действительно ли я этого хочу, или я хочу этого хотеть»? Наши желания всегда исполняются. И если я хочу это, то я получу это рано или поздно. Если же я хочу хотеть это, то я также получу — хотение хотеть это. Вот в сущности и вся разница. На деле она проста. Это во-первых.

Во-вторых, у Слова существуют свои секреты. И основной из них заключается в том, что оно может быть живым или мертвым. Первое творит мир, второе не творит ничего, но само растворяется в протекающей мимо суете.

Все зависит от того, как я взаимодействую со Словом. Многие произносят слова механически, по инерции и тем самым лишают себя возможности ощутить их могущественные преобразующие вибрации. Но можно в слово вдохнуть жизнь, используя процесс кристаллизации.

Возьмем, к примеру слово «Я» — то, с которого начинается человек. Если произнести его вслух, достаточно резко, громко и отрывисто, то можно обнаружить, как оно отзовется в той или иной части тела. Внимательно следует проследить и зафиксировать точку, где проявился сигнал. Разумеется у каждого эта процедура имеет свои особенности. И ощущения при том возможны самые разнообразные, в соответствии с индивидуальной восприимчивостью — мягкий толчок, жжение, щекотание, болезненность, распирание, дрожь... не имеет значения, главное уловить и зарегистрировать импульс.

И таким образом с одной стороны организм получает знание о том, где же все-таки пребывает его Я (при последующем проведении подобного процесса точка может обнаружиться в другом месте. Я не заморожено в некой заданной фиксированной позиции, оно склонно к перемещениям), а с другой — слово, направленное из этой точки вовне, начинает оказывать реальное животворящее действие.

Следующим после Я по важности и по значению является глагол Быть. Формула Я есть подчеркивает сопричастность бытию и отождествленность с ним. Такая позиция открывает возможность взаимодействия с изначальной Силой. Человек предоставляет себя для принятия внеличностной энергии, и Вселенная становится его соучастником. И тогда любое действие превращается в магическое действо. Это весьма важное положение, игнорирование которого провоцирует попадание в очередную ловушку.

Предположим, человек знает, чего он действительно хочет. Предположим также, что он действительно хочет, а не хочет хотеть этого. Тогда он естественно задается вопросом: «Я хочу создать это. Но что я должен делать, чтобы создать это»? Ответ не трудно получить, если знаешь, чего ты хочешь. И вот начинаются делания, напористые или осторожные, решительные или робкие, стихийные — по наитию, или продуманные... и ничего не получается. Люди утопают в делании, а результаты никак не проявляются. Значит — ловушка.

Выходу из нее способствует дальнейшее продвижение по ряду намерений. Следует снова спросить себя: «А каким я должен быть, чтобы начать делать то, чтобы создать это»? Теперь процесс получает завершенность. Подготовка закончена, и начинается акт творения. В этом быть стягиваются все силовые линии, призванные осуществить проект. Magus ничего не делает и получает то, к чему стремится. Потому что он есть.

Когда я ЕСТЬ и нахожусь в своем БЫТЬ, то делание делается само, и в один прекрасный момент я всего лишь встречаюсь с творением, которое создал сам.

Часть III. ПАЛОМНИЧЕСТВО ВО ВНУТРЕННИЕ ПРОСТРАНСТВА (Повесть о Путнике)

* * *

МЕТАНИЯ И СМЯТЕНИЯ

Ясная и простая мелодия бытия звучала как тонкий, почти едва уловимый и скорее ощутимый, нежели слышимый, лейтмотив —угадываемый и осознаваемый где-то на окраине сознания. И пока душа томилась во мрачных предчувствиях приближения того, что знаменуется как пустота ничегонеделания, жизнь, наполненная стихиями, проявляла себя мощной, несокрушимой и нетленной силой, чей могучий поток способен принести исцеление или стереть с лица земли.

"Но нам не нужно исцеление " — заунывно пели мертвые и тихо плакали.

"Чего же вы хотите? " — шепнул Исполняющий Волю.

"Мы хотим оставаться прахом". —Дружно ответствовали мертвецы.

"Да будет так"! — И зола просыпалась на твердь. И раскинулась пустыня.

Тут плач мертвых перешел в рыдания. Бездонным стоном огласилась пустыня. Страданием наполнилось пространство. Но было поздно. Исполняющий Волю покинул это место. Навсегда, быть может. Наступила эпоха мертвых. Никто не знает, где ее начало, никому неведомо, где ее окончание.

В испепеленной пустыне опустошенного разума, где сгинул давно последний караван, соединяющий реальности, иссякли и последние миражи. И умерли последние мертвецы.

Тогда я решился поведать о происходящем и преходящем. И о непроисходящем и непреходящем тоже.

Наверное, мои писания — всего лишь бесцельные прогулки пера по аллеям разлинованных строк. Но в этих блужданиях есть правда. Во всяком блуждании есть правда. Даже, когда блуждания переходят в блуд — рождается возможность познать новое откровение. И пережить его. Пережить — перенестись в иную жизнь. Здравствуй, бессмертие!

Люди тревожатся вопросом, даже исследования проводят и книги пишут относительно того, существует ли жизнь после смерти.

«Есть ли жизнь после смерти»?

Мой поиск определен другим вопросом:

«Есть ли жизнь до смерти»?

Однако, по порядку. Ну вот... при слове порядок я попал в какой-то блок. С чего начать?

"Начиная жизнеописание героя моего, Алексея Федоровича Карамазова, нахожусь в некотором недоумении".

Ф. М. Достоевский

Начиная жизнеописание героя моего, то есть меня, пребываю также в недоумении.

"... А именно: хотя я и называю Алексея Федоровича моим героем, но, однако, сам знаю, что человек он отнюдь невеликий... "

Ф. М. Достоевский

Хотя я и называю себя моим героем, но, однако, сам знаю...

"А посему и предвижу неизбежные вопросы вроде таковых: чем лее замечателен ваш Алексей Федорович, что вы выбрали его своим героем? Что сделал он такого? Кому и чем известен? Почему я, читатель, должен тратить время на изучение фактов его жизни"?

Ф. М. Достоевский

"Последний вопрос самый роковой, ибо на него могу лишь ответить: Может быть, увидите сами из романа".

Ф. М. Достоевский

А что ответить мне? Я не могу воскликнуть: «Я поэт — этим и интересен»!

Но я интересен другим.

Во-первых, тем, что однажды мне удалось проникнуть внутрь собственного черепа.

Во-вторых, — мне приходилось встречаться с Сафоном Головатых!

Это — основа, стержень, ось. на которую накручивались уже остальные события. И потому записки мои не являются тем, что принято называть автобиографией в общепринятом, обыденном смысле, который подразумевает жизнеописание какой-то личности с ее бытом, интересами, предпочтениями, но представляет собой уникальный документ, дневник странствующего, блуждающего существа, лишенного индивидуальности и тем самым полностью воплотившегося в идею. Последнее в данном случае не предполагает, что я лишен плоти, скорее наоборот, мое тело не только не обременяет меня, но и вызывает чувство любви, почтения и здравого уважения. Просто все дело в том, что телесность моя существует таким образом, что равным счетом не доставляет мне никаких хлопот, и потому я не думаю о ней в те минуты, которые нуждаются в течении мыслей совершенно иного характера.

У меня, кроме того, есть и имя, и отчество, и фамилия, и все эти обозначения фигурируют в соответствующих реестрах, которые, правда, сами, представляя из себя весьма явную условность, имеют довольно малое отношение к факту как таковому. Например, если взять то же самое свидетельство о рождении, то на каком основании я его для себя могу считать свидетельством? Свидетельством того, что я родился? Но когда я появлялся на свет, то никто не предложил мне заполнить эту бумагу! Ее оформили без меня, не спросив даже на то моего согласия. А если тот, кто заполнял, был пьян и допустил ошибку — перепутал дату, или букву? А если человеком, в чьи обязанности входило зарегистрировать мой выход в свет, вдруг, овладело коварно-игривое настроение? Или внезапный приступ доселе нераспознанной шизофрении, который именно в тот момент остался вне поля зрения соответствующих специалистов? Да мало ли еще какие причины могли способствовать тому, что заставило бы впоследствии усомниться в истинности написанного?

Итак, свидетельство о рождении — еще не доказательство того, что ты родился. Равно как и то, что ты родился, на самом деле не является вообще никаким доказательством того, что ты родился.

Но предположим, что в некий назначенный срок я появился в этом мире, в этой стране, в этом городе, в этом роддоме. Допустим, что я однажды родился.

И нарекли меня Сергеем.

Фамилия же моя — Лукин.

Одно из моих ранних воспоминаний связано с вожделением хрупкой и нежной детской плоти, которой исполнилось что-то около пяти лет отроду. Эта плоть посещала детский сад. На прогулках она исправно участвовала в обычных детских шалостях и играх. И за завтраками отчаянно ненавидела манную кашу. А вот во время тихих часов я (а в эту самую плоть был заключен именно я) никак не мог заснуть, завидуя остальным малышам, которые тихонечко посапывали в своих нагретых ангельских кроватках. Я мечтал о том, чтобы наша воспитательница разделась и голенькая легла ко мне в постель. Я бы тоже снял трусики и маечку и оказался голеньким. И я бы своими ножками терся о ее ножки и всячески бы прижимался к ней. Меня охватывало волнение так, что сушило во рту и сладостно-болезненный зуд тихо гудел в области пиписки, о полном предназначении которой я еще обладал не совсем полными знаниями. Хотя и смутно ощущал, что в ней содержится некая тайна. Впрочем, довольно скоро я сделал открытие, ставшее для меня и откровением и праздником. Я сорвал плод познания! Томные и страстные эротические волнения обрели свое воплощение в самозабвенной конкретике младенческого онанизма.

Быть может тогда я, сам не зная того, обнаружил разгадку библейского шифра о древе познания и его плодах. Получилось, что древо познания — это половой член, а плод с этого древа — знание о том, что манипуляция с этим органом может принести неслыханное, совершенно новое и неописуемое наслаждение — первое наслаждение в жизни человека. И, разумеется, тут не обходится без женщины. История повторяется. Моей Евой была воспитательница детского сада. Ей было двадцать лет. Она носила короткий белый халатик. Она, когда шла, покачивала попой. А мне хотелось эту попу целовать и гладить. Она, должно быть, такая же белая и нежная, как моя подушка. Догадывалась ли она о том, что была предметом моих неистовых грез? Я имею ввиду попу и воспитательницу, а не подушку.

Итак, невинное дитя оказалось грешным ангелочком. А грех, как известно, наказывается. И время не заставило себя ждать. И кара настигла меня. Я был обнаружен все той же воспитательницей, которая заподозрила что-то неладное относительно моих рук, сосредоточенно копошащихся под одеялом, и не преминувшей сорвать это самое одеяло, под которым таилась моя маленькая, но выпрямленная и напряженная порочная склонность. Несгибаемая порочная склонность. Но тут я вместо того, чтобы почувствовать себя пристыженным и опозоренным, возбудился еще сильнее, и миниатюрная волна детского оргазма от столь неожиданной близости моей возлюбленной прокатилась по всему телу и щекочущим током ударила в кончик того, что является предметом естественного и пристального интереса всех мальчиков этого возраста. Я тоненько охнул от удовольствия и зажмурил глаза.

Детство продолжало идти. И я шел вместе с ним, перешагивая изо дня в день, из месяца в месяц.

Первые волосики на лобке.

Первая эякуляция, появление которой вначале испугало.

Первый затяжной поцелуй в губы.

Первый половой акт... Мне было тринадцать, ей —тридцать с лишним. Мы сначала играли в цифры. Смысл процедуры заключался в том, чтобы один игрок отгадал цифру, которую другой вычерчивал пальцем на спине первого. Для этого спины, конечно, должны были быть оголены. Так оно и было. А чем все это закончилось — смотри выше.

После этого мне пришло в голову попробовать подобное с одноклассницами. Но они разрешали только целоваться и трогать «там».

Тайная страсть к учительнице. Мне ужасно хотелось ее поцеловать, потрогать «там» и поиграть в цифры. Я помню модные тогда шовчики сзади на ее чулках. И черные туфли с пряжечками. И играющие рельефом икры. И тонкие брови над строгими глазами. Тонкие брови над строгими глазами усиливали напряжение эротизма, переполненный которым я перешел в отрочество, как в очередной класс.

Роман «Война и мир» оказал на меня своеобразное воздействие. Мне приснился сон: голая Элен едет на детском трехколесном велосипедике. Я взорвался бурной ночной полюцией, следы которой тщательно пытался замаскировать, и кажется, удачно.

Все-таки автор Крейцеровой сонаты угадывается и во всем остальном им написанном. Это трудно объяснить, но легко почувствовать — разумеется, я имею в виду себя. Быть может, граф Лев Николаевич здесь вовсе и ни причем.

Я не заметил, как окончил школу. Что-то надо было решать и предпринимать. Явилось понимание, что билет моей жизни оказался с открытой датой. Ясно было лишь одно — следовать принципу «агитатора, горлана, главаря» и делать жизнь с товарища Дзержинского я не собирался.

И потому мне ничего не оставалось сделать как отпустить себя и довериться естественно протекающему потоку событий и обстоятельств. Я подал документы на факультет психологии и без особого труда поступил на него. Однако, время, проведенное в данном учебном заведении вряд ли оказалось полезным с точки зрения обретения каких-либо знаний и умений. Да и сама психологическая публика показалась мне несколько странноватой. Чудаковатые представители этой самой молодой и, кажется, никому ненужной профессии. За подобные воззрения на меня обижались коллеги, на что я всего лишь пожимал плечами и отвечал: «А как насчет того, что психологу следует прежде всего привести в порядок собственную душу»?

Впрочем, зачеты я сдавал вовремя, получал вполне приличные экзаменационные отметки и считался хорошим студентом. Я благополучно и без особых усилий перебирался с курса на курс, и дни мои текли легко.

Но ощущение неудовлетворенности пребывало во мне и заставляло искать такие стороны бытия, которые хоть как-то могли бы меня приблизить к возможности соприкосновения со смыслом. Что это за смысл и каким он должен быть, я не знал, но чувствовал, что его существование вполне возможно. Только вот где? Говорили умные люди: «Ищи смысл в самом себе». Это были всего лишь навсего умные люди, а мудрые мне, увы, не попадались.

Да и что значит — ищи в себе? А я тогда — где? И вот подобные переживания сподвигли меня на поиски людей, у которых я мог бы научиться чему-то стоящему, благо каникулы предоставляли возможность свободно обращаться со временем и относительно свободно осваивать пространство. Я обнаружил, что в моих странствиях было много странного. Убегая от обыденности, я неизбежно возвращался к ней. Такое нежное, ажурное, прекраснейшее создание как бабочка, пленившее не одну плеяду сладкоголосых, поэтов, вдохновенно воспевавших красоту и гармонию в ее образе, под микроскопом обнаруживает зловещий оскал своей чудовищной пасти. В бабочке ли одной только дело?

Мои поиски в основном ограничивались пределами московской области. Несколько недель прошли безуспешно, так как у меня не было ни плана, ни четко выработанного маршрута, ни стратегии, которая могла придать моим действиям хоть какую-то целенаправленность. Я перебирался с электрички на электричку, бродил задумчиво по близлежащим городочкам, порою умилялся их тихому уютному укладу, но люди на моем пути встречались все больше обычные.

Так продолжалось до тех пор, пока мне не пришло в голову порасспросить хотя бы своих знакомых, не знают ли они случайно кого-нибудь из тех, кто меня может заинтересовать. И мне почти сразу же повезло. Сокурсник мой, Слава Бузукин рассказал, что один его хороший знакомый — весьма примечательная личность. И не только примечательная, но и таинственная. А живет он недалеко — снимает дачку неподалеку от подмосковного города Ивантеевки.

Мы познакомились и сделались приятелями.

Странное происшествие № 1

Уход

Он постоянно что-то бубнил себе под нос. Взгляд его был отрешен. Про него говорили — не от мира сего. Но сам он мало обращал внимание на окружающих и их пересуды.

Он, когда я к нему заходил на часок-другой, угощал меня чаем, сам же погружался в свое старое потертое кресло у окна и молчаливо всматривался в сад, что начинался у самого его дома.

Я закуривал, протягивал ему пачку, но он отрешенно развернувшись к окну, рассеянно лишь пожимал плечами, и я в одиночестве плыл в разводах сизого дыма. А он пристально смотрел в глубину зарослей, и в конце-концов начинало казаться, будто взгляд его, устремленный в самую гущу сплетенных веток и листвы, наполнялся неким излучением.

В последнее время он ставил непонятные эксперименты, цель и смысл которых никто не мог уяснить, потому что он с крайней неохотой брался за их толкования, а если и объяснял, то настолько туманно и расплывчато, что у слушающего окончательно развеивались последние проявления интереса.

Я более других был осведомлен о его поисках, хотя также Многое мне было неясно и вызывало сомнения.

Он был занят поиском точки Эпсилон, которая должна означать такое состояние организма, когда происходит реальное слияние с энергетическими потоками природы.

Он говорил о том, как достичь близости с природой и контакта с мирозданием. В этом заключался смысл его поисков и учения.

Больше всего он любил время после грозы. Восторженно вдыхал он воздух, пропитанный озоном, растворяя его в себе, погружаясь в него. Шелест веток был ему понятен, как человеческая речь.

Одно время я редко посещал его дом под Ивантеевкой. У меня все больше и больше накапливалось дел с учебой. Но в один из выходных мне удалось вырваться за город, и я отправился к нему, смутно предчувствуя события, которые могут взволновать. Откуда взялось такое предчувствие, было мне неведомо. Непонятной также казалась неизъяснимая тяга навестить маленький домик моего приятеля.

Я постучал, однако, никто не откликнулся. Вскоре я обнаружил, что дверь не заперта. Толкнув ее, я прошел в прихожую. Меня обдало спертым теплым воздухом. В коридоре было темно, и я нажал кнопку выключателя, но тот не сработал. Все это показалось несколько странным. Смутное предчувствие зашевелилось уже легкой тревожностью.

«А вдруг с ним что-нибудь случилось?» — подумал я, но тут же постарался подавить эту мысль. Он отличался отменным здоровьем... впрочем здоровье здесь было ни причем — просто мне казалось, что с этим человеком ничего не может случиться. А может, он стал жертвой одного из своих опытов? И я вспомнил, как он экспериментировал, если можно так назвать то, чем он занимался в своей импровизированной лаборатории, заваленной склянками, катушками, магнитами, различного рода конденсаторами и прочими подобными вещами. Однако, он всегда старался обходиться без всего этого. Он собрал простенькую установку, которая, как он объяснял, осуществляла энергетический контакт его мозга с разумом природы. При этом он подсоединял какие-то проводки к голове, ложился, зажмурив глаза и погружался в нечто подобное полусонному оцепенению.

Я прошел в лабораторию и там его застал — бледного, с синими отсветами под глазами, мерцающими не совсем здоровым блеском. Он с трудом, чтобы не завалиться, удерживался в своем потрепанном кресле, остановив неподвижный зависший взгляд в какой-то точке. На мое присутствие он прореагировал легким разворотом головы, подобием улыбки, прорезавшей завесу ссохшихся губ и репликой, прозвучавшей вместо приветствия:

— Ты единственный человек, который хочет и старается меня понять... И потому тебе одному я доверяю и собираюсь продемонстрировать некоторые из моих открытий... Но сначала позволь в нескольких словах объяснить суть дела... Ты знаешь, что я налаживаю контакт с природой. Как это понимать? Волны энергии, разлитые в деревьях, траве, цветах стихийно передаются людям и наоборот, но мы не ощущаем их, потому что гасим огромным количеством совершенно иных ощущений и чувств. Поэтому существующая взаимосвязь зачастую остается для нас неосознаваемой. И меня все время занимала идея о том, как ее усилить. О том, как она выявляется, я уже знал. Весь вопрос упирался в то, как сделать этот контакт таким же явственным и ощутимым, как осязание. И у меня постепенно оформилась идея, а впоследствии и модель генератора биоэнергии, которая технически довольно проста. Данная установка, возбуждая и усиливая потенциалы мозга, передает их в пространство, где они не рассеиваются, но встречаются с такими же направленными вызванными потенциалами извне. Полученное в результате наложение образует психоэнергетическую волну, которая через непосредственное восприятие проникает в организм. Возникающее при этом состояние напоминает переживание того, что буддисты называют сатори —то есть переживание просветленности и озарения. А, может быть, это и есть просветление. Однако, дело это сопряжено с определенным риском, так как при подобном сеансе тратится огромное количество психической энергии и может возникнуть необратимый процесс, когда энергия твоя к тебе не вернется, и сознание тогда может рассеяться. Поэтому необходимо строго дозировать подаваемое напряжение и силу магнитного поля. Также весьма осторожно следует вызывать образы, мысль о контакте. Малейшее волнение, и сила твоего представления вытянет сознание. Тем не менее я иду на этот риск, так как он оправдывает все мои действия. К тебе же у меня небольшая просьба. В соседней комнате находится датчик, регистрирующий уровень психоэнергии. Иди туда и внимательно следи за его шкалой. Когда стрелка коснется зеленой отметки — значит я включил систему и нахожусь в состоянии Эпсилон. Причем интенсивность психоэнергетического потенциала начнет расти, и соответственно стрелка будет перемещаться по шкале. И как только увидишь, что она дошла до красной метки, выдерни одну из клемм, это ослабит поток энергии.

Я молча кивнул и отправился в соседнюю комнату, встал возле датчика и приготовился фиксировать положение стрелки, чтобы потом рассказать ему, каким образом проходила процедура. С ним в комнате нельзя было находиться из-за риска облучения, а сам он за прибором следить не мог, так как вынужден был находиться в состоянии, предполагающим пребывание за гранью обыденной реальности.

Стрелка дернулась и прыгнула к зеленой отметке. Система включена. Мне страшно захотелось посмотреть на него, но, к сожалению я не мог этого позволить из-за невозможности отлучиться от прибора.

Я случайно взглянул на улицу. Стоял ясный теплый день, но смутная перемена угадывалась за окном. При полном отсутствии ветра деревья колыхались и шелестели, трава пригнулась, цветы съежились и поникли. И ощущалось смутное колебание в воздухе, похожее на знойную вибрацию раскаленного воздуха. Хотя никакого зноя не было.

Постепенно нарастало ощущение, будто сад оживает, наполняясь беспокойством и тревогой. И тут я четко осознал, что сад действительно вел себя, как живое существо. Его состояние каким-то образом походило на поведение человека и именно такое поведение, которое выдает тревогу в нем.

Стрелка ползла по шкале генератора. Возле красной метки она стала дрожать и прыгать и было жутковато наблюдать за ней, потому что в данный момент мне все казалось живым, в том числе и стрелка. Потом она на мгновенье остановилась и уткнулась в красную черту. Я вспомнил, что должен выдернуть одну из клемм, чтобы ослабить поток излучения. Я выдернул, но стрелка не сдвинулась с места — генератор работал на полную мощность! Излучение шло. Да что там шло? — Валило! Что делать? Я засунул клемму обратно, но ничего не изменилось. Тогда я снова выдернул клемму, однако, стрелка продолжала оставаться на месте. Тогда я решил предпринять следующее: один за другим я отсоединил все остальные контакты, рассчитывая, что машина вовсе заглохнет. Но с мерным и даже приятным, чуть убаюкивающим жужжанием аппарат продолжал накручивать новые обороты энергии, и энергия текла, захлестывала, окутывала, накрывала.

Он был на грани провала в небытие — последняя степень риска в подобном эксперименте, про которую он упоминал. Ему нужно было как-то помочь. Или иначе стихия поглотит его. Я кинулся в его комнату, уже и не помышляя о том, что сам смогу получить облучение, но меня резко отбросило назад, да так, что я, пролетев несколько метров, ударился затылком о какой-то выступ и на миг потерял способность осознавать происходящее. Как видно, дело оказалось серьезнее, чем я мог предположить. В его комнате уже кружил вихрь бушующей энергии, сконцентрированной до такой степени, что она представляла собой плотную и упругую огромную волну, излучающуюся едва заметным серебристым потоком.

Поднявшись на ноги, я кое-как доплелся до генератора и расколотил его вдребезги. Сразу все сникло, какая-то пружина со звоном лопнула, стрелка, словно обмякшее тело, брякнулась на нулевую отметку. Прибор перестал существовать.

Что-то заставило меня обернуться. Густое синее марево из его комнаты медленно ползло на меня, просачиваясь через предметы. Я почувствовал, как тихий ужас подступает ко мне с другой стороны, но что-то прояснилось в моей голове. Я быстро отворил все окна, и надвигающаяся в мою сторону масса, медленно поползла наружу, просачиваясь в деревья, траву или просто рассеиваясь в воздухе. После того, как помещение очистилось, я прошел к нему.

Он навзничь лежал на ветхом диванчике, черты его заострились, и кожа отливала синим, глаза были закрыты. Тело его казалось полупризрачным, окутанное вибрирующей дымкой. Он словно таял на глазах, постепенно исчезал, растворялся в том потоке энергии, который вызвал сам.

Я хотел подойти, чтобы снять электроды, но что-то удержало меня. Я не мог пошевелиться. Видно, какие-то тайные силы действовали тогда и подчиняли меня своей воле. Что он сейчас испытывал? Об этом я уже не мог спросить, так как мы находились в разных мирах.

Через некоторое время тело его совсем исчезло, а над диванчиком повисло ажурное облачко, да и оно вскоре развеялось.