|
"Пара жалуется на постоянные конфликты из-за невозможности иметь детей. Жена выговаривает мужу – он устраняется. Она переходит на крик – он молчит. Она раздражается и бьет его. Он физически сильнее и отвечает, не сдерживаясь. Вмешательство: когда жена "провоцирует" мужа, ему следует не бить ее, а расстегнуть ей блузку и ласкать грудь. Резюме: столкновения с применением физической силы прекратились, спустя несколько месяцев пара сообщила, что они ждут ребенка".
Боград комментировала: "Этично ли использовать приемы, побуждающие исполнять – и повторять – традиционные половые роли? Нас беспокоит это "предписание" мужу ласкать жену. Мы как женщины сочтем такой физический контакт нежелательным и граничащим с насилием. Анализируя этот подход на другом уровне, можно сказать, что подобное психотерапевтическое вмешательство отталкивается как от бесспорной идеи, что мужчины имеют (в физическом смысле) право доступа к их партнерам". Что вы ответите вашему критику?
М.: Прежде всего скажу, что в этом конспекте случай изображен совершенно неверно. Указание последовало в завершение длительного сеанса, на котором эта очень осведомленная и интеллигентная пара рассказывала о родных семьях и анализировала все факторы, толкнувшие их к борьбе за власть и к насилию. В заключение сеанса психотерапевт сказала, что видит единственное решение проблемы. Поскольку муж пускал силу в ход всегда после того, как его заводила жена, – а точнее, била, где бы они ни оказались: на улице, в гостях, в театре, где угодно, – он будет забираться рукой к ней под юбку и ласкать ее. Или будет просовывать руку в вырез ее блузки. Что ему быстрее...
Жена, очень правильная женщина, феминистка-активистка, была шокирована, а муж смеялся до упаду. Потом жена покраснела и тоже рассмеялась. Они вместе смеялись и подшучивали друг над другом. Дух насилия мгновенно отступил перед зовом пола. Когда они пришли на следующий сеанс, то сообщили, что она его не бьет, а он ее не ласкает. Но он специально подчеркнул в разговоре с психотерапевтом, что ласкал ее в иных обстоятельствах.
Хотя жену не пугал муж, отвечающий силой на силу, она пасовала перед его сексуальной атакой. И она удерживалась от того, чтобы ударить мужа, понимая, что ему пришлась по вкусу идея ласкать ее в ответ. А ей было важно, чтобы он знал границы, она не позволяла ему переступать их, если сама не хотела этого. Я имею в виду то, что в иных обстоятельствах у них было все благополучно с сексом, но если она не желала секса с насилием – значит и не допустила бы его. Поэтому она, думая о сексуальной стороне их отношений, научилась удерживаться от применения физической силы, что терапевтическое вмешательство и преследовало в данном случае.
Инт.: Но вам не кажется, что указание мужу ласкать жену – это такое устранение их конфликта, которое отдает дискриминацией женщин?
М.: Здесь нет ничего от дискриминации женщин. Дискриминация состоит в том, чтобы видеть женщину всегда жертвой сексуального насилия. Я за мужей, которые ласкают своих жен. Я не хочу сказать, что жена всегда должна быть в "распоряжении" мужа. И никогда не утверждала, что она не может отказать ему. Я просто говорила, что, если она нападает на него с кулаками, пусть он вместо того, чтобы отвечать ударом, ласкает ее. И не было никаких указаний, что ей делать в ответ. Я видела, что у этой пары сильное сексуальное влечение друг к другу. Поэтому ничего оскорбительного для жены не нахожу в своем вмешательстве. Муж был парень что надо, и его к ней очень тянуло.
Я прибегла к юмору, проводя вмешательство. Предполагалось, что муж будет ее "любить", а не бить. При столкновении с драматичными отношениями от вас требуется и драматичное вмешательство "на уровне", привычном людям. Только вам надо переменить направленность "привычки" – пусть в ней проявится любовь, что-то забавное. Просто разумное лечение – вот и все. И благодаря этому вмешательству удалось покончить с драками за один сеанс. А как только покончили с насилием, открылась возможность разрешить прочие семейные конфликты.
Должна добавить, что объектами моих шуток, как и возмущения, бывают одинаково и мужчины, и женщины. Разумеется, феминистки скажут, что это ничего не меняет, потому что все женщины притесняемы и высмеивать женщину – значит притеснять ее в квадрате. Я не соглашусь. Не все женщины принижены. И чем еще женщина сможет так принизить себя, как не этой мыслью?
Инт.: Феминистки критикуют семейных терапевтов – в ряду прочего – также за то, что тяжесть перемены в семье в основном ложится на плечи женщины. Вирджиния Гоулднер пишет: "Поскольку особенность женщины сведена к ее умению ухаживать, то она, само собой разумеется, сделает все, чтобы "навести порядок". Ваше мнение?
М.: Хотелось бы мне повстречаться с женщинами, которые готовы безоговорочно следовать предписаниям. Я убедилась, что заставить выполнять предписания женщин так же трудно, как и мужчин. Воображения не хватит, чтобы представить, какой забавой стала бы психотерапия, если бы все матери и все жены поступали так, как вы им говорите.
Инт.: Суммируя свои замечания в адрес вашей терапии, на упоминавшейся встрече Мишел Боград сказала: "Хотя какие-то поведенческие реакции, неблагоприятные для женщины, исправляются, какие-то привычки устраняются, основные законы семейных отношений остаются без изменений и не подлежат критике... А поскольку я уважаю желание семьи сохранять status quo, я буду способствовать поддержанию прежде всего межличностных отношений, закрепляющих неравенство мужей и жен – если не мужчин и женщин, рассматриваемых как класс". Что вы ответите на это?
М.: Я отвечу, что, если пара хочет что-то еще изменить, она всегда может сказать об этом. Но я не намерена переделывать людей против их воли. Моя работа состоит совсем не в том, чтобы навязывать людям такой брак, какой я считаю правильным. Я думаю, это неэтично – навязывать свои взгляды пациентам.
Инт.: Я знаю многих психотерапевтов, кто на том или ином этапе не устоял перед оригинальностью "стратегической" терапии. Они шли на ваши семинары, приезжали поучиться у вас в институте. Но мне кажется, сравнительно немногие из них считают себя "стратегическими" психотерапевтами. Не лишают ли психотерапевта эмоционального удовлетворения от работы сама практика "стратегической" терапии и сосредоточенность на игровом характере семейных отношений?
М.: Я не вижу в семейных отношениях игрового характера. Вы, наверное, имеете в виду какую-то другую школу психотерапии. Я думаю, проблема совсем в ином. Люди, называющие себя "стратегическими терапевтами", плохо разбираются в этой терапии. Моя терапия насквозь эмоциональна. Все плачут на сеансах, а психотерапевты часто плачут за "зеркалом". Вы делаете "зримой" любовь друг к другу... И это очень волнующая картина.
Инт.: Сколько, по-вашему, нужно обучаться "стратегической" терапии?
М.: Можно многому научиться за год, но чтобы стать "стратегическим" психотерапевтом, требуется минимум три года. Вспоминаю одного психотерапевта, обучавшегося у нас три года, который, став супервизором, использовал любую возможность позвать к себе... супервизора. И сегодня, десять лет проработав с нами, он говорит: "Есть случай – не проведете ли терапию вместе со мной?"
Инт.: Вы "стратег" в личных отношениях?
М.: Ничуть. В личной жизни я дуреха. Я очень открытая. И очень ранимая. Если кого-то люблю, никогда не могу держаться на нужном расстоянии, чтобы управлять ситуацией. У меня отдельно пациенты и отдельно собственная семья. И у меня фактически куча проблем, потому что теперь, когда я стала известной, коллеги, друзья, студенты часто думают, что я с ними веду стратегическую "игру", а ведь у меня и в мыслях этого нет.
Инт.: А как родительница – вы "стратег"?
М.: Я из тех родительниц, которые выкладывают перед детьми свои проблемы. Я прошу у детей совета. Я обожаю дочерей Ингрид и Магали, восхищаюсь ими. Если они сердятся на меня – реву. Пробую подумать о наказании, но стоит Магали, например, сказать: "И ты способна на такое?" – как я тут же в ответ: "Ладно, ладно, прости".
Инт.: Вы возложили на них ответственность за свое счастье?
М.: Да, полностью. Я хочу сказать – пытаюсь возложить. Джей спрашивает у Магали: "Как это ты добилась, что твоя мать говорила тебе сделать одно, а теперь говорит совершенно противоположное?" На что Магали отвечает: "Ой, я расплакалась". Я не могу вынести, когда они плачут. И вот так всегда. Кто бы в семье ни нажал на меня чуточку, все, чего добивается, получит.
Инт.: Вы писали, что стараетесь, чтобы ваше психотерапевтическое вмешательство каждый раз своей неповторимостью соответствовало новому и неповторимому случаю. Вы проводите семейную терапию уже почти двадцать лет – как вам удается удерживаться от привычных ходов? Откуда добываете новые идеи?
М.: Меня всегда увлекают люди. Психотерапия никогда не может наскучить, ведь всегда есть, что открыть, жизнь всегда предложит какую-то новую головоломку – решайте!
Инт.: Оптимизм ваших книг – от вашего характера?
М.: Не совсем. Что касается характера, то я начинаю день, притворяясь, что я Хэмфри Богарт в фильме "Касабланка": все мои иллюзии изжиты, так что встречу-ка день, не рискуя разочароваться.
Гуд-бай, парадокс, хэлло, инвариантное предписание
Интервью с Марой Сельвини Палаззоли
Сентябрь-октябрь 1987
Родители, огорченные бунтующими детьми и подростками, пары, подозревающие, что для полного счастья им в браке чего-то не хватает, семьи, мечтающие научиться лучшему взаимопониманию, отойдите в сторону! Миланский "Новый центр исследования семьи" не для вас. Центр не занимается "пустяками", здесь ворочают делами, за которые большинство психотерапевтов не возьмется, посчитав безнадежными. Как, например, случай с семьей Сантини.
Трудно вообразить, что синьора и синьору Сантини, изо всех сил избегающих смотреть друг на друга, когда-то сжигала любовная страсть. Однако они уже тридцать лет сохраняют брак, хотя большую часть времени проживают отдельно. Из их пятерых детей двое старших регулярно "вырубаются" от героина, а у третьего, девятнадцатилетнего Родольфо – уже год слуховые галлюцинации: он твердит, что его старшая сестра говорит с ним из телевизора. На первом сеансе шестидесятилетний синьор Сантини обвинил двадцатилетнего красавца Паоло, студента университета, в том, что он спит с их домработницей. Вскоре, впрочем, выяснилось, что в действительности это синьор Сантини спит с ней. Синьора Сантини теперь угрожает разводом. В конце второго сеанса Паоло просил принять к сведению, что его брат Родольфо сделал ему "предложение" и заявил: "Я хочу от тебя ребенка".
На третьем сеансе семейный терапевт Мара Сельвини Палаззоли, миниатюрная женщина с зажигательной улыбкой, обсуждает метафорический смысл подарков, которые Родольфо, идентифицированный пациент, преподнес родителям к прошлому Рождеству. Огромное декоративное "сердце" – матери и крошечного моржонка в большой коробке – отцу. "Матери Родольфо подарил сердце, будто говоря: "У тебя нет сердца, так вот на, возьми", – произносит с чувством Палаззоли своим звучным голосом. – Отцу он подарил маленького-маленького зверька – в насмешку. Он считает отца castrati, старым импотентом, и будто говорит: "Папа, и совсем ты не сильный".
До сего момента Палаззоли держала их всех почти под непрекращающимся огнем "ужасных вопросов" – это ее метод проникнуть к эмоциональной сердцевине семьи. Она спросила у синьоры Сантини, почему муж изменяет ей под крышей собственного дома; поинтересовалась у Паоло, к кому, по его мнению, на самом деле адресовался Родольфо – к отцу или к матери – со своим гомосексуальным предложением; призвала Родольфо в помощники, чтобы разобраться, почему его отец спит с прислугой.
Сантини сидят между тем не шелохнувшись, будто загипнотизированные. Несмотря на растравляющие вопросы Палаззоли, семья, кажется, в восторге от происходящего, в восторге от Палаззоли, так же как и она от них. О каких бы чудовищных вещах она ни спрашивала, им ясно, что стоит за ее пристальным вниманием, щедрой жестикуляцией и этой неугасимой улыбкой. Они будто слышат, как она говорит им: "Пусть вам здесь совсем неуютно – вы можете довериться мне. Все выкладывайте – выдержу". Но есть еще что-то: она с удовольствием ведет "дело", кажется, что никогда она не погружалась в исследование семейных отношений более причудливых и захватывающих.
Читатели, представляющие себе Палаззоли по знаменитой книге "Парадокс и контрпарадокс", написанной ею вместе с Луиджи Босколо, Джанфранко Чеччином и Джулианой Прата, наверное, захотят сразу же понять: что это она задумала? В книге утверждалось, что семья появляется у психотерапевта с парадоксальным сообщением, которое можно выразить примерно так: "Пожалуйста, переделайте нас, но только не смейте ничего в нас менять!" Для тех, кто требует помощи и одновременно от нее отказывается, психотерапевт, по утверждению Палаззоли и ее коллег, должен быть проводником перемены, избегающим перемены. Их парадоксальный подход сводился к нейтралитету и "позитивной коннотации", т. е. это был способ объяснить семье, что даже самый мучительный симптом необходим для семейной гармонии.
Но где же нейтралитет и позитивная коннотация? Когда же психотерапевт наконец отсоветует семье Сантини меняться? Видите ли, представления Палаззоли в отношении психотерапии изменились самым драматичным образом со времен "Парадокса и контрпарадокса". Сейчас, работая с семьей Сантини, она противостоит тому, что назвала "грязной игрой", – маневрам членов семьи, направленным на то, чтобы замаскировать существующие между ними союзы и стратегию, которой пользуется каждый для давления на другого. Палаззоли придерживается довольно спорной точки зрения, что шизофрения всегда имеет место в попытке ребенка принять чью-то сторону, когда отношения родителей зашли в тупик. Что кажется еще более спорным – она считает: с предлагаемым ею "инвариантным предписанием" она способна перестроить семейную игру и – по ходу перестройки – излечить шизофрению. Но прежде всего необходимо досконально разобраться в этой игре, чем она пока и занимается с семьей Сантини.
День клонится к вечеру – семидесятилетняя Палаззоли уже три часа ведет сеанс с семьей Сантини, успев дважды проконсультироваться со Стефано Чирилло и Анной Марией Соррентино, входящими в ее нынешнюю команду. Команда считает, что в семейной головоломке концы с концами сошлись. Сеанс приближается к кульминации.
Палаззоли, поворачиваясь к Родольфо, спрашивает: "Если ваша мать решит развестись, с кем вы хотите жить?" "С мамой", – отвечает Родольфо, который остается в доме у матери с тех пор, как у него обнаружились признаки душевной болезни. Впервые мать в этой семье, всегда доверявшая воспитание детей мужу, взялась присматривать за сыном.
"Почему же вам надо было тронуться умом, чтобы найти место рядом с матерью! А в здравом уме вы не могли этого добиться? Разве она не могла побеспокоиться за вас, пока вы еще не свихнулись?"
"Нет", – отвечает Родольфо.
Палаззоли, поворачиваясь к синьору Сантини, устремляет на него вопросительный взгляд. "Может быть, вы, синьор, – говорит она, – сделав любовницей прислугу, "подвинули" вашего сына на сторону матери?"
За "зеркалом" Чирилло и Соррентино вдруг вскакивают: пугаются, что действие отклонилось от правильного сценария. "Нет, нет! Он не принимает сторону матери! – восклицает Чирилло. – Мара упускает суть". – Чирилло выходит, стучит в дверь кабинета, зовет Палаззоли за "зеркало". Волнуясь, он сообщает, что увидел "на сцене": "Родольфо хочет остаться с матерью, чтобы заставить ее продолжить игру!" – говорит он.
Палаззоли, скрестив руки, поглядев на Чирилло со вниманием школьницы, просияла. "Замечательно! – восклицает она и вскидывает руки в неподдельной радости. – Очень вам благодарна". Она поворачивается ко мне, постороннему зрителю, и говорит: "Теперь я попрощаюсь с Родольфо, потому что нам все ясно. Как мы себе представляем, Родольфо считает отца растяпой. Он хочет остаться с матерью, чтобы целовать ее, быть с ней нежным, в общем, чтобы показать отцу, что вот он, Родольфо, – настоящий мужчина, морж, а не моржонок. Когда разберешься, в чем дело, дальше становится легко. Но без команды разобраться совсем непросто.
Палаззоли возвращается в кабинет, чтобы продолжить сеанс, и с жаром произносит заключение всей команды. Никаких парадоксов – цель одна: "вытолкнуть" Родольфо, вставшего между родителями.
"Родольфо хочет присвоить всю нежность матери, которой, как он считает, отец-дурак не сумел добиться". Палаззоли поворачивается к синьоре Сантини: "Если вы разведетесь, Родольфо вынудит вас тридцать лет только и делать, что нежничать с ним". Палаззоли поворачивается к синьору Сантини: "Вы проиграли, синьор, а вот Родольфо оказался в выигрыше. Он заполучил мать... хотя и очень дорогой ценой – ему пришлось утратить душевное равновесие". И поворачиваясь к Родольфо, она говорит: "А вы, Родольфо, заготовили "текст": "Прощай, отец, теперь, когда мать разведется, я буду жить с ней и мне достанется вся ласка, которую ты, в здравом уме, не сумел получить". Но это дурацкий план". Она снова поворачивается к синьоре Сантини: "Если вы разведетесь, синьора, вы кончите тем, что будете жить в полном подчинении у сына. Родольфо будет многие годы помыкать вами".
Потом Палаззоли говорит родителям, что в следующий раз хочет видеть только их двоих. И снова предостерегает синьору Сантини: "Не забывайте про план Родольфо – поставить вас на колени. Чтобы превратить вас в нежную мамочку, ему требуется роль сумасшедшего. Это пиррова победа. Но пока дела таковы. До свидания".
Семья Сантини прошла, таким образом, первый этап терапии, которую Палаззоли опробовала уже более чем на сотне семей за последние семь лет. Дальше она даст семье инвариантное предписание, т. е. не подлежащий варьированию ряд особых указаний, применяемых ею в соответствии с разработанной программой при лечении случаев шизофрении и анорексии. Инвариантное предписание в числе прочего требует от родителей на время исчезать, не предупредив детей или кого-то из родственников. Эти таинственные отлучки вначале ограничиваются несколькими часами, а затем продолжаются весь уик-энд. Был случай, когда Палаззоли с командой "предписали" родителям исчезнуть на целое лето. Тут перед нами метод, используя который психотерапевт может, говоря словами Линн Хоффман, главного толкователя психотерапии Палаззоли, "резать по каждому семейному треугольнику, насколько он считает это нужным".
Палаззоли сообщает, что с семьями происходит невероятное, если они добросовестно выполняют весь ряд предписаний. Она утверждает, что с помощью этого приема неизменно добивается "полного излечения" шизофрении и анорексии. В своем центре она теперь много времени посвящает сбору данных, чтобы подкрепить свое утверждение статистикой.
Но как применять инвариантное предписание – это для всех остается неясным. Пока лишь горстка психотерапевтов отважилась побывать в Милане и наблюдать за тем, как Палаззоли с командой действуют, вооружившись новым методом. Никогда не проявлявшая интереса к тонкостям педагогики, Палаззоли не заботится о том, чтобы обучать своей психотерапии. Все известное о методе инвариантного предписания по крохам собиралось из редких публикаций Палаззоли. И тем не менее ее новейшая практика вызвала бурную дискуссию и даже резкую критику, в особенности – после выступления Палаззоли в 1985 г. на конференции Американской ассоциации психотерапевтов в помощь браку и семье.
В своем выступлении Палаззоли описывала результаты лечения девятнадцати семей, проводившегося ею с применением инвариантного предписания. В десяти случаях, когда семьи точно следовали предписанному, наблюдалось полное снятие симптомов у пациентов с шизофренией и анорексией. Палаззоли заключала: "Терапевтическое воздействие метода инвариантного предписания – с учетом того, что предписания выполняются, – теперь несомненно доказано".
Она также подробно разъясняла, что ее команда имеет в виду под "грязной игрой": "Игра, по нашему мнению, грязная, если "актеры" прибегают к недостойным приемам – к искусной хитрости, наглой лжи, безжалостной мести, предательству, манипуляциям, обольщению, двусмысленным обещаниям и измене, выдаваемой за верность... Наша гипотеза такова, что патологические поведенческие реакции пациента напрямую связаны с "грязной игрой" в семье. И мы неоднократно имели возможность подтвердить эту гипотезу практикой".
Некоторых из аудитории ужаснул упор Палаззоли на "грязные игры", за ним увидели совершенно неуважительный и чреватый разрушительным воздействием взгляд на отношения в семье. "Идея с "грязной игрой" порождена крайне негативной оценкой мотивов, которые двигают людьми, – сказал один из участников конференции. – Она давит, за ней стремление обвинить и осудить. Мне не кажется, что психотерапевту поможет в работе такой исходный взгляд: сейчас я вас поймаю с поличным..."
Другие скептически встретили сообщение Палаззоли о впечатляющих результатах ее терапии, усмотрев в нем тягу к преувеличениям, критикуя за бездоказательность утверждений. Резко ответила на опубликованный доклад Палаззоли Кэрол Андерсон, исследовательница проблемы шизофрении: "Что... дают утверждения, подобные сделанным (в докладе Палаззоли. – Р.С.) – о поражающих воображение результатах лечения по новому методу, если отсутствуют доказательства? Бездоказательные утверждения – это очень плохая услуга психотерапевтам и семьям, которые могут отнести на свой личный счет неудачу, если они не добьются тех же удивительных результатов. Не будет ли только больше проблем от того, что нам внушают ожидания и надежды, никак не связанные с реальностью?"
Другой известный специалист в области семейной терапии утверждает: "Меня просто возмутили ее заявления. В чем критерий успеха – она не удосужилась пояснить. Утверждать, будто существует некое магическое средство лечения таких труднейших для психотерапевта случаев, как шизофрения и анорексия, просто нелепо. Это совершенно противоречит всему, что мы знаем о человеческом поведении".
Палаззоли, однако, с давних пор горит желанием опровергнуть традиционные представления о человеческом поведении. Как психотерапевт и исследователь, она всю жизнь стремилась ставить вопросы по-своему или занималась проектами, захватывающими ее воображение. Она не раз "пересоздавала" себя и обращалась взглядом к совершенно новому для нее кругу идей. Палаззоли всегда была на переднем крае психотерапевтических исследований, всегда потрясала добытыми данными и, конечно же, – характерными рассказами о "чудесах", "напастях" и "ужасных открытиях" в терапии.
После второй мировой войны итальянские врачи часто сообщали о случаях, с которыми раньше почти не сталкивались на практике. Родители приводили к ним истощенных дочерей, отказывавшихся принимать пишу. Медики придерживались распространенного в то время мнения, что девушки страдают болезнью Саймона – расстройством функций гипофиза, которое ведет к потере аппетита. Палаззоли тогда была молодым врачом, специализировалась по внутренним болезням и работала в университетской больнице в Милане. Она очень заинтересовалась такими молодыми пациентками. Если все дело в эндокринологии, почему лишь считанные случаи этого заболевания отмечались во время войны? И потом – почему большинство этих девушек пускаются на всякие ухищрения, чтобы обмануть родителей, будто они едят? А если у этих девушек какая-то причина психологического порядка морить себя голодом, то что это за причина?
"В войну было нечего есть. Как только прилавки магазинов опять стали ломиться от продуктов, больницы оккупировали пациенты с анорексией, – вспоминает Палаззоли. – Сегодня нам совершенно ясно, что если нет еды, нет и хода в семейной игре, "ставящего" на еду. Но тогда все ломали головы над загадкой". Эта загадка настолько увлекла Палаззоли, что она решила сменить специализацию и стала психиатром. В последующие семнадцать лет она вошла в число самых известных итальянских психоаналитиков и выпустила книгу и множество статей по проблеме анорексии.
В начале 60-х годов Палаззоли все больше разочаровывается в психоанализе. "Мне требовались сотни сеансов, чтобы хоть немного сдвинуть с места пациента с анорексией, – говорит Палаззоли. – И я решила, что психоанализ не подходит для лечения этого заболевания". В 1967 г. в поисках лучшего метода, она приехала в Соединенные Штаты и заинтересовалась здесь семейной терапией. Вернувшись в Италию, она организовала группу, поставив перед психиатрами цель – разработать новый психотерапевтический подход. "Я была очень гордой. Я не хотела приглашать семейных терапевтов из Соединенных Штатов, чтобы они поучили нас. Я хотела изобрести что-то совсем другое. – Широко улыбаясь, объявляет она. – Я хотела быть оригинальной.
Несколько лет группа билась над задачей, не в силах соединить в целое психоаналитическую ориентацию и новые идеи семейной терапии. "Мы лечили семьи, прибегая к толкованию, разъясняли им на сеансах, что происходило, – говорит Палаззоли. – Результаты крайне разочаровывали". В 1971 г. группа распалась, держались вместе только Палаззоли и трое молодых психиатров – Луиджи Босколо, Джанфранко Чеччин и Джулиана Прата. Они решили, что откажутся от психоаналитических "шор" и возьмут за основу нового взгляда теорию систем. А чтобы их "не затянуло" обратно – в традиционную психиатрию, – они полностью оборвали связи с профессиональной средой и словно обосновались на интеллектуальном острове.
"Мы часто смеялись, все четверо находили большое удовольствие в общении друг с другом, но в каком-то смысле вели монашескую жизнь, – вспоминает Чеччин. – Мы боялись заразиться идеями, не имеющими отношения к системной теории. "Прагматику человеческого общения" почитали вроде священного текста". Команда встречалась дважды в неделю, чтобы вместе проводить семейную терапию: двое как семейные терапевты, двое как наблюдатели за "зеркалом".
А Мара Сельвини Палаззоли – первая среди равных – обеспечивала руководство командой. Даже с самыми трудными семьями, какой бы кризис ни назревал, Палаззоли строго держалась метода: длительные интервалы между сеансами и беспристрастность. Однажды в панике позвонила женщина, умоляя о внеочередном сеансе, потому что ее муж-эксгибиционист грозился отрезать себе пенис. "Никаких компромиссов, – заявила Палаззоли тому, кто говорил с женщиной по телефону. – Скажите ей: "Вам в таком случае нужно к хирургу, а не к психиатру". Пусть знает, что мы прекрасно понимаем: ей и ее мужу придется помучиться до следующего сеанса".
Команда разработала метод такого преобразования семейной системы, когда она не подвергалась критике в открытую, но вместе с тем ей слепо не следовали. Каждый сеанс проводился по четкой схеме: предварительные соображения психотерапевтов, повторные консультации команды в ходе опроса, постоянно корректировавшего исходные предположения. Кульминацией терапии было предписание, которое – на основании позитивной коннотации семейных отношений, выстраивавшихся вокруг заявленного симптома, – обычно сводилось к совету семье ничего не менять. И хотя вслух об этом не говорилось, семью оставляли в размышлении о том, во что ей обойдется ее нынешний "курс" без перемен.
Часто подобные предписания могли показаться престранными – совсем в духе престранной семейной "игры", которую этими предписаниями предполагалось прервать. Однажды на одной из последних встреч с семьей, в которой у восьмилетнего сына Клаудио был аутизм, команда решила, что семья намерена затянуть лечение, несмотря на удовлетворительное состояние мальчика. Команда подозревала, что семье просто хотелось переложить на кого-то свою ответственность за детей, и Палаззоли выступила с таким предписанием, обращаясь к восьмилетнему Клаудио и его пятилетней проказнице-сестренке Детте: "Есть город, большой город в Англии, который называется Лондон и в котором очень много театров... В одном театре актеры уже двадцать два года играют одну и ту же пьесу. Они знают пьесу наизусть, они играют свои роли день за днем, год за годом и ничего не могут поменять в ней! То же случилось с вашей матерью и вашим отцом. С тех пор, как они поженились, они играют все те же роли. Мы слышали их сегодня. Папочка играет роль хорошего и здоровского, а мамочка – роль плохой и чокнутой. (В этом месте отец издал короткий смешок, а мать так и не подняла головы.) Врачи старались научить их играть по-другому – так, чтобы отец не всегда был хорошим и здоровым, а мать – не всегда плохой и чокнутой, но у нас ничего не получилось, совсем ничего. И мы перестали стараться, но теперь мы надеемся на вас. Мы видим, как вы изменились, и поэтому надеемся, что вы сможете чего-то добиться. Кто знает, вдруг со временем вы придумаете, как помочь вашим родителям изменить их роли, потому что ведь мы ничего не смогли придумать. Мы даем вам много времени – целый год. Мы встретимся здесь с вами в будущем году 7 июля".
Детта сразу же подала голос: "Но на будущий год мне надо в школу".
Клаудио завел: "В школу, в школу собирайся, а про куклы позабудь!"
Палаззоли сказала: "Ну да, пойдешь в школу, у тебя будет много дел и ты много узнаешь в школе. Давай надеяться, что ты придумаешь, как помочь твоим родителям изменить их роли, потому что ведь мы не придумали".
После сеанса команда так проанализировала воздействие предписания: "Психотерапевты отказались от родительских ролей, навязываемых им парой, заявив, что не способны оправдать ожидания, дав понять, что ожидания идут вразрез с потребностями семьи, и устранились. Тем самым они показали, что задача им не по силам. Одновременно они просили детей исполнить эту непосильную задачу вместо них. В таком предписании двойной парадокс. Психотерапевты не только предписывают то, что, как оказалось, для них невозможно осуществить, но и предписывают то, чего дети постоянно и настойчиво стараются добиться. Дети на ясно высказанное предписание ответили отказом и устранились ("Мне надо в школу!"). Родители были сражены этой перестройкой на сцене. Они остались единственными: кроме них больше некому "играть" родителей".
Команда начала замечать разительные сдвиги в семьях. "Через считанные сеансы терапии с применением так называемого "парадоксального предписания" у некоторых из наших самых трудных пациентов исчезали симптомы, а в семьях обнаруживались перемены, – вспоминает Палаззоли. – Для меня это было очень важно, потому что как психоаналитик я никогда не знала таких поразительных успехов".
Слава не спешила к миланской четверке Первой, пожалуй, среди американских семейных терапевтов заинтересовалась миланцами Пегги Пэпп, сегодня ведущий тренер в области семейной терапии. В 1974 г. ей удалось получить рукопись книги Палаззоли "Голодовка насмерть". Еще не опубликованной в США. В книге упоминалось, в частности, о том, что Палаззоли отказалась от психоаналитического подхода и со своей командой применяет парадоксальные предписания в лечении пациентов с анорексией и их семей.
"Меня захватила идея парадокса, – вспоминает Пэпп. – Они не просто советовали людям с жалобами на воображаемые головные боли идти домой и "устраивать" себе головную боль. Они прописывали не просто симптом, но и целиком реакцию семьи на симптом".
В то лето Пэпп увиделась в Милане с Палаззоли и ее командой. "Меня потрясла у них дисциплина, – вспоминает Пэпп. – Они встречались за час до каждого сеанса. Мара зачитывала протокол предыдущего сеанса, и все четверо принимались обсуждать случай с неподражаемым энтузиазмом. Во время сеанса они встречались для длительных консультаций, а после его завершения снова встречались и анализировали все, что произошло... После такой терапии мне показалось, что раньше я сталкивалась только с халтурой и действиями наобум".
Приемы, используемые командой Палаззоли, возникли не на пустом месте, путь к ним лежал через долгое обдумывание бейтсонианской эпистемологии, циклов кибернетики и "заблуждений" Ньютона, но что поразило Пэпп, наблюдавшую за работой команды, так это их вкус к драме. Пэпп вспоминает: "Они все превращали в театр. С их детальными расспросами им удавалось добраться до скрытой субъективной жизни семьи и обратить ее в яркий спектакль. В итоге семейная ситуация каждый раз обретала масштабы грандиозной оперы".
Проведя неделю в Милане, восхищенная мастерством миланской команды, их необычными предписаниями, Пэпп вернулась в Институт Аккермана, она сгорала желанием проверить на практике новые идеи, но одновременно страшилась усвоить бесстрастный нейтральный подход миланцев. "У меня душа обрывалась на первых сеансах, – признается она. – Я говорила семьям такие вещи, которые казались абсурдом, бредом. Я намеренно преувеличивала некую часть правды, и это было необходимо для моих планов".
От результатов голова шла кругом. Эффект нового "средства" был поразительным! "Вместо того чтобы выбиваться из сил, убеждая людей перемениться, я посиживала себе, подбрасывала мысли семьям и наблюдала, как они замечательно реагировали, – вспоминает Пэпп. – Вскоре я, однако, поняла, что парадоксальное вмешательство не всегда воздействует. Позже я переработала многое из того, что узнала у миланской команды, и использовала в собственном подходе. Но я обнаружила кое-что очень важное в связи с этим "ненавязчивым" вмешательством, что обычно воспринимала как внутреннее сопротивление. В определенном смысле я оставляла за семьей решение, меняться ей или нет. И я сказала себе: "О, какое облегчение мне от этого средства!""
|
