|
Уолтерз: Проблема в том, что тут механизм очень тонкий. Относительно просто вести борьбу на рабочих местах, добиваясь равной платы за равный труд. Разобраться, как функционирует экономика, легче, чем вникнуть в механизм семьи. Там вы знаете, чему противостоите. Но в семье процесс запрятан глубже, больше затрагивает основы самосознания женщины. Думаю, именно поэтому радикальные феминистки придерживаются мнения, что семья самым разрушительным образом воздействует на женщину. Я не разделяю этого мнения, но действительно думаю, что в семье с женским вопросом сложнее. Если женщина решается говорить о природе брака, она должна привлечь для обсуждений своего мужа, а также весь окружающий мир. Если же вы хотите поговорить о работе, то нужно быть объективнее и не сосредоточиваться на своих эмоциональных переживаниях.
Картер: Семья – единственная группа, или единственный институт, где власть осуществляется через любовь, что очень важно помнить, ведь женщина необычайно восприимчива, и если женщине говорят: сделай это... не делай того... это – на благо, то – во вред другим, женщина послушает. Поэтому мы в затруднении, когда речь заходит о роли женщины в семейной структуре. Сама бы женщина еще рискнула, но если она не будет исполнять предписанной ей роли, то навредит своим детям. А детьми женщина, конечно же, не рискует. Вы можете поставить на карту свою собственную жизнь, свое место в мире, которое захотите переменить, но если вас обвинят в том, что вы рискуете благополучием своих детей – стоп: этого вы не сделаете! Это, так всегда считалось, сделают лишь изверги.
Силверштайн: В семейной терапии мы сталкиваемся с такой историей едва ли не на каждом сеансе. Если женщина идет работать, а ребенок отбился от рук, мои ученики обыкновенно заключают: это потому, что мать работает, если бы сидела дома, смотрела за детьми, все было бы о'кей. Мы знаем, что подобное соображение – глупость, но до чего живучая глупость!
Инт.: Как вы отвечаете? Что говорите своим ученикам, когда они высказывают подобное соображение?
Силверштайн: Мои ученики быстро разбираются, что мы смотрим на семью иначе. Надо ясно представлять, что предшествовало проблеме, к чему она повела, какая роль у ребенка, какая – у отца. Где бабушка? И вообще, что происходит?
Инт.: То есть вы расширяете угол зрения.
Уолтерз: Я бы избрала другой подход. Я бы сказала ученикам: "Не там ищете. В семье не хватает денег. Мать вынуждена работать. Подумайте, как еще можно помочь". Я бы сосредоточилась на том, как перераспределить функции членов семьи, чтобы поддержать работающую мать, одновременно несущую обязанности в семье. Впрочем, и мой подход – от общей основной идеи. У нас могут быть разные подходы, но мы отправляемся от одной системы координат... хотя кое-какие вещи технически сделаем по разному.
Инт.: В последнем обзоре, с которым Молли Лейтон выступила в "Нетворкере", она говорила: "За два года моей работы в Детской консультативной клинике в Филадельфии я, кажется, ни разу не слышала, чтобы кто-то отождествил образцы для подражания у дочери и у матери, идеалы сына – с идеалами его отца и так далее... Похоже, организующие семью единицы изначально определяются как "старшие" или "младшие", но не обязательно как принадлежащие к мужскому или женскому полу. Надо сказать, структурная терапия семьи скорее прямолинейна, чем замысловата, если дело касается вопросов пола". Вы согласитесь с тем, что большинство работающих с семьями психотерапевтов придерживаются схематичного, нивелирующего половые различия взгляда на семью?
Силверштайн: Безусловно. Чрезвычайно важно, за кем закреплена та или иная роль в семье – за мужчиной или за женщиной, но очень часто этот момент игнорируется. Если "Женский проект" в чем-то и преуспел, так это в том, что привнес в практику семейной терапии принцип половых различий. В нашем обществе нет симметричной семьи. Страдания женщины из-за ее подчиненного положения ведут к большим несчастьям в семье, которые происходят не только с женщиной. Ее изначальная неудовлетворенность, чувство своего бесправия неизбежно проецируются на детей, на всю семью.
Картер: До самого последнего времени брак заключали двое людей, соединявшихся, чтобы осуществить мечту мужчины. В выпущенной в 1980 г. Даньелом Левинсоном книге "Жизнь мужчины от этапа к этапу" читаем, что задача молодого мужчины – найти женщину, которая "разделяет его мечты". Если правильность такой установки не подвергается сомнению (а это общепринятый взгляд), то отсюда цель семьи – реализация мечты одного человека. Какова роль женщины в такого рода семье? Содействовать успеху мужа, заботиться о его доме и его детях. Если в литературе, рассматривающей жизненные этапы мужчины, главное место отводится работе мужчины, карьере мужчины, то для женщины этапы таковы: она одна, она выходит замуж, у нее маленькие дети, у нее дети-подростки, ее гнездо опустело, она овдовела. Постоянно и неизменно женщина – в связи с мужем, в связи с детьми.
Инт.: Почему же, как вы думаете, занимающиеся семейной терапией часто остаются равнодушными к вопросам, которые вы поднимаете?
Пэпп: Семейная терапия под контролем мужчин. Ведущие профессионалы-мужчины раскрывали и развивали свои возможности, пока их жены оставались дома и растили детей. Женщины нашей профессии в действительности берегли свое время для своих семей, не стремились всем сердцем к тому, чтобы совершенствоваться, сделать карьеру.
Картер: Терапию семьи разрабатывали психиатры, сконцентрированные на эмоциональной жизни личности. Какие бы ни были причины, но факт остается фактом – они исходили из своей точки зрения и поместили личность в более широкий контекст. С этого и началось новое направление в психиатрии – семейная терапия, обязанная своим возникновением профессионалам высокого уровня. А раньше непрестижную, незаметную "работенку" исполняли люди, занятые в сфере социальных проблем, по преимуществу женщины. Но зачинатели нового направления, поместив личность в контекст семьи, забыли поместить семью в контекст культуры. Откуда и следующий этап в развитии направления, откуда и "Женский проект".
Силверштайн: Обычно женщины, приходящие в нашу сферу деятельности, не замечали "перекосов". Мы усваивали мужской взгляд на предмет, потому что считали: это главное условие, иначе не стать "профессионалом". Нам потребовалось время, чтобы соединить наш женский опыт с практикой семейной терапии.
Инт.: Давайте поговорим о роли психотерапевта. В чем вы видите различие между вашим подходом и тем, когда исходят от проблемы?
Уолтерз: Я не уверена, что я теперь сосредоточиваюсь просто на проблеме. Не думаю, что единственная цель терапии – покончить с симптомом. В равной мере важен процесс, ведущий к снятию симптома. Мы должны осознавать нашу собственную систему ценностей и то, каким образом она отражается в способе нашего психотерапевтического вмешательства. В конечном счете вопрос сводится к тому, расширился ли опыт и повысилась или нет благодаря терапевту самооценка всех членов семьи. Что касается женщин, то моя позиция такова: с ними, как с любой угнетенной группой, следует проводить дополнительную работу. И моя линия – способствовать расширению их компетенции, в особенности там, где они были ущемлены в результате дискриминации.
Картер: Я приведу вам пример, как подобная позиция отражается в психотерапевтической практике. Недавно я наблюдала за работой с одной супружеской парой. Муж – верх рассудительности, собранности: костюм-тройка, атташе... прямиком из аэропорта. Жена – совершенно подавленная, посмотреть на нее – ей место в ближайшей психушке. Рассудительный муж говорит: "Ну вот, целыми днями сидит, запершись в спальне. Ничего не хочет делать". Женщина-терапевт переключается на нее. "Вам, – спрашивает, – ничего не хочется делать?" Женщина-терапевт полностью солидарна с рассудительным мужем – да, ужасная личность перед ней! И что творит! Пациентка поднимает глаза, отвечает: "Он хотел..." И дальше перечисляет, добравшись чуть ли не до девяти сотен, вещи, которые ее муж хотел, чтобы она сделала, пока он был в командировке. А потом добавляет: "Я не собираюсь этого больше делать". Женщина-терапевт: "Вы хотите сказать, что ничего вообще больше не собираетесь делать в доме?" Тут я постучала в смотровое окно. Я вызвала терапевта и сказала: "Эта пара – дорожный каток и "тряпка". Что ж вы вытираете об нее ноги!"
Инт.: Вы все четверо, кажется, убеждены, что семейная терапия как особое направление в психотерапии оттолкнулась от традиционного взгляда на семью и на способ функционирования семьи. Какую альтернативу предлагаете вы?
Силверштайн: Мы заявляем, что у всех должны быть равные возможности и что жизнь одного человека не может строиться за счет другого. В семье должно быть пространство для обоих взрослых членов семьи.
Уолтерз: Есть еще один важнейший момент, по которому у нас, кажется, полное единодушие. Если все в семье называть на языке власти, вы получите семью с мужской точки зрения. Но нельзя все свести к вопросу: кто руководит, кто обладает властью. Необходимо выйти из этого состояния завороженности силой. Наше дело – способствовать тому, чтобы родители строили жизнь семьи, исходя скорее из своей родительской компетентности, а не от своего – мужского или женского – начала. Некомпетентность – вещь "обоюдоострая", если речь идет о семье. Мы, например, обнаружили невероятную беспомощность многих мужчин в собственных семьях. И этот факт некомпетентности мужчин связан с другим – круг возможностей за пределами семьи у женщин был, как правило, чудовищно сужен. Я хочу сказать, что женщина, которой отказано в возможности реализовать себя во внешнем мире, будет бороться за сохранение своего превосходства внутри семьи. Она и только она знает, как пылесосить!.. Поэтому наша задача – уравновесить у людей сознание собственных возможностей как во внешнем мире, так и во внутреннем мире семьи.
Инт.: Давайте вернемся к психотерапевтической практике. В вашей работе вы неизменно сталкиваетесь со случаями, когда речь сводится к так называемым "женской" и "мужской" ролям. Что вы здесь внесли нового в семейную терапию?
Силверштайн: У меня репутация специалиста по всяким краткосрочным парадоксальным "штучкам". Вы спрашиваете: "Как я практически решаю женский вопрос?" Рассмотрим простой случай. Вот разведенная женщина, которая не справляется с детьми, и каждый раз, когда они что-нибудь натворят, женщина зовет бывшего мужа, чтобы он взялся за деток. Все замыкается на нем. Есть много разных способов разрешить этот случай. Вы, конечно, встречали психотерапевтов, которые скажут: "Ну, в доме кто-то должен играть мужскую роль, детям нужна твердая рука, а мать не способна на строгость". Я же постараюсь, чтобы мать была способна... Я ей скажу, что, хотя она и оставила мужа, она по-прежнему уступает лавры ему – как единственному человеку в семье, умеющему навести порядок. Когда я говорю такие вещи, женщины обычно понимают, что я имею в виду.
Инт.: Не случается ли у вас – из-за вашего особого интереса к женскому вопросу – конфликтов с семьями, которым чужд ваш взгляд на патриархальные ценности?
Картер: Когда семья приходит к нам со своей проблемой, мы, конечно же, не начинаем с того, что говорим жене: хватит быть "тряпкой", лучше встала бы да врезала этому сукиному сыну. Терапия – это не внушение женщине мысли, что она "угнетенное существо".
Пэпп: Разрешите, я приведу пример из своей практики. Вот такая семья приходит с дочерью-подростком, не желающей посещать школу. У родителей разногласие по поводу того, как решить проблему. Но мать вынуждена поддерживать отца, она боится сказать ему "нет". Впрочем, их общим усилиям вредит ее половинчатость. И все это длится уже не первый год. Жена чувствует себя подвластной мужу, подавляемой им и возмущается его деспотизмом в отношении дочери, от которого сама страдает не меньше. Прежде я бы сказала: мать слишком покровительствует дочери и своим заступничеством мешает отцу добиться порядка. Но глубже осознав женский вопрос, я подошла к делу иначе, я очень внимательно выслушала мать, выяснила, из чего она исходит. И доверила дочь ей, пусть возвращает дочь в школу, а отца попросила предоставить матери возможность своими силами справиться с ситуацией. Ему я поручила их сына, у которого тоже начались проблемы.
На следующей нашей встрече я увидела: мать воспрянула духом. Она сказала мне: "Вы не представляете, сколько вы для меня сделали, разрешив заняться проблемой дочери. Теперь, когда на меня не давят, я почувствовала силы сделать так, как, думаю, будет правильно... а раньше я не могла этого". Дочь мигом исправилась, и отец успокоился, а ведь он окунулся во все с головой. Он так настойчиво стремился выиграть битву с дочерью, что часто терял контроль над собой и просто пугался. Борьба за власть теперь велась там, где ей и было место – между супругами: я вселила такую уверенность в женщину, что она теперь могла отстаивать свое мнение, вместо того чтобы, как раньше, действовать тихой сапой.
Уолтерз: Социальная принадлежность – дополнительный фактор. Недавно служба социальной защиты направила к нам городскую семью, принадлежащую к рабочему классу. Отец в течение некоторого времени сожительствовал со своей семнадцатилетней дочерью. Мать – официантка, отец – автомеханик. В семье еще четверо детей помладше, один страдает мышечной дистрофией. Мать выдвинула обвинения против отца, который перебрался к своей родительнице. Отцом занялись судебные органы по обвинению в изнасиловании. Дочь очень конфликтовала с матерью, и ее поместили в чужую семью на воспитание.
Мы действовали на два фронта. Сражались со службами, занятыми этой семьей: с патронажем "неблагополучных семей", судом, попечительским советом, вызволяя мать и дочь из системы, кажется, нацеленной отыграться на жертвах. А потом еще говорят о "двойных связях", ведущих к психопатологии! Здесь была ситуация, в которой матери требовалось доказать, что она способна заботиться о дочери, а также обеспечить семью материально, а также воспитывать своих пятерых детей, а также работать полный рабочий день, а также взять на себя ответственность за поданный в суд иск против мужа, а также настаивать на помощи дочери, а также наладить свои отношения с дочерью. И все это – на ней одной.
Что касается включившихся в дело служб, наши усилия не пропали даром. Вначале в службе социальной защиты возражали против того, чтобы мать оставляла своего трехлетнего ребенка с теткой на время, пока работала. Она якобы пренебрегает материнскими обязанностями. Двойная связь в квадрате! Как бы то ни было, меняя отношения во внешней системе, мы одновременно сосредоточились на конфликте между матерью и дочерью. Матери мы сказали: "Дочь толкает вас к тому, чтобы вы проявили решительность, чтобы вели ее твердой рукой". Мы налаживали отношения между матерью и дочерью шаг за шагом: вернуть взаимное доверие... потом смогут остаться вдвоем и уже разрешат свой спор и справятся с неизбежной досадой. Вечное недовольство дочери матерью и беспомощность матери мы устраняли, оставив в стороне "треугольник". Мы помогли этим двоим найти путь друг к другу. Мы оставили в стороне воздействие мужа и одновременно отца на отношения матери и дочери. Наш подход был иным, отличным от того, к которому обратилось бы большинство психотерапевтов. Наша цель была укрепить отношения между матерью и дочерью, чтобы они получали друг у друга поддержку, несмотря на то что случилось. Но акцентируя внимание на треугольнике "мать – дочь – отец", мы бы в этом случае не достигли желаемой цели.
Силверштайн: Случай Мэрианн – прекрасная иллюстрация к уже сказанному. Несчастная, неудовлетворенная женщина проецирует свое недовольство на дочь, которая одна только и занимает в семье более подчиненное положение. В семьях такого типа матери и дочери неизбежно конфликтуют, хотя не всегда конфликт столь очевиден.
Картер: Позвольте, я приведу вам похожий пример семьи среднего класса. Типичный случай: отец, дети, мачеха и... "третья мировая война" между мачехой и "чужими" детьми. Экс-жена и нынешняя ненавидят друг друга и тоже ведут войну на истребление. А муж – этакий мистер Крембрюлле при двух ведьмах, которые только вопят и визжат, сцепившись друг с другом. У мачехи с мужниными детьми, особенно со старшей дочерью, тоже битвы. Стажер, которая работала с этой семьей, предупредила меня: "Увидите мать – за голову схватитесь. Ведьма, настоящая ведьма. Ни на минуту не оставляет детей в покое! Муж – такой рассудительный, делает все, что может".
Они вошли – а я наблюдала за сеансом, – и мачеха тут же подняла крик. Кричала и кричала, не переставая. В жизни не видела, чтобы кто-то вел себя безумнее. Падчерица тоже заорала, защищаясь и нападая, будто заменила в стычке свою родную мать.
Я вызвала стажера, спорившую с мачехой, и сказала: "Что же вы воюете с этой несчастной женщиной? Она придавлена ответственностью, ведь ей надо растить детей, а их отец вечно в разъездах и не живет с их родной матерью. Что же вы воюете с женщиной, отвечающей за детей, которые ее ни во что не ставят? Возвращайтесь и отнеситесь с участием к ней, вникните в ее положение".
Практикантка опешила. Но вернулась в комнату и, обращаясь к женщине, завела: "Боже мой, значит вы волнуетесь из-за них, переживаете?.." И тогда злая мачеха разрыдалась. Она в истерике повторяла: "Ой, я так переживаю из-за этой девочки, она вот что выкинула, она... и мальчик меня так тревожат, так тревожат..." Где разгадка всего? Женщина чувствовала себя ответственной за воспитание детей. Что из того, что у нее не было власти в этой семье, и ни родная мать, ни их отец этих детей нисколько ей не помогали, наоборот, даже мешали... атаковали ее. Но она не сознавала, что вовлечена в безумную войну. Приходила в отчаяние, но не могла разглядеть чудовищной нелепости доставшейся ей роли.
Инт.: Что впереди у "Женского проекта"? Какие цели вы ставите перед собой?
Пэпп: Я думаю, одна из важнейших – написать о том, что мы делаем. Хотим написать книгу. Это чрезвычайно важно, потому что таким образом мы расширим нашу аудиторию.
Уолтерз: Крайне необходимо как можно точнее определить применяемый нами метод психотерапии – исходя от той системы ценностей, которая лежит в основе нашей работы. Есть также ряд тем, подсказанных нам аудиторией, которые мы стараемся сформулировать: например, женщина и успех.
Силверштайн: Еще одна такая тема – двое супругов, делающих карьеру; в нашей практике случай теперь не редкий и требующий грамотного подхода. Впрочем, самая главная для нас вещь – быть уверенными, что перемены, происходящие в реальном мире, не остаются вне семейной терапии. Мы ничего не изобретаем. Никакой бредовой системы ценностей не выдвигаем. Семейная терапия была реакционной в том смысле, что не откликалась на перемены, действительно происходившие в мире, не отражала их в своих методах. Я считаю, что наша цель – синхронизация психотерапевтических стратегий и реалий социальной действительности.
Терапевтическое государство
Интервью с Томасом Зацем
Июль-август 1984
Двадцать минут идет радиопередача "Звоните – отвечаем". Гость передачи, выходец из Венгрии, психиатр Томас Зац уже мерился силами с Американской ассоциацией юристов, Верховным судом, родителями Джона Хинкли, Рональдом Рейганом, Американским союзом борьбы за гражданские свободы, высказывался по повову права государства регулировать продажу лекарств, а также по поводу идеи требовать от страховых компаний возмещения за услуги семейных терапевтов ("иными словами, принудить государство и страховые компании оплачивать вам время, потраченное на разговор в кабинете психотерапевта"). Радиостудия, как обычно ранним утром, охвачена спячкой, но Зац, подтянутый, элегантно одетый мужчина, только разменявший шестой десяток, наэлектризован, брызжет энергией. Атакуя, он выстреливает фразу за фразой – оратор-пулемет, ведущий прицельный огонь. Зац, который в шутку рекомендует себя как "интеллектуального террориста", – прирожденный боец. Знает, как заострить свою мысль, чтобы противник уже не смог отразить его доводы. Будто упрямый участник уличных боев, ни за что не отступит.
В ярости – а надо видеть эту ярость, когда он говорит о незамечаемой, по его мнению, социальной несправедливости или об абсурдных, на его взгляд, примерах психиатрической практики, – Зац язвит. "Известно ли вам, – театрально вскинув брови от неслыханности факта, обращается он к ведущему передачи, – что несколько лет назад Американская ассоциация психиатров решала вопрос: считать или нет заболеванием гомосексуализм? Нелепость за пределами здравого смысла. Разве химики голосуют по периодической системе элементов? А физики – по атомной массе углерода? Решать голосованием, болезнь некое явление или нет – это уже не наука, это политика. Психиатрия есть политика, замаскированная под науку".
Пошли звонки. Некто, не согласный с утверждением Заца, что психиатрические клиники существуют, чтобы "изолировать невинных людей", называет его анархистом. Женщина, которую расстроило заявление Заца, что "душевных болезней не существует", считает его "самонадеянным, злым, невосприимчивым и совершенно невежественным в физиологии и биохимии". Зац хладнокровно выслушивает замечания – явно не впервые привел во гнев незнакомых людей. Он вступит в битву, когда сам захочет. А пока адресуется к звонящим с безупречной вежливостью профессора на коллоквиуме. Ведущий передачи сообщает в эфир, что звонков много, как никогда. Зац, кажется, обрадован.
Ведущий, проясняя суть выдвигаемого Зацем возражения против понятия "душевные болезни", задает вопрос: "Все дело в семантике или отношение к этим проблемам было бы иным, если бы они не считались проблемами из области медицины?"
"Вы задали превосходный вопрос и уже ответили на него, – говорит Зац, неожиданно просияв, будто довольный учитель. – Здесь семантики не больше, чем в зале суда, где слушается дело об убийстве, а подозреваемый – вы. "Невинен", "виновен" – это семантика? Все решают эти слова. Но как мы называем вещи, так с ними и обращаемся".
Работу Заца в последние тридцать лет, возможно, более всего питал страстный интерес к тому, "как мы называем вещи". Подобно Джорджу Оруэллу, Зац трудился над разоблачением способов, с помощью которых социальные институты, а также официальные идеологии, не оставляя места для ищущей мысли, манипулируют словами и так обретают власть. Зац убежден: "Поэзия, политика, психиатрия – все сводится к языку, к древней истине, которую мы, на свою беду, забыли: управляя словами – управляем людьми".
В первой книге "Миф о душевных болезнях" Зац высказал тогда еретическую мысль: психиатрия как профессия основывается не на научных фактах, а на своего рода лингвистических трюках. Используя метафору "болезни тела" для описания того, что Зац называет "жизненными проблемами", психиатрия утвердилась как медицинская специальность и в то же время как один из главных факторов, влияющий на общественное сознание. "Личное горе и общественные волнения, агрессивность и страдания неизбежны, – писал Зац. – Но это не болезни. Причисляя все это к болезням, мы отступаем от нашей ответственности и от нашей свободы".
Джон Стюарт Милль, великий поборник личной свободы прошлого столетия, однажды заметил, что в свободном обществе право человека размахивать руками кончается у носа его ближнего. По Зацу, психиатрия вкупе с иными установлениями, призванными облагодетельствовать современное общество, слишком часто действует так, будто способна позаботиться об этом самом "носе" лучше владельца носа. И хуже того, такие благодетели, получая санкцию общества, нередко простирают свое вмешательство до принудительного психиатрического лечения, что, как считает Зац, есть силовое давление, применяемое в целях контроля за свободомыслием в обществе, а нисколько не забота об общественном благе. "Зац исполнен такого недоверия к "благодеянию", что возражает против "благой" помощи человеку со стороны кого бы то ни было", – говорит Джей Хейли, впервые выступивший с критикой психиатрии почти одновременно с Зацем.
В течение двадцати пяти лет Зац был, возможно, самым выдающимся и, конечно же, самым смелым критиком ортодоксальной психиатрии. "Я бы сказал, что история психиатрии – это, скорее, история лжи, – заявлял Зац. – Когда искажает истину пациент, мы говорим об иллюзиях. Когда искажают истину психиатры, мы называем их обман "теориями". В книгах "Закон, свобода и психиатрия", "Идеология и помешательство", "Производство безумия" Зац провел всестороннее и беспощадное исследование психиатрических приемов и посылок, не помышляя о компромиссах, не думая об осторожности, что, казалось бы, следовало ожидать от любого, критикующего свой "клуб". "Я думаю, то, что он устроил, – это настоящее побоище на поле психиатрии, – говорит Хейли. – Такое мог сделать лишь человек редкой отваги". Разумеется, Зац не завоевал себе друзей в Американской ассоциации психиатров, сравнив ее с профсоюзом. "Тут модель Джимми Хоффа. Кто водит грузовик? Неважно, хорошо или плохо водишь. Главное, что ты свой".
Возможно, Зац высказывал свои мысли столь свободно потому, что в начале карьеры не задавался целью вести дискуссии с коллегами, да и о каких дискуссиях речь, если много лет он не мог опубликоваться ни в одном из ведущих журналов по психиатрии. Его книги и более трехсот статей, обзоров были в основном адресованы широкому читателю. За исключением Роберта Коулза из Гарварда, трудно назвать другого психиатра, столь широко печатавшегося в американских периодических изданиях литературного и политического направления.
Сегодня Зац, может быть, более всего известен по выступлениям в защиту гражданских свобод, и в особенности как ярый противник принудительного помещения пациентов в психиатрические больницы. В 50-е годы, когда он впервые заговорил об этом, Зац представлял точку зрения меньшинства. "Помню, двадцать пять лет назад я призывал Американский союз борьбы за гражданские свободы вызволить из клиники пациента, попавшего туда в принудительном порядке, – вспоминает Зац. – Мне ответили, что случай не имеет отношения к гражданским свободам, болезнь – дело медиков". С того времени Зац – в первых рядах тех, кто добивается пересмотра законности принудительного психиатрического лечения. По словам Э. Фуллера Торри, авторитетнейшего среди психиатров сторонника биологической теории шизофрении, "многое, за что ратовал Зац, осуществилось; он побудил Американский союз борьбы за гражданские свободы потребовать введения новых правил принудительного лечения; его выступлениям, его образу мыслей мы немало обязаны возможностью освобождать помещенных на лечение".
Борец за гражданские свободы, Зац озабочен правами душевнобольных скорее как частным моментом, выстраивая – и здесь он уже философ – свою концепцию равновесия прав и обязанностей личности в свободном обществе. У некоторых вызовет удивление позиция Заца – противника принудительного психиатрического лечения и одновременно не менее решительного противника защиты правонарушителя, признанного невменяемым. Для Заца, однако, тут прямая связь. "На мой взгляд, действия симметричны, – писал он. – В одном случае психиатр действует как соучастник преступления, совершаемого – с моральной точки зрения – государством, в другом – как соучастник преступления, совершаемого индивидом. Более того, поскольку убийство невинного человека – тягчайшее преступление по сравнению с лишением невинного человека свободы, что тоже есть тяжелое преступление, американского психиатра, способствующего освобождению от ответственности убийцы по причине его невменяемости, следует обвинить в серьезнейшем злоупотреблении полномочиями, тогда как всего лишь в менее серьезном – его русского коллегу, стараниями которого лишен свободы человек, признанный "шизофреником". Аналогично вопросу о принудительном лечении наступление Заца на практику защиты правонарушителя, признанного невменяемым, вначале принятое за эксцентричность интеллектуала, теперь получило широкую поддержку в связи с подробно обсуждавшимся в средствах массовой информации судом над Хинкли.
Нельзя отделаться от искушения и не поискать в прошлом Заца-иммигранта фактов, объясняющих его чрезвычайный интерес к проблемам личной свободы и социальной ответственности. Перед началом второй мировой войны переселившийся в Америку из восточноевропейского государства с диктаторским режимом, не испытал ли он некоего внутреннего побуждения встать на страже новых свобод, найденных в принявшей его стране? "Прелестная, сентиментальная фантазия, но и только, – холодно замечает на это Зац. – А вообще, какая была разница подростку, где жить – в Венгрии накануне второй мировой войны или в Нью-Йорке?.. Разве что в Венгрии он мог получить лучшее образование".
С 1956 г. Зац – профессор кафедры психиатрии в филиале Нью-Йоркского медицинского центра в городе Сиракьюс. Полемика, разгоревшаяся после публикации его книги "Миф о душевных болезнях", чуть не обернулась для Заца потерей места. Впрочем, подал в отставку заведующий кафедрой психиатрии, а многих молодых сторонников Заца вынудили уйти с факультета.
Карьера Заца почти в точности отражает путь, пройденный семейной терапией. Несомненно, его ранние выступления с критикой действующей медицинской модели способствовали созданию интеллектуального климата, в котором семейная терапия – только зарождавшееся направление – получила поддержку. Впрочем, если вначале Зац был, можно сказать, двоюродным братом новому "отпрыску", то с годами сделался дальним родственником. Но начинал с того же, что и пионеры семейной терапии, – с критики системы психиатрической диагностики и эффективности традиционных методов лечения.
Практикующих в семейной терапии поглотил интерес к совершенствованию методов, откуда, как они полагали, и пойдет процесс перемен, однако Зац занял иную позицию. Его заботили не столько возможные перемены, сколько во вред истине и вопреки морали совершаемое под именем "терапии". По его словам, "в лучшем случае старания психотерапевтов можно считать не имеющим отношения к медицине воздействием в нравственных или безнравственных целях, а в худшем – это грубейшее насилие, замаскированное под медицинское вмешательство".
Зац критикует не какую-то определенную школу, не какой-то определенный метод в психотерапии. Его мишень – ложное представление современного человека о магическом целительном воздействии терапии. Нет, он не считает произвольную психотерапию крайне вредной. В действительности психотерапия часто может оказаться полезной, полагает он, и сам практикует как психотерапевт. Однако в конечном счете он видит заблуждение и ограниченность ума в стремлении отождествлять какую бы то ни было форму "терапии" с ответом на извечные дилеммы, предлагаемые жизнью.
"Я рассматриваю все сегодняшние подходы в психотерапии, все методы достижения "душевного здоровья" как ошибочные в своей основе, потому что они ищут решений формально-медицинскими средствами. И решений чего? Жизни! Но жизнь – не проблема, которую требуется решить. Жизнь – это то, что надо прожить... настолько разумно, умело и хорошо, насколько нам удается жить... изо дня в день. Жизнь надо вынести. Решения у жизни нет".
Многие согласны признать заслуги Заца в разработке философских основ психотерапевтической практики, однако усомнятся в том, что он смог подсказать какой-то "верный" способ в будничном деле помощи людям, переживающим трудности. "Я думаю, его авторитет был велик, когда речь шла о принудительном лечении, о том, чтобы, не неся ответственности, упрятать человека в больницу, – говорит Джей Хейли. – Но считаю, что он мало знает о психотерапевтической практике".
Э. Фуллер Торри также оспаривает практическую ценность работ Заца. "Я высоко ценю сделанное Томом во многих областях психиатрии. Но что до шизофрении, я думаю, он не понимает болезнь и не осведомлен об исследованиях, ясно доказывающих: шизофрения – болезнь мозга. Психиатрия сегодня приближается к биологическому истолкованию душевных расстройств, а значит его взгляд уже неуместен и устарел".
Кажется, отчасти задачей Заца в его профессиональной среде всегда было побуждать людей к спору с ним. Оценивая его путь ученого, приходится удивляться упорству, с каким Зац в одиночку вел битвы и добивался уважения к своей точке зрения – изначально отвергаемой за экстравагантность.
"Положение Заца в психиатрии значительно переменилось с годами, – отмечает Ричард Ватц, издатель избранных трудов Заца. – Его уже не называют "радикалом Зацем". Не считают экстремистом или еретиком".
Несмотря на разногласия, Торри говорит о Заце: "За последние двадцать пять лет он один, возможно, больше воздействовал на все направления американской психиатрии, чем кто-то еще".
Как думает сам Зац? "Давайте считать, что я выстоял в большинстве схваток".
В приводимом интервью Зац высказывает свой взгляд на семейную терапию, рассматривает тенденции в современной психиатрии и возрастающее влияние различных сил, которые формируют, как он выражается, "терапевтическое государство".
Инт.: Ваше возмущение творящимся под именем "терапии" у всех в памяти. Но мне кажется, вы никогда не подвергали специальному анализу семейную терапию. Как вы считаете, практикующие в семейной терапии попадаются в те же ловушки, если речь об истине, морали, что и прочие психотерапевты, которых вы неустанно обличали?
З.: Должен признаться, семейная терапия меня не увлекает. Когда вы читаете Боуэна, Хейли, Минухина, представляющих семейную терапию, то видите, что им нравится вмешиваться в чужую жизнь. Они, кажется, знают, как следует жить этой паре или той семье.
Инт.: Есть ли, по-вашему, у них теория по проблемам семьи и метод, применяя который они могли бы помочь семье?
|
