|
Нужен ли такой Бог? Да. Необходим Он означает и принадлеж¬ность к христианскому эгрегору, и наличие чувства защищенности, и обладание ангелом-хранителем. В той мере, в какой действия людей при наступлении событий, несущих трагические следствия, отрабаты¬вались веками и тысячелетиями, «они как неотъемлемая часть пере¬даваемого из поколения в поколение жизненного опыта становились привычкой, не требующей вмешательства сознания. Программа та¬ких действий, "записанная" в памяти человека, уходит в подсознание, они совершаются как бы автоматически, с выключенным по отноше¬нию к ним сознанием» (Панов В. Г., 1992, с. 182).
Таким образом, вера в Бога, основанная на внедренном с по¬мощью набора различных средств мифе, является тем же защитным механизмом от инстинкта страха, что и множество реакций, име¬нуемых суевериями. «Умение совершать не контролируемые созна¬нием, подсознательные мгновенные действия особенно важно в экс¬тремальных, угрожающих жизни ситуациях. По многим свиде¬тельствам, страх ожидания опасных событий иногда переживается значительно острее, чем эти события.
Привычка вырабатывает стереотипы не только в умении со¬вершать определенные телесные действия, но и в самом образе мыслей. Страх ожидания беды, неуверенность в завтрашнем дне может воскресить ушедшую в подсознание веру в существование могущественной сверхъестественной силы, способной при благо¬склонном отношении к судьбе человека устранить возможные не¬приятности. Но тем самым такая вера рождает возможность осво¬бождения от животного инстинктивного чувства страха, в том числе страха за свою безопасность, страха перед собственной смер¬тью. Она порождает надежду достичь непостижимого» (Па¬нов В. Г., 1992, с. 183).
Как и в случае с другими мифами, христианство пытается отве¬тить на ряд мировоззренческих вопросов с помощью посредника. И ответить эмоционально, используя такие особенности человеческо¬го ума, как способность к воображению, озарению, интуитивным догадкам.
Эти посредники двойственны по природе, несут в себе «един¬ство чувственного и сверхчувственного, естественного и сверхъесте¬ственного», что характерно «не только для христианства, но и для других религий и традиционных верований. Через посредство про¬роков, которые будучи людьми вместе с тем обладают чудотворной способностью слышать голос Бога, общаться с ним, простые смерт¬ные люди получают возможность узнавать о божественных уста¬новлениях, об угодных Богу нормах поведения в земной жизни, со¬блюдение которых обеспечит благосклонное отношение к ним в этой жизни и после перехода в загробный мир.
Представления о сверхъестественном общении шамана с духами умерших предков, о его способности выполнять роль "медиума", пре¬вращающего больного человека в здорового и т. п., широко распро¬странены среди многих народов Африки, Северной и Восточной Азии, индейцев, эвенков и др. Аналогия между шаманом и средневе¬ковым алхимиком с его философским камнем (медиумом, медикамен¬том) напрашивается сама собой» (Панов В. Г., 1992, с. 171).
И здесь, безусловно, выигрывает посредник-человек (имяслов-ный) по сравнению с посредником-понятием, посредником-явле¬нием или посредником-классом Попытка марксистов «предложить вместо религиозных представлений реальный, а не вымышленный путь преобразования общества, ведущий к достижению всеобщего благосостояния, лежала в общем русле стремления заменить вы¬мышленного посредника объективно существующим. Таким по¬средником вместо смертью поправшего смерть богочеловека Иису¬са Христа был провозглашен пролетариат» (там же, с. 177).
Но пролетариат — это нечто неопределенное, хотя и не менее страшное, судя по лозунгам типа «Если враг не сдается — его унич¬тожают».
Миф В. И. Ленина
Пролетариат, в конечном итоге, оказался только лишь движу¬щей силой революции (по сути — пролетарская масса), а в истории остались вполне конкретные личности: вожди пролетариата В. И. Ленин, И. В. Сталин
Судя по воспоминаниям соратников, В И. Ленин задолго до 1917 г. начал заботиться о создании соответствующего собственно¬го амбивалентного мифа. Так, Н. Валентинов в книге «Недорисованный портрет» (1993) отмечает следующие факты биографии и характера пролетарского лидера, описывая два особых психологи¬ческих состояния Ленина: «Это — состояние "ража", бешенства, неистовства, крайнего нервного напряжения и следующее за ним состояние изнеможения, упадка сил, явного увядания, депрессии. Именно эти перемежающиеся состояния были характерными чер¬тами его психологической структуры.
В "нормальном" состоянии Ленин тяготел к размеренной, упо¬рядоченной жизни, без всяких эксцессов. Он хотел, чтобы она была регулярной, с точно установленными часами пищи, сна, работы, отдыха. Он не курил, не выносил алкоголя, заботился о своем здо-ровье, для этого ежедневно занимался гимнастикой. Он — воплоще¬ние порядка и аккуратности. Каждое утро, перед тем как начать читать газеты, писать, работать, Ленин, с тряпкой в руках, наводил порядок на своем письменном столе, среди своих книг. Плохо дер¬жащуюся пуговицу пиджака или брюк укреплял собственноручно, не обращаясь к Крупской. Пятно на костюме старался вывести не¬медленно бензином. Свой велосипед держал в такой чистоте, слов¬но это был хирургический инструмент. В этом "нормальном" со¬стоянии Ленин представляется наблюдателю трезвейшим, уравно¬вешенным, "благонравным", без каких-либо страстей человеком, которому претит беспорядочная жизнь, особенно жизнь богемы...
Это равновесие, это "нормальное" состояние бывало только по¬лосами, иногда очень кратковременными Он всегда уходил из него, бросаясь в целиком его захватывающие "увлечения". Они окраше¬ны совершенно особым аффектом. В них всегда элемент неистовст¬ва, потери меры, азарта. Крупская крайне метко называла их "ражем" (как она говорила—"ражью"). В течение его ссылки в Сибирь можно хорошо проследить чередование разных видов ле¬нинского "ража". Купив в Минусинске коньки, он и утром, и вече¬ром бегает на реку кататься, "поражает" (слова Крупской) жителей села Шушенского "разными гигантскими шагами и испанскими прыжками». "Он любил с нами состязаться", —пишет Лепешинский. — "Кто со мною вперегонки?" И впереди всех несется Ильич, напрягающий всю свою волю, все свои мышцы, лишь бы победить, во что бы то ни стало и каким угодно напряжением сил. Другой "раж" —охотничий. Ленин обзавелся ружьем, собакой и до изне¬можения рыщет по лесам, полям, оврагам, отыскивая дичь. Он от¬дается охоте, говорит тот же Лепешинский, с таким "пылом стра¬сти", что в поисках дичи был способен пробегать в день "по кочкам и болотам сорок верст". Шахматы — третий "раж". Он мог сидеть за шахматами с утра до поздней ночи, и игра до такой степени за¬полняла его мозг, что он бредил во сне... Крупская слышала, как во сне он вскрикивал: "Если он конем пойдет сюда, я отвечу турой!"...
Подобного рода "раж", но еще с большим неистовством, он вносил и в свою общественную, революционную и интеллектуаль¬ную деятельность. В 1916 г. он писал Инессе Арманд: "Вот она судьба моя1 Одна боевая кампания за другой... это с 1893 года. И ненависть пошляков из-за этого. Ну, я все же не променял бы сей судьбы на 'мир' с пошляками".
Боевая кампания! Лучше и не скажешь. Боевая кампания против народников, кампания за организацию партии, установление в ней централизма, железной дисциплины, кампания за бойкот Государст¬венной думы, за вооруженное восстание, кампания против "лик-видаторов" — меньшевиков, кампания за идеологическое истребле¬ние всех, не разделяющих воззрения диалектического материализма, кампания за поражение России в войну 1914-1917 гг., кампания за свержение Временного правительства, за захват власти, чтобы "или погибнуть или на всех парах устремиться вперед". Жизнь Ленина действительно прошла в виде кампаний, войны, для которой мобили¬зовались все его интеллектуальные и физические силы.
Чтобы осуществить свою мысль, свое желание, намеченную им цель очередной кампании, заставить членов его партии безогово¬рочно ей подчиниться, Ленин, как заведенный мотор, развивал не¬вероятную энергию. Он делал это с непоколебимой верою, что только он имеет право на "дирижерскую палочку". В своих атаках, Ленин сам в том признался, он делался "бешеным". Охватившая его в данный момент мысль, идея, властно, остро заполняла его мозг, делала его одержимым. Остальные секторы психической жизни, другие интересы и желания в это время как бы свертывались и исче-зали. В полосу одержимости перед глазами Ленина — только одна идея, ничего иного, одна в темноте ярко светящаяся точка, а перед нею — запертая дверь, и в нее он ожесточенно, исступленно коло¬тил, чтобы открыть или сломать. В его боевых кампаниях врагом мог быть вождь народников Михайловский, меньшевик Аксельрод, партийный товарищ — Богданов, давно умерший, никакого отно¬шения к политике не имеющий цюрихский философ Р. Авенариус. Он бешено их всех ненавидит, хочет им "дать в морду", налепить "бубновый туз", оскорбить, затоптать, оплевать. С таким "ражем" он сделал и Октябрьскую революцию, а чтобы склонить к захвату власти колеблющуюся партию, не стеснялся называть ее руководя¬щие верхи трусами, изменниками и идиотами.
Грандиозные затраты энергии, требуемые каждой затеваемой Лениным кампанией, вызывая самопогоняние и беспощадное погоняние, подхлестывание других, его изнуряли, опустошали. За из¬вестным пределом исступленного напряжения его волевой мотор отказывался работать. Топлива в организме для него уже не хвата¬ло. После взлета или целого ряда взлетов "ража" начиналось паде¬ние энергии, наступала психическая реакция, атония, упадок сил, сбивающая с ног усталость. Ленин переставал есть и спать. Мучили головные боли. Лицо делалось буро-желтым, даже чернело, ма¬ленькие острые монгольские глаза потухали. ...Он был неузнаваем. Спасаясь от тяжкой депрессии, Ленин убегал отдыхать в какое-нибудь тихое безлюдное место, чтобы выбросить из мозга, хотя бы на время, вошедшую в него как заноза мысль; ни о чем не думать, главное, никого не видеть, ни с кем не разговаривать. ...Он все вре¬мя засыпал» (с. 142-143).
Амбивалентность личности и поступков В. И. Ленина (ка¬чество, необходимое Божеству) проявлялась по-разному. В частности, Н. Валентинов описывает следующие «странности»:
1. «Хотя Ленин давал самые детальные советы и даже дирек¬тивы, как драться с царской полицией, бить шпионов, поджигать полицейские участки (см. его письмо от 29 октября 1905 года в своей комнате при Петербургском Комитете), никак нельзя себе представить, что лично он может все это проделывать. Этого величайшего революционера нельзя себе представить идущим во главе демонстрантов на бой с полицией или стоящим в первых рядах на баррикаде.
Почему? Потому ли, что у него не было личного мужества, или потому, что, по его убеждению, такие люди, как он, будучи призваны пост верховного главнокомандующего, не должны занимать¬ся тем, что делают простые солдаты?
Л. Троцкий, которому, конечно, бросалась в глаза эта загадка Ленина, разрешил ее следующим противоположением: "Либкнехт был революционером беззаветного мужества... Соображения собст¬венной безопасности были ему совершенно чужды... Наоборот, Ле¬нину всегда была в высшей степени свойственна забота о неприкос-новенности руководства. Он был начальником генерального штаба и всегда помнил, что на время войны он должен обеспечить главное командование".
Этой в высшей степени заботой охранить в своем лице от како¬го-либо риска "неприкосновенность руководства", нужно думать, объясняется, например, и то происшествие с Лениным в январе 1919 года, в котором он, по мнению многих, обнаружил ''порази¬тельную трусость" Ленин со своей сестрой Марией Ильиничной выехал вечером 19 января на автомобиле из Кремля, чтобы навес¬тить в Сокольниках Крупскую, которая после болезни отдыхала там, в доме лесной школы, и принять там участие в детском празд¬нике "Новогодней елки" В пути на них — это было тогда в Москве почти обычным, бытовым явлением — напали бандиты Ленина сопровождал телохранитель в лице чекиста Чебанова. Но сей муж так растерялся, что не оказал бандитам ни малейшего сопротивле¬ния. Никакого мужества не проявил и Ленин, хотя в кармане его пальто под рукой находился заряженный револьвер. Рисковать со¬бою Ленин не пожелал. Он беспрекословно вышел из автомобиля, дал себя обыскать, ни слова ни говоря, отдал бандитам паспорт, деньги, револьвер и в придачу автомобиль, на котором бандиты укатили
Товарищи Ленина, из его же рассказов видевшие, что он имел полную возможность стрелять и одним выстрелом разогнать напа¬дающих, удивлялись, почему же он не стрелял? Ленину эти вопросы и удивления так надоели, что в одну из своих статей он вставил сле¬дующий пассаж: "Представьте себе, что ваш автомобиль останови¬ли вооруженные бандиты. Вы даете им деньги, паспорт, револьвер, автомобиль Вы получаете избавление от приятного соседства с бандитами Компромисс налицо, несомненно. 'Do ut des' ('даю' тебе деньги, оружие, автомобиль, чтобы ты дал мне возможность уйти подобру-поздорову) Но трудно найти не сошедшего с ума челове¬ка, который объявил бы подобный компромисс 'принципиально недопустимым'..."
В переводе на другой язык это означает, бросьте говорить глу¬пенькие речи о храбрости. Мудрость вождя революции и государ¬ства заключается в том, что, не поддаваясь рефлексам, он должен уметь уходить "подобру-поздорову" из опасности » (с 275-276)
2. Политика «кнута и пряника» по отношению к соратникам-«Психологию большевистской публики Ленин превосходно знал, он обладал для этого особым чутьем. Он считал, что беспощадными, со ссылкой на Маркса, ударами по черепу можно у настоящего большевика изгнать всякие ереси и уклоны и тем восстановить идейное единство его партии Как нужно действовать по отноше¬нию к партийцам, делающим попытки не следовать за его идейны¬ми директивами, он поведал однажды Инессе Арманд, с которой был наиболее откровенен Говоря о политике с Ю Пятаковым и Е Бош, он писал к Арманд- "Тут дать 'равенство' поросятам и глупцам — никогда! Не хотели учиться мирно и товарищески, так пеняйте на себя. (Я к ним приставал, вызывая беседы об этом в Бер¬не, воротили нос прочь' Я писал им письма в десятки страниц, в Стокгольм воротили нос прочь! Ну, если так, проваливайте к дья¬волу Я сделал все возможное для мирного исхода Не хотите — так я вам набью морду и ошельмую вас, как дурачков, перед всем све¬том Так и только так надо действовать)".
Опыты 1908-1914 годов, да и позднейшие, вполне подтвердили его убеждение. Метод "мордобития" и "шельмования" он применил ко всем против него бунтующим, к группе на Капри у М. Горького, к группе школы в Болонье, к группе "Вперед" в Париже и т д , и все эти большевистские группы с "уклонами" под его ударами, в конце концов, развалились, и их участники, за исключением очень немно¬гих (непокоренным из видных большевиков оказался лишь Богда¬нов), возвращались в "отчий дом", где Ленин радушно принимал покаявшихся, предавая полному забвению их бунт и, точно ничто не произошло, восстанавливал с ними нормальные личные отноше¬ния» (с 294-295).
3 Амбивалентное отношение к людям вообще- «Ленин с дет¬ских лет был "командиром" С 1890 года за ним и около него уже целая политическая свита. В течение своей жизни он был в хороших отношениях, по меньшей мере, с сотней лиц, но только с двумя — с Мартовым и Кржижановским — на очень короткое время был на "ты". Вне политического и теоретического единомыслия, вне дело¬вых отношений у него ни с кем, кроме родных, особенно с сестрой Маняшей, не было прочного душевного, эмоционального контакта. Строжайшее правило, которое сформулировал себе Ленин осенью 1900 года, после глубоко потрясшего его столкновения с Плехано¬вым: "...надо ко всем людям относиться без сентиментальности, надо держать камень за пазухой" — осталось у него на всю жизнь, он всегда был настороже. Всегда недоверчив. Всегда с опаской следил, нет ли у его окружения, его товарищей каких-либо уклонов от системы идей, им разделявшихся. Его ожесточенная борьба на II съезде партии в 1903 году за такой, казалось бы, пустяк, как "параграф 1-й" устава партии (определение о принадлежности к партии), не может быть понята, если не знать, что он хотел в фор¬мах организации установить "осадное положение" (его слова), не позволяющее проявляться в партии никаким уклонам.
Несмотря на его глубочайшее недоверие к людям, к нему тяну¬лась масса людей: он, несомненно, обладал неким таинственным магнитом. Бухарин даже говорит — "исключительным обаянием".
После Октября 1917 года за этим притяжением к Ленину — ес¬ли в нем покопаться поглубже — стояло чувство благодарности к тому, кто вытащил из низов наверх тысячи самых маленьких людей и в качестве членов господствующей партии поставил на важные посты управления государством.
Расходясь с кем-либо теоретически или политически, Ленин обычно порывал с ним всякие личные отношения. "Все, уходящие от марксизма, мои враги, руку им я не подаю, и с филистимлянами за один стол не сажусь", — сказал он мне в конце нашей последней встречи.
Моральными качествами своих товарищей Ленин никогда не интересовался. Кржижановский рассказывает, что в Сибири, когда в присутствии Ленина о ком-нибудь говорили: "он хороший чело¬век" , Ленин всегда насмешливо спрашивал: "А ну-ка скажите, что такое хороший человек?" По словам того же Кржижановского, он с полнейшим равнодушием относился к указанию, что "то или иное лицо грешит по части личной добродетели, нарушая ту или иную заповедь праотца Моисея". Ленин в таких случаях... говорил: "Это меня не касается, это Privatsache" (частное дело), или "на это я смотрю сквозь пальцы".
Относясь индифферентно к морали, Ленин под "хорошим чело¬веком" разумел выдержанного марксиста, ценного, на взгляд Лени¬на, партийца, революционного боеспособного человека, очень по¬лезного его партии, а потом, после 1917 года, нужного и полезного руководимому Лениным государству» (с. 356-257).
Например, «А Д. Цурюпа, бывший вместе с Рыковым и Каме¬невым главным помощником Ленина в последние годы его жизни, часто болел и все-таки продолжал работать. Ленин, видя, что такая работа через силу не может продолжаться и окончательно выведет из строя этого ценнейшего работника, прислал ему следующую за-писку: "Дорогой Александр Дмитриевич! Вы становитесь совер¬шенно невозможны в обращении с казенным имуществом. Предпи¬сание: три недели лечиться!.. Ей-ей, непростительно зря швыряться слабым здоровьем. Надо выправиться!"
Термин на протяжении лет меняется: удостаивающееся внимания лицо называется то "партийным имуществом", то "казенным имуще¬ством", но суть отношения к человеку остается одной и той же. Не нужно апеллировать к товарищеским чувствам или сочувствию к бо¬леющему человеку, раз забота о нем диктуется в глазах Ленина гораз¬до более важным мотивом... Смотря на Самойлова, Цурюпу и многих других, как на партийное, казенное имущество, подлежащее бережению и заботам, Ленин, с утилитарной и потусторонней точки зрения и с теми же практическими выводами, смотрел и на самого себя: он то¬же был партийным, казенным имуществом, притом самым ценным из всех подобных имуществ, принадлежащих коллективу. В этом пункте грубейшая утилитарная самооценка Ленина переплеталась с грубо атеистической по внешним признакам, а по своей натуре религиозной верой в свою предназначенность — быть орудием свершения великих исторических целей» (с. 358-359).
4. Нескрываемая меркантильность (странная «хитреца Василия Шуйского»): «Хитрые люди о своей хитрости не говорят, ее прячут, а Ленин открыто преподавал своим товарищам: нужно уметь идти на "всяческие уловки, хитрости, нелегальные приемы, умолчания, со¬крытия правды". У него это логически связывается с убеждением — цель оправдывает всякие средства, а такое убеждение он усвоил от Чернышевского еще в Кокушкине в 1988 году. В область денежных дел Ленин всегда вносил "хитрецу", "умолчание", "сокрытие прав¬ды", и эти приемы, в деликатной форме, он допускал и в сношениях с родными. Во времена "Искры" (1901-1903 годы), с целью побу¬дить товарищей "тащить" со всех сторон деньги в партийную кассу, Ленин, скрывая правду, пугал их, что касса пуста ("жить нечем") и "Искра" накануне финансового краха...
Оригинальность Ленина в том, что в его самооценке отсутство¬вало столь обычное и у многих больших людей мелкое самолюбие, самолюбование. А всего этого было изрядное количество, напри¬мер, в Троцком, после Ленина виднейшей фигуре Октябрьской ре-волюции. Троцкому не было и 48 лет, когда он начал писать авто¬биографию, с тщеславием рассказывать о своей жизни и совер¬шенных в ней революционных подвигах.
Ничего подобного этому тщеславию не было у Ленина, но у не¬го было нечто другое и неизмеримо большее. Он непоколебимо ве¬рил, что в нем олицетворяется идея и участь Великой Революции, что только он один обладает верным знанием, как вести револю-цию, обеспечить ей успех, и поэтому-то ему, всевидящему водите¬лю, нужно сохранять и оберегать свою жизнь.
Вопросом — почем)' "только он один" обладает безошибочным знанием — Ленин вряд ли когда занимался. Вера в свою избран¬ность и предназначенность вошла в него с давних пор и по своей психологической сути она подобна вере, что жгла душу Магомета, когда тот гнал арабов на завоевание мира. При всем своем грубом материализме и воинствующем атеизме — Ленин все-таки своеоб¬разный религиозный тип. На поддержку себя он смотрел как на поддержку революции, а при таком понимании — цель оправдыва¬ла все средства и, следовательно, хитрости, сокрытие правды, умолчания, слезливые или пугающие письма (гибну! жить нечем! тащите побольше денег!) делались приемами законными, естествен¬ными, не могущими вызывать никакого осуждения» (с. 352-353).
Так же амбивалентен В. И. Ленин и в ряде других проявлений. «Если бы заснять фильм из повседневной жизни эмигранта Ленина в пределах его правил, привычек, склонностей,— получилась бы картина трудолюбивого, уравновешенного, очень хитрого, осто¬рожного, без большого мужества, трезвейшего, без малейших экс¬цессов мелкого буржуа.
Однако это только одна половина Ленина. А вот если бы па¬раллельно с первым, "немым" фильмом, заснять другой, с записью звуковой, передающей то, что проповедует Ленин, то, что чистень¬ко, аккуратненько он заносит на бумагу (без писания, сводящегося к наставлениям, команде, приказам, директивам,— он не мог бы жить), предстанет феномен, бьющий своей противоречивостью. Этот трезвый, расчетливый, осторожный, уравновешенный мелкий буржуа далек от уравновешенности. Он считает себя носителем аб¬солютной истины, он беспощаден, он хилиаст. Он способен дово¬дить свои увлечения до ража, от одного ража переходить к другому, загораться испепеляющей его самого страстью, заражаться слепой ненавистью, заряжаться таким динамитом, что от взрыва его в ок¬тябре 1917 года будут сдвинуты с места все оси мира. Две души, два строя психики, два человека — в одной и той же фигуре. Как Фауст Гете, он мог бы сказать о себе: Но две души живут во мне. И обе не в ладах друг с другом.
Возвращаясь из эмиграции и подъезжая 16 апреля 1917 года к Петрограду, Ленин, волнуясь, спрашивал: "Арестуют ли нас по приезде?" Это — одна ипостась Ленина.
Двадцать минут спустя, после торжественного его приема на вокзале представителями Совета рабочих и солдатских депутатов, Ленин несся на броневике через весь Петроград к дворцу Кшесин-ской, ставшего помещением Центрального Комитета большевиков, бросая встречным толпам: "Да здравствует мировая социалистиче¬ская революция!" Это — другая ипостась Ленина.
От одной души пойдет НЭП и завещание Ленина — "надо про¬никнуться спасительным недоверием к скоропалительно быстрому движению вперед..." От другой — Октябрьская революция и хили-астические видения кровавой мировой коммунистической револю-ции» (с. 276-277).
Амбивалентный образ вождя-Божества создавался и при по¬мощи других средств.
«Так, В. И. Ленину нравилось, когда его именовали Стариком: "Старик мудр, —говорил Красиков, —никто до него так тонко, так хорошо не разбирал детали, кнопки и винтики механизма рус¬ского капитализма".
"Старик наш мудр", —по всякому поводу говорил Лепешин-ский. При этом глаза его делались маслянисто-нежными, и все лицо выражало обожание. Именование "Стариком", видимо, нравилось Ленину. Из писем, опубликованных после его смерти, знаем, что многие из них были подписаны: "Ваш Старик", "Весь ваш Старик".
Приняв это с Востока, русская церковь с почтением склонялась перед образом монаха — старца, святого и одновременно мудрого, постигающего высшие веления Бога, подвизающегося "в терпеньи, любви и мольбе". В "Братьях Карамазовых" монах Зосима мудр не потому только, что стар, а "старец" потому, что мудр. "Старец" не возрастное определение, а духовно-качественное. Именно в этом смысле Чернышевский называл Р. Овэна "святым старцем". И когда Ленина величали "стариком", это, в сущности, было признанием его "старцем", т. е. мудрым, причем с почтением к мудрости Ленина со-четалось какое-то непреодолимое желание ему повиноваться» (с. 54).
В партии Ленин считался не подлежащим никакой критике «партийным божеством». А. Н. Потресов, еще с 1894 г. знавший Ленина, вместе с ним организовавший и редактировавший «Искру», позднее, в течение первой и второй революции ненавидевший Ле¬нина, познавший в годы его диктаторства тюрьму, нашел в себе достаточно беспристрастности, чтобы спустя 3 года после смерти Ленина, написать о нем следующие строки: «...никто, как он, не умел так заражать своими планами, так импонировать своей волей, так покорять своей личности, как этот на первый взгляд такой не¬взрачный и грубоватый человек, по видимости не имеющий ника¬ких данных, чтобы быть обаятельным. Ни Плеханов, ни Мартов, ни кто-либо другой не обладали секретом излучавшегося Лениным прямо гипнотического воздействия на людей; я бы сказал — господства над ними. Только за Лениным беспрекословно шли, как за единственным бесспорным вождем. Ибо только Ленин представ¬лял собою, в особенности в России, редкостное явление человека железной воли, неукротимой энергии, вливающего фанатическую веру в движение, в дело, с не меньшей верой в себя. Эта своего рода волевая избранность Ленина производила когда-то и на меня впе¬чатление» (С. 55-56).
Ленин очень любил пение: «Присяжным певцом при Ленине был Гусев. В течение января и февраля, до момента, когда Ленин весь ушел в писание "Шаг вперед, два шага назад", Гусев постоян¬но пел на раутах, еженедельно происходивших у Ленина с целью укрепления связи между большевиками Женевы» (с. 57). Избран¬ность и «большевистская» божественность проявлялись у Владими¬ра Ильича в выборе допускаемых к нему товарищей. «У Ленина, несомненно, существовала какая-то система, постороннему не все¬гда понятная. Например, Красиков мог приходить к Ленину сво-боднее, чем Гусев, Ольминский, Мандельштам или Лепешинский, но так было не всегда. Иногда тому же Красикову говорилось, что "Владимира Ильича нет дома", а между тем у него в это время си¬дел Гусев. Такой отбор, мне кажется, находился в связи с тем, что по интересующему в данный день или неделю вопросу могло Лени¬ну принести то или иное лицо. В такой момент это лицо для него делалось нужным и интересным, а все другие— обременительными и ненужными. Ленин не любил сообщать, кто у него бывал, кого он видел и даже с кем он гулял, а узнавая от посещавших его товари¬щей какую-либо новость или сплетню (до них он был очень охоч), редко указывал другим, от кого он их слышал. "От кого я слышал эту новость? Сорока на хвосте принесла". Такой ответ я трижды получал от него.
В допуске к нему партийных товарищей у Ленина, по видимо¬му, играл роль еще и такой мотив: он чурался скучных, очень мрач¬ных и бесстрастных людей. О Мандельштаме он сказал: "Это очень хороший человек, т. е. честный и полезный партии революционер, беда только, но это уже относится к области личных отношений, он скучен, как филин, смеется раз в год, да и то неизвестно по какому поводу". Если можно так выразиться, он любил страстных (вернее, пристрастных) и веселых революционеров. Нужно думать, что по этой причине имел у него такой успех приехавший в Женеву в конце 1904 г. А. В. Луначарский (будущий народный комиссар просвеще¬ния), бывший действительно блестящим и веселым человеком, уго¬щавшим Ленина фонтаном остроумных речей и разных анекдотов» (Валентинов, 1993, с. 34).
Недоверчивость к товарищам, скрытность, интерес к сплетням, контроль над всей информацией (особенно по поводу личной жиз¬ни) — это тоже черты вождя Ленина. Имея в виду осуществленный диалог В. И. Ленина с обществом, часть которого пошла за ним (и победила!), особенно интересна творческая часть его жизни, то, ка¬ким образом вождь порождал свои тексты: «Когда Ленин писал какую-нибудь простую статью, а таких, причем очень скверно, без¬вкусно и безстильно написанных, у него множество, он делал это очень быстро во всякой обстановке. Для этого нужна была только бумага, чернила и перо. Когда речь заходила о более сложной вещи, в которой нужно было связать и тщательно продумать основные мысли, найти им подходящую литературную форму, он обычно долго ходил по комнате и про себя конструировал фразы, выра¬жающие его главные мысли. После многих повторений шепотом таких мыслей, установив их внешнее выражение, он принимался писать. Но при некоторых работах одного шепота Ленину было недостаточно. Ему нужно было кому-то не шепотом, а уже громко разъяснить, сказать, что он пишет, какие мысли защищает. В про¬цессе говорения и "громкоговорения", прислушиваясь к нему, Ле¬нину, видимо, удавалось лучше уточнить им защищаемые мысли и лучше подыскать для них слова, формы, выражения. — Главная часть творчества Ильича, — рассказывала Крупская, — происходи¬ла на моих глазах. В Сибири, прежде чем писать брошюру "Задачи русских социал-демократов", он всю ее мне рассказал. За некоторые для него интересные главы "Развития капитализма" он не брался, пока не изложит мне их основные мысли. Содержание "Что де¬лать?" Ильич устанавливал про себя шепотком, все время прохажи¬ваясь по комнате. А после этой предварительной работы, уже с це¬лью лучшей отделки мыслей, он их громко выговаривал. Прежде чем писать, Ильич все главы книжки "Что делать?" одна за другой мне "проговорил". Он любил это делать во время прогулок в Мюн¬хене, а чтоб никто ему не мешал, мы выходили за город. Тем же приемом, т. е. сначала подготовкой шепотом, а потом говорением, составлены и другие работы, например "Гонители земства и Анни-балы либерализма"» (Валентинов, 1993, с. 139).
|
