|
Кстати, «переулок», по определению В. Даля, «поперечная ул-ка; короткая улица, для связи улиц продольных» (1994, т. 3, с. 235). «Переулочки» Цветаевой — тексты заговорные, используемые для соединения двух людей; для обострения всех чувств и доведения их до абсурда. Героиня — ведьма; ведает, что творит. По определению того же И. Ефремова, «Слово "ведьма" происходит от "ведать" — знать и обозначало женщину, знающую больше других, да еще воо¬руженную чисто женской интуицией. Ведовство — понимание скрытых чувств и мотивов поступков у людей, качество, вызванное тесной и многогранной связью с природой. Это вовсе не злое и бе¬зумное начало в женщине, а проницательность. Наши предки изме¬нили это понимание благодаря влиянию Запада в средневековье и христианской религии, взявшей у еврейской дикое, я сказал бы — безумное, расщепление мира на небо и ад и поместившей женщину на адской стороне. А я всегда готов, образно говоря, поднять бокал за ведьм, проницательных, веселых, сильных духом женщин, рав¬ноценных мужчинам!» (там же, с. 125-126).
Произнесший эти слова герой романа Иван Гирин — врач, фи¬зиолог, психиатр — чрезвычайно много рассуждает о суггестии, гипнозе, тайнах подсознания. И это не случайно. Одна из основных движущих сил развития человеческого ин¬теллекта — желание воздействовать на себе подобных — находит реальное воплощение в понятии «суггестия» (внушение).
Суггестия является компонентом обычного человеческого об¬щения, но может выступать и как специально организованный вид коммуникации, формируемый при помощи вербальных (словесная продукция) и невербальных (мимика, жесты, действия собеседника, окружающая обстановка и т д.) средств.
Феномен суггестии традиционно относили к областям магии, религии, медицины и психологии, и именно представителям данных направлений принадлежит львиная доля работ, посвященных ука¬занной проблеме.
Каковы же общепринятые традиционные представления о суг-гест ии?
Магия (религия) издавна прибегала к внушению как к способу воздействия людей друг на друга. Сначала такое воздействие при¬менялось интуитивно и только с развитием науки колдуны также попытались дать явлению суггестии свое объяснение.
В V в. до н. э. Геродот сообщил, что в наиболее развитой асси¬ро-вавилонской медицине заклинания, магические формулы или сожжение фигурок демонов сопутствовали приему снадобий — этим изгонялись злые духи, которые были главными причинами болезни. В папирусе Эберса, составленном за 2000 лет до н. э. да¬ны рецепты 900 снадобий от различных недугов, употребление ко¬торых предлагалось обязательно сочетать с заклинаниями, в кото¬рых слова следовало произносить четко и повторять их по нескольку раз.
Заклинаниями и возложением рук на голову больного врачева¬ли халдейские и египетские жрецы, персидские маги, индусские брамины и йоги. Римские писатели Марциал, Агриппа, Апулей и Плавт поведали об усыплении прикосновением рукою, сопровож-даемом заклинаниями.
Исцеляя некоторых больных внушением, служители религиоз¬ных культов демонстрировали свое могущество, чудодейственную силу. Исцеление проводилось жрецами в храмах, возведенных в честь бога медицины Эскулапа в Древнем Риме, Асклепия в антич¬ной Греции, Сераписа в эллиническом Египте. Больше других про-славилось святилище Асклепия в Эпидавре, названное асклейпио-ном. Лечение в асклейпионе начиналось с разработанной системы внушения. Совершались пышные ритуалы, включавшие в себя жертвоприношения, курение благовоний, принятие ванн, читались молитвы. Больных укладывали на шкуру дикого кабана, принесен¬ного в жертву, и усыпляли. Некоторым из них снилось, будто сам бог указывает им средства излечения — это и было предписанием для дальнейшего лечения (см.: Линецкий, 1983).
Можно выделить несколько положений, принимаемых служи¬телями магических и религиозных культов за аксиомы:
1. Человек состоит из вечной души и бренного тела Апулей ут¬верждал, что «прикосновением, заклинаниями и запахами можно так усыпить человека, что он освобождается от своей грубой телесной оболочки и возвращается к чистой, божественной бессмертной при¬роде».
2. Всякое добро, помощь и содействие, а также всякое зло, вред и несчастье происходят от стихийных духов (богов).
3. Идея обладает динамическим свойством: «делая внушение на срок, мы закладываем в импульсивный центр субъекта зерно некое¬го динамического существа, точный момент появления которого на свет мы определяем текстом внушения. Это динамическое существо будет в свое время действовать изнутри наружу; следовательно, оно не чувство, ибо существенной особенностью чувства является дей¬ствие снаружи вовнутрь. Это идея, которую воля гипнотизера оза¬ряет специальным динамизмом и в виде зародыша вкладывает в импульсивное существо субъекта, чтобы она в определенный день активно проявила заключенную в ней энергию, приведя в действие соответствующий центр. Это род одержимости» (Папюс, т. 1, 1992, с. 52). Эфемерных динамических существ, создаваемых человече¬ской волей (субъектов суггестии) оккультисты и маги называют элементарными существами или элементалами (а также лярвами, астроменталами).
4. Люди, владеющие техникой внушения, обладают якобы осо¬бой, только им присущей «жизненной силой», «животным магне¬тизмом», который они способны передавать другим людям. Из¬вестный врач и химик XVI столетия Теофраст Бомбаст Парацельс (1490-1541) считал изначальным источником магнетизма планеты и звезды. Целебная сила магнитов в том, что они вытягивают бо¬лезнь.
5. Вся магическая сила в огромной степени зависит от веры. П. Хасон в «Учебнике белой магии» утверждает: «вера — это то, что отбрасывает все остальное и расчищает поле для мгновенного действия. Это одна из тех ценных опор, которая поддерживает Вас временно, в течение всего Вашего магического действия и позволяет Вам поверить в неизбежность успеха, который является его слугой.
Это средство достижения особого состояния внушения себе времен¬ной мании величия, без которой невозможно колдовство». Ту же мысль находим у Парацельса. «Пусть предмет нашей веры будет действительный или ложный — последствия для вас будут одни и те же. Таким образом, если вера моя в статую святого Петра будет такая же, как в самого святого Петра, я достигну тех же эффектов, как их достиг бы верой в самого святого Петра. Все равно истинная это вера или ложная, она будет чудеса творить всегда».
Таким образом, многие идеи, которые будут впоследствии раз¬работаны учеными, были высказаны еще колдунами и религиозны¬ми деятелями, хотя церковь препятствовала развитию научных представлений о внушении, так как это мешало сакрализации рели-гиозных таинств.
В первой половине XVII столетия умами передовых мыслите¬лей овладело учение выдающегося французского философа Рене Декарта (см.: 1936), которому принадлежит открытие рефлекса. Он относил рефлекторные механизмы только к низшим формам нерв-ной деятельности, а произвольное поведение связывал с наличием в теле души, которая побуждает к различным страстям
Но наряду с этим у Декарта есть и следующее утверждение: ес¬ли в пище, которую едят с аппетитом, неожиданно встречается ка¬кой-нибудь очень грязный предмет, то впечатление, вызванное этим случаем, может так изменить состояние мозга, что после него нель¬зя будет смотреть на эту пищу иначе как с отвращением. Гениаль¬ный мыслитель предугадал здесь элементы внушения, хотя офици¬альная медицина того времени еще не приемлет такого понятия (См.: Линецкий, 1983, с 8-9).
Суггестия в медицине
Во второй половине XVIII в. венский врач Франс Антон Мес¬мер (1734-1815) создал учение о «животном магнетизме». По его воззрениям, человек обладает свойствами магнита (причем отдель¬ные люди одарены магнетической силой в особой степени) и гипно¬тические феномены вызываются магнетическим «флюидом», спо¬собным передаваться от субъекта к субъекту, оказывая целебное воздействие. «В клинике Месмера "магнетизирование" первона¬чально осуществлялось при помощи пассов, вызывающих конвуль¬сивные кризы, а в последующем в связи с увеличением количества пациентов проводились коллективные сеансы. Для усиления эффек¬та ожидания в помещении создавалась определенная атмосфера: полумрак, выразительно задрапированные окна и стены, курился ладан, звучала музыка. Неожиданно появляйся Месмер, облачен¬ный в лиловые одежды, и величественно прикасался руками к ожи-дающим магнетического воздействия больным, которые для прове¬дения магнетических "флюидов" держались за металлические стержни, исходящие из дубовой бочки, наполненной магнитами. У пациентов развивался истерический припадок с судорогами, после чего наступал сон с последующим выздоровлением» (Овчиннико¬ва О. В. и др., 1989, с. 10). Месмер полностью отрицал роль психо¬логического фактора и речи, хотя в заключении комиссии Француз¬ской академии наук (1784 г.) отмечается: «Воображение без магне¬тизма вызывает конвульсии... Магнетизм без воображения не вызывает ничего» (см.: Линецкий, 1983, с. 9-14; Тремнер, 1991, с. 11-13).
Ученик Месмера — магнетизер-любитель маркиз Шастенэ де Пюисегур открыл сомнамбулическую стадию гипноза, описал явле¬ние постгипнотической амнезии и сообщил о возможности словес¬ной связи с загипнотизированным человеком {раппорта). Пюисегур был пионером в проведении прямого словесного внушения, не опо-средованного какими-либо ритуалами.
В 1819 г. португальский аббат Фариа, который несколько лет провел в Индии и там изучил методы индийских магов, сделал важ¬ное открытие, что достаточно нескольких слов, чтобы вызвать у восприимчивых людей состояние сомнамбулизма. Усыпление про-водилось повелительным приказом: «Спите!». Сон был фоном дру¬гих внушений. В опубликованных трудах Фариа доказал неприча¬стность сторонних сил к внушению; причину явления он видел в самом субъекте, подвергаемом внушению,— в его воображении.
Английский хирург Дж. Брэд (1795-1860) ввел технику гипно¬тизирования с помощью зрительной фиксации и словесного внуше¬ния. В 1843 г. он выпускает книгу «Неврология, или Трактат о нервном сне, рассматриваемом в его отношениях к животному маг¬нетизму, со включением многочисленных успехов применения его к лечению болезней». Внушенный сон Брэд назвал гипнозом (от греч. hypnos — сон). Термин быстро привился, вытеснив популярное сло¬во «магнетизм».
«Но удивительное дело,— отмечает Л. М. Линецкий,— сам по себе термин сыграл и отрицательную роль. Сложилось так, что гипнозом начали называть не только внушенный сон, но и другие внушения, которые ничего общего со сном не имеют. Гипноз слился с внушением вообще, хотя является только одним из множества его проявлений. Известно, что внушать можно и в бодрствовании, между тем внушение больше исследуется в рамках гипноза. Если до Брэда научная история внушения была связана с врачеванием, то со времен Брэда она связалась еще с гипнозом. Это тем более удиви¬тельно, что сам Брэд проявлял интерес к внушению в бодрствова¬нии» (1983, с. 17).
Во второй половине XIX столетия центром изучения внушения и гипноза становится Франция.
В небольшом университетском городке Нанси, близ Парижа, сельский врач Амвросий Август Льебо (1823-1904) применял пря¬мое словесное внушение для лечения больных, а профессор из уни¬верситета Нанси Ипполит Бернгейм (1840-1919) был твердо убеж¬ден в том, что все проявления гипноза сводятся только к внушению. Он признается главой нансийской школы, а «столько раз проклятая наука о внушении» (по выражению Льебо) усилиями Бернгейма получает права гражданства. Девизом нансийцев стала фраза: «Гипноза нет, есть только внушение».
Одновременно в Париже в стенах Сальпетриерской психиатриче¬ской больницы формируется сальпетриерская школа. Ее возглавил метр неврологии того времени, член Французской Академии наук Жан Мартен Шарко (1825-1893). Шарко выдвигал на передний план физические воздействия, а внушению отводил второстепенную роль, считал применение гипноза в клинической практике вредным и делал поспешный вывод о том, что люди, расположенные к гипнозу, стра¬дают болезненными отклонениями нервной системы.
В конце XIX в. изучение гипноза и внушения в медицинских кругах приобретает все более научный характер, хотя филологи по-прежнему отстранены от решения задач такого плана. Тем не менее, представителям медицины с неизбежностью приходится признавать очевидные факты взаимозависимости языка и суггестии.
Неонансийская школа. Глава — аптекарь Эмиль Куэ (1857-1926) — решающее значение во внушении придавал воображению: «Нет внушения, есть только самовнушение». В начале 900-х годов в Нанси открылась клиника, в которой больные обучались приемам целебного самовнушения. Куэ называл своих больных учениками. Прежде всего «ученики» должны были поверить в возможность са¬мовнушения. Для этого предлагалось внушить себе. «Я падаю впе¬ред» или «Я падаю назад»; скрестив пальцы рук, внушать себе, что невозможно их разъединить и пр. Убедившись в том, что он овла¬дел приемами самовоздействия, «ученик» с закрытыми глазами ше¬потом внушал себе избавление от беспокоящих явлений. Это вну¬шение он повторял по нескольку раз в день — перед сном и тотчас после пробуждения, а также в других ситуациях (см.: Линецкий, 1983, с. 22-24). И хотя В. М. Бехтерев на четверть века опередил Куэ в лечении самовнушением (аутотренингом), он с большим интере¬сом отнесся к самому Куэ и его методу и писал в статье «Самовнушение и куэизм как исцеляющий фактор»: «Нет надобно¬сти говорить, что популярности своей Куэ обязан и своей обаятель¬ной личности, и своему бескорыстию, и всей той атмосфере, кото¬рая постепенно создавалась вокруг его имени, благодаря успешным результатам его лечения, состоящего столько же в самовнушении, сколько в массовом внушении во время самой его беседы, и во вре¬мя его демонстраций, и во время последнего общего терапевтиче¬ского внушения... Успех Куэ есть успех убежденного проповедника, и надо быть Куэ, чтобы достигать подобных же результатов».
В России изучение внушения и гипноза имеет свою историю.
Так, А. А. Токарский (1859-1901) в работе «Гипнотизм и вну¬шение» (1888 год) писал: «Я не хочу этим приравнивать явления внушения к простым рефлекторным актам низших мозговых цен¬тров. Принимая ясно выраженный характер рефлексов, явления эти остаются, тем не менее, психологическими, так как в цепи разви¬вающихся явлений находится также идея. Это условие резко отли¬чает простой рефлекс от акта внушенного, хотя последний по неиз¬бежности своего развития и не отличается от первого». По мнению А А. Токарского, в гипнозе происходит расстройство ассоциации. Это лишает человека возможности правильного, адекватного вос¬приятия действительности»: оно становится ложным, галлюцина¬торным, в результате чего кора головного мозга перестает сдержи¬вать низшие (подкорковые) мозговые образования.
Профессор Харьковского университета В. Я. Данилевский (1852-1939) связывает гипноз не только с рефлекторными механиз¬мами, но и с эмоциональным состоянием: гипнотизация человека, по его мнению, сводится к принуждению, сосредоточению внима¬ния и угнетению воли.
В. М. Бехтерев по праву считается основоположником отечест¬венной психотерапии. С 1890 года он разрабатывает систему само¬внушения, которую особенно охотно применяет в лечении больных алкоголизмом. Больной должен был многократно перед сном и после пробуждения произносить вполголоса: «Я дал себе зарок не только не пить, но и не думать о вине; теперь я совершенно освободился от па¬губного соблазна и о нем вовсе не думаю». В. М. Бехтерев заложил Фундамент исследования социально-психологического значения внушения. В 1897 г. он выступил в Военно-медицинской академии с речью «Внушение и его роль в общественной жизни», где впервые проанализировал роль внушения в межличностных отношениях и в происхождении психических эпидемий, обосновал принципы и пре¬имущества коллективной гипнопсихотерапии и показал, что внушае¬мость личности в коллективе повышается.
Школа И. П. Павлова рассматривала гипноз как частичный сон, частичное торможение, переходное состояние между бодрство¬ванием и сном, а также выделяла уравнительную, парадоксальную и ультрапарадоксальную фазы. В частности, в парадоксальной фазе, названной фазой внушения, на сильные раздражители реального мира отмечается либо слабая реакция, либо отсутствие ее, а слабые словесные воздействия вызывают сильную реакцию, что обеспечивает максимальную эффективность словесного внушения. Слово как универсальный специфический условный раздражитель (сигнал сигналов) может вызывать в соответствии с его сложным смысло¬вым значением самые разнообразные реакции, связанные с воздей¬ствием любых физических стимулов, сигнализируя и заменяя их.
Параллельно 3. Фрейд изложил свою интерпретацию механиз¬ма внушения в работе «Массовая психология и анализ человеческо¬го "Я"», где утверждал, что для гипнотической связи, представ¬ляющей собой подобие влюбленной самоотдачи, характерны ус¬тупчивость, снятие критики по отношению к гипнотизеру, отсутст¬вие самостоятельности и инициативы, концентрация на личности гипнотизера, занимающего место идеала «Я» (всемогущего отца, вождя массы). Особенности массовой психологии 3. Фрейд объяс¬нял механизмом филогенетической памяти, хотя отмечал, что даже при полной суггестивной податливости сохраняется «моральная совесть» загипнотизированного (см.: Фрейд, 1991, с. 71-138).
Резюмируя результаты изучения суггестии в медицинском и психологическом аспектах, выделим следующие важные для нашего исследования положения:
1. Внушение соотносилось с воображением и эмоциями.
2. Был обнаружен раппорт — возможность словесной свя¬зи с загипнотизированным человеком.
3. Выявили наличие прямого и косвенного словесного внушения.
4. Внушение рассматривалось в узких рамках гипноза, а в гипнозе видели много общего с обычным сном.
5. Открыты приемы целебного самовнушения (ауто¬тренинга).
6. Отмечено влияние личности гипнотизера на процесс внушения.
7. Суггестивное воздействие связывали с расстройством ассоциации (диссоциацией) психики.
8. Внушение начали связывать с межличностными отно¬шениями, происхождением психических эпидемий.
9. Установили, что внушаемость личности в коллективе повышается, хотя «моральная совесть» загипнотизированного сохраняется даже при полной суггестивной податливости.
10. Слово признано универсальным специфическим ус¬ловным раздражителем — сигналом сигналов, способным за¬менять воздействие любых физических стимулов.
При этом, хотя «в построении теоретической концепции гипно¬за происходит освобождение от односторонности и все более начи¬нает проявляться тенденция к междисциплинарному подходу (сближение и объединение физиологии, психоанализа, эксперимен¬тальной психологии» (Овчинникова О. В. и др., 1989, с. 16-17), лин¬гвистика по-прежнему остается в стороне, не считая суггестию объ¬ектом, достойным внимания в связи с отсутствием специальных методов исследования латентных вербальных механизмов.
На эту особенность обратил внимание Б. Ф Поршнев, создавая теорию палеопсихологии, осмысливая начало человеческой исто¬рии: «О внушении написано много исследований, но, к сожалению, в подавляющем большинстве медицинских, что крайне сужает угол зрения. Общая теория речи, психолингвистика, психология, физио¬логия речи не уделяют суггестии сколько-нибудь существенного внимания, хотя, можно полагать, это как раз и есть центральная тема всей науки о речи, речевой деятельности, языке» (1974).
Обратимся к традиционным определениям внушения. В. М. Бехтерев определяет суггестию как «оживление у испытуемо¬го или прививание ему путем слова соответствующего внешнего или внутреннего раздражения» (1991, с. 336). К. М. Варшавский утверждает: «Не следует смешивать убеждение с внушением. Убеж¬дение — это воздействие одного человека на другого доводами ра¬зума; это сознательное восприятие слова. Внушение — это также словесное воздействие, но воспринимаемое без критики» (1973, с. 4). «Внушение есть универсальное явление общественной жизни, не-отъемлемое свойство любого нормального человеческого общения» (О. В. Овчинникова и др., 1989, с. 72). А. М. Свядощ приводит сле¬дующее определение: «Внушение (suggestio) — подача информации, воспринимаемой без критической оценки и оказывающей влияние на течение нервно-психических процессов. Путем внушения могут вызываться ощущения, представления, эмоциональные состояния и волевые побуждения, а также оказываться воздействие на вегета¬тивные функции без активного участия личности, без логической переработки воспринимаемого» (1982, с 205). Иными словами, суг¬гестия традиционно определяется как воздействие на человека (прежде всего, словесное), воспринимаемое им без критической оценки — латентное (скрытое) вербальное воздействие.
Наиболее часто суггестия целенаправленно и сознательно ис¬пользуется в медицине и изучается преимущественно в связи с во¬просами психотерапии.
Часть исследователей (А Г. Иванов-Смоленский, К. И. Плато¬нов и др.) называют психотерапию речевой терапией. Ряд других авторов (В. Н. Мясищев, А М. Свядощ) не согласны с таким опре¬делением, «так как информация может передаваться и безречевым путем, поскольку ее несут не только речь врача, но и сопутствую¬щие ей мимика, жесты, интонация и весь внешний облик говоряще¬го» (Свядощ, 1982, с. 199). Особенно настаивают на вторичности слова, как это ни странно звучит, представители направления, име¬нуемого «нейро-лингвистическим программированием» (НЛП), ут-верждающие, что воздействие происходит преимущественно на не¬вербальном, кинестетическом уровне.
Диалектически «примиряют» обе концепции мнение психотера¬певта А. Б. Добровича, предлагающего рассматривать речь и все сопутствующие ей компоненты как «пучок языков» (1981). Это вполне соответствует исследованиям современных психолингви¬стов, посвященным изучению невербальных компонентов коммуни¬кации (см., напр.: Горелов, 1980; 1987; 1991). Вполне естественно поэтому, что с какой бы точки зрения ни изучалось явление сугге¬стии, специалисты различных профилей приходили к выводу о не-обходимости комплексного подхода для ее описания.
Об отношении к языку и суггестии магов и представителей ме¬дицины мы уже писали выше. Добавим только, что принимающим аппаратом признаны лобные доли коры головного мозга: «Оче¬видно, можно даже сказать, что лобные доли есть орган внушаемо-сти» (Поршнев, 1974, с. 187).
При этом упрощенное отношение к проблемам вербальной суг¬гестии не всегда позволяет медикам объяснить полученные в ходе экспериментов результаты. Конечно, в случае задач низшего поряд¬ка, связанных с простейшими физиологическими реакциями организма, все достаточно просто: выработав сосудистый рефлекс на тепло или холод (фиксируемый специальным прибором — плетиз¬мографом) — можно наблюдать аналогичные реакции и на соот¬ветствующие вербальные команды (см.: Рожнов, Рожнова, 1987, с. 197-198).
Однако по мере усложнения коммуникативных задач появля¬ются противоречия, снять которые можно только на уровне согла¬сования параметров текстов в соответствии с определенными ком¬муникативными целями. Так, Н. И. Чуприкова отмечает' «Извест¬но, например, что в ряде случаев подчинить поведение высшим со¬циальным требованиям представляет трудную задачу, с которой люди не всегда в равной степени успешно справляются» (1967, с 3-5). Прямая словесная инструкция не всегда обеспечивает точную и однозначную реакцию личности и нуждается в дополнительном (часто также вербальном) подкреплении. В. С. Мерлин показал, что словесная инструкция затормозить проявление ранее выработанной оборонительной реакции на условный раздражитель действует у одних испытуемых с хода, у других с заметными затруднениями. В последнем случае на помощь привлекались поощряющие мотивы: например, экспериментатор говорит, что опыт проводится не про¬сто в научных целях, но имеет задачей выяснить профпригодность испытуемых, — и теперь они успешно справляются с задачей за¬тормозить движение. Значит, эта мотивировка устранила, сняла некое противодействие инструкции, которое имело место. У неко¬торых испытуемых В. С. Мерлин обнаружил, наоборот, ярко выра¬женную преувеличенную («агрессивную») реакцию после получения словесной инструкции на торможение: вместо отдергивания пальца при появлении условного сигнала (которое инструкция требовала затормозить) они с силой жмут рукой в противоположном направ¬лении. Значит, к инструкции приплюсовался некоторый иной сти¬мул: либо гетерогенный, либо просто негативный, антагонистиче¬ский (см.: Поршнев, 1974, с. 185).
Суггестия в лингвистике
Постижение сущности человека, его сознания, души, смысла существования также производилось в соотношении с проблемами воздействия языка: «Каждая серьезная философская концепция со¬пряжена со своим особым, только ей присущим, языком Отчетливо разными вырисовываются перед нами языки философий Канта, Гегеля, Ницше, Гуссерля, Витгенштейна, Хайдеггера. Серьезные философски ориентированные разделы науки — квантовая механика, теория относительности — это также построения, обладающие своими собственными языками. ...Разные религиозные системы ока¬зываются порожденными разными языками. Разные языки облада¬ют разной выразительной силой. Но измерять выразительную силу языка мы не умеем. И важнее, может быть, даже другое — одни языки навсегда остаются эзотерическими (эзотеризм здесь гаранти¬руется трудностью восприятия), другие становятся mass media» (Налимов, 1989, с. 10-11). Философ, по мнению В. В. Налимова, это тот, кто владеет всей полифонией философских языков. А посколь¬ку философы пытались объяснить мир, им приходилось, наряду с лингвистами, постигать и тайны языка.
В статье Д. Мосса и Э. Кинга (Moss and Keen, 1981), посвящен¬ной экзистенциально-феноменологическому подходу к пониманию сознания, утверждается: «Человек лингвизирует свой мир, и лингви-зация в этом смысле есть творческий процесс. Человек живет в ми¬ре, пересотворяемом непрерывно с помощью его собственного язы¬ка. Более всего центральные места и моменты в его мире оказываются обозначенными собственными именами. Наша откры¬тость миру не просто структурируется языком, но также трансфор¬мируется с его помощью» (с. 115).
Л. Витгенштейн в своем логико-философском трактате утвер¬ждает: «5.6 Границы моего языка означают границы моего мира. ...4002. Человек обладает способностью строить язык, в котором можно выразить любой смысл, не имея представления о том, что означает каждое слово—так же, как люди говорят, не зная, как образовались отдельные звуки» (1958).
Х.-Г. Гадамер — современный немецкий герменевтик считает, что «принцип герменевтики просто означает, что мы должны ста¬раться понять все, что можно понять. Именно это я имел в виду, когда говорил: "Бытие, которое можно понять, —это язык"» (1977, с. 31). И далее: «Сегодня наука и присущий человеку опыт о мире встречается при решении философской проблемы языка» (там же, с. 127).
Вплотную подошли к осознанию проблемы языковой суггестии также нейрофизиологи и психобиологи.
Так, биоантрополог М Коннер в конце книги «Спутанное кры¬ло. Биологические ограничения человеческого духа» (Коппег, 1982) пишет: «мы хотим снова ощутить человеческую душу как душу, а не как биоэлектрический гул; человеческую волю как волю, а не как громадную волну гормонов; человеческое сердце не как волокни¬стый влажный насос, а как метафорический орган понимания. Мы 29
не нуждаемся в том, чтобы верить в них как в метафизические сущ¬ности — они реальны, как тело и кровь, из которых они сделаны Мы должны верить в них как в сущности; не как в анализируемые фрагменты, а как целое, сделавшееся реальным в нашем созерцании их, с помощью слов, которые мы употребляем, говоря о них, с по¬мощью способа, которым мы обращаем их в речь... Для нас, со всем нашим спотыканием и среди нашего ужасного смущения, надо по¬пробовать освободить спутанное крыло» (с. 435-436).
Следует упомянуть также статью П. Д. Мак-Лина «Воля к вла¬сти, уходящая корнями в мозг» {Me Lean, 1983), в которой говорит¬ся о влиянии биологической предыстории человека на его устрем¬ленность к власти.
Предвосхитил труды этих ученых Б. Ф. Поршнев, попытавший¬ся соединить новейшие открытия в области археологии, антрополо¬гии, лингвистики для объяснения глубоких эволюционных слоев в психике, мышлении, языке современного человека (см.: 1964, 1968, 1974, 1979).
Раскрывая действие механизма суггестии, Б. Ф Поршнев по су¬ти присоединяется к концепции социального происхождения выс¬ших психологических функций человека, развитой известным со¬ветским психологом Л. С. Выготским применительно к психичес-кому развитию ребенка (Выготский Л. С, Лурия А. Р., 1993). Со¬гласно Выготскому, все высшие психические функции суть инте-риоризованные социальные отношения: человек и наедине с собой сохраняет функции общения.
По мнению Б. Ф Поршнева, зарождение второй сигнальной системы и появление языка напрямую связано с явлением суггестии: «Вначале, в истоке, вторая сигнальная система находилась к первой сигнальной системе в полном функциональном биологическом ан-тагонизме Перед нашим умственным взором отнюдь не "добрые дикари", которые добровольно подавляют в себе вожделения и по¬требности для блага другого: они обращаются друг к другу средст¬вами инфлюации, к каковым принадлежит и суггестия, для того чтобы подавлять у другого биологически полезную тому информа¬цию, идущую по первой сигнальной системе, и заменить ее побуж¬дениями, полезными себе» (1974, с. 417). «Вторая сигнальная систе¬ма родилась как система принуждения между индивидуумами: чего не делать, что делать» (там же, с. 422).
Б. Ф. Поршнев утверждает, что человек в процессе суггестии интериоризирует свои реальные отношения с другими индивидами, выступая как бы другим для себя самого, контролирующим, регулирующим и изменяющим благодаря этому собственную деятель-ность. Этот процесс уже не может осуществляться в действиях с предметами, он протекает как речевое действие во внутреннем пла¬не. Механизм «обращения к себе» оказывается элементарной ячей¬кой речи-мышления. Дипластия—элементарное противоречие мышления—трактуется Б. Ф. Поршневым как выражение исход¬ных для человека социальных отношений «мы — они». Развитие феномена суггестии, по Б. Ф. Поршневу, в целом укладывается ме¬жду двумя рубежами: «возникает суггестия на некотором предельно высоком уровне интердикции, завершается ее развитие на уровне возникновения контрсуггестии» (1974, с. 429).
Здесь мы сталкиваемся, как минимум, с двумя проблемами, над которыми долгое время размышляют лучшие лингвистические умы. Это проблема происхождения языка и проблема функций языка.
|
