|
Поскольку суггестивные тексты являются, по существу, праг¬матически маркированными текстами, можно предположить сосре¬доточение внимания их авторов на звуках речи, т. е. генетическую близость суггестивных текстов именно стихотворному мышлению. Отсюда ориентация нашего исследования, в том числе и на идеи и методы фоносемантики, которая «занимается тем, что в традици¬онных терминах называется «связью между звуком и значением» (Воронин, 1990, с. 5).
Первая из известных истории языкознания попыток постановки вопроса о связи звука и значения была осуществлена в древнеин¬дийских Ведах. «Для древних индийцев была характерна убежден¬ность в существовании изначальной связи между самой вещью и ее наименованием. Ученые того времени пытались решить вопрос, каким образом слово передает значение, и приходили к выводу, что в звуках слова заключена сущность вещи» (Воронин, 1982, с. 9). Особой роли звука уделяли большое внимание многие лингвисты: В.Гумбольдт (1984, с. 90), П.А.Флоренский (1990); Ж. Вандриес (1990, с. 146-153); В. Вундт (1990, с. 58^66); Л. П. Якубинский (1986); Р. Якобсон (1985), Ф. де Соссюр (1977) и др.
Выделяют 2 направления исследований мотивированности зву¬чания значимых единиц языка:
1) изучение типов ассоциаций между звучанием и значением на материале различных языков (Н. И. Ашмарин, Н. К. Дмитриев, В. И. Абаев, Л. Н. Харитонов, Д. Вестерман, Б. В. Журковский, А. М. Газов-Гинзбург);
2) выявление чисто психологических корреляций между звуча¬нием и значением (В. В. Левицкий, А. С. Штерн, А. П. Журавлев). «Особенно показательны результаты А. П. Журавлева, сочетавшего психолингвистические эксперименты с остроумным машинным мо¬делированием» (Мельников, 1976, с. 6).
А. П. Журавлевым разработан экспериментальный психомет¬рический метод изучения символического значения звуков речи, измерена символика всех звуков русского языка, построена модель фонетического значения, разработаны программы автоматического анализа функционирования этого аспекта значения в поэтических текстах и вычисления фонетического значения слова. Проведены сопоставления оценок символики русских звуков носителями раз¬ных языков (Журавлев, 1974). По мнению А. П. Журавлева «носите¬лем фонетического значения является звуко-буквенный психический образ, который формируется под воздействием звуков речи, но осознается и четко закрепляется лишь под влиянием буквы» (1974, с. 36). Такой подход в сочетании с возможностью автоматического анализа фоносемантического аспекта текстов позволяет создавать функционирующие модели суггестивных текстов, искать в них об¬щие закономерности и в какой-то мере прогнозировать судьбу этих текстов.
Любопытно, что Б. Ф. Поршнев, поднявший проблему связи суггестии и языка, отрицал какую-либо мотивированность акустикоартикуляционных признаков речевого знака свойствами предме¬та или значения, объясняя такое отношение тем, что «в глазах тео-ретического языкознания это лишь иллюзия, которая часто рассеивается при сравнении такого слова с его исходными, древни¬ми формами, а также с параллельными по смыслу словами в других языках. Новейшие количественные методы тоже не дают надежных результатов» и делает вывод: «Звучание слов человеческой речи мотивировано тем, что оно не должно быть созвучно или причастно обозначаемым действиям, звукам, вещам» (1974, с. 131).
А. П. Журавлев, а вместе с ним еще ряд авторов (Воронин С. В., 1982; Валуйцева И. И., 1990; Гончаров Б. П., 1980; Иванов Вяч. Вс, 1976, 1977; Кожевникова Н. А., 1983; Пузырев А. В., 1995 и др.) убе¬дительно демонстрируют мотивированность языковых знаков, в том числе и с помощью новейших количественных методов.
Так, Е. И. Красникова изучила возможность прогнозирования оценки квазислова в связном тексте и пришла к выводу, что «знание объективно измеренного символического значения звуков может выступать как прогнозирующий фактор, и его можно использовать для направленного воздействия на реципиента» (1976, с. 54). Г. Н. Иванова-Лукьянова (1966), М. В. Панов (1966; 1979), А. П. Журавлев (1974), Р. Якобсон (1983, 1985) посвятили свои ис¬следования звуко-цветовым соответствиям. О. А. Шулепова прове¬ла сопоставительный анализ восприятия английских звуков англи¬чанами и русскими, и пришла к выводу, что большинство английских звуков оценены англо- и русскоязычными информанта¬ми идентично (1991).
Все эти исследования убедительно показывают, что возможно использовать метод оценки фоносемантического значения слова и текста для описания параметров суггестивных текстов. Причем, хотя данные А. П Журавлева касаются, в основном, русского язы¬ка, мы считаем возможным использовать этот метод для оценки текстов на санскрите, а также различных заклинаний и заговоров, включающих квазислова (иноязычных суггестивных текстов) Оп¬равданием такого «расширения» могут быть следующие факторы: 1) русский язык принимается в нашем случае за точку отсчета, за неизменный фактор; 2) анализируемые тексты на иностранных (ква¬зииностранных) языках функционируют именно среди носителей русского языка, воспринимаясь как иноязычные по сравнению с эталонным (родным) языком; 3) тексты анализируются в «звукобук-венном» виде, что позволяет их сравнивать достаточно объективно.
Особый интерес исследование фоносемантических параметров текста представляет в связи с задачами латентного (скрытого) воз¬действия. Так, по данным Б. М. Величковского «в экспериментах на селективное слушание установлено, что значение неосознаваемых испытуемым слов, предъявляемых по иррелевантному каналу, ока¬зывает влияние на время повторения и семантическую интерпрета¬цию релевантной информации. Подкрепленное ранее ударом элек¬трического тока слово, которое испытуемый не замечает, вызывает отчетливую кожно-гальваническую реакцию, причем реакцию вы-зывают также слова, близкие по своему значению или фонематиче¬скому рисунку. Последнее обстоятельство существенно — согласно исследованиям А. Р. Лурия и О. С. Виноградовой по семантическо¬му радикалу, в условиях осознания интеллектуально сохранные испытуемые реагируют лишь на семантическую, но не на фонема¬тическую близость» (1986, с. 76).
Интересно, что культурологи, этнографы, философы по-своему мифологизируют фонологический уровень языка. Так, культуролог Г. Гачев предлагает вдуматься глубже в тот факт, «что звуки язы¬ка — на выдохе лишь произноситься могут. На вдохе получиться могут лишь "А" (вбирание, вхождение открытого пространства в нас) и "И" —втекание дали в нашу щель. Но "О", "У" суть звуки глубины, которую мы собой производим, вносим в бытие, даруем; "Е" —перед, лицо, личность; "Ы" —выдох, выход на мир, испус-кание духа, отверзание, распад "я", его растекание в мировой Океан.
Если бы звуки языка произносить на вдохе, тогда они были бы произведениями бытия в нас, нами, и носили бы его прямой свет, истину и идеи, мысли в себе. Но звуки и слова образуются, имея источником пещеру нашего тела, его очаг — огонь, сердце; очевид¬ный и непосредственный импульс они имеют в нашем "я", суть наш выпад в бытие наугад, в свет — исходя из теней. Язык — не вклад Космоса в нас, а наш вклад в Космос: ему мы предварительно соз¬даем модель в черном ящике рта и через мотор языка, сей двигатель там внутреннего сгорания ("бьется в тесной печурке огонь"), — ис¬пускаем волны, тревожа мир.
Вот почему такое бытийственно-онтологическое значение при¬дается в Ведах и Упанишадах звучанию песнопения: "вач", "рич", "удгитха" — ибо это наш, от людей, вклад в Космос, сотворение новой стихии, отличной от присутствующих уже в природе четы¬рех, — и она должна входить в мир и укладываться в нем соразмер¬но с остальными. И "Брахман" есть и высшая духовная сущность, и молитва, и жрец, ее творящий. Словесная молитва есть метеор, яд¬ро, что взвивается в космос, чтоб, например, по утрам выводить Солнце на небо; и культ создает плазму, в которой могут жить и питаться боги» (1995, с. 205). Здесь и Личность, и Язык, и Космос в метафорическом гносеологическом прочтении...
Говоря выше о номинации, мы уже приблизились к обозначе¬нию Адамовой тайны слов — загадки наименований: «Явление об¬нажения фонетической стороны слова также очень часто сопровож¬дается эмоциональным переживанием звуков, на которых сосредо¬точено внимание. Джемс так описывает это явление: "Нередко, дол¬го глядя на отдельное печатное слово и повторяя его про себя, мы замечаем, что это слово приняло совершенно несвойственный ему характер. Пусть читатель попробует наблюдать это явление на лю-бом слове страницы. Он скоро станет удивляться тому, как он мог всю жизнь употреблять какое-то слово в таком-то значении .. Взглянув на него с новой точки зрения, мы обнаружили в нем чисто фонетическую сторону. Раньше мы никогда не направляли на нее исключительного внимания, слово воспринималось нами сразу об¬леченным в свой смысл, а затем мы мгновенно переходили к друго¬му слову фразы Короче говоря, слово воспринималось нами в свя¬зи с группами ассоциаций, и в таком виде оно являлось для нас не простым комплексом звуков. Явление 'обнажения' слова очень рас¬пространено и, вероятно, каждый наблюдал его на самом деле"» (Якубинский, 1986, с. 169).
Обобщая сказанное выше, отметим, что наше исследование бу¬дет направлено на измерение следующих фоносемантических пара¬метров при помощи специальной компьютерной программы «Diatom», разработанной в лаборатории суггестивной лингвистики и социально-психологической терапии «Ведиум»:
1) отклонение частотности употребления тех или иных звуков от нормальной частотности. По мнению автора методики измерения фонетического значения А.П.Журавлева, «в системе анализа этот исходный момент — сравнение количества различных звуков в тексте с нормой — играет очень важную роль», так как «звуки встречаются в обычной речи с определенной частотностью Носи¬тель языка... интуитивно правильно представляет себе эти нормаль¬ные частотности звуков и букв, и читатель заранее "ожидает" встретить в стихотворении каждый звук нормальное число раз. Ес¬ли доля каких-либо звуков в тексте находится в пределах нормы, то эти звуки не несут специальной смысловой и экспрессивной нагруз¬ки, их символика остается скрытой. Заметное отклонение количест¬ва звуков от нормы резко повышает их информативность, соответ¬ствующая символика как бы вспыхивает в сознании (подсознании) читателя, окрашивая фонетическое значение всего текста. Напри¬мер, если в стихотворении нагнетаются звуки, средние оценки кото¬рых по шкале "светлый-темный" соответствуют признакам "очень светлый", "светлый", то эти признаки и будут характеризовать со-держательность фонетической формы текста в целом. Эффект уси¬лится, если в то же время "темных" звуков в тексте будет заметно меньше нормы» (1974, с. 100);
2) фонетическое значение суггестивных текстов и заголовков текстов в случае анализа личных мифов;
3) звуко-цветовые соответствия;
4) звуковые повторы (повторы слогов), превышающие нор¬мальную частотность употребления;
5) процентное соотношение количества высоких и низких звуков.
2. Просодический уровень.
Просодия (от греч. prosodia — ударение, припев) — супрасег-ментный уровень языка, так как соотносится со всеми сегментными единицами (слог, слово, синтагма, фраза, сверхфазовое единство, текст). В языкознании часто выделяют следующие элементы просодии: речевая мелодия, ударение, временные и тембральные характе¬ристики, ритм.
С точки зрения истории второй сигнальной системы, а, следо¬вательно, и суггестии, просодический уровень является таким же базовым, как и фонологический. Так, Б. Ф. Поршнев утверждает: «По первому разу интердикция могла быть отброшена просто избе-ганием прямого контакта — отселением, удалением. К числу пер¬вичных физиологических механизмов отбрасывания интердикции, судя по всему, следует отнести механизм персеверации (настаива¬ния, многократного повторения). Он имеет довольно древние филогенетические корни в аппарате центральной нервной системы, на¬блюдается при некоторых нейродинамических состояниях у всех высших животных. Нельзя локализовать управление персеверацией у человека в каких-либо зонах коры головного мозга: как патоло¬гический симптом персеверация (непроизвольное ''подражание се¬бе") наблюдается при поражениях верхних слоев коры разных отде¬лов, в частности, в лобной доле. Но кажется вероятным, что на подступах к возникновению второй сигнальной системы роль пер¬северации могла быть существенной Инертное, самовоспроизво¬дящееся "настаивание на своем" могло выгодно послужить как од¬ной, так и противной стороне в отбрасывании или в утверждении и закреплении интердикции, следовательно, в генезе суггестии. На позднейших этапах это довольно элементарное нервное устройство просыпалось снова и снова, становясь опорой всюду, где требова¬лось повторять, упорно повторять,— в истории сознания, обобще¬ния, ритуала, ритма» (1974, с. 434-435). Отсюда следует, что глав¬ным для нашего исследования элементом просодического уровня следует признать ритм.
Проблемы фоносемантики непосредственно связаны с пробле¬мами ритма, а звуко-ритмическое воздействие считается основой любой религиозно-магической системы Как утверждал еще Гум¬больдт «Благодаря ритмической и музыкальной форме, присущей звуку в его сочетаниях, язык усиливает наши впечатления от красо¬ты в природе, еще и независимо от этих впечатлений воздействуя со своей стороны одной лишь мелодией речи на нашу душевную на¬строенность» (1974, с. 81).
Ритм «несет службу организующего начала» (Сухотин, 1985, с. 90). По мнению А. Белого, организующий принцип «дан бытием факторов в древней интонационной напевности; и он загадан в принципе осознания и обобществления метрических форм в диалек¬тике их метаморфозы. Эта метаморфоза дана нам не где-то в тыся¬челетиях прошлого, а в нас самих: в филогенетическом принципе зарождения в нас звука строк, как эмбриона слагаемого размера, определяемого внутренней напевностью; ритм и есть в нас интона-ция, предшествующая отбору слов и строк; эту напевность всякий поэт в себе называет ритмом» (1929, с. 22-23).
Ритму посвящено множество исследований (см. напр., Аляк¬ринский Б. С, Степанова С. И., 1985, Васильева В. В , 199U, Дрогалина Ж. А., Налимов В. В., 1978; Касевич В. Б., 1990 и др.). Однако существующие сегодня методы изучения ритма отличаются прямо-линейной точностью, рассматривают ритм как схему, не наполненную конкретным звуковым содержанием. Поэтому для описания суггестивных текстов такие методики непригодны (вспомним, что наше исследование направлено на изучение параметров творчества, отклоняющихся от среднестатистической нормы). Поэтому мы вос¬пользуемся лишь несколькими нетрадиционными идеями, выска¬занными В. В. Налимовым:
1) многообразное употребление синонимических слов делает ритмичным даже прозаический текст. Синонимическое богатство прозаического текста, может быть, есть мера его ритмичности (1979, с. 242);
2) парадоксально построенные высказывания размывают смысл слов и тем придают тексту ритмичность (с. 243).
Любопытно, что такой оригинальный подход физика В. В. На-лимова совершенно согласуется с историческим взглядом на разви¬тие суггестии: «Полустершимся следом для демонстрации природы дипластии могли бы послужить метафоры, еще более — речевые обороты заклинаний. Дипластия — это неврологический, или пси¬хический, присущий только человеку феномен отождествления двух элементов, которые одновременно абсолютно исключают друг дру¬га. На языке физиологии высшей нервной деятельности это затяну¬тая, стабилизированная ситуация "сшибки" двух противоположных нервных процессов. При "сшибке" у животных они, после нервного срыва, обязательно снова разводятся, а здесь остаются как бы внут¬ри суггестивного акта. Оба элемента тождественны в том отноше¬нии, что тождественно их совместное суггестивное действие, а их противоположность друг другу способствует их суггестивному дей¬ствию. Дипластия — единственная адекватная форма суггестивного раздражителя центральной нервной системы: незачем внушать че¬ловеку то действие или представление, которое порождают его соб¬ственные ощущения и импульсы, но, мало того, чтобы временно парализовать последние, внушающий фактор должен лежать вне норм и механизмов первой сигнальной системы» (Поршнев, 1974, с. 450-451).
Имея в виду правополушарную ориентацию суггестивных тек¬стов, то есть ориентацию на образы, особенно интересен взгляд на ритм текста как способ включения человека в чувственный (сен¬сорный) диалог с суггестором или миром: «...внутреннее удвоение, образ, развивается в антропогенезе лишь после появления внешнего удвоения — подражания, копирования, хотя бы самого эмбрио¬нального. Поясню таким примером: "неотвязчивая мелодия" пре¬следует нас не просто как звуковой (сенсорный) след, но как наши усилия ее воспроизвести беззвучным напеванием, отстукиванием ритма, проигрыванием на инструменте, голосом. Вероятно, еще до того, еще только слушая эту мелодию, мы ее почему-то связывали с неуловимостью, ускользанием — словом, с некоторой недоступно¬стью. Чаще образ бывает не слуховым, а зрительным. Образ не об-раз, если нет всматривания в него, вслушивания — словом, рецеп-торной или двигательной нацеленности на него. Образ обычно неволен, непроизволен, нередко, навязчив, но все же он есть актив¬ное нащупывание двойника (копии) оригинала.
Собственно, к физиологическому антагонизму возбуждения и торможения восходит всякое явление функциональной оппозиции в человеческой психике, включая речь (фонологическая и синтаксиче¬ская оппозиция). Но это не значит..., что человек в дипластии мо¬жет сливать торможение и возбуждение,— он может сливать в ди¬пластии два раздражителя противоположного знака. Эта спайка — явление особого рода: в глубоком прошлом бессмыслица внушала священный трепет или экстаз, с развитием же самой речи, как и мышления, бессмысленное провоцирует усилия осмысления. По афоризму Н. И. Жинкина, речь есть не что иное, как "осмысление бессмысленного". Дипластия под углом зрения физиологических процессов — это эмоция, под углом зрения логики — это абсурд» (Поршнев, 1974, с. 466-472).
Рассуждая о гармонии и ритме нужно также иметь в виду, что в действительности буквальной повторяемости (тождественности) ни событий, ни состояний нет и быть не может. Именно поэтому в ста¬тье «"Дом колдуньи" и художественное восприятие» (1980) А. Доб-рович пишет о необходимости некоторой неправильности, откло¬нения от ритма, «рокового чуть-чуть», присущего творениям гени¬альных художников. По-видимому, здесь может идти -речь о «зо¬лотой пропорции» — одной из «формул красоты», известных чело¬вечеству с древности (см., напр.: Васютинский, 1990; Шевелев, 1990; Мартынов, 1989).
«Из многих пропорций, которыми издавна пользовался человек при создании гармонических произведений, существует одна, един¬ственная и неповторимая, обладающая уникальными свойствами. Она отвечает такому делению целого на две части, при котором отношение большей части к меньшей равно отношению целого к большей части.
Эту пропорцию называли по-разному — "золотой", "божест¬венной", "золотым сечением", "золотым числом". ...Золотая про¬порция является величиной иррациональной, т. е. несоизмеримой, ее нельзя представить в виде отношения двух целых чисел, она от¬вечает простому математическому выражению
(1 + V5> : 2 = 1,6180339...
Характерно, что золотая пропорция отвечает делению целого на две неравные части, следовательно, она отвечает асимметрии. Почему же она так привлекательна, часто более привлекательна, чем симметричные пропорции? Очевидно, эта пропорция обладает каким-то особым свойством. Целое можно поделить на бесконечное множество неравных частей, но только одно из таких сечений отве¬чает золотой пропорции» (Васютинский, 1990, с. 4-6).
Золотая пропорция обнаружена во всех областях художествен¬ного творчества. Наиболее обширное исследование проявлений зо¬лотого сечения в музыке было предпринято Л. Сабанеевым. Им было изучено 2000 произведений различных композиторов. «Харак-терно, отмечает Л. Сабанеев, что наиболее часто золотое сечение обнаруживается в произведениях высокохудожественных, принад¬лежащих гениальным авторам» (Васютинский, 1990, с. 189). «Оче¬видно, и поэзия прошла тот же путь эволюции в направлении к дос¬тижению гармонии, что и архитектура — от простейших гармони-ческих построений (квадрат и прямоугольник 1:2 — в архитектуре, четверостишия — в поэзии) до вершин гармонического Олимпа, где царит золотая пропорция» (там же, с. 197-198). Н. А. Васютинский отмечает, что «совпадение кульминационных моментов в произве¬дениях прозы у А. С. Пушкина с золотой пропорцией удивительно близкое, в пределах 1-3 строк. Чувство гармонии у него было раз¬вито необыкновенно, что объективно подтверждает гениальность великого поэта и писателя» (там же, с. 206).
Множество подобных примеров наводит на размышление, не является ли частота проявлений золотой пропорции одним из объек¬тивных критериев оценки гениальности произведений и их авторов? Тем более, что информация, которая содержится в точке золотого сечения, влияет непосредственно на подсознание, минуя сознание.
К ритмическим характеристикам текстов отнесем также изме¬ренную для каждого текста длину слова в слогах, которая, по мне¬нию Й. Мистрика «обратно пропорциональна ритмичности выска¬зывания» (1967, с. 50). Слова разговорного диалогического стиля характеризуются в среднем небольшой длиной в слогах. Тексты, в которых употребляются абстрактные выражения или исключитель¬ные слова, имеют более высокие среднеарифметические длины в слогах.
3. Лексико-стилистический уровень.
Следующим этапом описания параметров суггестивных текстов является измерение различных показателей (индексов), характери¬зующих стилистические особенности текстов при помощи матема-тико-статистических методов (Мистрик, 1967). На основании сле¬дующих данных:
N — число лексических единиц в тексте вообще;
L — число слов, которые встретились в тексте хотя бы один раз;
Lfi — слова, которые встретились в тексте только один раз;
Lfi< — число слов, которые характеризуются в тексте частотой большей, чем 1;
fri — максимальная частотность слова — по специальным фор¬мулам могут быть рассчитаны следующие индексы (показатели):
1) С — индекс дистрибуции (чем больше С, тем богаче словарь и более симметрична дистрибуция слов):
2) I, — индекс итерации (индекс повторения слов в замкнутом тексте)
I, = N :L;
3) Ь — показатель исключительности (специфичности) лексики. В поэзии бывает до 50% «исключительных» слов, в художественной прозе их намного меньше:
L = 20xLfi:N
4) Р — индекс предсказуемости. Чем ниже степень предсказуе¬мости, тем привлекательнее текст:
р= 100 —(Lfixl00):N
5) Ig — индекс плотности текста зависит от числа повторяю¬щихся слов в тексте и длины текста. Он чувствителен главным об¬разом к тематическим словам и совершенно независим от случай¬ных слов. Чем богаче тематика, тем выше Ig) чем однороднее в тематическом отношении текст, тем Ig ниже. В научных монографи¬ческих сочинениях он опускается ниже 1, в газетах, наоборот, под¬нимается выше 3;
6) Iext — объем экстенсивности словаря. Является показателем широты лексики, разнообразия выражений и лексической насыщен¬ности текста;
Ключ отворяющий. 83
7) If— длина интервала средней части повторяющихся слов (ин¬декс стереотипности). If является высоким — как положительный стилистический элемент — там, где имеет значение не форма, а со¬держание высказывания, то есть в тех случаях, когда предполагает¬ся беглое чтение или когда высказывание является спонтанным, нестнлизованным. Высокую степень стереотипности, а, следова¬тельно, высокий If имеет профессионально-разговорная речь, низок I? в художественных и вообще беллетризованных текстах.
Описывая эти индексы, Й. Мистрик отмечает, что «прямоли¬нейность точных данных более полезна при стилистическом анали¬зе текстов, в которых стилистическая ценность языкового элемента имеет более четкие и однозначные границы. Поэтому для анализа очень большое значение имеет подбор репрезентативного комплек¬са, его отношение к исходному комплексу и общая точка зрения на субъективные стилеобразующие факторы» (1967, с. 43). В нашем случае, учитывая задачу сравнения суггестивных текстов с другими типами текстов и определение их места «прямолинейность точных данных» вполне уместна и даже необходима, поскольку речь идет об описании, прежде всего, универсальных, наиболее общих пара¬метров этих текстов.
Индексы Й. Мистрика позволяют сравнить между собой раз¬личные суггестивные тексты, определить место каждого из них в системе априорно суггестивного языка и, наконец, отнести экспе¬риментально полученные суггестивные тексты к какому-либо раз¬ряду (художественные — нехудожественные и пр.).
4. Лексико-грамматический уровень.
Следующим этапом анализа является определение соотношения различных частей речи в суггестивных текстах и проверка некото¬рых гипотез, в частности, гипотезы Б. Ф. Поршнева об особой роли глагола в истории суггестии. Многие лингвисты предполагали, что глаголы древнее и первичнее, чем существительные. Эту глаголь¬ную фазу Б. Ф. Поршнев предлагает представить себе, как всего лишь неодолимо запрещающую действие или неодолимо побуж¬дающую к действию. В таком случае древнейшей функцией глагола должна считаться повелительная.
Эта гипотеза проверяется несколько неожиданным образом: демонстрацией, что повелительная функция может быть осуществ¬лена не только повелительным наклонением (например, начинай¬те!), но и инфинитивом (начинать!), и разными временами — прошедшим (начали!), настоящим (начинаем!) и будущим (начнем!),
даже отглагольным существительным (начало!) (см.: Поршнев, 1974, с. 426).
Определение процентного соотношения слов, представляющих разные части речи, позволяет подсчитать и такие показатели, как коэффициент глагольности, коэффициент связности, используемые при проведении контент-анализа.
5. Морфо-синтаксический уровень.
Синтаксический анализ суггестивных текстов будет произво¬диться только в отношении некоторых групп текстов, прежде всего, в силу отсутствия надежных критериев членения спонтанных тек¬стов. Тем более, что в уже упоминавшейся работе Р. Г. Мшвидобад-зе были получены убедительные результаты передачи индексальной информации (информации о положительных и отрицательных ус¬тановках индивида) через синтаксические параметры: «1)при по¬ложительной установке длина предложений больше, чем при отри¬цательной установке; 2) В случае положительной установки глубина предложений больше, чем при отрицательной установке; 3) в случае положительной установки количество сложных предло¬жений больше, чем при отрицательной установке, во время которой превалируют простые предложения» (1984, с. 91-92).
При сопоставлении данных экспериментов с текстами на рус¬ском и грузинском языках, Р. Г. Мшвидобадзе делает вывод: «Сле¬дует думать, что языки обладают как универсальными, так и спе¬цифическими ресурсами для выражения установок через формаль¬ные параметры» (с 104-105). Ниже будет показано, что часть сугге¬стивных текстов (по преимуществу художественных, мифологич¬ных) нечувствительна к разделению на отдельные предложения, а точными критериями членения спонтанной речи мы пока не распо¬лагаем.
Таким образом, мы выделили 5 уровней суггестивно-лингвисти¬ческого анализа: фонологический, просодический, лексико-стилис-тический, лексико-грамматический, морфо-синтаксический и пред¬полагаем необходимость измерения следующих параметров сугге¬стивных текстов:
1) отклонение частотности употребления отдельных звуков от нормальной частотности;
2) фонетическое значение текстов;
3) звуко-цветовые соответствия;
4) звуковые повторы, превышающие нормальную частотность;
Ключ отворяющий.
85
5) соотношение количества высоких и низких звуков (в %%);
6) длина слова в слогах;
7) соответствие «золотого сечения» кульминации текста;
8) лексико-стилистические показатели;
9) грамматический состав текстов.
По отношению к различным группам текстов этот список мо¬жет быть сужен или расширен: так, для мантр и заклинаний инфор¬мация о лексико-стилистических и грамматических параметрах яв¬ляется избыточной вследствие неосознанности носителями русского языка, а заговоры могут быть охарактеризованы по типу заговор¬ной формулы и пр. При анализе текстов личных мифов могут быть использованы формулы контент-анализа (коэффициент глагольно¬сти и пр.).
Необходимость изучения вербальной суггестии можно объяс¬нить существованием настоятельного социального заказа, связан¬ного с тем, что общество нуждается в немедленной терапии. Выде¬ляют несколько моделей терапии, охватывающих, в сущности, все области профессиональной коммуникации: медицинскую, психоло-гическую, философскую, социальную. Поэтому одной из задач суг¬гестивной лингвистики можно считать разработку специальных методов лингвистической терапии для профессиональных комму¬никаторов различных профилей.
Отсюда следует особое положение, занимаемое суггестивной лингвистикой среди лингвистических наук вообще в силу того, что это область:
— динамическая;
— междисциплинарная по своим методам (результат интегра¬ционных процессов языкознания) — связана с психологией, социо¬логией, психотерапией, нейролингвистикой, педагогикой, матема¬тикой, информатикой, теорией искусств и пр.;
— экспериментальная (законы носят статистико-вероятностный характер);
— прикладная;
— ориентирована на изучение бессознательных процессов пси¬хически сохранных людей.
Суггестивную лингвистику как предметную область можно представить как систему, объединяющую в себе ряд взаимопрони¬кающих и взаимовлияющих уровней, описать и изучить которую можно только выйдя за рамки отдельно взятой научной теории, используя междисциплинарный подход.
Если проанализировать реальный процесс функционирования суггестивных текстов в ситуации доминирования определенной культурологической среды, становится очевидным, что невозможно выявить лингвистические особенности названных текстов без обра¬щения к мифам как вторичной семиотической системе, способу свя¬зи действительности (языка-объекта, первичной семиотической сис¬темы) и объяснения этой действительности (метаязыка, вторичной семиотической системы)
Всего можно выделить 4 основных типа мифа, влияющих на эффективность интересующей нас в первую очередь медицинской модели терапии:
— языческий,
— христианский (славянский религиозный),
— заимствованный (дзен-буддистский, кришнаитский и пр ),
|
